Есть между утренним и вечерним приемами час, когда в отделении милиции все затихает. Исчезают прописывающиеся, выписывающиеся и взволнованные подростки с новенькими паспортами; разбегаются хохотуньи-комендантши с пухлыми, похожими на старинные рукописи домовыми книгами; медленно и важно проходят по коридору ответственные дворники; метеором проносится санитарный врач — женщина огромного роста с твердым взглядом и мужским голосом, — заглянет в каждый кабинет и что-то быстро-быстро скажет про акт или штраф, про мусор и копоть… И наступает тишина.
      Именно в такой час Коля, Человек и Дмитрий Дмитриевич появились в дверях отделения милиции. Милиционер ввел их в большую комнату, остановился перед дверью с надписью: «Начальник отделения», сказал:
      — Сюда, граждане, — и, поправив пояс, негромко постучал.
      — Войдите! — послышалось из-за двери. Они вошли.
      — Товарищ начальник, ваше приказание выполнено! — доложил милиционер. — Вот эти граждане…
      — Можете идти, Авдеев, — сказал начальник отделения. Он внимательно оглядел всех троих, задержав на мгновение взгляд на лице Человека. — Садитесь, товарищи… Вы извините меня, но мне звонили из института, и я не мог не вмешаться… Так кто из вас без паспорта?
      — Вот он, Человек, — сказал Дмитрий Дмитриевич, — а мы с ним…
      — Где же ваш паспорт? Потеряли?
      — Он не потерял паспорт, — сказал Коля.
      — Не терял? Значит, украли?
      — Он не знает, что такое паспорт.
      — Я не совсем понимаю… На вид этому гражданину, — он кивнул в сторону Человека, — лет тридцать пять, сорок…
      Все заулыбались.
      — Я намного ошибся? — осведомился начальник.
      — Во много раз, — улыбнулся Дмитрий Дмитриевич.
      — Допустим… Как вы сказали? Во много раз?! — Начальник отделения взглянул на Дмитрия Дмитриевича. — Ну хорошо, во всяком случае, ему больше шестнадцати, а в нашем государстве паспорт дают с шестнадцати лет.
      — Вы ему покажите и объясните, что такое паспорт, — сказал Коля. — Он понятливый.
      — Покажите — пойму, — рявкнул Человек. Начальник отделения вздрогнул.
      — А почему у вас голос такой? — спросил он.
      — Это не мое изобретение. Я не говорю в вашем диапазоне частот.
      — В диапазоне… А что такое паспорт — не знаете, — заметил начальник отделения, вглядываясь в его лицо.
      — Он не с нашей планеты, — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Он неземной.
      Наступило продолжительное молчание. Затем начальник попросил не морочить ему голову.
      Тогда Коля и Дмитрий Дмитриевич рассказали все: о появлении Человека, о его столкновении с электричкой, о больнице, о заявке на «Способ физического бессмертия» и о сегодняшнем ученом совете.
      Начальник отделения качал головой недоверчиво, насмешливо улыбался, но каждый раз, когда глаза его встречались с зелеными, без зрачков, глазами Человека, улыбка его исчезала, и он принимался усиленно тереть лоб.
      — Понимаю, — сказал наконец он. — Все теперь понятно. Ну и ну! Никогда в жизни не поверил бы…
      Он достал из стола чей-то паспорт, показал его Человеку и пустился было в объяснения, но Человек перебил его.
      — Понимаю, — сказал Человек, — понимаю… Они у нас были в то время, когда появились первые атомные двигатели, как раз накануне открытия способов полета в воздухе.
      — Как поздно! — удивился начальник отделения. — Что же вы так опоздали с воздухоплаванием? У нас атомные двигатели только сейчас, а летаем давно.
      — Не совсем так, — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Радиоактивность была открыта в тысяча восемьсот девяносто шестом году, то есть тогда, когда еще летали только первые модели самолетов.
