Сначала был дневной концерт в прекрасном зале гостиницы "Горизонт". Потом, заполнив половину "Икаруса" (второй пришлось отпустить за ненадобностью), соучастники двинулись в турприют "Карагач".
      Секретарь приехал на черной "Волге". Народ оробел, застеснялся, гости стали спрашивать, "что намечается".
      -- Все нормально, -- отвечал Бек. -- Я собрал всех "своих"; мы посидим, хорошо выпьем, но чуть попозже.
      Он попросил всех успокоиться и не переживать, пообещав, что после полуночи, до которой комсомол не дотянет, начнется то, ради чего все и собрались.
      Начали с военных песен. Кого-то потянуло на "Интернационал". Секретарь напрасно ждал хоть чего-нибудь из туристской тематики -- патриотизм бил ключом. Не выдержал он в 22.00.
      -- Ну, все, можно начинать! -- сказал Бек.
      "Икарус" ждал всю ночь и утром повез в город человек пять. Остальные куда-то подевались.
      В нужное время, в нужном месте.
      Рассказывает Леонид Сергеев.
      В этот раз ему относительно повезло.
      Это было в конце 80-х на алюминиевом комбинате в г.Краснотурьинске Свердловской области.
      Лист ватмана красными буквами сообщал о том, что "сегодня, 27 числа, в красном уголке состоится концерт гитариста Леонида Сергеева".
      Когда же лист сняли и перевернули, обнаружилась надпись черными буквами о том, что "похороны шофера такого-то состоятся 26 числа..."
      Пронесло!
      На концерте в одном из кисловодских санаториев он оказался в более сложной ситуации.
      Был "мертвый сезон", и аудиторию составляли, в основном, старички и старушки.
      Минут через двадцать после начала Леня получает записку: "Молодой человек, когда же придут артисты и начнется концерт?"
      Не менее захватывающий сюжет развертывался 7 марта 1996 года в Димитровграде Ульяновской области в НИИ атомных реакторов. Приглашение поступило двумя днями ранее и носило "пожарный" характер, почему -- станет видно во вторых строках.
      Встречают Леонида хозяева мероприятия в ульяновском аэропорту и везут к месту происшествия. При этом время от времени, взглядывая на него, как-то странно посмеиваются:
      -- Гы-гы! Гы-гы!
      Долго так продолжаться не могло; Леня все же попросил объяснить, в чем дело. И узнал, что вообще-то был заказан ансамбль цыган из Санкт-Петербурга, но что-то случилось то ли с Петербургом, то ли с цыганами, и они не смогли приехать. Тут Сергеева и мобилизовали.
      Перед самым выходом на сцену, когда публика уже заполнила зал, он получил дополнительную информацию:
      -- Извините, но мы не успели сообщить зрителям о замене...
      На этом рассказ можно было бы закончить, и он был бы похож на хороший фольклорный анекдот. Но поскольку среди читателей наверняка найдется немало тех, кто ценит юмор Сергеева, они наверняка захотели бы узнать, что было дальше. А дальше Леня вышел на сцену и сказал:
      -- То, что я цыган, я узнал сегодня. А так как по гороскопу я "овен", то вместо цыганского барона вам будет петь цыганский баран...
      Идея была одобрена аудиторией и катастрофа не состоялась.
      Аналогичный случай описывает в своих воспоминаниях Александр Городницкий:
      -- Как-то мне позвонили из Дворца культуры Первой Пятилетки и предложили выступить вместе с другими ленинградскими бардами на концерте "Авторской песни". Я согласился, хотя и был удивлен, что пригласили накануне концерта. Приехав во Дворец культуры, я увидел публику, прямо говоря, нетипичную для концертов авторской песни, -- модные молодые люди, роскошно разодетые секс-бомбы, никаких штормовок и других признаков "своих". Зайдя за кулисы, где уже сидели Кукин, Полоскин и Клячкин, я узнал, что на самом деле должен был состояться очередной концерт джаза под управлением Иосифа Вайнштейна, на который публика и собралась, но Вайнштейн заболел, и дирекция, не захотевшая отменить концерт, решила заменить джаз чем-нибудь не менее популярным. А поскольку наиболее популярной, как объяснили директору клуба в Управлении культуры, была авторская песня, он решил выйти из положения с помощью бардов, о чем публика предупреждена не была, и мы, кстати, тоже.
