Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Церковь в мире людей

ModernLib.Net / Религия / Кураев Андрей / Церковь в мире людей - Чтение (стр. 15)
Автор: Кураев Андрей
Жанр: Религия

 

 


– Но ведь можно совмещать и ту, и другую радость: и радость сексуальную, и радость прощения.

– Конечно, можно. Но о радости прощения я напомнил лишь потому, что мы говорим о людях, еще не имеющих религиозного опыта. И поэтому важно было в их, светском, опыте, указать нечто, что является подобием опыта духовного. Так что это не более, чем подобие. И если радость душевная совместима с радостью случайного секса, то радость духовная (а она – самая сильная и самая человечная) – нет.

– Так что же, несовместимо собирание радостей земных и небесных?

– Пожалуй, если говорить именно о собирании, сознательном и постоянном стремлении, то – да. Хотя мне самому, может быть, и хотелось бы, чтоб реальность в этом отношении была бы другой. Мне хотелось бы, чтобы можно было пребывать на горе Фавор, в окружении несказанно—радостного Божественного света и с полнотой радости в сердце – и при этом быть окруженным, например, целым гаремом… Чтобы земное и небесное легко и без потерь совмещались друг с другом.

Но скудный опыт мой, огромнейший опыт Православия и весьма разноречивый и разнокачественный духовный опыт других религий согласны в одном: собирание духовных радостей немыслимо без аскезы. Если вы хотите достичь чего—то высшего, то вам придется в чем—то себя ограничивать.

Конечно, посещение горним светом возможно и в состоянии брачном, и в состоянии даже не вполне чистой внебрачной жизни. Зарницы блещут порой в самых неожиданных временах и пространствах. Но постоянное пребывание в этом свете – оно требует умения говорить "нет" даже самому себе, даже самым как будто бы законным стремлениям своего естества…

Поэтому для тех, кто хочет "быть совершен" – для тех путь ясен: раздай имение свое… иди за Мной… не смотри с вожделением… Путь святости – это путь аскезы. Хотя в Православии человек имеет право не быть идеальным. Монашество – путь дивный (хотя и очень опасный). Но кроме монастырского, есть еще и домашнее Православие. И даже у Марины Цветаевой (а кто может указать большего ненавистника мещанского быта, уюта и условностей!) однажды вырываются такие строчки: "Ибо нужно ведь хоть кому—нибудь крыши с аистовым гнездом. Счастья – в доме, любви – без вымыслов, без вытягивания жил…". Радость земная и радость небесная могут соседствовать. Или как это говорится в "Братстве Кольца" Толкиена – "Хорошо знать, что где—то кто—то уверенно стоит на собственной земле, даже если этот кто—то – не я".

Вопрос в том – что именно человек "собирает". Чем больше заставлена комната – тем пыльнее и мутнее окошко…

Церковь выступает против того, что сегодня называется свободной любовью, не потому, что мы хотим всем навязать нашу дисциплину, наши правила жизни, и не потому, что мы хотим уменьшить количество радости. Совсем наоборот – мы хотим, чтобы человек обрел подлинную радость – радость любви. Христос говорит: “Радость ваша да будет совершенна”. Мы просто хотим, чтобы это была совершенная радость, человеческая радость, радость выше—чем—животная…

– Как вы считаете, почему молодые люди в наше время уходят в монастырь?

– Это совершенно естественно. Юность – это пора, когда нужно дерзать. Когда человек, если он настоящий человек, ищет смысл для своей жизни, оправдание своей жизни. А оправдать ее, придать ей смысл может только то, что может придать смысл даже смерти. То есть то, чему не страшно свою жизнь пожертвовать. И поэтому идея монашества – это вечная идея.

Чтобы уйти в монастырь, нужна серьезная решимость. Современный мир страдает от собственной нерешительности и поэтому способен лишь со стороны любоваться людьми, умеющими принимать решения: экстремальщиками и экстремистами. А стать монахом – очевидный риск. И чем более жестко закрыты ворота монастыря, тем больше это оплеуха обществу. В православной традиции монашество переживается не как бегство и уход от проблем. Это сродни "иду на вы" Святослава. Человека, идущего в монастырь за убежищем, не примут. В монастырь нельзя идти, отталкиваясь, должно быть позитивное притяжение.

– А в чем эта идея монашества состоит?

– Наверно, ответ на этот вопрос естественно начать с Неба, с Бога… Но я все же поведу речь от земли. От сапог. Вот мы привыкли, что пресловутые смазные сапоги – это символ профессионального православного патриота. И монахи всегда в них ходят.

Кажется, что это тяжкая дань традиции: тяжело, неудобно! А оказывается (по свидетельству самих монахов), эта обувь с высоким жестким голенищем принимает на себя часть веса и тем самым спасает от варикозного расширения вен и от тьмы других болезней. Так что первую половину жизни ты носишь сапоги, вторую – они носят тебя. И так во всех иных монашеских ограничениях.

Монашество – это ведь… это как плотина. Как вода сначала сдерживается плотиной, копится за ней, но затем и перехлестывает через нее на более высоком уровне, так и человек поднимается над ограничениями, которые он себе ставит. Можно уйти вниз и начать эту плотину подмывать, а можно через нее перелиться – и тогда тебе доступно все. Принцип церковной жизни прост: стань святым – и делай что хочешь. Ограничения же просто указывают направление для роста: вверх. Без ограничений… это, понимаете, как если бы вы стали опираться на мягкий костыль. Костыль должен быть твердым – и так же тверды должны быть границы, вами себе поставленные. Ведь это ваш добровольный выбор, в конце концов: выбор направления роста. Печальнейшая из альтернатив – это никуда—не—направленное разбухание.


– Отец Андрей, в школьных и студенческих сочинениях на тему “Нравственна ли свободная любовь?” сразу бросается в глаза, что нравственность воспринимается исключительно как система запретов, причем такая, которую каждый для себя определяет сам. Тогда как любовь настолько сильнее всяких табу, что просто сметает все рамки – и правильно делает…

– Православие понимает все совершенно иначе. Нравственность в христианском представлении во многом связана с идеей обновления совести – от сожженной совести к обновленной, преображенной совести, которая может подсказывать, в чем на самом деле смысл – смысл твоего поступка, смысл этого дня, смысл твоей жизни.

Только для людей с больной совестью совесть есть нечто осуждающее. Тогда совесть не столько подсказывает, что нужно делать, сколько говорит: “Знаешь, так делать все—таки нельзя”. Но это как раз есть признак атрофии нравственного чувства.

А Если в человеке жива нравственная интуиция и есть у него пережитой и осознанный не то, что "смысл жизни", а скорее, смысл на всю жизнь… Иными словами – это такой смысл, к которому можно было бы обращаться каждый день, а не только раз в год. Вот тогда нравственность носит положительный характер, а не отрицательный. Тогда человек дорастает до того состояния, о котором в Евангелии Христос говорит: “Когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая”. Тогда добро и свет настолько естественно струятся из человека, что ему даже не надо как—то особо задумываться над тем, как поступить – так или иначе. Как о таких случаях точно сказал Высоцкий – "Мой путь один, всего один, ребята. Мне выбора, по счастью, не дано!" (а у другого советского барда было сказано: "Лучше быть нужным, чем свободным").

Если у человека такое состояние души, тогда следование нравственным предписаниям оказывается не ограничением, но творчеством. Тогда этическая жизнь человека перестает быть слаломом между запретными столбами и становится тихим излучением сердечного света.

Вот здесь мне кажется главная разница между православным опытом нравственного богословия и светской этикой. Светская этика представляет собой набор именно запретов: “Того не делай, этого не делай”, а почему – на светском уровне всегда очень тяжело объяснить. (Почему? – Ну, нельзя и все!) Православный же может пояснить, что человек может потерять, а что он может приобрести. Смысл этого различия кроется в том, что в Православии есть установка на внутренний, личный опыт человека, а не на некую социальную санкцию. Ориентация не на то, что там общество скажет (учителя, родители, газеты), а на то, что где—то в твоем сердце появится свой внутренний свет, своя духовная радость.

– Отец Андрей, расскажите, пожалуйста, о самом страшном грехе – об убийстве любви.

– Православная Церковь не очень охотно употребляет слово “любовь”, чтобы оно не затиралось. Бывает тошно читать западных проповедников, которые пользуются словом “любовь” слишком часто. Православная традиция более целомудренна. Скажем, в классической монашеской книге "Лествица" преподобного Иоанна Лествичника перечислено тридцать степеней восхождения в Царство Божие. Последняя из них называется "любовь". Начинается она с фразы: "Тот, кто дерзает говорить о любви, дерзает говорить о Боге".

Убийство любви прежде всего происходит через гордыню и осуждение. Чтобы избежать превознесения, нужно просто почаще смотреть вверх. Вот старая история (из Древнего Патерика): приходит к старцу человек и спрашивает: "Что означает быть смиренным? – Старец говорит: Скажи, пожалуйста, у себя в деревне кем ты себя почитаешь? – Я – первый человек, самый богатый, знатный, уважаемый. – А если ты поедешь в уездный центр, ты кем там будешь? – Там я буду одним из самых уважаемых горожан. – А если ты поедешь в губернский центр, кем ты там будешь? – Тоже одним из уважаемых горожан. – А если поедешь в столицу? – Наверное, я буду себя ощущать плебеем. – А если зайдешь в царский дворец? – Там я буду ощущать себя ничтожнейшим из слуг. – Так как же ты должен ощущать себя перед лицом Бога, Царя царей? А перед Его лицом мы ходим всегда".

Так что если ты смотришь вверх, помнишь о Боге, ты уже не будешь превозноситься. Перед Богом ты и тот, кого ты ставишь ниже себя, равны. А по замыслу Божьему, может быть, той душе еще больше предназначено, чем тебе.

– Почему такая, казалось бы, вполне нравственная и полезная программа, как программа полового воспитания школьников, со стороны Церкви вызывает довольно резкое неприятие?

– Во-первых, уже из американского опыта видно, что такие программы не делают общество даже физически более здоровым: статистика показывает, что со времени введения подобных программ в американских школах число венерических заболеваний там не уменьшилось, а возросло. Возросло также число изнасилований и подростковых абортов. Американцы это заметили и отреагировали. И вот – именно в то время, когда в России пробуют ввести “половое воспитание”, конгресс США голосует за выделение миллионов долларов на проведение в американских школах программы воспитания в духе целомудрия.

Что же касается введения программы полового воспитания в наших, российских школах, то мне кажется, что это еще один шаг на пути к расчеловечиванию. Потому что человек не может быть человеком, если у него нет какой—то тайны. И конечно же, одна из главных тайн подростков, их маленький секрет, который они прячут от взрослых, это то, что они уже взрослые. Они уже не дети, они уже “все знают”. И для мира подростков как раз характерна стеснительность в этих вопросах.

В публичной бане без штанов будут ходить или маленькие дети, или взрослые мужики. Подросток же ни за что с себя плавки в бане не снимет. И вот эти сеансы массового раздевания – пусть даже на уровне слов, картинок – это разрушение естественной потребности человека в тайне. Ведь все—таки не случайно сексуальная сфера в самых разных традициях, совершенно далеких от пуританства, весьма далеких от христианства, всегда была окружена системой разнообразных табу. Именно эта область почему—то всегда воспринималась как имеющая прямое, непосредственное отношение к религии. А где религия – там мистика, там тайна.

Посвящение во взрослые всегда было таинством, а не просто раскрытием давно всем известных сексуальных секретов. В упомянутых же программах с самого начала предлагается заведомо профанный, бесчеловечный язык – язык чистейшей механики, физиологии… Вместо тайны любви речь идет о секретах секса.

Сегодня в России более чем достаточно источников для желающих подростков узнать все, что их на эту тему интересует. Более чем достаточно всевозможных книг, журналов, видеопродукции. Поэтому совсем не обязательно вводить все это в школе. Кроме того, у массовой школы есть такой талант – убивать все, чего она касается. Будь то Пушкин, будь то закон Божий. Если хотите, чтобы было воспитано поколение атеистов – введите обязательный Закон Божий. Хотите воспитать поколение импотентов – введите школьное половое воспитание.

И, знаете, при виде обилия рапсовских[125] агиток с рекламным слоганом «Твой друг – презерватив», приходит на ум народная мудрость: скажи мне, кто твой друг, и я скажу – кто ты…

– Но ведь смысл данной программы, как я понимаю, в том – что “раз все это естественно” – значит, все это необходимо знать…

– Я просил бы помнить, что слова "естественный", "естество" имеют два совершенно разных смысла, в зависимости от того, употребляются ли они в богословском контексте или в светском. В богословской речи естественным называется то, что происходит по Богозданному естеству человеческому.

Одним словом, естественно то, что делает Христос (о том, каким был Адам до грехопадения мы знаем слишком мало). Только во Христе мы видим восстановленное человеческое естество. Это и есть христианская норма. А в светском языке естественно – это то, что массово и обыденно. Поэтому для Православия естественна святость, для массового лексикона сегодняшнего дня естественен, в общем—то, порок. На языке Православия естественно то, что мы называем идеальным, то что редко. Ну, а поскольку светский язык всегда имеет ввиду естество “оживотившееся”, естество человека падшего, то естественными объявляются падшие, массовые состояния, а массовость всегда склонна извинять себя.

– Что же в итоге получается, что в мире все так мрачно: и грех с пороком естественны, и о нравственности не имеем верного представления? В принципе не представляем, что имеется в виду под нравственностью в Православии?

– Нет, я считаю, что представляем себе. Потому что нет на свете такого человека, даже очень юного человека, у которого не было бы опыта жизни в добре. Может быть, всего несколько минуток в его жизни – но они все же были… А ведь быть верующим – это означает быть верным самым светлым минутам своей жизни.

Наша жизнь полосата независимо от того, год тигра на дворе или какой—нибудь другой год. Да, бывают у нас периоды какого—то оскотинения. Но даже в эти минуты, которые на языке Православия называются окамененным нечувствием, в эти минуты все равно надо хранить верность лучшему, которое уже было и которое ты желаешь вернуть в свой обиход. Действовать так, как ты поступил бы в ту высшую минуту, в том состоянии, когда ты был духовно одержим добром и светом, когда ты был настигнут радостью – это и означает быть верующим.

– Почему Православная Церковь осуждает секс, как способ получения удовольствия? Ведь научно доказано, что подавление сексуальности делает человека злым и агрессивным.

– Честно говоря, я в этом сильно сомневаюсь. Я не могу сказать, что современные подростковые компании, в которых, как раз, секс не столько подавлен, сколько сам подавляет, менее агрессивны, чем приверженцы более сдержанной линии поведения.

Вопрос о сексе – это вопрос о свободе человека: или твои гормоны управляют тобою, ударяют тебе в голову и тогда ты думаешь уже не головой, а какими—то иными своими органами. Или ты – человек. И как человек, не просто повинуешься инстинктам, и твой поиск – не "с кем спариться". Человек должен любить не тело другого человека, а самого человека, целостного, тело и душу. И он должен нести ответственность за результаты своих действий. А самое главное – христианство дорожит любовью. Но когда сегодня юноша говорит девушке "я тебя люблю", то в 90 случаев из 100, в переводе на русский язык, этот Ромео просто хотел сказать своей Джульетте: "слышь, я тащусь от тех ощущений, которые я испытываю в твоем присутствии". В современной молодежной культуре "я тебя люблю" означает "я тобой пользуюсь". То есть мне нравятся мои ощущения, я от них балдею, а ты для меня – просто стимулятор этих ощущений. И это не любовь, а всего лишь одна из форм эксплуатации человека человеком.

– Феофан Затворник говорил, что «Любовь, проповедуемая миром сим – болезнь. И опасна она тем, что больному хочется болеть до безумия». Наша повседневная жизнь подтверждает – диагноз прежний, и с каждым днем болезнь прогрессирует.

– Для того чтобы понять эти слова надо вспомнить церковное значение слова "страсть". Страсть в церковном смысле – это не сильное чувство, не влюбленность, не страдание. Страсть – это то, что в грамматике передатся с помощью страдательного залога. То есть то, что вторгается в мою жизнь, а не то, что я делаю. Действительно, любовь в этом смысле – это страсть, как то, что владеет мною. И человек влюбленный действует не замечая, что иногда чем—то странным управляем, а не сам собою руководит. Видимо, об этом измерении чувства влюбленности, о том, что там появляется элемент несвободы и неосознанности, подобное состоянию медиумичности, пассивности, и сказал свт. Феофан как о болезни.

– Может ли гомосексуалист стать православным священником?

– Боже, ну, как отвечать на такой вопрос? Даже если бы вы спросили меня – "а может ли гетеросексуалист стать священником" – и то ответить было бы трудно. Настолько эти лексиконы из разных миров…

Поэтому, кстати, и нельзя ответить простым "нет". Да, церковные каноны однозначно определяют гомосексуализм как деяние, несовместимое со священным саном. Но в том—то и неясность, что каноны (нормы права, законы) говорят именно о деяниях. На языке церковного права гомосексуалист – это человек, совершивший определенное деяние. На языке же современной психологии гомосексуалист – это человек с гомосексуальным влечением. Значит, сегодня это слово понимается более широко.

Отсюда и неясность: поскольку каноны говорят о действиях, а не о помыслах, то можно ли безусловно распространять определения церковных канонов на людей, еще не совершивших гомосексуальных поступков и зарекшихся от их совершения? Может ли канон, право наказывать за помысл, регулировать чувства?

Не во всех своих мыслях человек свободен. Что—то в него всевается "лукавым". Что—то определяется психическими травмами и впечатлениями детства (как раннего, так и подросткового). Если человек, заметив в себе гомосексуальное стремление, пугается его, оценивает его негативно, кается в нем и не допускает себя до соответствующих деяний – то с точки зрения христианства это прежде всего аскет. Он победил свой помысл, хотя до конца еще и не искоренил его (а какой вообще греховный помысл можно до конца искоренить?). За что же его наказывать?

А ведь такая борьба бывает и у святых. Даже искренний, даже святой христианин может быть стужаем этим искушением: "Вопрос: Помысл говорит мне, чтобы я беседовал с братом, к которому чувствую влечение, когда его вижу… Ответ: Брат! И я в юности моей многократно и сильно бывал искушаем бесом блуда и трудился, подвизаясь против таких помыслов, противореча им и не соглашаясь с ними… Брань сию упраздняет непрестанная молитва с плачем… Да не расслабят тебя бесы, чтобы обращать внимание на брата, которым завлекаешься, или беседовать с ним, но если тебе и случится нечаянно с ним сойтись против твоего желания, удержи взор твой со страхом и благопристойностью, и не слушай внимательно его голоса… Скажи помыслу твоему: вспомни страшный Суд Божий и стыд, который постигнет тогда" (Вопросы преп. Аввы Дорофея и ответы старца Варсонуфия Великого, 7).

Как видим, блудный помысл такого типа сам по себе, раскаянный и не воплощавшийся в блудных действиях, в этом случае не стал канонической преградой для поставления в игумены. Тем более, что человек не всегда всецело и единственно ответственен за свои мысли: худшие помыслы могут в него всеваться врагом рода человеческого.

Вот обычный мужчина. У него есть обычное мужское чувство влечения к женщине. Но это не значит, что он должен на всех набрасываться. А если он в добрачном состоянии (семинарист) или монах, то он обязан вести целомудренный образ жизни. Если у тебя, по каким—то причинам (физиологическим, психологическим или иным – не хочу вдаваться в дискуссию о причинах гомосексуализма) сформировалось влечение к особям собственного пола – это не означает, что ты должен капитулировать перед этим влечением.

Борись. И если победишь, если сможешь контролировать это свое влечение, то сможешь стать священником. Только в том случае, если под "гомосексуализмом" понимать влечение к людям своего пола, а не только сексуальную практику, можно сказать, что человек, у которого это влечение есть, но он не доводит свой гомосексуализм до практики, может стать священником.

И еще один поворот судьбы возможен в связи с этой печальной тематикой. – А что, если человек уже стал монахом, священником, и лишь затем обратил внимание на реальную структуру своих сексуальных впечатлений и осознал себя в психологическом смысле гомосексуалистом? Узнав в себе этот "зов" и с ужасом признав его реальность, он приходит на исповедь к духовнику и говорит, что вот такая мысль вторглась в его душу. Должен ли духовник требовать от такого человека отказа от священного сана? Мне кажется, что нет.

Церковные же каноны со времен ап. Павла как раз не делают различия между блудными грехами "естественными" и "противоестественными". И о блудниках сказано то же, что о мужеложниках: "Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют". (1 Кор. 6, 9—10).

Каноны Отцов также приравнивают один грех к другому. "Любодеяния посвященных Богу… Мужеложники и скотоложники, и убийцы, и отравители, и прелюбодеи, и идолопоклонники – того же осуждения достойны. Поэтому правило, какое имеешь о прочих, соблюдай и о сих… Явившему неистовство в мужеложестве время для покаяния да расположится сообразно времени беззаконновавшего прелюбодеянием" (Правила Василия Великого 6, 7, 62; аналогично 4—е Правило св. Григория Нисского).

Св. Иоанн Постник снижает епитимьи (почему – он говорит в своем 3—м правиле) за блудные грехи с 15 до 3 трех лет – причем опять же не отличая прелюбодеяния от мужеложства (Пр. 20 и 29). (Епитимья – это время или отлучения от Причастия или же особых духовных упражнений: посты, поклоны…).

У того же канониста мы встречаем ограничение действий канонов: "Действие на сердце нечистых помыслов, если грех еще не содеян, не подвергается епитимии… Сочувствие сердца с помыслами очищается двенадцатью поклонами… Борьба со страстями бывает достойна или награды или наказания" (Правила 4,5 и 6).

Сама сексуальность человека таит в себе риск падения. Духовник знает это. Знают это и каноны. Поэтому помыслы не наказываются (хотя к борьбе с ними человек, конечно, призывается).

Вот послушник пришел на исповедь перед своим монашеским постригом. Завтра вечером он даст обет девства. Есть в нем помыслы, которые, если они воплотятся в реальные дела, окажутся несовместимыми ни с наследованием Царства Божия, ни с монашеством, ни со свяществом? – Конечно, есть. Но именно для того, чтобы не оказаться плененным ими, он и прибегает к помощи старца, и объявляет им войну.

Можно ли быть уверенным, что он всегда останется столь же чистым, как в минуту этой своей исповеди и в день пострига? – Нет: такой уверенности ни у игумена, ни у духовника, ни у епископа, давшего благословение на этот постриг, быть не может.

Так что любой постриг или хиротония – это риск. Но ведь есть и надежда, что "Богу содействующу" юноша пройдет начатый им путь без самых страшных падений. И в этой надежде его постригают и рукополагают.

И право на эту надежду имеет любой человек, желающий освободиться от тирании помыслов и стать господином своего сердца.

– Что делать девушке, если юноша признался ей в любви, видит ее как будущую жену, а она относится к нему как к брату?

– Так, может быть, самая прочная семья и получится. Сегодня считается, что лишь обоюдная страстная влюбленность должна соединять семью. Не знаю: хорошо это или плохо. Но традиционная православная семья никакой влюбленности как условия своего создания и существования не подразумевала. Конечно, мне не верится, что наши благочестивые предки в период брачного поиска были озадачены идеей своего спасения: "а женюсь—ка я ради спасения души на Марфутке!". Но и сумасшедшая голливудская влюбленность вряд ли была нормой. В большинстве случаев основой брака был здравый расчет (прежде всего родителей).

… Сейчас идут дискуссии о том, как относиться ко дню святого Валентина. Я как—то высказал идею о том, что если что—то плохо лежит, то это надо брать. Надо просто воцерковлять, приватизировать этот праздник, говорить: это наш праздник, наш святой, а потому давайте все в этот день молиться святому Валентину об умножении любви… В ответ же один батюшка мне так мудро отвечает: "Отец Андрей! Вы путаете понятия: любовь – это одно, а влюбленность – другое. Святой Валентин – покровитель влюблённых". Ну, полагаю, что если я эти состояния путаю, то скорее всего вместе со всей молодежью (а, значит уж с нею—то мы в таком случае говорим на одном языке). Во-вторых, Проповедь священника в этот день к пришедшим в храм "влюбленным" могла бы говорить как раз о любви…

Но с точки зрения аскетики, древней церковной книжности, и в самом деле трудно было бы сказать хоть что—то доброе о влюбленности. У Отцов (вспомните среди них хоть одного семейного и многодетного священника и при этом не мученика!) вообще трудно найти советы о семейной жизни, а уж тем более о времени брачного ухаживания. Отцы Церкви о влюбленности молчали, а пары тем не менее составлялись. И получали благословение Церкви.

