Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Генерал Корнилов. Роман-хроника.

ModernLib.Net / Художественная литература / Кузьмин Николай Павлович / Генерал Корнилов. Роман-хроника. - Чтение (стр. 17)
Автор: Кузьмин Николай Павлович
Жанр: Художественная литература

 

 


      Стремительно, как бы рассекая выставленным плечом податливую толпу, промчался крайне нервный господин, в котором все было торчком: короткие волосы, зрачки, вздернутые плечи. Одетон был в нерусский френч и кожаные краги. За ним гнался могучий матрос с бутылкой молока. Убегая от матроса, нелепый господин сердито оборачивал потное мясистое лицо и ругался… Лавр Георгиевич признал знаменитого адвоката Керенского. После удаления почки врачи прописали Керенскому свежее молоко. Матрос был приставлен напоминать ему о времени питья.
      Заседание открыл невысокий рыжеватый человек с профессорской бородкой - князь Львов, известный земский деятель. Люди стали тыкаться на свободные места, гул в зале постепенно стих.
      Новые власти объявили об очередном сокращении хлебного пайка. Предполагалось введение карточек - пока на мясо. Перебои с продовольствием продолжали волновать рабочие окраины столицы. Следовало принять меры, чтобы предотвратить взрыв народного гнева. Следующий оратор потребовал от правительства внимания к солдаткам и вдовам погибших на фронтах. Он предлагал незамедлительно вотировать увеличение денежного пайка до 20 рублей на каждую осиротевшую семью. Князь Львов хотел голосовать, как вдруг на трибуну выскочил раскосмаченный человек и пылко потребовал декрета: уравнять в правах гражданских жен с законными… Лавр Георгиевич стал с беспокойством ерзать. Ну а война-то?.. Армия? Неужели позабыли? Пора бы дойти очереди и до военных дел.
      Дверь в зал внезапно распахнулась - как видно, от удара ногой. Напряженно балансируя подносом, показался солдат, на коленях которого приехал Чхеидзе. Солдат оказался тоже кавказцем, только совсем белесым, почти рыжим. Не обращая внимания на сидевших в зале, он бережно нес поднос с тремя судками. Лавр Георгиевич остолбенел. Однако, кроме него, солдата никто не замечал, все продолжали слушать раскосмаченного человека. Солдат пробрался к Чхеидзе и стал снимать судки. Он открыл крышку и понюхал. «Ешь!» - приказал он своему начальнику. Приняв судок, Чхеидзе тоже вобрал носом ароматный пар, взял ложку и, хлебая, продолжал слушать, что там выкрикивает с трибуны раскосмаченный.
      Лавр Георгиевич стал искать глазами военного министра и не нашел. Гучков сумел незаметно скрыться.
      «Балаган… Кабак!» - возмутился Корнилов и стал выбираться из переполненного зала.
      Инженер Завойко искренне жалел Корнилова. На плечи командующего столичным округом свалилась тяжесть неподъемная. Политик никак не мог убить в нем генерала.
      В политике, особенно в большой политике, полагалось провозглашать одно, однако поступать совершенно по-другому. Политик профессиональный лжет и лицемерит легко, небрежно, как и дышит, не сморгнув глазом. Как раз эти качества не давалисьгенералу. Он испытывал отвращение ко всякому, кто легко перерождался, перестраивая свои убеждения в угоду обстоятельствам. Сколько же выявилось бессовестных приспособленцев, хулящих ныне то, чему еще так недавно они поклонялись!
      В меру своих сил инженер помогал Корнилову и с удовольствием стал ощущать, что сделался ему необходимым.
      2 апреля, в начале дня, инженер Завойко появился в генеральском кабинете и положил на стол свежую листовку. Он только что на Невском купил ее у мальчишки газетчика. Лицо инженера светилось невысказанным торжеством.
