Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Цзян

ModernLib.Net / Детективы / Ван Ластбадер Эрик / Цзян - Чтение (стр. 19)
Автор: Ван Ластбадер Эрик
Жанр: Детективы

 

 


      — Как знаете, товарищ замминистра, — сказал он небрежным тоном, кладя па стол пакет, запечатанный сургучом и с наклеенной маркой. — Кстати, но опустите ли вы это в почтовый ящик по дороге? Мне бы хотелось, чтобы бандероль попала к адресату уже сегодня.
      Несмотря на переполнявшую его ярость, Чжан Хуа все-таки посмотрел на пакет. Сердце его замерло в груди, в ушах зашумело от приливающей крови. Дальнее эхо множилось, отражаясь от стен в коридорах его подсознания.
      — Что с вами? — У Айпин протянул к нему руку, видя, что он как-то боком опускается на стул. — Не нравится мне ваш вид, друг мой. Может быть, чайку? Он сунул чашку в его трясущуюся руку.
      Чжан Хуа пролил чай на рубашку, но так и не почувствовал этого. Его глаза были прикованы к адресу и имени, аккуратно напечатанным на пакете.
      — Это... — ему не хватало воздуха. — Это адресовано моей жене.
      У Айпин вытянул свою длинную шею.
      — А что, я перепутал название улицы?
      Чжан Хуа поднял глаза и провел рукой по волосам.
      — Что вы посылаете моей жене?
      Министр пожал плечами.
      — Если вам так интересно, посмотрите сами.
      Чжан Хуа мгновение поколебался, затем решительно сломал печать. Там были какие-то фотографии форматом девять на двенадцать и напечатанное на машинке послание к его жене. Письмо начиналось словами: «Я полагаю, это заинтересует вас, мадам...»
      Взглянув на фотографии, он ахнул. На них был запечатлен он сам в постели с девушкой лет двадцати — пышногрудой и гибкой, как акробатка.
      — Ваша тайная жизнь. Ваша любовница. — У Айпин вздохнул. — Праведное негодование, которое вас только что сотрясало, очень заинтересовало меня. Оно означает, что я правильно оценил вашу личность. Вы в своей основе праведный человек, товарищ замминистра. Ваша жизнь подчинена определенному кодексу чести. Из людей вашего типа получаются превосходные шпионы. И знаете почему? Никому в голову не придет заподозрить вас. И стоит человеку вроде меня поймать вас на чем-то недостойном, вы навеки связаны с ним. Чувство вины и отвращение к себе самому делает вас рабом этого человека. Вы абсолют как в вашей праведности, так и в вашем падении.
      У Айпин улыбнулся.
      — Но вы можете доказать мне, что я в вас ошибся, товарищ замминистра. Для этого вам надо только сложить эти фотографии в конверт и снова запечатать его. Отправить его я могу и сам.
      Чжан Хуа разорвал фотографии пополам. А потом еще раз пополам.
      — Вот так-то лучше, — сказал У Айпин уже мягче. — А теперь перейдем к делу.
      — Негативы. — Чжан Хуа с трудом выдавливал из себя слова. — Когда я получу негативы?
      — Ну, я думаю, ответ на этот вопрос напрашивается сам собой, — ответил У Айпин. — После падения Ши Чжилиня или его смерти.
      Принесли еду, и Чжан Хуа воспользовался случаем восстановить утраченное равновесие. Все внутри его онемело, и он с трудом соображал, что делает. Ел он с видимым удовольствием, но с таким же успехом он мог жевать сено. Сердце колотилось так, что он начал подумывать, что его сейчас хватит инфаркт. Воображение подхватило эту идею, и он уже видел встревоженного У Айпина, вызывающего скорую, прибытие санитаров с носилками. Видел будто со стороны, как они накладывают ему на лицо кислородную маску и делают массаж сердца.
      Оно и понятно, почему он так расфантазировался. В больнице ему бы не пришлось проходить через все это. С находящегося при смерти снимается всякая ответственность. Тогда он был бы свободен.
