Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кайсё

ModernLib.Net / Детективы / Ван Ластбадер Эрик / Кайсё - Чтение (стр. 9)
Автор: Ван Ластбадер Эрик
Жанр: Детективы

 

 


      Одни из людей Тони отнес вниз упакованный ею чемодан. Тонн взял на руки спящую Франсину и спустился вслед за ними. Он пытался вынуть из пальцев девочки Риана - ее любимого медвежонка - но та не выпускала игрушку. Этот потрепанный медвежонок был воспоминанием ее детства, и, даже превратившись в почти девушку, она не расставалась с ним.
      Во дворе Маргарита забралась в "линкольн", и Тони передал ей Франсину. Рядом сели телохранители, за и перед "линкольном" ехали автомобили с охраной.
      - Увидимся, когда все это закончится, - сказал Тони, хлопнув ладонью по крыше машины.
      Только после того как они миновали жилые дома, Маргарита осознала, что он не поцеловал ее, он вообще не притронулся к ней с того момента, как она вошла в дом.
      Франсина тихо спала на коленях матери, прижав к груди Риана, а Маргарита ласково поглаживала дочь по голове, точно так же, как гладила ее в детстве, когда та болела. Пока они мчались в ночи, она не переставала думать о том, что же задумал Тони, и беспокойство ее росло. Она утешала себя мыслью, что без ее помощи мужу не удастся заполучить портрет Роберта, но во тьме, которая ее окружала, утешение это было весьма слабым.
      Они подъехали к каменному особняку в Нью-Гемшпире за час до рассвета. Охранник из первой машины вошел в дом, включил свет, осмотрел самым тщательным образом помещение и только затем дал сигнал шоферу "линкольна".
      Маргарита сама внесла Франсину в спальню и уложила девочку в постель. Риана прислонила к стене так, чтобы дочь, если проснется, сразу увидела бы его. Затем отправилась в спальню, предназначенную для нее.
      Засни она - сон избавил бы ее от жутких мыслей и видений. Но, находясь в каком-то пограничном состоянии, она видела себя идущей по дороге к смерти, свою дочь - в наркотическом ступоре, их паническое бегство. Все это представало перед ней как в волшебном зеркале, образы всплывали из глубин ее подсознания, занятого одной-единственной мыслью - как уберечь дочь от грозящей ей смертельной опасности. Вызванные ее исступленным состоянием кошмары заняли место сна.
      Очнувшись около полудня, она долго не могла разлепить слипшиеся глаза, у нее было такое ощущение, что она только минуту назад погрузилась в сои. Выброшенный нервным приступом в кровь адреналин заставил ее болезненно вздрогнуть; Маргарита бросилась в ванную, едва успела согнуться над унитазом, как ее вырвало, а из глаз потекли слезы.
      Позже она взглянула на Франсину, которая все еще спала, приняла душ и оделась. На кухне она бесцельно слонялась вокруг стола с накрытым на нем завтраком, который приготовил телохранитель, дюжий мужчина с глазами енота и доброй улыбкой. Наконец, усевшись, долго катала вареные яйца по тарелке, размышляя о том, насколько широко распространяется ее отвращение к мужу.
      Наконец появилась Франсина, взъерошенная, с замутненными глазами. Маргарите пришлось объяснить дочери, где они находятся и по какой причине.
      - Конечно, - вяло проговорила Франсина. - Тони.
      Девочке хотелось домой, она соскучилась но друзьям. Маргарита сделала максимум возможного, чтобы утешить дочь, но это оказалось бесполезным занятием - ей так и не удалось найти подхода и вывести Франсину из состояния отчужденности. Но, по крайней мере, матери удалось убедить дочь в необходимости хоть что-нибудь съесть на завтрак. Странное дело, снадобья, которые готовил Роберт и давал нить Франсине, оказалось, не имеют стойкого эффекта.
      Часом позже на кухню зашел еще одни охранник и что-то сказал тому мощному телохранителю, который готовил им завтрак.
      - Что случилось? - спросила Маргарита с беспокойством, переходящим в панику.
