Действующие лица

УОЛТЕР «ЖУК» МАКИНТАЙР, лоббист Министерства обороны, мнящий себя писателем

МИНДИ, его жена, наездница

БЬЮКС, его брат, никчемный, но симпатичный «исторический реконструктор» периода Гражданской войны

ЧИК ДЕВЛИН, генеральный директор «Гроуппинг-Спранта», гиганта аэрокосмической промышленности

ЭНДЖЕЛ ТЕМПЛТОН, директриса Института постоянных конфликтов, вашингтонского штаба движения Орео-Кон, выступающего за всемирную интервенцию

РОДЖЕРС П. ФЭНКОК, изнуренный глава Совета национальной безопасности при Белом доме, назначенный на эту должность против своей воли

БАРНИ СТРЕКЕР, богохульный, склонный к риску заместитель директора ЦРУ, ответственный за проведение операций

ПРЕЗИДЕНТ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ

ВИННИ ЧАН, председатель соподчиненного Американо-китайского Совета

ЛЕВ МЕЛЬНИКОВ, основатель, президент и генеральный директор интернет-гиганта ЭПИК

КРИС МЭТЬЮЗ, немногословный телеведущий ток-шоу

ФА МЭНЪЯО, благовоспитанный, измученный председатель Китайской Народной Республики; генеральный секретарь Коммунистической партии Китая

ГАН, его давний преданный помощник

ЛО ГОВЭЙ, грозный, сексуально агрессивный министр госбезопасности КНР

ХАНЬ, страдающий запором, воинственный генерал; министр национальной обороны КНР

ПОСТОЯННЫЙ комитет Политбюро КПК: имена его многочисленных членов слишком сложны, чтобы всех перечислять

ЧЖАН, адмирал Народно-освободительной армии в отставке; бывший глава госбезопасности; наставник Фа

СУНЬ-ЦЗЫ[1], давно усопший, но вечно живой военный теоретик и стратег

Пролог

Дамбо

Сенатор от великого штата Нью-Йорк уже пять минут разглагольствовала о беспилотных самолетах.

«Жук» Макинтайр сидел в первом ряду, позади своего босса, на которого и обрушился ливень сенаторских слов. Он быстро написал что-то на листке бумаги и передал его вперед.

Чик Девлин взглянул на записку. Он выждал несколько минут, слушая отупляющий бубнеж сенатора, чтобы не создалось впечатление, будто записка Жука как-то подстегнула его. Наконец, воспользовавшись короткой паузой, он перегнулся к микрофону, стоявшему по ту сторону покрытого зеленым сукном стола, и сказал:

– Сенатор, простите за выражение, но разве речь идет не о том, чтобы они от страха в штаны наложили?

Весь комитет дружно замер. Только сенатор засмеялась. Другие улыбнулись или попытались скрыть улыбку; некоторые сделали вид, будто им нисколько не смешно; кое-кому и вправду было нисколько не смешно. Хотя что тут такого: заседание-то проходило в закрытом режиме, без прессы и камер.

– С вашего позволения, сенатор, – продолжал Чик Девлин, генеральный директор «Гроуппинг-Спранта» – гиганта аэрокосмической промышленности, – но сама идея такова, что беспилотный самолет-истребитель должен выглядеть безобидной, скромной точкой в небесах и не вызывать тревогу у мирного населения… – Тут он усмехнулся и покачал головой. – Простите меня, но кто составлял технические условия для такой модели? Обратите внимание, ведь мы говорим о той части света, где треть так называемого «мирного населения» мастерит на кухнях взрывные устройства, чтобы убивать американских солдат. Вторая треть сидит в интернете, вербуя террористов-смертников. Ну, а остальные, переговариваясь по мобильникам, планируют очередное одиннадцатое сентября. И это люди, которых мы не хотим потревожить? – Он снова опустился в кресло. – Ну, тогда я, наверное, чего-то не понимаю.

– Мистер Девилин, – сказала сенатор, невольно или вольно исковеркав фамилию собеседника, – мы сейчас говорим о беспилотном истребителе величиной с коммерческий авиалайнер. С аэробус. О самолете, который, возможно, способен или не способен, – тут она нацелила свой обвиняющий перст на сидевшего рядом с Девлином генерала в синем мундире ВВС, – нести ядерное оружие. Я намеренно говорю: «возможно», потому что однозначного ответа от воздушных войск мне так и не удалось получить.

Генерал потянулся было к микрофону, чтобы выразить протест, но сенатор уже отмахнулась от него, прежде чем тот добрался до микрофона.

– Итак, я спрашиваю вас, мистер Девлин: какой сигнал это должно посылать миру? Предупреждать о том, что Соединенные Штаты готовы к запуску этих огромных беспилотных…

– Стражей?

– Стражей? Стражей! Полно, мистер Девлин, ведь это машины смерти! Даже Герберт Уэллс – и тот не додумался бы до такого. Почитайте свое собственное техническое описание. Или нет – лучше я сама сейчас его зачитаю.

Сенатор надела очки и начала читать:

– Ракеты «Адский огонь», пулемет Гэтлинга «Вельзевул». Семь тысяч выстрелов в секунду. Бронебойные бомбардирующие частицы обедненного урана высокой проницающей силы. Комплексы КБ. А КБ расшифровывается как «кассетные бомбы»…

– Сенатор, – прервал ее Девлин, – мир, в котором мы живем, создан не «Гроуппинг-Спрантом». И позвольте напомнить вам, мадам, что не «Гроуппинг-Спрант» определяет внешнюю политику США. Это мы предоставляем более влиятельным государственным служащим вроде вас. Мы занимаемся только тем, что создаем системы, способные отвечать на вызовы, брошенные Америке миром, в котором мы живем.

– Пожалуйста, не перебивайте меня, мистер Девлин, – резко ответила сенатор и снова обратилась к лежавшим перед ней материалам. – Ага, вот оно:

«Укомплектованность адаптируемым полезным грузом». Укомплектованность адаптируемым полезным грузом. Никогда еще не встречала настолько двусмысленного термина! Неудивительно, что генерал Уири мямлит что-то невразумительное, а сказать толком ничего не может.

– Сенатор, позвольте… – снова подал голос генерал Уири.

– Нет уж, сэр. Вы уже имели возможность высказаться. А теперь я спрашиваю мистера Девлина – в последний раз, – какой именно сигнал миру подаем мы, развертывая в небе подобный ужасный символ, подобное устройство – устройство, которое вы имели наглость назвать «Дамбо». Дамбо! – фыркнула она. – Дамбо! Сэр, это же персонаж из диснеевских мультиков.

– Простите, сенатор, – возразил Девлин, – но название системы обозначено как MQ-9B. А Дамбо – это просто…

Жук Макинтайр задумчиво кивнул, словно впервые слышал имя Дамбо. На самом деле он сам его и предложил. Если задача сводится к тому, чтобы представить чудовищных размеров летально-летательную машину смерти (как выразилась бы сенатор) в менее летальном свете, то можно ли найти для нее лучшее имечко, чем кличка этого легендарного симпатичного толстокожего? Жук подумывал и об имени «Симпатяга», но потом решил, что это уж слишком.

– …прозвище, – продолжал Девлин. – Как называли, например, «Драконшей» шпионский самолет U-2 или бомбардировщик В-52 – Большим Безобразным Толстяком, ББТ. – У всех военно-транспортных средств имеются прозвища. Но перейдем к вашему вопросу: что за сигнал посылается миру? Я бы ответил: серьезный сигнал. Очень серьезный сигнал. Если бы, скажем, я был членом «Талибана» или «Аль-Каиды» или еще кем-нибудь из заклятых врагов свободы и американского образа жизни и выглянул бы из своей подпольной лаборатории по изготовлению самодельных взрывных устройств и увидел бы, как Дамбо – или, если вы предпочитаете другое название, MQ-9B, – заслоняет солнце и готовится стереть меня с лица земли, дабы я предстал перед Аллахом, – то, пожалуй, я задумался бы: а не заняться ли мне чем-нибудь другим?

По залу пробежал шепоток.

Жук кивнул, довольный своим чревовещательским мастерством: эта премилая речь Девлина была слово в слово взята из таблицы «R» инструкции Жука.

«Гроуппинг-Спрант» являлся крупнейшим заказчиком Жука Макинтайра. А контракт, связанный с Дамбо, тоже был крупняком: речь шла об ассигновании $3,4 миллиарда. Жук не покладая рук трудился над так называемой «кампанией по информированию общественности». Последние недели зрение и слух всех телезрителей в Вашингтоне и окрестностях, всех читателей газет и журналов, всех, кто проходил мимо автобусных остановок или ездил в подземке, всех пользователей интернета, всех любителей спортивных передач – буквально всех – атаковали сообщениями о Дамбо, MQ-9B, парящем высоко в небе, в безмятежной синеве над соснами калифорнийской Сьерры-Невады: он выглядел точь-в-точь как большая, добродушная летающая игрушка. Жук предложил выкрасить фюзеляж в успокаивающий зеленовато-голубой цвет. Под изображением была надпись:

МОЖЕТ ЛИ АМЕРИКА ОБОЙТИСЬ БЕЗ ДАМБО?

Все упиралось в деньги. Ситуация с ассигнованием на Капитолийском холме была в последнее время ужасающая. Расходы на здравоохранение, на управление, на войну буквально утопили Пентагон. Наступила пора сокращений всего и вся. Даже адмиралов и генералов отправляли на пенсию. Такого массового увольнения военных не было со времен «холодной войны»: всего от ворот поворот получило более трехсот «звезд».

Тем временем лоббисты Министерства обороны вынуждены были бороться. В более счастливые времена, чтобы получить добро на программу вроде Дамбо, потребовалась бы пара встреч, несколько формальных комитетских слушаний, а потом все пожали бы друг другу руки и отправились на ранний ланч. А теперь? Сизифу и тому легче приходилось.

Помимо «фактора финансирования» (в переводе с вашингтонского это означало «чудовищный перерасход средств»), Жук и «Гроуппинг-Спрант» сталкивались с некоторой «проблемой восприятия» (в переводе с вашингтонского – со «зловещей реальностью»). Дамбо, MQ-9B, Пятый всадник Апокалипсиса – как бы он ни назывался – служил неприкрытым свидетельством того, что где-то по пути дядюшка Сэм тихонько превратился во всемирного Большого Брата. Да еще и крылатого. Теперь гордый американский орел сжимал когтями одной лапы традиционные стрелы Марса, а второй – пульт дистанционного управления.

А может быть, сенатор, вам предпочтительнее, чтобы мы вели войну по старинке: смотрели, как наших мальчишек взрывают заложенными на обочинах бомбами, и одновременно пытались внедрять джефферсоновскую демократию на месте? Ну и ну! Извините нас, мы вовсе не собирались вот так набрасываться на вас, но мы – американские военные, и мы вынуждены зачитать вам Билль о правах! Вы же не хотите укрывать здесь террористов, не правда ли? Нет, не желаете? Потрясающе! Не хотите ли жевательной резинки без сахара?

Тут Жук заставил себя выйти из состояния мечтательности. Как же он устал! Он сурово приказал себе: Не засыпать на сенатском слушании!

Ну вот. Теперь сенатор из великого штата – черт бы его побрал – Висконсин, где явно не производилось никаких комплектующих для Дамбо, – собирался обстрелять Чика собственными снарядами «Адского огня».

– Что же такое стряслось… – заговорил он.

Жук подавил стон. Он ведь уговаривал Чика закупить в Висконсине хоть какие-нибудь комплектующие – не важно какие – для Дамбо. Скажи ему, что ты разместишь на борту молочную корову из Висконсина. Или множество дохлых коров – и сбросишь их потом на «Аль-Каиду». Почему бы и нет? Ведь в Средние века во время осады катапультировали больных животных через городские стены.

– …что Соединенным Штатам понадобилось, – тут он покачал головой, – применять столь грозное оружие?

Жук подумал: Что же такое стряслось? Вы действительно хотите это знать? Я вам отвечу, сенатор. Вот что. Стряслось — вот что. Наша страна вот-вот потерпит крах. Нет, она уже терпит крах. И знаете, что еще? Все в этом огромном гадком мире по-прежнему желают нам смерти. Или, может быть, весть об этом еще не достигла Висконсина? Кстати говоря, вы пользуетесь там у себя, в Висконсине, нефтью? Ну, знаете, той самой, которую мы получаем из всех этих гадких стран на Ближнем Востоке? Или вы получаете все свое электричество из каких-то других источников? С помощью ветра? Солнечных батарей? Или метана – от страдающих кишечными газами коров?

Жук предвидел это – и снабдил Чика отличной ручной гранатой, которую тот должен был бросить прямо на колени сенатору. Все было ясно сказано в таблице «S» и отчеркнуто оранжевым маркером. И Чик, надо отдать ему должное (в отличие от некоторых других клиентов), хорошо справился с домашним заданием.

– Знаете, сенатор, – проговорил Девлин, изображая, как и полагалось, некоторое замешательство, – скажу вам начистоту: когда речь заходит о защите нашей страны, то лично я – за то, чтобы потерять скорее лишний доллар, чем жизнь хотя бы одного американца.

Жук мысленно зааплодировал. Да-а-а!

Итоги голосования Комитета по вопросу о финансировании MQ-9B были такими: 12 – против, 7 – за.

В ту ночь, после грандиозной выпивки, устроенной вместе с Чиком в клубе «Бомбами Бей» – вашингтонском заведении, так любимом подрядчиками оборонного ведомства, – Жук кое-как заполз в такси и возвратился в свою квартиру, находившуюся на другом берегу реки. Вместо того чтобы рухнуть в постель, он отстукал на компьютере изобиловавшее орфографическими ошибками, полное возмущения послание от лица «Гроуппинг-Спранта», пожелав отрядам висконсинской национальной гвардии, которые несли службу в Ираке и Афганистане, «удачи в делах – потому что вас (именно так) она, несомненно, очень понадобится».

На следующее утро Жук проснулся в жутком похмелье, словно после взрыва в Хиросиме, с холодным, липким страхом от мысли о том, что накануне, прежде чем броситься в объятья Морфея, он нажал на кнопку «Отправить».

Он доплелся до компьютера и с колотящимся сердцем проверил папку «Отправленные».

Там послания не оказалось.

Оно обнаружилось в папке «Черновики». Слава тебе, Господи.

Жук стер его, проглотил четыре «Эдвила» (вред для почек был вполне приемлемым риском) и, будто смертельно раненный енот, опять уполз в постель, где улегся и уставился в потолок, с распухшим языком и пульсирующей головной болью.

А где-то высоко, в эмпиреях, Дамбо, отвечающий за безопасность Америки XXI века, в последний раз взмахнул крыльями и, как Икар, сорвался с небес.

Глава 1

«Жук»

Какой-то неземной звук – трубы, рожки, пронзительный визг – заставил Жука вернуться в мир живых.

С трудом раскрылись слипшиеся веки.

Адские звуки не прекращались.

В раненый мозг Жука отчаянно карабкалось сознание, – и тут вдруг до него дошло: звонит его сотовый. Мелодия – первые такты «Полета валькирий» – сообщала, что это звонит жена.

– М-м-м-м. – И тут молот Тора обрушился на его мозжечок.

– Да, хорош у тебя голосок.

В голосе Минди неутешительным образом слились голоса Джиджет[2] и сержанта-инструктора по строевой подготовке морских пехотинцев. Жук взглянул на часы. Не было и семи утра; она встала еще в половине пятого, а сейчас закончилась тренировка.

– Был… в баре… с Чиком… после… – Эти слова хрипло вылетали из его гортани – буква за буквой, слог за слогом, будто сигналы морзянки из радиорубки тонущего судна. – …голосования. Мы… проиграли.

– Я знаю, – бранчливым тоном ответила она, как будто Жук не старался изо всех сил. А потом добавила: – Наверное, это как-то повлияет на курс акций?

Он мысленно ответил: Да, дорогая. По всей вероятности, это еще как повлияет на курс акций.

– Уолтер, – продолжала Минди (она отказывалась называть его «Жук» – терпеть не могла это прозвище), – нам нужно поговорить.

Можно не сомневаться, это самые злополучные слова для любой супружеской пары: «Нам нужно поговорить».

– Мы уже говорим, – отозвался Жук.

– Лучше выпей сначала кофе, дорогой. Я хочу, чтобы ты как следует переваривал информацию.

Переваривал. Как она любила это слово.

– Я перевариваю. Ну, так что случилось?

– Я перезвоню тебе через десять минут. Или нет, через пятнадцать. Ты успеешь принять славный горячий душ. – И она выключила связь, наверняка сразу же заведя свой секундомер.

Уолтер «Жук» Макинтайр некоторое время моргал, уставившись в потолок. Потолок взирал на него с явным презрением.

Он неуверенно поднялся на ноги – и ему в глаза ударил яркий, ослепительный блеск утреннего солнца. Он отпрянул от стекла, как вампир, застигнутый врасплох после рассвета.

Жук называл свой кондоминиум «военно-промышленным дуплексом». Легкомысленно назвал, ничего не скажешь. Это домовладение находилось в Росслине, штат Вирджиния, на том берегу Потомака, где некогда размещались конфедераты. Немодный почтовый индекс компенсировался воистину захватывающим видом на столицу страны. В это время года солнце вставало прямо из-за большого купола Капитолия, отбрасывая длинную патриотичную тень на Эспланаду – передний двор Америки. Минди, впервые увидев это зрелище, фыркнула: «Очень мило, дорогой, но все-таки – чуть-чуть шаблонно!»

Кофе. Нужно. Выпить.

По крайней мере, подумал Жук с той капелькой самодовольства, какую ему удалось выдавить из себя в нынешнем униженном состоянии, он еще не докатился до той стадии, когда утром приходится глотнуть спиртного, чтобы очухаться.

Экран компьютера светился. Жук содрогнулся, а потом с облегчением вспомнил про так и не отправленный, слава богу, и-мейл, и машинально приступил к ритуалу кофеинизации, служа себе самому и баристой, и фельдшером «скорой помощи».

Снова завизжали валькирии. По-видимому, пятнадцать минут уже истекли. О боже…

Минди не нравилось, что он выбрал для ее звонков такую мелодию. Вагнер? Ну, знаешь, дорогой.

Жук решил – мужественно и мятежно, – что не станет отвечать на звонок. И дерзко усмехнулся. О чем бы она ни собиралась оповестить его сегодня утром, это может подождать, пока его организм не взбодрится от порции обжигающего кенийского стимулятора.

Он лениво подумал: что стряслось в этот раз? Термиты съели очередную колонну? Или смотритель Пекфасс снова напился?

Плевать. Он сам ей потом перезвонит. Да. Му-а-ха-ха-ха! Он… соврет, что был в душе.

Он налил себе кофе, уселся перед ноутбуком и нажал на клавиши, которые выпустили кибер-джиннов с новостями.

«Вашингтон пост»: СЕНАТ УБИВАЕТ ДАМБО.

«Таймс»: СУПЕР-БЕСПИЛОТНИК ПОГИБ В СЕНАТСКОМ КОМИТЕТЕ.

Жук задумался: а как там Чик справляется с похмельем? И вообще – добрался ли он до своей гостиницы? Или, может быть, лежит ничком в Зеркальном пруду напротив Мемориала Линкольна – мертвым: очередная жертва нынешнего ассигнационного процесса? Такой исход вполне вероятен. После часа ночи Чик внезапно перешел на текилу. Нечего сказать, разумный шаг после долгого вечера с обильным возлиянием.

