Юноша поднялся на ноги и огляделся. Самийа стоял в двух шагах от него, в опоясывающем галерею коридоре – на пороге другой комнаты. И на что-то смотрел. Затем тряхнул головой, поправил закрывавший нос и рот платок и вошел. Саид тоже поправил ткань платка у себя на носу и решил не отставать.

Переступив порог комнаты, юноша понял, что зря это сделал. Надо было подождать снаружи. Но выбежать, чтобы стошнило в углу галереи, мешал стыд – в конце концов, он каид гвардии халифа, к тому же не просто гвардии – корпуса южан.

Комната оказалась хозяйской спальней. На ковре, среди разбросанных подушек, лежало тело девушки. Вот она умерла, похоже, недавно. Возможно, несчастная пыталась пережить второй набег, спрятавшись в уже разоренном доме, – видно, надеялась, что в разграбленное жилище джунгары не войдут. Во всяком случае, та одежда, которая на ней оставалась, была одеждой бедной крестьянки – некрашеное полотно головного платка, грубая рубаха, юбка – впрочем, юбки на ней как раз не было. Платок был, а юбки не было. Видимо, ее насиловали долго и не по разу – даже у разлагающегося трупа видны были потеки крови между ногами. Потом ей вспороли грудную клетку и вырвали сердце. Говорили, что джунгары любили этим заниматься на спор – у кого ловчее получится и сколько раз отрезанное от артерий сердце сократится в руке. Оказывается, джунгары умели считать.

Самийа опустился на колени рядом с телом и взял в руки черно-фиолетовую кисть. Рука девушки была сжата в кулак. Сумеречник что-то зашептал, платок у него на губах зашевелился – и скрюченные пальцы разжались. На пол со стуком упал какой-то предмет. Саид понял, что это такое, и облегченно вздохнул – они нашли, что хотели, в мертвом городе среди мертвецов.

– …Это называется пайцза, – сообщил паренек-толмач.

Аммар про себя дивился и даже завидовал – не каждый сумел бы пережить то, что отмерила мальчишке судьба. И уж точно не каждый сумел бы сохранить после всего пережитого беззаботный и веселый нрав.

Пять лет назад Ханида – так звали мальчика – вместе с матерью увели в рабство джунгары. Мать, не выдержав тяжелой работы и суровой степной зимы, умерла через год плена. А Ханид выжил. Повезло. Потом ему повезло еще больше – мимо стоянки джунгар проходил караван купцов, а год был голодный. Хозяин юрты решил, что зарезать Ханида на мясо будет не так выгодно, как продать, – и уступил мальчика купцам за мешочек соли. Так Ханид вернулся в аш-Шарийа, пусть рабом, но вернулся. Потом ему снова повезло! Как-то купец пришел к кади Беникассима по своим делам, а кади оказался человеком благочестивым и решил выкупить из рабства дитя ашшаритов. Так Ханид получил свободу – а теперь и место при войске.

– Пайцза – это как наше письмо-фирман с печатью, – резво трещал паренек. – Это пайцза десятника, видите, медная!

– Я понял, – кивнул Аммар и, вспомнив про обстоятельства, при которых Тарик нашел этот знак, не смог избавиться от мысли: значит, их было по крайней мере десятеро.

Парнишка тем временем, разинув рот, вытаращился на самийа. Да, на наших южных границах сумеречников почитай что и не увидишь.

– Что ты хочешь с этим делать? – поинтересовался Аммар.

Тарик очень странно улыбнулся:

– Больше всего я опасался, что владелец пайцзы мертв. Мало ли, отравился гнилой водой на походе. Или погиб в пьяной драке… Но наш любитель плотских наслаждений жив. И я узнаю, где он сейчас. И где сейчас его семья. Я все узнаю.

Последние слова самийа произнес так, что Аммар понял: это никакая не улыбка. Лицо Тарика сводит гримаса холодного, страшного, едва сдерживаемого гнева.

– Зачем нам это? Зачем нам грязная юрта одного джунгара?

– Затем, что рядом с нашим другом могут оказаться и все остальные герои осады Мерва. Я хочу знать, где они кочуют.

– Так, – Аммар начал понимать, что к чему, и это его скорее пугало, чем устраивало. – Ты что же, хочешь перейти через ничейные земли и напасть на джунгар в их степях?

– Да, а что?

– Ты с ума сошел! Так никто никогда не делал!