      - Возможно, ничего, - сказал телохранитель, однако улыбка исчезла с его лица. - Они нашли посылку во дворе. Адресована Франсине.
      Франсина выглядела ошеломленной. Подскочив на стуле, Маргарита вскрякнула:
      - Я хочу ее видеть.
      Телохранитель отрицательно покачал головой.
      - Этого не следует делать, миссис де Камилло. Мне кажется, что вам с дочерью пока будет лучше отправиться в мою комнату. Сол побудет с вами.
      Из маленькой спальни ей было слышно, как телохранитель разговаривает по телефону с Тони.
      Не прошло и двух часов, как тот появился сам. Вначале Маргарита услышала звук твуп, твуп, твуп, издаваемый вращающимся несущим винтом вертолета; высота и сила звука усиливались по мере его приближения.
      Через некоторое время ей разрешили выйти из комнаты, однако Франсину она оставила вместе с Солом.
      Коробка лежала на буфете в прихожей. Тони, не сказав ни слова, сделал знак одному из своих людей, чтобы тот открыл ее. Внутри оказался сверток, смешно обернутый розовой лентой с бантом. Когда подручный Тони развернул сверток, глаза присутствующих застыли на его содержимом.
      Маргарита пронзительно вскрикнула.
      На розовой гофрированной бумаге покоился Риан - любимый игрушечный медвежонок Франсины.
      Она бросилась в спальню, где спала Франсина, и бессмысленно остановила свой взгляд на неубранной кровати и на том месте, куда она вчера положила Риана. Игрушка исчезла.
      - Пресвятая дева Мария!
      Услышав шаги Тони, Маргарита, чтобы не сорваться на крик, зажала зубами согнутые пальцы.
      - Тони, он был в доме, он был совсем рядом с ней, - ее голос сорвался, и ей пришлось сделать паузу, чтобы хоть как-нибудь взять себя в руки. - Я сама положила игрушку на ее кровать прошлой ночью.
      Она повернулась, и ее широко раскрытые глаза уставились на мужа:
      - Теперь ты понимаешь, о чем я тебе говорила? Это предупреждение. Что толку в нашем приезде сюда? Какой толк от охраны? Ведь ты не послушал меня. Вся охрана мира не спасет нас. От него нельзя спрятаться. Если мы не согласимся на его условия, то мы потеряем Франсину.
      - Успокойся, - автоматически пробормотал Тони, но Маргарита заметила бледность его лица даже под кварцевым загаром.
      - Пожалуйста, послушай меня, Тони. Я больше не вынесу мыслей о том, что Франсине грозят еще более жестокие испытания, нежели те, которые она уже перенесла. Одному Господу известно, что ей запомнилось из всего этого кошмара: она никогда не заведет со мной об этом разговор. Умоляю тебя ради нашей дочери. Оставь все, как есть.
      Неужели отчаяние, сквозившее в ее словах, было настолько убедительным, что смогло заставить Тони отказаться от своих намерений?
      Что же еще я тебе дал, Маргарита? Сейчас ты познала, что у тебя есть сила воли... сделать все, что пожелаешь.
      - Хорошо, - наконец согласился он. - Будь по-твоему. Собирайтесь, и быстрее в вертолет. Мы убираемся отсюда к чертовой матери.
      Все идет именно к этому, подумала Жюстина, чувствуя, как мускулистое бедро Рика Миллара прижимается к ее ноге под ресторанным столиком. Он хочет меня - хочет всю, без остатка.
      Затем вновь пришла непрошеная мысль: давно мужчина не приводил меня в такое состояние.
      Горячие слезы жгли ей глаза, и ей пришлось отвернуться и быстрым движением тыльной стороны рук вытереть лицо. Жюстина всегда боялась признаться в своей чувствительности. Для чего ей было защищаться - она прекрасно осознавала, что, когда он положит ей руку на плечо, она не найдет в себе сил противиться ему.
