- Где это ты разгуливал, Чарли? - спросила она его от калитки. Посмотри на себя. Ты весь в грязи. Ты что, поскользнулся?
      - Доброе утро, Фрида. Как дела? - сказал Чарли, продолжая счищать с себя грязь. - Да вот, собрался в этот гараж, вон туда, к Мостерту. - Он очистил одежду от комьев грязи, но пятна остались. - Нет, не упал. Так, ничего.
      Фрида сказала, чуть заметно улыбнувшись ему:
      - Ты стал редкий гость, а?
      И он, как мог безразличней, ответил:
      - Занят был. Ну, а у тебя как, Фрида?
      - Так, помаленьку, - сказала она и добавила: - Зашел бы уж и отмыл грязь как следует.
      Чарли сказал:
      - А, ничего, сойдет.
      Он улыбнулся ей. "Красивая женщина", - подумал он. Она была полная, но приятной полнотой, и под замызганным, застиранным халатом угадывалась высокая грудь и крутые бедра. На груди халат был засален. У Фриды были густые брови и широкое, доброе лицо с полными, мягкими губами, а жесткие черные волосы она затягивала на затылке цветным лоскутком.
      Потом она заметила опухшую ссадину у него на скуле.
      - Да ты посмотри на свое лицо! Ты что, подрался с кем-нибудь? - И тут же участливо спросила: - Ты и вправду подрался? Идем, заходи. Я тебе дам мазь, смажешь.
      - Да будет тебе, ничего страшного, - сказал Чарли, но вошел за ней в покосившуюся калитку и, взглянув на ее крепкие ноги и линии сильных бедер, вырисовывавшихся под халатом, с удовольствием подумал о тех временах, когда он оставался в этой лачуге на всю ночь. Муж у нее погиб - его сшиб грузовик два года назад, - и у Чарли было подозрение, что она теперь всерьез рассчитывает, что он женится на ней.
      Двое оборвышей, тщательно жевавших на пороге толстые ломти хлеба, посторонились, давая им пройти.
      Женщина сказала:
      - Идите играйте, дети. - И они поднялись, медленно дожевывая, и исчезли в траве вместе с курами.
      Чарли вошел вслед за женщиной, пригнув голову, чтобы не задеть за притолоку. Он спросил:
      - Ты что, сегодня не работаешь, Фрида? - И, переступив порог, осторожно выпрямился.
      - Ты ведь знаешь, я работаю три дня в неделю, - сказала она. - Сейчас принесу воды. Подожди немного. Посиди пока.
      Чарли сказал:
      - Я тут тебе напачкаю, если сяду. Я постою. Надо бы сначала счистить эту грязь.
      Комната была низкая, тесная, как и в большинстве остальных лачуг. Горбатый пол из унавоженной и утрамбованной земли был покрыт дешевым линолеумом, который давно потерся, особенно на буграх. Занавеска, свисавшая с протянутой между стенами веревки, делила комнату на две половины. В одном углу к стене прислонился дешевенький кухонный шкаф, а за ним столик, заставленный посудой. Там же стоял примус и большой металлический бидон для воды, которую приходилось носить от коммунальной колонки.
      Между Чарли и занавеской стоял старый овальный стол, под ножку которого была подложена чурка, а на столе красовалась до ужаса безобразная гипсовая ваза, краска потрескалась, и местами по ней пошли грязно-белые царапины. Старый шаткий деревянный диванчик у стены, напротив кухонного шкафа, довершал обстановку комнаты. А над ним, с железного костыля, вбитого в стену, свисала запыленная рамка с грубо раскрашенной фотографией, с которой смотрели Фрида в подвенечной фате и мужчина с озадаченным, нелепо желтым лицом, точками усов, будто ему под нос насыпали щепоть черного перца, и в полосатом воротничке - ее покойный муж. В уголок рамки был вставлен моментальный снимок: Фрида уже постарше, улыбающаяся, шла по улице с хозяйственной сумкой в руке. В комнате тепло пахло кухней, бумагой и мылом.
      Чарли стоял у стола и смотрел мимо старомодной лампы, свисавшей с картонного потолка, - картон настелили прямо на шесты, державшие кровлю.