      — Нам было сложно подняться в воздух. Наша планета в пять раз массивнее вашей, оторваться от нее было труднее. Только в недавнее время, за сотню тысяч лет до моего… отлета мы совершили первый прыжок над планетой. Вот тогда у нас были книги. Были книги, высеченные на камнях, стенах древних городов, были и тетрадки, тот уровень, на котором вы сейчас находитесь.
      — Но разве потом исчезли писатели? Разве необходимость в писании… ну, скажем…
      — Протоколом, — подсказал Дмитрий Дмитриевич, и начальник отделения рассмеялся.
      — Вы, люди Земли, пользуетесь спичками. Добывали огонь трением, так мне сказал Коля. От огня не отказались — спички удобней. Мы отказались от написанного, напечатанного слова, но не от слова вообще. И ничего из созданного не было упущено. У нас есть азбука, и у нас должен пройти некоторый промежуток времени, прежде чем тот, кто не умел читать, научится читать.
      — Но ведь книга, — сказал Коля, — это так удобно! Взял под мышку и пошел.
      — В ваших библиотеках уже хранятся миллионы томов. Попробуй их взять…
      — А зачем? Все равно всего не прочтешь. Если читать непрерывно, по книге в день, и то за год только триста шестьдесят пять книг. За тысячу лет — триста шестьдесят пять тысяч книг, до половины миллиона не дотянешь,. — сказал Коля.
      — Да, — вмешался начальник отделения, — и потом, у нас же тысячу лет никто не живет.
      — Будут, — сказал Коля.
      — Вот из-за этой тысячи лет мы к вам и попали, — заметил Дмитрий Дмитриевич.
      — Я не жалею, — сказал начальник отделения, — все это неслыханно, но любопытно… Так что у вас, — обратился он к Человеку, — заменяет книгу?
      — Вот это. — Человек вытащил из своих пугающе бездонных карманов плоский, похожий на удлиненную коробочку предмет и поставил его на стол.
      Поверх коробочки у всех на глазах вырос студенистый, совсем прозрачный кубик. Внутри его переливались какие-то фигурки, треугольники и квадраты, переплетались змеиными хвостами какие-то значки, по-видимому, математические. Комок знаний неведомого мира дрожал внутри кубика и сверкал неожиданными сочетаниями цветов.
      Начальник отделения нагнулся всматриваясь, и Коля и Дмитрий Дмитриевич также почувствовали, что не могут оторвать глаз от хаотической жизни внутри кубика.
      — В нем, — Человек указал на кубик, — все, что мы знаем. Все, что знаю я. Все, что было написано, высечено, нарисовано до меня; потом сюда вошло все то, что было сделано уже на моей памяти.
      — Здесь ничего нельзя разобрать, — сказал Дмитрий Дмитриевич.
      — Это не читается глазами.
      — Что-нибудь вроде звукозаписи? — спросил начальник отделения.
      — Нет. Звуковые книги у нас были. Но звуки нами воспринимаются слишком медленно.
      — Да, я обращал внимание, — сказал начальник отделения. — Глазами читаешь быстрее. Но это... — Он протянул руку к кубику, — Вы сказали, что это не читается глазами?
      — А жаль, — заметил Дмитрий Дмитриевич, — жаль! Пропадают схемы, диаграммы…
      — Здесь есть проекционная часть. Она легче, чем ваши проекционные фонари. Ужасно уродливые сооружения.
      — А вы говорили, что вам интересно, — обиделся Коля.
      — Интересно то, что ты показывал, а те то, чем ты показывал. Все может быть сделано и проще и, конечно, сложнее… Мне трудно, ваш язык недостаточно гибок.
      Дмитрий Дмитриевич улыбнулся.
      — Почему? Это понятно. Все новое требует новых открытий, новых законов, но затем приходит и простота. Я понял вас. Разве уход за керосиновой лампой или за древним светильником не требует больших навыков, большего внимания, чем использование электрической лампочки, в которой светится одна только нить? Но сколько нужно было сделать, чтобы открыть и законы тока и необходимость создания пустоты в баллоне, изучить свойства тугоплавких металлов и научиться сваривать металл со стеклом! Конечно, и вам пришлось пройти немало трудностей…
      — Мы шли другими путями. На моей планете атомная энергия была доступней, чем у вас уголь. Это сказалось и на нашей истории.
