Почему-то служба в армии более всего изобилует всякими, скажем так, случаями. Не всегда смешными, но, как правило, показательными. О некоторых и вспоминать не хочется, но отдельные истории весьма и весьма поучительны.
      Так, например, только в армии я со всей отчетливостью понял, что такое институт военных комиссаров, по-нашему – замполитов. Внешне кажется, что политруки нужны исключительно для того, чтобы учить политграмоте личный состав. Не без этого, конечно, но не только для этого, нет, не только.
      В силу специфики, с которой я проходил срочную, я узнал, что замполит части ежемесячно пишет доклад о морально-политическом состоянии личного состава, от самого ничтожного салаги, умудрившегося чем-то отличиться – в любом смысле – до, страшно сказать, своего командира. Впрочем, до этого доходило редко. Это уж что ж такого командир должен был совершить, что его зам должен на него настучать. Но, однако, контроль был. Был, был контроль. По партийной линии. И, как я уяснил, стучали замполиты со страшной силой. То есть командиру единолично что-то утаить было если не совсем невозможно, то сложно, особенно, если у него не было должного контакта со своим замом или тот был шибко служивым. У нас в части был именно последний вариант. Страшный, я вам доложу, вариант. Никого не жалел. Боялись его больше самого командира.
      Или еще один миф, о хорошей жизни солдата.
      Уж и не знаю, какая там, вдалеке, видится солдатская жизнь, но изнутри…
      Был у меня такой случай.
      Призывался я в ноябре, месяц в так называемом карантине, где нас учили ходить строем и бегать по утрам до того, как мы сходим в туалет, одеваться и раздеваться за сорок секунд, переворачиваться в кровати со щелчком, мытью полов и прочим необходимым для службы Родине вещам. А потом мы попали собственно в часть, в казарму.
      Деды и прочие составляющие были лишь одной из составляющих проблемы, которая называется срочной службой. Одной из главных был голод. Нет, нас голодом специально не морили, но жрать хотелось постоянно.
      Дело было в Новый Год. Как раз первого января. Праздники в армейских условиях вообще справляют специфически. Прохождение строевым шагом, всякие спортивные соревнования, особо частые и строгие построения с перекличкой. Но во всем этом есть и светлое пятно. Праздничный завтрак. И обед. Главное – обед.
      На завтрак, в добавок ко всему прочему обыденному рациону, нам давали по одному вареному яйцу. Куриному. И уже это давало ощущение праздника. Как в детстве, когда Новый Год олицетворялся запахом мандаринов. В моем детстве это был жуткий дефицит. Яйцо в армии – тоже. А в обед… Тот обед я буду помнить всегда. Точнее то, что было позже.
      На ужин нам дали котлеты (!) и винегрет. Со свеклой. Не думаю, что такая роскошь на солдатских столах появилась по поводу прибытия нашего призыва в часть. Просто так совпало. Да, кстати, еще гречневая каша. Не то что б диковинка, но…
      Поели, вернулись в казарму, подворотнички подшиваем, ждем праздничного построения, и тут в казарму влетает кто-то из дежурных по кухне с кличем: «Салаги, жрать хотите? В столовке осталось, все на столах.»
      Жрать? Да это не вопрос. Это оскорбление! Подворотничок я подшил с феноменальной скоростью, но все равно те, кто не был занят этим делом, выскочили из казармы раньше меня. Делая последний стежок, я был уверен, что на столах уже ничего не осталось. Пусто. Ноль.
      Но как же я был не прав!
      Две кастрюли с кашей. Каждая литра на семь. Кастрюля с котлетами. Кастрюля с вареными яйцами. Кастрюля компота. Хлеб. А до праздничного построения остались минуты. Ну, может быть, десять.
