Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Генерал Корнилов. Роман-хроника.

ModernLib.Net / Художественная литература / Кузьмин Николай Павлович / Генерал Корнилов. Роман-хроника. - Чтение (стр. 22)
Автор: Кузьмин Николай Павлович
Жанр: Художественная литература

 

 


      – Благодарю. - Однако позы, прямизны своей, не переменил. Земский собор 1613 года, продолжал Нежинцев, постепенно загораясь, избрал на русский трон младшего из Романовых. Но слава Богу, что вышло так! Могло совсем иначе получиться. В цари ломились и Голицыны, и Милославские. А как те, так и другие Тушинскому вору руку целовали. Их бы за предательство следовало за ребро повесить или изломать на колесе, но - лезли, домогались… Минина же не избрали! Или того же князя Пожарского… Сейчас, в наше время, может получиться гораздо хуже. Право голосовать сейчас получат все. Все без исключения! Но это значит, что решающее слово будет за мужиком, ведь население российское живет по деревням. А мужик уже закуплен, покорен: ему позволили разграбить помещичьи имения и поделить землю. Все, больше ему ничего не требуется! Кто же обеспечил ему это благо, это счастье? Эсеры, партия эсеров. Вот за нее-то он и отдаст все свои голоса. Ими и напичкает все Учредительное собрание по самую крышу. Следовательно, эсеры и примутся выбирать человека на русский трон. Чего же от них ожидать? Никаких Гучковых-Милюковых они даже близко не подпустят. Проголосуют за сугубо своего - скажем, за Чернова. А то и за какого-нибудь Нахамкеса. Хорош же будет самодержец, венценосец, так сказать!Ошеломленный капитанской логикой, Лавр Георгиевич даже головой потряс:
      – Тогда… позвольте!.. Что же делать?
      В Нежинцеве вдруг сломалась настороженность, он сел поглубже в кресло, с удрученным видом снял пенсне и долго протирал его платочком. Обезоруженное его лицо сразу стало выглядеть на удивление домашним. Помедлил, усмехнулся:
      – Мы, вообще-то, прогоняли поляков без всякого царя! С пустым троном. А справились. И без бояр, заметьте. Эта саранча вся кинулась к Тушинскому вору. Пакостная публика. Недаром Иван Грозный им головы рубил.
      Он легким жестом снова насадил пенсне и выпрямился. Лавр Георгиевич невнимательно заглянул в папку с «Запиской», пере-листнул и закрыл.
      – Митрофан Осипович, у вас подобраны крайне любопытные факты. Я, признаться… Ну вот хоть с этим Лениным. В Петрог рад он еще при мне приехал. Один человек не поленился и съездил на Финляндский вокзал. Ленин его испугал. Фанатик, причем с талантом все упрощать, сводить до примитивизма быто вого. И тут ваша «Записка»… Это же страшно. Что у нас делается в тылу? Ведь мы же продолжаем воевать!
      Нежинцев заволновался:
      – Ваше превосходительство… Виноват, Лавр Георгиевич… этот Ленин меня в данное время интересует менее всего. Это фигура ясная. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не скрывал своих планов. Генерал Самсонов еще не двинулся со своей армией, а Ленин уже заявил, что будет счастлив, если Россия проиграет. Он только и делает, что молится за Германию. Так что это снаряд немецкий. Потому они ему и предоставили вагон. Мы бы на их месте поступили точно так же. И любой…
      – Что же нам ожидать? К чему готовиться? Нежинцев усмехнулся: - Вы же сами только что аттестовали его как фанатика! Он станет действовать так, как и положено.
      –Полагаете… инструкции?
      – Вполне естественно. В подобных случаях принято брать хотя бы подпись под определенным обязательством. Таков поря док. - По-ра-женец… - раздельно проговорил Корнилов.
      –Но вот следующий господин!
      –Этот самый… как его… Троцкий-Бронштейн?
