Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Необычайное путешествие

ModernLib.Net / Детская фантастика / Кузнецова Вера Нестеровна / Необычайное путешествие - Чтение (стр. 11)
Автор: Кузнецова Вера Нестеровна
Жанр: Детская фантастика

 

 


— Как же так? — опросил Вася. — Ведь если лавочник так будет обманывать покупателей, они к нему больше не пойдут?

— Как же! — горько усмехнулась женщина. — Ведь мы все часто берем у него в долг. Ему и сказать-то не посмеешь, что он мошенник. Поплачешь дома от обиды и все. Да разве только один лавочник нас надувает? А господин фабрикант? На фабрике, где я работала, было такое правило: ворота фабрики запираются через десять минут после начала работы и до завтрака никто не впускается. Кто это время отсутствовал, платит по три пенса штрафа с каждого станка. И вот раз утром наш фабрикант перевел стрелку фабричных часов на пятнадцать минут вперед. Мы пришли вовремя, а двери уже на запоре. Собралось девяносто пять рабочих, я нарочно посчитала. И так мы стояли до самого перерыва на завтрак, и всем нам записали штраф. Вечерам смотрим: что такое? Часы уже отстают на пятнадцать минут. А кто из нас посмеет сказать, что хозяин мошенник? Ничего не поделаешь! Стали приходить на работу на полчаса раньше.

Долго еще рассказывала бедная женщина о фабричных порядках, поучая Васю, Валерика и Кюльжан, как им нужно будет себя вести, если они будут приняты на работу.


Фабричный колокол возвестил окончание рабочего дня. Пасмурный день незаметно перешел в сумерки. На улицах зажглись редкие газовые фонари, в слабом свете которых трущобы «Вороньего гнезда» выглядели еще более отталкивающе.

Миссис Мэри Шарп, так звали хозяйку комнаты в подвале, то и дело высовывалась из окна, стараясь разглядеть, не идет ли ее мальчик. Она заметно волновалась: мало ли что могло случиться с уставшим ребенком?

— Знаете, — говорила она, то присаживаясь на ящик, то опять подходя к окну. — Один раз Георга очень долго не было. Я пошла ему навстречу и нашла за два квартала от дома спящим в какой-то подворотне. Когда я с трудом его разбудила и поставила на ноги, он шатался, как пьяный. Я еле довела его до дома. Утром он сказал, что только присел отдохнуть на минутку и совсем не помнит, как очутился дома. А ведь сегодня у них получка! Его могут по дороге избить и отнять заработанные гроши.

Мэри Шарп, накинув на плечи жалкий лоскут, когда-то бывший шалью, и, попросив детей приглядеть за девочкой, ушла.

Прошло не меньше часа, а мать все не возвращалась, и дети начали уже строить разные мрачные предположения, когда дверь открылась и в комнату вошел мальчик. У него была узкая впалая грудь и искривленные ножки с сильно утолщенными коленками. На бледном личике резко выделялись прекрасные черные глаза с длинными мохнатыми ресницами. Неописуемые лохмотья и рваные башмаки на босую ногу составляли весь костюм кормильца семьи — девятилетнего Георга Шарп.

Увидя в комнате посторонних, мальчик ничем не выказал своего удивления. Он слегка кивнул им и сразу прошел к ящику-столу. Приподняв тряпку, служившую салфеткой, мальчик взял оловянную мисочку с несколькими холодными картофелинами и стал с жадностью есть, макая картофель в коробочку с солью.

Впрочем, он очень быстро, почти с отвращением, отодвинул от себя еду, мельком взглянул на лежащую в ящике сестренку и устало опустился на жалкое подобие постели в углу.

— Ваша мама пошла вас искать, — сказала Кюльжан.

— Я ее видел, — уже сонным голосом ответил Георг. — Я ей отдал деньги… Она побежала купить чего-нибудь. Она просила, чтобы я не засыпал до ее возвращения, но вы скажите ей, пожалуйста, пусть она меня не трогает… Я лучше поем завтра.


Поужинав хлебом с тоненьким ломтиком твердого, как камень, сыра — единственным, чем могла угостить Мэри Шарп, Вася, Валерик и Кюльжан прикорнули в углу, подложив под головы какие-то лохмотья.