      Но не сегодня, не здесь. Он настоящий мужчина, будет только лучше, если она еще немного запасется терпением. Ощущая рядом с собой его присутствие, Жюстина представляла себя лихорадочно бредущей в течение многих дней по пустыне и неожиданно падающей в изнеможении у оазиса. Вот она, вода, - рядом. Холодная, чистая. Кто обвинит ее в том, что она напьется из этого источника.
      - Кажется, сегодня вечером нам удалось преодолеть разделявшую нас дистанцию, - заметил Рик, разливая в бокалы вино. - Неужели тебе было так плохо с того дня, как мы расстались?
      - Неужели я была такой недотрогой?
      Наклонившись, он поцеловал ее. Она почувствовала его вкус на своих губах, а легкое прикосновение его языка заставило ее тело совсем расслабиться.
      - Да, именно. - Рик перевел дыхание. - Больше не буду спрашивать. Когда сама захочешь рассказать - сделаешь это. С удовольствием послушаю.
      - Интересно, - сказала Жюстина, отстраняясь от него. - Ты приехал сюда, чтобы соблазнить меня?
      Рик рассмеялся.
      - Боже мой, я даже и не помышлял об этом. Ты же - Снежная Королева?
      - Это так меня называли в конторе?
      - Насколько мне известно, так тебя звали только те парни, которые облизывались тебе в след, собственно говоря, все, кто не был гомиком.
      Теперь наступила очередь Жюстины рассмеяться, но, тем не менее, внутренне она была польщена.
      Она наклонила голову и переменила тему.
      - Мне кажется, что я побывала на другой планете.
      - В этом нет ничего удивительного. Насколько мне известно, Токио и есть другая планета.
      Он сжал ее руку в своей и продолжил:
      - Тебе уже пора возвращаться в отель.
      Когда он проводил ее в "Хилтон" и они поднялись на этаж, Жюстина поняла, что ей не хочется с ним расставаться. Эта мысль не удивила ее. Все время их обеда она чувствовала, что желание отведать все эти кулинарные изыски не идет ни в какое сравнение с желанием иного рода... Даже по тону своего голоса, игре глаз, податливости своего тела она прекрасно осознавала, что соблазняет его. Это было хорошее чувство. После многих лет жизни в чуждой ей среде, после пугающих предчувствий, которые ей навевал Николас своим тандзянским происхождением, она наконец почувствовала себя полностью освобожденной и способной проявить самоё себя. Наконец она поняла, насколько долго пребывала в заложницах у страха перед тем, в кого может превратиться ее муж. Сейчас она четко знала, что абсолютно не нуждается в его таинственной энергетике. Вся эта мистика раздражала ее, и, лежа в бессоннице рядом с ним, она чувствовала, как снедаемое беспокойством сердце вновь и вновь выбрасывает в кровь адреналин.
      - Останься со мной сегодня, - прошептала Жюстина на ухо Рику, когда дверь ее номера закрылась за ними.
      - Ты уверена, что этого хочешь?
      Уверена, сказала Жюстина про себя. Мне нужна нормальная жизнь, нормальная работа, я хочу вечером приходить домой, любить своего мужа, по субботам видеть друзей, дважды в год ездить в отпуск.
      Она подняла голову и прильнула к его губам. Ощутив у себя во рту его язык, она негромко застонала от наслаждения. Жюстина чувствовала, как его руки расстегивают блузку, стягивают ее с плеч, ласково проходятся по пуговицам юбки, которая плавно спадает с бедер.
      Он упала в его объятия так, будто ноги отказали ей. Желание переполняло ее. Он подхватил Жюстину и понес к постели. В спальне горела лишь одна лампа, и сощуренными от страсти глазами Жюстина наблюдала, как его тело обнажается под ее нежными руками. Она помнила его по тем временам в Мауи. Потом она видела его в плавках, оставляющих мало места для воображения, и тем не менее она не думала, что ее сердце начнет колотиться так сильно после того, как она снимет с него и трусы. Обнаженный, он стоял у края постели, опустив на нее взгляд.
      Прекрасное тело, узкие бедра, подобранный живот. Конечно, у него не было такой уникальной мускулатуры, как у Николаса, однако она напомнила себе, что это обычный, нормальный мужчина, и это было все, что ей нужно.