      Лавр Георгиевич опустил лицо и стал читать: «ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО БОЛЬШЕВИКАМ СОВЕТА ПЕТРОГРАДСКИХ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ». Не удержавшись, он глянул на оборот листовки и увидел подпись Пуришкевича. Знаменитая фамилия! Отвечая на его безмолвный вопрос, Завойко утвердительно кивнул: да-да, тот самый…
      Владимир Митрофанович Пуришкевич, убийца Распутина, слыл в России главным юдофобом и непримиримым обличителем еврейства. Выходец из Бессарабии, из самой сердцевины пресловутой «черты оседлости», он собственными глазами видел, как тонко и искусно вздымался «девятый вал местечкового возмущения». После первого антирусского восстания в 1905 году («первая русская революция») Пуришкевич создал и возглавил «Союз Михаила Архангела». Он уверенно владел пером и в своих статьях возмущался наигранной истерикой всевозможных «прогрессистов», просвещая ленивого российского обывателя насчет долголетней настойчивой работы террористов-революционеров.
      Став депутатом Государственной думы, Владимир Митрофанович своими обличительными выступлениями с трибуны заслужил как восторженное почитание одних, так и лютую ненависть других.
      Однажды, получив слово, он вышел перед залом и сделал знак думским приставам. Двое приставов поднялись к нему. Он вручил им длинную ленту черного цвета и попросил растянуть ее поперек зала. Лента протянулась от стены до стены. Депутаты увидели сплошную череду фотографий, наклеенных на ленту. С высоты трибуны Пуришкевич объявил, что народные избранники видят своими глазами портреты жертв так называемого «освободительного движения». За последние годы от бомб, пуль и кинжалов террористов погибло более 20 тысяч человек. При этом не следует забывать, что злоумышленниками убиваются, как правило, самые выдающиеся деятели России.
      Не ограничившись демонстрацией в зале Думы, Владимир Митрофанович составил и издал несколько томов под общим названием «Книга Русской Скорби». Оформить это памятное издание взялся замечательный русский художник Виктор Васнецов.
      Пуришкевич, пожалуй, первым из политических деятелей новой России указал на опасность большевизма. Активную и бесцеремонную деятельность недавно возникшего Совета он связывал с замыслами большевиков на захват власти во взбаламученной России.
      Листовка, которую Завойко положил перед Корниловым, являлась как бы звоном колокола, оповещавшим о надвигавшейся беде.
      Лавр Георгиевич читал: «Пользуясь свободой слова, равною для всех, я, по обыкновению своему, выступаю открыто и, посылая вам ряд нижеприведенных обвинений, требую на них категорического ответа. Я ОБВИНЯЮ ВАС…»
      В обращении содержалось 10 пунктов обвинения. С особенною страстью Пуришкевич возмущался намеренным развалом русской армии.
      «Я обвиняю вас, что вы преступно развращаете армию… Я обвиняю вас в бесконечных жертвах разгула вашего пера, проникшего в армию, поселившего недоверие между солдатом и офицером, которые в течение более двух с половиною лет, живя в дружбе и согласии братьями в окопах, отстаивали честь Родины на ее границах, страдая, терпя и умирая за родные святыни.
      Я обвиняю вас в том, что вы понижаете боеспособность русской армии, давая право каждому члену ее быть компетентным судьей задачи исторической борьбы русского народа и усугубляя тем самым разномыслие в рядах армии…
      Я обвиняю вас в беспримерном отсутствии патриотизма, в пренебрежении к насущнейшим нуждам русского войска…
      Я обвиняю вас в том, что среда ваша кишит бесконечным числом провокаторов, раньше работавших на средства депорта-мента полиции, а сейчас несомненно нашедших поддержку своему существованию в щедрых карманах Гогенцоллернов…
      Я обвиняю вас в том, что под видом защиты завоеваний народа в области свободы вы держите в столице громадное количество войск, необходимых на фронте…
      Я считаю ваши действия величайшим преступлением против Родины в настоящее время, когда сильный враг у ворот наших и над государственным существованием нашим занесен отточенный немецкий нож…
      Вы не народ… Вы совершаете величайшее преступление против России.