— Ничего, — утешала их добрая женщина, — когда вы принесете спою первую получку, я куплю вам старые мешки. Они стоят очень дешево. На корабельной верфи вы достанете стружек, и у нас будут чудесные постели. А завтра мы пойдем в работный дом, навестить нашего бедного отца. Вам будет интересно посмотреть город, а по пути я вам покажу фабрику, где можно попытаться поискать работу.

Несмотря на эти радужные перспективы, дети долго ворочались, задыхаясь в духоте подвала, и только под утро забылись тяжелым сном.


Утром они встали совершенно разбитыми, с чувством ломоты во всем теле. Георг еще крепко спал, но Мэри Шарп уже успела постирать снятые с сына лохмотья, и они качались на веревке, протянутой перед окном подвала. На ящике-столе был приготовлен завтрак: мисочка овсяной каши, сваренной на воде, хлеб и крохотный кусочек масла.

— Это только Георгу, — печально сказала Мэри Шарп, кивая на масло. — Он так устает, бедняжка! Что будет с нами, если…

Она поспешно отвернулась и прижала к губам край передника, вылинявшего до полной потери цвета.

Георг спал очень долго, и его личико чуть порозовело. Несколько раз мать протягивала руку, чтобы разбудить его и тут же отдергивала. Наконец, мальчик проснулся, но не торопился вставать. Его взгляд рассеянно блуждал по комнате, пока не остановился на приготовленном для него завтраке. Он поднялся с постели, кое-как прикрыв свою наготу лохмотьями.

— Георг! Надо умыться, — мягко предупредила его мать.

Мальчик только повел плечом и принялся за еду. Теперь он ел не торопясь, старательно прожевывая пищу, смакуя маленькие кусочки хлеба с маслом, подвигаемые матерью. Насытившись, он опять лег на постель.

— Георг! Мы ведь с тобой хотели пойти к отцу, — неуверенно сказала миссис Шарп. — И разве плохо прогуляться за город? Там все-таки свежий воздух…

— Я лучше полежу еще, — вяло ответил мальчик. — У меня так болит спина…

Лицо Мэри Шарп приняло виноватое выражение. Она присела около сына, мягким движением погладила его головку. Георг принял ласку матери равнодушно. Он смежил глаза и под ее рукой снова впал в дремоту.

— Он может высыпаться только по воскресеньям, — сказала женщина. — С тех пор, как Георг стал работать, его не привлекают даже игры с товарищами. Я пробовала отдать его в воскресную школу, но он засыпал на уроках. Нет! Все-таки господь слишком жесток к нам, беднякам.

КАК МАШИНЫ СЪЕЛИ ЛЮДЕЙ

Работный дом, в котором находился отец Георга, был расположен на окраине Лондона. Поэтому Мэри Шарп, не тревожа больше сына, стала поспешно собираться в путь, чтобы успеть вернуться домой к наступлению темноты.

Она приготовила два больших сэндвича с сыром, отложила в пакетик немного сахара, налила в бутылочку молока. Подойдя к «колыбели» дочери, она остановилась в нерешительности.

— Мне, право, совестно вас просить, — сказала она смущенно, — но я хотела бы взять с собой девочку. Бедняжка совсем не бывает на свежем воздухе, а я слишком слаба, чтобы нести ее такое расстояние. Если бы вы согласились помочь мне… По очереди. Это было бы не так утомительно.

Вася с готовностью заявил, что они будут нести малютку всю дорогу. Завернув ребенка в серую фланелевую пеленку, Мэри Шарп передала его Кюльжан и заботливо прикрыла фартуком голые ножки Георга и, не запирая комнаты, вышла на улицу. В домах «Вороньего гнезда» не было принято запираться, потому что и самый изобретательный вор вряд ли бы нашел чем тут поживиться.

Мэри Шарп вела детей по кривым, грязным переулкам, старательно избегая богатых кварталов с уютными коттеджами. Сперва она задыхалась от непривычной ходьбы, но немного спустя уже почувствовала себя лучше и даже смогла разговаривать со своими спутниками.