      – Именно. Он едет из Америки. И - не один. Зачем? С какою целью? Германия спасается от краха - и посылает Ленина. Тут ясно. А для чего старается Америка? Она же не союзница Герма нии! Следовательно, сугубо свои планы. Он, Троцкий, и приехал- то без ленинского шума, без оркестра, без знамен. Тишком-молч ком! Зачем шуметь до времени? Взяв снова папку, Лавр Георгиевич демонстративно взвесил ее на руке. Факты, доводы ценнейшие! Следовало бы, не теряя времени, немедленно отправить в Генеральный штаб. Командованию обыкновенной полевой армии с подобным документом делать нечего. Не для его ума, не по его возможностям. Генерал Лукомский был совершенно прав, назвав капитана Нежинцева птицей высокого полета. Скромный офицер разведки мыслил необычайно широко. Внезапно Нежинцев спросил, доводилось ли командующему заглядывать в список эмигрантов, буквально хлынувших в страну. Поименный перечень ленинских спутников (с псевдонимами-кличками) месяц назад опубликовал знаменитый Бурцев, давно прославившийся как неутомимый охотник за провокаторами. Подоплека капитанского вопроса была ясна: всякий, кто прочитывал этот зловещий список, невольно ежился. Как правило, псевдонимы были русские, но вот фамилии!..
      Исподлобья Корнилов быстро глянул на сидевшего напротив офицера: четкий гвардейский пробор на голове, настороженные стеклышки пенсне. Ждет ответа… Вспомнился Завойко с его азартнейшими обвинениями еврейства. Подумалось: «И этот!» - Вы еще спросите, капитан, читал ли я «Протоколы сион ских мудрецов», - сварливым голосом проговорил Корнилов.
      –Читали? - живо сорвалось у Нежинцева.
      Жуя губами, Лавр Георгиевич угрюмо уставился на лежавшие перед ним бумаги. - Капитан, я так сужу. Документ конечно страшный. Но-о… сколько их, в конце концов? Горстка, кучка…
      –Ложка дегтя, - коварно подсказал Нежинцев.
      –Именно. А нас?
      – Но если я не намерен даже на бочку меда терпеть эту самую ложку? Зачем, зачем, скажите мне? Что нас заставляет их тер петь? Демократия? Да плевать я хотел на такую демократию! Так нас и с вшами вынудят мириться. Образуют комитет по защите вшей и… и… плевать им на людей. Им лишь бы вшей не трогали!
      Корнилов помолчал.
      – Капитан, а вам не приходило в голову: как же они проворо нили эти свои «Протоколы»? Как они к нам попали? Это ж, по сути дела, самый настоящий мобилизационный план!
      Недоумевая, Нежинцев пожал плечами:
      – Простите, ваше превосходительство, ничего странного не вижу. Похищение… Подкуп… Мало ли… Обыкновенная утечка, только и всего.
      – Прекрасно! Очень хорошо! Но кто… кто конкретно это сде лал? Кто эту операцию осуществил? Мы-то с вами профессионалы и отдаем отчет, что налицо похищение генерального плана. Разве не так? Но у каждого подвига имеется свой герой. Назовите же мне его. Кто он? Тогда у меня все станет на свои места.Нежинцев поднялся. Он выглядел обескураженным.
      – Признаться, такая мысль мне даже не приходила в голову. Но… в самом деле?
      Лавр Георгиевич вышел из-за стола. Ему не хотелось заканчивать разговор на казенной ноте. Капитан завоевал его симпатию.
      – Вы спрашивали о списке. Я его читал, конечно. Но Ленин- то не еврей. Вы обратили внимание?
      Молодой офицер не смог скрыть усмешки: - К сожалению, еврей.
      –Но дворянин же!
      – И тем не менее. По матери. А у них это - главное. Пришла пора смешаться генералу.
      – Считаете, что никаких им прав не обязательно? Не следует?
      – Права! О правах обыкновенно толкуют квартиранты. Жиль цы внаем. Мы же хозяева нашего дома. И нам следует думать о своих обязанностях. А то можем и лишиться дома!
      Постояли друг против друга, неловко помолчали.
      – Капитан, а эта организация в Полтаве… там что, тоже?