Жук навел курсор на папку с названием РЕП.АРМ. Кликнул файл «Гл.17» и прочел несколько абзацев, но тут вновь завизжали валькирии.

«Готовьтесь к удару!» – прокричал Турок, перекрывая пронзительное гудение отказывающих двигателей.

Жук задумался. Затем после слова «прокричал» он вставил «сквозь стиснутые зубы». Да. Так лучше. Но потом задумался: а можно ли действительно кричать сквозь стиснутые зубы? Он стиснул зубы и попытался прокричать: «Готовьтесь к удару», но у него вышли странные звуки, слегка похожие на те, что издает аутист.

Папка РЕП.АРМ. содержала последнее из сочинений Макинтайра – роман «Репарация ‘Армагеддон’», над которым он работал в настоящее время. Третий из его трилогии «Армагеддон». Первые два (для которых, увы, пока так и не нашелся издатель) назывались «Операция ‘Армагеддон’» и «Трепанация ‘Армагеддон’».

Это был плод многолетних трудов на литературной ниве. Жук начал писать почти десять лет назад, когда сразу после колледжа устроился на работу в вашингтонскую рекламную фирму, выполнявшую заказы для оборонной промышленности. Днем он сочинял рекламные тексты и пресс-релизы, побуждавшие Конгресс раскошеливаться на отполированные до блеска последние новинки военного оборудования. Зато ночи безраздельно принадлежали ему. Он корпел над романами, где действовали мужественные герои по имени Турок или Руфус, где гремело ужасное, холодное-прехолодное оружие и где появлялись красивые, но смертельно опасные героини, которых звали Татьяна или Джейд и которым нельзя было ни доверять, ни противиться.

Жук почитывал эти романы своим подругам за стаканом вина.

Над вашингтонской Эспланадой зловещей струйкой микологического дыма поднялось грибовидное облако. Президентский вертолет, «Мэрайн-1», начал отчаянный рыск, а его пилот, майор Бак «Турок» Макмастер, яростно боролся с рычагом управления…

– Отчаянный рыск? – прерывала его подруга. – Это еще что такое?

Жук снисходительно улыбался. Девушки просто не врубаются в технику, правда? Правда, Жук сознавался, что сам не врубается в женскую прозу. Например, в Дэниел Стил и Джейн Остин.

– Это когда самолет делает вот так, – показывал Жук, вращая плоскую ладонь вокруг воображаемой вертикальной оси.

– А разве там был не вертолет?

– Принцип тот же самый.

– «Отчаянный рыск». Ну ладно – хотя странно как-то звучит.

– Клэр, это технический термин.

– А что такое «микологический дым»?

– Грибовидное облако. Ты не слышала слово «микологический»? Микология – наука о грибах.

Клэр пожимала плечами.

– Ну, раз ты уверен.

– А что тебе не нравится?

– Да нет, все хорошо. Правда. Очень мило.

Жук откладывал в сторону рукопись.

– Клэр, что именно показалось тебе «очень милым»? Разве может быть что-то «милое» в двадцатипятикилотонном термоядерном устройстве, которое только что взорвалось возле Мемориала Джефферсона?

– Пожалуй, что нет.

– Им необходимо доставить президента в воздушный центр управления. И каждая секунда…

Клэр зевала, отчаянно рыская глазами по сторонам.

– Ты есть не хочешь? Я бы от суши не отказалась.

Снова завизжали валькирии.

– Да, Мин.

– Уолтер! Я уже звонила.

– Извини. Кровавая рвота мучила.

– Что?

– Я был в душе. Ты сама сказала, что тебе нужны мои мозги в рабочем состоянии. Ладно. Сейчас приведем в действие нейроны. Три, два, один. Запускаем нейроны. О чем речь?

– О Лаки Страйк.

О господи…

И Минди приступила к подробному рассказу, длившемуся, как прикинул Жук, три-четыре минуты. Ему совсем не хотелось выслушивать этот монолог, но он понимал, что прервать его, не узнав медицинского диагноза больной лошади, – значит навлечь на себя обвинение в величайшем равнодушии. Он резко запрокинул голову, причинив себе сильную боль.

– Поэтому доктор Дикерсон сказал, что мне категорически нельзя на ней ездить, пока сухожилие окончательно не заживет. Уолтер? Уолтер, ты вообще меня слушаешь?

Сухожилие. О, это слово! Как Жук ненавидел это слово! В последние годы оно уже стоило ему десятков – или, может быть, даже сотен – тысяч долларов. Были и другие слова и выражения, имевшие отношение к лошадиной анатомии, которые заставляли его вздрогнуть: лопаточно-плечевой сустав, путовый сустав, копытная кость, – но особенное отвращение он испытывал именно к сухожилию.

– Понимаешь, тут уже речь идет о моральных соображениях.

Жук унесся мыслями к фабрикам по производству собачьего корма, к их превосходной работе.

– Тпру, Мин! Как ты сказала – «о моральных соображениях»?

– Да. Если я буду по-прежнему ездить на ней, не давая сухожилию зажить… Уолтер, до тебя все еще не доходит? Если с сухожилием… – Что это с ней? Она как будто тяжело дышит. – …Нет, я даже думать об этом не хочу.

– Мин, – вздохнул Жук. – Сейчас не самое удачное время.

– Хочешь, я перезвоню тебе попозже?

– Нет, милая. Я не о том… Ты видела сегодняшние утренние новости?

– Уолтер. До соревнований остается всего шесть недель. – Пауза. – Ну, хорошо. А, по-твоему, как мне быть?

Жук помассировал левый висок.

– Насколько я понимаю, ты уже выбрала… замену… больному животному?

– Это лошадь, Уолтер. Сэм… – Вот еще одно слово, от которого у Жука пробегали мурашки: так звали ее тренера, а вернее сказать – злого гения. – Сэм говорит, что в Долларсмите продается отличная трехлетняя кобылица.

– М-м. А она тоже родственница Галеты?

– Если бы она и была ею, то уж никак не предлагалась по такой сходной цене. Но родословная очень хорошая. У представителей дома Виндзоров – и у тех нет такой родословной!

Родословная. Сущ., ж. р.; прил.: 1) чреватая банкротством; 2) чудовищно дорогая.

– Мин.

– Да, дорогой?

– Во что обойдется мне эта кляча?

– Ну, понимаешь, я же говорю – у нее отличная родословная…

– Мин!

– Двести двадцать пять!

Где-то за глазными яблоками Жука обозначился – как сказали бы врачи – новый болевой сигнал.

– Но нам нужно действовать быстро, – добавила Мин. – Сэм говорит, что вчера там шнырял и что-то вынюхивал посол Кувейта.

Несмотря на то, что Жука мучила боль, его очень рассмешила эта мрачная картина – как посол Кувейта шныряет и вынюхивает что-то около конюшен.

– Ну, детка. Пожалуйста. Пожалей меня.

– Уолтер, – сурово раздалось в ответ, – уверяю тебя, меня это радует ничуть не больше, чем тебя.

– Пожалуй, ты неправа: я все же обрадован этим еще меньше, чем ты.

– Что? Ох, да брось ты. Послушай – ведь когда я решилась пробиваться в команду, мы с тобой договорились, будем идти к победе вместе.

Вот как ей виделось это «вместе», подумалось вдруг Жуку: она будет состязаться за место в конноспортивной команде США, а он – подписывать чеки.

– Я помню, дорогая. Но чего мы не знали, когда мы с тобой приступали к этому, когда мы вместе вступали на путь, ведущий к победе в конном спорте, – так это того, что курс акций пойдет на снижение, как подводная лодка, и потянет за собой всю экономику, а вместе с нею расходы на оборону. Ты слышишь – я говорю о расходах на оборону? Ты еще помнишь, что именно они дают нам материальный достаток? А я гляжу сейчас в окно – и вижу, как по всему городу лоббисты оборонного ведомства выпрыгивают из окошек. Мин? Алло, Минди?

Молчание. Надвигающаяся гроза.

– Так, значит, твой ответ – нет?

Жук мысленно увидел жену: на ней джодпуры, и она вышагивает взад-вперед по помещению, где хранятся седла и упряжь, а вокруг в ужасе разбегаются мыши и взлетают опилки. Вдали раздается тихое ржание несчастной Лаки Страйк, страдающей от болей, вызванных дистрофией сухожилия. «Лаки» – «Удачливой»? Да, вот повезло так повезло. Минди, наверное, распустила свои медовые волосы, и они рассыпались у нее по плечам. Она красавица. У нее фигура, не обезображенная родами. Не хотела заводить детей – «не сейчас, не так сразу, дорогой»: довод, который он слышит вот уже который? – восьмой год подряд. Беременность означала бы отлучение от седла на долгие месяцы. Жук не возражал против такого решения. Ему приходилось признать: секс с ней был поистине великолепен. Однажды, сидя в приемной зубного врача и листая последние никому не нужные журналы со светскими сплетнями о принце Чарльзе и Камилле Паркер-Боулз, Жук прочел, что герцогиня Корнуольская – «как многие женщины, увлекающиеся верховой ездой», – отменна в постели. Интересно, это правда?

Есть ли смысл бороться?

– Пускай Сэм позвонит мне, – сказал Жук. Левая половина его мозга немедленно послала ему сигнал: Чувак! Ты и так разорен, а только что ты подписался на новые копыта ценой в четверть миллиона долларов? Ты совсем рехнулся? Тряпка! Подкаблучник! Дурак!

– Спасибо, – ответила Мин несколько официальным тоном, как показалось Жуку.

Быть может, ей не хотелось слишком горячо благодарить его, ведь он всего лишь выполняет свою часть уговора. Разве не так?

Жуку уже поздновато было собирать остатки своего мужества, поэтому он сказал:

– Не знаю, выдаст ли банк такую сумму. Будь я на месте банка, – не выдал бы.

– Все еще изменится к лучшему, дорогой, – сказала Минди. – Так ведь всегда бывает. А ты – блестящий специалист своего дела.

– Хорошо. Но ты отдашь мне Лаки Страйк.

– Зачем это тебе понадобилась Лаки Страйк? – с подозрением поинтересовалась Минди.

– Для барбекю на выходных.

– Что?

– Разве мы не приглашали на субботу Блейка и Энн Лу – на барбекю? Говядина мне теперь не по карману. Говорят, что конина очень вкусна, только готовить ее нужно на медленном огне.

– Ну, знаешь, Уолтер. Твои шутки – просто чудовищная безвкусица.

Но произнесла она это игривым, шаловливым тоном. Еще бы – она ведь только что заполучила новую лошадь!

– Позвони Сэму, дорогой, – сказала она. – Мне нужно пойти разобраться с Пекфассом. Из леса доносятся какие-то ужасные запахи. А еще тебе нужно что-то сделать с его зубами. Я просто не могу больше на него смотреть. Это отвратительно.

– Тпру! Выбирай: новая лошадь или новые зубы для Пекфасса. И то, и другое сразу мне не по карману.

– Увидимся в пятницу. Ах да – не забудь про водоотливной насос. Его отложили для меня в «Строснайдерс».

Итак, теперь у Жука появился список неотложных дел на эту неделю: 1) Одолжить $ 225,000. 2) Забрать водоотливной насос для подвала, который постоянно заливает аж с 1845 года. 3) Заняться зубами Пекфасса. Вот и все, что требуется для потрясающего уикенда.

Мин всегда мечтала о доме за городом. Агент по недвижимости, который продавал им этот дом, сообщил (быть может, даже не солгав), что в 1864 году его разграбили и попытались поджечь отряды Шеридана.

«И знаете, кто спас дом от пожара? Рабы!»

Жук подумал: Ну, конечно. Это был уже третий из предложенных для осмотра домов, о котором рассказывали, что его в свое время спасли преданные чернокожие. Следовало бы задать логичный вопрос: и зачем было рабам рисковать жизнью, спасая дом белого хозяина? Ну да ладно. А еще местным агентам по недвижимости очень нравилось показывать клиентам следы копоти – якобы от неудавшихся поджогов, замышлявшихся солдатами генерала Шеридана.

Впрочем, это был очень милый старый дом, стоявший на 110 акрах земли, к которому вела извилистая, обсаженная дубами подъездная дорога. Конюшни, амбар, ивы, речушка с форелью – она-то и вызывала многократные затопления подвала.

Сначала имение называлось «Трезор». Но спустя несколько лет, в течение которых Жуку приходилось оплачивать счета за его ремонт и содержание, он перекрестил его в «Разор». Позже, когда болезнь Альцгеймера, поразившая его мать, дошла до критической стадии, Жук перевез ее в этот дом – к большому неудовольствию Минди. Однажды маман застали ночью бродящей по коридорам в пеньюаре, с зажженным канделябром в руке.

– Вот это сцена! В таком южном, готическом духе, правда? – сказал тогда Жук, пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре. Видя, что Минди не огрызается, он спросил: – Или ты находишь, что это – очередной «шаблон»?

– Уолтер! Да она же спалит дом! И нас вместе с ним. Тебе нужно что-то предпринять.

Смотритель дома, Пекфасс, предложил в помощницы свою дочь, Беллу, чтобы та дежурила возле маман по ночам. Жук жалел Беллу: у нее имелось пятеро детей – зачатых, как нетрудно догадаться, от разных рабочих-мигрантов. Вес Беллы – а в ней было около 140 килограммов – ложился непосильным бременем на старинную лестницу. Жук в шутку предложил Минди завести специальную лебедку, чтобы поднимать толстуху на третий этаж.

Всю ночь Жук и Минди слушали, затаив дыхание, как лестница стонала под тучным телом Беллы. Но милая, добрая, замечательная Белла оказалась идеальной компаньонкой. Она просиживала с маман всю ночь напролет, при этом ела замороженные тортики и смотрела реалити-шоу. Ее любимым шоу, похоже, был показательный образец американского программного идиотизма, который назывался «Тысяча дурацких способов сыграть в ящик». Однажды ночью Жук застал их обеих за просмотром неприглядного эпизода, воспроизводившего кончину человека, который попытался спрятать от полиции баллончик с перцовым газом в собственной толстой кишке. Маман не отрывала глаз от экрана. Жук с грустью подумал: как эта сценка далека от его детских воспоминаний о том, как мама читала ему и его младшему брату Бьюксу «Ветер в ивах»[3].

Когда маман стало еще хуже, в дом переселился бескорыстный Бьюкс, чтобы тоже помогать по мере сил. Всепоглощающей страстью Бьюкса была «живая история» – именно этот термин предпочитали те, кому не нравились такие определения, как «реконструкция» или «переодевание в исторические костюмы эпохи и разыгрывание сцен войны». Жук любил Бьюкса.

Историческим периодом, который выбрал Бьюкс, была Гражданская война. Конкретным образом, который он примерил на себя, был некий полковник кавалерии армии Конфедерации. При всем идиотизме такой картины Жук признавал, что Бьюкс смотрелся очень ладной, лихой фигурой, когда ступал по крыльцу в кавалерийских сапогах, в кителе и с саблей. Волосы он носил длинные, на манер романтично растрепанного Джорджа Армстронга Кастера[4], героя Геттисберга и – гм! – Литтл-Бигхорна.

Как именно мозг маман воспринимал образ Бьюкса – Жук мог лишь гадать. Мин считала, что он «непостижимый чудик». Зато Бьюкс неплохо управлялся с конюшней; он даже умел по-своему ладить с лошадьми – так что с ним Мин могла хотя бы потолковать о сухожилиях. Минди была слишком умна, чтобы позволить высокомерию стать на пути у выгоды.

Летним вечером, сидя на крыльце со стаканом «старомодного»[5], он смотрел, как над Шенандоа заходит солнце, окрашивая поля в пурпур, и размышлял о том, как ему несказанно повезло: жена-подарок, маман, вооруженная канделябром, сиделка, представляющая угрозу для лестницы, брат, вооруженный саблей, смотритель дома со щербатыми зубами и мозгами, ветшающий дом, разорительная ипотека, тающий банковский счет.

В такие безмятежные моменты Жук думал, что, пускай сам он родом и не из этих мест, зато, во всяком случае, являет собой отличный экземпляр «южного джентльмена». Он улыбался, вспомнив, что только на днях получил беспристрастное письмо, уведомлявшее его, что отныне обслуживание закладной на «Разор» передано такому-то банку в Шанхае. Так что, пускай он и не истинный «южный джентльмен», зато – истинный американец, что означает на деле, что он по уши в долгах у китайцев.

Глава 2

«Телец»

Жук шагнул из прохладного чрева самолета, принадлежавшего компании «Гроуппинг-Спрант», навстречу алабамской духоте, напоминающей о парной в турецком хамаме.

И уже в сотый раз удивился: почему Ал Гроуппинг и Уиллард Спрант не построили свои первые ракеты в каком-нибудь другом месте, с более умеренным климатом? За энное количество лет, что Жук побывал здесь, в Ракетном ущелье, в штаб-квартире компании, он научился минимизировать свое пребывание на воздухе, быстро перебегая от одного помещения с кондиционером до другого. Но сейчас вовсе не жара беспокоила его.

Вчера пришел лаконичный и-мейл от Чика Девлина: срочно явиться. Жук понимал, что за провалом Дамбо последуют увольнения. Неужели на плахе окажется и его собственная голова? Лишиться такого заказчика, как «Гроуппинг», было бы… да, катастрофой.

Чик, обычно улыбчивый, был сам не свой. При появлении Жука он едва оторвал взгляд от стола. Жук уже приготовился услышать: «Извини, старина, мне жаль тебе об этом сообщать…»

– Кофе? – предложил Чик, бегло изобразив непременную улыбку. – Клянусь, у меня до сих пор еще похмелье – с прошлой недели. Почему же, во имя всего святого, ты позволил мне приняться за текилу глубокой ночью?

– Я пытался тебя остановить, – сказал Жук, – но ты твердо решил покончить с собой.

– Весь следующий день я чувствовал себя жертвой дорожной аварии.

Они принялись болтать.

Чик сказал:

– Угадай, с кем я только что разговаривал по телефону? Со Львом Мельниковым. Слышал бы ты этого русского! Зол как черт!

Мельников был генеральным директором и президентом интернет-гиганта ЭПИК. Недавно он с поистине эпическим гневом обрушился на цензуру и на хакерские атаки, которым подвергается его компания в Китае. А потом, в отместку, он вообще вывел ЭПИК из этой страны.

– Еще бы ему не злиться, – сказал Жук. – Ведь не каждый день лишаешься двух-трех сотен миллионов клиентов!

– Он принимает все очень близко к сердцу. Очень нетипично для него. Лев же – нёрд. А нёрды не поддаются эмоциям.

– Ты тоже нёрд, – возразил Жук. – И тоже поддаешься эмоциям.

Чик усмехнулся.

– Я поддаюсь эмоциям, только когда речь идет о курсе наших акций. Ёлки-палки, да ведь Лев Мельников – настоящий Крез! Нет, дело здесь не в деньгах. Нужно еще кое-что знать про Льва – он вырос в Советской России. Как же ему не беситься, когда орава коммуняк ставит ему палки в колеса.

– Коммуняки! – Жук улыбнулся. – Добро пожаловать в старые добрые времена «холодной войны». Конечно, я слишком молод и ничего этого не помню. Тебе лучше знать.

– Льву было лет тринадцать – четырнадцать, когда его семья вырвалась оттуда. Но с детства он помнит, что это такое – жить в страхе и ждать, что в три часа ночи в твою дверь постучится КГБ, арестует твоего папашу и отправит в ГУЛАГ.