— Мой бедный мальчик родился и вырос в этом подвале, — рассказывала она, — но мы с мужем знали лучшие времена. Мы ведь потомственные ткачи. Наши деды и отцы жили в Стандкиле. Это очень красивое местечко в Северном Ланкашире. Все они были ткачами, жили в деревне, имели свои маленькие коттеджи и немного земли.

Тогда еще не было ни этих фабрик, ни машин. Мой дедушка покупал хлопок, мать и сестры его пряли, а дедушка ткал и продавал на сельском базаре уже готовую ткань. Ткачей было не так уж много, и дедушка мог даже кое-что откладывать на черный день. Работали они столько, сколько хотели, а в свободное время возились у себя в садике или на огороде.

И вот, надо же было нашему односельчанину Джемсу Харгривсу придумать эту проклятую прялку, которую он назвал «Дженни». Сперва всем ткачам эта «Дженни» очень понравилась. Хоть она и приводилась в движение тоже рукой, но на ней было не одно веретено, как на обычной прялке, а шестнадцать. Все стали приобретать и заказывать себе такие прялки.

Раньше, чтобы обеспечить дедушку пряжей для его работы, должны были прясть все трое: бабушка и ее две дочери, в том числе моя мать. И то дедушка всегда ворчал, что они его задерживают. Теперь же пряжи стало в избытке. Можно было даже покупать не хлопок, а уже готовую пряжу. Ткачей же стало не хватать. Вот когда дедушка разошелся! На тканье он стал зарабатывать больше, чем ему давало все его остальное хозяйство. Он совсем забросил поле и сад, а вскоре и продал их. Так же поступили и все прядильщики, которые приобрели «Дженни». И они уже ничем больше не занимались, а только пряли и продавали свою пряжу ткачам.

Но тут появились фабриканты. Они стали устанавливать помногу прялок «Дженни» в одном здании. Прялки приводились у них в движение уже не руками, а силой воды. А потом они приспособили паровую машину и стали продавать пряжу через своих агентов ткачам по более дешевой цене, чем наши односельчане. И те совершенно разорились. Они продали свои прялки фабриканту, а сами поступили к нему на работу. Что им еще оставалось делать? Ведь земли у них уже не было.

Так машины съели прядильщиков, но скоро они добрались и до ткачей.

Лет шестьдесят тому назад, когда дедушка и бабушка, к их счастью, уже умерли, а их станок перешел моему отцу, как приданое за матерью, сельский священник по имени Картрайт изобрел механический ткацкий станок.

Фабриканты сейчас же накинулись на новое изобретение. Получилась та же самая картина, что с прялкой «Дженни». Ткачи, продолжавшие работать на ручных станках, в том числе и мой отец, разорились. Отец был вынужден продать свой станок и коттедж, переехал с семьей в Ланкашир и поступил на фабрику.

Он был очень хороший ткач, но на фабрике этого было не нужно. Ведь главную работу делали машины, а ткачу оставалось только наблюдать за ними. И фабриканты догадались, что это может делать и женщина и даже ребенок. А платить им ведь можно гораздо меньше, чем мужчинам.

И вот тканей стали вырабатывать столько, что на них уже не было спроса. Многие фабриканты закрыли свои фабрики или сократили рабочих. А когда этот, как они называли, «кризис», кончился, — вместо мужчин набрали женщин и детей.

Мой отец от горя и стыда перед нами бросился в канал. Его принесли домой уже мертвым. Так машины съели и его. Моя мать пережила его ненадолго. Я осталась с двумя братишками меньше моего Георга.

Я была хорошей кружевницей. Богатые госпожи охотно покупали мою работу. Мы жили неплохо. Я с братьями переехала в Лондон, где было больше спроса на кружева. Но скоро мне тоже пришлась поступить на фабрику, потому что изобрели кружевную машину.