      – Там хороший камуфляж. Надежный, трехслойный. Вроде бы орудуют под маркой торгового дома «Унгер, Гольд штейн и компания». Чем занимаются? Едва копнули - обнаружилось, поставляют девушек в публичные дома Александрии и Порт-Саи да. Еще копнули - новая торговая контора «Яков Итциг с сы новьями». Тоже вербуют девушек в Константинополь. Незаконно все, конечно, но-о… не так уж страшно. Обычные еврейские гешефты. Главное же их занятие - совсем другое. Уже не девушки… Какие девушки?! Прямая связь со Стокгольмом, с Варбургом. А уж кого-кого, а Варбурга мы знаем хорошо. Родственные связи и с Берлином, и с Америкой.
      Капитан умело выдержал эффектную паузу.
      – Хотел бы обратить внимание вашего превосходительства на последнее обстоятельство. Все эмигранты - это просто бросается в глаза - следуют в Россию исключительно через Стокгольм!
      Внезапно Корнилов вспомнил, что именно в Стокгольме и как раз на крючок Варбургу попал в свое время такой деятель, как Протопопов. Достаточно оказалось одной встречи, одного тайного разговора. Вскоре после этого ловкий Распутин, действуя через царицу, сделал Протопопова министром внутренних дел России.
      – Именно! - улыбнулся Нежинцев. Своим замечанием коман дующий доставил ему невыразимое удовлетворение.
      Возвращаясь за свой громадный стол, Лавр Георгиевич сделал несколько замечаний насчет ближней фронтовой разведки. Это были дела насущные. Еще в Петрограде он узнал, что немцы вдруг спешно сняли с Западного фронта четыре своих самых боеспособных пехотных корпуса. Ожидать их следовало здесь.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

      Во Временном правительстве менялись люди, но политика оставалась прежней. Заменив Гучкова и Милюкова, новая власть продолжала действовать с чужого голоса - в интересах союзников.
      Из Лондона и Парижа настойчиво требовали наступать. Новый военный министр России адвокат Керенский заверял обоих послов в верности союзническому долгу.
      Идея большого наступления на Восточном фронте носилась еще в декабре прошедшего года. Успех казался обеспеченным. Впервые за много месяцев подвезли огромное количество снарядов. На конференции союзников в Петрограде, тянувшейся чуть не месяц, заговаривали о планах послевоенного устройства разгромленной Германии. Победа виделась близкой, неминуемой… Все смешалось после царского отречения. Армия замитинговала и принялась выкрикивать все, о чем молчала долгие три года. Солдаты, не вылезавшие из окопов уже четвертый год, горячо откликнулись на призыв большевиков к немедленному миру («без аннекций и контрибуций»). Тем более им следовало поспешить домой, где должен начаться дележ господских земель.
      Знаменитая «нота Милюкова» показала, что о близком мире следует забыть.
      Установка оставалась прежней: мир принесет только решительный разгром противника. Временное правительство, сделав военным министром Керенского, не уставало заверять союзников о своей готовности воевать до победного конца. Союзные послы, Бьюкеннен и Палеолог, не вылезали из министерских кабинетов. Свои требования наступать они облекали в деликатную форму, настаивая на «активных действиях во имя мира».
      Повторялась старая картина: победой над противником мыслилось разрешить внутренние политические трудности. 13 лет назад на этом обожглось царское правительство, затеяв войну с незначительным островным государством - Японией. Ничего другого не придумало и Временное правительство. Победоносное наступление, пусть даже небольшое, мигом поправит худое положение в стране.
      На победу надеялись, как на чудесное лекарство от всех бед.Командующий 8-й армией генерал Корнилов пребывал в тяжелом, мрачном настроении. К наступающим боям его корпуса совершенно не готовы. Но в то же время он сознавал, что каждый день бездействия на фронте усиливает разложение солдат. Армия не должна бездельничать и пустобаить. Это мощный, но капризный механизм. Митинговщина уже внесла в него гнилостное разложение. Боевые действия, если только к ним готовиться как следует, подтянут армию и, безусловно, оздоровят весь ее одрябший организм.
      Состояние армейского здоровья требовало или немедленного заключения мира (с последующей массовой демобилизацией), или же властной, жесткой подготовки к сражениям, к приведению полков и дивизий в мускулистое боевое состояние, с каким они начинали эту войну три года назад.