      — Зачем я вам нужен? — наконец спросил он. — Премьер и так держит Ши Чжилиня на мушке.
      У Айпин заморозил его своей улыбкой.
      — Вашему хозяину приходилось не раз стоять под дулом пистолета. Но он не только это пережил, но и умудрился отправить своих врагов туда, откуда не возвращаются. На этот раз я не дам ему лечь в дрейф и выйти, как прежде, из затруднительного положения. Говорю вам, я изучал его методологию. Он будет раздавлен, Чжан Хуа. Это я вам гарантирую.
      Когда они закончили последнее блюдо — желтую мушмулу, привезенную с юга, и официант убрал пустые тарелки, У Айпин продолжил:
      — Политика Ши Чжилиня ведет Китай по опасной тропе, которая неминуемо приведет к полной европеизации нашей страны. Он подрывает нашу идеологию, самую суть ее. А именно она позволяет нам находиться у власти, контролировать судьбы шестисот миллионов душ. Без нее в Китае воцарится анархия. Смерть и разрушение, грабежи и смута. Новое Боксерское восстание повторится, если мы не остановим Чжилиня! И для этого мне просто необходимо знать, в чем состоит суть его гонконгской операции.
      Он налил себе еще чаю и выждал с минуту. — Ну-ну, смелее! — подбодрил он Чжан Хуа, видя, что тот все не решается начать. — Самое трудное уже позади. Вы уже сделали первый шаг, дав мне в руки компромат на себя. Второй шаг будет уже легче.
      Чжан Хуа вроде как встряхнулся, посмотрел на У Айпина ошалелыми глазами и наконец сказал:
      — Ши Чжилинь передает через меня дезинформацию в Москву. По его совету я уступил, когда шеф внешней разведки КГБ Даниэла Воркута начала шантажировать меня моими родственниками в Гонконге. Сейчас я передаю свои донесения непосредственно ей.
      — Мне нужно посмотреть на всю вашу почту, — немедленно заявил У Айпин, — для детального изучения. Вы должны снабдить меня необходимыми материалами.
      — Это не так просто сделать. Никаких фотокопий нет. Есть только оригиналы.
      — Да послужит ваша нечистая совесть в качестве шпоры в ваших поисках способов заполучить их! — усмехнулся У Айпин. — Делайте, как я сказал, и никому об этом ни звука. А что касается проблем, которые могут возникнуть с выполнением моих инструкций, то это ваши проблемы. Не морочьте мне голову своими оправданиями. Оставьте их для себя. А сейчас давайте продолжим.
      Чжан Хуа весь дрожал от гнева, возмущенный командирским тоном этого проходимца. Он уже открыв рот, чтобы высказать свое возмущение, но передумал. Единственное, что он мог сделать в этой ситуации, так это действительно продолжить начатое.
      — Поскольку Советы землю роют, чтобы влезть в Гонконг, — сказал он, — Ши Чжилинь вознамерился позволить им сделать за нас часть нашей работы. Суть операции сводится к тому, что мы через своего агента, внедренного в их организацию, заставляем их верить нашей дезе и таким образом направляем их деятельность в нужное русло.
      — Кто он?
      — Прозвище Митра, настоящее имя — сэр Джон Блустоун. Он один из пяти тай-пэней, которые контролируют торговую фирму «Тихоокеанский союз пяти звезд».
      — Мне нужна также вся информация, относящаяся к Митре. И чем скорее, тем лучше. И еще. Каким образом Ши Чжилинь вызывает эти неприятные колебания нашей официальной политики в Гонконге?
      — Этого я не знаю. Мне он об этом ничего не говорил. И вообще я понятия не имею о глобальных аспектах операций, будучи ответственным только за частные вопросы. Но, возможно, документы, которые я вам представлю, прольют свет и на это тоже.
      — Хорошо бы, — резко заметил У Айпин. — Встретимся завтра в восемь вечера. Садитесь на восьмерку и поезжайте до конечной остановки Хун Мяо. Я буду вас ждать в чайной через три квартала в западном направлении. Имейте при себе все, что я просил вас принести, иначе запасной набор фотографий будет послан вашей жене специальным курьером. — Он посмотрел на Чжан Хуа ясными глазами. — Я достаточно понятно выразился?