      Он сказал:
      - Не стоит зря тратить воду, девочка.
      Желтый дождевик так и оставался висеть у него на руке, а сзади, за дверью, в комнату заглядывало небо, повисшее от тяжести дождевых туч.
      Она принесла железный тазик с водой, которую нацедила из бидона на столе, и он снова уставился на ее свободно покачивающиеся бедра и колышущуюся под халатом полную грудь и улыбнулся ей.
      - Я вправду соскучился по тебе, Фрида, - сказал он.
      Она поставила тазик на стол и сказала:
      - Garn, поди ты. Поэтому никогда и не зайдешь?
      Она стояла рядом, одной рукой захватив то место на рубахе Чарли, где еще оставались пятна от грязи, и, натянув материю, смывала их, и он вдыхал запах ее тела. От нее веяло теплом и чуть-чуть потом, и он чувствовал у себя на шее ее горячее дыхание. Фрида отжала в миску намоченные места на рубахе и сказала:
      - Чего ты ввязался в драку? Нашел удовольствие драться на улице, вот уж...
      Он посмотрел на нее и сказал немного даже с гордостью:
      - Они цеплялись к моему брату. Должен же человек заступиться за собственного брата или нет?
      Она отмыла грязь с рубахи и нагнулась к его джинсам, и, опустив глаза, он увидел две гладкие коричневые в голубых жилках округлости ее груди. Он положил ей руку на спину, обнял за плечи, но она, выпрямившись, отодвинулась от него. Глаза у нее заблестели. Она сказала совсем тихо:
      - Ну-ну, не будь таким горячим, уж больно ты скор на руку.
      Он не чурался такого рода тем и ответил улыбаясь:
      - О, Фрида, ты бывало сама мне показывала, где что лежит.
      - Заткнись, - сказала она, и под ее темной кожей разлился румянец. - Ты воображаешь, что можешь ходить сюда, когда тебе вздумается, а потом носу не казать, развлекаться где-то?
      Она пошла к шкафу, а он спросил:
      - Завела себе нового дружка? А, Фрида? - В его голосе прозвучало беспокойство.
      - За кого ты меня принимаешь? - бросила она через плечо рассерженно. Она отыскала тюбик с вазелином и отвинтила колпачок.
      Чарли сказал примиряюще:
      - Ну ладно, bokkie, деточка, ладно. Я ничего такого не хотел сказать, чего ты сердишься.
      На улице неожиданно потемнело и хлынул дождь. Они слышали, как он зачастил по крыше и с шумом припустился по дорожкам вокруг дома. Дети вбежали в дверь и смотрели на дождь с порога, зажав в руках недоеденные корки. Фрида озорно улыбнулась Чарли, зная, что присутствие детей разрушило все планы, которые у него могли быть на ее счет.
      В лачуге было тепло и сухо. Стены изнутри были обшиты листами картона от бакалейной тары и обклеены полосками бумаги с типографской свалки, так что, сидя в тепле от примуса, можно было сколько угодно читать обрывки реклам и разглядывать цветные этикетки.
      - Дай-ка мне, - сказал Чарли, протягивая руку за тюбиком. - Я сам. Что я тебе, маленький? - Он взглянул на нее нахмурившись и потом кивнул на завесу дождя за дверью. - Мне еще предстоит добираться до этого гаража. Надо подыскать что-нибудь на заплатки для крыши. - Он поморщился от боли, когда стал смазывать ссадину на лице.
      Фрида сказала:
      - Я хотела попросить тебя починить примус. Он плохо горит. Горит-горит и погаснет.
      Чарли пошел к столику, взял примус, потряс у себя над ухом. Одна ножка давно отпаялась, и, чтобы примус не падал, Фрида что-нибудь подкладывала под низ.
      - Наверно, засорился, - сказал он. - Загляну в следующий раз, посмотрю.
      Он поставил его - примус накренился.
      Фрида сказала:
      - Подожди немножко, пока дождь перестанет. Присядь, ты теперь чистый.
      Он ухмыльнулся.
      - Ты действительно хочешь, чтобы твой Чарли присел?