      К ответу вас, к ответу, лицемеры с душою Каина, с руками Понтия Пилата!»
      Как видим, самиздат имел хождение задолго до советской власти. Помимо «Обращения» Пуришкевича также в виде прокламаций распространялась речь Милюкова в Думе «Что это: глупость или измена?»
      Примечательно, что после Октябрьского переворота Пуришкевич был арестован незамедлительно. Он стал арестантом № 1 молодой советской власти и самым первым узнал все «прелести» подвалов грозной и кровавой ВЧК. Кончив чтение, Лавр Георгиевич с удовлетворением откинулся на спинку кресла. Молодчина! Его особенно тронула тревога Пуришкевича о судьбе российской армии. Завойко же, по обыкновению, «бурил глубже»: он продолжал доказывать упрямому генералу (испорченному дремотным Востоком), что Россия становится очередной жертвой кровавого нашествия новых хазар. Большевики пока что очень малочисленны - это на самом деле так. Но разве в Китае не говорят, что даже путь в тысячу верст начинается с первого шага? Разве самое свирепое пламя не разгорается от крохотной искры?.. Настойчивые усилия умницы инженера начинали приносить первые плоды. В тот день после листовки они впервые не заспорили и стали рассуждать об удивительной уживчивости русского народа, собравшего под свое крыло десятки самых разнообразных племен.
      И все живут в мире и согласии. Все… кроме евреев. Но в основе еврейского вопроса - многовековое коварство этих квартирантов на русской земле. Сама религия евреев побуждает их постоянно сеять злые семена национального раздора… Невольно вспомнилось Смутное время, подлость перебежчиков-бояр и тайный талмудизм Лжедмит-рия II. Как тогда спаслась Россия? Ее спасли национальные вожди. Сейчас же во всей России не видно ни одного вождя - сплошь партийные главари. Но главарь - отнюдь не вождь, тем более национальный. На посту вождя должен находиться не карьерист, но человек долга.
      Через день, 4 апреля, в Петрограде начала работать сессия Совета рабочих и солдатских депутатов. Особенно злобно ораторствовали Гоц, Либер и Гендельман. Они настояли на резолюции: «Дать решительный отпор всяким попыткам правительства уйти от контроля демократии». На первый взгляд это были угрозы князю Львову и его министрам Гучкову с Милюковым. На самом же деле камни летели в огород командующего войсками округа. Новые хазары быстро вычислили человека, с именем которого связывались надежды на обуздание хаоса в государстве. Против Корнилова свидетельствовало его желание железною рукой навести необходимую дисциплину. По этой железной руке Исполком Совета уже однажды треснул - когда новый командующий вознамерился освежить столичный гарнизон боеспособными частями с фронта.
      Контроль за деятельностью правительства на деле означал всевластие Совета.
      Существовавшее двоевластие все больше тяготило деятелей Исполкома.
      Корнилов своих планов не скрывал. Инженер Завойко называл эту открытость сущим безрассудством. Разве мыслимо идти на пулеметы во весь рост?!
      Боевому генералу следовало стать еще и опытным политиком.Однако времени для этого уже не оставалось…
      Накануне сессии Совета, 3 апреля, в Петрограде произошло событие, которое в конечном счете и привело к отставке Корнилова с важного поста командующего войсками округа. Вечером того дня на Финляндском вокзале огромные толпы народа встречали главаря большевиков Бланка - Ульянова - Ленина, сумевшего наконец прорваться в бурливший Петроград из далекой и спокойной Швейцарии. Гремели оркестры, реяли знамена, грозно поводил хоботом зеленый броневик. Свет прожекторов сверкал на множестве штыков. Вскарабкавшись на броневик, приехавший сорвал с головы кепку и, отчаянно картавя, принялся кидать в жадно внимавшую толпу гневные призывы к народному возмездию.
      О митинге на вокзале Корнилову поведал Савинков, явившийся вдруг на Дворцовую на следующий день после резолюции Совета о контроле над правительством.