      — Доступней, чем уголь? — Начальник отделения недоверчиво взглянул на Человека. — Почему? Фу-у, черт, как во сне…
      — Да, гораздо доступней, и все заключалось вот в этом растении…
      Человек коснулся основания кубика. Все замерли, вглядываясь. В центре кубика появились широкие ветки какого-то растения, желтый цветок протянулся к Колиному лицу, а через секунду кабинета не стало: широкая равнина, обрамленная горами, расстилалась вокруг, и всюду тянулись заросли таких же деревьев, как и те, чьи ветви нависли над столом.
      Начальник отделения огляделся и протер глаза. — Всё в этих деревьях, — продолжал Человек. — Как видите, они не высокие, у вас, на Земле, есть и покрасивей и повыше… Но в них таилась загадка, которую мы смогли разгадать, сравнительно недавно… Верхняя кора моей планеты насыщена радиоактивными рудами. В их состав входили элементы, еще не открытые вами. Вы присвоите им номера от сто двадцать первого до сто двадцать пятого. Как ни странно, но они довольно устойчивы — во всяком случае, некоторые их изотопы — и обладают значительно. менее ярко выраженной радиоактивностью, чем актиний или радий. Может быть, и мы занялись бы их свойствами гораздо позже, если бы не эти заросли. То, что вы проделываете на Земле с урановыми рудами — стараетесь при помощи своих установок обогатить один изотоп урана за счет другого, ибо в этом, насколько я знаю, и состоит, смысл приготовления ядерного горючего, — у нас издавна происходило естественным путем. Соли радиоактивных элементов.поднимались по стволам этих деревьев вместе с. другими минеральными солями, но деревья оказались особенно чувствительными к различиям между изотопами. В этом сказалось и особое свойство очень тяжелых ядер, с.которым вы еще столкнетесь на Земле… Вы, правда, уже знаете, что тяжелый водород гораздо более резко отличается от своего изотопа, обычного водорода, чем изотопы железа или кадмия. Чем ближе к концу системы элементов, тем менее резкими будут эти отличия, но все же они проявляют себя даже в химической активности. Так вот, в волокнах этих деревьев происходит отбор солей, и одни изотопы продвигаются -быстрее других; Радиоактивные элементы накапливаются в.плодах; вот, видите, красные шары на деревьях. Наше ядерное горючее не нуждалось в эаводах. Наши предки срывали эти плоды, сушили их при свете нашего Солнца и, сложив на полу пещеры, грелись возле них, пока безумец, имени которого не сохранил народ, не научился взрывать скалы золой от: этих плодов… Но пусть картинки — вы, кажется, их лучше понимаете — расскажут остальное.
      Человек толкнул кубик пальцем, и красный луч про-» тянулся через всю комнату. Все -оглянулись туда, куда попал этот луч; неровный красноватый блик медленно округлился. Теперь это было солнце. Темно-красное, сильно сплющенное, необычайно большое, повисло оно над горизонтом, а вместо потолка раскинулось нежно-зеленое небо. Горы, плавно меняя очертания, ушли куда-то вдаль, а вместо деревьев заволновалась степь. Какие-то тени заплясали вокруг, обретая объем и цвет; древние, причудливо изогнутые мечи на длинных рукоятках, почти земные копья с наконечниками, сияющими позолотой, высокие шлемы, многоугольные щиты… Вокруг шел бой. И перед глазами поплыли десятки лиц, искаженных ненавистью, болью, страданием. Но вот сменились костюмы, и на шлемах воинов появились хвосты каких-то животных. Вот промчалась конница, но не кони под всадниками, а молодые слоны, худые, подвижные, с тонкой золотистой кожей, под которой играли литые мышцы.
 
 
      — Звук! — тихо сказал Дмитрий Дмитриевич. — Звук! Так наши мальчишки кричат.