      Она сложила на груди свои полные, гладкие руки и сказала певучим голосом, кокетливо отводя глаза:
      - Поступай как знаешь.
      Он снова ухмыльнулся и сел на диванчик, а она, вдруг что-то вспомнив, повернулась к нему спиной, открыла кухонный шкаф и достала с полки плоскую флягу. Она посмотрела ее на свет, и Чарли увидел, что бутылка почти наполовину полная.
      Фрида сказала:
      - Вот. Смотри, что я даже приберегла для тебя. Все думала, зайдешь как-нибудь. Вот и стоит здесь все время, тебя ждет... - Она взяла с полки толстый стакан.
      Чарли расплылся в улыбке.
      - О-го-го, Фрида, деточка, козочка. Вот это ты здорово придумала.
      - Я принесла это от миссис еще несколько недель назад, нашла на столе у хозяина. У них хватит, не обедняют.
      Она поставила бутылку и стакан на стол.
      - Садись рядышком, bоккie, - сказал Чарли.
      Но она только улыбнулась и, отойдя к двери, встала рядом с детьми, наблюдая, как хлещет дождь.
      - Похоже, надолго зарядил, - сказала она. - Теперь пойдет хлестать.
      - Да нет, он переменный, пойдет-пойдет и перестанет, - авторитетно заявил Чарли, отвинчивая пробку. - Тем дождям еще рано.
      Она повернулась, прислонилась к дверному косяку и, скрестив руки на груди, смотрела на Чарли.
      - Бывает, что он хлещет и две недели подряд.
      Чарли налил себе немного в стакан.
      - Ничто так не согревает кровь, как капелька крепкого, а? - Игриво подмигнул ей. - Налить тебе на донышко?
      - Ты же знаешь, что я не пью.
      - Да ладно, крошка. Ну давай по одной, а?
      - Не валяй дурака. Пей себе.
      Он улыбнулся и оглядел ее. Она вскинула голову и отвернулась, а он засмеялся, когда она отвернулась и стала смотреть на серую стену дождя.
      - Gesondheid, будьте здоровы, - и он залпом выпил. Коньяк обжег его, согрел желудок, и он почувствовал, как по всему телу разливается приятное тепло. Он достал сигарету и закурил. Налил себе еще и сказал с искренней благодарностью: - Очень мило с твоей стороны, Фрида, поднести человеку стаканчик. Хороший коньяк держит белый босс.
      - Я так и думала, что ты как-нибудь зайдешь.
      Он улыбнулся.
      - Знаешь, как условимся? Я вот оставлю немного в бутылке, а как приду в следующий раз, допью.
      Она насмешливо хмыкнула.
      - Вот увидишь, - уверил ее Чарли, - приду. И вообще мы станем теперь чаще видеться, Фрида. - Он поднял стакан и сказал: - Удачи, Фрида.
      За дверью шумел и плескался дождь. Со вторым стаканом проснулось желание, и Чарли смотрел на женщину, счастливо улыбаясь, и не подавлял в себе этого желания, распускавшегося внутри пышным цветом. Он стал вспоминать ночи, которые провел с ней за этой занавеской. Дети жались на пороге и смотрели на дождь, и он подумал: "Вот черт, надо же..." Но тут он почувствовал к ней что-то большее, чем желание, и это мешало ему.
      Фрида отвернулась от двери.
      - Не смейте выходить под дождь, слышите? - сказала она детям, и, когда она подошла ближе, Чарли порывисто подался к ней и схватил ее за руку.
      - Фрида, Фрида, - засмеялся он, чувствуя легкое опьянение от двух выпитых стаканов. Другая рука сама потянулась к полной, округлой ягодице, но Фрида увернулась от него.
      - Чарльз! - Она кивнула в сторону двери. - Дети. - Она потерла запястье, где остались следы от железных пальцев. - Какой ты грубый.
      Он стоял, а внутри его точил червь желания, точил и отпускал.
      Он сказал прерывистым голосом:
      - Ну пойдем, слышишь. - И выругался. - Ну, пожалуйста.
      - За кого ты меня принимаешь? За одну из своих потаскух?