      Чжан Хуа молча кивнул.
      У Айпин ухмыльнулся, расплачиваясь по счету.
      — Выше нос, товарищ замминистра. Становиться патриотом всегда трудно.

* * *

      Стэллингс довольно долгое время жил в Нью-Йорке, так что он был привычным к толкучке и подземке. Но Токио в этом отношении мог дать сто очков вперед Нью-Йорку. Ему давно не приходилось пользоваться этим видом транспорта в японской столице. На платформах было удивительно чисто, никакого гвалта, похожего на нью-йоркский. Но зато народищу просто уйма. Скоро он потерялся в отчаянно толкающейся локтями толпе.
      На часах было уже 12.28. К платформе подходил поезд. Стэллингс смотрел на его тупую металлическую морду, вынырнувшую из тоннеля и приближающуюся к нему с дьявольской скоростью. Вот головной вагон с грохотом промчался мимо, поезд замедлил ход, остановился. Когда двери со вздохом открылись, он отскочил назад, чтобы не быть сметенным пассажирами, которые, не дожидаясь, когда желающие сойти выйдут из вагонов, ринулись на посадку. Давка перед дверями грозила перерасти в побоище.
      Стэллингс с изумлением наблюдал, как дежурные по платформе начали разнимать дерущихся и своими руками, затянутыми в белые перчатки, впихивать в вагоны желающих уехать. Раздался предупреждающий свисток, и двери начали закрываться. Дежурные продолжали работать руками, пока не затолкали в вагон последнего страдальца. Со змеиным шипом створки дверей сдвинулись, и поезд тронулся, быстро набирая ход.
      На какое-то мгновение Стэллингс оказался чуть ли не единственным человеком на опустевшей платформе, которая начала опять постепенно заполняться людьми. Его взгляд скользнул вдоль платформы и встретился с взглядом молодой женщины в кимоно с золотыми хризантемами на оранжево-розовом фоне.
      На ее ногах были деревянные гета,а в руке — зонтик из промасленной рисовой бумаги. Даже с большого расстояния было видно, что ее лицо покрыто толстым слоем штукатурки. Гейша.Мертвенно бледные щеки и ярко-красный рот.
      Она поманила его рукой.
      Стэллингс невольно отпрянул. Это просто неслыханно, чтобы японка при всех сделала такой жест. Он взглянул на свои часы и увидел, что на них ровно 12.30. Достав из кармана записку, он показал ее ей. Гейша опять поманила его рукой.
      Ему хватило девяноста секунд, чтобы проложить дорогу для них обоих на противоположную платформу. Тут и поезд подошел. Не говоря ни слова, гейша вошла в вагон. Протолкавшись внутрь, они обнаружили одно незанятое место. Скромно потупив глазки, гейша села. Стэллингс возвышался над нею, как башня, старательно отводя глаза от ее лица. Она была очень красива.
      Они мчались в северном направлении, в Кита-Сендзу. У Стэллингса была схема токийского метрополитена, которую он нашел в своей комнате среди других полезных материалов, специально оставленных там туристической фирмой. Пока он добирался до Гиндзы, где у него была назначена эта встреча, он на всякий изучил схему.
      Как только они проехали станцию Нака-Окачимаси, гейша поднялась и подошла к двери, готовясь сходить. Стэллингс последовал за ней. Следующая остановка была Уэно. Они ехали ровно восемнадцать минут.
      Из залитой искусственным светом станции они поднялись к свету дня. Прямо перед ними был Парк Уэно.
      —  Йаппари аоа куно да!Вот она, волшебная Зеленая страна!
      Это были первые слова, которые она произнесла с того момента, как он заметил ее на платформе. Стэллингс кивнул, но внимание его было поглощено не столько сочной зеленью раннего лета, сколько попытками выяснить, не следит ли за ними кто-либо, идя следом самолично или препоручив это электронике.