      И жрать я… Словом, ел я много, всё и с большой скоростью, запивая компотом. Как говаривала моя бабушка, с провожатым. Время очень поджимало, поэтому жевать удавалось не всегда качественно. Да еще каша эта, что б ее. И чего я с нее и яиц начал? Надо было на котлеты налегать. Но – глаза разбегались. Тогда все это для меня было побогаче пещеры Аладдина.
      Через некоторое время в столовую влетает боец и заполошно орет: «Построение!».
      Тут лучше не опаздывать. На ходу дожевывая котлету, я пошел на выход. Надо сказать, что наша столовая размещалась на втором этаже, с которого вела лестница в два пролета. Я эту лестницу в оба направления преодолевал за секунды. А тут… Мамочка моя!
      Уже позже, в строю, мне пришло сравнение, что я будто шпагу проглотил. То есть идти я мог исключительно и строго вертикально. Как выяснилось, для преодоления даже такого незначительно препятствия как лестница необходимо несколько сгибать корпус, наклоняться. А я – не мог. Поэтому в строй попал одним из последних. И в строю мне было не так плохо только тогда, когда я стоял строго навытяжку. Абсолютно перпендикулярно асфальту.
      На построении зачитали распорядок на вечер, в который входило посещение местного ДК, где предполагалась концертная программа, куда счастливчиков должны были отвезти на автобусе. И в число этих счастливчиков попал и я!
      Как говорится, счастья много не бывает, мне в тот день действительно подфартило. Якобы.
      До отправления оставалось некоторое время, может, час или около того, я проходился, подышал свежим воздухом и дикая резь в пищеводе постепенно прошла. Первое отделение праздничного концерта я прослушал с большим удовольствием. Почти гражданка! И еще девушки вокруг. Люди без формы. Нет, и вправду хорошо.
      А в антракт я с моим товарищем пошел в буфет. Чувство сытости у нас обоих еще не прошло, потому что и он был на том пиршестве, поэтому мы решили скромно взять одну бутылку лимонада – это пол литра – и сто грамм печенья. Не помню уж как они называются, но такие маленькие, чуть больше пятака, выпуклые и сладкие. Подчеркиваю – на двоих. И мы все это съели, то есть приняли в себя.
      Если во время первого отделения у меня еще был некий интерес к окружающим нас девушкам, то во втором я даже сидеть не мог. Я стоял. Я облокачивался. Я ходил в туалет. Я не мог даже ехать в автобусе сидя. Мне было так плохо.
      Но даже в автобусе, когда я только что не умирал, мне все равно хотелось есть. Наперекор всему. Покажи мне тогда кусок мяса – съел бы! Даже зная, что умру через пять минут от разрыва желудка в страшных мучениях. То-то был бы взрыв.
      Но я пережил этот ужасный момент, растянувшийся для меня в часы, чтобы попасть еще в несколько историй.
      Кстати, по поводу еды. Место действия – там же. Только прошло полтора года и мне маячил дембель. Но не только лишь этим были примечательны то лето и начало осени. Оно было примечательно еще и тем, что я сделал изобретение, достойное того, чтобы его опубликовать и сделать достоянием гласности, как и все то, что способно украсить и облегчить жизнь человека. Я соединил, казалось бы, несоединимое. А именно арбуз и книгу, причем так, что и то, и другое использовалось по своему прямому назначению одновременно и длительное время. Ну или относительно длительное, пока не кончалась одна из составных частей этого дела.
      Кто-то скажет, что это все равно, что скрестить табуретку и лягушку. Но, во-первых, этот человек стопроцентный злопыхатель, а во-вторых, это не очень корректно, скрещивать однополые вещи, хотя в данном случае и это возможно, хотя и здорово отдает жестокостью. Спросите это у того, кто хоть раз прихлопывал табуреткой это полезное земноводное, самым активным способом борющееся с комарами и прочим гнусом. При этом загляните в глаза этому садисту и увидите, что в них горит огонек безумия. А если же сумеете заглянуть еще и в его биографию, то увидите, что ваш собеседник в детстве мучил кошек. Впрочем, более мирные люди неоднократно скрещивали газету с надоедливой мухой.
