В допотопные лета

Мир держали три кита.

А потом они устали

И держать нас перестали

На натруженном хребте.

И в огромной пустоте

Держит мир с того мгновенья

Только сила вдохновенья.

О, кто бы взялся, кто бы мог

Распутать старенький клубок

Обид, любвей, страстей, печалей,

Понять, что после, что вначале

И в чём причина слёз, морщин,

И вытянуть из ста причин

Хотя б одну на Божий свет, —

Но свой клубок обид и бед

Мы начинаем – только тронь —

Катать с ладони на ладонь.

У всех свои Сокольники

И свой осенний лес —

Тропинки в нём окольные,

Верхушки до небес.

С любовью угловатой,

С её вихрами, косами

Бродили мы когда-то

В дождях и листьях осени.

Сокольники осенние,

Тропинки наугад.

Стал чьим-то откровением

И этот листопад.

Скоро стает, скоро стает снег.

Будет небом целый мир запружен,

И растреплет небо человек,

На ходу расплёскивая лужи.

Разорвёт он облака в клочки…

А когда уймётся и застынет,

От далёкой незадетой сини

Снова станут синими зрачки.

Скоро стает, скоро стает снег,

И коснётся неба человек…

Я прячусь в сонную подушку

От белой полночи в окошке,

И снится, снится мне морошка

И всё в морошке, как в веснушках.

А утром вёдер перезвоны

И тает сон, как мягкий пряник…

Своей морошке класть поклоны

Идут по тропке северяне.

И перед нею на колени,

В тепло и влагу мшистых кочек, —

Да будет на зиму варенье,

Чтоб коротать длинноты ночи!

Я вёдер полных столько, столько

Встречаю нынче на Мезени,

Что доверять примете только б —

И ждать везенья, ждать везенья.

На приполярном белом свете

Белы ночами кочки мхов.

Опять не сплю до самых третьих,

Горластых самых петухов.

И никуда глазам не деться

От беспокойной белизны.

Сейчас бы, как в давнишнем детстве,

Уткнуться носом в чудо-сны

И позабыть, что мир огромен,

Суров и бел в моём окне,

И ничего не видеть, кроме

Лукошка с ягодой на дне,

И отыскать в клубничном чреве

Парные запахи лесов…

Ну подари мне, север, север,

Хоть каплю тьмы для этих снов.

Я знаю тихий небосклон.

Войны не знаю. Так откуда

Вдруг чудится: ещё секунда —

И твой отходит эшелон!

И я на мирном полустанке,

Замолкнув, как перед концом,

Ловлю тесьму твоей ушанки,

Оборотясь к тебе лицом.

Стынут стёкла телефонных будок,

На замке газетные ларьки,

Засветились малые мирки,

На земле ни грохота, ни гуда,

Будто не бывало войн и бед.

Слышу, как шуршат страницы,

Вижу, как на мир ложится

От настольной лампы тихий свет.

Сползает снег, как одеяло,

За пядью обнажая пядь.

Земле озябшей и усталой

С азов апрельских начинать,

Чтоб наши считанные вёсны

Мы получили все сполна.

…А если не светло, не росно,

То это не её вина.

Совсем одни в большом и неуклюжем

Пустынном городе с тобою кружим;

Приходим на покинутую площадь,

Где в лужах перья голуби полощут,

На площадь с опустевшими домами,

Как в комнату, где мебель под чехлами;

Блуждаем, переулками кружа,

Владыки города и сторожа;

Для нас одних и тополиный пух,

И птичьи голоса тревожат слух;

Когда же ночь безлунна и крута,

Стеречь нам городские ворота.

Хрустит ледком река лесная,

И снег от солнца разомлел…

А я опять, опять не знаю,

Как жить на обжитой земле.

Опять я где-то у истока

Размытых мартовских дорог,

Чтоб здесь, не подводя итога,

Начать сначала, – вот итог.

Теплом опутана, как тиной,

Живу и жмурюсь на свету,

И пух июньский тополиный

Ловлю ладонью на лету,

И речки медленную нитку

Лениво тереблю веслом,

И погибаю от избытка

Тиши и трав на дне лесном,

И сини, и лугов, и пуха,

И бликов на речном песке,

И жду осеннюю разруху,

Чтоб лист висел на волоске.

От маеты, забот и хвори,

Раздвинув дни, я улизну,

Как между планками в заборе,

И, окунувшись в тишину,

У осени по самой кромке,

Где листьев ржавые обломки

Покрыты коркой ледяной,

Пройду и стану тишиной.

Чередуя чёт и нечет,

День за днём уходит год.

И ложится нам на плечи

Сероватый небосвод.

Вот он, мир наш без иллюзий,

Как изжитая судьба, —

От дождя рябые лужи

Да деревьев голытьба.

Был он жёлтым, будет белым,

Как падут снега на грудь.

Я люблю – пропахший прелым,

Оголившийся, как суть.

В Москве стоит сентябрь с ветрами.

Москву от листьев чистят, чистят.

На Вашей на оконной раме

Дрожит, прильнув, залётный листик.

…Ну, что же, что же Вы пропали?