      Проще было выбрать мир. Этого добивалась изнемогавшая Германия, к этому призывали большевики, к этому стремились сами солдаты. Но о мире не хотели слышать союзники России, отчего и Временное правительство решительно отвергало любую мысль о замирении.
      В своей жизни Лавр Георгиевич не знал никакого иного дела, кроме солдатского. Армейский офицер, считал он, подобен искусному хирургу: все его действия должны быть властными, решительными, точными. Этого требует само состояние больного на операционном столе. От врача, как и от офицера, зависит жизнь и здоровье тех, кто ему доверен.
      Всяческие нерешительность и жалость будут лишь проявлениями слабости, преступной потому, что приведет она к напрасной гибели множества народа.
      Оставив Петроград, Лавр Георгиевич вскоре убедился, что патриотическое движение, избравшее его своим лидером, живет и продолжает действовать. Время от времени к нему наезжали из столицы эмиссары. По-прежнему все надежды связывались с армией. Тогда тем более следовало поторопиться с восстановлением необходимой дисциплины. В нужный час армия должна быть готова выполнить любой приказ.
      Таким образом, подготовка к наступательным боям совпала с решением восстановить боеспособность армии, выбить из нее всю революционную разболтанность. Армии предстояло снова стать самым сильным, самым послушным инструментом государства.
      Четвертый год войны измотал силы России. Под ружье, так или иначе, было поставлено 16 миллионов человек - половина трудоспособного населения. Самые здоровые мужчины «работали» с винтовками в руках, сидя безвылазно в окопах. Попытки наступать и неудачные сражения обходились миллионами убитых, покалеченных, попавших в плен. В настоящее время непосредственно на передовой находилось два миллиона солдат. Ихобслуживали фронтовые и армейские тылы, в частях которых числилось три с половиной миллиона людей в шинелях. Помимо этого в военных округах проходили подготовку еще полтора миллиона мужиков, мобилизация выскребла их из самых глухих уездов.
      О предельном напряжении российских сил свидетельствовало и плачевное состояние финансов. Война уже обошлась в 50 миллиардов рублей. Внешняя задолженность России иностранным банкам возросла до 65 миллиардов рублей. Растущая инфляция убивала русский рубль. За три военных года его стоимость упала втрое.
      В молодые годы, переодевшись дервишем и направляясь в Кашгар, Лавр Георгиевич как-то стал свидетелем азартнейшей «байги», скачек степняков на самых отборных лошадях. Десятки джигитов готовились к восходу солнца. Всю ночь скакунам не давали отдыхать, проваживая их в поводу. К тому часу, когда над песками заалел восток, уставшие лошади покрылись испариной. Еще час, другой - и они уже едва переставляли ноги. Полная готовность к дикой скачке определялась так: скакун изнемогал настолько, что был не в состоянии переступить через брошенную на землю плеть - он зацеплял ее копытом.
      Секрет такой изматывающей подготовки оказался прост. Бессонной ночью расходовались и сгорали, так сказать, обычные, поверхностные силы. Наступал черед самых глубинных, самых сокровенных, мобилизация которых происходит лишь в редчайший, судьбоносный час. Такими силами обладает каждый организм. Просто эти силы сохраняются и дремлют где-то очень глубоко. Во время скачки лошади были поставлены перед необходимостью продемонстрировать, каков у них этот запас природных сил. После изматывающей ночной усталости скакуны испытывали что-то вроде вспышки, глаза им застилало, сердце бешено работало, они показывали редкостную резвость. Закончив скачку, все лошади валились тут же замертво. Больше сил на жизнь у них не оставалось. Все, на что способен был их организм, сгорало без остатка в бешеной «байге».
      Приз победителю при этом значительно превосходил стоимость погибшего скакуна.
      Настал момент, считал Корнилов, когда армии следовало напрячь свои самые глубинные силы. Больше у России никаких надежд не оставалось.