      Дело в том, что у нас в части случилось почти одновременно два события, никак, казалось, между собой не связанные. У нас открылась библиотека, долгое времени до того не работавшая. И в составе нового призыва к нам попал некий молодой человек, настолько зачуханный и грязный, что даже самые отвязные деды и черпаки брезговали с ним связываться, а работу ему доверяли самую грязную, которая, само собой, чище его не делала.
      Библиотека была так себе, бедноватая, в полном объеме в ней имелись только партийные и военно-партийные издания, начиная от уставов и заканчивая журналом «Коммунист». Понятно, что такой ассортимент не очень способствовал поднятию популярности этого очага культуры. И вот тут выясняется, что наш зачуханный салага кроме того, что он солдат Советской Армии является еще и сыном одного из работников Ленинки – самой большой библиотеки страны. Причем работник этот был не самым последним человеком в этой кладовой мудрости и макулатуры, а тогда еще и жуткого дефицита.
      Давно известно, что чиновники и военные, для того, чтобы пустить пыль в глаза начальству, не останавливаются ни перед чем. Были проведены определенные переговоры, и этот парень отправляется в командировку в город Москва сроком на десять суток! У нас у всех – слюньки до колен. Салага и полугода не прослужил, а ему уже отпуск на блюдечке с голубой каемочкой. Пусть даже под видом командировки. К мамке на пироги.
      Из командировки он вернулся с целым мешком – натурально! – книг. И хороших книг. Надо полагать, что наши командиры и их жены, ополовинившие мешок, долго мучились во время этого увлекательного культурного процесса.
      Как оказалось, библиотека время от времени списывает потрепанные читателями книжки, которые по правилам надлежало сдавать в утиль, но на практике они расходились по сотрудникам. У нас, как известно, чем выше занимаемый пост, тем больше у обладателя этого поста возможностей, в том числе для злоупотреблений. Но в том случае я мог только приветствовать появление в нашей библиотеке, состоящей из единственной комнаты и симпатичной библиотекарши, новых книг. Но ведь мог не только приветствовать, но и читать их. Что я и сделал.
      Читал я много и запоем, благо что имел возможность появляться в казарме, где не больно-то почитаешь, в любое время, даже после отбоя.
      Что такое лето на Украине? Кроме жары это еще и изобилие овощей и фруктов. Как начинается в июне черешня, так и прет это изобилие до самой поздней осени. Главное, чтобы этот пер не прошел мимо твоего рта. А когда попал по назначению, нужно следить, чтобы на расстоянии броска находилось место, где можно без помех справить свои естественные надобности. Кстати, в первоначальном варианте своего изобретения эту важную деталь я как-то упустил. Но что такое мелкие трудности перед напором творческой мысли! Впрочем, порой размер этих самых трудностей зависит от количества съеденного и расстояния до туалета.
      Ну, с черешней или грушами все более или менее понятно. Нужно хорошенько вымыть это дело, выложить на тарелку, положить перед собой книгу и – вперед. А арбуз? Не-ет, дорогие мои, тут другое дело! Совсем другое. Там же косточки, сок течет да и корки нужно куда-то девать.
      Но, как это всегда бывает с гениальными изобретениями, вмешался его величество случай. Снабженцы завезли новые кабинетные урны. Знаете, такие с педалью, при нажатии на которую открывается крышка. Отпустишь – крышка закрывается. Очень, очень удобная вещь.
      Итак, в чем суть моего изобретения?
      Для начала нужно обязательно сказать, что было бы крайне нежелательно, если б кто-нибудь засек меня на рабочем месте, то есть на боевом посту, не только пожирающим арбуз, но и читающим книгу. Хрен ли, спрашивается, ты тут делаешь, товарищ боец?! А оно мне надо было такие вопросы выслушивать, а тем более испытывать на себе следующие за ними оргвыводы! То есть требовалось, чтобы никто не мог меня, так сказать, взять на горячем. Или на холодном, потому что арбузы очень холодят!