      Детей в парке было видимо-невидимо. Младенцы сидели в своих колясочках, позволяя своим мамашам кормить их сладким тофу,карапузы делали свои первые неуверенные шаги между растопыренными руками бабушек, четырехлетки гонялись друг за другом, стуча каблучками туфелек по камням, которыми были вымощены дорожки.
      Высокие детские голоса, далеко разносившиеся в дремотном полуденном воздухе, слышались долго после того, как детская площадка осталась позади. Вишневые и сливовые деревья стояли справа и слева, их развесистые ветви давно отцвели.
      У крутого поворота тропинки гейша помедлила у кустов, на которых цветы или только распускались или уже сияли во всей красе.
      — Это таирин, -пояснила она своим приятным, грудным голосом, — крупная разновидность вьюнка, который вы, американцы, называете «Славой утра», верно?
      — Да.
      — А вот этот называется «Малиновым драконом». Это дословный перевод с китайского, потому что цветок завезен сюда из Китая примерно в середине XVIII столетия одним европейским графом. — Ее малиновые ноготки блеснули в ярком солнечном свете. — Но в отличие от других видов ипомеи, которые цветут до полудня, этот распускается в четыре утра, а к девяти уже вянет.
      — Очень жаль, — несколько рассеянно отозвался Стэллингс, который все поглядывал по сторонам, ожидая появления главного действующего лица.
      — Напротив, — возразила гейша. — Мы ценим «Малинового дракона» именно за его эфемерную красу, в которой отражаются прекрасные мгновения нашей жизни, увы, так скоро проходящие.
      — Когда мы наконец займемся делом, мисс? Стэллингсу наскучил урок ботаники. Ему предстояло обсудить более важные материи.
      Гейша наклонила голову. Ее иссиня-черные волосы, уложенные в сложную прическу, удерживавшуюся спомощью перламутровых палочек, сверкнули на солнце.
      — Мы им уже занимаемся, — сказала она.
      Стэллингс удивленно посмотрел по сторонам.
      — Но ведь мы по-прежнему одни, — заметил он. Гейша тихо засмеялась.
      — А. кто еще должен быть? — спросила она слегка подтрунивающим тоном.
      —  Якудзаникогда не использует для таких дел женщин. Я полагал, что вы подосланы человеком, который поручил вам привести меня сюда, чтобы здесь мы могли с ним спокойно переговорить. В записке говорится, что...
      Гейша направилась к каменной скамье, наполовину скрытой буйно разросшейся «Славой утра». Села.
      — Зачем вам нужна эта информация?
      Стэллингс приблизился к ней. Она сидела на скамейке с видом судьи, опершись двумя пальцами на ручку своего зонтика.
      — Мне кажется, я пришел сюда, чтобы задавать вопросы, а не отвечать на них.
      Чувствовал он себя не очень-то уютно, каким-то раздраженным, как будто ситуация полностью вышла из-под его контроля.
      Гейша молчала, вперив в него свой загадочный взгляд.
      — Я даже не знаю, как вас зовут, — прибавил он.
      — Эйко.
      — А дальше?
      — Что вам надо от этого Ничирена?
      Он уставился на нее широко открытыми глазами. — Чего ради я должен отвечать на ваши вопросы? Это я вам плачу за ответы на мои вопросы.
      Но он уже начал подозревать, что у нее вообще нет никаких ответов, и что все это просто ловушка. Инстинктивно его рука скользнула под куртку, пальцы сжали рукоятку пистолета.
      — Я полагаю, нам следует вернуться в более людную часть парка, — сказал он, доставая оружие.
      Но руки гейши уже пришли в движение. Промасленная бумага зонтика отлетела в сторону. Из бамбуковой трости выскользнуло тонкое стальное лезвие и метнулось в его сторону, пронзив кисть его правой руки.
      Рука сразу же онемела, и пистолет брякнул о камни у ног гейши.
      — Я думаю, нам лучше остаться здесь, — сказала она, подымаясь со скамейки и не выпуская из рук стилета, который, как вертел, пронзил руку Стэллингса.
