– Давайте присядем на минутку, – предложил Некер. – Вы не замерзнете?

– Если бы и замерзла, все равно бы присела, – ответила Джордан, радуясь тому, что можно передохнуть. Некер даже не замечал, что шел слишком быстро. – Готова поспорить, что придворные дамы отлично разминались, просто прогуливаясь здесь… Интересно, как у них хватало сил переодеваться по пять раз на дню, не говоря уж о том, что они успевали еще танцевать, флиртовать, играть в карты и интриговать?

– Может, вечная борьба за первенство не позволяла им замедлить темп.

– Немного похоже на мою работу, – рассмеялась Джордан. – Кроме, пожалуй, флирта, игры в карты и интриг.

– Расскажите мне что-нибудь о Джастин Лоринг, – вдруг попросил Некер. – С ней легко работать?

– Я думаю, она лучше всех, – ответила Джордан. – Ужасно жалко, что она заболела и не смогла прилететь. Уверена, она бы вам понравилась. Но с Фрэнки мы тоже можем быть спокойны.

– А почему вы сказали, что она лучше всех? – настаивал он.

– Я ей полностью доверяю, она никогда не злится, клиенты не могут ее запугать, и у нее нет любимчиков. Она всегда встает на защиту своих девушек.

– Как вы думаете, Джордан, она счастливый человек? Она реализовала себя или ей чего-то не хватает? Я имею в виду, как личности?

– Наверное, я не могу ответить на этот вопрос, – ответила Джордан, про себя удивившись. – Джастин не показывает своих чувств, мсье Некер, она очень сдержанная женщина. Она заботится обо всех нас и никогда не дает поводов для сплетен.

– А почему вы сказали, что доверяете ей? – спросил он. – Что такого она сделала?

– Доверие – странная вещь, некоторые люди его внушают, некоторые – нет. Я не считаю себя тонким психологом. У Джастин безукоризненная репутация в деловом мире, и, пожалуй, это единственное, что я знаю наверняка. Фрэнки – ее лучшая подруга, поэтому, если вы интересуетесь личной жизнью Джастин, вам лучше спросить у нее.

– Я предпочитаю знать как можно больше о людях, с которыми веду дела, – сказал Некер, отвечая на вопрос, который Джордан не задала вслух. – Это часто оказывается полезно.

– Есть одна вещь, которая очень много для меня значит, – Джастин предлагает меня клиентам, даже если они не просили подыскать «цветную девушку», как сейчас обычно выражаются. В большинстве агентств делают так, только когда клиент настаивает именно на этом, а Джастин старается устроить меня всюду, где это возможно.

– «Цветная девушка»? Этого выражения я не слышал и думал, что официально говорят «афроамериканцы».

– Готова поспорить, что к единому мнению по этому вопросу не придут никогда. Люди будут всегда спорить о том, как это называть, не оскорбляя ничьих чувств.

– Извините меня, – поспешно сказал Некер, – я не хотел показаться бестактным. У нас, швейцарцев, то же самое, то есть есть итальянские, немецкие, французские швейцарцы, но…

– Но вы все белые. Повезло Швейцарии.

– Прошу меня простить, я, должно быть, вас обидел.

– Никоим образом! – улыбнулась Джордан. – На эту тему мне есть что сказать, но мне редко удается встретить белого человека, который может говорить со мной об этом без смущения.

– Я не смущаюсь, и мне интересно.

Джордан внимательно посмотрела на Некера и увидела в его глазах неприкрытое любопытство, которое люди, желающие быть вежливыми, предпочитают скрывать. Она вдруг почувствовала, что ей с ним удивительно спокойно. Ничто не указывало на то, что он питает к ней сексуальный интерес. Ее не смущал ни его уверенный вид, ни его привычка задавать вопросы, на которые он всегда ждал ответов. Она проникалась уважением к этому человеку и вдруг поняла, что доверяет ему и может говорить с ним открыто.

– Возьмем, к примеру, слово «черные», которое иногда даже пишут с большой буквы, – сказала Джордан. – Многие люди, и я в том числе, продолжают настаивать, что они – черные американцы, а не афро-американцы, потому что они уже так далеки от Африки в культурном смысле, их предки поселились в Америке намного раньше, чем многие американцы, и не чувствуют связи с Африкой. С другой стороны, многие черные американцы считают меня недостаточно черной.