      — Это обрывки, куски… — медленно заговорил Человек. — Обрывки нашей истории… Вон, видите маленького человека верхом на слоне? На левой руке у него железная перчатка, и он мнет ухо слону…
      Словно повинуясь желанию тех, кто сидел в комнате, слон повернулся к ним. Теперь всадник стал виден яснее. Он, что-то крича, не комкал — рвал потемневшее от крови треугольное ухо своего слона, и было видно, что человек этот нетерпелив и зол, рот его кривился под сбитым набок носом…
      Вдали катилась армия. Люди бежали, держась за веревки, протянутые от слонов. Сочная трава, сбитая их телами, окутывала все сверкающими капельками сока и росы; в облаках брызг осколками цветных колес засияли радуги.
      Теперь все, кто сидел в комнате, почувствовали, что и их захватило это движение и они тоже неслись вперед вместе со всей армией, туда, куда указывал маленький полководец…
      Река преградила путь, и сразу же — здесь была вид. на уверенная рука вождя — в воду посыпались раздутые шкуры животных со скрюченными лапами, и облепленные воинами поплыли слоны, а на другом берегу по горло в воде стояли зеленоволосые люди. Они стояли ряд за рядом; над ними застыли копья тех, кто стоял на берегу. Загорелые, стройные, обнаженные до пояса, они ждали врага…
      Бой начался перед берегом. Зеленоволосые ныряли в прозрачную воду и наносили удары слонам снизу. Закипели покрасневшие волны, но уже несколько слоновьих туш прибило к отмелям, а по ним, сметая все на своем пути, взбирались воины…
      Человек провел рукой над кубиком, и прорвалась плотина звуков. Вой и рев озверевших воинов, стоны раненых слонов, свист копий, лязг металла наполнили все вокруг.
      Все вперед и вперед шло войско, пока не остановилось перед крепостными стенами. Показались похожие на щит гигантской черепахи ворота крепости.
      Во всю высоту комнаты выросло лицо рыжего полководца; негромко, но резко произнес он несколько слов, и побежали к крепости воины в меховых серебристых куртках. При темно-вишневом свете заходящего чужого солнца было видно, как они, цепко хватаясь за неровности кладки, поднимаются вверх. Напряженно следил за ними рыжий полководец, будто ведя счет проникшим в крепость; его рука нервно ударяла по покатому черепу слона.
      Появился осажденный город; заброшенная базарная площадь, усеянная обрывками разноцветного тряпья, ломтями каких-то изумрудных овощей. Забытый кем-то слоненок рвется на привязи, стараясь освободиться. Вот узкая расселина между домами. На корточках сидит уже знакомый нам воин, его блестящая меховая куртка снята и лежит рядом, а перед ним стоит чаша, напоминающая желтую скорлупу большого ореха. Синий огонек пляшет на ее дне. Откуда-то сверху спускается еще один воин;
      из складок одежды он извлекает точно такую же чашу. Вот он наклоняется и ссыпает на дно лежащей на земле чаши горсть своего пламени. Потом появляется третий воин, четвертый, они проделывают то же самое. Теперь на дне чаши бушует пламя, освещая лица воинов трепещущим лиловым светом.
      Дмитрий Дмитриевич встал из-за стола и подошел ближе к огню. Изображение одного из воинов закрыло его, и Дмитрий Дмитриевич пробормотал:
      — Это не огонь, это холодное свечение.
      — Смертники, — громко сказал Человек.
      Но вот в расселину вбежал пятый воин, он тяжело дышал, за ним гнались зеленоволосые, вооруженные копьями. Воины встали, выпрямились во весь рост.
      — Лица! Посмотрите! — закричал Коля.
      Лица воинов в блестящих шкурах, тех, что принесли чаши с синим огнем, были страшны. Вначале они показались выкрашенными, татуированными, но уже через мгновение стали видны жуткие раны, рубцы, белые следы уже заживших язв.
      Четверо воинов обхватили друг друга за плечи, шагнули вперед навстречу копьям, а тот, кто пришел последним, накрыл своей чашей синее пламя. И все вспыхнуло ослепительным светом. Звука не было слышно; было только такое ощущение, будто кто-то схватил за уши и медленно выкручивает, вырывает их… Бело-синий свет перешел в желтый, затем — в малиновый и погас, а перед глазами открылись раскаленные развалины; только вдали виднелись остатки стен. И без конца лились войска, огибая разрушенный город.