      - Моих потаскух? Каких это моих, bokkie, козочка? Что ты говоришь?! Он рассмеялся. Дети оглянулись и захихикали, подталкивая друг друга.
      - Можно послать их за водой, или к бакалейщику, или... еще куда-нибудь, - шепнул он.
      - Нет. - Голос у нее был твердый, и он подчинился, зная, что она не из таких и что она и раньше не просто так отдавалась ему. Он улыбнулся ей и почувствовал, как грубое желание отпустило его и погасло, подобно сгоревшей спичке, оставив только легкий, приятный туман в голове.
      Она стояла, касаясь бедром овального столика, и задумчиво чертила на тусклой поверхности какие-то знаки, и Чарли стал надевать свой желтый дождевик. Он пристально посмотрел на нее, перевел взгляд на безобразную, в трещинах гипсовую вазу для цветов и сказал:
      - Значит, прибережешь для меня этот глоточек, да? - Он вдруг заметил, что давно не слышит дождя. - Ну ладно, - сказал он. - Поспешу-ка я лучше к старине Мостерту.
      Он тихонько похлопал ее по плечу, просто так, по-дружески, и она поняла, не отвела его руку, а только чуть слышно сказала:
      - Теперь не пропадешь на целую вечность?
      Он сказал:
      - Я мигом вернусь. Клянусь богом. Вот увидишь.
      Они вместе дошли до двери, и он еще помялся, прежде чем нырнуть наружу, затем решился и уже из-за порога крикнул: - Пока, Фрида, - и заспешил по затопленной дождем тропинке.
      Серое застывшее небо нависло, разбухшее от сырости, и все пространство между мокрыми лачугами отсвечивало целым архипелагом луж. Чарли торопился, он ощущал приятное тепло под желтым дождевиком и не обращал внимания на то, что, пока он пробирался по этой трясине, набрал полные башмаки воды.
      Фрида смотрела ему вслед, пока он не исчез. Тогда она вернулась в комнату, взяла бутылку с коньяком, там его оставалось еще на два пальца, и убрала в шкаф. Взяла миску с грязной водой, выплеснула воду за дверь и, прихватив стакан, отнесла все это на кухонный столик и поставила к грязной посуде.
      Дети потянулись к двери, и она сказала им:
      - Смотрите только, не промокните.
      Они стремглав бросились на улицу, а она принялась мыть посуду и тут неожиданно для самой себя вдруг пожалела, что, пока здесь сидел Чарли, шел дождь.
      9
      Шоссе разматывалось от города черной влажной полоской изоляционной ленты, наклеенной на местность, извиваясь в тех местах, где лента как бы отстала от сырой поверхности земли. Станция обслуживания и гараж стояли как раз за одним из таких извилистых поворотов, где лента дороги, выйдя из предместья, пробиралась сквозь живую изгородь камедных деревьев, зеленых смоковниц и акаций.
      Подобно одинокому блокгаузу, на границе, она стояла на опушке темно-зеленого леса и казалась заброшенной, покинутой гарнизоном, оставленной на произвол судьбы на самом краю вражеской территории. Конечно, Джордж Мостерт, владелец станции обслуживания и гаража, неотлучно находился здесь, однако вряд ли его можно было принять за гарнизон, скорее он был похож на последнего солдата, который вызвался либо получил приказ стоять в одиночку в заслоне. Засилие новых, современных станций обслуживания, которых что ни год становилось все больше в городе и окрестностях, вконец подорвало его предприятие, и поток машин на север проносился мимо него стороной, их баки были уже полны, и их шины проверены, а водители, направлявшиеся в город, тем более не обращали на него внимания - у них все было рассчитано до конца пути.
      Так она и торчала здесь, на излучине дороги, грязно-белым пятном, подобно забытому флагу никому не нужной и давно капитулировавшей крепости. Спереди площадку для обслуживания обегал полукружьем закапанный маслом въезд и шеренга рекламных щитов и стендов с целой батареей выставленных напоказ запыленных бутылок со смазочными материалами. Смотровая яма под подъемником была полна черной как смоль воды, а сам подъемник покрылся толстым слоем вековечной жирной грязи. Стены всего сооружения выглядели так, будто какой-то великан захватал их масляными пальцами.