      Далее произошло следующее. Первым вышел на сцену улыбающийся Борис Полоскин, весьма популярный в ту пору среди питерской молодежи. Не успел он запеть свою коронную песню "Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по полю ржи", как в зале раздались свист и крики. Вторую песню ему просто не дали петь, прогнав со сцены. Вторым вышел Юрий Кукин. Он попытался было начать "Ты что, мой друг, свистишь", но при этом действительно раздался такой оглушительный свист, что бедный Юра тоже ретировался. В зале кричали и топали ногами. Клячкин на сцену выходить отказался. Что было делать? Концерт явно срывался. Тогда я вышел на сцену и поднял руку. Поскольку вышел я один, без аккомпаниатора (играть мне должен был Женя Клячкин), то зал решил, что я либо из публики, либо от администрации. Шум понемногу стих.
      -- Дорогие друзья, -- сказал я, -- насколько я понимаю, дирекция Дворца самым бессовестным образом обманула вас. Вы пришли на джазовый концерт, заплатили деньги, а вам вместо этого подсунули каких-то безголосых певцов, которые и на гитаре-то толком играть не могут, верно?
      -- Правильно -- закричали в зале. -- Врежь им!
      -- Так вот, -- продолжал я, -- мы полностью разделяем ваше возмущение. Нам, ленинградским бардам, сказали, что мы будем выступать перед аудиторией, понимающей песенную поэзию. А если бы мы знали, что в зале будут такие скоты, как вы, мы бы рта не раскрыли.
      С этими словами я ушел. Что началось в зале! Рев и топот ног. На сцену полетели какие-то огрызки. Не менее пяти минут продолжались свист и топот, которые затем неожиданно перешли в скандирующие хлопки. Аудитории плюнули в морду, и она поняла -- что-то не так. Вызывали на сцену. Когда я вышел снова, в зале воцарилась мертвая тишина. Я позвал Клячкина, и мы спели "Над Канадой небо сине". Зал взорвался аплодисментами. Потом мы спели "Снег", "От злой тоски". То же самое. После меня снова вышел Кукин. На этот раз его провожали овациями. Вечер прошел "на ура".
      "Будем брать!"
      Рассказывает Виктор Аникеев (Ленинград -- Красноярск).
      Был как-то в Орше с концертом Григорий Гладков, певший тогда немало песен на стихи Кушнера. А вскоре Гриша сообщил Виктору, что они с Кушнером будут в Орше проездом в Минск. Станция в Орше какая-то очень уж узловая; поезд стоит полчаса, одно плохо -- в два часа ночи...
      А в то время в продажу поступил сборник стихов Кушнера "Канва" и тут же был скуплен на корню местными КСПшниками.
      И вот приходит поезд, и в вагон, проводница которого заранее предупреждена Гладковым, входят одетые в строгую штатскую одежду Аникеев, еще один молодой человек и одна девушка. Из купе высовывается голова Григория и, убедившись, что все в порядке, тут же прячется назад.
      Друзья заходят в купе и начинают тормошить поэта:
      -- Вы -- Кушнер?
      Тот что-то бурчит во сне, а соседи делают стойку на своих полочках в ожидании скандала.
      -- Александр Семенович? -- продолжает Аникеев. -- Предъявите документы!
      Соседи ныряют под одеяла и спят с удвоенным энтузиазмом, а Кушнер, наконец, понимает, что это не сон, подскакивает и начинает лихорадочно искать паспорт по всем карманам.
      Удостоверившись, что это действительно он, друзья раскрывают свой чемодан с несколькими десятками экземпляров "Канвы" и предлагают ему оставить образцы подписи. И вообще -- почерка. В виде автографов. Тут же с верхней полки скатывается Гладков и начинает энергично извиняться перед своим соавтором за несколько экстравагантную форму поклонничества.