Уходя на работу, я запирала мальчиков в комнате. Однажды зимой, когда я вернулась с фабрики, я нашла замок с нашей двери сорванным. Я вошла в комнату и увидела младшего братишку в страшных пузырях от ожогов. На полу лежал чайник, в котором я перед уходом на работу кипятила им чай. Старший брат исчез. Соседка рассказала, что, услышав отчаянный крик в моей комнате, она сорвала замок с двери. Старший брат тут же юркнул у ее ног в дверь и убежал. Наверно, он нечаянно обварил младшего.

Я долго искала его, моего бедняжку. Заявляла в полицию. Но так и не могла найти и до сих пор не знаю, жив ли он. Младший умер через два дня в больнице для бедных.

Я боялась одиночества и скоро вышла замуж за Джоржа Шарпа, рабочего машинного отделения нашей фабрики. Я перешла к нему в комнату. Мы жили с ним душа и душу, утешая и поддерживая друг друга во всех трудных случаях жизни. И хоть рабочим лучше не иметь детей, как проповедовал даже один священник, мы были очень рады, когда родился наш Георг.

Когда ему исполнилось четыре года, случилось большое несчастье. По фабричным правилам, рабочий машинного отделения должен чистить машину во время перерывов на завтрак или обед, чтобы не пропадал ни один час рабочего времени. И вот большинство рабочих, обслуживающих машины, чтобы не терять минуты отдыха, чистили машины на ходу с риском для своей жизни. Особенно было страшно чистить машину там, где приводные ремни. Стоило только чуть отвлечься, и рабочий, подхваченный ремнем, с быстротой молнии уносился машиной и с такой силой ударялся о пол или потолок, что в нем ни одна косточка не оставалась целой.

На моих глазах погибла девушка, которую приводной ремень подхватил и перебросил пятьдесят раз. Если бы фабрикант засчитывал время, которое нужно для чистки машины, в рабочие часы, никому бы и в голову не пришло чистить машины на ходу, как это сделал и мой бедный Джо. Он остался жив, но только потому, что попросил товарища последить за ним и, если что, остановить машину. Но два месяца он пролежал в больнице, а когда вышел из нее, его место, конечно, было занято. Рука у него так и не зажила как следует, и мы стали жить только на мой заработок.

Чтоб хоть чем-нибудь помочь мне, он выполнял всю домашнюю работу. Я видела, что он делает все, что в его силах, и мы, несмотря на нужду, жили очень дружно. Но после моей болезни я тоже лишилась работы, и мы были вынуждены отвести на фабрику моего мальчика. Жить вчетвером на его заработок было невозможно, и мой бедный Джо, чтобы, как он оказал, избавить нас от лишнего рта, попросился в работный дом.

С тех пор мы видимся с ним только по воскресеньям и то не в каждое. И эти дни для нас обоих являются праздником. Работный дом хуже тюрьмы! Да вы сами сегодня увидите, какие там порядки…

— А разве не было другого выхода? — спросил Вася. — Вы ниоткуда не могли получить какой-нибудь пенсии или пособия?

— По новому закону о бедных — нет. Еще тридцать лет тому назад был другой закон. Бедные еженедельно получали пособие в своем приходе. Но потом власти решили, что это слишком разорительно для страны и развивает лень среди бедняков. По новому закону допускается только один вид помощи — прием в работные дома. Ну вот, мы почти и дошли до того места, где живет наш бедный Джо.

Они подходили к небольшому мосту, построенному для пешеходов через узкую, вонючую речку, черную от грязи и отбросов. На ее низменном берегу был ряд зеленовато-черных, покрытых плесенью луж.

Выше моста расположились кожевенные заводы, еще выше красильни, отбросы которых сливались в эту же речку. Дальше шел ряд домов, черных от дыма, с разбитыми стеклами окон. Фоном этому пейзажу служило кладбище для бедных, а в стороне возвышался работный дом, огороженный высокими зубчатыми стенами и действительно напоминавший тюрьму.

Они перешли мост и уже перебирались через кучи мусора и нечистот к домам, когда Вася услышал душераздирающий хохот вперемежку с воплями и стонами, исходившими из дома, огороженного колючей проволокой.

— Что здесь такое? — спросил он, приостановившись.

— Здесь дом для умалишенных бедняков, — ответила Мэри Шарп. — Если вам неприятно, можно обойти его и пройти другим переулком.