      Двор станции был невелик, его почти весь занимала груда старых покрышек в углу за крохотной стеклянной будочкой конторы перед крохотным, темным гаражом. Стекла конторы были такие грязные, что казались матовыми, а на них - целая коллекция дактилоскопических отпечатков, способная свести с ума любого детектива. Там и сям пестрели старые рекламы, этикетки и наклейки, предлагающие разные сорта бензина и смазочных материалов возможным клиентам.
      Побелка на стенах станции была давным-давно вытерта стихиями и неосторожными водителями. Историю гибели можно было прочесть в царапинах, оставленных на стенах бамперами и крыльями машин, в высохших масляных пятнах, подобных лужам застывшей крови на теле убитого дела, в побитых, с обтрескавшейся эмалью табличках-указателях и на выгоревших, обтрепанных полотнищах реклам - этих щитах и флагах, вывешенных по стенам в день поражения последним вызовом обреченных.
      Ибо Джордж Мостерт оставался на посту среди развалин своего дела; почему - никто не знал. Иногда вдруг случалась какая-то работа - последние судороги умирающего организма: подкачать спустивший баллон, или продуть бензопровод, или прочистить карбюратор, или кто-нибудь из обитателей трущоб подкатывал на своей старой колымаге, чтобы выправить, или залатать, или заклепать последствия случайных дорожных неприятностей, а иной раз, глядишь, у него покупали галлон-другой бензину.
      Джорджу Мостерту было за сорок. В свое время он был женат, но ходили слухи, будто жена, устав от этого человека, в котором не оказалось ни капли самолюбия и силы воли противостоять более энергичным конкурентам, сбежала от него с агентом по продаже подержанных автомобилей. Правда, сам Джордж ни с кем на эту тему не разговаривал, так что слухи оставались только слухами. Но вынужденное одиночество сказалось в том, как он цеплялся за редких клиентов, как жаждал простого общения, в его готовности оказать любому небольшое одолжение. Оно отпечаталось в морщинках вокруг его совсем не выразительного рта, под вечно запачканными рыжеватыми усами - ус свисал в сторону над нижней губой, будто дешевая сигара, - и в сероватых лужицах глаз по обе стороны унылого вислого носа. Одиночеством веяло от черных полумесяцев под его нестрижеными ногтями, и от складок на морщинистой шее, и от давно не стиранного комбинезона, и гладких, нечесаных, поредевших и уже седеющих волос цвета запылившейся паркетной мастики. Оно сутулиной навалилось ему на плечи и кандалами повисло на ногах, которые он с трудом волочил по земле. Он слонялся по своей станции, совсем как бездомный пес, обнюхивающий знакомые места, или вглядывался в даль через тусклые стекла конторы, все еще надеясь, что к нему на закапанную маслом, в разводах трещин площадку завернет какой-нибудь автомобиль и он сможет выйти и не спеша потолковать с водителем.
      Ночью Джордж Мостерт запирал станцию и отправлялся в комнатку над гаражом. Он сам себе готовил - продукты у бакалейщика он заказывал по телефону, - а затем читал потрепанную книжку, роман с убийствами, или просто сидел у окна и провожал взглядом двенадцатиколесные громадины, громыхавшие мимо в темноте, их задние огни подмигивали ему рубиново-красными глазами, когда фургоны, повернув на излучине шоссе, уносились прочь.
      Из гаража он мог также смотреть поверх деревьев за дорогу, на рассыпавшиеся там в беспорядке лачуги и хижины, разбросанные как попало, будто на грязную мятую дерюгу безо всякого плана нашили слинявшие лоскутья: непонятная страна, чужой народ, знакомый ему только через оборванных коричневых послов, которые заглядывают иногда попросить чего-нибудь из лома или поздороваться с ним, проходя мимо по своим загадочным делам.
      За их поселком была городская свалка, надежно охраняемая мухами, и сразу же за свалкой первые покосившиеся, нищие, с обвалившейся штукатуркой домики собственно предместья: линия однокомнатных домишек, похожих на глинобитные хижины из ковбойских фильмов, нагромождение ветхих крылечек и шатких веранд, постепенно уступающих место красным крышам и кирпичным трубам, за ними - прямоугольник кинотеатра с неоновой рекламой, светящейся только частью букв, церковь со шпилем и высокая стена обувной фабрики.