– Я совсем запутался.

– Я тоже. Недавно я читала один английский журнал, посвященный черным женщинам, и там говорилось, что существует тридцать три оттенка черной кожи – от цвета слоновой кости до иссиня-черной. С ума сойти! Кто и как считал оттенки кожи? В том же самом журнале рассказывается про Рошумбу, черную топ-модель, которую называют Верной Сестрой, потому что она носит короткую стрижку – афро и крайне отрицательно отзывается о тех черных топ-моделях, которые сказали ей, что согласны были бы выпрямить волосы или изменить форму носа ради того, чтобы попасть на обложку «Вога». Да на это согласилась бы любая белая манекенщица, и при этом она бы не считала, что предает свои шотландские или итальянские корни. Наверное, сама того не подозревая, Рошумба, а имя ее в переводе с суахили значит «красавица», взяла на себя обязанности верховного судьи и решает, кто достоин называться «черным». Ей самой не надо идти на компромиссы, она великолепна, и три номера «Спортс Иллюстрейтид», в которых она сфотографирована в купальниках, – тому подтверждение. Так что мне остается довольствоваться тем, что я не Верная Сестра и не истинно черная.

– А не можете вы быть цвета кленового сиропа, или яблочного сидра, или капучино, или чая с молоком, или…

– Это что, швейцарский юмор, мсье Некер? Хорошо, что вы не упомянули молочный шоколад. – Джордан покачала головой и озорно на него взглянула. – Я могу продолжить. Например, шотландское ячменное виски со сливками – очень подходит, правда? Хотя настоящий ценитель ячменного виски не добавляет в него даже льда.

– Я хотел задать именно этот вопрос, – настаивал Некер. – Так что не уходите от ответа.

– А ответ такой – незачем тратить время попусту, пытаясь определить свой оттенок кожи, все равно его не изменишь. Но тем не менее хоть я и стараюсь не беспокоиться об этом, я всегда об этом помню. Вы можете подумать, что быть черным – значит просто быть черным, но оттенок кожи на самом деле имеет огромное значение. – Джордан старалась говорить откровенно, как говорила бы с собственным отцом, потому что чувствовала, что Некера не устроит меньшее.

– А почему? Чем светлее – тем лучше?

– Все не так просто, – продолжала Джордан, тщательно подбирая слова, – хотя, конечно, светлый оттенок предпочтительнее, особенно для женщины. Но, мсье Некер, дело не в реакции белых, гораздо важнее то, как к этому относятся другие черные. Черные так же, как и белые, замечают все отличия. Мне отлично известно, что, когда на меня смотрит черная женщина, она думает о том, с кем спали мои бабки и прабабки. То есть то, как я выгляжу, указывает на то, сколько во мне крови белых. Так всегда бывает, когда дело касается расы, мсье Некер. Когда меня разглядывает другой черный человек, я понимаю, что он осуждает всех моих предков. Но и я сама задаю себе те же вопросы. Кто были эти белые предки? Любили ли они моих черных предков или просто пользовались ими? Наверное, мое семейное древо было очень ветвистым, но я никогда об этом не узнаю… Это печально, горько и обидно.

– Я даже не задумывался…

– Большинство людей не задумываются, – ответила Джордан. – Я совсем не собиралась выступать с такой речью.

– А теперь расскажите мне о своих родителях, – попросил Некер. – Расскажите, как вы росли.

– Мой отец – кадровый военный, полковник Генри Дансер. Он с блеском закончил Академию Вест-Пойнт и понял, что армия станет ему родным домом, если он не будет нарушать правила. Он человек жесткий, авторитарный и помешанный на карьере. Он настоял на том, чтобы я закончила колледж, и только после этого разрешил мне работать, но перед тем, как я подписала контракт, он разузнал все про агентство «Лоринг», а потом добрых два часа расспрашивал саму Джастин. Ему не нравится, что я манекенщица. Из меня хотели сделать воспитанную и образованную девушку, настоящую гордость семьи. Моя мать целиком посвятила себя отцу – она видит в нем будущего генерала, и, возможно, она права. Сегодня она полковничья жена, а в один прекрасный день станет генеральской, и она мечтает о том, что я тоже стану женой военного, а меня тошнит только при мысли об этом.

– А что в этом такого ужасного?