— Я не боюсь, — запротестовал Вася. — Я просто не понял, что здесь такое. — И он демонстративно пошел вперед.

Здание дома для умалишенных, или, как его называли короче, «сумасшедший дом», когда-то было выкрашено в желтую краску, ставшую просто грязной. Зарешеченные окна без стекол давали возможность прохожим слышать все, что происходило в стенах этого печального заведения.

Когда они уже миновали «сумасшедший дом», Васе показалось, что их хозяйку кто-то окликнул по имени, и он остановился.

— Мэри! Мэри Шарп! — услышал он вторично.

Миссис Шарп тоже услышала голос, зовущий ее. Она подошла к проволоке, стараясь определить, кому принадлежит бледное лицо, показавшееся в решетке окна.

— Боже мой! Это вы, Анни! — воскликнула она. — Когда я была последний раз у моего бедного Джо, вы ведь были совершенно здоровы!

Обливаясь слезами, стоявшая за решеткой женщина рассказала, что надзирательница работного дома отправила ее сюда в наказание за то, что она отказалась идти в церковь.

— А как я могла идти, вы подумайте, милая Мэри? Ведь моя девочка заболела. Бедняжка всю ночь металась в бреду и заснула у меня на руках только к утру. Когда я попробовала положить ее, девочка опять проснулась и заплакала. Ну как я могла идти молиться, зная, что в это время моя дочка плачет и зовет меня!

— Здесь мне ничуть не хуже, чем в работном доме, но я страшно беспокоюсь за девочку. Я ее не видела уже две недели! Умоляю вас, Мэри! Узнайте как-нибудь, что с ней? А когда пойдете обратно, скажите мне. Вы ведь это сделаете для меня, моя дорогая?

— Конечно, Анни. Можете не беспокоиться, — горячо ответила миссис Шарп. — Я взяла бы к себе вашу крошку на время, пока вас не выпустят отсюда, но ведь вы сами знаете, как мы живем. А как там мой старик?

Прежде чем ответить, Анни несколько замялась.

— Ну, все равно, вы сами узнаете, — сказала она. — Его заставили разбивать камни… От тяжелой работы рана на его руке открылась, сильно загрязнилась и гноятся. Тогда его поставили к водяному насосу, чтобы он качал воду здоровой рукой. Но он был сильно истощен. Он попробовал обратиться с жалобой, но после этого с ним стали обращаться еще хуже. Лучше бы вы его взяли оттуда. По крайней мере, он хоть умер бы у вас на руках.

Смертельно побледнев, Мэри Шарп быстро пошла к работному дому.

— Не забудьте узнать о моей девочке! — со слезами кричала ей вслед Анни.

В будке перед воротами работного дома сидел старый сторож, одетый в форменную одежду тюремного образца, присвоенную всем обитателям этого филантропического учреждения.

— Разрешите мне пройти на свидание с Джоржем Шарпом, — задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, попросила Мэри. — Я узнала, что он болен и принесла ему немного еды.

— Вы ведь знаете порядок, мэм, — ответил сторож. Свидания даются только по разрешению старшего надзирателя. Я сейчас пойду доложу ему. Посидите минутку здесь на скамеечке. Мне приказано открыть ворота для вывоза покойника. Потом я сейчас же пройду к надзирателю.

Мэри Шарп послушно села на указанное ей место. Девочка, лежавшая теперь на руках Валерика, раскапризничалась, и мать, взяв ее на руки, отломила кусочек сэндвича. Но малютка отталкивала хлеб и тянулась к бутылке с молоком.

— Нельзя, нельзя, доченька, — терпеливо уговаривала ее Мэри. — Ведь это для твоего больного папы. Придем домой — я сварю тебе овсянки…

Занятая возней с ребенком и своими грустными мыслями, миссис Шарп только торопливо перекрестилась, когда мимо нее проехала телега с гробом, сколоченным из некрашеных досок.

Она нетерпеливо посмотрела на сторожа.

— Сейчас, сейчас, мэм, — заторопился, тот. — Я понимаю… У меня самого семья, которую я нижу очень редко.