      Второе появление знаменитого террориста в корниловском кабинете показывало, что этот отчаянный человек сделал свой выбор. Деятельная натура Савинкова изнывала от безделья. Он всей душой рвался в активную политику.
      На этот раз Савинков заявился обремененный множеством важных и секретных сведений. С ним был молчаливый человек в мундире без погон. Этот спутник не произнес ни слова, говорил один Савинков. Связав приезд Ленина с решительной резолюцией Совета, бывший террорист предрек, что со вчерашнего вечера обстановка в Петрограде сильно обострится. Ленин «застоялся» в эмиграции и рвется действовать. Савинков знавал Ленина в Париже - раза два их пути случайно пересеклись. Этот господин, предупредил Савинков, большой любитель острых блюд. Недаром еще 6 марта, находясь в Швейцарии и стремясь оттуда вырваться любой ценой, Ленин отчаянно телеграфировал своим агентам в Осло и в Стокгольм, требуя от них самого главного: вооружения пролетариата, то есть создания рабочих батальонов и раздачи им на руки винтовок.
      Корнилов желчно проговорил: - Совет… Кто там? Одни сплошные эмигранты.
      – Генерал, - самолюбиво дернулся Савинков, - я сам эмигрант!
      –Но вы же, надеюсь, не изменник?
      –А вы что, всех в Совете считаете изменниками?
      –А вы? - стал сердиться генерал.
      –Н-ну, знаете ли, тут, как говорят хохлы, треба разжуваты.
      – Некогда, некогда жуваты. Идет война! От нас же ничего не останется. Как этого не понимать!
      –Да я-то понимаю.
      – Не о вас речь, не о вас! - Савинков, разговаривая с генералом, всячески старался подчеркнуть, что он не новичок в военном деле. В Петроград он вернулся из Франции, где сражался с немцами добровольцем в рядах французской армии. На Родину его позвала свершившаяся революция. Во Франции он своими глазами видел бунт русских бригад. Французское командование жестоко расправилось с бунтовщиками - как с дикарями. Теперь послы снова осаждают князя Львова и Милюкова с просьбами послать на Западный фронт новые русские бригады. Савинков сравнил послов союзников с обыкновенными прасолами, озабоченными поисками свежего «пушечного мяса». Какой, однако, смысл русским умирать во Франции? У них достаточно горячих дел и на родной земле!
      Предсказывая бурное развитие событий, Савинков нисколько не ошибся. Свою лепту в первый правительственный кризис внесли как раз послы союзников («прасолы», по меткому определению Савинкова). Они на самом деле постоянно наседали на Временное правительство, требуя одного - солдат, солдат, солдат. Русские солдаты им требовались на Западе, под Верденом, русские же солдаты были обязаны ударить по Германии с Востока, срочно предприняв большое наступление.
      Намерениям союзников воевать чужою кровью в те дни противостоял один Совет. Коса нашла на камень: правительство собиралось воевать, Совет стремился к миру. Армия, вся солдатская масса в окопах и в Петрограде, волновалась.
      В конце апреля Временное правительство под неустанным нажимом послов обнародовало заявление Министерства иностранных дел. Милюков, глава внешнеполитического ведомства, заверил правительства Франции и Великобритании в решимости России вести войну до окончательной победы над врагом. Это был открытый вызов Совету. Временное правительство как бы демонстрировало, кто является настоящей властью.
      Большевики немедленно подняли крик. Обращаясь к солдатам, они вопили: «Вас гонят умирать ради победы союзников!» (К сожалению, это было настоящей правдой.) Улицы Петрограда мгновенно забурлили. Солдатский штык засверкал карающе грозно.
      В штабе округа наступили горячие денечки. Наперебой заливались телефоны.
      Наконец на Дворцовую примчался сам Гучков. Его восточные глаза косили от испуга. Забыв о самолюбии, он лепетал, что наступил момент употребить имевшуюся власть.