– Ох уж эти швейцарцы! Мне нужны возможности, а не страховой полис. Я жила в девяти военных городках, я знаю, что такое дисциплина, знаю, как понравиться жене начальника, и не хочу иметь с этим дела.

– Вам это кажется унизительным?

– Нет, скорее скучным. Там все завязано на подчинении и умении нравиться тем, у кого в руках власть. Если бы я вышла замуж за подающего надежды черного офицера, которого бы одобрили мои родители, моими подругами были бы жены офицеров того же звания. И мы всю жизнь вместе поднимались бы по служебной лестнице, приглашали бы друг друга в гости, обменивались бы кулинарными рецептами, если, конечно, один из мужей не пошел бы резко на повышение или, наоборот, задержался бы в каком-нибудь звании, тогда жене пришлось бы обзаводиться новыми друзьями. Только представьте себе такое!

– Чересчур регламентированная жизнь, даже для швейцарца, – рассмеялся Некер.

– А жизнь черных вообще очень регламентирована. В колледже моей соседкой была потрясающая девушка по имени Шарон Коэн. Мы часами разговаривали о том, каково быть еврейкой и каково быть черной. Она как-то сказала, что хотела бы однажды представиться Джордан Дансер, чтобы никто не понял, услышав ее имя, что она еврейка. А я сказала Шарон, что хотела бы пожить неделю в ее обличье и узнать, как ты себя чувствуешь, когда тебя не относят к определенной категории в ту самую минуту, когда ты входишь в комнату, то есть еще до того, как ты назвала себя. И здесь Шарон было нечего мне возразить.

– А с кем вы общаетесь? – осторожно спросил Некер.

– В колледже я встречалась только с черными парнями, честно говоря, так мне было проще. Мне не надо было быть постоянно настороже – ведь в кампусе все всем известно. Теперь я хожу на свидания с кем мне захочется. Проблема не в этом. Вопрос в том, что я буду делать, когда стану старше, когда моя карьера манекенщицы закончится. Мне надо позаботиться об этом уже сейчас, – сказала Джордан, – а не лет через шесть-семь.

– Но те же проблемы стоят перед всеми манекенщицами, вне зависимости от того, белые они или черные.

– Это так, но большинство из них надеется на то, что подвернется что-нибудь подходящее. Белые девушки могут тешить себя надеждой, они к этому привыкли. А я просто не смею на это полагаться. В нашем бизнесе мне, чтобы пробиться, надо быть намного лучше белых девушек, потому что у них будет много шансов, а у меня – лишь несколько. Я должна быть совершенно особенной, иначе мне ничего не добиться, и еще – я должна с этим смириться, потому что кому нужна закомплексованная черная манекенщица? Я должна делать вид, что не замечаю того, что я черная, чтобы люди могли чувствовать себя со мной комфортно.

– Все это кажется таким сложным.

– Это так и есть, – убежденно ответила Джордан. – Можете мне поверить.

– А вы строите планы на будущее?

– Должна, но я еще не думала об этом серьезно. Может, мне надо будет попытаться открыть собственное дело? Возьмем, к примеру, Иман. Она работала двадцать лет, а теперь открывает косметическую фирму. Она – живая легенда, она жена Дэвида Боуи, ей уже тридцать девять, но она получает сорок тысяч долларов за один показ, а когда Иман на подиуме, других девушек просто не замечаешь. Да, у этой черной женщины есть все, но она уникальна, единственная из миллиарда, богиня из Найроби. Имею ли я право надеяться на собственное дело или лучше выбрать более легкий путь и искать мужа? Может, я поступлю как идиотка и выйду замуж за рок-звезду, или за актера, или за чемпиона мира по боксу, а потом мой брак распадется, потому что такие браки недолговечны. Или мне выйти замуж за черного миллионера, выйду из-за денег и из-за положения в черном высшем обществе…

– А вы думали о том, что можете встретить просто хорошего парня, не знаменитость и не миллионера, станете его женой и будете жить обычной жизнью? – спросил Некер, внутренне улыбаясь тому, как серьезно обсуждает Джордан свои матримониальные планы.