Но прошло не меньше четверти часа, пока сторож вернулся в сопровождении надзирателя. Он был явно смущен и старался не смотреть на Мэри Шарп. Та при виде начальства быстро встала и, передав ребенка Кюльжан, низко поклонилась.

— Вы, кажется, были женой Джоржа Шарпа? — деревянным голосом спросил надзиратель.

— Почему «была», сэр? — удивилась Мэри Шарп. — Я и есть его жена… Хоть он сейчас и находится в вашем доме, но я все-таки его жена… А это его дочь, — показала она на ребенка.

— Вы были его женой, — невозмутимо поправил надзиратель. — Теперь вы, слава богу, вдова. Поскольку покойный был вам в тягость и вы сами привели его сюда, вы должны только радоваться этому.

— Он… Умер? — заикаясь, спросила Мэри.

— Третьего дня. Да его только что повезли на кладбище для бедных. Вы разве не видели телегу с гробом?

С минуту Мэри Шарп стояла совершенно неподвижно, потом она вдруг резко повернулась и бросилась бежать в том направлении, куда направилась телега с телом ее мужа. Боясь за ее рассудок, ребята поспешили следом.

Добежав до широкой дороги, ведущей в Лондон, Мэри вдруг остановилась. Навстречу ей возвращалась та же телега уже без гроба. Женщина подошла к кучеру и молча вцепилась в его рукав.

— Вы отвозили на кладбище гроб с телом ее мужа, — поспешно сказал Вася, опасаясь, что кучер может грубо оттолкнуть несчастную.

— Разве его уже похоронили? — дрожащим голосом спросила Кюльжан.

— Здесь это дело недолгое, — ответил возница. — Ведь кладбище стоит на болоте… Общая яма всегда наготове. Чуть притрусят сверху землей, пока кладбищенский поп пробормочет несколько слов и… кончен путь бедняка. Это вдова его, значит? Наши-то «благодетели», видно, и с телом ей проститься не дали.

Ожесточенно сплюнув, возница с сердцем ударил вожжами лошадь и, высказав таким образом свое сочувствие, тронулся дальше.

Мэри Шарп растерянно посмотрела ему вслед, потом ее взгляд упал на дочь, опять залившуюся громким плачем. Она сделала к ней движение и вдруг, пошатнувшись, упала вниз лицом на каменную мостовую.

Кюльжан долго возилась с бедной женщиной, стараясь привести ее в чувство, но все попытки оставались безрезультатными. Между тем, оставлять ее на дороге было невозможно. Из города уже потянулись подводы я фургоны фермеров, возвращавшихся с базара.

Пара лошадей, запряженных в большой крытый фургон, увидя распростертое посредине дороги тело, резко метнулась в сторону. Из фургона выскочил фермер в плисовом костюме и широкополой шляпе.

— Ворон ловите, Джемс, — крикнул он с сердцем кучеру. — Видно, перехватили как следует в трактире?

— Я не виноват, сэр, — оправдывался тот. — Посмотрите, чего испугались лошади?

Вася быстро подошел к хозяину фургона.

— Простите, сэр, — оказал он, — прошу вас, помогите этой женщине… Она лежит без сознания и мы не знаем, что с ней делать Ее зовут Мэри Шарп… Ее мужа только что похоронили…

С минуту фермер стоял неподвижно, осмысливая сказанное мальчиком. Потом медленно подошел к женщине и всмотрелся в ее лицо.

— Черт возьми! Это действительно, кажется, Мэри, — пробурчал он, оглядываясь на Васю. — Эй, Джемс! Подай мою фляжку с виски.

Без малейшего усилия он поднял с мостовой бесчувственную женщину, положил на край фургона и, приподняв ее голову, попытался напоить из фляги. С трудом разжав лезвием ножа стиснутые зубы женщины, фермер добился-таки, что она сделала конвульсивный глоток, закашлялась и, наконец, открыла глаза.

— Здравствуй, Мэри… Это я, твой брат Робби, — сказал фермер размякшим от нежности голосом. — А я уж думал, что мы никогда не встретимся. Вот бы не подумал, что это ты! Ведь я помню тебя молодой и красивой.