      Убедившись, что ему больше ничего не грозит, Кушнер великодушно прощает мистификаторов и пишет на книжках все, что они просят...
      Если верить Виктору Аникееву, у него и по сей день отношения с Кушнером самые теплые. А с чего бы ему не верить?
      Продовольственная программа концерта.
      Аникееву поверить, в принципе, несложно. Труднее сейчас поверить, какие сами по себе времена были всего-то лет 10-20 назад.
      Году в 76-77-м ленинградцы Юра Рыков (уже вполне известный исполнитель) и Миша Трегер (еще только обретающий известность автор) собрались с концертом в Горький. А вся еда тогда продавалась в Москве, ну, еще понемногу в Ленинграде и в Киеве. И горьковчане, разумеется, попросили ленинградцев привезти всякого мясного -- чем больше, тем лучше.
      И вот они прилетают в Горький, спускаются по трапу самолета и видят, как к ним устремляются двое а штатском:
      -- Вы из Ленинграда?
      -- Да...
      -- А в сумочках у вас что? М-да... Пройдемте с нами!
      И их сажают в машину, за рулем которой сидит уже "нормальный" мент -- в кителе и фуражке.
      Везут их, везут -- и высаживают у входа в ДК УВД, где, оказывается, и состоится концерт!
      Профессионализм.
      Валерий Мустафин (Казань) рассказывает, как при пересведении магнитоальбома Эльмиры Галеевой, автора из Набережных Челнов, понадобилось добавить что-то гитарное, для чего в студию пришел Виталий Харисов. На всякий случай для того же явился и Александр Лаврентьев -- совсем уже "крутой", профессиональный гитарист, так что Виталий остался без "хлеба". Не желая сдаваться, он взял в руки маракас, чем заполнил обнаружившуюся нишу.
      На втором часу записи Харисов вдруг издал возглас:
      -- Блин, а что ж это я в гармонии-то смотрю?
      У профессионалов и термины, как известно, особые.
      В 1992 году записывал Мустафин второй магнитоальбом Харисова. В процессе записи тот ему и говорит:
      -- Давай начнем со второй вольты, а ты состыкуй.
      -- Сам состыкуй!
      -- От состыкуя слышу!..
      "Наша служба и опасна, и трудна..."
      Рассказывает Юрий Кукин, как его чуть не постигла участь Троцкого.
      Было это в Куйбышеве в середине 60-х. Видимо, это был вечер туристской песни, так как выступали и местные ребята характерного вида.
      Кукин хотел было начать, как водится, с "За туманом", но обратил внимание на то, что вся сцена засыпана желтыми листьями (а был октябрь), и к заднику булавками были приколоты листья, а сбоку двое молодых людей лишние листья запихивают в рюкзак, -- и Кукин изменил решение в пользу "Потянуло, потянуло..."
      И вдруг на него еще и сверху начинают сыпаться листья. Видимо, как он выразился, местному Станиславскому показалось мало простого пейзажа и он решил задействовать атмосферные явления. Причем сыпались листья прямо на певца. Он поет грустную песню, а в зале ржачка: листья падают и ведут себя непредсказуемо. То на голову ляжет лист, то глаз закроет, то между струн застрянет и начнет глушить звук...
      В какой-то момент запас природного материала иссяк -- листопад кончился. Но не приключения. На словах "...и как будто от убийцы от себя себя спасать..." сверху полетел ледоруб и треснул великого барда по плечу. Это там, наверху, ребята решили вытряхнуть остатки, а на дне рюкзака лежал этот предмет, которым, как мы знаем, можно даже творить историю.
      Вот и получилась такая история.
      Кино как игра с неизвестным.
      "Игра с неизвестным" -- так назывался художественный фильм, снятый на студии им.Довженко (Киев), где Юрий Кукин играл сам себя. А в главной роли был Олег Митяев.
      И такой там был эпизод: Олег бредет по развалинам замка, спускается в подвал, там паутина, крысы... Видит металлическую дверь. Отгребает мусор и со скрипом ее открывает. Заглядывает внутрь и с ужасом отшатывается: изо всех углов этого помещения на него несутся грязные небритые люди -- группа "ДДТ" Юрия Шевчука -- с криками и песней о предчувствии гражданской войны.