– Но теперь-то он – американский гражданин с сорока миллиардами долларов. И если он и боится кого-то, кто может постучаться к нему посреди ночи, так только финансовой инспекции. Скажи ему – пусть остынет. Пусть купит себе футбольную команду. Это отвлечет его от мыслей о китайских коммуняках. – Жук со звоном поставил на стекло кофейную чашку. – Ладно, хватит болтать о пустяках. Для чего ты велел мне притащиться сюда, в эти болота? Выкладывай начистоту. Меня увольняют?

Чик вздохнул.

– Сегодня утром мне пришлось уволить триста человек, Жук.

– Неприятно об этом слышать, Чик.

– Триста человек! Триста – и у всех есть семьи. Скольких людей это затронуло! Сам можешь подсчитать. Пускай я обычный инженер, но сегодня, поверь мне, сердце у меня разрывается.

– Понимаю, – ответил Жук. Давай же, Чик, скорей жми на курок, не томи меня.

– Дамбо, – задумчиво проговорил Чик. – Господи, какой чудесный проект. И речь шла о человеческих жизнях. Сколько жизней мог бы спасти Дамбо?

– Ну, не надо. Мы сделали все, что было в наших силах. Что еще нам оставалось? Разве что вскочить из-за стола и придушить этих сенаторов.

Чик склонился над стеклянным кофейным столиком.

– Жаль, что эти сенаторы не занимались финансированием армии Союза во время войны, затеянной северными агрессорами. Тогда бы мы победили.

– Чик, – сказал Жук, – ты вырос в Пенсильвании. Учился в Массачусетском Технологическом институте. Ты не южанин. Я помню, ты мне когда-то объяснял, почему ты перенял южный выговор, – чтобы ощущать себя здесь в своей тарелке и так далее. Но действительно ли нужно называть Гражданскую войну «войной, затеянной северными агрессорами»?

Чик пожал плечами.

– Привычка, наверное. Она же подтачивает человеческую составляющую компьютерных систем, так сказать. Марша всегда меня за это отчитывает.

– Да мне-то что? Лишь бы ты не начинал разглагольствовать о том, каким прекрасным актером был Джон Уилкс Бут[6]. И вообще, может быть, уже перейдешь к сути? Меня что – увольняют?

– Если так пойдет дальше, то нам придется стрелять по врагам из рогаток. Метать в них камни. Драться дубинами. Боже милостивый!

– Да уж, – сказал Жук. – При мысли об этом хочется просто скрючиться в позе эмбриона.

Тут Чик лукаво усмехнулся.

– У меня кое-что есть для тебя, Жучище.

У Жука разжались ягодичные мышцы. Значит, опасность миновала?

– Я слушаю.

– Задача большая, – сказал Чик.

– Люблю все большое.

– Я почти ничего не могу тебе рассказать про нее.

Жук скорчил гримасу.

– Ну, только не тяни кота за хвост.

– Нет-нет, ты послушай. Это дело – деликатнее, чем сосок стриптизерши. В настоящий момент об этом знает всего полдюжины людей на всей планете. Включая Сам-Знаешь-Кого. – На языке Чика «Сам-Знаешь-Кто» означало «Президент Соединенных Штатов Америки».

– А чего ты опасаешься? – спросил Жук. – Что я разболтаю этот секрет на своей страничке в Facebook? Сколько лет я на тебя работаю?

Ответ был таков: шесть лет с той поры, как Жук привлек внимание Чика своей блестящей рекламой трудноуловимого вертолета HX-72, разработанного «Гроуппингом». Реклама гласила: «Под радаром, но на гребне успеха».

Чик понизил голос.

– Могу сказать тебе вот что: когда эту штуку соберут и запустят, американцы смогут ложиться спать совершенно спокойно.

Жук выждал, что тот скажет еще. Молчание.

– Вот как? – сказал он. – Значит, это новое снотворное. Что ж, это круто! Я и не знал, что у «Гроуппинга» есть еще и фармацевтический бизнес. Почему меня никто об этом не извещал?

Чик вздохнул.

– Ну ладно. – И, перейдя на шепот, добавил: – Это касается Китая.

Жук пристально на него посмотрел.

– Больше ты ничего от меня не добьешься, – сказал Чик. – Можешь пытать меня водой и огнем, но больше ничего от меня не услышишь.

– Касается Китая, – повторил Жук. – И американцы будут спать спокойнее. Что ж, это определенно сужает круг догадок. Хорошо. И чего ты от меня хочешь? Что я должен сделать с этой исчерпывающей информацией? Выпустить пресс-релиз? «‘Гроуппинг-Спрант’ объявляет о своем плане улучшить сон американцев. Это связано с Китаем». Годится?

– Черт с тобой, Жук. Хорошо, но только это – всё. И не смей меня больше ни о чем спрашивать. Кодовое название проекта – «Телец».

– Телец. Как созвездие Телец?

Чик серьезно поглядел на него.

– Эта штука – то, что надо, кроме шуток, Жук. Разработана на Манхэттене. По технологии двадцать второго века. Это такая штуковина, что самому Господу Богу мало не покажется.

Горячность Чика подействовала на Жука.

– Ладно, поверю тебе на слово. Но хоть какую-то подсказку ты мне дашь – в каком направлении двигаться?

– Я как раз к этому и подбирался. Нам необходимо, чтобы Комиссия сената по ассигнованиям расщедрилась. А если ты хотя бы произнесешь слово «Китай», то эти тупицы на Капитолийском холме мигом побегут прятаться в укрытия. Они нервничают из-за Китая сильнее, чем нервничает длиннохвостая кошка, оказавшись в комнате, где полно кресел-качалок.

– Ну, – сказал Жук, – вообще-то, знаешь ли, Китай финансирует нашу экономику. Нет, разумеется, я ненавижу их так же, как все остальные. У-у, ублюдки-коммуняки!

Чик усмехнулся.

– Ну, вот тебе и карты в руки. Жук, настало время вернуть красный цвет красному Китаю!

– Красный Китай! Давненько мы не слышали, чтобы его так называли.

– Насколько я знаю, флаг у них до сих пор огненно-красного, коммунистического цвета. Настало время, – продолжал Чик, – просветить широкие и недалекие массы американцев – да возлюбит их Господь, – просветить их по поводу… – Тут Чик сделал паузу, будто подыскивая правильное слово, – опасности, которая грозит нам, как государству, от страны с населением около полутора миллиардов.

Жук не сводил с него глаз.

– Разве это не Шарль де Голль сказал: «Китай – это большая страна, населенная множеством китайцев»? – спросил Чик.

– Даже если он этого и не говорил, то должен был сказать.

– Жук, нам нужно просветить американский народ по поводу истинной угрозы, которая стоит перед нами. Если это удастся, тогда эти импотенты, трусы и кретины в Конгрессе США – да возлюбит их Господь – потянутся следом.

Жук задумчиво кивнул. О чем это толкует Чик? Выдержав паузу, чтобы показать, что его мозг пытается охватить эту серьезную мысль всю целиком, Жук спросил:

– Ты имеешь в виду какую-нибудь конкретную угрозу? Или все сводится просто к тому, что их – такое пугающее, такое чертово множество?

Чик снова широко ухмыльнулся.

– Да не знаю я, черт возьми. Это же по твоей части, старина. Может, мировое господство? Пожалуй, я бы не хотел жить в мире, которым заправляют наследники Мао Цзэдуна.

– Мировое господство, – повторил Жук. – Ну, да, есть такая угроза.

Чик хлопнул Жука по коленке.

– Ты что-нибудь придумаешь.

Жук сказал:

– Значит, мы с тобой в равном положении… Ты хочешь сказать, что я должен сам во всем этом покопаться и пробудить в массах, так сказать, антикитайские настроения?

Чик улыбнулся.

– Я бы не сформулировал это лучше. У тебя поистине дар слова, друг мой. Наверное, за это мы тебе и платим такие бешеные деньжищи. – Чик поднялся. – Ты мне нравишься, Жучище. С тобой мне никогда не приходится ходить вокруг да около. Как с многими из вас, вашингтонских типчиков.

Из вас, вашингтонских типчиков. Ничего себе, милый комплимент, – подумал Жук.

– Очень великодушно с твоей стороны, Чик. Прямо-таки великодушно.

– Ну, а теперь о более приземленных вещах: мне кажется, будет гораздо лучше, если твоя фамилия не окажется в платежной ведомости.

– А вот тут, генерал, я вас уже не понимаю, – сказал Жук.

Чик усмехнулся.

– Когда ты начнешь украшать Великую стену граффити вроде «Китай – говно», а мы по-прежнему останемся твоими заказчиками, все это будет выглядеть немного странно. Даже Хелен Келлер[7] без труда сделала бы нужные выводы.

– Я, конечно, не хочу показаться продажной девкой, работающей на военно-промышленный комплекс, и все такое, но неужели ты предлагаешь мне заняться разжиганием всех этих антикитайских страстей – pro bono?[8] Пожалуй, это два самых грустных слова в английском языке.

– Разве это не латынь – pro bono?

– Да какая разница.

– Я немножко знаю латынь. Dulce et decorum est pro patria mori[9]. Знаешь, как это переводится? Как сладостно умереть за свою родину.

– Благородное чувство, согласен. Я люблю родину. Я люблю «Гроуппинг-Спрант». Я люблю тебя – как гетеросексуал, конечно. Если бы у меня имелись гейские наклонности, то, несомненно, ты бы физически привлекал меня. Я бы пожелал сочетаться с тобой гражданским браком и усыновить вместе с тобой африканского сиротку. Но у меня протекающая крыша, протекающий амбар и куча ртов, которых нужно кормить. Не говоря уж о новой лошади Минди. Ты что-нибудь знаешь о сухожилиях? Может быть, «Гроуппингу» имеет смысл взяться за этот сектор рынка? Вот где можно зашибать бешеные бабки – что там какие-то беспилотники!

– Успокойся, друг мой. Я вовсе не предлагал тебе трудиться без вознаграждения. Я знаю, что у тебя там, в лошадиных краях, своя Тара[10]. Как, кстати, поживает твоя красавица жена? Она просто изумительна. Как девушка с обложки «Города и пригороды» или еще какого-нибудь такого журнала. Она, правда, стремится завоевать золото? Вот это да!

– Пока что она тянется к моему золоту, – уточнил Жук. – Вернее, к тому, что от него еще осталось.

– Обязательно передавай ей привет. А этот твой брат – он все еще наряжается под Стоунуолла Джексона?[11]

– Ну, он скорее косит под кого-то вроде Кастера. Да, Бьюкс все еще играет в свою «живую историю». И помогает нам ухаживать за маман. Маман, у которой болезнь Альцгеймера, слышишь? Ты улавливаешь мой тонкий намек, шеф?

– Сигнал прошел – громко и четко, – усмехнулся Чик. – Не волнуйся. Мы заплатим тебе сполна. Сполна – и даже больше.

Жук улыбнулся.

– Я всегда был гуманитарием. Ты – как технарь – скажи мне: существует ли математическая возможность сделать что-то «сполна – и даже больше»?

«Сполна» – это же целиком? Разве это не то же самое, что сто процентов?

Чик отмахнулся от него.

– Создай какой-нибудь фонд – и мы будем присылать на его счет средства. Таким образом, ты будешь работать на этот фонд, а не на толпу южных мужланов – подрядчиков оборонного ведомства.

– Все должно быть легально, – сказал Жук. – Таких, как я, сейчас каждые пятнадцать минут сажают в тюрьму. Заголовки типа «Лоббисту дали пять лет» уже не появляются на первых полосах. Их надо искать в конце, среди кроссвордов и объявлений о продаже подержанных автомобилей.

– Хорошо, хорошо, все будет легально. – Чик похлопал Жука по плечу. – Жучище, ты только сделай все, как нужно, а я тебе обещаю: будешь у меня по уши в хлопке. А теперь дуй обратно, в свою Гоморру-на-Потомаке, и вскрой для меня банку самых забористых китайских консервов! Я хочу видеть разъяренные толпы, осаждающие их посольство. Сожжение флагов. Плакаты: «Красные лапы – прочь от Тайваня!», «Отдайте Тибет!» Я хочу…

Неожиданно Чик умолк. Выражение лица у него было странное.

Жук сказал:

– Отличная речь. Напомнила мне фильм Лени Рифеншталь о Нюрнбергском съезде[12]. Вот добрый старомодный патриотизм!

– Гм, пожалуй. Я немножко увлекаюсь, когда речь заходит о национальной безопасности.

– Ты не пробовал принимать ксанакс?

– Твоя страна зависит от тебя, Жучище.

Несколько дней спустя, сидя в своем кабинете в округе Колумбия, Жук выпустил два пресс-релиза.

Первый сообщал о том, что после многих лет превосходной и плодотворной совместной работы компании «Макинтайр-Стрэтеджиз» и «Гроуппинг-Спрант» приняли полюбовное решение расстаться и впредь «добиваться постановки новых задач». Во втором говорилось о том, что Жук собирается основать фонд под названием «Пантихоокеанские решения», который сосредоточится на «вопросах национальной безопасности и дальневосточных проблемах». Это выглядело довольно расплывчатым.

Покончив с этим, Жук засел у себя в «военно-промышленном дуплексе» и приступил к изучению жизни современного Китая. Он перелопачивал десятки книг и множество периодических изданий, рылся в интернете, читал ученые монографии выдающихся синологов. Наверняка где-то здесь он найдет ключ к этой – как там выразился Чик? – правильно: угрозе. Да. К этой самой угрозе, которая потрясет всю Америку, выведет ее из состояния самодовольства и заставит проснуться в холодном поту.

Но… что же именно?

После многодневного, изматывающего глаза чтения и «гугления» суть этой новой «красной угрозы» по-прежнему оставалась неуловимой.

Нельзя сказать, что Китай не был потенциально опасен. Или даже реально опасен. Коммунистическая партия контролировала там все стороны жизни. По сравнению с ней Большой Брат казался просто «Бобром» Кливером[13]. Власть была беспощадна, неумолима. Правительство без жалости давило танками студентов и тибетских монахов. Оно пытало и казнило десятки тысяч «серьезных преступников» в год. Искало дружбы и играло в «ладушки» с самыми гнусными режимами на земле: Зимбабве, Северной Кореей, Суданом, Ираном, Венесуэлой; выбрасывало в атмосферу миллионы тонн разрушающих озоновый слой химикатов; глушило нефть миллиардами баррелей; и, в придачу ко всему этому, оставалось совершенно безразлично к мнению мировой общественности. Но, если не считать редких протестующих одиночек из «Фалун-Гонг» возле китайских посольств, то все это не вызывало в мире сколько-нибудь заметной волны возмущения.

Мировое господство? Вне всякого сомнения, Китай стремился стать да-гуо, «великой страной». (Новое слово в лексиконе Жука.) Но по этому пути он двигался относительно спокойно, взвешенно и деловито. Было очень сложно нацепить на Китай какую-нибудь конкретную личину. Вот, скажем, прежний Советский Союз – с его приземистыми, бородавчатыми вождями, колотившими башмаком по ООНовской кафедре и грозившие ядерным нападением, со всеми этими распухшими от водки, свиноподобными рожами, с прищуром поглядывавшими с трибуны мавзолея Ленина из-под меховых шапок на ядерные ракетные установки на платформах, катившиеся по Красной площади, будто на каком-то адском параде, – да, вот те коммуняки хотя бы видом своим нагоняли страх. Но в тех редких случаях, когда все девять членов Постоянного комитета китайского Политбюро – те самые люди, которые правили народом численностью в 1,3 миллиарда – то есть одной пятой всего населения земного шара, – становились рядом для группового фотоснимка, то смотрелись они в точности как делегация высокооплачиваемых зубных врачей. В одной книге Жук вычитал такую подробность: оказывается, все они красили свои волосы, уложенные в высокие прически с валиком, черной краской одинакового оттенка. Индивидуальный подход к заботе о собственной внешности, по всей видимости, не был в моде среди партийной элиты. Посвятив несколько дней разглядыванию фотографий различных членов Политбюро, Жук все равно не мог отличить одного от другого. Это никакой не расизм, убеждал он себя. Просто все они похожи друг на друга.

Попытки Жука разыскать отравленную иголку в этом огромном стоге сена заходили в тупик из-за того, что сама Америка впала в настоящую китаеманию. Она бесконечно закупала китайские товары, бесконечно продавала китайским банкам свои казначейские бумаги. Без серьезной провокации правительство США даже цыкнуть не могло бы на китайского Дракона из-за Тайваня или погрозить пальцем ему за Тибет. И о правах человека – нечего и думать. Такой лозунг не прокатит.

Однажды вечером, под конец этого недельного блиц-курса, когда у Жука от утомления появились кровяные жилки в глазах, а центральная нервная система пенилась от кофеина и от глютамата натрия, которым были напичканы блюда «на вынос» из китайской забегаловки (Жук решил, что это как раз подходящая еда для его углубленных занятий синологией), – он отложил в сторону книги и решил: всё, хватит. Он принял душ, вышел из дома, купил сочный красный нью-йоркский бифштекс, бутылку розового маслянистого бургундского за $ 75 – и устроил себе вечер отдыха.

Он зажарил бифштекс, откупорил вино и включил телевизор. Там шла передача «Кто кого». Это было еженедельное вашингтонское вдумчивое ток-шоу про политику и про политиков, отлично подходившее для того, чтобы смотреть вполглаза. Каждую пятницу в телестудию приходили гости – какой-нибудь бывший член Президентского экономического совета и какой-нибудь ныне действующий помощник второго заместителя министра Чего-то-Там-Такого, и эти двое с осведомленным видом бубнили друг другу что-нибудь о квотах на импорт аргентинской пшеницы. С таким же успехом это шоу могло бы называться «Что угодно». И все-таки Жук питал к нему слабость. Однажды и его самого туда приглашали, что значительно способствовало росту его популярности. Вторым гостем в тот вечер был малоизвестный киноактер, сделавшийся ярым антимилитаристом после того, как сыграл роль морально ущербного капитана подводной лодки, который при учебных запусках торпед использовал в качестве мишеней ни в чем не повинных китов.

Актер – говорун из тех, кто называет видных американских политиков устроителями «массовой резни» и «серийными убийцами», – так разъярился, слушая взвешенные доводы Жука в защиту оборонной промышленности, что обозвал его «злобным боровом» и выразил надежду, что Жук умрет от такой формы рака, которая не поддается лечению морфием. Жук лишь улыбнулся на это и ответил: «Пожалуй, мы сбросим вас со счетов с пометкой ‘Колеблющийся, ищущий опоры’». Это вызвало у актера приступ бешенства – с брызгами слюны и грязной бранью. Вполне живенько получилось, по меркам «Кто кого». В тот же год журнал «Вашингтониан» включил Жука в свой ежегодный список «Десять самых жалких вашингтонских лоббистов».

Жук взял вилку и отправил в рот очередной аппетитный кусок бифштекса.

Кто же сегодня в передаче «Кто кого»? Энджел Темплтон. Что ж. На нее стоило смотреть в оба.

Глава 3

Энджел

Высокая, мускулистая, длинноногая блондинка в мини-юбке, Энджел Темплтон отнюдь не была типичным экспертом-аналитиком из вашингтонского политического «мозгового центра».

Для фото на обложке своей последней книги – «Аргументы за упреждающую войну: не контрудар, а просто удар» – она позировала в красно-бело-синем садо-мазо-костюме «госпожи» из латекса. С кнутом в руке. Но если бы вы купили эту книгу исключительно по этой причине, то оказались бы в дураках: сама книга представляла собой вдумчивое, хорошо обоснованное и снабженное обильными примечаниями исследование, оправдывающее, по сути, необходимость постоянного военного вмешательства США в дела всех стран мира.