      Все, суть.
      Арбуз режется на дольки, которые очищаются от косточек и ставятся в ряд на полку так, чтобы их можно было не только брать не глядя, но и в случае опасности прикрыть бумагой. Между ног ставится та самая урна с педалькой, под стул – обогреватель (арбуз все же здорово холодит, особенно поздним вечером), в руки берется книга и – культуру в массы.
      Однажды я таким макаром умял арбуз килограмм на десять. И вот тут-то и понял, что в моем изобретении есть упущение в виде унитаза. Но, согласитесь, жрать арбуз на толчке, тем более в условиях армии, как-то не комильфо.
      Расстояние до ближайшего сортира не превышало двадцати метров. О, как я их преодолевал! То бежал, то замирал, всеми силами удерживая в себе арбузную мякоть. То опять рвался вперед. Финиш был не таким скорым, как хотелось бы, но зато бурным.
      Так что дерзайте, талантливые и смелые, изобретайте. И обязательно испытывайте свои изобретения.
      Эх, армия, армия, чудное место. Не в том смысле, в котором А. С. Пушкин говорил «Я помню чудное мгновенье». А в том, какое получается, если ударение сделать на втором слоге. Чудес там хватает. Собственно, об одном таком я и хотел поведать.
      Некоторое время, месяца три, что ли, а может и четыре, я исполнял должность почтальона. Блатная, должен сказать, должность.
      Казалось бы, что хорошего? Идешь до почты пешком, в любую погоду, а это километра два-три, там помогаешь разбирать газеты, потом их и письма складываешь в вещмешок и топаешь обратно, чтобы уже в казарме раздать все это адресатам.
      Но тут надо учесть вот что. Часть наша располагалась не в чистом поле, а как бы в составе поселка радистов, в котором имелось несколько домов, клуб, почта и некоторые другие здания. До ближайшего города километров тридцать-сорок. Поэтому понятно, что увольнения за пределы части, я имею в виду одиночные, у нас не практиковались. Куда ходить-то? Если в клуб – то строем, хотя и это было глотком свежего воздуха. Если в город – тоже, так сказать, коллективным образом. Словом, коллектив окружает тебя днем и ночью, изо дня в день, из месяца в месяц. Поэтому выход за забор хотя бы на час-полтора ощущался как подарок судьбы. Ну а потом кто такой почтальон в армии? Это человек, который приносит тебе весточки из дома, которых ждут там все, без исключения. Так что это еще и определенный социальный статус.
      Но, собственно, разговор не об этом.
      Познакомился я там с одной девушкой, которая прибыла из города на замену начальнику почты, ушедшему в отпуск. Такая у нее была должность – замещать отпускников в разных почтовых отделениях. То есть за год она меняла одиннадцать рабочих мест. Та еще работенка.
      Ничего такогомежду нами не происходило, мы просто болтали, так как были почти ровесниками. Наверное, сыграло свою роль притяжение разных полов.
      Месяц прошел, она уехала, но мы потихоньку переписывались. О чем можно писать человеку, которого практически не знаешь? Да так, ничего особенного. Пустой треп, не больше того.
      Проходит какое-то время, чуть ли не год, я уже давно не почтальон, и вдруг она пишет, что у нее тогда-то день рождения и она меня приглашает. Ну бред! Кто меня отпустит к ней в город на день рождения, то есть пьянствовать?! Не сало же есть с галушками.
      Проходит сколько-то дней, может, неделя, и я – так, между прочим, без всякой надежды – говорю своему начальнику об этом письме. И показываю его. Вот адрес, вот дата, подпись и все такое.
      – А чего, – говорит он. – Нормально. Хочешь съездить?
      – Да неплохо бы, – даже растерялся я.
      – Все, решено. Готовься.