      Керенский, заняв пост военного министра, немедленно направился на фронт. Кумир интеллигенции в столице, он не сомневался, что одно его появление на передовых позициях немедленно вдохнет в солдат решимость сокрушить врага.Его пламенные речи в столичных аудиториях приводили толпу в экстаз. Женщины осыпали его цветами, целовали ему руки, экзальтированные мужчины бросались к автомобилю, поднимали его на плечи и восторженно вносили в помещение.
      Свое высокое военное назначение Керенский отметил тем, что сменил краги на сапоги пронзительного желтого цвета и нацепил на них серебряные шпоры. Они ласкали его слух короткими звоночками при каждом шаге. В эти дни Керенский усвоил знаменитый жест Наполеона: одна рука - за спину, другая - энергично сунута под серединную пуговицу, за борт полувоенного френча. Походка его обрела предельную стремительность. Он пролетал, демонстрируя нечеловеческую занятость и свое желание успеть везде, свалить всю гору важных дел. Речь его сделалась короткой, лающей, отрывистой.
      7 мая в Могилеве, в Ставке, открылся офицерский съезд. Такого прежде не бывало никогда. Инициатива принадлежала тем, кто потаенно собирались в местном отеле «Бристоль». Гене рал Алексеев их всецело поддерживал. Офицерская организация постепенно оформлялась. Делегатов на съезд направляли фронто вые части. Приехало более 300 человек. К ним присоединились члены выборных комитетов, в основном солдаты. В заседаниях они участвовали, но имели лишь совещательный голос.
      В самый день открытия съезда в Могилев нагрянул Керенский и с ним Пуришкевич.
      Атмосфера съезда, и это ощущалось сразу, была тревожной, напряженной. Офицеры, каждый, сохраняли тяжкие воспоминания о недавних днях. Русская армия, если рассуждать по совести, потерпела поражение от своих, изнутри, из Петрограда. Такого унизительного разгрома не испытывала ни одна армия за всю историю. Каждый из делегатов искоса посматривал на солдат-комитетчиков. Эти, попав впервые в непривычное окружение, тоже были неспокойны. Они старались держаться кучно, свои возле своих.
      Лавр Георгиевич по дороге в Могилев побывал в Бердичеве, в штабе фронта. Он видел, как подъехал в автомобиле генерал Брусилов. Первым делом Брусилов поспешил к стоявшим на посту солдатам, Георгиевским кавалерам, и с каждым поздоровался за руку. Солдаты стояли вольно, винтовку держали в левой руке. Скрываясь в подъезде, Брусилов еще напоследок козырнул. Он казался не суровым, властным военачальником, а бородатеньким и седоватым, добрым дядюшкой.
      На Корнилова постовые лишь небрежно глянули. Он, закипая, остановился и не сводил с них яростных глаз. Один солдат приставил палец к носу и громко высморкался. Другой, чувствуя неладное, хмуро выпрямился, взял винтовку как положено. В конце концов проняло и того, кто сморкался. Утерев нос рукавомшинели, он тоже принял позу часового. Но глаза обоих смотрели люто, с откровенной угрозой. Таким только мигни - два штыка со всего размаху вонзятся в сухонькое тело генерала и, словно сноп, полетит оно через мужицкое плечо.
      Взбежав наверх, в кабинет командующего, Лавр Георгиевич под впечатлением того, что произошло у входа, провел весь разговор с Брусиловым. Он ни словом не оспаривал решение наступать. В армии принято не рассуждать, а исполнять приказы. Однако он настаивал на том, чтобы «гайки подкрутить». Упадок дисциплины разложил не только фронт, но и глубокий тыл. Особенно страдало дело от расхлябанности железнодорожников. Большое наступление потребует напряжения всего остатка сил. Было бы, например, желательно взнуздать страну созданием трех армий: одна - на фронте, другая - в тылу, на производстве, третью же армию необходимо создать на железных дорогах. Без воинского порядка на транспорте обеспеченность фронта всем необходимым будет хронически страдать… Само собой, добавил Лавр Георгиевич, все три армии необходимо подчинить одному штабу, одному главнокомандующему.
      Брусилов не выносил самого вида этого азиата с клочковатой бороденкой на рано испеченном смуглом лице. Между ними царила давняя устойчивая неприязнь. Тяготясь неприятным разговором, Брусилов сдерживался из последних сил. - Вы, ваше превосходительство, - желчно укорил он, - по кончите тем, что потребуете еще и смертной казни!