– Конечно, и такое может случиться, – согласилась Джордан, – но не думаю, что я могла бы долго довольствоваться этим. Вы просто не понимаете, как мне невероятно повезло, у меня столько преимуществ – семья, образование, внешность, – которых нет у большинства черных девушек. Меня благословило небо, да, признаю, это меня испортило, дало новые возможности. Все, кого я знаю, считают, что я достигну чего-то в жизни, а не стану просто женой и матерью. Я сама на это надеюсь. Неужели вы думаете, что я буду плыть по течению и подцеплю первого более-менее подходящего парня или, хуже того, влюблюсь в какого-нибудь белого и испорчу жизнь себе и ему?

– А почему вы в этом так уверены?

– Потому что в глубине души каждый из нас немного расист, – ответила она спокойно.

– Джордан, вы действительно верите в то, что только что сказали?

– Да, черт побери! Я сама расистка! Я ненавижу пуэрториканцев, и черных бандитов ненавижу, и белых, которые беснуются на стадионах, тоже ненавижу, так что можете себе представить, что будет, если я выйду замуж, войду в белую семью и стану вечным кошмаром для своей свекрови?

– А вы не преувеличиваете? Может, люди, узнав вас поближе, будут смотреть вам в душу, а не на вашу кожу?

– Узнав поближе… – да, возможно. Мне хочется так думать – я знаю, как ко мне относилась Шарон, и многие другие мои соученицы, и девушки из нашего агентства, но мы не выходим замуж за братьев друг друга.

– А ваша внешность, Джордан, может, она поможет вам перешагнуть расовый барьер?

– Вы шутите? Такого вопроса я не ожидала даже от швейцарца. Внешность здесь никакого значения не имеет. Вы представить себе не можете, как все сложно и без смешанных браков. В Нью-Йорке на улицах можно увидеть множество красивых черных девушек. Меня еще не узнают повсюду – я не Наоми Кэмпбелл, не Тайра Бэнкс и не Вероника Уэбб, ладно, оставим только Наоми – она единственная черная модель, которую знают почти все, так что мне надо быть очень осторожной в таких вещах, о которых вы даже не задумываетесь. Терпеть не могу сюрпризов.

– Что вы имеете в виду? – озадаченно спросил Некер.

– Ну, например, в колледже я не стала вступать в студенческую общину… Я не хотела быть одной из немногих черных в общине белых и не хотела вступать в общину черных, поэтому занималась только тем, что могла делать, не вступая ни в одну из них.

– А может, вы просто чересчур чувствительная?

– Возможно, – пожала плечами Джордан, – но это упрощает жизнь. Например, в Нью-Йорке я хожу только туда, где меня знают, или туда, где меня представят должным образом. Я никогда не пойду в незнакомую парикмахерскую без человека, который знает владельца или парикмахеров. В хорошие магазины я хожу только с белыми подружками. Если меня приглашает в ресторан белый приятель, я туда иду, а с черным я пойду, если он знает метрдотеля или часто там бывает. Вы удивлены, мсье Некер?

– Да.

– Это не ваши проблемы. Но мне нужно поговорить о них, особенно если меня слушают с таким вниманием. Сегодня я ответила на столько вопросов и рассказала вам о том, что и не думала с вами обсуждать, но, кажется, вам это было интересно. Я только не могу понять почему. Почему вы меня расспрашивали? Неужели потому, что я одна из трех манекенщиц, с которыми ваша компания подписала контракт? Мне все-таки так не кажется…

– Нет, не поэтому.

– Тогда в чем же причина?

– Я просто подумал… если бы у меня была дочь… если бы я ничего не знал о ее жизни… я бы хотел расспросить ее обо всем – о ее проблемах, о ее надеждах, о ее мыслях… Это не праздное любопытство.

– Но у вас ведь нет дочери?

– У нас с женой не было детей…

– Мне очень жаль, – сказала Джордан.

– Мне тоже. Очень. Я не похож на вашего отца, которому ближе мальчики. Если бы я мог иметь одного-единственного ребенка, я бы хотел, чтобы это была дочь, дочь, о которой я мог бы заботиться…

– Если бы она у вас была, она бы сказала вам, что проголодалась, – рассмеялась вдруг Джордан, заметившая, как он погрустнел.

– И я тоже, – сказал он и поднялся. – Давайте вернемся к машине. Неподалеку от дворца есть отличный ресторанчик. И я знаком с хозяином.

– Во Франции я чувствую себя как дома. Может, в меня вселилась душа Жозефин Бейкер?

– Сомневаюсь. Для этого вы недостаточно черная, – усмехнулся Некер.

– Это детали.