      Жизнь, пусть убогая, какая есть, но жизнь, была в каких-нибудь двух шагах от Джорджа Мостерта, но он замкнулся от нее в стеклянной будке своей конторы, в своем одиночестве, в жалкой гордыне ложного расового превосходства, за рушащимися стенами своего мира, и только уныло поглядывал через дорогу мимо скучных бензоколонок, застывших, как часовые, расставленные на ничейной земле.
      И когда он увидел Чарли Паулса, шагавшего к нему по насыпи, его голову и плечи, поднимающиеся над бетонным горизонтом, Джордж Мостерт почувствовал даже какую-то радость. Вот идет человек, с кем можно перекинуться словечком, пусть даже, уныло подумал он, этот парень и не ровня ему, Мостерту. Он вышел из конторы с запыленными стеклами на заляпанную масляными пятнами площадку перед станцией обслуживания.
      Чарли Паулс пересек шоссе, оставив за собой на бетоне грязную дорожку следов. Он еще чувствовал у себя внутри тепло, был слегка навеселе от двух выпитых стаканчиков. Он шел и думал: "Что ж, она неплохая женщина". Он обошел колонку и улыбнулся хозяину гаража.
      - Доброе утро, мистер Джордж, - сказал он.
      - Доброе утро, - ответил Джордж Мостерт. Он давно заприметил этого парня, случалось, перебрасывался с ним словом-другим и однажды позволил ему взять домой кое-какой железный хлам. - Как дела? - сдержанно добавил он.
      Чарли огляделся по сторонам. Он сказал:
      - Да так, помаленьку, мистер Джордж. - Потом посмотрел прямо в лицо Джорджу Мостерту и продолжал: - Послушайте, мистер Джордж, я вынужден снова просить вас об одолжении. Вы мне как-то дали жести залатать крышу. А теперь эта чертова крыша опять потекла. Просто заливает дождем лачугу, будь она неладна. Ну вот, я и подумал, уж вы-то точно выручите меня. В последний раз...
      Джордж Мостерт уловил лесть и не дал ему кончить:
      - За жестянками пришел?
      - Если у вас есть ненужные, мистер Мостерт. - Чарли знал, что за гаражом целая куча этого хлама, но повел разговор так, будто просит Джорджа Мостерта о величайшей любезности, чтобы тот проникся сознанием собственного великодушия.
      Джордж Мостерт вынул из кармана комбинезона грязный носовой платок, высморкался и, вытирая нос, сказал:
      - Ну что ж, я думаю, что-нибудь найдется. Хотя все, что можно, ваш брат уже растащил. Остались части от автомобиля да всякий мусор. - И добавил: Господи Иисусе, да ведь вся эта ваша... э-э-э... деревня выстроена из того, что вы унесли отсюда.
      Чарли улыбнулся и развел руками.
      - Черт побери, - сказал он, - им следовало бы сделать вас мэром, мистер Джордж.
      Мостерт бросил на него быстрый взгляд и не смог сдержать вспыхнувшего вдруг в душе чувства гордости, от которого что-то затрепетало в груди. Он усмехнулся, снова вытер нос и, шаркая ногами, поплелся на зады, за гараж. Чарли пошел за ним.
      Осмелев, Чарли сказал:
      - Слушайте, мистер Джордж, вы все здесь один да один. Разве нет? Зашли бы как-нибудь, мы бы что-нибудь сообразили, правда...
      - "Что-нибудь сообразили?"
      - Ну, что-нибудь вроде вечеринки. Правда, мистер Джордж, - говорил Чарли, перешагивая через лужи вслед за ссутулившейся фигурой Мостерта. Мигом организуем бутылочку-другую. Выпивка будет что надо.
      Джордж Мостерт быстро ответил:
      - Я не желаю неприятностей.
      - А-а-а, - сказал Чарли. - Да какие там неприятности. Не бойтесь. Ничего не будет. Вы ведь не женаты, мистер Джордж?