      Пнув ногой лежавший на земле пистолет под скамейку, она слегка пошевелила стилетом. Жуткая боль пронзила руку Стэллингса до самого плеча. Наверно, попала точно в нерв, -подумал он, скрипя зубами.
      — Пойдем со мной, — сказала она, увлекая его за скамью, где кустарник, густо оплетенный ипомеей, полностью загораживал их от всего мира.
      Звуки людских голосов в парке, равно как и транспорта за его пределами, заглохли, словно заваленные снегом. Все еще корчась на клинке гейши, как червяк, наколотый на булавку, Стэллингс готовился к решительным действиям. Не хватает еще, чтобы баба меня одолела, -думал он.
      Сжав зубы, он дернул рукой, чувствуя, как жаркое пламя полыхнуло по ней, грозя выключить сознание. Сталь рассекла кисть до конца и он освободился. Низко наклонившись, он бросился на гейшу, схватился здоровой рукой за ручку «зонтика» и попытался его вырвать.
      К его удивлению гейша выпустила ручку, позволив ему завладеть оружием. Но не успел он обрадоваться, как она нанесла ему такой страшный удар напряженными пальцами в область печени, что Стэллингс обмяк и начал оседать на землю.
      Придя в себя, он обнаружил, что стоит на коленях, всем телом подавшись вперед так, что волосами касался ее кимоно. Попытавшись подняться, он почувствовал ее руку на своем плече. Кончики ее пальцев вонзились в тело, нащупывая нервный узел. Вся левая рука тоже онемела. Правая же, окровавленная и жалкая, как подстреленная птица, лежала без сил на бедре.
      Стэллингс тяжело дышал, с хрипом набирая воздух в легкие. Диапазон его зрения постепенно сужался, заполняясь чернотой справа и слева. Когда он понял, что это значит, ему стало страшно.
      Ему приходилось бывать в разных переделках. И порой во время боя ему приходилось склоняться к умирающим товарищам. Сражение кипело вокруг. И хотя они говорили шепотом, но сквозь взрывы и пальбу он слышал слова умирающих довольно хорошо. Они говорили ему, что такое бороться за ускользающую жизнь. Он видел, как они тянулись к ней слабеющими руками, когда смерть уже овладевала ими.
      Теперь смерть витала над ним. Дрожа всем телом, Стэллингс узнал ее страшный оскал, почувствовал ее холодное дыхание. Она пришла к нему под видом гейши, как сие не странно. Гейша склонилась над ним, отсекая взмахом правой руки жизнь от тела, как ветку от ствола дерева.
      Как хотелось Стэллингсу подняться, смять эту накрашенную куклу и швырнуть ее на землю! Так, чтобы она растянулась у его ног, как он сейчас лежит. Какой стыд, что такое эфирное существо свалило его! Ведь он все-таки был солдатом, и если ему приходится умирать, то он хотел бы принять солдатскую смерть. Не от руки женщины!
      Затем Стэллингс почувствовал ее руку в своих волосах, рывком приподымающую его голову так, что ее накрашенное лицо оказалось прямо против его лица. Боже, как она красива! Красива, как смерть.
      Глаза темнее ночи, губы бантом. Скользнув взглядом мимо ее лица, он увидел небо и облака, бегущие по нему, постепенно меняющие его лазурный цвет на свинцовый Оно было плоским, как театральная декорация.
      — То, что ты знаешь, ты, видимо, намерен унести с собой, — молвила гейша. — Ты — профессионал.
      — Мне нечего сказать тебе.
      Даже говорить ему было мучительно больно.
      — Нечего? — черты лица гейши исказились, оно стало вдруг жестоким и безобразным. — Да нет, есть чего!
      Стэллингс закашлялся. Дыхание вырывалось из него, как языки пламени из огнемета, обжигая горло. Хватка руки этой женщины напоминала стальные челюсти капкана. Затем она пошарила у него между ног. Ее длинные, изящные пальцы расстегнули ширинку. Не веря своим глазам, он увидел, как они лезут внутрь. Затем чудовищная боль обволокла все его тело и держала так, кажется, целую вечность, пока он не пожалел, что все еще жив.