      И в субботу я отправился в увольнение в город Николаев!
      Там я впервые попал в настоящую украинскую хату. И попил украинского самогона. Не много, но все же.
      Сколько-то времен мы просидели за столом. Час, два. Пьяным я не был, так, пару рюмок выпил. Но самогонка, как оказалось, имеет очень стойкий и резкий запах. Возвращаться с ним в часть было нежелательно. Но у меня были две вещи – время, способствующее уничтожению алкоголя в организме, и фруктовая жевательная резинка из Таллина, которая, по идее, тоже должна была способствовать. Как мне казалось.
      Ну, посидели мы за столом, главном образом молодежь, и решили прогуляться. Выходим на улицу…
      Надо сказать, что это была самая окраина города, куда даже трамвай не доходил. Такая самая натуральная сельская улица.
      Выходим мы, значит, из ворот, я зачем-то сую в рот жвачку и закуриваю вместе с другими ребятами, и вдруг вижу невероятное. Военный патруль. Майор и два солдата. Не лейтенант, даже не капитан, а майор! Это первое. И второе – откуда они тут взялись?
      Майор подзывает меня к себе, я, выбросив окурок, шлепаю к нему, стараясь обходить лужи, представляюсь. И, самое подлое, пока я вот так шлепал, жвачка у меня во рту рассыпалась в песок. Натурально! Может, это у нее такая реакция на украинский самогон, не знаю. Но по пути к майору я лихорадочно распихиваю этот песок за щеки так, чтобы он хотя бы не мешал мне говорить. Почему бы не выплюнуть, подумает кто-то. Не знаю. Неудобно, наверное, было перед майором плевками заниматься.
      Подхожу, отдаю честь, представляюсь и отдаю ему документы – военный билет и увольнительную.
      – Почему в зимней форме, товарищ солдат? – спрашивает.
      Да у нас вся часть уже в зимней форме. Потому что холодно. Потому что командир приказал.
      И тут мне в голову приходит спасительный ответ, позволяющий говорить мало – проклятая жвачка! – но веско.
      – Московский военный округ, товарищ майор!
      Наша часть действительно относилась к МО, в которым сезонные изменения в одежде и прочем происходят по иным, нежели на Украине, приказам и, естественно, срокам. То есть на зимнюю форму одежды переходят недели на две раньше, чем части тогдашнего Одесского военного округа.
      Майор понимающе кивнул, мне даже показалось как-то по-свойски, возвращает мне документы, козыряет и произносит загадочную фразу:
      – Если вас будут проверять, скажите, что вас проверил патруль с Кульбакино.
      Что это означает – по сей день не знаю. Типа пароля, что ли? Мол, все в порядке, это наш, его не трогать. Или что другое? Нет, не знаю.
      – Есть!
      Делаю поворот кругом и оказываюсь нос к носу с двумя парнями, за которыми еще несколько минут назад я сидел за столом. Оказывается, все это время они стояли у меня за спиной. Их трое и нас, получается, трое. Да поддатые. Да место глухое, деревенское.
      Потом я минут пять выплевывал изо рта этот песок, оказавшийся больше похожим на кашу-размазню с непонятными вкраплениями. Признаюсь, что больше я ту жвачку, кажется называлась она «Калев», никогда в рот не брал.
      Мы всей компанией, точнее, молодежной ее частью, отправились в центр, где побродили, а незадолго перед моей посадкой на автобус распили еще бутылку какого-то вина.
      В часть я добрался благополучно и вовремя, не приближаясь к дежурному близко, доложил о своем прибытии, сдал парадку в каптерку и постарался найти в казарме такой угол, чтобы не попасться на глаза отцам-командирам, кто бы они ни были. Дело плавно шло к отбою, когда меняя разыскал дневальный. Мол, тебя на КПП ждет твой начальник. А время – десятый час. Что ему надо? Да я еще с перегаром. В быстром темпе поласкаю рот зубной пастой и выхожу на КПП. Мол, здравия желаю, вот он я, все в порядке, что случилось?