      - Нет.
      Одинокая дождинка упала Чарли за шиворот. Он вытер шею и посмотрел на небо.
      - Дождь собирается. Надо успеть починить крышу, пока не хлынет. - И тут же возвратился к прерванной теме: - Нет, правда. Выпьем, поболтаем, споем. Все имеют право повеселиться иногда, верно? - Он засмеялся и тряхнул головой.
      Они обошли здание станции. Дальше был пустырь.
      - Слушайте, мистер Джордж, и простите меня за то, что я сейчас скажу. Я знаю, о чем вы беспокоитесь. Но ведь мы с вами люди просвещенные, верно? Он усмехнулся и подмигнул ему в спину. - Вот послушайте, что я вам скажу. Война забросила меня в Египет. Была у меня там, в Александрии, одна бабенка, француженка, так ей не было дела до цвета кожи. Для нее все были на один лад.
      Джордж Мостерт взглянул неодобрительно, ему неловко было слушать такое о белой женщине. Он нетерпеливо перебил:
      - Ладно, ты бы лучше выбирал, за чем пришел.
      - Спасибо, мистер Джордж.
      Они стояли перед целой грудой искореженного металла. Будто сюда навезли и свалили железные останки с какого-то поля сражения: дикая мешанина из ржавых и негодных автомобильных двигателей, шасси, бамперов, каркасов, крыльев, радиаторов, рессор, осей, колесных дисков, кузовов, сорванных дверей, болтов и пружинных сидений лежала перед ними. Весь этот подобранный на дорогах металлолом громоздился здесь во дворе, обрастая рыжей ржавчиной, покрываясь коростой пыли, тавота и маслянистой жижи.
      Чарли бродил среди мертвого металла, служившего когда-то для передвижения по земле, а Джордж Мостерт подумал, просто так: совсем не плохо было бы и вправду повеселиться с ними. Никто бы не увидел. Только вот единственное, там, кажется, чертовски грязно и противно. Боже правый, веселиться в самой гуще всей этой грязи! Одиночество пронзило его копьем, и он внутренне вздрогнул. Он тащился следом за Чарли, будто близость цветного могла возместить ему то, от чего он должен был отказаться.
      - Слушайте, мистер Джордж, - сказал Чарли, расхаживая среди ржавого железа. - Слушайте, если здесь покопаться, вы спокойно могли бы собрать себе целый автомобиль.
      - У меня есть автомобиль, - сказал Джордж Мостерт. - "Шевроле". А ты смыслишь в автомобилях?
      Чарли присел на корточки и заглянул под остов двухместного кабриолета.
      - В армии научился, разбираюсь в моторах. Я шофером служил. - Он внимательно оглядел двигатель снизу. - Вот здесь, я думаю, кое-какие части еще сгодятся. - Он встал и нежно похлопал по ржавому металлу. Потом вспомнил, зачем он сюда пришел, и стал копаться в железе, перебрасывая с места на место проржавевшие капоты и обломки кузовов. Джордж Мостерт ни на шаг не отходил от него.
      Наконец Джордж Мостерт сдержанно заметил:
      - Ты правда считаешь, что это ничего, если я загляну туда как-нибудь вечерком?
      - Куда? - спросил Чарли, занятый своими мыслями и не оборачиваясь. Он разглядывал остатки переднего крыла и еще какие-то полосы жести и прикидывал, что из них можно выкроить. - Туда, к нам? Да в любое время, мистер Мостерт, когда душе угодно.
      - Бери, не стесняйся, - сказал Джордж Мостерт. - А что, в самом деле, может быть, я и забегу. А? - И он продолжал в приступе какого-то отчаяния: Я бы тоже мог купить бутылку-другуго.
      Чарли перевернул ногой лист железа и улыбнулся.
      - О'кэй, мистер Джордж. Договорились. Когда вы придете?
      Джордж Мостерт совсем разошелся.
      - В субботу вечером, - сказал он. И высморкался в грязный платок. "Насморк вроде начинается", - подумал он. - В субботу вечером и приду. Ну как?
      - Классно, мистер Джордж, - ответил Чарли. - У нас по субботам самое веселье.