А мне, знаешь ли, повезло в жизни. Когда я с перепугу убежал из дома, то зашел так далеко, что не мог найти дорогу обратно. Меня подобрал старый фермер, у которого все дети почему-то умирали в грудном возрасте. Узнав, что у меня нет родителей, он усыновил меня. Когда я подрос, я работал с ним в поле, огороде и в саду. Моя приемная мать имела в Лондоне постоянных покупателей и всегда выгодно сбывала наши продукты. Иногда она брала с собой в город и меня. Тогда я искал вас, пока она развозила по своим клиентам сливки, масло, бекон и овощи. Но на нашей старой квартире оказались уже другие люди. Они сказали мне, что ты вышла замуж за рабочего по имени Джорж Шарп, но нового твоего адреса никто не мог сказать. Недавно мои старики умерли и я остался полным хозяином фермы. Сейчас у меня только один работник — вот этот Джемс, да я нанял одну женщину поденно ухаживать за скотом и птицей. Когда ты сможешь работать, я ее, конечно, рассчитаю. А где наш бедный братишка, которого я тогда нечаянно ошпарил?

— Умер, — еле шевеля губами, ответила Мэри. Фермер набожно снял шляпу и перекрестился.

— Значит, я все-таки братоубийца, — сказал он. — Хотя по закону я и не виноват, но все равно этот грех лежит на моей душе. Чтобы искупить его, я сделаю все, что смогу для тебя и твоих ребятишек. Ведь это все твои дети? О, они уже годятся для легкой работы по хозяйству! Но я тебя мучаю разговором, а ты выглядишь совсем больной. Бедняжка! Выпей еще немного виски — это подкрепит тебя.

Отойдя в сторону, чтобы не мешать семейным разговорам, Вася, Валерик и Кюльжан решали, как им теперь быть с просьбой женщины из дома умалишенных. Мэри Шарп явно о ней забыла, и в ее положении это было вполне простительно. Но не принести весточки бедной Анни о ее малютке было просто жестоко.

Пока ребята обсуждали этот вопрос, Джемс занял свое место на козлах, ловко развернул фургон и поставил его лошадьми к городу.

— Садитесь, ребятишки, побыстрее, — крикнул фермер. — Я подвезу вас обратно. Мы с Мэри договорились, что я увезу ее с детьми на свою ферму. Вы можете остаться в ее квартире. Сестре она больше не понадобится. А за то, что вы не бросили ее в беде, я вам оставлю немного продуктов на первое время, пока вы устроитесь на работу. Давайте сюда ее малышку! Боже! Одни кости да кожа. Ну, да у меня для нее молока хватит. Я и свиней откармливаю простоквашей.

— Миссис Шарп, — сказал Вася. — Мои товарищи пусть едут с вами, а я останусь и попробую пробраться в этот проклятый работный дом. Ведь мы ничего не узнали о девочке, о которой просила ваша знакомая Анни.

— Я буду очень благодарна за это, — с признательностью сказала Мэри Шарп. — С этим горем, что на меня свалилось, я совсем позабыла о ее просьбе. Возьмите этот узелок с едой, что я приготовила для бедного Джо. Возьмите же… Девочка Анни тоже в этом нуждается.

Вася взял узелок.

— Миссис Шарп, — спохватился он, когда фургон уже тронулся. — А как же я узнаю девочку? Мне неизвестно даже, как ее зовут!

— Ее имя Женни… Ей лет пять. У нее совсем белые, так лен, волосики. Ну прощайте, мой милый. Я никогда вас не забуду. Ведь вы помогли мне найти моего брата. Наконец-то мне хоть раз в жизни повезло!

И фургон тронулся, увозя в Лондон Мэри Шарп, оказавшуюся в батрачках у родного брата.

ОСВОБОЖДЕНИЕ МАЛЮТКИ

Были сумерки, когда Вася вновь очутился под зубчатыми стенами работного дома, этого последнего убежища бедняков. Он хотел пробраться туда незамеченным, но это было сделать трудно. Ворота открывались только по распоряжению старшего надзирателя для въезда и выезда каких-либо подвод, принадлежавших работному дому.