Мисс Темплтон защитила диссертацию в Университете передовых международных исследований имени Джона Хопкинса, раньше она работала в Совете государственной безопасности, занимала должность заместителя директора по политическому планированию в Пентагоне. Блестящая деловая характеристика, ничего не скажешь. В настоящее время Энджел была председателем престижного, пускай и сомнительного, Института постоянных конфликтов. Ее тяга к публичности хотя и вызывала надменное удивление в Комитете по внешним сношениям или среди нобелевских лауреатов, потягивавших бульон в клубе «Космос», зато приносила ей регулярные приглашения выступить на телевидении, изрядную прибыль от продажи книг и пятизначные гонорары.

Сегодня в передаче «Кто кого» оппонентом Энджел выступал принстонский профессор, известный тем, что написал книгу, где сравнивал Америку с Древним Римом. (Намекая на «Упадок и разрушение»[14].) Ему приходилось нелегко, потому что Энджел игриво топтала своими туфельками от Джимми Чу все его изящные ссылки на Ливия и Тацита.

– Знаете, – произнесла она со смущенной, застенчивой улыбкой, как бы намекая, что лишь из вежливости умалчивает о том, как профессора застукали за противоестественными половыми сношениями с ламантинами, – это, конечно, очень мило, что вы так уютно устроились в роскошном пентхаусе там, в Башне слоновой кости, где на досуге вымучиваете книжки, доказывающие, какая захудалая и второсортная страна наша родина.

Профессор уставился на Энджел, словно филин, сердито и презрительно.

– В моей книге говорится вовсе не об этом. Совсем не об этом…

– Кстати, – прервала она его, – а ваш бюджет не предусматривал проверку подлинности фактов?

– Прошу прощения, на что вы намекаете?

– Я ни на что не намекаю, – улыбнулась в ответ Энджел. – Я просто констатирую сам факт, – уф, опять это упрямое слово! – что единственное во всей книге, что вам удалось написать без ошибок, – это точка с запятой на странице четыреста пятьдесят третьей.

– Ну, это…

– Это не важно, правда? Все равно же никто не будет читать эту книжку. На самом деле это просто псевдоинтеллектуальное украшение для кофейного столика. Просто способ дать понять гостям: «Я тоже ненавижу Америку».

– Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления.

– Да ладно вам, профессор, – с кошачьими интонациями проговорила Энджел. – Я вас не оскорбляю. Я лишь указываю вам на то, что основная идея вашей книги сводится к тому, что Америка больше не в состоянии защищаться от врагов. И что пора уже бросать ей полотенце и уводить с ринга.

– Это бесстыдное извращение моих аргументов.

– Ну, а кое-кто возразил бы, что настоящее извращение – это как раз ваша идея, что Америке как великой державе пришел конец. Ладно, я еще готова признать, что она, может, и годится для наивных и доверчивых первокурсников в ваших уютных рощах Академа, но в реальном мире – уж извините, я открою вам эту истину – могучие государства не сдаются просто так и не прикидываются мертвыми. Они борются.

– Вы явно не читали мою книгу, – ответил профессор и, закатив глаза, повернулся в сторону ведущего.

– А вот и читала, – рассмеялась Энджел. – Правда, мне пришлось держать ноги в ведре с ледяной водой, чтобы не уснуть. Я понимаю, академической прозе и положено быть скучной, но честь вам и хвала: вы подняли это качество на новый, недосягаемо высокий уровень.

Институт постоянных конфликтов находился на Массачусетс-авеню, неподалеку от Дюпон-Серкл, в доме, который некогда – уместное совпадение! – служил резиденцией министра военно-морских сил во времена Теодора Рузвельта – президента, который и положил начало «имперскому периоду» в истории Америки. Среди тех, кто работал в этом здании, закрепилось его шутливое наименование – «Casa belli»[15].

В мраморном вестибюле в ожидании ассистента Энджел, который должен был выйти к нему, Жук рассматривал выгравированную на мраморе позолоченную надпись над изящно изогнутой величественной лестницей.

Экстремизм в защите свободы – не порок.

Барри Голдуотер

Жук слегка волновался. Он уже несколько раз встречался с Энджел Темплтон на коктейльных раутах – и находил ее устрашающей дамой. Да, она и в самом деле способна была устрашить. Слухи о легендарной Энджел ходили по всему городу. За время своей стажировки в Пентагоне она успела завести романтические отношения с двумя генералами и одним адмиралом. Адмирал был из Объединенного комитета начальников штабов. Адмиральша отнюдь не пришла в восторг, узнав об этом романе, и устроила скандал, в результате чего адмирала отправили на морскую службу. Энджел ни разу не была замужем и растила в одиночку восьмилетнего сына по имени Барри. Несмотря на свою людоедскую репутацию, Энджел была во всех отношениях заботливой матерью и регулярно посещала школьные родительские собрания.

Жук изучил содержимое витрины в вестибюле – там стояли книги, написанные штатными научными сотрудниками ИПК и их коллегами: «Аргументы для перманентной войны», «Отступи, Ад: самоуверенность американской внешней политики с 1812 по 2003», «Дадим шанс войне», «Пакс-Американа: Вам что-то не нравится?», «Двойная крепость: подъем движения Орео-Кон», «Как Америке не стать Францией – и почему это необходимо».

Институт постоянных конфликтов являлся штабом так называемых «орео-конов» или орео-консерваторов: «Твердых снаружи, мягких внутри». Твердые – потому, что это были бескомпромиссные сторонники наращивания военной мускулатуры США. Мягкие – из-за того, что их внутренняя политика преимущественно следовала линии невмешательства; орео-конам было действительно безразлично, чем заняты президенты и Конгресс, лишь бы они хорошо финансировали Пентагон и вооруженные силы и находили бы им применение за рубежом, желательно – на полях сражений.

Критики орео-конов, которых было не так уж мало, считали их шайкой изворотливых самодовольных типов. Хитрые и осмотрительные, они умело дистанцировались от любых провалов. Когда какая-нибудь из пылко поддержанных ими кампаний по иноземному вторжению вдруг вызывала встречный огонь, то всегда оказывалось, что виноват в этом кто-то еще. Сама идея была разумной. А вот ее исполнение оставляло желать лучшего. Для группировки, втягивавшей Америку в одну зыбучую трясину за другой, орео-коны выглядели, пожалуй, зловеще жизнерадостными. Долгая скорбь о случившихся трагедиях – это не для них. Раздать амуницию, раздать холодные закуски – и вперед, навстречу новой катастрофе. В настоящий момент они страстно агитировали за упреждающий удар по ядерным комплексам Ирана, используя собственное ядерное оружие. Так сказать, забросить мяч в корзину в прыжке.

– Мистер Макинтайр?

Жук обернулся.

– Майк Бёрка. Я сотрудник мисс Темплтон.

Жука застигли врасплох. Он-то ожидал, что за ним придет секретарь. А этот Бёрка выглядел совсем как спецназовец из подразделения «Морских львов», только в штатском. Шея у него была толщиной с молодую секвойю; глаза смотрели холодно и оценивающе. Жук стал подниматься вслед за ним по мраморной лестнице.

– У нее сегодня очень плотный график, – сообщил Майк Бёрка, – но нам удалось выделить вам двадцать минут. Вам повезло. Кристиан Аманпур[16] предоставили только десять.

– Я постараюсь зря не тратить время мисс Темплтон, – ответил Жук, когда они проходили мимо боевого призыва Барри Голдуотера.

– Возможно, ей позвонит доктор Киссинджер. Тогда я выведу вас из кабинета в коридор. А как только ее телефонный разговор с доктором Киссинджером завершится, я проведу вас обратно в кабинет. Время, которое она потратит на беседу с доктором Киссинджером, не будет вычтено из отведенных вам двадцати минут.

Жук кивнул.

– Я и сам жду одного звонка.

Бёрка озадаченно поглядел на него.

– От Далай-ламы, – пояснил Жук. – Но я не возражаю против того, чтобы мисс Темплтон оставалась в комнате, пока я буду беседовать с Его Святейшеством. Обычно мы с ним общаемся по-тибетски.

Глаза Бёрки превратились в лазерные указки. Выражение его лица говорило: «Знаешь, в другой раз я бы врезал тебе по дыхалу, да сейчас манжеты кровью марать неохота».

Они прошли мимо четырех секретарей. Жука ввели и представили пред ясные очи.

Энджел Темплтон поднялась из-за стола – весь из черного стекла и нержавеющей стали.

– Жук Макинтайр, – просияла она и протянула ему руку. – Очень о вас наслышана. Присаживайтесь, пожалуйста. Должна вам сказать, что «Гроуппинг-Спрант» – это мой любимый аэрокосмический подрядчик.

– Правда? Вот это да.

– Тот модернизированный комплект, который вы сделали для TACSAT-4? Одним словом – потрясающе. А та презентация в режиме реального времени для FALCONSAT-26 во время бомбежки Пакистана? Блестяще. И добавить нечего. Не хотите ли кофе? Чай? «Ред-булл»? «Аддеролл»?

– М-м, нет, спасибо. – Жук почувствовал, что краснеет. – Но я непременно передам ваши отзывы своим бывшим коллегам из «Гроуппинга».

– Бывшим?

– Да. Я решил заняться новыми разработками. Это и привело меня сюда.

– Знаете, – продолжала Энджел, – если бы не такие компании, как «Гроуппинг-Спрант», то… меня просто в дрожь бросает. Что бы мы делали? Швыряли бы в своих врагов камни. Как эти безмозглые, бесхребетные амебы там, – тут она указала согнутым большим пальцем в сторону Капитолийского холма, – расправились с MQ-9B… Ну, просто до слез обидно. Чик Девлин проделал потрясающую работу.

– Но ведь слушание было закрытое.

– Я читала расшифровку стенограммы, – проговорила Энджел строго, – разве я похожа на человека, который узнает новости из выпусков «Вашингтон пост»?

– Я впечатлен.

– Мистер Макинтайр, неужели я похожа на человека, узнающего новости из «Вашингтон пост»? Только не воспринимайте как критику, ладно? Но если бы там была я, то заявила бы этим сенаторам: «Значит, вы не хотите спасать жизни американцев в Пакистане? Ладно, в таком случае давайте привозить к дверям вашего кабинета все черные мешки с телами убитых американцев, которые доставляют оттуда, – согласны?»

Жук сглотнул слюну.

– Да, жаль, мы до такого не додумались, – сказал он и подумал: Кришна-Мишна, интересно, чем эта женщина посыпает себе гранолу за завтраком? Может, порохом? Взрывчаткой?

Он вдруг заметил, что разглядывает ее обтянутые чулками ноги – длинные, как мемориал Джорджа Вашингтона. Смутившись, он поднял глаза и увидел, что она улыбается.

– Ничего, ничего. Мне нравится, когда мужчины любуются моими ногами. Я и сама знаю – они стоят того. Хорошо, мистер Макинтайр, довольно фривольной болтовни. Какова истинная цель вашего визита?

– Ну, – сказал Жук, – как я уже упоминал по телефону…

– Я помню, о чем вы говорили по телефону. Я спрашиваю вас – о чем идет речь.

– Я не уверен, что вполне понимаю вас.

– Вы сомневаетесь, что я справляюсь с домашним заданием?

– Мисс Темплтон…

– Называйте меня Энджел. Когда-то я была Анджелой, но потом чуть-чуть изменила это имя. Оно было слишком девчачье. Продолжайте. – Она поглядела на часы. – Я не то чтобы вас тороплю. Просто я жду звонка от Генри. Киссинджера.

– Да, меня уже предупреждал об этом ваш сержант Рэмбо.

– Майк? – рассмеялась она. – Он был в команде ребят, которые…

– Которые что?

– Которые поймали Бен-Ладена. Только, пожалуйста, не говорите ему, что я вам рассказала. Вообще-то я не охотница окружать себя «тяжелой артиллерией» из телохранителей, но сюда периодически поступают угрозы расправиться с нами. Такой вот геморрой. В течение этого месяца нам дважды приходилось эвакуировать все здание. Было бы проще разместить наш офис в бункере где-нибудь в Вирджинии, но я не любительница сетевых ресторанов. – Она всмотрелась в Жука. – С вами все в порядке, мистер Макинтайр? Вам, похоже, нехорошо.

– Нет, все нормально, – отозвался Жук. – Просто…

– Не хотите ли какого-нибудь успокаивающего напитка? Чая с молоком и специями? А может, растереть вас горячим полотенцем? У нас тут есть своя тайская массажистка. Она делала массаж королю Прамашембатаваббу. Она просто чудеса творит. Очень помогает мне от узлов. Они у меня вот здесь.

– Давайте, я лучше сразу перейду к делу.

– Хватит прелюдии?

– Чтобы не тратить лишних слов: Китай, – сказал Жук.

– Китай, – повторила она.

Жук кивнул.

Энджел фыркнула.

– О боже, только не натравливайте меня на Китай. Вы видели последние данные о развитии их военного флота? У них только что появилось пять новых эсминцев с управляемыми снарядами класса «Луху». И что – как, по-нашему, – они собираются с ними делать? Не мне, конечно, об этом рассуждать, но до меня доходили сведения, что им удалось взломать сервер Военно-морского флота США и скачать оттуда систему TR-46–2. Пираты! Вы, наверное, тоже их ненавидите? Одно хорошо: из-за того, что они все крадут, сами делаются немыми. Боже упаси, чтобы они додумались что-то придумывать самим!

Жук изобразил озабоченное понимание, хотя и понятия не имел, что такое TR-46–2.

– Неужели? – переспросил он. – Вот это да!

– Я уже говорила: только не натравливайте меня на Китай!

– Я читал вашу статью в «Уолл-стрит-джорнал» за прошлый месяц, – сказал Жук, – где вы призывали изгнать китайцев из Совета Безопасности ООН, если они не прекратят помощь Северной Корее. Сильно написано.

Энджел пожала плечами.

– Я уже устала слышать, что двадцать первый век будет «Веком Китая». Может быть, кто-нибудь объяснит мне – ради бога, – почему Америке отведен всего один век? Кто решил, что это будет их веком? Какой-нибудь профессор из Йейля, глубокомысленно посасывающий большой палец? Вот еще!

– Я целиком разделяю ваши чувства. Меня очень воодушевляют ваши слова.

– Все, что нам остается, – это раболепно гнуть спины. Вы слышали, что сказал на прошлой неделе министр торговли? Меня едва не вывернуло наизнанку.

– Да, это прискорбно, – кивнул Жук.

– Но чего еще можно было ожидать? Мы уже де-факто превратили Китай в «Банк Америки». Что нам теперь делать? Попросить их – с умильной миной: «Пожалуйста, ведите честную игру! Пожалуйста, прекратите кражу интеллектуальной собственности»? «Пожалуйста, не вооружайте Иран»? «Пожалуйста, не наносите вред окружающей среде»? «Пожалуйста, не вторгайтесь в Тайвань»? А тем временем эти безмозглые белки, – пигмеи, все до одного! – на Капитолийском холме урезают и урезают оборонный бюджет!

– Энджел, – сказал Жук, – именно потому я и пришел сюда.

Она поглядела на него.

– Ну так рассказывайте, Жук. Чем могу помочь?

– Я возглавляю фонд под названием «Пантихоокеанские решения». Наше правление считает, что пришло время – давно уже пришло время – сосредоточить внимание нашей страны на ситуации с Китаем. Точнее, на китайской… м-м…

– Угрозе?

– Да! Именно – на угрозе.

Энджел мелодично рассмеялась.

– Ах, Жук! ИПК сосредотачивается на этом уже многие годы. Но скажу вам начистоту: это ох какая нелегкая задача. Американцам просто… – тут она тяжело вздохнула, – просто начхать! – И добавила доверительным тоном: – Я могла бы ознакомить вас с планами на случай чрезвычайных обстоятельств, которые мы помогали разрабатывать РК…

– РК?

– Республике Китай. Тайваню?

– Ах да, конечно.

– Планы по сохранению окружающей среды после военного вмешательства.

– Ого, – проговорил Жук. – Звучит жутковато.

– Еще бы.

– Итак, – сказал Жук, – как вы полагаете, мы могли бы с вами сработаться?

Энджел откинулась на спинку кресла.

– Безусловно, ваше предложение заслуживает рассмотрения. «Пантихоокеанские решения». Я не знакома с этим фондом. Он базируется…

– В Вирджинии. Прямо напротив, на другом берегу реки.

– Конечно, мне необходимо кое-что проверить.

– Разумеется. Но я сразу могу сказать: наше правление предпочитает оставаться в тени. Не удивлюсь, если вы ничего о нас не разузнаете. Скажу только одно: мы – американские патриоты. И у нас глубокие карманы. Деньги не будут проблемой.

Энджел улыбнулась.

– Деньги являются проблемой только тогда, когда их нет. Уф – да это плагиат, а? Похоже, я сейчас почти процитировала Оскара Уайльда. Скажите мне, Жук, а вы по-прежнему поддерживаете добрые отношения с «Гроуппингом»?

– О, мы не разлей вода. Я хочу сказать – мы остаемся лучшими друзьями.

Она кокетливо вздернула бровь.

– Тогда что вы можете мне сказать про Тельца?

У Жука расширились глаза, невольно выдавая его с головой. Он попытался вывернуться, переспросив:

– Про Тельца? А что это?

Энджел улыбнулась с притворной скромностью:

– Я ведь уже говорила вам: я живу не в пещере.

– Ну, – Жук поерзал в кресле, – тут, боюсь, вы ставите меня в неловкое положение.

Энджел, не отводя взгляда и наклонив голову, слегка улыбалась.

– Да?

– Это большой секрет.

– Ну-ну. Разве я похожа на девственницу?

– Нет, я бы не сказал. – Тут он покраснел. – Простите, я не имел в виду…

– Ладно, бросьте. Итак, Телец. У него что – есть рога и хвост? Он храпит и топчет пьяных туристов в Памплоне? О каком быке идет речь?

– Ну, – произнес Жук с заговорщическим видом, – одно могу вам сказать наверняка: он чертовски опасен.

– Люблю опасности. Продолжайте.

Жук обвел взглядом кабинет.

– Тут всё чисто?

– Здесь убирают два раза в неделю.

Жук перевел дух. Придумай что-то! Что угодно! Наконец он сказал:

– Ну, раз у вас и так имеется доступ к совершенно секретным сведениям… И все же, я бы хотел услышать от вас, что наш разговор носит абсолютно конфиденциальный характер.

Энджел закатила глаза.

– Это… – мысли Жука лихорадочно метались, – в общем, это связано с перегруппировкой молекул.

– Молекул? – Энджел удивленно уставилась на него.

Жук наклонился вперед и прошептал:

– Скорее всего, рассказав вам об этом, я подвергаю опасности и свою, и вашу жизнь.

Почему эта фраза кажется ему знакомой? И Жук вдруг вспомнил, где она ему уже встречалась: во втором романе из его трилогии «Армагеддон». В той сцене, где майор Бак «Турок» Макмастер раскрывает старшему уорент-офицеру Беатрис «Попрыгунье Бетти» О’Тул местонахождение мюонной бомбы, которую он заложил под президентский дворец в Тегеране.

Жук проговорил серьезным тоном:

– Я не стану притворяться, будто разбираюсь в науке. Но это связано с субатомными частицами. С мюонами.

Энджел нахмурилась.

– Интересно, что это – нейтронная бомба нового поколения? Старая добрая нейтронная бомба – та уничтожает только людей, а не имущество. Москва заклеймила ее как «идеальное оружие капиталистов».