      - Иди ко мне, дорогой, - протянула она руки.
      Наклонившись над кроватью и нежно целуя ее, Рик расстегнул бюстгальтер и медленно снял с нее трусики. Почувствовав на себе тяжесть его тела, Жюстина смогла сдержать слез. Она уже очень давно не занималась любовью ни с кем другим, кроме Николаса, и непривычность веса Рика, его фигуры и запаха настолько возбудила ее, что Жюстина, прижимаясь лобком к паху Рика, невольно вцепилась зубами в его плечо.
      Она едва могла дышать, единственными звуками, носящимися до нее сквозь грохот водопада ее желания, были звуки ее бешено колотящегося сердца. Жюстина раскинула ноги и, почувствовав его восставшую плоть задыхаясь, прижала голову Рика к своей груди. Когда он начал ласкать языком ее соски, глаза Жюстины сузились и она принялась делать плавные волнообразные движения бедрами, давая понять, насколько он ей желанен.
      Рик моментально все понял и, немного приподнявшись, позволил ее руке направить себя к ней в лоно. Пальцы Жюстины сомкнулись вокруг основания его члена, затем, не в силах больше сдерживаться, она зажала в кулаке крайнюю плоть. Услышав стон Рика, Жюстина содрогнулась, приподняла ноги, подстраиваясь под него.
      Она была очень мокрая, и он вошел в нее почти наполовину всего одним движением.
      - Охх! - воскликнула Жюстина, еще выше приподнимая бедра; ее тело уже содрогалось от страсти, и, когда следующим движением он вошел в нее весь, до основания, она, не в силах больше сдерживаться, сорвалась на крик, и в этот момент нахлынул всезатопляющий оргазм. Она лизала его тело, желая до конца проникнуться его вкусом.
      - О боже, о боже! - восклицала Жюстина после каждого его движения внутри нее. Где-то в подсознании роились мысли, что все это произошло благодаря ей, ее страстному желании, требовавшему этого выхода, этого безумства. Бедра Жюстины задрожали, и она почувствовала приближение нового оргазма. Приподняв голову, Жюстина стонала и что-то бессвязно шептала ему в ухо; неожиданно она почувствовала, как напряглись и изогнулись вовнутрь бедра Рика, и через секунду его соки уже хлынули в нее.
      Жюстина также испытала очередной оргазм, однако на этот раз ощущения были несколько иными: менее бурными, но более интенсивными, вытекающими откуда-то из самой глубины.
      Потом, когда все было кончено, она в каком-то самозабвении лежала рядом с ним, закинув ногу на его бедро, и впервые за много долгих месяцев заснула, как невинное дитя, и спала глубоким сном без сновидений.
      Призраки.
      Есть в Вашингтоне что-то такое, думал Харли Гаунт, чего нет в других городах Америки. Радиальная планировка, широта, тенистые бульвары, солидные строения - все это больше напоминало ему Париж или Лондон, то есть в большей мере Старый Свет, чем Новый.
      Кроме того, город буквально гудел от избытка энергии и жажды власти. У Гаунта было такое ощущение, будто столица увита жужжащими троллейбусными проводами. И вся эта энергия, подобно широким тенистым бульварам, направлялась в одну сторону - к Пенсильвания-авеню, 1600. Белый дом покоился в центре Вашингтона, как паук в центре своей паутины.
      Этот город был полон призраков.
      Гаунт хорошо знал Капитолий, в конгрессе у него было много друзей. Будучи сыном бывшего сенатора-демократа от штата Мэриленд, он, можно сказать, с детства лицезрел Капитолийский холм и привык к безудержной жажде власти здешних заправил, к чему его отец так и не смог привыкнуть. Отец был слишком щепетилен, воспринимал все чересчур серьезно; умер он у себя в офисе.
      Гаунт прекрасно понимал, что власть может быть столь же опасной, как проникающая радиация, и вся возня с заключением сделок отдает зловонным душком торговли властью. В Вашингтоне либо ты у власти, либо ты никто. Элита, находящаяся у власти, правит страной - единственной оставшейся в мире супердержавой, - и этот факт служит достаточным основанием для лжи, обмана, вымогательства, нарушения всех святых заповедей. Жажда власти неистребима.