Вот и сейчас сторож открыл их перед телегой, груженной старыми корабельными канатами, их должны были растрепать в пеньку старики и дети, содержавшиеся в работном доме, в уплату за оказываемые им здесь благодеяния.

Вася быстро юркнул на подводу и прикрылся большим кругом каната. Так как темнота уже наступила, его проделка сошла благополучно. Вася рассчитывал на то, что возчик поленится разгружать подводу ночью, и его предположение подтвердилось. Тот только выпряг лошадь и повел ее на конюшню. Все же, на всякий случай, мальчик быстро перекочевал под телегу.

Несколько часов он сидел в ожидании, пока вое в доме улягутся спать. Наконец, наступила полная тишина. Чтоб освободить себе руки, мальчик сунул узелок с провизией глубже под канаты и, стараясь держаться в тени, прошел к главному корпусу дома.

В окнах слабо светились ночники, и Вася, оставаясь незамеченным, мог видеть почти всех находившихся в палатах. Все окна выходили внутрь двора. Дом строился с расчетом — как можно лучше изолировать его обитателей от внешнего мира.

В первой палате, в которую заглянул мальчик, были только мужчины. На каждой постели лежало по два и даже по три человека. Видимо, кровати кишели насекомыми, потому что то один, то другой, почесываясь, вдруг поднимался и начинал сонными глазами подозрительно осматривать свое ложе. На одной постели лежал громко стонущий больной, почему-то связанный веревками. Рядом сидел старик, похожий на скелет. Он сидел, качаясь из стороны в сторону, бережно поддерживая свою руку, до локтя обмотанную грязными тряпками. Детей здесь не было, и Вася перешел к следующему окну. За вставленной в него решеткой Вася увидел маленькую комнату совершенно без всякой мебели. На голом полу сидела женщина, она держала на коленях гребенка лет двух. Очевидно, это был карцер.

Следующее окно находилось в детской палате. В ней было около сорока мальчиков разного возраста, размещенных по четверо и даже по шестеро в одной постели.

Так Вася обошел все окна дома, но ни в одном не видел девочки, которая хотя бы приблизительно соответствовала данным ему приметам.

Возвращаясь к телеге мимо ряда больших собачьих конур, Вася приостановился. Из одной из них ему послышался человеческий стон. Звук повторился. После некоторого колебания мальчик отодвинул засов, на который была закрыта собачья будка, и невольно отшатнулся. На цепи сидела… женщина.

— Мальчик! Нет ли у тебя хоть корочки хлеба? — жалобно попросила она.

— Сейчас принесу, — растерянно ответил Вася и вспомнил, что сам еще с утра ничего не ел. Но он сбегал к телеге, вытащил из узелка один сэндвич и, вернувшись с ним к конуре, протянул женщине. Та с жадностью впилась зубами в черствый хлеб.

— За что вас сюда посадили? — спросил мальчик, подождав, пока заключенная утолила первые муки голода.

— Это вместо карцера, — ответила женщина. — В карцере уже места не хватает. Да наши благодетели, видно, решили, что и карцер для меня слишком слабое наказание. Слушай! Пока ты здесь, я полежу немного… В этой проклятой будке можно сидеть только скорчившись. У меня все тело болит…

И, наполовину высунувшись из конуры, бедняжка со вздохом наслаждения вытянулась во весь рост.

— Но что вы такое наделали? — продолжал допытываться Вася.

— Не выполнила дневной нормы, пот и все, — неохотно ответила женщина. — У меня вся кожа на пальцах слезла от щипки этого проклятого каната… В первый день, когда я не сделала столько, сколько задано, мне только не дали есть, а на второй посадили сюда. Да я не одна тут… В других конурах тоже есть «квартиранты»… Там трое или четверо мальчиков. Я хоть одетая, а их посадили совсем голыми. Они украли на кухне вареную говядину, предназначенную для обеда надзирателей. А раздели их, чтоб они не сбежали… Голый куда пойдет? Но уже и конур для нас не хватает. Одну маленькую девочку за то, что она все время плакала и звала свою маму, заперли в мертвецкую. Бедняжка там уже третий день!


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20