      Это не понравилось худсовету. Он велел вытащить рокеров из подвала, причесать, постричь, побрить, одеть поприличней и с хорошей песней вставить в другое место. А режиссеру все это уже надоело, и он приказал монтажеру просто вырезать этот эпизод и склеить с тем, что там по фильму идет дальше. Что будет, то будет, плевать.
      А монтажеру тем более плевать.
      Фильм приняли.
      И вот идет Митяев по подвалу, раздвигая паутину, открывает ржавую дверь и издает вопль ужаса. А там (выхолит, что за дверью) сидит Кукин у себя дома на диване (в кадре -- диван, стена и сам Кукин). И теперь все думают, что Юрий Алексеевич бомж и живет в подвале.
      Оговорка по Фрейду.
      Рассказывает Борис Жуков (Москва):
      -- Май 1996 года, Санкт-Петербург, фестиваль "Петербургский аккорд". Заключительный концерт. Ведущий -- Альфред Тальковский -- своим профессионально-звучным голосом торжественно объявляет:
      -- Законодательное собрание города Санкт-Петербурга учудило приз...
      Результат известен заранее.
      Рассказывает Борис Жуков (Москва):
      -- В июне 1999 года я, встретив в ЦАТе Александра Городницкого, предложил ему сделать интервью о нынешнем состоянии жанра.
      -- Давайте после Грушинского, -- ответил бессменный председатель жюри Грушинского фестиваля. -- До того времени, скорее всего, не будет, а кроме того, я наберусь свежих отрицательных впечатлений...
      Есть место для всех.
      Рассказывает Борис Гордон:
      -- На юбилее группы "Несчастный случай" ее лидер Алексей Кортнев объявляет выступление Алексея Иващенко и Георгия Васильева:
      -- А сейчас -- 45 минут настоящего искусства!..
      Комментарий Бориса Жукова: у Кортнева был предшественник и весьма знаменитый. В конце 70-х во Францию поехала большая делегация Союза писателей СССР. Помимо обязательных в таких случаях "литературных генералов" в нее включили несколько официальных фрондеров -- Вознесенского, Рождественского и т. п., -- а также Окуджаву и, что уж вовсе странно, Высоцкого, никогда, как известно, не состоявшего в СП СССР. Столь пестрый состав делегации один из ее членов -- Роберт Рождественский -прокомментировал так:
      -- Ну, мы все обеспечим официальную часть, а Булат с Володькой -художественную...
      На свете все же справедливость есть!
      (Хотя порой похожая на месть.)
      Рассказывает Берг:
      -- Кажется, в январе 1974 или 1975 года я впервые оказался в Новосибирске, куда меня пригласили с концертом даже не КСПшники еще, а альпинисты. И жил я в домике одного из них -- Володи Кузнецова, а попросту -- Кузена. С самолета сошел почти без чувств: 12-часовой перелет на АН-24 с тремя промежуточными посадками (Саратов -- Уфа -- Челябинск -- Омск -Новосибирск) я совершил, находясь на больничном после сотрясения мозга: "проклятая гололедица!". Но у Кузена была своя сверхзадача, и все три дня все свободное от сцены время он выдаивал из меня песенки -- все, какие я знал, и свои, и чужие.
      За час до отъезда в аэропорт он решил проверить, что же записалось. Включил воспроизведение -- и... Первые секунды он был просто в шоке. Затем издал нечеловеческий вопль. Когда же обрел способность произносить слова, я услышал:
      -- Стой, никуда ты не поедешь, пишем все с начала!!!
      Сгубила его, понятно, жадность, а конкретно подвела привычка к расположению предметов на столике, где стояли "Комета МГ-201" (так, кажется, назывался магнитофон) и микрофон-"мыльница" МД-47: рядом с последним все это время исправно функционировал будильник "Севан", по мощности, как известно, не уступавший знаменитому трактору ДТ-54. Так что если мелодию за скрежетом шестеренок еще можно было разобрать и домыслить, то проблема со словами оказалась практически неразрешимой.