      И когда эта изысканная боль схлынула, оставив его задыхающимся и мокрым от пота, он начал исповедоваться в грехах, как в церкви.
      — Они приговорили к смерти Марианну Мэрок, — сказал он трескучим голосом, — и послали меня убить ее.
      — Значит, это ты ее убийца, — будто в раздумье сказала гейша. — Ты не спрашивал у них, за что они хотели ее убрать?
      Ужаснувшись впервые делу своих рук, Стэллингс пробормотал:
      — Не спрашивал. Но я полагаю, за то, что она была с Ничиреном. Ее подозревали в том, что это она сообщила Ничирену о предполагающемся рейде ее мужа на Дом паломника.
      — Значит, ее убили потому, что подозревали в связях с Ничиреном?
      Снова та же боль, скребущая каждое нервное окончание, такая острая, что она, кажется, разрывала его изнутри. Грудь его вздымалась прерывистыми всхлипами, когда эта боль схлынула. Удары сердца отдавались во внутреннем ухе. Единственное, на что хватило его сил, так это покачать головой.
      — Значит, хотя ты был всего лишь исполнителем, а истинной причиной ее смерти был Ничирен. — Голос гейши был нежен и легок, как ночной ветерок.
      Расширенные от ужаса, залитые потом и слезами глаза Стэллингса наблюдали за превращениями его супостата. Изящная рука вскинулась к замысловатой прическе и потянула за нее. Парик отлетел в кусты, сшибая завядшие цветки «Славы утра».
      — Аааа! — вырвался крик из стесненного горла Стэллингса.
      Сквозь штукатурку на ее лице, как сквозь матовое стекло, он различил другого человека.
      Это была не гейша. И вовсе не женщина.
      — Кто?.. — слова вязли в путанице мыслей. — Кто ты?
      Взгляд черных глаз сфокусировался на нем.
      — Ваши нескромные расспросы, мистер Стэллингс, достигли моего слуха. У меня много друзей в городе. И они сообщили мне, что вы интересуетесь мной.
      Была в этих черных глазах свирепая истовость человека, который знает, что делает.
      — Я Ничирен. И я смерть твоя.
      Как зачарованный наблюдал Стэллингс, как длинные, покрытые малиновым лаком, ногти приближались к нему. Когда они коснулись его плоти, он закрыл глаза и не открывал их до тех пор, пока не почувствовал, что все ощущения стремительно покидают его измученное тело.

Весна 1927 — лето 1937
Шанхай

      В памяти Чжилиня главной приметой того страшного времени остались крысы. И вонь. В затененных задворках портовых складов крысы просто кишели. Их отвратительное повизгивание создавало фон, на котором развертывались события его жизни.
      Тусклая безрадостность дней, последовавших за смертью Май, скрашивалась для Чжилиня его дружбой с Ху Ханмином, которого он привел в ту трагическую ночь к задней двери Бартона Сойера. Он не хотел подвергать опасности свою семью, и, поскольку никто не знал о его деловых связях с тай-пэнем, дом Сойера был для него наиболее безопасным местом.
      Американец оправдал надежды своего попавшего в беду молчаливого партнера. Он провел обоих беглецов лабиринтом закоулков, окружавших Бунд, к одному из тысяч складов компании «Сойер и сыновья» Там он указал закуток среди штабелей упаковочных корзин и мешков с опиумом.
      В течение дня влажная духота склада воздействовала на маковую вытяжку не лучшим образом, и тошнотворно-сладкая вонь просачивалась сквозь мешковину, заполняя собой мирок, в котором Чжилинь был вынужден обитать.
      Дважды в день один из кули, работавших у Сойера, — всегда один и тот же — заходил в этот склад с корзиной на плече, выбирая для своих визитов время наибольшей активности в складских помещениях. Корзина была в точности такая же, как и те, что штабелями громоздились вокруг них. Но в ней был не чай и не опиум, а еда и питье для Чжилиня и Ху, которые набрасывались на принесенную провизию, как два изголодавшихся шакала. Через нее у них осуществлялся единственно возможный контакт с внешним миром, и они пользовались этим контактом с деловитой сосредоточенностью.