      Эта власть, подобно вирусу, проникшему в кровь, разъедает души и определяет мотивы принятия решений. Гаунт настолько часто встречался с действием этого вируса, что сейчас уже мог определить его наличие просто по лихорадочному блеску в глазах. На этот счет у него был богатый опыт. Гаунт был убежден, что его отец умер от этой лихорадки, а не от старости или чрезмерной работы. Его отец, исключительно добропорядочный мужчина и в отличие от других удачливых политиков никогда не крививший душой, постепенно начал меняться. У него не оказалось иммунитета к этому вирусу, относительно же себя Гаунт был уверен, что он у него есть. Его мать и сестра оплакивали отца на похоронах, сам же Гаунт начал оплакивать его гораздо раньше.
      Каждый раз, возвращаясь в Вашингтон, Гаунт чувствовал призраков в шорохе влажного ветра с Потомака, в шелесте вишневых деревьев у водоемов, слышал, как они смеются над ним с высот Капитолийского холма. В определенном смысле его отец никогда и не покидал этого города - власть удерживала его здесь даже после смерти.
      Лоббист, на котором Гаунт остановил свой выбор для ведения дела по политическому урегулированию вопроса о будущем компании "Томкин индастриз", в предыдущей администрации занимал пост государственного секретаря. Он был умеренным консерватором, всеми глубоко уважаемым, - в высших коридорах власти перед ним всегда горел зеленый свет. В отличие от большинства других политиков он выиграл свою битву с вирусом.
      Офисы Терренса Макнотона располагались на респектабельной Джи-стрит в здании, которое благодаря своему викторианскому архитектурному стилю ночью казалось обиталищем призраков и, несомненно, было им, но не призраков из фильмов ужасов, а влачащих почти призрачное существование чиновников из нынешней администрации, стряпающих свои тайные директивы с грифом "Особой важности".
      Впрочем, импозантный фасад дома, в котором Макнотон вершил свои дела, мало чем отличался от других фасадов на Капитолии, за которыми также заключались сделки, делались деньги, процветали сила и власть.
      Макнотон был высоким техасцем с бронзовым от загара лицом, голубыми, слегка раскосыми глазами и густой серебристой шевелюрой. Его продолговатое, с печальным выражением глаз лицо украшал римский нос, да еще оно иногда озарялось искренней улыбкой, отработанной в ходе многих предвыборных кампаний в дни его молодости. Он; был как старая перчатка, хорошо подогнанная к руке.
      Как только ему доложили о прибытии Гаунта, он моментально вышел из офиса, протягивая руку для крепкого рукопожатия. На нем был темный костюм, белая рубашка и тонкий галстук с булавкой ручной работы, выполненной в форме кривого ножа из серебра и бирюзы.
      - Проходи, - сказал он сочным баритоном. - Рад тебя снова видеть, Харли...
      Когда они вошли в офис, Терренс захлопнул дверь ударом каблука своего ковбойского сапожка.
      - ... впрочем, черт возьми, было бы лучше встретиться при более благоприятных обстоятельствах.
      Гаунт выбрал покрытый чехлом стул и уселся.
      - Так каковы же обстоятельства?
      Макнотон что-то проворчал, предпочтя сесть на диван напротив Гаунта, чем спрятаться за своим огромным овальным столом, настолько старинным, что уже вновь ставшим модным.
      - Обстоятельства, - повторил он, пытаясь придать своему длинному телу подобие сидячего положения. - Их можно выразить в трех словах: сенатор Рэнс Бэйн.
      - Сенатору нужен я.
      - Ему нужен Николас Линнер, но сенатор не может его найти. Ты знаешь, где он?
      - Его нет в Токио. Не имею представления, где он может быть, - ответил Гаунт.