      Увы, мой больничный заканчивался и я улетел.
      Уринотерапия.
      Рассказывают Алексей Куликов (Волгоград), более известный в КСПшных кругах под псевдонимом "Береза", и его партнер по исполнительскому дуэту Анатолий Костин (Воронеж) -- соответственно, "Пинчер".
      На первых Грушинских фестивалях, еще в Пескалах, организация была не такая всеобъемлющая и четкая, как теперь, и была большая проблема с туалетами. Точнее, туалет был, но слишком уж далеко, и хорошо просматривался со всех позиций. Причем у мужиков проблемы возникали чаще, потому что, как известно, емкость мужского мочевого пузыря втрое меньше, чем женского. Поэтому они время от времени просто собирались в кружок, становились поплотнее и пели, стараясь не подпускать к себе представителей прекрасного пола.
      И вот однажды московский собиратель песен Миша Байер, изобретатель "бардобойки" -- микрофона на удочке, привлеченный стройным многоголосным исполнением песни "Взвейтесь, соколы, орлами", подошел к компании маевцев (так испокон называли себя члены КСП Московского авиационного института), ядро которой составлял мужской квартет "Жаворонок". Изловчившись, Миша просунул между ног в самый центр круга свой "снаряд" и стал записывать.
      По окончании песни и связанной с ней процедуры повеселевшие маевцы сказали ему:
      -- Ну-ка, вруби: интересно, что получилось.
      Миша врубил. Это была горная река! И где-то вдали -- "полно горе горева-а-ать!.."
      Химфизика попутала.
      Та же проблема несколько иным образом отразилась на деятельности спецслужб израильского парламента -- кнессета.
      Как известно, одной стороной его здание смотрит на Ган Сакер, что в переводе означает -- парк Сакер. Парк этот, длинный и узкий, находится в центре Иерусалима между кнессетом и оживленной улицей, уставленной многоэтажными домами. Это, пожалуй, один из немногих парков в Израиле, не оснащенный так называемыми "всеми удобствами".
      И именно в нем повадился отмечать дни своего рождения Евгений Дреер, в прошлом хорошо знакомый ростовчанам как ценитель изящной словесности и пропагандист лучших ее образцов в авторской песне. Празднества эти с самого начала приняли форму слета -- со сценой, микрофонами, тарахтящим движком, горячительными напитками и прочими атрибутами слетов КСП. Проводились они в ночь с пятницы на субботу, то есть в священный шабат, когда всякая активная деятельность, в том числе игра на музыкальных инструментах, правоверными израильтянами не поощряется. И последние где-то часа в два пополуночи, достанные крепкими голосами участников, помноженными на мощность акустики, для которой 100 метров от сцены до окон квартир -- ничто, выходили прокалывать шины транспортных средств любителей АП и просто друзей виновника торжества. Что, впрочем, тоже является работой...
      Так вот, едва ли не единственные в парке кустики росли (и посейчас растут) вдоль проволочной ограды кнессета. И участники слета повадились было использовать их по одному из назначений -- ввиду вышеупомянутого отсутствия удобств. Это продолжалось недолго и только на первом слете: появились парламентские секьюрити и в доступной форме на хорошем еврейском языке попросили больше этого не делать: сигнализация срабатывает!
      Незабываемое.
      Рассказывает Владимир Васильев:
      -- Как Боря Бурда ведет концерты. В Ростове у нас был импровизированный концерт. Должно было петь четыре человека, а пело человек пятнадцать. А зрителями были бабушки, внучки... А потом народ набежал: это был центральный парк культуры и отдыха. И я обратил внимание: стоит Михалев уже "под газом" и лошадь обнимает. Живую, не какую-нибудь там! Горюет и что-то ей рассказывает. А Боря ведет концерт. И получилось так, что Кукин спел песню и выпала у него гитара. Уронил он ее. А гитар не хватало. Боря тут же реагирует:
      -- Представляете, что значит для автора уронить гитару? Это живое существо; человек с ней свыкается. А гитара-то ведь не Кукина, а гитара-то Михалева!..