      Бартон Сойер сам никогда не навещал их, но время от времени его кули приносил им от него записки. Таким образом, он держал их в курсе текущих событий. Из этих лаконичных сообщений они узнали, что охота на них, развернутая чанкайшистами, начавшись весьма активно, постепенно утрачивала актуальность.
      За эти шесть недель у генерала Чана настолько прибавилось забот, что он и думать забыл о двух беглецах. Согласно сообщениям Сойера, левое крыло Гоминьдана во главе с Ван Цинвэем откололось от основной партийной массы точно таким же образом, каким несколько месяцев назад откололась и фракция самого Чан Кайши.
      А потом пришел день, когда их знакомый кули появился без привычной корзины. Он окликнул их из глубины склада и поманил рукой, указывая на выход.
      Медленно вышли они в темную, душную ночь. Кули вывел их закоулками на набережную, и скоро они приблизились, щурясь от яркого света фонарей, к парадному подъезду американской концессии. Там их ждал Сойер, а затем и обед из десяти блюд, которым тай-пэньрешил отпраздновать их освобождение из шестинедельного плена.
      За радостью возвращения к нормальной жизни последовала необходимость взглянуть в лицо суровой реальности. Прошло столько времени, что уже никак нельзя было объяснить такое долгое отсутствие Чжилиня на его рабочем месте в инспекции порта. Тем более что давно уже за его столом сидел другой человек.
      Сойер предложил Чжилиню официальную работу в их фирме, но тот, взвесив все за и против, вынужден был отказаться. Он уже устроил своего среднего брата в гонконгское отделение компании, и не в обычае Чжилиня было ставить все на одну карту. Разнообразие — душа хорошего бизнеса.
      Но у него не было желания браться за непрестижную работу. Поэтому он выжидал благоприятного случая, внимательно изучая различные предложения, по мере того, как они поступали. В деньгах он не особенно нуждался. Пай, внесенный братьями Ши в фирму «Сойер и сыновья», сделал ее рентабельной. Полученную с помощью Чжилиня концессию на очистку гавани Сойер использовал как нельзя лучше. Его система была более эффективной и более экономной, чем та, что использовалась Маттиасом и Кингом. Начальник порта был доволен фирмой и при случае отдал Сойеру три новых торговых маршрута. Кроме того, Сойер использовал на все сто ту информацию о жизни порта, которую ему поставлял Чжилинь в бытность свою служащим инспекции.
      Все это, вкупе с непрерывным притоком опиума по каналам, проложенным младшим братом Чжилиня, и новыми идеями, поставляемыми его средним братом, работавшим в Гонконге, подняло за какие-то три года компанию «Сойер и сыновья» с шестого места в списке торговых домов Шанхая на второе. Теперь она по богатству и авторитету уступала только компании «Маттиас и Кинг». В соответствии с контрактом, подписанным между Чжилинем и Бартоном Сойером, братья Ши обладали двадцатью процентами всех акций компании и имели право на приобретение еще десяти процентов в ближайшие пять лет.
      В августе Китайская коммунистическая партия развернула широкомасштабную кампанию по завоеванию поддержки армии. В Наньчане произошло восстание, во время которого много людей было убито, и ранено, но ничего толком достигнуто не было.
      Примерно в это же время Чжилинь нашел себе работу. На этот раз — в таможне. Еще работая в портовой инспекции, он понял, что таможня — не менее доходное место. Он даже пытался перевестись туда, но там все не было вакансий.
      Теперь, в связи с волнениями и чистками, эти вакансии появились, и Чжилинь немедленно послал свои бумаги на объявленный конкурс. Его образование и опыт делали его, как говорится, «сильным кадром» и ему было отдано предпочтение перед пятьюдесятью другими кандидатами.
      Уже давно Чжилинь занимался моделированием личности идеального бизнесмена, и эта модель, разрабатываемая им, к этому времени достигла такого же совершенства, как внешний скелет животного, например черепахи Она являлась составной частью теории иллюзии, к которой приобщил его Цзян в далеком садике его детства.