      - Надеюсь, что это так, - Макнотон распрямил свои длинные пальцы, взглянув на потолок. - Я знаю Рэнса целую вечность. Мы росли в соседних городках. Мой брат почти целый год бегал на свидания к его сестре. Я долго и с беспокойством следил за его карьерой. Этот человек подвержен различным маниям, и сейчас его обуревает идея выкинуть японцев из американского большого бизнеса. Для него объединение "Томкин индастриз" с "Сато интернэшнл" стало молниеотводом, своего рода символом, если хочешь, всего того, что он считает неправильным в международных деловых отношениях.
      Макнотон вытянул ноги. Расслабившись, он снял напряжение и со своего гостя.
      - То, что компания Линнера вовлечена в разработку перспективного проекта создания новейших компьютеров, довело сенатора до белого каления. Он хочет задавить Линнера обвинениями, он хочет покончить с этой совместной компанией раз и навсегда.
      - Какого рода обвинения он может выдвинуть против Линнера? - тревожно спросил Гаунт. - Ник не сделал ничего незаконного.
      - Ты уверен, что это заявление чего-нибудь стоит? Ты можешь поклясться в том, что тебе известно все, что происходит в "Томкин-Сато"?
      - Нет, но я... знаю Ника. Он не мог...
      - Не так все просто, сынок. Я слышал сплетни. Нечто вроде того, что "Томкин-Сато" использует технологию, полученную от "Хайротек инкорпорейтед" для производства своей модификации компьютера "Хайв" и сейчас гонит свою продукцию за рубеж по завышенным ценам. "Хайв" - это собственность правительства США. Неправильное пользование этой собственностью попахивает изменой.
      Гаунт холодно посмотрел на сидящего перед ним пожилого мужчину.
      - Продолжай, Терри. Я все равно не верю в это дерьмо.
      - Дэвис Манч думает иначе. Это следователь из Пентагона, прикрепленный к Комиссии Рэнса.
      - Параноидальный бред в чистом виде.
      - Зависит от того, что накопает Манч и его ищейки...
      - Ничего дурного там накопать нельзя.
      - На все можно взглянуть под разным углом зрения. А уж они постараются придать своим находкам зловещий оттенок.
      - Эй, мы же в Америке, Терри. Здесь не принято подобным образом помыкать людьми. Я имею в виду, не на этом уровне, а в общенациональном плане.
      Терренс язвительно посмотрел на своего гостя.
      - Довольно сомнительное заявление, сынок, особенно странно слышать его из твоих уст, но даже если и принять его к рассмотрению, нам все равно никуда не уйти от Рэнса Бэйна, а ведь у руля стоит он, и подобной личности у нас не было со времен... ну, как это одиозно ни звучит, сенатора Маккарти.
      Уровень обеспокоенности Гаунта угрожающе пополз вверх.
      - Так что же ты предлагаешь, - спросил он, - подвести черту?
      Макнотон наклонился вперед и вдавил кнопку на пристенном столике, выполненном из пластика под слоновую кость.
      - Марси, мы бы не отказались от кофе.
      Несколько секунд он сидел молча, отбивая пальцами какой-то одному ему известный ритм. Вскоре дверь открылась, и на сороге появилась длинноногая секретарша с изысканнейшим серебряным кофейным сервизом в блюдом с пирожными.
      - Премного благодарен, Марси, - сказал Макнотон, глядя, как она располагает всю эту прелесть на кофейном столике.
      Секретарша, спросив, будут ли еще какие-нибудь указания в получив ответ "нет", молча удалилась.
      Макнотон с неясностью рассматривал сервиз.
      - Память о давно минувших днях, - пояснил он. - Его мне подарила Тэтчер. - Он мягко улыбнулся. - Но нет, даже сейчас я не могу говорить об этом.
      Терренс принялся разливать кофе. Гаунту он добавил в напиток сливки и положил чайную ложку сахару - Макнотон никогда ничего не забывал. Сам он предпочитал черный кофе.
      - Пирожное? - спросил он, протягивая гостю чашку. - Эти с черносливом исключительно хороши.
      Гаунт покачал головой. В этот момент он сомневался, способен ли его желудок вообще что-либо выдержать. Молча пригубливая кофе, он наблюдал за тем, как Макнотон выбрал пирожное и впился в него здоровыми белыми зубами.