      –А я требую этого сейчас! - нисколько не задумываясь, возразил
      Корнилов. - Причем в тылу - тоже… Не на прогулку, слава Богу, собираемся. А новой Варшавы - не хочу.
      Все-таки он не удержался и поддел. После успехов в первую военную осень русский фронт вдруг дрогнул под напором Макен-зена и побежал так, что без боя сдал Варшаву. Самому Корнилову убегать за Варшаву не пришлось: он тогда, назначенный Брусиловым в заслон, угодил под разрыв снаряда и очнулся в плену… Нынче, на четвертом году войны, немцы находились под самой Ригой. А от Риги рукой подать до Петрограда. Так что в случае неудачи наступления…
      Хваленая выдержка изменила Брусилову.
      – Нет никаких сомнений, что вас и меня вместе с вами ославят милитаристами, назовут военными диктаторами… узур паторами. Вы хоть представляете, что станут писать во всех газе тах?
      Вот он чем озабочен более всего!
      Лавр Георгиевич проворчал, что в таком случае он добровольно уступает свое место любому из господ редакторов. Каждый должен заниматься своим делом.В Могилев, на офицерский съезд, командующий фронтом не собирался. К таким мероприятиям он относился настороженно. Инициатива съезда исходила не из Петрограда, а из Могилева, снизу. Фрондирования же Брусилов никогда не одобрял. Что ж из того, что в Могилев спешит сам Керенский, военный министр? Это его добрая воля. Тем более, что время съезда удачно совпало с поездкой министра на фронт… Лезет из кожи генерал Алексеев? Потуги жалкие, надо сказать: не усидев в седле, хочет удержаться на хвосте! Брусилов помнил, как слетели со своих постов Гучков и Милюков. Да и вот… Корнилов тоже. Чем ближе к солнышку, тем страшней ожоги. Вверх поднимаешься шажками, со ступеньки на ступеньку, вниз же можно загреметь с такой стремительностью, что пересчитаешь каждую ступеньку собственными ребрами!
      Первым, кого Корнилов встретил в Могилеве, был генерал Крымов. Последний раз они виделись в марте в Петрограде. Крымова вызвали с фронта на «смотрины» - прикидывали на роль военного диктатора. Александр Михайлович от такой роли отказался и решительно указал на Корнилова… Тогда, в марте, Крымов получил повышение. Он сдал свою Уссурийскую дивизию генералу Врангелю, сам же был назначен командиром 3-го Конного корпуса. Кавалерийские дивизии занимали позиции на Румынском фронте. Штаб корпуса располагался в Кишиневе.
      В Могилеве генерал Крымов находился уже третий день. Настроение съехавшихся отовсюду офицеров ему нравилось. Вчера, рассказывал он, на съезде выступил сам Керенский. Приняли его вяло, снисходительно. Керенский обиделся и сразу же уехал.
      – Балалайка… Видеть не могу всей его толстой потной рожи. А он еще шпоры нацепил! Представляешь? Гаер, паяц…
      Новости так и кипели у Крымова на языке. Стал рассказывать, как принимали Пуришкевича. Слова о «безумной вакханалии», о засилье инородцев покрыли дружными аплодисментами. Пуришкевич кланялся, садился, снова поднимался. Генерал Алексеев, незримо управлявший съездом, стал тревожиться и прекратил аплодисменты. Он опасался, что штабные доброхоты непременно донесут обо всем военному министру. Как-никак обидно…
      В зале съезда появление Корнилова вызвало горячий интерес. Его имя слышал каждый, увидеть же многим довелось впервые. Офицеры вскакивали, вытягивали шеи: «Где? Где?.. Вот этот?» Генерал Крымов склонился к самому уху и стал нашептывать жарко, многозначительно:
      – Лавр Егорович, милая душа, пора за дело приниматься. Сам же видишь!