      Еще в германском плену оба генерала, Корнилов и Мартынов, много рассуждали о многочисленных талантах Наполеона. Военный гений корсиканца был неоспорим. Но был один поступок, один шаг, который затушевывался, а между тем он не только открыл Наполеону путь к вершинам власти, но и преобразил всюисторию Европы. Это было не взятие Тулона, вовсе нет, это было 13 вандомьера, когда молодой французский генерал несколькими залпами картечи усмирил толпы парижской черни. В тот день паперть церкви Св. Роха покрылась кровавым месивом, но порядок в столице был восстановлен… Точно так же поступил и Николай I 14 декабря 1825 года. Рассеяв пушками мятежников, а затем повесив всего пять их главарей, новый государь уберег страну и народ от океанов крови.
      Гучков, в расстегнутом пальто и в шапке, выглядел жалко. Заглядывая Корнилову в глаза, он уверял:
      – Совет играет на руку большевикам!
      Лавр Георгиевич без всяких колебаний снесся с родным Михайловским училищем. Он приказал сформировать и выдвинуть на Дворцовую площадь, к Зимнему дворцу, две артиллерийские батареи. Сам вид орудий должен вразумить отчаянные головы. Скорей всего, открывать огня и не доведется. Достаточно хорошенько припугнуть.
      Гучков уехал из штаба успокоенный. Его покорила уверенная властность командующего войсками округа. На этого человека можно положиться.
      Проводив министра, Лавр Георгиевич подошел к окну. С Невского проспекта на площадь вливались все новые толпы. Народ совершенно обезумел. Как они поведут себя, увидев боевые батареи?
      Свое распоряжение Корнилов считал единственно разумным. В такую критическую минуту он выступил, что называется, «конно, людно и оружно».
      Но почему так долго нет орудий?
      Нервничая, Лавр Георгиевич принялся подстегивать адъютантов.
      Наконец старший адъютант полковник Плетнев решился сказать командующему, что за ворота артиллерийского парка не выехало ни одно орудие. Причина? Распоряжение Исполкома Петроградского Совета. «Лапсердачники» из Таврического дворца своей властью отменили приказание командующего войсками округа.
      В штаб округа пришло уведомление, что впредь любой приказ военной власти будет исполняться только с одобрения Совета.
      На стол Корнилова легло обращение Совета к солдатам столичного гарнизона: «…С оружием на улицу не выходить. Не исполнять приказов вашего командования. Право распоряжаться вами принадлежит исключительно Исполнительному комитету… При любом приказе звоните и проверяйте по телефону 104-06…»
      Минута была тяжелая. Для чего в таком случае существует штаб округа? Чем он командует, чем распоряжается?Веки Корнилова набрякли, острее обозначились скулы. Он приказал подать автомобиль и поехал к военному министру. Офицерская честь требовала, чтобы он подал в отставку. Он так и сделает. А уж Гучков пускай решает, принимать или не принимать. Но если только министр примется его уговаривать, он поставит жесткие условия… Он не лакей и приспосабливаться к этой власти не желает (и не умеет!).
      В автомобиле по дороге Лавр Георгиевич размышлял о том, что война обрыдла, что мир необходим. Но зачем же забывать о чести? У немцев дела похуже наших. Ну так и пускай подсократят свои амбиции! А то… победители! Так не годится…
      В приемной министра Лавр Георгиевич появился, когда из кабинета вышли двое посетителей. В одном из них Корнилов узнал начальника столичной контрразведки полковника Миронова. Его спутником был вертлявый французик Сико, агент фирмы Рено. Прежде чем вступить в министерский кабинет, Лавр Георгиевич подумал: «Что связывает начальника контрразведки с этим марвихером?»
      Министра было не узнать. Он ничем не напоминал того растерянного человека в расстегнутом пальто, каким вчера примчался в штаб округа. Слушая Корнилова с принужденным видом, Гучков избегал смотреть в глаза. Заявление об отставке он принял с заметным облегчением и тут же заверил Корнилова, что свяжется с генералом Алексеевым. Министр пообещал ему пост командующего войсками Северного фронта.