      Коля закрыл лицо руками.
      — Да, — сказал начальник отделения, — где уж тут с копьем против атомной бомбы!
      Человек усмехнулся и снова тронул кубик. Заросли высокой травы поднялись вокруг. Бесшумно ступая, пробираются зеленоволосые. Их трудно узнать, так как теперь волосы их коротко острижены и завязаны впереди двумя пучками-рожками. Они поднимаются на плоскогорье; теперь вокруг низкий кустарник, и зеленоволосые уже идут пригнувшись, затем ложатся. Они ползут, извиваясь всем телом, как огромные змеи…
      — Месть! — сказал Человек.
      Он встал, хотел сказать еще что-то, но снова сел рядом с Колей.
      Вверх, по руслу высохшей реки, ползут зеленоволосые. Какая-то темно-синяя трава растет по берегам, а берега все выше и выше; теперь это уже скалистые утесы. Еще немного — и впереди все белеет от рыхлого глубокого снега. Крупные снежинки слежались, они похожи скорее на белые лепестки каких-то цветов… Теперь зеленоволосые идут уверенней. За грядою гор видны столбы дыма.
      С хребта открылся вид на широкую долину. Сотни костров пылают под черными котлами; тысячи людей рубят высушенные красные плоды сверкающими ножами, бросают крошево в котлы, где оно, чадя, сгорает. А невдалеке ждет группа воинов с желтыми чашами. Позади нетерпеливо переминаются на утоптанном снегу продрогшие слоны.
      Странные лица у работающих. Старые и молодые, но одинаково изможденные и озлобленные, с нелепо закрученными волосами… Спины их изрублены плетью. Вот один из надсмотрщиков обходит костры в сопровождении высокого худого воина. Рабы бросают в желтую чашу: крупинки светящейся массы из чанов. Воин брезгливо, с опаской отворачивается, держит чашу на вытянутых руках, как будто боится обжечься.
      Но бросились вперед зеленоволосые, и забурлила долина. Кто-то перевернул котел, и он, прочертив извилистую линию на снегу, покатился к откосу и, гремя по камням, полетел вниз. Несколько прокопченных жилистых рук схватили надсмотрщика, вырвали у него из рук плетку и швырнули его в костер. Воины вскочили на слонов и врезались в толпу рабочих. Кто-то, погрузив в кипящий котел руки, захватил горсть синей жидкости и плеснул в глаза слону, и теперь ослепленный слон несся к обрыву вместе с воином, а рабочий, погрузив руки по плечи в сугроб, дико кричал от боли и счастья.
      Все больше зеленоволосых рубится в долине, и воины охраны начинают отступать. Вот горящим факелом бежит по склону вырвавшийся из рук рабочих надсмотрщик. За ним бросаются вдогонку, но слишком силен страх, и расстояние между ним и преследователями все увеличивается. А там, вдали, на красном как кровь утесе, дрожат в желтых скорлупках синие огоньки, все то. что было сделано раньше и хранилось для армии.
      Руки надсмотрщика стремительно протянулись к чашам, торопливо соединили их вместе, прибавили еще горсть и еще — и вновь взрыв!… На вершине горы вырос желтый гриб… Сумрачное лицо рыжего полководца заслонило все. Потом появились его жилистые руки с короткими пальцами, он сжал их в кулаке, будто хотел удержать власть, славу, победу. Его взгляд был, растерян, глаза бессмысленны.
      Взрывы и вопли, кровь и напряженные в последней схватке руки сменил мир. Тишина… Море, сверкающее в закатных лучах зеленым и синим огнем, застыло вокруг. Шумели высокие деревья у берега, и множество людей бродило между ними, шестами сбивая красные плоды. Мир царил кругом, и на берегу моря, медленно перебирая струны искалеченными пальцами, сидел человек с зеленовато-седой шапкой волос; рыжий мальчонка, раскрыв рот, слушал певца, а певец то пел, то говорил — то грозное и тревожное, то веселое и удалое, и, казалось, смотрел куда-то вдаль невидящими глазами.
      Человек прикоснулся к кубику, и как бы нехотя растворились очертания моря и береговых скал, уступив место нехитрой обстановке кабинета начальника милиции.

      Некоторое время в кабинете было тихо: все сидели неподвижно и молчали.
      — Ладно, — сказал начальник отделения и подошел к сейфу. Он достал бланк временного удостоверения; с минуту поколебался. — Ладно… Сейчас заполним этот бланк, фотокарточку кто-нибудь из вас принесет завтра. Принесите, пожалуйста, вы. (Дмитрий Дмитриевич кивнул.) Кстати, мне нужно будет с вами поговорить. Удостоверение будет действительно на один месяц.
      Начальник отделения аккуратно обмакнул перо в высокую бутылочку с черными чернилами, посмотрел на Человека и спросил:
      — Фамилия? Ваша фамилия, имя, отчество?.
      — У меня нет имени, — ответил Человек.
      — Мы называем его «Человек», — быстро сказал Коля, — и он откликается.
      — Так и запишем, — начальник отделения четко написал на бланке: «Человек». — Когда вы родились? Человек ответил уверенно:
      — Это невозможно определить.
      — А мы попробуем. Если вы укажете год своего рождения, то мы прибавим время, которое вы летели к нам, и получим ваш возраст.
      — У нас совсем другой принцип летосчисления. Наиболее современная система считает периоды времени с того дня, когда мы изменили наклон оси вращения своей планеты. Меня изгнали через…
      — Вас изгнали? — быстро спросил Дмитрий Дмитриевич.
      — Изгнали, послали в полет… к вам. Ваша речь имеет слишком много оттенков.
      Начальник отделения хмыкнул.
      — Ну хорошо. Так в каком году произошло это ваше… то есть когда вы вылетели?
      — Мне лучше написать. — Человек взял карандаш и написал на обложке желтой брошюрки: «27 857». Он выписывал цифру за цифрой не торопясь, что-то обдумывая. — У нас в основе лежит не десять, а ваше шестьдесят, мне пришлось переводить… Но в нашем году пятьсот шестьдесят один день… Кроме того, у нас иной ход времени…
      — А летели вы сколько времени?
      — Не знаю… Вначале я видел только Юпитер, потом появился Сатурн. Сравнительно недавно, за восемь тысяч оборотов вашей Земли вокруг Солнца, я смог рассмотреть Плутон. Потом стали приходить первые картины с поверхности Земли. И я был так увлечен, что перестал считать ее обороты вокруг Солнца. Теперь я знаю значение многих вещей, но тогда все было загадкой. Вместе с вашими воинами я учился драться, вместе с вашими женщинами — печь хлеб…
      Человек говорил громко, взволнованно. Начальник отделения отложил перо. Дмитрий Дмитриевич и Коля затаив дыхание жадно слушали, стараясь не пропустить ни одного слова.
      — Я хорошо помню, с чего все началось… Я увидел поле, пустынное, выжженное лучами вашего светила. Высокие, стройные люди в желтых доспехах гнали перед собой толпу. Лица воинов ничего не выражали, кроме усталости, и с тем большим интересом всматривался я в лица пленников. Они шли по выложенной каменными плитами дороге. Ветер пригибал к земле низкий кустарник. Я хорошо видел всё — день в этом месте вашей планеты только подходил к концу. Мне было… у меня было, как вы любите говорить, дурное настроение. Я летел уже тысячи лет, считая даже моими годами, а вокруг только звезды… До этого ко мне приходили то картины бескрайнего леса, то тихие озера с играющими на поверхности белокожими рыбами, то волк, прижатый к земле несколькими копьями… Но эта группа людей на дороге вывела меня из оцепенения, и с этого момента я смотрел уже не отрываясь, смотрел до боли в глазах.
      Вдоль дороги стояли высокие столбы с прибитыми к ним под прямым углом досками. Воины хватали пленников одного за другим и, подтянув веревкой к перекладине, вбивали черные от крови гвозди в ступни ног, а потом… В общем, это было почти знакомым… Потом длинная тень протянулась через дорогу — это шел человек. Из ран его — а их было много — сочилась кровь. Он подошел к одному из столбов и, обхватив его руками, что-то говорил казненному товарищу, и светлый меч дрожал в его руке…
      А спустя два оборота вашей планеты я увидел городи толпы голодных, полуодетых людей, встречающих криками радости какого-то важного полководца. Множество воинов окружало его. И сотни связанных людей шли за его свитой, и каждый из городской толпы старался попасть камнем в такого же оборванного, как и он сам, пленника или ударить его… Да, вы были очень похожи на нас. Много я видел картин, но эти, первые, не могу забыть…
      — Забыть? — прошептал Коля. — Но ведь вы ничего не забываете!
      — Я могу забыть, но вспомнить могу все, все, что видели эти глаза. — Человек прикоснулся руками к своим глазам.
      — Это была расправа с каким-то восстанием рабов… — задумчиво проговорил Дмитрий Дмитриевич. — Может быть, рабов Спартака…
      — Я тоже подумал об этом, — сказал начальник милиции. — Но что же было дальше?
      — Я видел, как на ваших площадях зажигались костры и как всходили на них люди, еще живые люди, с лицами, то искаженными страхом или безумием, то застывшими, покорными, безразличными. Другие, одетые в черное, подбрасывали ветки в костер и деловито подносили к губам сжигаемых металлические кресты…
      Потом я видел человека, привезенного в клетке — Его вывели на квадратный деревянный помост, и он что-то кричал в притихшую толпу. И видел палача, который через минуту показывал его мертвую голову… Короткие, отрывистые видения сменялись непрерывными картинами: я подлетел к Земле. Теперь я мог видеть и то, что творилось у вас ночью, а ночами ваша Земля пылала в сотнях мест. В свете огней сверкали вилы, косы, сабли…
      А войны! Костры солдатских лагерей, засады в зеленых рощах и кони, топчущие поля, и вот — совсем недавно — развалины на месте городов, стада стальных машин, мчащихся по обугленной земле, занесенные снегом окоченевшие трупы вокруг какого-то разбитого здания. А когда засверкали взрывы атомных бомб, я понял, что вы на пороге открытий, которые уже перевернули жизнь на моей планете, сделали ее такой могучей и такой сложной, я ронял, что вы догоняете нас, и я решил спешить, иначе… иначе я вам уже не был бы нужен. Мое место здесь, с вами. Я ушел от своих, от своего мира, и принес вам знание, которого у вас еще нет…
      Человек замолчал. Начальник отделения тщательно вписал в графу «Год рождения» большое латинское «2» и поднял голову.
      — Простите, еще один вопрос, — сказал он. — Но мыто что вам дадим? Что ищете вы у нас? — Дом… — ответил Человек.

      Когда Коля, Дмитрий Дмитриевич и Человек вышли из отделения милиции, уже совсем стемнело. Асфальт был мокрым после дождя.
      Впереди шел какой-то человек с ружьем за плечами. Все с любопытством оборачивались и оглядывались, а когда Коля поравнялся и также с любопытством взглянул на ружье и патронташ, человек этот издал радостное восклицание:
      — Вот это да! Вот так встреча!
      — Это же Серафим Яковлевич! — обрадованно закричал Коля. — Ну как вы не помните? Он с Человеком в одной палате лежал.
      — Узнаю, — сказал Дмитрии Дмитриевич.
      — Ко мне, сейчас же ко мне! — решительно заговорил Серафим Яковлевич. — Я ведь тоже неподалеку живу. Это дело отметить нужно, а как же — с выздоровлением! И охотник как раз сегодня обещал зайти попрощаться. Охотника-то помнишь, а, человечина? — Серафим Яковлевич хлопнул Человека по плечу.
      Ярко вспыхнули уличные фонари.
      — А Борис Федорович ругался, ужас как ругался, — продолжал Серафим Яковлевич. — Больного прямо из-под носа утащили!
      — Борис Федорович меня ругал? — Дмитрий Дмитриевич остановился. — Как я раньше не подумал, это ужасно! Нужно к нему немедленно сходить…
      — Идемте, идемте, — сказал Серафим Яковлевич. — Подумаешь, дело великое! Да он потом и вовсе успокоился. Я один раз ему напомнил, так он как закричит: «Не напоминай мне про дурацкие фокусы Дмитрия Дмитриевича!» Я и стал помалкивать.
      — Как неприятно! — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Нужно позвонить… нет, зайти, только самому зайти и все объяснить. Коля, приведешь Человека ко мне, я уже, наверное, буду дома…
      Всю дорогу Дмитрий Дмитриевич мысленно оправдывался перед Борисом Федоровичем.
      — Борис Федорович сейчас на операции, его срочно вызвали, — сказала сестра.
      — Когда он освободится, вы передайте ему, что его ждет Михантьев. По вопросу о Человеке.
      — Хорошо. Подождите здесь. Как только окончится операция, я ему скажу.
      Минут через двадцать появился Борис Федорович.
      — А, крокодилище! Здорово, здорово! — раздался его бодрый голос. — Я уже все знаю, все знаю…
      Они прошли под невысоким сводчатым потолком к выкрашенной белой краской скамейке, стоявшей у открытого окна.
      — Знаете, Борис Федорович, — сказал Дмитрий Дмитриевич, — я зашел извиниться…
      — А, пустяки! Да я все знаю. Эх, голова горячая, да разве так дело делается?! Нужно быть тактиком, Дмитрий Дмитриевич… Тактиком! Никогда не нужно просить слишком много сразу и уж, во всяком случае, не обещать! Хотя последнее не так уж страшно.
      — О чем вы? — удивился Дмитрий Дмитриевич. — — Ну как же, слухом земля полнится. А ты здорово подшутил! Говорят, ваш Пшеничный из любой идеи отбивную котлету делал. Вот что, Дмитрий Дмитриевич, переходи ко мне, мы с тобой таких дел наделаем!
      — Но ведь я физик!
      — Голубчик, у меня комплексные исследования… У— меня уже есть биохимик, он, правда, по образованию врач, но специализировался на биохимических анализах; есть инженер-конструктор, мы с ним кое-что по инструментарию делаем. Да я немедленно организую биофизическую лабораторию, немедленно! Иди ко мне, Дмитрий Дмитриевич, да мы с тобой… Но раньше времени ни-ни… Дипломат из тебя никакой!…
      — Дипломат?
      — Ну разве можно говорить о бессмертии? Пятьдесят, сто лет сверх средней нормы…
      — А если пятьсот? — едва приметно улыбнулся Дмитрий Дмитриевич. — Не сто, а пятьсот лет сверх средней нормы…
      — Ну нельзя же быть ребенком, Дмитрий Дмитриевич! Разве это ваше бессмертие — не прием, не шутка? Вы что-то нашли в отношении борьбы со старостью, что-то нашли и решили взять быка за рога… Но не отбивайте хлеб у религии, оставьте ей эти «вечные» вопросы.
      — Что ж, тем хуже для религии, да ей и не привыкать. Наука давно растворила бога-творца в своих пробирках, дотла сожгла его в огне электрической дуги, а человек только выиграл.
      Борис Федорович задумался. Было видно, что он все-таки утомлен операцией. С наслаждением вдыхая влажный, прохладный воздух, пахнувший из открытого окна, он заговорил спокойно и задушевно:
      — Я ведь сам иногда размышляю, Дмитрий Дмитриевич… Медик ведь атеист по самой сущности своей профессии. Вырвать у костлявой жизнь человека, вмешаться в его судьбу, сказать: «Будешь жить!» — тогда, когда еще так недавно был бессилен что-либо сделать, — это все несовместимо с религией… Но иногда появляется что-то напоминающее… Трудно подыскать слово… Напоминающее какую-то веру, но научную.