      В битком набитом душном зале свободные места имелись лишь в первом ряду. Крымов с Корниловым пробрались, сели, сталислушать. Наверху, на сцене, очень зажигательно ораторствовал молодой человек в солдатской гимнастерке. Это был Руттер, член Могилевского Совета. Такой орган новой власти был выбран и здесь, под самым боком Ставки. Руттер рассуждал о том, что негоже господам офицерам по-старому, по-царски, отгораживаться от солдатской массы. Он предлагал вместо сугубо офицерского союза создать общевоинский союз, где нашлось бы место и рядовым, без золотых погон.
      – Не забывайте, - восклицал он, - нам предстоит спасать Россию вместе. Мы, если мне позволено будет сравнить, Минины, а вы - Пожарские. Но я прошу учесть, что впереди пойдут сначала Минины. Очередь Пожарских - потом, за нами…
      Стул под могучим телом Крымова затрещал, он склонился к самому уху Корнилова:
      – Головастый, сукин сын. Я еще вчера обратил внимание. Солдатишки с ним носятся. Он, видать, у них за главного.
      В самом воздухе душного зала носилась опасность раскола, знакомого Корнилову по недолгим дням в столице. Словами Рут-тера солдаты угрожали офицерам оставить их без своей поддержки. Генерал Алексеев, завесившись усами и очками, сидел в президиуме со своим невозмутимым видом. Однако мозг его работал бешено. На следующее утро весь офицерский съезд отправился в солдатские казармы. Впереди вышагивали генералы. Возглавлял небывалое шествие сам Алексеев. Из длинных приземистых казарм высыпали изумленные солдаты. Офицерская толпа остановилась. Генерал Алексеев снял фуражку и низко, в пояс, поклонился. Он польстил солдатам, назвав их «великим русским воинством». Каждый честный гражданин России, продолжал он, должен забыть о собственных интересах и все силы отдать изнемогавшему Отечеству. Вчерашний Руттер, осклабившись, широко раскрыл объятия. Солдат и генерал трижды крестнакрест, словно на Пасху, облобызались. Низенький Алексеев, слегка помятый, поправлял очки.
      Генерал Крымов всю эту алексеевскую затею назвал спектаклем. Заигрыванием дисциплины не поправишь. Разгорячившись, он обрушил на Корнилова целый ворох своих планов. Он весь кипел, ему спокойно не сиделось. Не поцелуйчиками следовало завоевывать солдат, а большой идеей, которая проникла бы в самую душу каждого русского человека. Тогда солдаты сами потянутся к офицерам, как к своим командирам-предводителям. Им тогда потребуются настоящие военачальники. И о раздорах будет немедленно забыто. Все эти Нахамкесы и Гиммеры, Гучковы и Милюковы тогда костей не соберут (кстати, этот Руттер - тоже. Дешевенький болтун, как и прощелыга Керенский). Пока же… Пока что у Крымова был продуман свой план действий.На его взгляд, разложение армии зашло слишком далеко. Настоящий «антонов огонь». Лечиться на ходу? Сомнительно, черт побери. Всерьез об этом может рассуждать лишь лизоблюд Брусилов. Генерал Крымов предлагал серией неподозрительных маневров передислоцировать 3-й Конный корпус поближе к Киеву. Да, Киев, «матерь городов русских», должен стать центром русского национального оздоровления. Он предполагал неистовую ярость ненавистников России. Еще бы! Столько сделано, столько развалено - и вдруг… оздоровление! Снова да ладом? Нет, они взъярятся и накинутся, как бешеные псы. Крымов предлагал с боями отходить в глубь России. Слава Богу, есть куда! А тем временем ковать, ковать, ковать! В окончательной победе он не сомневался. У него, хахакнул он, покачиваясь на расставленных ногах, уже заблаговременно заготовлен списочек. Какой? А всех господ, которым место на осине!
      – Лавр Егорыч, сейчас многое зависит от тебя. Я на знамя не гожусь. Честно признаюсь. Ты - другое дело. Я и в Петрограде всем указывал на тебя.
      Вот он всегда такой. Отличный генерал, однако горяч настолько, что необходимо постоянно остужать. Не приведи Господь - сорвется. Беды наделает - не расхлебать.
      Однако попробуй остуди его!