      Он отыскал кусок листового железа, который вроде как раз подходил ему для крыши, немного покореженный, кое-где поржавевший, но в общем еще вполне крепкий. Он тащил его через всю свалку в конец двора, а сзади за ним плелся Джордж Мостерт и сопел:
      - Можешь взять это, бери... - Потом с растерянной улыбкой сказал: Только ты скажи мне, куда приходить.
      Чарли поставил лист на мокрую землю и показал через дорогу.
      Он сказал:
      - Вон там начинается тропка, она ведет до самых домов. Прямо по ней и идите. Видите? Вон туда, мистер Джордж. - Он объяснял, куда идти, а тот слушал, следя за его рукой выцветшими, усталыми, в покрасневших веках глазами. Он чувствовал себя как человек, решившийся на отчаянно смелый поступок, как открыватель, набравшийся смелости шагнуть на неведомые земли, куда еще не ступала нога человека. Сердце глухо стучало под его замасленным комбинезоном, и он подумал: "Только бы совсем не простудиться. Надо будет в конторе налить себе хорошенький глоток крепкого". Ему не пришло в голову предложить стаканчик и Чарли.
      Джордж Мостерт наблюдал, как фигура в желтом дождевике перешла через дорогу и скрылась за насыпью, оставив за собой одни мокрые отпечатки ног на бетоне. Тогда он повернулся и двинулся к застекленной конторе под навесом своей станции.
      Он сел за крохотный письменный стол, заваленный пыльными бумагами, потрепанными, с завернувшимися уголками, счетами, стопками сколотых квитанций, брошюрами с техническим описанием двигателей, каталогами. Недоеденный бутерброд, оставшийся от завтрака, лежал на блюдце, размокая в лужице жидкого чая. Он порылся в тумбе стола, вытащил начатую бутылку коньяку и налил себе в чайную чашку, даже не выплеснув остатки чая. Выпил торопливо, одним глотком, поперхнулся и почувствовал, как защипало глаза.
      Мимо пронесся автомобиль, прошумев покрышками по бетону, огромный голубой "седан". Роскошная облицовка из нержавеющей стали тускло отсвечивала под серым-серым небом. Джордж Мостерт проводил его взглядом и усмехнулся с вновь обретенной удалью. Он вытащил из кармана носовой платок, отыскал сухое место и, продолжая улыбаться, энергично высморкался.
      10
      Чарли Паулс поставил лист железа, который он принес от Мостерта, у стены, а сам пошел на задний двор. Небо над головой совсем провисло от собственной неимоверной тяжести и вот-вот готово было обрушиться дождем. В дверях лачуги-контейнера на заднем дворе стояла Каролина, сестра Чарли. Она робко улыбнулась ему и, осторожно переступая с ноги на ногу, подалась назад.
      Она сказала:
      - Доброе утро, Чарли.
      Он ответил ей улыбкой Каролине исполнилось семнадцать лет. Она была замужем и носила сейчас первого ребенка. Нечесаные, мелко вьющиеся волосы кривой шапкой окружали ее полудетское, в коричневых пятнах беременности лицо с безответными, круглыми, как у телки, глазами. Хорошо развитая фигура да еще и беременность делали Каролину старше ее лет. Она была застенчива и молчалива, Чарли даже считал ее немного глуповатой. У нее для всех была готова улыбка, но какая-то неосмысленная. Говорила она тихо, вполголоса, и то, как правило, если к ней обращались. Когда ее просили что-нибудь сделать, требовалось давать ей подробнейшие инструкции, и тогда она исполняла порученное тупо и без всяких чувств, как машина, заведенная и налаженная на выполнение какой-либо автоматической операции.
      Чарли симпатизировал сестре, хотя и чувствовал при виде ее постоянное замешательство и часто ловил себя на мысли, что сестра хранит в себе какую-то неразрешимую тайну.
      Альфред, ее восемнадцатилетний супруг, не замечал за Каролиной никаких странностей и относился к ней со смешанным чувством благоговейного трепета и пылкой страсти, за исключением тех случаев, когда добродушно, но не без гордости, подтрунивал на людях над своей раздавшейся в ширину женой.