      А Кукин, уходя:
      -- Да что ж он брешет!
      Игорь Михалев всего этого не слышит, а Бурда тем временем продолжает:
      -- И вот сейчас на сцену выйдет Михалев. Представляете, какое несчастье: она же треснула, наверное! Какое горе для автора! Знаете, люди добрые, давайте это горе как-то компенсируем, давайте его очень тепло встретим!
      Михалев выходит на сцену, народ восторженно орет и рукоплещет, и Игорь не поймет, что ж такое.
      А лошадь угнал Анвар Исмагилов. Он сел на нее и ускакал в город к своему другу -- решил его удивить. Милиция перекрывает дорогу, останавливает машины и Анвар скачет в режиме наибольшего благоприятствования. Прискакал и начал друга выкликать. Тот высунулся из окна, посмотрел на него с кислой рожей и произнес:
      -- А, это ты...
      Поскакал Анвар назад, упал с лошади...
      В соавторстве с залом.
      Рассказывает Борис Гордон (Москва).
      На концерте в "Перекрестке" Дмитрий Бикчентаев поет свой знаменитый "Старый Новый Год" на стихи Вознесенского. После строчки "..вытри рюмашки насухо..." у кого-то звонит мобильник.
      -- ...выключи телефон!!! -- следуя авторскому тексту, радостно кричит весь зал вместе с Дмитрием.
      Как единый организм.
      Рассказывают Алексей Куликов (Береза) и Анатолий Костин (Пинчер). Пинч вообще-то воронежец, а Береза, как мы помним, житель героического Волгограда. Но в аспирантуре он учился в Воронеже, и у них с Пинчером сложился неплохой исполнительский дуэт. И вот они на концерте в Москве в начале 70-х поют песню Владимира Кочана на стихи Леонида Филатова, которая начинается со слов:
      Так повелось промеж людьми,
      что мы сторонимся любви...
      Но -- что значит спетость! Не сговариваясь, запели:
      Так повелось промеж людей,
      что мы сторонимся... -и разом замерли.
      Зал -- восемьсот человек -- замер на несколько секунд, видимо, производя при этом какие-то расчеты в уме, затем дружно грохнул.
      Друзья переждали этот выплеск эмоций и запели снова, на сей раз ближе к тексту.
      Смертельный номер.
      Ирина Рынкевич, автор и исполнитель из Петрозаводска, честно признается:
      -- До сих пор боюсь свою любимую "Московскую цыганочку" М.Балашова -А.Фрейдина ("Догорает старый вальс...") из-за строчек "Пусть прогремит, ударит в ночь / Телефона очередь..."
      Оказалось, что в моем сознании слово "очередь" ассоциативно связано с такой вещицей, как пулемет. И, дабы не превращать лирическую песню в боевик, я, приближаясь к злополучной строчке, всегда пыталась вызвать в своем сознании образ телефона. Но, поскольку почти всю сознательную жизнь домашнего телефона у меня не было, я представляла себе более родной предмет -- телефонную будку.
      В результате получалось:
      Пусть прогремит, ударит в ночь
      Автомата очередь!..
      Дело в шляпе?
      Рассказывает Константин Просеков (Челябинск):
      -- Была такая история в 1982 году на Грушинском фестивале. Дуэт Митяев -- Старцев приехал зарабатывать звание лауреатов. До этого они были дипломантами. А готовил их Михаил Вейцкин наш известный, который подготовил целую плеяду авторов и исполнителей, и они все, несмотря на то, что выходили из-под одного топора, были совершенно разные, но чувствовалась рука мастера.
      Сделали они знаменитую песню Луферова "Не плачь, дядя". А в жюри первого тура случился Алексей Брунов, очень веселый человек по жизни, большой любитель пошутить. Он им и говорит:
      -- Так все нормально, ребята, но слова-то нужно подучить! На гитару так не пойдет!
      -- А в чем дело?!?!
      -- Ну как же, вы же спели "Не плачь, дядя, съешь свою шляпу".