Самийа ничего не ответил, а занялся тем, что начерпал в умывальный таз воды из почти пересохшего фонтанчика – джунгары разрушили плотину Мургаба, и вода больше не поступала в усадьбы Долины. Затем сумеречник бросил в таз медный кругляшок пайцзы.

Послеполуденное солнце бликами заходило в крошечных волнах на поверхности воды. В подсохшем, но еще живом саду оглушительно трещали цикады. На беленую ограду сада присела горлица и сказала свое «угу-гу, угу-гу». Из-за дверей во внутренние комнаты доносились голоса военачальников, ожидавших выхода эмира верующих.

– Смотри, – широко раскрывая глаза, прошептал Тарик, и серые полосы отражений зазмеились по бледному лицу.

Вода сверкнула и раскрылась зеленым ковром степи. Среди холмов белыми пупырышками виднелись юрты, там и сям паслись мохнатые джунгарские лошадки.

– Просто идиллия какая-то, – хищно усмехнулся нерегиль.

– И как ты поймешь, где они кочуют? – взорвался Аммар. – Там, за ничейной землей, фарсахи и фарсахи зеленых холмов – и одинаковые юрты этих вонючих джунгар!

– У меня есть проводник, – очень серьезно, без тени насмешки, ответил самийа.

– Вот он вот, что ли? – Аммар кивнул на Ханида, ошалело наблюдавшего за тем, как халиф и нечеловеческое существо решают судьбы тысяч людей.

– Нет, – неожиданно расхохотался сумеречник, – не он!

В небе крикнул ястреб. Тарик поднял голову. Через мгновение взъерошенный перепелятник спикировал нерегилю на кожаный наруч.

– Я зову его Митрион. Он будет помогать, потому что твари сожгли его гнездо на стенах. И подстрелили подругу.

Сказать, что Аммар удивился, значило ничего не сказать. Аммар честно признался себе, что на этот раз он просто обалдел.

– Тарик, ты хочешь, чтобы мы сейчас вышли к моим военачальникам, и я бы им сказал, что мы отправляемся в рейд по степным кочевьям джунгар, потому что только что в умывальном тазу я увидел стоянку одного из побывавших в Мерве ублюдков, а дорогу к победе нам будет показывать знакомый ястреб, у которого к джунгарам личные семейные счеты?

– Да, а что?..

Как Аммар и опасался, безмятежность нерегиля в отношении похода в степи разделили не все. По правде говоря, ее не разделил вообще никто.

Прославленные полководцы вскакивали на ноги и, размахивая руками, поносили безумие самийа. Тарик, не обращая внимания на крики, забавлялся с ястребом, не давая ему ущипнуть клювом палец. Когда все высказались, нерегиль пересадил птицу на деревянную резную балюстраду и обратился ко всем присутствующим:

– Почтеннейшие! Единственный способ показать противнику, что его действия не останутся безнаказанными, – это перенести войну на его землю. Удерживая пограничные города, мы не осаждаем Большую Степь – это Большая Степь держит нас в осаде, уж поверьте моему горькому опыту, – тут нерегиль странно поморщился и закашлялся. – Если мы хотим защитить Хорасан, нужно сделать две вещи. Первая – провести карательную экспедицию и уничтожить тварей, которые с оружием в руках пришли на эту землю. Желательно с семьями – нелюди имеют удивительные способности к размножению. Наш рейд должен быть быстрым и… удачным. Он должен внушить тварям простую мысль: возмездие неотвратимо.

Тарик обвел взглядом слушателей и кивнул сам себе:

– Вторая задача – проводить такие рейды регулярно. Этих существ необходимо… прореживать. Мы должны раз в три года выходить в степь и уничтожать их кочевья, не давая им подняться с колен. Они должны усвоить мысль: за ничейной землей их ждут только смерть и огонь, потому что только смерть и огонь приходят из-за ничейной земли в степи. И тогда никому, даже самому отчаянному смельчаку, не придет в голову даже тень мысли перейти границу и ступить на землю аш-Шарийа. А если вдруг придет, то он очень быстро ее прогонит, потому что к этому времени подоспеет очередная конная сотня и начнет выкашивать его кочевье.

Ястреб затоптался на балюстраде и захлопал крыльями. В истоме раннего вечера звенели цикады. Тарик еще раз окинул взглядом собрание и перешел к завершающей части своей речи:

– Я понимаю, что предложенный мною план может кому-то показаться безрассудным – но лишь на первый взгляд. Однако же если кому-то мои доводы представляются неубедительными, я готов уступить: в поход на улус хана Булга я зову с собой лишь тех, кто желает отправиться туда по доброй воле. Возможно, когда я привезу голову этого достойного воина на пике, мнение неприсоединившихся изменится. Вопросы, почтеннейшие?..

– Я бы хотел узнать вот что, – покрутил ус Тахир ибн аль-Хусайн. – Считаете ли вы, уважаемый, необходимым захват пленных? Не в этом походе, разумеется, а в дальнейшем?

Тарик подумал и сказал:

– Опыт общения с тварями убеждает меня в том, что они хороши только в мертвом виде. Впрочем, я допускаю мысль, что в Большой Степи могут обитать и размножаться другие племена, более похожие на человеческие. Если мы встретим тех, кто может сойти за человека, что ж – я думаю, мы сможем найти им применение. Почтеннейшие, дороги аш-Шарийа находятся в ужасном состоянии. Пленные кочевники вполне могут быть использованы при строительстве мостов и прокладывании дорог. В общем же и целом я полагаю, что население Большой Степи необходимо… упразднить.

Из рассказов о славных деяниях и хроник:

Рассказывают, что в свой первый поход Тарик аль-Мансур выступил с четырьмя тысячами конных воинов. Враги же значительно превосходили войско Тарика в числе, и многие полагали, что аль-Мансур действует безрассудно. Вот почему перед началом похода все военачальники приступили к Тарику со словами: «Делай что хочешь, о сын Сумерек, но повелитель верующих не должен идти с тобой на верную смерть!» А халиф Аммар ибн Амир уже сделал свою саблю острой и выставил перед шатром щит в знак готовности выступить в поход. И Тарик сказал: «Удержите его». Но военачальники смешались и промолчали. Тогда Тарик понял, что они опасаются гнева своего повелителя, и сказал: «Во имя Сумерек, я удержу его». И Тарик наслал на халифа волшебный сон и, когда пришло время выступать, запретил трубить в трубы, дабы сон не слетел с Аммара ибн Амира. Так и вышло, что эмир верующих не выступил с войском, а остался с тысячью преданных воинов у стен города.

Когда же Тарик вернулся из похода, он не нашел милости в глазах халифа, ибо хитрость с волшебным сном вызвала гнев Аммара ибн Амира. И повелитель верующих сказал:

– Во имя Всевышнего, кто измыслил эту уловку? Ты или мои полководцы?

– Я, – ответил Тарик.

– Ты заслуживаешь самой суровой кары, – сказал Аммар ибн Амир. – Ты дважды провинился передо мной. Ты лишил меня славы победы, а затем прибавил к этому проступку ложь. Ведь мне известно, что это Тахир ибн аль-Хусайн, молочный брат моего отца, просил удержать меня от похода. Что скажешь?

И Тарик сказал:

– Сюда идут джунгары всей своей силой.

– Воистину моя слава выступила мне навстречу! – воскликнул Аммар ибн Амир. – За эту добрую весть я прощаю тебя.

Ибн Бассайн, «Драгоценные ожерелья».

Рассказывают, что когда воины Тарика увидели стан джунгар, их сердца объял страх. Они приступили к Тарику со словами:

– Господин! В долине горят десятки тысяч костров, и вражеский лагерь подобен небу в бесчисленных огнях звезд! Как мы одолеем врага, когда нас так мало?

Тарик же сказал:

– О люди! Куда бежать? За спиной у нас пустоши ничейной земли, а враг перед лицом. Клянусь Сумерками, не остается ничего, кроме как быть стойкими и отважными. Воистину бесстрашие и стойкость непобедимы, они – два славных воина, которым повсюду и всегда дарована победа, ибо бесстрашного не испугает малочисленность, а стойкому не грозят бегство и поражение. А вот если войско велико, то может в нем вспыхнуть смута или одолеть людей гордыня и леность. О люди, во всем следуйте за мной: если я нападу, то и вы нападайте, если я встану, то и вы остановитесь, в битве войско должно действовать как один человек. Не губите свою жизнь собственными руками, не разменивайте честь и величие на унижение и падение, не отказывайтесь от дарованной вам доли в мученичестве и геройской погибели, ибо, кто откажется, тот уронит себя в глазах всех верующих, и никто не помянет его завтра добрым словом. Я сам поведу вас в бой, а вы следуйте за мной, помня, что вам нельзя отклониться от выбранного пути.