      И тут он меня огорошивает.
      – Хочешь в кино? Прямо сейчас?
      Ё-моё! Да чего бы мне не хотеть сходить в поселковый клуб?!
      – Хочу!
      Он тут же связывается с дежурным, мол, забираю своего воина до двенадцати ноль-ноль, я убегаю за шинелью, и через пять минут мы с ним идем в клуб. По дороге я стараюсь побольше курить и дышать в другую сторону. Приходим в клуб, а там… Там не только гражданское население кино пришло смотреть, но и половина наших офицеров, включая высших! Во попал!
      Ну сели мы рядышком, я весь сеанс прилежно дышу в сторону, сеанс закончился, а через какое-то время я оказываюсь в родной казарме. Два увольнения за день! Такое только в сказке случается.
      Я бы не стал рассказывать эту историю, если бы она не имела продолжения.
      Через несколько месяцев у нас происходит ЧП – какой-то солдат напился и его на этом ловит командир. Далее следует гауптвахта и некое поражение в правах. В общем, как обычно. Мы этот эпизод мирно обсуждаем с моим начальником за партией в шахматы, и я выдаю тираду вроде того, что вот, де, лопух, попался. А я – помните? – полтора часа просидел рядом с вами в кино, и вы ничего не почувствовали. Мол, вот какой я молодец.
      И получил.
      – Да я чуть не задохнулся от твоего перегара!
      Ну какая тут может быть мораль, когда речь идет о воинском братстве и взаимовыручке? Подстраховал меня начальник да и себя тоже. Спасибо за науку, вот такая мораль.

      Один мой хороший товарищ, назовем его Белов, читая эти записки, заметил, что, если им верить, то все такоепроисходит либо в армии, либо по пьяни. Я не мог с ним не согласиться, резюмировав, что происходящее по пьяни в армии далеко не исключение, взамен чего получил вот такую историю.
      Одна тысяча девятьсот девяносто первый год, май месяц. Тогда еще живой Советский Союз выводит из Германии свои войска. Лейтенант Белов, год назад окончивший военное училище, получает приказ возглавить один из караулов, сопровождающих эшелон с воинским имуществом, большая часть которого составляют машины с аппаратурой спецсвязи и средствами радиолокационного обнаружения. Все секретно.
      Погрузка в Германии проходила в страшной суете и спешке, что всегда сопровождается неразберихой и всяческими ошибками. То есть бардак. Загружали все – от оконных рас до бетонных столбов с колючей проволокой, потому что предупредили, что часть не просто передислоцируется на Дальний Восток, а фактически едет в чистое поле. Кстати, потом все это пригодилось, вплоть до последнего гвоздя.
      Это был, как говорят летчики и военные, крайний эшелон. Если выражаться языком гражданских, то последним из трех, на котором вывозилась матчасть данного воинского подразделения. Поэтому понятно, что в этот эшелон до самой последней минуты что-то подвозили, довозили, докладывали. Был там такой водитель литовец. Безотказный, хороший парень. Ночью его разбуди – «Надо!» – сядет и без слов поедет. Вот он-то и довозил последние крохи из места дислокации к эшелону на почти новом ЗИЛ-131. Мотался туда сюда как челнок, спал урывками. Но его с машиной оставили последним, потому что всю остальную технику уже поставили на платформы.
      Тепловоз уже гудит, караул уже в теплушке, последнее «прости», сопроводительные и путевые документы только что не закидывают в теплушку в тот момент, когда состав дергается, готовый тронуться с места. И трогается.
      Помните, наверное, документальные фильмы 1945 года, когда радостные воины-победители, возвращаясь домой, почти висят на таких перекладинах, перегораживающих вход в теплушки? Ну, здесь то же, только теплушка железная, немецкого производства. Ну, о ней позже.