      -- Не может быть!!!
      -- Да спросите вон хоть у кого...
      А он к тому времени успел подговорить человек восемь. И вот к ним подходят один за одним и говорят:
      -- Ну, ребята, вы дали!
      И малоизвестные тогда Митяев Олег Григорьевич и Старцев Петр Николаевич, исполнительский дуэт, отправились репетировать. А репетировали они тогда зверски, часами, и сотню раз злосчастную фразу повторили.
      И вот II тур (а тогда три отборочных тура было). И они поют:
      -- Не плачь, дядя, съешь свою шляпу!
      Рассказывает московский бард Александр Карпов (из московской газеты "БардАрт" ?20 за 1998 г.).
      Должно быть, всякому исполнителю знакома ситуация, когда уже во время исполнения какой-то старой песни на сцене вдруг с ужасом осозна?шь, что слова вылетают изо рта совершенно автоматически. Песня не повторялась уже Бог весть сколько времени, и текст совершенно забыт. Поешь и думаешь, когда же инстинкт подвед?т и ты застынешь перед микрофоном с беспомощно раскрытым ртом... Но не таков Игорь Белый! Находчивости этого барда поистине нет предела! Ведь даже забыв начисто слова своих песен, умудряется он прямо по ходу дела сочинить новые. А уж что из этого выходит...
      Как-то раз Белый и Карпов давали концерт в актовом зале одной из школ города Пушкина. Аудитория состояла из учащихся старших классов, петь было неудобно, микрофоны отсутствовали. Игоря переклинило, и он принялся бессовестно путать и забывать слова. Карпов, как мог, помогал ему вспоминать и подпевал даже те песни, которые Игорь ранее пел один, Получалось все более-менее сносно до тех пор, пока не настала очередь песни "Веселых Рыбаков с Острова Хоккайдо". Начинается эта песня так:
      В море, в море за тунцом!
      Капитан наш молодцом.
      У него большая карта,
      Водки пинта, виски кварта!..
      Песню отпели хорошо вплоть до последнего куплета. А в конце песни первый куплет предполагалось повторить. "В море, в море за тунцом!.." -весело распевали барды. Но Карпову пришлось тут же заткнуться, поскольку вместо второй строчки Белый неожиданно пропел: "Наш кораблик молодцом!.."
      Карпов вопросительно покосился на Игоря, ожидая, что тот не будет усугублять ситуацию и допо?т куплет, как будто так и задумывалось. Однако, к его ужасу, Белый достаточно бодро затянул дальше: "А у капитана -- виски..." И, страшно оскалившись на зрителей, бодро завершил: "ДА ЕЩЕ И КВАРТА ВОДКИ!!!"
      Барды еле сползли со сцены от смеха...
      Вспоминает Илья Тимин (Петрозаводск):
      -- Карелия. Зима. Февраль. Панельная многоэтажка. Кухня. Щели под подоконником. Ветер свищет. Холод зверский. Сидим. Пьем чай. Играем на гитаре. Поем никитинскую: "Что происходит на свете, а просто...".
      В строчке "легкие платья из ситца", хозяин квартиры, у которого от холода нос посинел, пропел инстиктивно: "теплые платья из ситца..."
      Петь надо красивше, Александр Моисеевич!
      Рассказывает Борис Вайханский.
      Во время межрегионального фестиваля "Петербургский аккорд" в мае 1996 года, как водится, проходили концерты ведущих мастеров жанра. Постигла эта участь и Александра Городницкого. Аккомпанировал ему старый товарищ по оружию Михаил Кане, который, как известно, и сам выступает в качестве исполнителя. И на этом концерте он тоже спел несколько песен Городницкого сам, после чего они вошли в "штатный" режим: Кане играет и подпевает, Городницкий ведет главную партию.
      Недолго это длилось, когда вдруг из зала раздался громкий и ясный голос некоей дамы:
      -- Пусть Кане поет!
      Ее попытались проигнорировать, но она настаивала:
      -- Пусть Кане поет!
      -- Но почему Кане?