Ибн аль-Хатыб, «Деяния великих мужей».

Ашшариты напали, как и приказал самийа, на рассвете, когда сон всего крепче. Ни один дозорный не сумел предупредить джунгар о подкравшемся враге – ястребы Мерва выследили всех до единого, и два десятка кочевников легли в высокую траву, пронзенные стрелами ашшаритов.

Саид приказал своей полусотне наклонить луки с наложенными стрелами – вдоль строя шел человек с факелом в руке, поджигая пропитанную сырой нефтью паклю на наконечниках. Человек обогнул ряд его воинов и зашагал вдоль второй линии спешившихся лучников. Кони вскидывали головы и топтались, кося на разгорающиеся огоньки. Похлопывая аль-Аксума по теплой шее, Саид оглянулся на холм, где стояли Тарик с Хасаном ибн Ахмадом. В сероватом рассветном небе свистнула, прочерчивая яркую дугу, одинокая зажженная стрела. Собрав повод в левую руку, Саид поднял правую и рявкнул:

– Залп!..

За его спиной то же самое выкрикнул Юсуф. Над их головами полетели горящие стрелы, выпущенные второй полусотней. Теперь снова пришел их черед:

– Залп!..

После тридцатого залпа Тарик сказал: «Не нужно беречь стрелы, мы найдем их достаточно, когда окончится бой». В лагере джунгар горели все юрты с южной стороны стойбища. От воплей мечущихся в огне людей волосы вставали дыбом. Среди пораженных стрелами и горящих на земле тел катались, бегали и пытались стряхнуть с себя пламя еще живые джунгары.

Саид услышал в голове шелестящий голос самийа: «Не мучить, не калечить, не щадить. В атаку». В прозрачном воздухе степи, вторя мысленному приказу Тарика, разнесся бой барабана.

– По коням!.. Вперед, во имя Всевышнего! – заорал Саид, высоко вскидывая длинное копье.

И они подняли лошадей в галоп.

…Джунгары, нужно отдать им должное, все-таки сумели построиться для встречной атаки. Полусотня Саида уже оставила копья и взялась за мечи, когда с обоих флангов раздались вопли и посвистывание налетающих кочевников – а следом тяжелый топот тысяч и тысяч копыт. Ответом стал мощный выкрик «Али!», и в бой вступили две тысячи Хасана ибн Ахмада.

Джунгар, однако, было так много, и так была велика их мстительная ярость, что всадники Хасана не сумели их задержать. Кочевники прорвались обратно в лагерь. Бой барабанов подал сигнал отойти и перестроиться.

Из дымного лабиринта пылающих юрт им удалось вырваться на удивление быстро. Небо посветлело, но трава еще казалась серой. Кони плясали на истоптанной и взрытой земле, когда их осаживали и разворачивали. «В строй, в строй» – гремели барабаны-таблы. Саид оглянулся на белое знамя Аббасидов над холмом, и вид длинного, извивающегося на ветру стяга вселил в него радость.

Под золотистой дымкой розовеющего неба вспыхнули, затем погасли, а затем снова засверкали копья отряда резерва – колышась, конная тысяча приходила в движение.

А в степи стояла пыль, и в ней мельтешили высверками оружия бьющиеся конники. Поле боя заволокло настолько плотно, что Саид не мог понять, идет ли к джунгарам подкрепление или грохот, крики и ржание лошадей поднимаются к небесам доблестными усилиями воинов Хасана ибн Ахмада.

Потом Саид узнал, что из степи действительно шло еще несколько тысяч конных джунгар, и юноша задумался о мудрости Всевышнего: знай он об этом в то утро, возможно, его сердце охватило бы отчаяние.

– Прощай, мученик! – Несмотря на грохот и шум боя, его воины готовились к атаке согласно обычаю.

Саид обменялся последним приветствием верующего с Юсуфом и потянул из ножен меч. Хищное свиристение обнажаемого оружия слышалось со всех сторон – этот звук он различил бы среди сотен других. Юноша не сумел сдержать улыбку.

Прорысил вестовой, размахивая рукой и крича:

– Идем в бой вместе с резервным отрядом!

Над холмами мерно, как на молитву, били барабаны, обещая белый виноград и свежую воду в зеленых садах Али.

«В атаку!» – спокойно и уверенно приказал у него в голове голос Тарика.

– Али-и-иии!..

Саид поддал шипами стремян в бока аль-Аксума. Конь вскинулся и рванул вперед так, словно хотел выбежать из-под седла.

– …Он убил его! Убил хана Булга! – крикнул Юсуф, показывая туда, где все равно ничего не было видно за плотной пылью.

– Откуда ты знаешь?! – изо всех сил заорал Саид и тут же закашлялся.

Впрочем, джунгары покидали поле боя, бросали поединки и разворачивались в степь. Над головами кричали ястребы. Птиц скрывала пыль – пока они не пикировали вниз и не вцеплялись когтями в лица кочевников. Джунгары орали как резаные и глупо размахивали руками.

В той стороне, куда показывал Юсуф, заорали еще сильнее. Налетел порыв ветра и погнал пыльное облако прочь. В желто-сером мареве Саид увидел, наконец, силуэты всадников. А когда пригляделся, то не поверил собственным глазам. Впрочем, ему приходилось видеть, как много может сделать хороший, прямой, как стрела киблы, толайтольский клинок в умелой руке. И Саид, конечно, много раз видел, как убивают с одного удара. Но он ни разу не видел, чтобы убивали с одного удара всякий раз, как наносили удар. Отмашка – труп. Отмашка – труп. Тарик рубился сплеча и очень быстро.

– Да помилует нас Всевышний, – зачарованно прошептал Саид, глядя, как вокруг самийа снопами валятся джунгары.

– А-а-а! – в восторге заорали все, кто мог видеть бьющегося нерегиля. – Вперед, во имя Всевышнего! К стремени военачальника!

Саида потом много расспрашивали: а правда? Неужели это возможно? И всякий раз Саид важно кивал и, свидетельствуя честность перед Вечным Судьей, отвечал: чистая правда. Направо взмахнет – голова с плеч. Налево – из седла выбьет. И мы собрались у стремени Тарика и рубились до полудня, пока трупы врагов не покрыли степь на многие фарсахи вокруг, и трава не стала мокрой от крови, и наши кони не стали оскальзываться и падать. Нет, это не поэты придумали. Это так и было.

Саид действительно упал вместе с конем. Правда, аль-Аксум не поскользнулся – ну тут важно не врать в главном, не правда ли? – а неудачно прыгнул через завал из конских и человеческих тел. Так они вместе и завалились – слава Милостивому, ничего не сломали ни он, ни конь. Воистину, у повода этого самийа летела удача.

Поднимая на ноги своего золотисто-рыжего красавца, Саид осмотрелся. В схватке они вырвались на разнотравье, и пыль улеглась. Ускакавшие вперед воины придержали поводящих боками коней и остановились. За их спинами барабаны прогрохотали сигнал прекратить преследование и возвращаться.

А потом они отправились наводить порядок в разоренном джунгарском становище. Уцелевшие кочевники, большей частью женщины и дети, просили о милости. Тарик велел в милости отказать. Саид с остальными отправились подбирать стрелы, свои и джунгарские. Много времени это не заняло: когда солнце перешло на запад и присело над холмами, они уже набрали полные колчаны – и столько же запасных стрел. Впрочем, расстреливая уцелевших джунгар, они опять израсходовали весь запас, и им снова пришлось отправляться на поиски – а это было уже нелегко, потому что день клонился к вечеру и стало темнеть.

Наконец, Тарик приказал залить все, что еще не сгорело, сырой нефтью и поджечь.

Занимая свое место в походном строю, Саид обернулся. В темном вечернем небе колыхалось зарево пожара. Тарик черным силуэтом стоял над бушующим пламенем, из которого взлетали вверх искры, выстреливали головешки, доносились слабые человеческие вскрики и пронзительный визг раненых и недобитых лошадей.

Пересев на запасных коней, они двинулись на север, к границе, не задерживаясь для отдыха, – джунгары могли решиться на мщение. Когда на рассвете ашшариты вступили на ничейные земли, отсветы далекого пожара еще отражались на пепельных облаках. Утреннее небо сливалось со стелющейся травой бесконечной степи. Тарик проскакал назад, в хвост колонны. В строю передавали, что дозорные заметили джунгарских разведчиков. Впрочем, те и не скрывались – всадники в шапках-малахаях на низеньких лошаденках маячили в нескольких полетах стрелы на песчаном гребне. Тарик неспешно двинулся им навстречу – белую накидку развевало ветром, конь, серый сухопарый сиглави[10], мягко переступал в траве. Поглядев на призрачно-бледного всадника, джунгары развернулись и припустили обратно в степь.