– Про это я ничего не знаю. Я в основном маркетингом занимаюсь.

– Мюоны, – протянула Энджел. – Мюоны. Ну что ж.

– Вы будете благоразумны?

– В отношении меня можете не тревожиться, мистер Макинтайр, – сказала Энджел.

– Разумеется, идея не в том, чтобы применять ее. Речь идет о сдерживании.

– Ну, мы тут, в ИПК, отнюдь не вопросами сдерживания занимаемся.

– Да, я читал вашу книгу. «Не контрудар, а просто удар». Очень бодрящее сочинение.

– Ну, как мы тут любим говорить, капелька предупредительности стоит целого фунта обогащенного урана. Ну, не верх ли тщеславия – цитировать саму себя?

– Мне не терпится начать работать с вами, – сказал Жук.

В этот момент из селектора раздалось сообщение:

– Доктор Темплтон, вам звонит доктор Киссинджер.

– Скажите ему, что я перезвоню позже.

Глава 4

«Разор»

В пятницу вечером, сидя в машине, Жук весело насвистывал. Он старался ехать окольными дорогами – учитывая, что Вашингтон занимал горделивое второе место в рейтинге американских городов, отражавшем катастрофическое состояние дорожного движения.

Жук спешил. После встречи с Энджел Темплтон он ощущал странную взвинченность. В точности такое же чувство появлялось у него, когда работа над романом шла на ура. Ему пришло в голову, что Телец – что бы там ни скрывалось за этим словом – очень даже пригодится ему для трилогии. Сегодня же, после обеда, он собирался засесть за ноутбук и выдать подряд несколько страниц. Он мысленно представил себе, как перенести сцену с мюонной бомбой из 2-го тома в 3-й. И выстроить вокруг нее новую сюжетную линию. Можно вообразить, какой она вызовет фурор.

Он поглядел на спидометр. Тпру! Притормози-ка.

– Ну, вид у тебя очень жизнерадостный, – заметила Минди с нотками легкого разочарования в голосе.

– Отличный день был. Просто превосходный. – Жук поцеловал жену. – Ну, а ты как?

Минди тяжело вздохнула – от нее будто повеяло мировой скорбью.

– Уолтер, тебе просто необходимо поговорить с Пекфассом. Я сама пробовала. Но от него нельзя ничего добиться. Абсолютно ничего. Он никак не может взять в толк, что я хочу узнать причину этого ужасного запаха. И вообще, я не понимаю половины из того, что он бормочет. Эти его зубы! – Минди содрогнулась.

Жук принюхался.

– Я не чувствую никакого запаха. Кроме твоих духов. Мр-р-р-р!

– Запах то приходит, то уходит. Уж поверь мне. Воняет из леса за болотом. Я сама не отваживаюсь туда идти – в это время года там полно змей. Что я все-таки разобрала из слов Пекфасса – так это то, что на днях он убил там водяного щитомордника. Лучше надень сапоги с высокими голенищами – они самые надежные.

– Я тоже не собираюсь туда идти, – возразил Жук. – Мне кажется, змеиные укусы – не самое лучшее дополнение к пятничному вечеру. Впрочем, спасибо за предложение.

– Ну, тогда тебе придется поговорить с Пекфассом. Он или совсем обнаглел, или окончательно спятил. К слову сказать, твоя маман…

– Мин! А вот это уже некрасиво.

– Я пошутила. Или мы где-то потеряли мистера Чувство Юмора? Хотя, по-моему, пришло время для серьезного разговора.

– Какого еще разговора?

– Не разыгрывай тупость, Уолтер.

– Я не собираюсь выставлять маман из дома. Разговор окончен.

– Ты даже и половины дня здесь не бываешь. Все на меня наваливается.

Жук рассмеялся.

– Да и ты тут половины дня не бываешь. Послушай, детка, сейчас вечер пятницы. У меня была тяжелая неделя. Я хочу выпить. Я хочу поесть. – Он обнял ее. – Я хочу… тебя. Р-р-р-гам!

– Мне завтра вставать очень рано.

– В таком случае – стоит взяться за дело пораньше.

По этой части у Жука не было никаких оснований для жалоб. Пускай Мин и держалась немножко как снежная королева, но в постели устраивала такой жар, что чуть простыни не загорались. Неужели это правда – из-за верховой езды? Жука все чаще преследовали навязчивые картины – как он занимается сексом с герцогиней Корнуольской. Уж лучше бы ему не попадалась на глаза та статейка в приемной дантиста.

Потом Мин занялась ужином. Жук приготовил себе «старомодный» и уселся на свой любимый насест – на крыльцо дома. Успокоив сердце (и прочие органы), он оглядел свой уголок мироздания. Был безукоризненный вечер раннего лета. В воздухе летали стрекозы. Казалось невероятным, что полтора столетия назад этот же пейзаж был театром военных действий, кровопролитных и разрушительных.

Как раз в ту секунду, когда Жук об этом подумал, в поле зрения у него показалась какая-то фигура верхом на лошади. Причудливое зрелище. Вот прорисовались очертания шляпы, меча. Жук со смущением и симпатией всматривался в брата. Он нелеп, да, – но в этой нелепости есть свое очарование. Если бы не блестящая немецкая машина, припаркованная у дома, можно было подумать, что открывшаяся его глазам картина напоминает, скорее, 1860-е годы.

Бьюкс выпрямился на лошади, снял шляпу, улыбнулся брату, сидевшему на крыльце, и отсалютовал:

– Привет от генерала Ли!

Жук отсалютовал в ответ.

– Ты опоздал, – ответил он. – Здесь побывали солдаты Шеридана. Они подожгли дом, надругались над женщинами и украли столовое серебро. По счастью, наши преданные рабы затушили пожар.

Бьюкс спешился, снял свои кавалерийские перчатки и хлопнул ими себя по бедрам, подняв крошечные пылевые бури.

– Они оставили что-то из выпивки?

– Они выдули все Монраше.

– Черт подери этих янки! – сказал Бьюкс. – Жить не могут без этого белого бургундского.

– Война – это сущий ад. Но, кажется, осталось немного виски. Ступай, налей себе немножко, а потом возвращайся и позабавь меня своими бреднями. Да постарайся врать красиво!

Бьюкс вернулся со стаканом, отстегнул саблю и уселся рядом с братом.

– Длинный день выдался. Скоро годовщина Геттисбергского сражения – первое июля. Нас ждет большая работа.

Братья немного посидели молча, любуясь вечером. Появились первые светляки – феи с сигнальными огоньками.

– Ты только не пойми меня неправильно, – сказал Жук, – но ты и твои ребята – вы хоть задумываетесь иногда о том, что сражаетесь на стороне рабов?

– Ну, старший братец, ты же понимаешь: война велась совсем не из-за этого.

– Да? А из-за чего же тогда? Напомни-ка мне.

– Ну, да ты и сам все знаешь. Солдат-янки беседует с пленным южанином. Спрашивает его: «Почему вы так нас ненавидите, мятежник Джонни?» А Джонни-мятежник отвечает: «Потому что это наша земля. А вы на ней стоите».

Жук отпил еще глоток своего коктейля.

– Ну, вот мы – янки, и мы здесь, на этой земле.

Бьюкс пожал плечами.

– Ну, ты меня понял.

Они наблюдали за тем, как удлиняются тени.

Жук сказал:

– Мин жалуется, что тут со стороны болота доносится какой-то ужасный запах. Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Ну, на то оно и болото, чтобы вонять.

– Но она уверяет, что это какой-то особый, химический запах. С Пекфассом все в порядке? Он там случайно не устроил какую-нибудь лабораторию по изготовлению денатурата или что-нибудь в этом роде?

– С Пекфассом? В порядке? Да он всегда был «не в порядке» – такой уж уродился.

– Это я знаю. Но Мин говорит, что он в последнее время стал какой-то раздражительный. Обидчивый, что ли.

– Может, он опять со своего старого фургона грохнулся. Ты бы лучше пожалел старика.

– Бьюкс, – сказал Жук. – Я не просто его жалею. Я содержу его. Кормлю и одеваю. Я мог бы найти себе и более вменяемого смотрителя в доме для умалишенных.

– Кстати, Белла проломила ступеньку лестницы.

Жук вздохнул.

– Этой девице пора сбрасывать вес.

– Да уж! Так она скоро всю лестницу обрушит.

– Она почти единственный человек, на которого маман не огрызается. Я загляну к ней после обеда. Как она?

– На днях требовала, чтобы я отвез ее на избирательный участок.

– Это в июне-то?

– Заявила, что хочет проголосовать. За Эйзенхауэра.

Жук задумался.

– Вот что значит болезнь Альцгеймера! В молодости она всегда была за Стивенсона.

Бьюкс понизил голос.

– По-моему, Минди не очень-то довольна нашим уговором.

– Знаю.

– Я слышал, как она говорила по телефону. Нет-нет, я не подслушивал – просто зашел за чем-то на кухню. Но, кажется, она разговаривала с кем-то по поводу приюта.

– Я никуда не собираюсь отправлять ее, Бьюкс. Ни в какое учреждение.

– Да я тебе ничего такого и не предлагал. Я просто заметил, что твоя жена отнюдь не в безумном восторге от нынешнего положения дел.

– Моя жена может катиться…

– Катиться? Куда катиться?

Позади них стояла, скрестив руки, Минди.

– Дорогая! – изображая радостный энтузиазм, выкрикнул Жук. – Я рассказывал Бьюксу, что ты так прекрасно катаешься на лошади, что запросто перепрыгнешь через любой забор. Какой угодно высоты, в каком угодно месте. Ты так прыгаешь…

– Вот как? – холодно сказала Минди. – Спасибо за комплименты, дорогой.

– Ужин еще не готов? Я бы съел целую лошадь! Бьюкс, ты поужинаешь с нами?

– Нет! – поспешно ответил Бьюкс и вскочил на ноги. – Мне нужно отвести Канцлера на ночь в конюшню. Но за предложение – спасибо. Пока, Мин.

Жук и Минди поедали ужин в молчании.

Наконец Жук искательно произнес:

– Дорогая?

Минди подняла глаза от салата из руколы с грейпфрутом и орешками пинии.

– Что. – Без вопросительной интонации. Просто что.

– Я – кретин. Извини.

– За что? За то, что ты рассказывал брату, как здорово я скачу?

– Мин!

– Нет, Уолтер, – ответила она, вытирая губы салфеткой, – я, правда, не понимаю, какого ответа от меня ты ждешь.

– Я просто почувствовал потребность как-то защитить маман.

Минди отложила в сторону вилку и нож. На глазах у нее показались слезы.

– Я стараюсь, Уолтер, ты же сам знаешь. Я действительно стараюсь, как могу.

– Я знаю это, детка. Ты…

– Очень нелегко управляться с этим домом.

– Знаю, детка.

– Когда мы только говорили о том, как хорошо было бы жить в деревне, я и вообразить не могла, что окажусь в каком-то трейлерном парке.

– Сад смотрится отлично.

– Я же не занимаюсь садом!

– Знаю, зато ты отлично управляешь всеми этими милыми мексиканцами.

– Сейчас я очень волнуюсь. Я вот-вот буду проходить квалификацию. Мне нужно сосредоточиться.

– Я очень горжусь тобой. Кстати, как ведет себя новая лошадь? – Жук сказал себе: Никаких шуточек про сухожилия. – Как она… в своем лошадином деле?

– Конечно, это не Лаки Страйк.

Как ему, интересно, реагировать на такое недовольное замечание? Я отвалил за нее двести двадцать пять тысяч долларов – и «это не Лаки Страйк»? Прекрасно. Чудесно. Очень рад это слышать.

– Вот как! Очень жаль.

– Сэм, похоже, считает, что она еще подтянется, – сказала Минди, – но я сомневаюсь. Во всяком случае, я стараюсь, как могу.

– Я уверен – ты просто…

– Белла проломила лестницу.

– Бьюкс говорил мне. Я еще удивился – что это там внизу натянута желтая лента, какими обычно огораживают место преступления.

– Я произвела подсчеты. Нужно восемнадцать тысяч.

Жук моргнул.

– Восемнадцать тысяч? Это за одну-то ступеньку?

– Уолтер, скоро вся лестница провалится. Ее строили не для слонов.

Жук вздохнул.

– Ладно. Разберусь с этим завтра утром.

– Она сейчас там, наверху. Наверное, смотрит очередное реалити-шоу для кретинов. Разве это хорошо для твоей матери? Правда, она вряд ли замечает, что там на экране. Уолтер, я так больше не могу. Меня достает все это.

– Может, поговорим об этом завтра утром?

– Ближайшие соревнования – очень важное событие. Если я войду в команду, то полечу в Китай.

Жук поглядел на жену.

– В Китай? А что там такое затевается – в Китае?

– Ах, Уолтер, да я же тебе рассказывала пару месяцев назад. Ты никогда не слушаешь.

– Извини, детка. У меня не голова, а решето. Напомни – что там такое?

– Кубок Тан. Ну, Тан – в честь династии Тан. Помнишь знаменитых терракотовых коней?

– М-м… нет, но не важно.

– Ну, они очень знамениты. При династии Тан уделялось большое внимание разведению лошадей. Китайское правительство решило устроить спортивные состязания в честь этой династии – в августе, в Сиане. Сиань был тогда столицей государства. Это станет грандиозным международным событием в конном спорте. Съедутся команды со всего мира. Очень, очень важное событие. И если я пробьюсь в команду, то поеду туда. И буду представлять нашу страну.

Жук лихорадочно соображал.

– Вот это да, – сказал он несколько неопределенно.

– Ты, похоже, не очень-то рад?

– Да нет, что ты. Я рад. Китай… Китай – большая страна. Это точно. Вроде это де Голль говорил, что Китай – «большая страна, полная китайцев»?

– Ты о чем, а?

– Да так, ни о чем.

– Ты же хочешь, чтобы я пробилась к успеху?

– Конечно, хочу, дорогая. Только…

– Что?

– Там у них нарушение прав человека. Площадь Тяньаньмэнь. Тайвань. Тибет. Понимаешь…

– Да какое отношение всё это имеет к Кубку Тан?

– Пожалуй, никакого, – ответил Жук жизнерадостным тоном, трубя отступление. – Пожалуй, тут речь идет о налаживании связи. Мы, так сказать, протянем друг другу руки через океан. И все такое.

Минди с раздражением поставила посуду в раковину и ушла, громко топая. Жук отметил, что у его жены появился уникальный талант – топать в одних чулках.

Он вымыл посуду.

Ну почему именно Китай? Ему придется вести себя очень тихо и не высовываться. В принципе, с этим можно справиться. На передовой будет Энджел – возглавлять атаку, так сказать.

Он поднялся по черной лестнице в комнату маман. Рядом с ней сидела Белла – обе купались в голубом свете от телевизора. На экран Жук нарочно не стал смотреть.

– А вот и мистер Мак, – приветливо проговорила Белла. Ее платье спереди все было обсыпано крошками чипсов-начо. – Ма, взгляните, кто пришел. Это мистер Уолтер. Ваш сын.

– Какой еще Уолтер?

Жук попытался поцеловать мать.

– Не прикасайся ко мне!

– Мама, это я, Уолтер.

– Мне плевать, кто ты такой. А ну поди прочь от меня. У меня есть ружье.

– Я просто хотел пожелать тебе спокойной ночи и сказать, что люблю тебя.

– Где оно? Где мое ружье? Ты не брал моего ружья?

– Твое ружье у Бьюкса, мама. Помнишь? Он взял его починить.

– У Бьюкса? Что это за имя такое – Бьюкс?

– Послушайте, Ма, – вмешалась Белла. – Почему вы все время придираетесь к мистеру Уолтеру? Он – ваш сын.

– Где мое ружье? Дайте мне мое ружье. Я сейчас прострелю ему башку.

– А ну-ка угомонитесь, Ма, – сказала Белла командирским голосом. – Если вы не угомонитесь, я выключу телевизор. Да-да – возьму и выключу.

– Спокойной ночи, мама, – сказал Жук. – Я люблю тебя.

– Если ты опять сюда явишься, я тебя пристрелю. Где мое ружье?

Жук спустился по черной лестнице, которая тоже как-то зловеще поскрипывала.

Он забрался в свою «келью», налил себе стаканчик спиртного на ночь, сел и раскрыл ноутбук. Экран засветился, открылась домашняя страничка Yahoo. Жук на мгновенье задумался, а потом набрал в строке поиска «Приюты для больных с синдромом Альцгеймера в округе Раппаханок, Вирджиния». Он уже собирался нажать «ввод», как вдруг заметил среди заголовков новостей строчку: УХУДШЕНИЕ ЗДОРОВЬЯ ДАЛАЙ-ЛАМЫ ПРИВЕЛО К ОТМЕНЕ ВСТРЕЧИ С ПАПОЙ РИМСКИМ.

Жук просидел за компьютером до двух часов ночи, отслеживая новости.

Он проснулся в восемь утра. Минди давно ушла. Жук позвонил по мобильному Энджел. Она инструктировала сына – тот играл в футбол.

– Секундочку, – сказала Энджел. – Барри, золотко! Не отпускай мяч! Не отпускай мяч! Мяч! Бей по нему! Бей по мячу! Барри! БЕЙ ПО МЯЧУ!

Глава 5

Это же «Эврика!»

Энджел отказалась – отказалась категорически – встречаться с Жуком в выходные. По-видимому, у нее было свое правило, касавшееся выходных: они целиком и полностью посвящались восьмилетнему Барри Голдуотеру Темплтону.

Сейчас было утро понедельника, и Жук сидел в машине Энджел, ехавшей на телестудию. За рулем был ее телохранитель, Майк Бёрка. На коленях у Энджел лежал конспект, и она быстро-быстро перелистывала страницы.

Жук написал и передал ей записку: РАЗГОВОР КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫЙ. РЭМБО – О’КЕЙ?

Энджел написала в ответ: КОНЕЧНО.

Жук заговорил, но почти шепотом:

– Согласно последним сводкам, он все еще в больнице, в Риме. Говорят, что с ним все в порядке. Что это просто расстройство желудка. Из-за несвежих моллюсков, из-за римской водопроводной воды, из-за чего угодно. Проводят анализы.

– Угу, – промычала Энджел, не отрываясь от своего конспекта.

Жук умолк, а потом спросил:

– Тук-тук, тут есть кто-нибудь?

Энджел смерила его ледяным взглядом.

– Знаете, я умею решать несколько задач одновременно.

– Я хочу сказать – это могло бы стать находкой. Подарком от богов – покровителей пиара.

– Это просто расстройство желудка, – сказала Энджел, снова углубляясь в конспект. – Какая еще «находка», какой «подарок»?

– По-вашему, стали бы отменять визит к Папе из-за банальных неладов с животом? Что – ему не могли дать какого-нибудь «Пепто-Бисмола» или имодиума?

Энджел вздохнула.

– Неужели вы хоть на секунду можете вообразить, что Его Святейшество, чертов Далай-лама, духовный лидер двадцати миллионов, отправился бы на встречу с Его Святейшеством Папой Римским, духовным лидером миллиарда верующих, рискуя его случайно заблевать? Вернитесь на землю.

– Я все это понимаю, – ответил Жук. – Но, предположим, поползут слухи, что это вовсе не расстройство желудка. И что его пытались отравить?

– Кто?

– Может быть, вы хоть пару секунд меня послушаете? Китайцы. Кто же еще?

– А им это зачем?

– Вы шутите? В тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, после того как Китай вторгся в Тибет и захватил его, туда вернулся панчен-лама – лама номер два, вице-лама, запасной лама, или как его там. Необдуманный шаг. Он произнес речь о том, какие гады эти китайцы, что захватили Тибет. Очень необдуманный шаг. А через пять дней он умер. От… – тут Жук изобразил пальцами большие кавычки, – …«сердечного приступа». Так что китайцам не впервой устранять лам.

– Но это же было в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, – возразила Энджел.

– Вы хотите сказать, что тоталитарные правительства отказались от практики политических убийств? Посмотрите-ка на русских. Они каждые две минуты кого-нибудь травят. Помните того сукина сына, бывшего кагэбешника – Литвиненко? До которого они в Лондоне добрались? Подсыпали ему в чай «полоний-210». Бедняга просто расплавился. Жуть!

– Так что вы предлагаете? Запустить слухи, будто Пекин попытался отравить его по пути на встречу с Папой Римским?

– Наконец дошло? Ну да, именно.

– Ладно. А что мы предложим в качестве доказательств?

Жук ухмыльнулся:

– Кому нужны доказательства, когда есть интернет?

– Значит, мы напишем на вашей страничке в Facebook, что злые китаёзы-коммуняки попытались его отравить. А дальше? Вы надеетесь, что это станет хитом вечерних новостей?

– Ну, хорошо, некоторые детали нужно тщательно продумать. – Жук наклонился к Энджел. Теперь он ощущал запах ее духов. – В пятницу я до петухов засиделся в поисках информации. Далай-лама – это единственная связанная с Китаем тема, к которой американцы действительно неравнодушны. Права человека? (Ззззз.) Ужасные условия труда на китайских фабриках? (Ззззз.) Где мой айпад? Глобальное потепление? (Ззззз.) Тайвань? Это что – какой-то роман Джеймса Клавелла? (Ззззз.) Когда вы в последний раз слышали, чтобы кто-нибудь говорил:

«Мы должны начать с Китаем войну из-за Тайваня»? Но – Далай-лама? Американцы души в нем не чают! Его весь мир любит! Да и как его не любить? Это такой семидесятипятилетний душка в очках, в сандалиях и шафрановой мантии, это объятия, мандалы, мир и гармония, реинкарнация и нирвана, и все такое прочее. Мы налюбоваться на него не можем. И вот, если американской публике скажут, что эти коварные, злобные, подлые свиньи-коммунисты из Пекина… – Жук понизил голос, – подсыпают ему какой-нибудь мышьяк, или какой-нибудь радиоактивный порошок в ячье масло… Вы не верите, что это вызовет маленькую вспышку гнева в массах нашей общественности?

Энджел сняла очки и задумчиво поглядела в окно.

– Запустить такую «утку» – не проблема, – сказала она. – Но ведь окружение Далай-ламы опровергнет ее. Я не специалист по тибетскому буддизму, но можно догадаться, что они не из тех, кто радостно подхватит эти лживые обвинения.

– Но в этом-то и вся красота! – возразил Жук. – Разумеется, они будут все отрицать. Потому что они проповедуют мир и всепрощение и всегда подставляют вторую щеку. А между тем – мировая общественность кипит негодованием! А что же Пекин? – Жук усмехнулся. – Пекину приходится много раз выступать с заявлением: «Мы не пытались отравить Далай-ламу!» Энджел, это же бросок мяча в корзину в прыжке!

– Не надо таких выражений. Пожалуйста.

– Хорошо. Результативный удар.

Она снова надела очки.

– Пожалуй, что-то в этом есть.

Жук взмахнул руками, изображая гневное нетерпение.

– Я приношу вам формулу: E равняется mc², а вы говорите: «Пожалуй, что-то в этом есть»? Энджел, это же – «Эврика!». А ну-ка, подвинься, Архимед!

– Ладно, мы еще поговорим об этом. А пока мне нужно сосредоточиться. Меня сейчас настоящая групповуха ждет.

В пятницу, во время радиопередачи в прямом эфире, давая интервью по поводу своей статьи «Скорей грохнем по Ирану» в журнале неоконсерваторов, Энджел назвала главу движения «Матери против военных действий» (МПВД) «охочей до прессы ведьмой». А теперь она ехала в телестудию давать разъяснения по случаю этого выпада, который вызвал настоящее цунами возмущения.

Бёрка сообщил ей, что телевизионщики ожидают появления сотен разъяренных людей перед входом в студию. Некоторые собирались забросать Энджел «Пурпурными сердцами»[17] своих сыновей и дочерей – настоящий сюжет для дьявольской фотосессии. У входа выставили дополнительную охрану. Энджел собиралась проникнуть в студию с черного входа, через подвальный этаж.

– Когда тебя вынуждены проводить через черный вход, – заметила Энджел, – вот тогда-то ты и понимаешь, что хорошо справляешься со своими обязанностями.

Жук на время умолк, чтобы не мешать ей сосредоточиться, а сам продолжал прокручивать в уме различные сценарии.

– Радиоактивный порошок… в плошку риса? – бормотал он. – Какое поразительное соседство. Радиоактивный порошок. И плошка риса.

Энджел, не поднимая глаз, проговорила:

– Позволю себе заметить – когда съедаешь радиоактивный порошок, то умираешь. Чудовищной смертью.

– Ну и?

– Но он-то не превращается в живую, светящуюся в темноте лаву-лампу. Он-то не плавится. Он не умирает. Тогда растолкуйте мне, какой смысл заявлять, например: «Ему в рис подсыпали радий»?

Жук задумался.

– На него покушались… Но порошок… испортился. Он ел рис из другой плошки. Убийцы еще повторят покушение.

– Ради бога!

– Или нет, – сказал Жук. – Яд должен быть растительным. Да, да! Конечно. Китайцы же отлично разбираются в разных травах, растениях. У них множество книг о травах. Нам только нужно выяснить: какой из растительных ядов – самый смертельный. А какие у них еще могут быть яды? – И он принялся бормотать: – Крылья летучих мышей. Тигровые когти. Тигровый пенис.

– Жук! Помолчите, пожалуйста, а? Мне нужно это все прочесть.

Жук схватил Энджел за руку.

– Придумал! Панда.

– О чем это вы?

– Они извлекли смертоносный фермент из мертвой панды, из ее… печени. Да. Они убили панду. О-о, как я все ловко придумал! Одним ударом – двух зайцев. Американцы просто сдвинуты на пандах. Каждый раз, когда простужается панда в Национальном зоопарке, журналисты начинают нести круглосуточные дежурства: Это репортаж из Национального зоопарка. Температура у Пин-Пин поднялась до сорока градусов! Президент обратился к американцам: молитесь о ее выздоровлении. Да. Эти подлые свиньи убили панду – детеныша панды! – и извлекли из ее организма смертельный фермент. Для того чтобы отравить Далай-ламу. – Тут Жук откинулся на автомобильное сиденье, выражая своим видом творческое истощение.

– Бред, – сказала Энджел.

– Зато какой бред!

– О боже, – простонала Энджел.

– Что такое?

– Ее отец. Черт возьми!

– Чей отец?

– Этой ведьмы. – Энджел тяжело вздохнула. – Ранен. При Иводзиме[18]. – Энджел с отвращением взмахнула руками. – Да, мне просто невероятно везет.

– А кстати, почему вы обозвали ее ведьмой?

– Потому что она вставляет нам палки в колеса. Неужели вам и правда нужно это объяснять?

– Она производит довольно приятное впечатление. Нельзя же, в самом деле, винить ее за то, что она скорбит о гибели сына.

– Она оппортунистка. Она выступает с циклом лекций и зашибает огромные деньги.

Жук поглядел на Энджел.

– Можно дать вам совет? Не говорите об этом на телевидении.

– Она огребает двадцать пять кусков за одно выступление!

– Может быть, лучше просто сказать, что то замечание про ведьму было вырвано из контекста, и всё?

– Извиняться? Я не собираюсь извиняться перед этой актерствующей профессиональной плакальщицей!

– Ну, просто скажите, что были слишком эмоциональны, ведь все мы подвержены эмоциям, и так далее, и тому подобное. Ее сын погиб, сражаясь за великое дело, и так далее и тому подобное. Ну, и все, кончайте с этим – и вперед, на Пекин!

– Она первая начала.

– Энджел! Вы называете ее оппортунисткой за то, что она выступает против войны. Я бы сказал, это вы первая начали.

– «Никогда, никогда, никогда, никогда не сдавайтесь». Уинстон Черчилль.

– Отлично. Тогда обзовите ее актерствующей и так далее. Да почему бы просто не перегнуться через стол и не влепить ей пощечину? Слушайте, нам нельзя медлить – пока что наш душка еще лежит в римской больнице. А то, не успеем мы и глазом моргнуть, он уже полезет обниматься с Папой Римским. – Жук вдруг умолк. – Погодите. Мы даже можем заявить, что эти гады собирались их обоих на тот свет отправить. И Далай-ламу, и Папу. Гм! Китайцы же ненавидят католиков. Они то и дело бросают в тюрьму какого-нибудь епископа, который выслушивает исповеди или раздает облатки.

Машина завернула за угол. Энджел тяжело вздохнула.

Действительно, толпа собралась внушительная. Включая конную полицию.

– Копы на конях! – сказал Жук. – Ваш выход, мадемуазель.

Бёрка быстро обогнул угол и затормозил у наклонного въезда в подвальный этаж. Там стояли и явно нервничали полдюжины охранников и полицейских.

– Темплтон?

Бёрка кивнул.

– Въезжайте. Мы стараемся никого не допускать к этому входу, но тут столько недовольных собралось!

Энджел открыла пудреницу и подкрасила губы. Потом защелкнула ее.

– Добро пожаловать в мир Энджел Темплтон, – сказала она.

Два часа спустя они с Жуком были уже в Институте постоянных конфликтов. Энджел казалась бледной – даже под слоем телевизионного грима. Она залезла в холодильник под баром, вытащила бутылку охлажденной водки, наполнила наполовину две рюмки, одну вручила Жуку.

– Обычно в такое время я не пью, – сказала она, – но сейчас выпью.

– Вы отлично выступили, – сказал Жук. – Правда. – Он отхлебнул водки. – У них что, всегда там столько охраны, внутри студии?

Энджел одним махом осушила рюмку.

– Уф! Как-то раз я жутко напилась вместе с высоким чином из ПВО Финляндии! Да, финны – мастаки по части выпивки. – Она перевела дух. – Ну, я высказала все, что собиралась высказать.

– Это точно. И, должен сказать, нужна была настоящая смелость, чтобы назвать ее «наемной плакальщицей». Мне кажется, я еще никогда не видел Криса Мэтьюза в такой растерянности – он даже слов найти не мог.

Энджел покачала головой. Сколько бы она ни хорохорилась, вид у нее был побежденный.

– Может, вам лучше прилечь? – сказал Жук. – Пока вы не свалились?

– Уж поверьте – мне и не через такое еще случалось проходить. Значит, вы думаете, эта история с отравлением – то, что надо?

– Есть такая житейская мудрость: «Если тебе под силу околпачить на время какую-то часть населения, то сосредоточься именно на этой части». Да, я думаю, стоит попробовать.

– Давайте я поговорю со своими птичками. Нельзя допустить, чтобы слухи исходили отсюда. – Она на секунду задумалась. – Пускай их источником будет Индия.

– Индия?

– Индийские СМИ готовы распространять что угодно. Мы уже много лет скармливаем им всякую дрянь. А как только новость появится в тамошней газете – все начнут цитировать и повторять ее, а нам только этого и нужно.

Жук усмехнулся.

– Я чувствую, что становлюсь очевидцем великих событий.

– Величие – это ерунда, – фыркнула Энджел. – А вот смывать пятна крови – дело трудное.

– Ого… А часто вам доводилось… сталкиваться с такой задачей?

– У Барри бывают носовые кровотечения. Педиатр говорит, что с возрастом это пройдет. Я всю ночь с ним просидела. Бедный малыш. И знаете, он так этого пугается! Хочется просто обнять его и сказать: «Ну-ну, малыш, все будет хорошо. Мамочка здесь, с тобой».

Потрясающе, подумал Жук. Только что она делала отбивную из матери «рядового Райана» – и вот она уже чуть не плачет о своем малыше, у которого течет кровь из носа.

Он ощутил возбуждение. Она выглядела сегодня очень привлекательно – как-то мягче, чем обычно, женственней – без вызывающей мини-юбки, без голых ног и глубокого декольте.

Возбуждение возрастало. Ой-ой, запаниковал и спохватился Жук и отдал вырабатывающей тестостерон части тела мысленный приказ: «прекратить и воздерживаться впредь». Срочная остановка реактора!

Жук никогда не изменял Минди, если не считать одной-единственной утопленной в виски ночи в Сеуле с женщиной из вертолетной компании. А если Энджел его и соблазняла – ну, хорошо, можно честно признаться: да, она его соблазняла, – он все равно прекрасно понимал, что он для Энджел Темплтон – не пара. По сравнению с ней львы-людоеды из Цаво[19] казались хомячками. Она бы просто разгрызла его – и выплюнула хрящики.

– Ну что ж, – произнес он, поднимаясь со стула, – не буду мешать вам работать.

Черт! Неловко вышло.

Он развернулся с далеко не балетной грацией, чтобы поправить на себе брюки.

Какой конфуз. Жук почувствовал, как кровь приливает к лицу. Но так она хотя бы отливает от других частей тела.

По удивленному, слегка презрительному выражению лица Энджел он понял, что она успела заметить. А еще он понял, что это не вызвало у нее ни малейшего интереса.

Это был далеко не первый случай, когда Энджел оказывали такую вот стихийную дань уважения, сопровождавшуюся эрекцией. Напротив, у нее уже имелся большой стаж; ей много лет приходилось ограждать себя от перевозбужденных, тяжело дышащих самцов. В настоящее время таким назойливым воздыхателем был – кто бы мог подумать! – Тибор Фанон, один из научных сотрудников-резидентов ИПК – блестящий, но весьма прихотливый венгерский эмигрант. Он начал присылать ей электронные письма неуместного содержания. Более чем затруднительная ситуация. Как будто ее мог хоть сколько-нибудь привлечь мужчина, который на тридцать лет старше ее, весит на двадцать килограммов больше, чем следовало бы, с темными от никотина зубами и с пучками волос в ушах, как у барсука! Подумать только, что этот неряшливый мадьяр пытался виртуально облапать ее… Нужно поскорее как-то пресечь все это – потому что в следующем месяце ИПК соберется на ежегодную закрытую конференцию в Гринбрайере. И одна только мысль, что Фанон будет заигрывать с ней, щупая ей ножки под столом переговоров, прямо в разгар заседания по поводу военно-морской стратегии США в Ормузском проливе… нет, это уж слишком.

С той поры, как Энджел прошла стажировку в Пентагоне, она взяла себе за правило никогда (впредь) не заводить шашней на работе. Это решение она приняла в тот день, когда случайно подслушала, как две секретарши, сплетничая друг с другом, называли ее, Энджел Темплтон, словом, которое явно стало ее пентагонским прозвищем: «Шахта». Шахта! Какое унижение!

И теперь, глядя на побагровевшего Жука, пытавшегося замаскировать эрекцию, Энджел мысленно простонала: Этого еще не хватало.

Нет, конечно, он – симпатяга. Но у нее было еще одно правило: никаких лоббистов. Вдобавок, Жук женат. Энджел произвела-таки должную проверку. Они живут в каком-то здоровенном особняке где-то в лошадиных краях, в Вирджинии. Жена его – какая-то Маффи. Красотка, но такая, будто со страниц «Города и пригорода». Наверное, надевает белые перчатки перед тем, как заняться сексом.

Кроме того, Энджел могла бы найти себе партию получше, чем Жук Макинтайр. Намного лучше. И ей это почти удалось – почти! Совсем недавно – с этим заместителем министра обороны, крупным капиталистом из Калифорнии. Сколько нулей в его портфеле! Миллиардер. Этот мерзавец обещал, клялся – четыре раза, – что разведется с женой и женится на Энджел. И что же потом? Его женушка заболевает раком. Энджел думает: Отлично. А он вдруг заявляет, что не может прямо сейчас уйти от этой сучки – как бы выглядел такой поступок? Бросить жену, когда та прикована к койке и проходит химиотерапию, и убежать к этой… к Шахте. Когда-нибудь он сделается губернатором. Потерпи немного, говорил он. Пусть природа делает свое дело. Врачи предсказывают – полгода, не больше. И что же происходит потом? Эта сучка выздоравливает. Полная ремиссия. И, кстати, почему это, интересно, волосы у нее так и не выпали после химиотерапии? И вот теперь она каждый день обедает в кафе «Милано». И обжирается там за милую душу с девчонками.

– Что вы сказали, простите?

– Я сказал: пожалуй, не буду вам мешать.

– Да. Хорошо. Мы еще все обговорим. Только не надо электронных писем.

– Конечно, не надо, – ответил Жук. Электронные письма стали чем-то вроде нового лишая – от них спасу не было.

– Не надо созваниваться по мобильному.

Жук кивнул:

– Только по наземной линии.

Они смотрели друг на друга.

– Ну, ладно, – сказал Жук.

– Ладно. Увидимся.

– Пока.

– Пока.

Через два дня на первой полосе газеты The Delhi Beast, внизу, появилась статья, озаглавленная:

БЫЛ ЛИ ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВО ДАЛАЙ-ЛАМА ОТРАВЛЕН КИТАЙСКИМИ АГЕНТАМИ?

Любой внимательный читатель этой статьи, в которой «источниками» информации выступали анонимные «хорошо осведомленные люди», быстро пришел бы к выводу, что правильный ответ на вопрос заголовка будет: «Почти наверняка – нет». Но люди ведь читали Delhi Beast не ради новостей, а ради забавы.

Как только эта история всплыла на сайте газеты, thedelhibeast.com, Жук и Энджел взялись за работу, следя за тем, чтобы данная новость распространялась по паучьим сетям киберпространства, как быстро дающая метастазы опухоль. Через несколько часов мировые СМИ уже принялись гудеть. Клевый материал!

Через три дня один из американских телеканалов не вытерпел и показал в вечернем выпуске новостей длившийся две с половиной минуты репортаж. Был он, как и положено, выдержан в скептическом тоне и сопровождался комментариями врача-гастроэнтеролога, бывшего сотрудника ЦРУ («консультанта» сети – иными словами, «наемного» работника). В сюжете приводилось гневное опровержение Синьхуа – официального китайского агентства новостей, – но так, что оно прозвучало как отъявленное вранье. Завершался этот телеэпизод нотой тихо бурлящего негодования, которую привнес голливудский актер и приверженец Далай-ламы, Брэнфорд Дейн. «Мне есть что сказать китайскому правительству в Пекине, – заявил он, грозя кому-то пальцем перед камерой. – Весь мир сейчас начеку».

Глава 6

Прохладная Прозрачность

Фа Мэнъяо, президент Китайской Народной Республики и генеральный секретарь Коммунистической партии Китая, сидел в своем кабинете в Чжуннаньхае – зеленом, обнесенном стеной районе к северу от площади Тяньаньмэнь – и изучал взволновавший его доклад, что лежал перед ним на столе. Не было еще и семи часов утра, а он курил уже четвертую сигарету. Он отругал себя. Нужно меньше курить – кроме шуток.

Товарищ президент Фа был одним из «дисидай» – четвертого поколения китайских вождей после Мао Цзэдуна. Ему было 63 года, но на вид вполне можно было дать лет сорок. («Мэнъяо» переводится приблизительно как «превосходная красота» – в школьные годы такая фамилия служила постоянным предметом насмешек.) Пускай внешне Фа, говоря откровенно, мало походил на кинозвезду, тем не менее он был довольно хорош собой: миловидный, с приятными чертами лица мужчина; сложись обстоятельства несколько иначе, он спокойно просидел бы всю жизнь в кабинете, не имея более важных дел, чем чтение докладных записок, и не брал бы в руки ничего тяжелее скрепкосшивателя.

Его уму дивились партийные лидеры и почти все восемь членов Постоянного комитета Политбюро. На вопрос, каков общий объем добычи угля в провинции Гуанси за период с 1996 по 2001 год, Фа зачитывал целые колонки цифр прямо на память. Темперамент у него был уравновешенный. Никто – даже его родные – никогда не слышал, чтобы он повысил голос. Гвардейский полк, который отвечал за безопасность верхушки партийных чиновников, присвоил ему кодовое имя Ку Инчэ: «Прохладная Прозрачность». Фа в шутку говорил жене, что предпочел бы какое-нибудь более внушительное прозвище, например, «Чингиз» или «Грозная Безграничность». Но эти имена мало подошли бы Фа Мэнъяо, который относился к собственному высокому положению со смиренным благоговением.

Он ни на что не жаловался и старался ладить со всеми без исключения. (Хотя не все члены Постоянного комитета отвечали ему взаимностью.) Он чурался фанфар и являл собой образец самоуничижения – качества, высоко ценившегося партией. На официальных торжествах, где требовалось его присутствие, даже оказавшись в центре внимания, он вел себя сдержанно и скромно. Один партийный остряк зашел так далеко, что окрестил его «Человеком-невидимкой». И это не было таким уж преувеличением: в результате тайного опроса, организованного Центральным комитетом, выяснилось, что около 70 % китайского народа не узнает его в лицо на фотографиях. Фа не испытал особого разочарования, когда его проинформировали об этом. Ему достаточно было знать, что он, бесспорно, является одним из самых могущественных людей в мире, номинальным вождем одной пятой части всего населения Земли. Вождем, который, разумеется, постоянно советуется с партией – настоящим, истинным правителем Китайской Народной Республики.

Однако этим утром Фа Мэнъяо не ощущал ни прохлады, ни прозрачности, вчитываясь в документ с грифом «совершенно секретно», что лежал перед ним. Он пришел ночью от главы Гоанбу – министерства государственной безопасности (МГБ).

Фа читал:

Начало. Слух впервые появился в индийской газете Delhi Beast, одиозном издании, распространяющем непроверенные и часто враждебные новости. Шестое и Десятое бюро заняты анализом. Синьхуа выступило с официальным опровержением и осуждением. Посольство в Вашингтоне отслеживает американские СМИ. Посольство в Вашингтоне докладывает: пресс-секретари Госдепартамента США активно глушат слух. Шестое бюро в Вашингтоне докладывает: участие разведслужб США «маловероятно», но продолжает расследование. США и мировые СМИ не прекращают муссировать слух. Бюро пропаганды связывает толки с «Фалун-Гонгом» и подрывными элементами из «Белого Лотоса». Конец.

Дверь открылась. Это вошел Ган – личный помощник Фа, служивший ему уже больше двадцати лет.

– Товарищ президент, явился министр Ло.

– Спасибо, Ган. Пожалуйста, пусть войдет.

Фа затушил сигарету в пепельнице. Зачем, выбранил он себя, он прокурил весь кабинет прямо перед встречей с министром государственной безопасности? Конечно, министру Ло Говэю совершенно наплевать на то, курит Фа или нет. Дело в другом: совсем недавно президент Фа объявил – причем весьма торжественно – кампанию, которая называлась «Четыре Усовершенствования». И четвертое Усовершенствование, которое следовало за первыми тремя (борьба с загрязнением окружающей среды, поочередное использование личных автомобилей и информирование о неплательщиках налогов), гласило: «Окажи уважение своему телу и партии – брось курить!» И Фа понимал, что Ло Говэй получит особое злорадное удовольствие, доложив своим коллегам в министерстве о том, что президент относится к четвертому Усовершенствованию без надлежащего рвения.

Ло Говэй, чье имя означало «да сохранится страна», был человеком, которого в Китае боялись больше всех остальных, – а это немалое достижение в стране с населением численностью в 1,3 миллиарда. В этом качестве он являлся главным полицейским, тюремщиком, следователем и хранителем государственных тайн. Фа соблюдал некоторую осторожность в отношениях с ним, прежде всего – по одной причине: именно Ло организовал отставку предыдущего министра государственной безопасности, адмирала Чжана. А когда-то Чжан выказал интерес к подававшему надежды молодому депутату Фа Мэнъяо, и потом, когда Фа продвигался по партийной службе, оставался его наставником. Фа до сих пор сохранил привязанность к старику и, несмотря на его увольнение и опалу, поддерживал с ним связь – чего, разумеется, не афишировал. Чжан, человек, обладавший тихой мудростью и неистребимым чувством юмора, в частных беседах называл восхождение Ло «Великим скачком назад».

Была еще и другая причина: Ло вступил в тесное взаимодействие с генералом Ханем, министром национальной обороны, главнокомандующим Китая. Грубый и необразованный Хань ни в чем не стеснял себя – и даже не пытался замаскировать свое презрение к Фа, которого считал мягкотелым. (По правде говоря, генерал считал «мягкотелыми» всех, кто ни разу не сражался в бою.) Когда Фа сделался президентом и генеральным секретарем, именно Хань позаботился о том, чтобы Фа не позволили стать председателем Центрального военного комитета, в придачу к остальным званиям. «Пусть товарищ Фа вначале продемонстрирует нам свою отвагу – прежде чем получить в управление наше военное ведомство». Поговаривали, будто Хань дошел даже до того, что в беседе с другим членом Постоянного комитета Политбюро сказал, что Фа продемонстрировал «больше олова, чем стали» в недавних сношениях с преступным режимом Тайваня и с бунтарскими элементами в Тибетском автономном районе, где сам Фа некогда провел три года в должности секретаря областного комитета, и кому же, как не ему, разбираться в тамошних делах.

Итак, Фа считал благоразумным сохранять хорошие, пускай и несколько официальные, отношения с министрами государственной безопасности и национальной обороны.

Вошел министр Ло Говэй. Фа поднялся – так он поступал всегда, приветствуя любого, независимо от его ранга и положения, вышел из-за стола и, улыбнувшись, протянул руку.

– Товарищ министр, – сказал он, – добро пожаловать.

– Товарищ президент.

– Что это с вами? Вы как будто похудели? У вас совсем другой вид. Даже слишком похудели!

Ло Говэй, будучи мужчиной крупного телосложения, не был равнодушен к такого рода лести, даже если факты говорили об обратном. Он славился своим непомерным аппетитом.

Ло самодовольно погладил себя по животу.

– Жена кормит меня слишком сытно и слишком вкусно. – Тут он взглянул на пепельницу и усмехнулся. – Я тоже никак не примусь за четвертое Усовершенствование.

Фа, изобразив шутливую капитуляцию, поднял руки.

– Я уговаривал себя утром: «Воздержись от курения, болван ты этакий, до визита министра Ло!» Ну, а теперь вы меня застукали. Садитесь, пожалуйста, товарищ.

Ло уселся в кресло с чересчур мягкой набивкой – декоративный реликт, оставшийся со времен советско-китайской дружбы.

– Вы ознакомились с донесением?

– Да. – Фа нахмурился. – Очень неприятная история. Кто за ней стоит? – И прибавил: – Американцы?

Ло пожал плечами.

– Мы не знаем – пока не знаем. Обычно американцы более искусны с агитпропом такого рода. Но не беспокойтесь. Скоро мы докопаемся до истоков. Уверяю вас, на это сейчас брошены все силы.

– В этом я нисколько не сомневаюсь, – кивнул Фа. – Если бы все наши министерства трудились так же усердно, как ваше, я мог бы хоть каждый день брать выходной и отправляться на рыбалку.

Ло несколько лет прослужил главой Шестого бюро (контрразведка) в Вашингтоне, округ Колумбия. Там он отличился успешной вербовкой агентов на очень высоком уровне – в том числе в ЦРУ и в Госдепартаменте. Вернувшись в Пекин, он получил повышение, став главой Четвертого бюро – технологического, – области, к которой он проявлял живейший интерес. Именно с его подачи американская интернет-компания ЭПИК подверглась успешным хакерским атакам и была скомпрометирована, в результате чего ее директор Мельников, уроженец России, в приступе раздражения вывел все свои капиталы из Китая. По мнению Ло, избавление от Мельникова и его компании пойдет только на благо Китаю. Ло презирал русских почти так же, как и тайваньцев, тибетцев и американцев.

Несколькими месяцами ранее в лимузине Фа было обнаружено подслушивающее устройство. Величайший конфуз! Последовали срочные совещания, началась суета: на кого-то указали пальцем, кого-то сняли с должности. Но, следуя спокойному и решительному руководству Ло, Четвертое бюро пришло к заключению, что устройство относилось к тому типу, который обычно используют русские, а это почти наверняка означало, что внедрили его американцы, желая скомпрометировать Москву.

Когда Фа сообщили об этом, он спросил Ло:

– Но каким же образом американцам удалось спрятать эту штуковину в моем автомобиле?

Ло, который всегда был начеку, готовый отразить любые нападки и упреки, истолковал его вопрос так: Как случилось, что ваше министерство не сумело оградить мой личный автомобиль от шаловливых американских пальчиков?

Парируя удар, Ло хладнокровно напомнил Фа, что это он сам – а не МГБ – самовольно предложил госсекретарю США, находившейся в Китае с визитом, прокатиться в президентском лимузине от места их встречи в Чжуннаньхае до Дома народных собраний.

Фа принял ответственность на себя, но все-таки спросил:

– Товарищ, вы хотите сказать, что она сама установила там эту штуку? Сама госсекретарь США, лично?

Ло пожал плечами и усмехнулся.

– А какие еще выводы мы можем сделать, товарищ?

Что же, надо быть умней – никогда больше не подвозить голосующих на дороге госсекретарей США.

– Вот что я скажу, – продолжал Ло. – Если все-таки выяснится, что эта история с отравлением Лотоса – действительно дезинформация, запущенная американцами, то это – серьезная провокация. И нам придется как-то ответить на нее.

Ло закурил сигарету. Фа тоже решил выкурить еще одну – уже пятую на сегодня. Ну и дела, ну и дела…

– Разумеется, – согласился Фа. – Конечно же я целиком полагаюсь на вас и ваше министерство.

Некоторое время они курили молча.

Потом Фа сказал:

– Позвольте спросить вас, товарищ: как вы думаете, почему вдруг сейчас могла всплыть такая дезинформация? Именно в данный момент? И если ее запустили американцы, то не связано ли это как-то с моим предстоящим визитом в Вашингтон в следующем месяце?

– Интриганы – они ведь как пауки. Плетут, плетут, плетут свои козни не переставая. Конечно, я не снимаю своих подозрений с американцев, но сейчас мне все-таки кажется, что этот слух пополз из Дарамсалы. Иначе говоря, из города, где живет изгнанный Далай-лама.

Фа кивнул.

– Как-никак, это была индийская газета. А что вы можете мне рассказать об инциденте в Риме?

Фа, говоря с Ло, всегда проявлял осмотрительность и формулировал свои вопросы в виде вежливых просьб, которые Ло мог бы легко отклонить ради соблюдения безопасности.

Ло немного поколебался, желая показать, что он из вежливости снизошел до ответа, делясь с президентом столь конфиденциальной информацией.

– Вы хотите знать всё, товарищ, – или ровно столько, сколько достаточно?

– Расскажите мне то, что сами считаете нужным, – ответил Фа, – и этого будет вполне достаточно.

– Нам повезло. Дело в том, что в этой больнице есть наши люди. – Он выдержал паузу. – Это та самая больница, где лечат Папу.

– Вот как! Но я не стал бы называть это простым везением. Я бы назвал это бдительной работой разведки.

Ло изобразил притворную скромность.

– Когда его госпитализировали, он кашлял, у него было затруднено дыхание. Жар, диарея, хрипы. Врачи проводят множество анализов. Меня информировали, что один из возможных диагнозов – так называемая лихорадка Катаямы.

– Звучит как-то по-японски.

– Я не специалист по инфекционным заболеваниям, но мне дали понять, что это один из видов шистосоматоза. Им можно заразиться, если ходить босиком по дну озера. Его вызывают испражнения улиток. В любом случае у нас будет полный доступ к результатам анализов. Вскоре мы получим самую подробную информацию – во всех деталях – о состоянии здоровья Навозного Лотоса. – Ло усмехнулся. – Будет отличная буддистская зарисовка – не правда ли? – если окажется, что Навозный Лотос подцепил эту хворь, наступив на улиточье дерьмо? – И Ло рассмеялся над собственной шуткой.

Это грубое прозвище всегда заставляло Фа внутренне поморщиться, но он старался скрывать свое смущение. Джетсун Джамфел Нгаванг Ловзанг Даньцзин-Джямцо, Его Святейшество четырнадцатый Далай-лама, имел множество разных имен: Присутствие, Абсолютная Мудрость, Океан, Держатель Белого Лотоса. Однако в органах госбезопасности Китая его называли Навозным Лотосом.

Строго говоря, Фа отнюдь не был «мягкотелым» в своем отношении к тибетцам – вопреки мнению о нем генерала Ханя – да и министра Ло. Будучи партийным боссом в Лхасе, Фа руководил подавлением не менее полудюжины мятежей. Он лично подписал смертный приговор 679 тибетцам, треть из которых были женщинами. А потом начались кошмары.

Дело было вот как. Однажды расстреливали ламу – выстрелом в затылок из винтовки калибра 7,62 мм. Стандартная процедура. Но потом Ган рассказал Фа, что лама шел на казнь, выкрикивая проклятья. «Как-то странно – он ведь все-таки лама?» – спросил Фа. Больше того: этот человек проклял лично секретаря областного комитета Фа Мэнъяо, назвав его имя. Точнее, когда солдаты тащили его к глиняной стене, он громко выкрикнул: «Фа Мэнъяо! Фай ша за мкхан!»

Фа знал лишь азы тибетского языка. Гану явно было неловко.

– Ну, Ган? Что значат его слова?

– Похоже, это традиционное тибетское проклятье, товарищ секретарь облкомитета. Мне доложили, что оно означает…

– Ну же, выкладывайте, Ган.

– Он говорил, что вы – пожиратель плоти собственного отца, – проговорил Ган с некоторым смущением. – Что-то в этом роде.

Фа выдавил из себя сухой смешок.

– Не очень-то буддийское выражение, надо сказать.

Но эти слова запали ему глубоко в душу. В ту же ночь ему приснился первый сон. Фа приснилось, будто он жадно поедает пельмени из большой миски. Но у пельменей был какой-то странный – жуткий вкус. Всмотревшись в миску, он с ужасом увидел лицо своего горячо любимого покойного отца, глядевшего на него. Фа проснулся с криком, весь в холодном поту. И почти тот же самый сон стал являться ему ночь за ночью – с тех пор одна только мысль о том, что ему предстоит лечь в постель, вселяла ужас.

– Что тебе приснилось? – спросила жена Фа после четвертого кошмара.

– Пустяки, – дрожа, ответил Фа. – Будто я съел кое-что. – У него язык не поворачивался пересказать свой сон – даже мадам Фа.

Он стал более внимательно, вдумчиво подходить к подписанию смертных приговоров. Некоторые из них он смягчал или даже с ходу отменял. К некоторым людям он проявлял милосердие – если только можно называть «милосердием» приговор к многолетнему заточению в зловонной тюремной камере.

Кошмары не прекращались. Фа начал произносить речи о необходимости «гармоничного сближения». Это вызвало удивление среди некоторых партийцев там, в Пекине. Однако его умеренность в отношении тибетцев все же привнесла известный покой в автономный район. Мятежи утихли. Остаток срока, проведенного Фа в должности партийного босса в Лхасе, оказался в целом лишенным событий, зато плодотворным: под его руководством удалось выполнить главную задачу, которую ставила партия в Тибете, а именно – переселение туда сотен тысяч этнических китайцев-хань. Должно пройти еще лет двадцать – тридцать, и этнические китайцы численно превзойдут коренное тибетское население; таким образом, интеграция Тибета в состав Великого Китая будет завершена. Тибетцы тоже это понимали, и потому появление большого количества ханьцев в то время часто становилось сигналом к бунтам. Но при Фа этого удалось избежать – и потому, вернувшись в столицу, он получил повышение.

Самый конец его пребывания в Тибете был омрачен двумя незначительными происшествиями. Однажды вечером Фа, восприимчивый к суровым условиям тамошнего высокогорного климата, потерял сознание прямо во время своей речи на тему: «Полное беспрекословное подчинение партии – вот истинный путь к свободе». В другой раз, тоже посреди речи, на этот раз на тему: «Дадим достойный и энергичный патриотический отпор тем, кто настаивает на так называемом ‘превосходстве’ японских телевизоров», – тогда на него внезапно нашел приступ высотной болезни, и на кафедре его обильно вытошнило прямо на колени сидевшим напротив высокопоставленным членам делегации Зимбабве – самого верного и преданного союзника Китая в Африке. Нехорошо вышло.

– А в какие сроки, – спросил Фа у Ло, – вы ожидаете результаты медицинских анализов?

– Очень скоро, – ответил Ло. – Некоторые требуют времени. Может быть, выяснится, что это было пищевое отравление. Нам сообщали, что он съел какое-то блюдо из вермишели с моллюсками. – Ло рассмеялся. – Когда-то он был вегетарианцем, а потом начал есть мясо и рыбу – решил, что нуждается в белках. Такой вот ситуативный буддизм! Может быть, эти моллюски оказались неудачно перевоплотившимися иглобрюхами.

Фа всмотрелся в лицо Ло – в нем ясно читалось презрение. Ло испытывал к Далай-ламе не просто профессионально прочувствованную ненависть. Он ненавидел любые религии, но особое отвращение, похоже, вызывал у него тибетский буддизм. Однажды Фа присутствовал вместе с Ло на обеде, где Ло долго разглагольствовал о «теократическом бандитизме», который свирепствовал в Тибете при ламах, пока Китай не «освободил» эту страну в 1950 году – через год после славного успеха Великой революции председателя Мао.

Ло мрачно хохотнул.

– А может, это был гриб – гриб с сомнительной кармой!

Фа поднялся.

– Я очень признателен вам, товарищ, за вашу неизменно превосходную работу. Безопасность Китая – поистине вне опасности, пока находится в ваших надежных руках. Пожалуйста, держите меня в курсе новостей.

Они обменялись рукопожатием.

На полпути к двери Ло сказал:

– Не тратьте времени попусту, не тревожьтесь по поводу тех слухов, товарищ. СМИ еще немного повозятся с ними, как собаки помусолят, а потом набросятся на новую кость. Все это пустяки.

– Возможно, так оно и есть. И все-таки это тревожно.

– Что именно?

– Слышать обвинения в подобных вещах, когда все это ложь.

– Да ну! – сказал Ло. – Он же старик. Он все равно скоро умрет – не от одного, так от другого.

– Ну, вполне возможно, – улыбнулся Фа, положив руку на плечо Ло и показывая в сторону переполненной пепельницы, – что мы с вами умрем раньше!

Ло издал вежливый смешок.

Фа сказал:

– Передайте вашей жене, что она вселяет в меня зависть.

– Зависть? Почему же?

Фа огляделся по сторонам – словно желая убедиться, что их никто не подслушивает. А потом прошептал Ло на ухо:

– Скажу вам по секрету, товарищ: мне кажется, что вас кормят дома лучше, чем меня.

Ло улыбнулся и кивнул.

– Ну, тут кое-что можно придумать. Если вы согласитесь оказать нам честь, приходите с мадам Фа к нам в гости. Я попрошу Дайю приготовить ее фирменное блюдо.

– У меня уже слюнки текут. Что же это за блюдо?

– Пельмени.

Фа ощутил, как у него на затылке проступает холодный пот. Он судорожно сглотнул и заставил себя улыбнуться.

– Превосходно, – произнес он.

– В таком случае, ждем вас. Я все устрою.

Фа вернулся к письменному столу и немедленно закурил сигарету – шестую на сегодня. Пламя зажигалки дрожало у него в руке.

Он снова поднялся и принялся вышагивать по кабинету – подальше от окна, чтобы не видели охранники внизу, во дворе. Мысли его лихорадочно метались.

Пельмени. Неужели Ло знает о его кошмарах? Но откуда он мог узнать? Фа доверил эту тайну одному-единственному человеку, который был ему ближе всех, в чьей верности и преданности он не усомнился бы ни на миг, – Гану.

Глава 7

Мюоны?

Слух затих. Прошло четыре дня с тех пор, как кто-нибудь упоминал об этом в прессе.

Жук и Энджел столкнулись с самым очевидным объяснением: а именно с тем фактом, что Его Святейшество Далай-лама вышел из больницы – улыбчивый, здоровый и румяный. И не просто румяный – а прямо-таки цветущий, буквально излучающий благополучие и безмятежность.

Встреча двух Святейшеств была перенесена на другой день. Всюду мелькали их фотографии: два престарелых духовных вождя обнимались, улыбались, похлопывали – и едва ли не поглаживали! – друг друга. Парочка умильных дедуль: один – в красных туфлях «Прада», а другой – в сандалиях «Бата».

– Вы только на него поглядите, – уныло сказал Жук, показывая Энджел на экран ноутбука. – Похоже, он готов пробежать нью-йоркский городской марафон.

Согласно заявлению, сделанному врачами римской больницы, Его Святейшество – тот, что в сандалиях, – «мог стать» жертвой несвежего моллюска, попавшегося в блюде linguine alle vongole[20]. Ужасный конфуз для принимающей стороны в Ватикане; сообщалось, что виновные монсиньорские головы «скатятся по лестнице Бернини, будто куски мрамора».

Кроме того, больница сообщала, что в легком Его Святейшества было замечено «легкое потемнение», правда, оно «не проявилось снова» на более позднем рентгеновском снимке – что, возможно, как-то согласовывалось с диагнозом шистосоматоза. Из деликатности врачи решили не возвещать всему миру о том, что у Далай-ламы обнаружились глисты.

Что касается слуха об отравлении, то его официально отвергали как «нелепый» и «смехотворный» и называли журналистской «уткой». Правительства разных стран – особенно друживших с Китаем – даже сочли нужным выбранить мировые СМИ за «бесстыдное стремление к сенсациям».

– Перелет – и мимо, – сказала Энджел. – Ну что ж, во всяком случае, наш выстрел услышали.

– Это не полный проигрыш.

– А как вы это определяете?

Жук набрал что-то на клавиатуре.

– Погуглите: «Далай-лама, отравление и Китай» – и вы получите… четыре миллиона пятьсот тысяч ответов на запрос. Я не утверждаю, что это полная победа, однако это уже кое-что.

– Бросьте, Жук! Послушайте: существует сто одна причина ненавидеть Китай. Давайте не будем зацикливаться на чем-то одном. Сейчас я вам скажу, на чем нужно сосредоточиться.

– На геноциде панд?

– Да забудьте вы про этих панд! Кража интеллектуальной собственности – вот животрепещущая проблема.

– Кража интеллектуальной собственности. И вы в самом деле думаете, что это заставит людей где-нибудь в Пеории выйти на улицы с факелами и вилами?

– Ну ладно, тогда – их мощное наращивание военного флота. Вы читали на прошлой неделе речь генерала Ханя на судостроительном заводе в Ушэне?

– Я как-то пропустил это.

– Он говорил о «тревожном звонке».

– Генерал Хань, – повторил Жук. – А напомните мне, кто он такой?

– Я все время забываю: вы же ничегошеньки не знаете.

– Ладно. Давайте, я заново сформулирую вопрос. Кто такой – черт его подери – этот генерал Хань?

– Глава Чжунхуа Реньминь Гунхего Гоанбу.

– Ну конечно. Как же я так промахнулся!

– Министр национальной обороны Китайской Народной Республики. Главный военачальник. И прямо-таки непробиваемый сукин сын. Во время «культурной революции» его на восемнадцать месяцев посадили в «кубышку». Он вышел из нее, усмехаясь. Насколько я слышала, они с Ло Говэем накрепко спаяны, будто эпоксидной смолой. – Энджел поглядела на Жука. – Только, пожалуйста, не говорите мне, что вы не знаете, кто такой Ло Говэй.

– Погодите, этого я знаю. Чувак из тайной полиции?

– Умница. Но в МГБ нет никаких особых тайн. Мои приятели, наблюдающие за их Политбюро, говорят, что смотреть в оба нужно именно за этими двумя.

– Все это очень хорошо, – сказал Жук. – Но я как-то плохо представляю себе, чтобы рядовые американцы засиживались до утра, читая в интернете про Ло Говэя и генерала Ханя. При всем уважении к вашему мастерскому умению манипулировать общественным мнением… Лично я занимаюсь рекламой, пиаром. В этом деле я как рыба в воде. И поверьте мне: нам нужно что-то покрупнее и посочнее этой подковёрной возни в тамошнем Политбюро. Нам нужно свежее мясо.

– Ладно, хватит вам дуться. Разве я виновата в том, что Далай-лама не дал дуба? Ну, раз вы так серьезно на это нацелились, – почему бы нам самим его не укокошить?

Жук изумленно уставился на нее.

– По вашему лицу и не подумаешь, что вы шутите.

Энджел пожала плечами.

– Я знаю кое-кого. Майк Бёрка мог бы сколотить подходящую команду.

– Бросьте, Энджел. Давайте говорить серьезно.

– Я всегда говорю серьезно. Вы хоть представляете себе, сколько оставшихся без работы военных читает сейчас частные объявления в газетах? Сколько безработных спецназовцев? Я говорю о бывалых парнях.

– Ну, перестаньте.

– Из «Зеленых беретов», «Дельты», ЦРУ…

– Энджел! Я не желаю даже слышать об этом!

– Я просто хочу сказать, что это было бы совсем нетрудно.

– Ладно! Спасибо, Мэри Поппинс. Я все понял. Может, сменим тему?

– Вы понимаете, что Пентагон дал расчет двумстам двух-, трех– и четырехзвездным генералам и адмиралам? Не говоря уж о полковниках и капитанах.

– Поголовье панд в провинции Шэньси снизилось на сорок шесть процентов, – сказал Жук. – Это совпадение – или…

– Я знаю очень многих из этих людей, – продолжала Энджел. – Прямо сердце за них разрывается! Они чувствуют, что их предали. Да и что им еще остается? Ты отдаешь свою жизнь за страну, подставляешь под огонь свою задницу. И вдруг – бам! – тебя выставляют на улицу, и ты гадаешь: не продать ли собственные медали, чтобы купить чашку кофе? Я тогда говорила: выиграть «холодную войну» – это худшее, что мы могли сделать. Хуже просто некуда.

– Энджел, – сказал Жук. – На дворе две тысячи двенадцатый год. Очнитесь, вернитесь на землю.

– Я вам еще кое-что скажу. В настоящий момент американские военные оказались ровно в той же ситуации, какая возникла в иракской армии в две тысячи третьем.

– О чем это вы?

– Что мы сделали после того, как освободили Ирак? Распустили их армию. Умный ход. Я тогда выступала против этого, спорила до хрипоты. И что произошло потом? В результате мы получили четыреста тысяч обозленных, до зубов вооруженных, безработных, сексуально озабоченных усатых вожаков стаи. И все они жаждали мести. Но кто меня слушал?

– Вы что же, всерьез сравниваете отставных американских военных – со всеми их пенсиями и льготами, казенными счетами и прочими поблажками – с армией Саддама Хусейна?

– Я просто говорю, что сейчас у нас много обозленных ветеранов. Помните «Марш за солдатскую надбавку» в тридцать втором? Гуверу пришлось отрядить Макартура, чтобы тот открыл огонь по этим бедолагам[21]. Думаете, такое не может повториться?

– Хотите честно? В ближайший триллион лет такое не повторится. А вы меня только нервируете подобными разговорами.

– Очень жаль, – ехидно улыбнулась Энджел. – Я-то думала, вы хотите выступать в высшей лиге.

– Нет, – ответил Жук. – Я самый рядовой уличный жулик с Кей-стрит, пытающийся заработать лишний доллар. – Жук поднялся – на сей раз, без всяких признаков возбуждения. – Я позвоню вам позже. Мы еще что-нибудь придумаем.

Энджел рассмеялась.

– Вы что – поверили, что я это всерьез? Вот это да!

– У вас странное чувство юмора, – сказал Жук. – К тому же у вас в вестибюле висит лозунг, который действительно гласит: «Экстремизм в защите свободы – не порок».

– О боже!

– Что такое?

– Барри!

– Голдуотер?

– Я же обещала забрать его в четверть пятого!

Она вытащила свой мобильник.

– Барри? Привет, мой золотой! Это мамочка. Знаю. Знаю. Мама такая бяка! Она должна была приехать еще полчаса назад! Плохая мама. А Йоланда рядом, зайчик? Слава богу. Передай трубку Йоланде. Йоланда? Си, си, мистейко-бигго. Энормо. Сьенто, сьенто. Йо би каса ин венте минутос. Верни Барри телэфоно. Грасьяс, грасьяс, грасьяс[22]. Барри, зайчик? Мамочка едет к тебе, детка. Целую тебя, мой мусик-пусик.

Идя по тротуару, Жук чувствовал, что совершенно сбит с толку: Энджел была настоящим клубком противоречий. Вот она предается вслух фантазиям, как сколотить банду из недовольных американских ветеранов и их руками устранить Далай-ламу, – и через секунду уже сюсюкает по телефону с восьмилетним сыном.

Зазвонил его мобильный. Звуковой сигнал – голос из Хьюстонского центра управления полетами: «Три, два, один, зажигание» – извещал о том, что звонит Чик Девлин.

– Жучище, – сказал Чик. – Как дела – висят?

– Висят – в восьмидесяти сантиметрах над землей. А твои как – болтаются?

– Ты следишь за этой безумной историей – про то, что китайцы пытались уделать Далай-ламу?

– Слежу ли я за ней? – рассмеялся Жук. – Ты меня спрашиваешь – «слежу» ли я за ней?

Наступила пауза.

– Черт возьми! Ты что, хочешь сказать… ого. Правда?

– Мы говорим по мобильному, Чик.

– Ах да! Точно, точно, – возбужденно проговорил Чик. – Вот черт! Ну и ну! Тогда знаешь – перезвони мне по наземной линии как можно скорее. Ну, эти китайцы! Они и перед мокрым делом не остановятся!

– Да, они непрошибаемые ребята.

Голос Чика так и звенел от радости.

– Просто неслыханно! Я слышал, он настоящий душка, этот Далай-лама. И вообще, меня всегда привлекали все эти буддийские дела.

– Может, тебе новую ядерную ракету в его честь назвать? Думаю, ему это польстит.

– Ладно, перезвони мне с городского, когда доберешься до офиса.

Жук продолжил путь – он как раз шел в свой офис на Кей-стрит. Его одежда отсырела от испарений, которые поднимались над раскаленным тротуаром почти видимыми струями. Он задумался: насколько раскрывать свои карты Чику? Чик явно пришел бы в восторг, однако не надо забывать: запущенный слух заглох-таки. Новые запросы Гуглу приносили заметно меньше ответов. Он еще успеет рассказать Чику об идее Энджел – обратиться к Американскому легиону и сколотить шайку наемных убийц.

Заказное убийство. Интриги. Тайные телефонные переговоры. Жук почувствовал себя персонажем из собственных романов. Ему понравилось это ощущение. Он задумался. А как бы поступил в такой ситуации Бак Турок Макмастер? Правильный ответ: действовал бы хладнокровно.

Не успел Жук усесться за стол, как зазвонил телефон. Чик.

– Ах ты сукин сын! – выпалил Чик, в голосе которого слышалось ликование. – Ах ты сукин сын! Ах ты злой гений!

– Я вижу, что ты доволен, – бесстрастно отозвался Жук. – Но не торопись обмочить штаны от радости. Напомню тебе – на случай, если ты не заметил, – что наш друг в шафрановых одеждах полностью выздоровел. Он снова резвится, обнимается с Папой и толкает речи об окружающей среде. Я не удивлюсь, если в скором времени увижу фотографию, где он бросает мяч в корзину вместе с «Гарлемскими Глобтроттерами»[23] или бьет в тамбурин на сцене вместе с Боно[24].

– Ну, ты смотри, только не упускай теперь инициативу, Жук.

– Да я держу ее, босс, крепко держу.

– Ладно, держи и дальше. А у меня тут есть бычок, который так и храпит, так и рвется выскочить из загона.

– Как поживает этот твой бык? – спросил Жук.

Чик понизил голос.

– А вот об этом нам не следует говорить, Жук. Даже по наземной линии.

– Но ты же сам первый об этом заговорил. Ах да, кстати: моей очень привлекательной коллеге, Энджел Темплтон, все известно про твоего быка.

Жук услышал в трубке сдавленный стон.

– Быть такого не может, – проговорил Чик. – Просто быть не может.

– Она напрямик спросила меня: что я об этом знаю? И по имени назвала. На букву «Т».

– Вот это… – выпалил Чик. – Черт! Значит, нет больше на свете такой вещи, как тайна. Но ты же ничего ей не сказал, а?

– А что бы я мог ей сказать? Ты же мне ничего не рассказывал. Мне – своему верному слуге.

– О господи боже, – пробормотал Чик.

Жук решил чуть-чуть наказать Чика за то, что тот из вредности так ничего и не рассказал ему о Тельце. Голосом заговорщика он произнес:

– По словам Энджел, в народе ходят слухи, что все это связано с мюонами.

– С мюонами? – переспросил Чик. – С мюонами?

– Это такие субатомные частицы.

– Да я сам – физик! Ты мне еще будешь объяснять, что такое мюоны?

– Нечего огрызаться. – Жук сполна наслаждался этим диалогом.

По голосу Чика можно было догадаться, что он весь побагровел.

– Как-как ты сказал – «в народе ходят слухи»? Ты хочешь сказать, что об этом уже судачат на улицах? По всему Вашингтону, да?

– Ну, с ее слов нарисовалась именно такая картина.

– Да, плохи дела. Очень плохи. Хуже просто быть не может. – Чик вздохнул. – Значит, утечка.

– Вызови водопроводчика. Никсон в свое время так и сделал.

– Черт тебя подери, Жук! Все очень серьезно.

– Эй, потише – не стреляй в гонца.

– Хорошо. Ты тут не виноват. Эта Энджел Темплтон – она же свой парень, да? Я хочу сказать – она на нашей стороне?

– Страстная поклонница «Гроуппинга». Прямо-таки фанатка.

– Может, нам стоит ее сюда пригласить, устроить ей десятидолларовую экскурсию. Посадить в «Рвотную комету». – Речь шла о разработанном «Гроуппингом» модуле 757, который знакомил будущих пилотов и космонавтов с физиологическими радостями невесомости.

– Я уверен: она просто мечтает о том, чтобы целый день блевать завтраком в капсуле с нулевой гравитацией.

Чик сказал:

– Продолжай и дальше заниматься этой историей с Далай-ламой. Это просто клад. И обязательно дай мне знать, если снова услышишь, что кто-то где-то треплет языком о Тельце. О мюонах. Этот твой город меня просто к стенке припирает, Жучище. К стенке.

– А президент Кеннеди называл его «городом с северным обаянием и южной хваткой».

– Ничего про это не знаю, – раздраженно ответил Чик.

Жук подумал: за все годы, что он работает на Чика, тот впервые настолько встревожен. Значит, этот Телец – и впрямь бык что надо.

Глава 8

Очень гуманный поступок

– Товарищ президент, прибыл министр Ло.

– Проведите его ко мне, Ган.

1

Сунь-цзы – военачальник и стратег VІ—V вв. до н. э. (Здесь и далее прим. перев.)

2

Джиджет – героиня книжки Фредерика Конера «Джиджет, или Маленькая девочка с большими идеями» (1957).

3

«Ветер в ивах» — сказочная повесть для детей шотландского писателя Кеннета Грэма (1908).

4

Джордж Армстронг Кастер (1839–1876) – американский кавалерийский офицер, знаменитый своей отчаянной храбростью и походами против индейцев шайеннов и сиу. Участник Гражданской войны. Погиб у реки Литтл-Бигхорн в схватке с превосходящими силами индейцев.

5

Американский коктейль по старинному рецепту: виски, вода с горькой настойкой и сахаром, с ломтиком лимона и вишней.

6

Джон Уилкс Бут (1838–1865) – американский актер, убийца президента Линкольна. Во время Гражданской войны служил тайным агентом Армии Конфедерации.

7

Хелен Келлер (1880–1968) – слепоглухая с раннего детства американская писательница и общественная деятельница.

8

Безвозмездно (лат., буквально – «ради блага»).

9

Цитата из Горация (Оды, III.2.13).

10

Тара – название поместья семьи О’Хара в романе М. Митчелл «Унесенные ветром».

11

Томас Джонатан «Стоунуолл» («Каменная Стена») Джексон (1824–1863) – генерал Конфедеративных Штатов в годы Гражданской войны.

12

Имеется в виду документальный фильм «Триумф воли» (1935) немецкого режиссера Лени Рифеншталь (1902–2003).

13

«Бобёр» Кливер – семилетний мальчик, персонаж американского комедийного телесериала 1950-х–1960-х годов «Предоставь это Бобру».

14

Имеется в виду многотомная «История упадка и разрушения Римской империи» английского историка Эдварда Гиббона (1737–1794).

15

«Дом войны» (лат.). По аналогии с casus belli – повод к войне.

16

Кристиан Аманпур (р. 1958) – журналистка, международный корреспондент телекомпании Си-эн-эн.

17

«Пурпурное сердце» – бронзовая медаль, которая вручается в США за боевые ранения.

18

Иводзима – остров в Тихом океане (названный «совершенно необходимым островом»), где в сражении войск США и Японии в 1945 году погибло около пяти тысяч американских солдат.

19

Цаво – национальный парк в Кении.

20

Лапша с морскими черенками (ит.).

21

«Марш за солдатскую надбавку» в Вашингтоне – в нем приняли участие 15 тысяч ветеранов Первой мировой войны, требовавшие выплаты надбавки по сертификатам, выданным еще в 1924 году.

22

Йоланда? Да, да, большая ошибка. Ужасная. Слышу, слышу. Буду дома через двадцать минут… Спасибо, спасибо, спасибо (искаж. англ. и исп.).

23

«Гарлемские Глобтроттеры» («Гарлемские путешественники») – американская баскетбольная команда, гастролирующая по миру.

24

Боно – псевдоним ирландского рок-музыканта Пола Дэвида Хьюсона (р. 1960), вокалиста группы U2.