      Он создавал впечатление серьезного и трудолюбивого молодого человека, умеющего учиться и стыковать новые знания со старыми. И это вовсе не было маской. Он действительно был таким. Просто этим не исчерпывалась его личность. Он горел честолюбивыми устремлениями, но выказывал лишь ничтожную их часть. И обращал он их не на пользу себе, а для блага фирмы, на которую работал.
      По правде сказать, новая работа Чжилиня не была ни трудной, ни особо обременительной И тем не менее, он смог извлечь из нее массу пользы для себя. Поскольку он никогда не ленился учиться, его начальство привыкло спихивать на него многое из того, чем оно по идее должно было заниматься самолично. Таким образом, Чжилинь получил доступ к наиболее строго оберегаемым секретам торгового мира Шанхая.
      И, верный взятым на себя устным обязательствам, он многие из них передал Бартону Сойеру, увеличивая их совместные прибыли.
      Но наиболее пикантные секреты он приберегал для себя, начиная создавать с братьями собственное дело. Разнообразие, -думал Чжилинь, — через него пролегает дорога к успеху в бизнесе.
      К 1935 году он уже был богатым человеком. К этому же времени в Нанкине было создано первое Национальное правительство, вслед за неудачными попытками коммунистов взять Гуанчжоу.
      Чан Кайши все более и более терял популярность, хотя он и пытался отчаянно сплотить своих сторонников из числа отколовшихся от Гоминьдана фракций, провинциальных политических деятелей, коммунистов. Как и следовало ожидать, коммунистическая партия сопротивлялась ему наиболее решительно. Она переживала подъем, выдвинув из своих рядов двух новых лидеров, которые поднялись со дна на поверхность, зажав в кулаках полные пригоршни власти: Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай. В середине 1935 года они предприняли так называемый Великий поход, пройдя со своими сторонниками более двадцати тысяч миль от самого юга до провинции Шэньси.
      Символично, что Чжилинь встретил свою будущую жену в солнечный воскресный день, когда Мао и Чжоу входили со своей победоносной армией в Яньань. Воздух казался чисто промытым, как весной. Это был один из редких летних дней в Китае, когда томительный зной на время отступил.
      Пожалуй, странно было такой день тратить на поездку на кладбище, но Чжилинь взял себе за правило раз в две недели обязательно наведываться на могилу Май. Похоронами ее занимался Бартон Сойер поскольку Чжилинь с Ху Ханмином вынуждены были скрываться на его старом складе. Чжилинь хотел, чтобы она была похоронена именно на этом кладбище, невдалеке от крепостных стен Старого Города. Через реку виден храм Лунхуа, единственная пагода в черте города. С другой стороны к кладбищу примыкает Сад Багряных Осенних Облаков торжественный и немного суровый.
      Храм Лунхуа очаровал Чжилиня еще в отрочестве, когда он впервые открыл его для себя. Все четыре составлявших его здания были хороши, но Зал Небесных Покровителей нравился ему больше всего. Позднее ему как-то пришло в голову, что это было, вероятно, потому, что он и себя хотел бы видеть среди них.
      Теперь он приходил сюда, чтобы быть ближе к Май. После ее смерти он не взглянул ни на одну из женщин, потому что при первом взгляде не почувствовал ни дождя, ни туч. Иногда по ночам он чувствовал боль в тех местах, которые она любила ласкать. И тогда он думал, каким образом они узнали, что ее нет?
      В это воскресенье Чжилинь, одетый в темный в полосочку деловой костюм, вошел на территорию кладбища, неся в руке сандаловые палочки, которые он всегда зажигал, читая на ее могиле буддистские сутры, так и не прочитанные над ней во время похорон: хоронили ее без всяких ритуалов в черные дни, когда Чжилинь сидел в старом складе, задыхаясь от опиумной вони и прислушиваясь к попискиванию крыс. Теперь он считал, что надо как-то компенсировать ту несправедливость.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42