      Только после того как были съедены пирожные и налита вторая чашка кофе, Макнотон ответил на вопрос Гаунта.
      - Как подвести эту черту - вот в чем проблема. Видишь ли, вопрос моего имиджа в твоих глазах меня абсолютно не интересует. Подобные дела - это мой хлеб, и нечто похожее я проворачивал без особых трудностей. Но в вашем случае коса нашла на камень; поверь мне, я пытался, но Рэнс настолько глубоко запустил когти в "Томкин", что не успокоится до тех пор, пока не разорвет ее на части.
      - Мы должны остановить его.
      Макнотон уставился на Гаунта, затем медленно произнес:
      - Ты же родился и вырос в этом городе, сынок. Подумай над тем, что ты сейчас сморозил.
      - Но...
      Макнотон покачал головой.
      - Никаких "но" в этом деле быть не может, Харли. У меня есть власть и множество друзей, также облеченных властью, но Бэйн нам не по зубам. Господь с тобой, он даже не подотчетен президенту. Этот человек запугал весь город до безудержного поноса, поскольку пользуется неограниченной поддержкой протестантов; даже влиятельные я наиболее защищенные политики не хотят связываться с ним. Сейчас это не человек, а Джаггернаут*, несущийся вперед на всех парах, и они понимают, что лучше отрулить в сторону, чем очутиться в морской пучине.
      * В индийской мифологии одно из воплощений бога Вишну; в переносном значении неумолимая, безжалостная сила, уничтожающая все на своем пути и требующая слепой веры от служащих ей.
      В наступившей после этих слов тишине Гаунт слышал, как Марси или кто-то другой из секретарей печатал на электронной машинке. За стеной в приемной раздался телефонный звонок, донеслись обрывки разговора. Хлопнула дверь.
      Наконец терпение Гаунта лопнуло.
      - Терри, поскольку это очень важно, - начал он, - я хочу, чтобы ты коротко и ясно, по буквам, изложил бы мне суть дела.
      Макнотон кивнул, подтянул ноги, царапая пол каблуками.
      - Хорошо, сынок, дело обстоит следующим образом. Ты, а точнее, "Томкин индастриз" выплатили мне определенную сумму за то, чтобы я сделал все возможное, отстаивая в кулуарах ваши интересы, и я, уверяю тебя, это сделал.
      Но сейчас я хочу дать тебе один совет, учти, исключительно личного плана. Вспомни, когда твой отец не смог пойти на твой торжественный выпуск в колледже, туда пошел я. На Капитолийском холме я всегда отстаивал его интересы. О нем у меня остались самые приятные воспоминания, и, мне кажется, я был неплохим тебе другом.
      Он наклонился вперед.
      - Представляется, у тебя есть только две возможности. Первая предстать перед Комиссией и отвечать на нудные вопросы Бэйна, заранее зная, что тебя все равно потопят. Не обольщайся, "Томкин-Сато" обречена, это так же очевидно, как то, что мы сейчас сидим здесь и беседуем.
      В горла Гаунта пересохло, и он сделал последний глоток остывшего кофе, чуть не поперхнувшись кофейной гущей.
      - Какова же вторая возможность? - спросил он, хотя ответ ему уже был известен.
      - Второй возможностью, на мой взгляд, тебе следует воспользоваться, размеренным тоном ответил Макнотон. Его глава горели лихорадочным блеском, казалось, он утратил способность улыбаться. - Катапультируйся. Выйди из этого дела. Не лезь на рожон. Пусть Джаггернаут делает свое дело, гибель "Томкин индастриз" и Николаса Линнера неминуема.
      Глаза Маргариты Гольдони широко распахнулись, а в груди болезненно заколотилось сердце. Пальцы судорожно вцепились в батистовую простыню. Опять то же самое, в ужасе подумала она, опять это ужасное ощущение падения.