      – Вы нам нужны поближе к Петрограду, генерал.
      Выслушав, Корнилов стиснул зубы. Так, так… Сбывались самые роковые предсказания. Временное правительство меньше всего озабочено безопасностью своей страны, своего народа… Не говоря ни слова, Лавр Георгиевич поднялся и твердым шагом вышел из кабинета.
      В штабе на Дворцовой Корнилова поджидал Завойко. Он с одного взгляда понял, что происходит с генералом. Они уединились. Инженер положил перед Корниловым вчерашний номер «Биржевых ведомостей» с напечатанным «Воззванием»: «ЕВРЕИ, ГРАЖДАНЕ ПЕТРОГРАДА! Подписывайтесь на заем Свободы. Сионистская организация принимает подписку от евреев в особой кассе Сибирского банка № 44. Каждый еврей должен иметь облигации займа Свободы!»
      Завойко напомнил, что примерно то же самое прозвучало пять лет назад, когда еврейским террористам удалось наконец казнить Столыпина…
      Дальнейшее развитие событий Завойко указывал только «в еврейском направлении». Уж они такого случая не упустят!
      На вопрос Корнилова, кто примет командование округом, Завойко пренебрежительно махнул рукой: свято место пусто не бывает… В последнее время вдруг начала подниматься звезда некоего Верховского. Не обладая военными талантами, он демонстрировал поразительное умение приспосабливаться к власть имущим. Верховский… Сослуживец по Туркестану. В молодые годы воспитывался в Пажеском корпусе. За чудовищный разврат был изгнан и послан служить солдатом в отдаленный туркестанский гарнизон. Там сумел выслужить первый офицерский чин. Генерал Самсонов аттестовал Верховского так: «Прилежен к женскому полу… В умственном отношении скромен…» Генерал Куропаткин судил гораздо строже: «В мирное время бесполезен, в военное время будет вреден». Попав в рреволюционный Петроград, Верховский объявил себя сторонником демократии. В последнее время он почему-то вдруг стал сближаться с министром юстиции Керенским.
      Лавр Георгиевич вспомнил, как этот Керенский своим неожиданным появлением в Совете помог им с Милюковым сломить упорное сопротивление Нахамкеса и Гиммера. Выходит, за спиной министра юстиции имеется сильная рука? В глазах инженера мелькнула ирония. Седой генерал по-прежнему верил, что этому ничтожному племени не по силам тягаться с гигантской Россией.
      – Лавр Георгиевич, да никакой он не Керенский. Это фамилия его отчима, директора Симбирской гимназии. На самом деле он - Кирбис, Арон Кирбис.
      По словам Завойко, матерью Керенского считается известная террористка Геся Гельфанд, участница зверского убийства Александра II. Схваченная на месте преступления, она была приговорена к повешению. Беременность террористки отсрочила день казни. При родах она умерла. Маленького Арончика, оставшегося сиротой, долго и заботливо опекал известный адвокат Слиозберг, влиятельный член тайной ложи «Бнай Брит». В революционных кругах России и зарубежья Керенского постоянно почитали как сына Геси Гельфанд. - А разве, - вспомнил он, - когда вы встречаетесь с вашим Гучковым… вы ничего не замечаете?
      –Н-ну… разве что глаза.
      – Вот именно! Его фамилия по матушке Лурье. Иудей чисто породный!
      –Так мы что… - вырвалось у генерала, - совсем уже завоеваны?
      В ответ Завойко испустил тяжелый вздох:
      – Петроград - это гноище, Лавр Георгиевич. Разве вы еще не убедились? Ваше место на фронте. Мы все надеемся, что армия скажет свое слово. Так что подальше от этой помойной ямы, подальше!
      Он объявил, что тоже намерен вырваться из Петрограда. Не исключено, что вскоре они могут и увидеться. Каким образом? Где? Завойко рассмеялся и сказал, что позаботится об этом сам.
      И они расстались…
      На посту командующего войсками Петроградского военного округа Корнилов продержался недолго - всего полтора месяца. Но и за эти шесть недель вблизи верхов новой российской власти он узнал такие зигзаги политического «Зазеркалья», каких ему не доводилось видеть даже за границами Отечества, куда он отправлялся то в мундире русского военного агента, то в немыслимых лохмотьях, не только преобразив свою внешность, но и переменив самое имя.
      Его столичный пост оказался чрезвычайно важным. Всеобщая разруха, насаждаемая намеренно, искусственно, вызвала возмущение здоровых сил русского общества. Инстинкт нации, попавшей в беду, толкнул ее к испытанному средству спастись и сохраниться - к армии.
      Из всех государственных структур царской России никак не соглашалась погибать русская армия. Рухнула дисциплина, продолжались расправы с офицерами, полки митинговали, но оставался Генеральный штаб и сохранялись традиции, корнями уходившие во времена древнекняжеских дружин. Человек в военном мундире обязывался присягой на всю жизнь быть защитником Отечества с оружием в руках.
      За шесть недель в столице Лавр Георгиевич установил - вернее, с ним установили - связь с несколькими патриотическими организациями. В первую голову следует назвать «Республиканский центр». Беда Отечества объединила в этой группе людей самых разнообразных политических пристрастий. Одно время они действовали потаенно, собираясь вечерами в помещении «Общества Бессарабской железной дороги» на Невском. Преобладали люди промышленности, с деньгами, но имелись и военные. Общее мнение выработалось такое: и правительство, и Совет лишь попросту теряют время на митинговую болтовню, главная беда грозит из особняка Кшесинской, от большевиков. Туда сходятся все недовольные и раздраженные, там спрессовывается вся ненависть уставших от войны, от неразберихи, от прямой измены. Каждый из тех, кто там днюет и ночует, не задумываясь воткнет свой штык в барский живот под жилеткой или под мундиром. Завойко со своей поразительной памятью-кладовой немедленно припомнил, что приехавший недавно Ленин с самого 1905 года прямо-таки грезил именно гражданской войной. И он своего добьется, такая война грянет, что несчастная Россия задохнется в пароксизме чудовищного взаимоистребления, если только… если только не принять срочных, ясных, решительных мер. Тут все надежды снова обращались к армии. Помимо силы с оружием вруках именно там имелись люди, способные на властные команды. А в нынешней сумятице так требовался хозяйский зычный голос!
      «Республиканский центр» располагал солидными средствами - на святое дело денег не жалелось. Корнилова привлекало, что промышленные люди действовали плечом к плечу с военными: в организации имелся так называемый «Военный отдел». Под крышей этого отдела собрались «Военная лига», «Совет союза казачьих войск», «Союз георгиевских кавалеров», «Союз инвалидов», «Комитет ударных батальонов», «Союз воинского долга», «Союз бежавших из плена». О существовании многих организаций Лавр Георгиевич даже не догадывался. Однако стремление к действию вдохновляло. Народ, вначале растерявшись, очнулся и протирал глаза.
      Март пролетел необычайно быстро, наступил апрель. Этот весенний яркий месяц оказался последним в корниловской столичной жизни.
      Заявление о своей отставке Корнилов сделал 23 апреля.
      Гучков, исполняя обещание, вызвал к аппарату генерала Алексеева. Тот проявил строптивость и отказался заменять генерала Рузского. Он так и заявил о кандидатуре Корнилова: «неприемлем». Гучков попробовал нажать (все же министр!), Алексеев пригрозил отставкой. Этого еще не хватало! Гучков испугался и уступил. Договорились предложить Корнилову пост командующего 8-й армией на Юго-Западном фронте. Лавр Георгиевич согласился без лишних слов. На другой день он выехал в Каменец-Подольск, в штаб армии.
      Тем временем события в Петрограде развивались своим порядком. Едва появившись в штабе армии, Лавр Георгиевич узнал, что «нота Милюкова» обошлась дорого и самому правительству. Свои высокие посты оставили сразу двое министров - Милюков и Гучков. К изумлению Корнилова, военное министерство возглавил адвокат Керенский.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

      Борис Викторович Савинков, выдающийся конспиратор и подпольщик, знаменитейший террорист, отправивший на тот свет не одного крупного сатрапа царского режима, переживал нечто похожее на истинное потрясение - так подействовала на него неожиданная встреча с давнишним знакомцем. Если быть точнее, то поразила его, человека закаленного внезапностями своей боевой профессии, не сама встреча, хотя столкнуться нос к носу с человеком, мысленно отпетым и похороненным, было подобно грому над головой или проблеску молнии перед глазами. Савинков был сражен непостижимым поведением знакомца, на которого он буквально наскочил у входа в ресторан «Альпийская роза», куда, как недавно выяснилось, полюбили заглядывать сотрудники английского посольства в Петрограде.
      Знакомцем, внезапно встреченным на пороге ресторана, был Рутенберг, инженер и конспиратор-террорист, пропавший вдруг из Петрограда (тогда - еще Петербурга) после загадочного исчезновения попа Гапона, тоже человека знаменитого на всю Европу и сильно донимавшего прежнюю, старорежимную охранку со всеми ее филерами, провокаторами и генералами. Гапон исчез так таинственно, как будто провалился в землю, и вдруг спустя месяц был обнаружен на даче в Озерках болтающимся в петле, закрепленной на вешалке в прихожей. Пустынная, заброшенная дача принадлежала инженеру Рутенбергу.
      Рутенберг вышел из «Альпийской розы» не один, а со спутником, и Савинков, как ни был поражен явлением давно сгинувшего знакомца, одним летучим взглядом натренированного конспиратора признал в этом его спутнике успевшего уже примелькаться развязного одесского еврея Розенблюма, таскавшего в кармане добротный документ на имя подданного Великобритании Сиднея Рейли. Искусно-пронырливый и обходительный, этот еврейчик был поразительно смазлив. Своей оживленной физиономией он сильно смахивал на итальянца. Савинков заметил, что английское посольство усиленно напичкивало Петроград именно молодыми, именно привлекательными сотрудниками, как будто намеревалось использовать их в качестве неотразимых соблазни-телей. На такие вещи глаз у Савинкова был наметан: природных бабников он засекал без промаха… Впрочем, в число официальных сотрудников посольства Рейли (он же - Розенблюм) как будто не входил.
      Так, значит, Рутенберг живой и невредимый? Где же он столько пропадал?
      Ошеломленный внезапной встречей, Борис Викторович сделал непроизвольное движение, неподготовленное совершенно, а следовательно, искреннее и душевное: он приостановился и даже, кажется, раскинул руки, собираясь обниматься. Еще бы, столько лет и столько зим!
      О дальнейшем Савинков постоянно вспоминал со стыдом. На его сердечное движение не последовало отзыва. Рутенберг повел себя так, словно они виделись вчерашним днем. Он лишь приостановился для небрежного рукопожатия и, торопясь к дожидавшемуся спутнику, нетерпеливо высвободил руку.
      – Я вас найду, - пообещал он на ходу. Словно какому-то кабацкому приставале, пьяненькому прилипале!
      «Те-те-те… Что бы это значило?» Савинков был обескуражен и оскорблен. Такой тычок, такое, с позволения сказать, великобар-ское отпихивание! Да уж не с ума ли он сошел? Как смел?
      Невыразимая нелепость положения заключалась в том, что столь искренне обрадоваться встрече (и броситься, естественно, с объятиями) полагалось Рутенбергу, а вовсе не ему, Савинкову, всемогущему повелителю загадочных и безжалостных боевиков. Кто такой, в конце концов, этот ничтожный инженеришка по сравнению с ним, чье имя заставляло вздрагивать министров и губернаторов!

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40