      – У-див-ляюсь, ваше превосходительство! - немедленно взор вался он. - В газеты изволите заглядывать? Что же это такое? Это где же мы живем? Если, значит, я болею за Россию, если я больше не могу глядеть на весь этот бардак, выходит, я послед няя сволочь? Как же это понимать прикажете? И не надо меня останавливать, не надо утешать… слава Богу, не маленький. До чего же мы дожили, до чего докатились? Мне, мне, мне, русскому генералу, запрещено любить Россию! Нелепый сон! Кошмар-р! Волосы дыбом! - Он вдруг застучал кулаком в ладонь. - Ну уж не-ет! Можете меня повесить, сволочи, но я вам и из петли буду орать: я русский, русский, русский!
      Лавр Георгиевич терпеливо пережидал. Он знал: Крымову необходимо «сбросить пар». Видимо, давно ни с кем не разговаривал, вот и накопилось на душе.
      Отбушевав, Александр Михайлович утихомирился, даже потускнел.
      – Они любого доведут, канальи, - пробормотал он.
      Корнилов начал с того, что посоветовал наплевать на Керенского. Прав Пуришкевич: сперва порядок в армии наведем, а уж потом с шашлычниками и с жидками разберемся. Они с нами хитрят напропалую. Но разве мы-то хуже? Или не умеем, разучились? Политика - сплошная хитрость!
      – Валяйте, валяйте… - бормотал Крымов.На взгляд Корнилова, небольшой успех на фронте отнюдь не повредил бы. Поднимет авторитет военных, оздоровит и обстановку в армии. Стыд сказать, до чего дошли!
      Крымов вяло слушал. У них на Румынском фронте никакого наступления не ожидалось. Следовательно, на его долю оставалось самое невыносимое - безделье.
      Внезапно он вспомнил, что Корнилова разыскивает Завойко - внезапно прикатил из Петрограда. В зал офицерского съезда его не пропустили, сидит в «Бристоле».
      Корнилов удивился. Зачем пожаловал? На офицерский съезд? Но почему без делегатского мандата?
      – Лавр Егорович, - перебил Крымов, - до конца съезда я не дождусь. Ну их, слушай! Но я предупреждаю: если что… ты меня знаешь - я полезу на рожон и заварю такую кашу, что станет тошно!
      Перед отъездом он пытался увидеться с Алексеевым и кончил тем, что его принял начальник штаба Ставки генерал Лукомский. Идею Крымова - сосредоточить 3-й Конный корпус поближе к Киеву, а то и к Петрограду - штаб отверг без всяких объяснений. Тогда, едва справляясь с раздражением, Крымов попросил перебросить его вместе с корпусом на Юго-Западный фронт, влив в состав 8-й армии. Лукомский отказал и в этом. Глаза Крымова стали пучиться, дородные щеки побагровели. Вовремя вспомнил корниловский совет насчет «политики» и сдержался. Вышел он размашисто, косолапя по-кавалерийски, и все негодование вложил в захлоп двери… О генерале Лукомском он с нынешнего дня принялся злословить как о продавшемся жидам.
      Своего петроградского помощника-советника, объявившегося вдруг в Могилеве, Лавру Георгиевичу разыскивать не пришлось: инженер Завойко отыскал его сам.
      Завойко поступил вольноопределяющимся и добился назначения в Текинский полк. Он надеялся устроиться при штабе 8-й армии, возле Корнилова. На этом настояли их общие питерские друзья. Обстановка с властью, рассказывал он, достигла критической точки. Многое теперь будет зависеть от того, удастся или не удастся ожидавшееся наступление на фронте. Он приехал, чтобы на всякий случай быть под рукой. В Петрограде по-прежнему все надежды связаны с именем Корнилова. Выбор принят окончательный.
      Завойко привез тревожные новости. Недавно в Петрограде начал работать VII Всероссийский съезд сионистов. Еврейские делегаты настроены весьма воинственно. Они обратились к Керенскому с предложением создать так называемый «Еврейский легион» численностью 100 тысяч человек. Единственное требование у них: легион должен воевать под знаменем с шестиконечной звездой Давида.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40