      Она лежала в постели рядом со своим мужем, сжав пальцы до белизны в суставах, бессмысленно уставившись в потолок. Тони слегка посапывал во сне. На протяжении всей последней недели она каждую ночь просыпалась с подобным ощущением.
      Ужасное чувство падения.
      Падения не с лестницы, не с вышки для прыжков в бассейн, а падение в неизвестность - в пустоту, наполненную ее собственными страхами.
      И уже нет возможности заснуть - как сейчас, а только лежать в холодном поту, зная, что прошлого не возвратишь.
      Поначалу ее ночные кошмары были лишь вспышками воспоминаний этого дичайшего путешествия по дорогам Америки в поисках смерти собственного брата, подобно пятнам краски, небрежно разбрызганной по стенам комнаты. Она постоянно видела перед собой Доминика, а если быть точнее, его похороны, море цветов, бесконечные вереницы лимузинов, фэбзэровцев, снимающих на пленку все происходящее. И эти разверзшиеся в немом крике рты в тот момент, когда она стояла рядом с блестящим, красного дерева гробом. И не было уже сил выносить обращенные на нее взгляды, а оставалась только возможность бросить взор в вырытую яму, где лежал Доминик, изувеченный и обезглавленный, пытающийся подняться, тянущийся к ней и царапающий глинистую землю перебитыми пальцами. Все эти видения наполняли страхом ее легкие, горло и рот.
      Очнувшись от этих кошмаров, дрожащая и вся в поту, Маргарита, тем не менее, отдавала себе отчет в том, что она не могла ничего сделать, чтобы предотвратить эту потерю.
      Но при ясном свете дня, в своем офисе или вечером в кухне, когда она кормила Франсину, из глубины души ее поднималось какое-то чувство, которое было сильнее ощущения горя и вины. И от этого чувства избавиться она не могла.
      Воя бледная, в напряжении, Маргарита лежала, прислушиваясь к собственному дыханию, вновь и вновь переживая ощущение потери.
      Эти мысли вернули Маргариту к тем временам, когда ей было всего одиннадцать. Отец и мачеха повеяли ее к бабушке - матеря отца, которая была при смерти.
      Пожилая леди была так скрючена болезнью, как будто каждый прожитый год неимоверной тяжестью лежал на ее плечах. Седые волосы, стянутые в тугой пучок. Простое черное платье. Более всего Маргариту удавило то, что в такую жару на лбу бабки не было ни капли пота. Она плохо слышала, у нее почти не было зубов. Какое-то время назад ей удалили гортань, и голос ее теперь исходил из маленькой коробочки; Маргарите приходилось наклоняться к ней, чтобы услышать хоть что-то.
      Накормив их, бабушка подала ей тайный знак. Она провела ее в свою спальню, увешанную ретушированными фотографиями, на которых она была запечатлена еще ребенком, снимками ее родителей, ее конфирмации и брачной церемонии в Венеции. Маргарита увидела фотографии своего отца и его сестры, умершей от холеры еще в младенчестве.
      После того как бабушка рассказала ей о каждом изображенном лице, Маргарита увидела - старуха подошла к шкафу и что-то из него вытащила, протягивая ей.
      - Это тебе, - прошептала она ей в ухо, касаясь его губами. - Когда-то это принадлежало моей прапрапрабабушке. Много веков тому назад она привезла это в Венецию, будучи беженкой, спасаясь от бедствий войны, которая длилась двадцать лет.
      По дороге домой Маргарита разжала свою маленькую ладошку и увидела вырезанную из янтаря женщину небывалой красоты. Никогда и никому она не говорила об этом подарке, и несколько месяцев спустя, стоя у могилы бабушки, она сжимала свое сокровище, пытаясь избавиться от ощущения безвозвратной потери.
      Нечто подобное она испытывала и сейчас, лежа в своей постели. Смерть брата явилась для нее ударом, а ее собственная роль в ней, хоть и вынужденная, продолжала терзать душу.
      Мужчина, о котором она знала лишь, что его имя было Роберт, вынудил Маргариту сделать этот мучительный выбор между братом и дочерью. Дьявольский выбор, воспоминания о котором будут преследовать ее всю жизнь.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39