      -- Он лучше поет! У него голос лучше!
      В чем-то аналогичный случай. Рассказывает Валентин Вихорев.
      17 декабря 1998 года в лектории питерского зоопарка состоялся его концерт. На этапе подготовки к нему обратились Татьяна и Александр Копосовы с предложением поучаствовать в роли помощников:
      -- Валентин Иваныч, а можно, мы вам эту песенку подыграем?
      -- Валентин Иваныч, а можно, мы вам эту песенку подыграем и подпоем?
      -- Валентин Иваныч, а можно, вы на этой песенке посидите, отдохнете, послушаете, а мы сами поработаем?
      Ну как тут возразишь!
      Рассказывает Берг, как весной 1997 г. в Литве, в Висагинасе президент местного КСП Рустам Салихов предложил:
      -- Хотите, я Вам поставлю кассету с Вашей песней в хорошем исполнении?
      Адекватно.
      Рассказывает Евгений Дреер (Ростов-на-Дону -- Иерусалим):
      -- 23 мая 1998 года. Закончился 7-й слет "Дуговка" на Кинеретском озере. Почти все разъехались, кроме нескольких панков и особо религиозных участников, дожидающихся появления на небе трех первых звезд после шабата (святой субботы). И один из них мне говорит:
      -- Иду вчера по "Дугве", вижу: рыжий, толстый, бородатый поет песни Ланцберга. И так паршиво поет! Но вполне адекватно. А сегодня мне рассказали, что Ланцберг был на слете...
      Не адекватно.
      Рассказывает Берг:
      -- Очередная черная полоса в моей жизни пришлась на начало июля 1973 года. Некий добрый человек почти насильно привез меня на 6-й Грушинский фестиваль, заставил пройти прослушивание, выступить (я даже что-то получил за это)... Но все равно настроение было поганое.
      И вот утром в воскресенье просыпаюсь оттого, что рядом с моей палаткой кто-то поет мои песни. И мало того, что врет слова и музыку, так еще и выговор пародирует, но неумело и пошло, теряя всякое чувство меры. Ну, думаю, сейчас вылезу -- морду набью!
      Вылезаю, смотрю -- киевлянин Толик Лемыш вчерашнюю запись крутит.
      Не признал.
      Рассказывает Марина Меламед (автор, Харьков -- Иерусалим):
      -- Хороший человек Дмитрий Дихтер приехал в 1988 году в Харьков на первый и единственный детский слет, проигнорировал застолье у местных бардов и отправился к детям под сосны.
      Меж тем у детей из КСП "Товарищ гитара" назрела мелкая трагедия: не хватало Визбора. В смысле -- кассеты для создания песенного воздуха для приезжающих.
      Дима Свербилов (тогда 14 лет), человек дела, пошел и грубо разбудил хорошего человека Дихтера, который, попав под сосны, нечаянно уснул.
      Дихтер безропотно встал, не проснувшись, и почапал, куда ведут. Привели к микрофону, усадили, скомандовали -- пой Визбора! Хороший Дихтер покорно пел минут сорок, а Свербилов, человек дела, считал песни.
      Утром над лагерем раздался Визбор, очень похожий на настоящего, только громко. Дихтер с омерзением проснулся.
      В это время в спальном лежбище появился Борис Бурда, свежий и чистый, -- здороваться. Дихтер доверительно сказал ему:
      -- Слушай, друг, найди этого идиота, что орет на весь лагерь, и дай ему в ухо!
      Боря ушел, минут через десять вернулся, радостно взволнованный, но по-прежнему свежий и чистый.
      Подошел к Дихтеру и дал ему в ухо.
      Дело о нанесении душевной травмы лыжами.
      Рассказывает Владимир Васильев:
      -- 1982 год. После "Эсхара" -- лауреатский концерт, уже в городе. В первых рядах сидят наши ребята, выходят на сцену -- тот Клячкина поет, тот -- Кукина, тот -- свои дурацкие песни... А мы затеяли анекдоты рассказывать. Рассказываю им такой: весна 1945 года, в бункере к Борману подходит Гитлер: