Проснувшись, я обнаружил, что лежу на диване и вместо Присциллы обнимаю валик. Гостиная, где прошлой ночью звенели бокалы и шумели гости, была пуста. Стол представлял собой скопление грязной посуды, объедков, огрызков, винных лужиц, банановой и мандариновой кожуры. Часы показывали одиннадцать.
      – Прочухался? – сонно жмурясь, спросила Аня, внезапно появившаяся в дверях.
      – А где все?
      – Кроме нас нет никого. Настя поехала к своему мужику, а меня оставила за тобой присмотреть. Остальные по домам разошлись. Гм... Я так понимаю, тебя интересуют не все, а конкретная персона?
      – Вот именно.
      – Плакса... я хочу дать тебе совет, и поверь, у меня есть для этого причины, – строго произнесла Аня. – Совет простой: забей!
      – Почему «забей»?
      – Я так понимаю, ты вчера отлично провел время. Я даже не спрашиваю как. Ты же знаешь, я не поборник нравственности.
      – Ну и?..
      – И все! – отрубила эта суровая девчонка. – Оттянулся, и хватит. Возвращайся к своей Кристине.
      – Да почему?
      – А ты так уверен, что твоя новая пассия тебя помнит? Ну пусть даже и помнит – думаешь, ты ей больно нужен? Она такая же пьяная была, как ты. А по пьяни чего не бывает!
      Я изменил положение тела с лежачего на сидячее, почувствовав при этом, что совсем не выспался.
      – Если бы ты вчера обращала на меня побольше внимания, Анюта, ты бы заметила, что я вообще не пил.
      Моя лучшая подруга со школы помнила: если я называю ее «Анюта», значит, дело пахнет керосином, поэтому быстренько сказала:
      – Да ладно тебе, Плакса, не буянь! Я же хочу, как лучше.
      – Хочешь, как лучше, попытайся узнать о ней что-нибудь. Пожалуйста. Для меня это важно.
      – О'кей. – Аня кивнула без особого энтузиазма. – Попытаюсь.
      Учебу я уже прохлопал, поэтому из квартиры Насти отправился домой досыпать.
      Хорошо, что Аня вернулась в Нефтехимик и что она мой друг. Женщины – прекрасные друзья, пока отношения не переходят в нечто большее, чем дружба. Когда-то я добивался от Ани любви... безуспешно, чему сейчас рад. Аня – из тех немногих, с кем я могу говорить на любую тему, будучи уверен, что меня поймут на все сто.
      Мне нравится общаться с людьми, но легко представить, что произойдет, если, например, я скажу кому-нибудь из знакомых ребят: «Знаешь, мне кажется, я не совсем мужчина...» Конечно, он решит: это намек на то, что я – педераст, и перестанет со мной здороваться. А я всего-то имел в виду, что в моем «я» мужское начало уживается с женским. Это означает не то, что я гей, а то, что в моем характере немало женских черт, я немного по-другому воспринимаю мир... Сложновато для всех, кого знаю, даже для Кристины. Особенно для Кристины.
      В разговорах мне часто приходится кривить душой. Если меня спрашивают: «Когда ты знакомишься с девчонкой, на что ты обращаешь внимание в первую очередь?» – разве я могу ответить: «На запах»? Приходится говорить что-нибудь более понятное, скажем: «На фигуру», а собеседник радостно кивает, будто ничего другого и не ожидал услышать.
      Как мне удавалось сохранять отношения с Кристиной в течение полутора лет? Легко: я знал, что она хочет от меня услышать, и говорил это. Знал, что должен делать, чтобы не терять ее расположение, и делал. Извинялся, хотя не был виноват. Прощал ей то, за что другой бы прогнал с глаз долой. В результате она искренне верила, что друг без друга нам уже не прожить. Даже на открытке в честь годовщины написала: «Если раньше мы с тобой могли расстаться, то теперь не расстанемся никогда».
      Зачем я все это делал? Спросите чего полегче. Не из-за любви – Кристину я давно уже не любил, а терпел. И уж точно не из-за постели. Кристина была старательным, но скучным партнером. За полтора года она так и не поняла, что секс – это игра, в которой каждый раз можно придумывать новые правила, а вовсе не механический процесс доставления удовольствия друг другу. Поэтому я охотно изменял Кристине при любом удобном случае, когда таковой выпадал, – а это происходило нечасто, учитывая, что Кристинка постоянно была рядом со мной, – но не решался ее бросить ради кого-то другого. Было бы ради кого!
      ...Дома я отоспался как следует, что было нелегко. Два раза я просыпался от воплей пьяного папаши:
      – Да что же это такое?.. Ззззвери вы, а не люди! Совести у вас нет! Ведь как же это получается?..
      Мой отец – тихо спившийся интеллигент, добродушный на вид, седой и кудрявый как барашек. Имея два высших образования, работает на стадионе ночным сторожем, точнее, ночным алкоголиком, и так обожает свою работу, что постоянно берет ее на дом. Папаня вполне безобиден, когда пьян: ничего не ломает, на людей не бросается, вещи из дома не пропивает... Словом, хлопот не доставит, если вы глухой: стоит ему поддать хоть немного, как он начинает плакать и стенать на всю квартиру. Длится это до тех пор, покуда старик не устанет и не отключится.
      Поводы для стонов и горестных воплей самые разные: воспоминания об умерших друзьях и родственниках, неудавшаяся жизнь, разрыв с супругой. Мама долго ухаживала за этим беспомощным барашком, однако потом ей это надоело, и она укатила к родственникам в Нижний Тагил. От мамы часто приходят письма и денежные переводы, а я раз в месяц езжу к ней в гости; на более частые встречи не хватает средств. Как только мама уехала, квартира пришла в упадок. Папаша-тряпка начал таскать домой собутыльников, которые от всей души попользовались его добротой: много чего сломали и растащили.
      Часов в шесть вечера обессиленно хлюпающий папаша постучал в дверь моей комнаты. (Мне потребовалось несколько лет, чтобы отучить родителя от обыкновения вламываться без стука в апартаменты вашего слуги покорного, причем для этого пришлось врезать в дверь комнаты замок.)
      – Рома, к тебе.
      – Открыто, – ответствовал я.
      Я без штанов сидел на кровати в позе лотоса с неподключенной электрогитарой в руках.
      Вошла Кристина.
      Мое сокровище под названием Кристина относится к той категории девушек, которую я люблю больше всего. Увидев ее впервые, кто-то скажет: «Страшненькая!», а потом, когда приглядится: «Да нет же, очень даже ничего!» Фишка в том, что эти две фразы могут быть произнесены и в обратной последовательности. Друзья (Аня, например) считают, что я болезненно воспринимаю отказы со стороны девушек, поэтому и выбираю таких, кого не назовешь эталоном красоты, – чтоб было наверняка. Вранье! Мне просто нравится, когда во внешности девушки есть изюминка, что-то такое, чего нет больше ни у кого. У Кристины это узенькие поросячьи глазки, придающие лицу туповато-сонное выражение, не меняющееся, даже когда она кричит на меня.
      Кристинка зачем-то опять перекрасила волосы: на сей раз в пламенно-рыжий цвет.
      – Привет, радость моя, – кивнул я. – Тебе очень идет.
      Кристина молча смотрела на меня, сложив руки на животе, потом раздраженно спросила:
      – И что это такое? У тебя что, сегодня выходной?
      – Температура была, – нагло соврал я.
      – А позвонить мне не мог с утра?
      – Я спал весь день. – Тут обманывать не пришлось. – Сейчас мне уже лучше.
      – А это зачем? – Кристина неодобрительно посмотрела на гитару.
      Это отдельная история – как Кристина ненавидит все, что связано с «Аденомой». Мой роман с Кристинкой начался месяцев через шесть после окончательного распада группы. Тогда я еще надеялся сколотить новый коллектив, но Кристина все расставила по местам: высмеивала меня каждый раз, как я об этом при ней заговаривал. Я пытался рассказывать ей об «Аденоме» – ведь что ни говори, у нас неплохо все получалось! – но она тут же меня обрывала: «Мне обязательно это слушать?»
      Моя ненаглядная ненавидит «тяжелую» музыку и считает, что я не умею ни толком играть на гитаре, ни тем более петь. Допустим, я и сам это знаю, но разве человек не имеет права на хобби? Что плохого в том, что я хочу немного поорать со сцены? Когда я задавал эти вопросы Кристине, она ставила мне в пример нашего однокурсника Олега. Он собирает золотые кольца (совсем как Ринго Старр) – вот это хобби так хобби! А я – что с меня взять? – маленький еще. Будет мне двадцать пять, будет работа, машина, семья – все детские болезни самоликвидируются. И мне не мешало бы сходить в армию, чтобы меня там поучили уму-разуму. Приводила в пример и себя. Кристина каждую секунду своей жизни старалась расходовать продуктивно: посещала курсы визажа («Чтобы всегда быть востребованной, чтобы копейки не считать, понимаешь?»), ходила на художественную гимнастику («Я такая жирная, как бегемот, нет, не утешай меня, ты ничего в этом не смыслишь»).
      Я, конечно, был вынужден соглашаться с ней, иначе потерял бы ее, а мне этого не хотелось. Знала бы она, о чем я мечтаю на самом деле, сбежала бы от меня в первый же день. Например, если бы я сказал ей, что после колледжа намерен уехать из Нефтехимика автостопом, взяв, кроме гитары, только одежду – ту, которая будет на мне. И зарабатывать пением в подземных переходах. Между прочим, с тех пор мои планы не изменились.
      – Так, бренчал для удовольствия, – ответил я после паузы. – Это противозаконно?
      А сам подумал: «Ну давай, скажи, что я тебя не люблю».
      – Ты меня не любишь, – глухо и мрачно произнесла Кристина. Набор ее коронных фраз с годами не пополнился.
      – Очень люблю, Кристи, – возразил я, отложил инструмент и потянулся к своей якобы возлюбленной.
      Кристина молча отпрянула назад, к стене. Она смотрела в пол.
      Мне пришлось встать и шагнуть к ней.
      – Не трогай меня! – всхлипнула Кристина.
      «О-оу!» – подумал я. Если Кристина надумала реветь, то это надолго.
      – Ну почему? – Я осторожно дотронулся губами до ее ушка. – Что я сделал плохого?
      – Урод!.. – Кристина вырвалась и вылетела из комнаты в слезах, миновала прихожую, заваленную пузырьками из-под настойки боярышника (любимый напиток всех престарелых сердечников-алкоголиков), схватила куртку, сунула ноги в туфли и хлопнула дверью.
      Она никогда не слушает моих объяснений или извинений, когда плачет. Поэтому обычно я оставляю ее в покое, а она садится и изображает фонтаны Петродворца – иногда по полчаса нон-стоп, я засекал время. Можете представить: целых полчаса она ничего не слышит, не видит, а только воет в голос! За что мне такие мучения?
      Я растянулся на кровати, бесцельно пялясь на постеры на стенах: «Битлз», «Super Deluxe», «Blur», Александр Лаэртский, Джон Ву, Чоу Юн-Фат с пистолетами в обеих руках, скриншоты из фильмов Такаши Миике (мои любимые – петушиные бои из «Города потерянных душ» и трансформер из «Живым или мертвым-3»). Большинство постеров я скачал из Инета, потому что ни один здравомыслящий человек в нашей стране (а тем более производители постеров) не знает, кто такие «Супер Делюкс» или Такаши Миике.
      Думал я, конечно, не о Кристине-истеричке, а о Присцилле. Все, что случилось ночью – наша прогулка, поцелуи, замотанный в тряпки урод, – казалось каким-то полузабытым сном, который, исчезая навсегда, оставил в душе некий осадок, какое-то смутное ощущение. Когда человек вспоминает сон, он помнит именно ощущения, чувства, а события – с трудом. Интересно, а Присцилла помнит что-нибудь? Вот будет номер, если нет! Я даже представлял себе, как утром она просыпается, с недоумением рассматривает меня, спящего, высвобождается из моих лап, а потом выспрашивает у всех, вела ли она себя неприлично и насколько: не бегала ли, скажем, без нижнего белья по чужой квартире?
      Как бы то ни было, теперь я точно знал, что мне нужно делать, благо мой поросеночек будет весь вечер реветь у себя дома или обзванивать подруг и рассказывать, какой я подлючий. Стало быть, я свободен до завтрашнего утра.
      А еще я вспомнил длинноволосого узкоглазого хитреца, с которым ехал в электричке вчера утром. Знал бы я, где его отыскать, пришел бы к нему с бутылкой пива, нарочно купил бы самого дорогого. Ведь если б не он, я не встретил бы Аню, а потом и Присциллу. Спасибо тебе, незнакомец, за эту сумасшедшую ночь! Как раз то, о чем я так долго мечтал!
      Я пошвырялся в коробке с документами, где среди прочего валялись остатки моей последней зарплаты, выгреб наличность. Оделся. Крикнул: «Папаня, я ушел!»
      Сбежал вниз по лестнице.
      Я снова шел в старый ДК «Звезда».

      Я брел, стараясь держаться неосвещенной стороны улицы. Я не боюсь темноты – напротив, свет меня пугает, и дневной, и электрический. Нет ничего более безопасного, чем кромешная тьма. Она защищает черной броней. Если некоему злоумышленнику захочется меня отметелить или обобрать, он сотворит это и при дневном свете. А в темноте не видно лиц, узнать трудно. Мало ли кто я такой, может, у меня в каждом кармане по «стволу»? Как выхвачу да как засажу с обеих рук! И скрыться легче в темноте, я-то знаю. От кого только мне не приходилось бегать за мою недолгую жизнь.
      Белых Ангелов в ДК уже не было – они арендовали главный зал для своих месс только по воскресеньям, и то на два-три часа. В вечернее время в здание пропускали только сотрудников ДК, но вахтерша узнала меня и отперла дверь.
      Я искал свою хорошую знакомую по имени Наташа. В ДК она бывала только после семи вечера, потому что днем в две смены работала учительницей. Постучал в дверь кабинета, где шло собрание вожатых, и вызвал ее в коридор.
      Мельком я успел разглядеть присутствовавших: смешной дед, похожий на престарелого панка, две пожеванных временем женщины, три женщины помоложе – одна из них Наташа – и юноша с добродушной улыбкой на лице. Впрочем, улыбались они все. Когда вместе собирается столько вожатых, им всегда весело, даже если они обсуждают что-то серьезное. У них всегда найдется время посмеяться над глупенькими детскими играми своего же сочинения или над веселыми стишками про то, как «шел по крыше воробей».
      Я вспомнил песенку из мультика: «Хорошо, что есть на свете простодушные, как дети, удивительные люди чудаки». Смотря для кого хорошо. Мне, скажем, приятно зайти и посидеть с ними немного. А хорошо ли им, этим искренним и добродушным людям, которые совершенно не понимают, что горячо любимые ими дети – в большинстве своем грубые болваны и срать они хотели на своих воспитателей?
      Наташа – полненькая приземистая дамочка с лицом, похожим на розовое яблоко, – вышла из кабинета:
      – Ты смотри, кто к нам пожаловал!
      Давненько я не слышал ее приятный хрипловатый голос! Наташа крепко обняла меня по вожатской привычке. Признаюсь, что Наташа, когда я обитал в пришкольном лагере и именно в ее отряде, была моей несчастной любовью, поэтому обнимал я ее не как друг, не с чистыми помыслами. Кстати, она до сих пор не замужем...
      – Давай присядем! – Я плюхнулся на подоконник. – Разговор есть.
      – Только, Ромочка, недолго, а то меня люди ждут!
      – Хорошо, тогда суть моего вопроса: в дэка не намечается какого мероприятия?
      – Какого рода?
      – Концерта, ну, не знаю, праздника какого?
      – Ближайший будет на этой неделе, в пятницу.
      – В честь чего?
      – В честь Пятницы, Тринадцатого. Будет «Шоу ведьм», танцевальный кружок «Гармония», хор школы № 3...
      – Все понял. – Мне было глубоко плевать на все эти хоры и танцевальные кружки. – Можешь вписать в программу «Аденому»?
      – «Аденому»? А я думала, вы больше не выступаете!
      – Выступаем, как видишь. Нуте-с?
      – Даже не знаю, – замялась Наташа.
      – Пожалуйста, Наташенька, это важно! – Как бы невзначай я положил ладонь на полное Наташино бедро и стал осторожно его поглаживать. – Неужели времени не найдется?
      – Да программа уже расписана по минутам, чудак ты человек! – Наташа стряхнула мою руку. – А после концерта сразу же дискотека! Неужели ты пораньше не мог сообщить, хотя бы недельки за две?
      – Хватит хитрить, Наташуля. Я же знаю, что вы всегда оставляете минут пятнадцать на всякий пожарный!
      Я придвинулся к Наташе как можно ближе и обнял за талию. Наташа мягко оторвала мою руку и отъехала от меня на пару сантиметров, нарочито обиженно протянув:
      – Ну перестань ко мне пристава-а-ать! – От ее шеи пахло «Детским» кремом.
      – А впишешь «Аденому»? Если впишешь – перестану.
      – Знаешь, Рома, минут пять в принципе мы могли бы выделить, если вам этого хватит. В самом конце...
      Наверное, она сказала это в надежде, что я пойму тяжесть ситуации и отстану, но я просто взорвался от счастья:
      – То, что нужно! Мы даже целых две песни успеем отыграть.
      Конечно, если бы не Присцилла, нужен был бы мне этот идиотский школьный праздник! Но все не так уж плохо. Выступать нам с «Аденомой» когда-то приходилось и в худших местах: например, на ночной дискотеке, где лажали и фонили все инструменты и подгулявшая шпана закидала нас бутылками (к счастью, пластиковыми) и жеваными жвачками, – чудо, что живыми оттуда ушли!
      – Ладно... – задумчиво согласилась Наташа. – Только вам ударную установку придется свести к минимуму, чтобы ее можно было очень быстро вынести на сцену и так же быстро убрать...
      – Считай, что уже. Спасибо тебе большое! – Неожиданно для Наташи я чмокнул ее в губы.
      – Ну-ну, совсем обнаглел! – Наташа нахмурилась и сделала вид, что рассердилась, хотя сквозь сердитую гримаску проступала улыбка до ушей.
      – Ладно, я побежал.
      – Счастливо, Рома!
      Я запрыгал вниз по ступеням.
      – Присцилла, Присцилла... – бормотал я. – Все будет в лучшем виде.
      А ведь я не знал о ней ничего – ни настоящего имени, ни фамилии, ни места ее учебы или работы. Даже не знал наверняка, увидимся ли мы с ней еще. Девочка-тень. Тень чего-то давно забытого.
      ...В английском языке есть чудное словечко oblivion – пренебрежение, невнимание. Если приложить его к отечественным реалиям, оно как нельзя лучше характеризует наш город – «oblivion town», «город забвения». Не верите – попробуйте погулять по Нефтехимику в любое время суток. Можно пройтись по проспекту Мира – главной улице, пересекающей весь город, но я советую свернуть в сторону и шагать напрямик. Вы будете, как я сейчас, огибать горы щебенки, огромные деревянные катушки из-под кабеля, гаражи, здания без дверей и окон, здоровенные лужи. Будете шагать вдоль бесконечных проволочных и кирпичных заборов, пробираться узенькими проулками, прыгать через траншеи, упираться в тупики.
      Минут через двадцать вас начнет мучить вопрос: такой огромный город, но отчего же он пуст? Где люди? Где люди?! Вокруг ревут экскаваторы, ворочают шеями башенные краны, крутятся бетономешалки, копры задалбывают сваи в землю. Если приглядеться – людей в них нет. Люди этим агрегатам ни к чему – они отлично знают свою работу. Вечером они останавливаются, и город-лабиринт вымирает напрочь. Даже ватаги лихих ребят не страшны, если знать места, где они обычно тусуются, и обходить их стороной.
      Открою секрет: сам по себе Нефтехимик не такой уж и большой. Он захапал немалую территорию, но большая часть этой территории – не жилые кварталы, а разные предприятия, заводы, комбинаты, свалки, автокладбища, пустыри, а главное – стройки. Последние занимают не меньше половины всего города. Сколько я здесь обитаю, столько продолжаются рев, грохот и долба. Что строят, кто мне объяснит? За пятнадцать лет на месте котлованов, которыми так перерыли весь этот город, что он стал похож на полигон для испытания чудовищных авиабомб, выросло что-то непонятное. То ли жилые дома оригинальной модификации, то ли новые фабрики и комбинаты... но их строительство до сих пор не завершено, и когда завершится – никому не известно.
      Есть мнение, точнее, домысел, что сразу после крушения Советского Союза несколько крупных японских корпораций тайно купили в Нефтехимике территорию для своих новых промышленных комплексов. Как только строительство будет закончено, то есть уже скоро, они купят оставшуюся часть города. Нефтехимик станет называться Малая Япония. Городская администрация, руководители предприятий, ведущие инженеры и специалисты, а также полицейские и охранники будут японцы, но всю рабсилу наберут из русских. Город сделают закрытым – вернее, приехать сюда будет можно, но при въезде придется подписывать бумажку, что назад рваться не будешь. В Малую Японию поедут вместе с семьями – за нормальными условиями жизни и за длинной иеной. И устраиваться здесь станут навсегда.
      Город переменится: его очистят от мусора и металлолома, зальют асфальтом, отгрохают множество жилых зданий (чтобы разместить огромный контингент рабочих, что потянется со всей страны), а во всех старых квартирах сделают евроремонт. Навтыкают до фига неоновых и голографических вывесок. Вместо старого ДК выстроят колоссальный центр развлечений в виде огромной черепахи с зеркальным панцирем. Миллионы разноцветных огней будут отражаться в миллионе стекол невероятной взбесившейся радугой...
      Минут пятнадцать я летел по ночному Нефтехимику, пока не выбежал на пустырь. Дальше начиналась фабрика. Вдоль бетонной стены стояла сломанная техника: грузовики без колес, бульдозеры без гусениц, даже комбайны. Это место в народе прозвали Курской дугой. Идеальная съемочная площадка для фильма о мире, пережившем ядерную войну.
      Вот увидите, я еще сниму собственный малобюджетник в нашем городе! Аппаратурку позаимствую на «Нефтехим-ТВ», благо у меня там есть кое-какие знакомые. В качестве реквизита можно купить несколько игрушечных пистолетов, которые стреляют пистонами. (Роберт Родригес в своем первом фильме «Музыкант» вообще использовал водяные.) С сюжетом проблем не будет, сделаем римейк какого-нибудь боевичка вроде «Лунного полицейского» с Майклом Парэ и Билли Драго. А потом фильм станет культовым и будет распространяться среди видеоманов. Обливион стоит того, чтобы в нем снять фильм...
      В одном месте на фабричной стене был красной краской намалеван в круге огромный крест, ниже имелась надпись: «ДОКТОРА ВСЕ ВИДЯТ!» Как только кончилась стена, показался Кривицкий овраг с каменным мостом. На мосту я остановился и перегнулся через перила.
      Там, внизу, пролегала одноэтажная улочка из одинаковых домов, мутно освещенная фонарями. Как давно я тут не появлялся!
      Я бежал по берегу оврага, пока не отыскал лестницу с хлипкими деревянными ступенями, спустился вниз и постучал в дверь коттеджа из серого обкусанного кирпича.
      – Здравствуйте, а мне бы Ивана! – крикнул я в ответ на «Кто там?», произнесенное голосом женщины, удрученной полнотой и возрастом.
      Через минуту на крыльце возник сам Иван.
      – Какие люди!.. – недружелюбно произнес он.
      – Х... тебе на блюде, – ответствовал я. – Здорово, Хорек.
      – Привет... Плакса. – Басист насторожился: после распада «Аденомы» я всегда звал его по имени.
      Хорек – характерный выкидыш Нефтехимика. Мерзкий тип, в чем легко убедиться хотя бы по его внешности. Тощий, как смерть, рот приоткрыт в презрительной ухмылке, короткие волосы на башке вечно торчком. Зубы зеленые, дупластые. Курит, как паровоз, ничем не брезгуя: при виде пепельницы, набитой бычками, радостно ахает и потирает руки.
      – Пошли, пошатаемся? – предложил я. – Пива попьем.
      – Ты так говоришь, как будто угостить меня хочешь, – неприветливо осклабился Хорек.
      – И хочу. – Я-то знал, чем можно купить этого упыря.
      Хорек исчез и вернулся в балахоне с надписью «Панк не сдох».
      – Двинули, Плакса.
      Мы зашагали прочь.
      – А тебе не кажется, что в таком балахоне разгуливать ночью по Химику – это не самая лучшая идея? – поинтересовался я на ходу.
      – Это еще что, а ты сюда посмотри. – Басист остановился и повернул свою блохастую голову так, чтобы я видел в его левом ухе увесистую серьгу в виде двустороннего топора.
      – Прикольно, – согласился я. – А лифчик носишь?
      – Пошел ты... – вяло бросил Хорек.
      – Серьезно тебе говорю: с серьгой и в балахоне ты – стопроцентный смертник!
      – Да прям! – ухмыльнулся «смертник». – Щас покажу, чего у меня есть.
      Он вынул из заднего кармана маленький пистолетик, судя по виду, однозарядный.
      – Настоящий?
      – Еще какой!
      – Где нарыл?
      – Подарили. Пистолет и четыре патрона. У меня есть друг оружейник. Ему столько же лет, сколько тебе, но он профессионал. Еще когда мелкий был, мастерил всякие ножи, мечи, дротики, сюрикены, нунчаку, саи и прочую японскую приблуду. Стал постарше – дорос до луков, арбалетов, гвоздометов, научился переделывать газовые пистолеты под боевой патрон. Сейчас этим зарабатывает. Нашел вот на свалке старый наган без барабана и переделал его в этого «сверчка».
      – А ты откуда его знаешь?
      – Да так... Подружился, пока ехал в Москву на матч «Динамо» – «Ротор». Мы с ним вместе добирались на «собаках».
      На его обезьяньем языке последнее слово обозначало электрички. Хорек, кроме всего прочего, – футбольный фанат.
      – В какие только истории этот парняга не попадал!