В церковной среде как только заговоришь о покровителе влюбленных, сразу слышишь: "А у нас есть Петр и Феврония". Я сам когда—то имел неосторожность эту идею выдвинуть, пока не прочитал всерьез их житие. Да какая же там влюбленность?! Они вместе спасаются, акафисты читают. Об их супружеской любви друг ко другу в Житии просто нет НИ СЛОВА! Они "любили чистоту и целомудрие". Подчеркнутое житийное напоминание о том, что и в браке они жили целомудренно, отсутствие каких бы то ни было упоминаний об их детях склоняет к мысли, что брак их был "белым"… Есть еще фольклорная повесть о Петре и Февронии – там побольше влюбленности, но все равно мало. Да и праздник их всегда приходится на Петров пост – 8 июля.

Конечно, влюблялись православные люди и во II веке, и в Х—м, и в XVI—м. Но это оставалось где—то за гранью церковного учения и контроля. И поэтому я не могу предложить вам готовую цитату: "Св. Иоанн Златоуст о влюбленности сказал, что влюбленный юноша должен признаваться девушке в своих чувствах вот так, а девушка, согласно Типикону, должна ему отвечать следующее". Нет такого в Типиконе.

В контексте Вашего вопроса это означает прежде всего, что отношение девушки к любящему ее юноше как к брату не является каноническим препятствием к их браку.

ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА

Вот уже десять лет, как в середине февраля в церковной периодике и в приходских проповедях появляется особая тема: тема предостережения от празднования "дня святого Валентина". Не наш, мол, праздник…

Странно: сам праздник назван не "днем стахановца" и не "днем леса". Он носит церковное название и напоминает о христианском святом – а Церковь призывает его не праздновать…

Разберемся сначала с формальным поводом к празднику. Тем поводом, который и отражен в его названии.

Был ли такой святой на самом деле?

Да, св. Валентин жил в итальянском городе Терни в III веке и был казнен 14 февраля 270 г.

"Наш" он святой или католический?

Наш. Все святые, совершившие свой подвиг в Западной Европе до 1054 года, то есть до даты разрыва Православия и Католичества, – это наши, православные святые.

Но может, хоть и жил он в православные времена, но только католики осознали его святость и святым он является лишь по католическим, но никак не православным критериям?

Нет, Валентин в лике святых был прославлен задолго до разрыва Запада и Востока. Обычно говорят, что эту канонизацию совершил римский папа Геласий в 494 г.

Возможно, что Валентин, воспоминаемый 14 февраля, уже известен нашему календарю – как священномученик Валентин Интерамский (или Италийский); память его совершается 12 августа по новому стилю (30 июля по старому).

Но вполне может статься, что это другой человек, о котором мы до сих пор ничего не знали.

Ничего странного в этом нет: даже в почитании самого знаменитого святого – Николы Чудотворца – произошла "накладка". В тексте его жития соединены эпизоды из жизни двух несомненно разных людей, один из которых жил на рубеже III—IV веков, а другой – в середине VI столетия. Первый страдал при языческом императоре Диоклетиане и уже в весьма зрелом возрасте присутствовал на Первом Вселенском Соборе в 325 году. Но он не мог посещать собор Софии в Константинополе (построенном в VI веке) – хотя автор жития и понуждает своего героя к такому благочестивому поступку[126].

Недостоверен и житийный рассказ о путешествии св. Николая Мирликийского в Святую Землю. Блаженный Симеон Метафраст в Х веке так описывает его паломничество в Палестину: "святой направляется к гробу Господню и к честной Голгофе, где нас ради вкопан спасительный крест. Ночью подходит к святому крестному древу, и сами собой перед ним распахиваются священные врата"[127].

Но уже в XIX веке выдающийся русский иследователь ближневосточных церковных древностей архимандрит Антонин (Капустин) писал: "Кто читал со вниманием житие святителя Николая, положенное в нашей Четьи—Минее, от того не может укрыться одна, встречающаяся в нем, историческая несообразность. Говорится там, что великий угодник Божий, бывши еще пресвитером, отправлялся в Палестину на поклонение св.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34