Вы, верно, задержались где-то.

И, может, нынче на вокзале

Вы покупаете билеты…

Вы где-то есть. И скоро, скоро

Мелькнёт знакомая беретка…

Наверно, это – малый город,

И поезда оттуда – редко.

Над сараем белые голуби —

Всё, что белого у зимы,

Я взяла бы у них взаймы

Белых перьев для леса голого.

И Голутвинским, Мытной, Лиховым,

О делах забыв, о речах,

В лес да в поле перо это тихое

Унесла б на своих плечах.

На лист бумаги, как следы на снег,

Ложатся строки. Делаю разбег.

Но, разбежавшись на листе на белом,

Увы, взлетаю за его пределом.

Январский сумрак затяжной,

Сугробы хрустки, как суставы,

И тянутся по Окружной

Запорошённые составы.

Снега, как дни мои, несметны.

Я в этом мире – на века.

Но снег стряхну с воротника

И в дом войду. И снова – смертна.

Я верю: всё предрешено

И весь наш путь, что крут и сложен,

Не знаю кем давным-давно

Подробно на листе изложен.

И как ни бейся среди стен,

Ни верь в спасительность отсрочки,

Проставлены на том листе

Все вехи до последней точки.

Но если непогожим днём

Пришлют мне этот лист в конверте,

Будь даже о бессмертье в нём,

Он станет приговором к смерти.

Не ждать ни переправы, ни улова,

Ни окрика, ни шороха, ни зова.

У леса, у глухого перелеска,

Средь синевы и тишины, и плеска,

На берегу, колени к подбородку,

Сидеть, следя недвижимую лодку

И слушая полуденные речи

Реки, не прерывая, не переча.

А у нас ни двора ни кола.

Тихо тают в ночи купола,

Тихо таем с тобою в ночи —

Пришлый люд. Ни к кому и ничьи.

Светом в окнах не ждёт городок.

Не зовёт у причала гудок.

До зари никаких переправ.

Можно где-то меж неба и трав

Привалиться к берёзе плечом

И не думать совсем ни о чём.

Пересуды, и сборы, и путь —

Всё потом. Всё потом. Как-нибудь!

Ночь тепла, точно ворох пера.

Всё потом. Как пойдут катера.

Горячей галькой к морю выйду —

И прах земной, и жар, и гнёт,

И боль, и праздность, и обиду

Смывают волны горьких вод.

И жизнь из суток не кроя,

Живу. Ступни ласкает тина.

И всё сомкнулось воедино,

Как моря и небес края.

После бури ночной на суше

Груда щеп, черенок от груши,

В липких водорослях полено,

На песке бахромою пена,

Створки мидий, клешни кусок

Да русалочий волосок.

Ни пристаней и ни границ,

Ни колоколен, ни бойниц,

Ни слуг, ни голи, ни элиты.

В степной траве – надгробий плиты.

И обнажают стен остатки

Одну лишь тайну – тайну кладки.

Сентябрьская ржа

Притупит страх и боль,

Сухой листвой шурша,

Уйду в лесную голь,

Чтоб слышать ветра свист

И чтоб не знать утрат,

Грустней, чем поздний лист,

Погибший в листопад.

Полосой неудач, полосой неудач,

Вдоль ослепших окон заколоченных дач

И линялых заборов, и вымокших пней,

Сквозь разор и разлад предсентябрьских дней,

Ветром загнанный лист подыму, приручу,

И осеннему Богу поставлю свечу.

А меж осин витает осень,

И ветер задувает свечи

Минувших пиршеств, лет и вёсен,

И глуше смех, и глуше речи,

И, как над чистою страницей,

Сентябрьским днём склоняем снова

Чуть затуманенные лица

Над белизной непрожитого.

О душа твоя… Дым да завал,

После бала неприбранный зал.

Кто здесь не был, не грелся и не пил,

Рассыпая рассеянно пепел.

А тебе убирать недосуг —

Ни охоты, ни сил и ни слуг.

Ты не мучься и не разбирай,

Только сдвинь всё легонько на край,

Только место освободи

Для всего, что ещё впереди.

А у меня всего одна

Картина в рамке побелённой:

Июньский день и сад зелёный

В квадрате моего окна…

И дуба тень. И дома тыл.

Забор. А ниже, где художник

Поставить подпись позабыл, —

Омытый ливнем подорожник.

Что там – пир ли, затишье ли, плач по кому —

У тебя, у меня, в том незримом дому,

Где надежда, что лампа на ветхом шнуре,

Светит ночью и в тусклые дни на заре,

Где живёт и живёт по дремучим углам

Давних встреч и разлук неразобранный хлам,

Где тоска оседает бесшумно, как пыль,

Где на равных правах сновиденья и быль,

Где, пока бытия не оборвана нить,

Ни раздать ничего, ни продать, ни сменить.

Я в новый день вступаю не спеша,

Когда луны растает в небе долька,

От холода сробев и не дыша,

В него вхожу по щиколотку только,

Как в реку, что светла и велика;

И наклоняюсь, не пройдя и пяди,

Чтобы коснуться пальцами слегка

Незамутнённой неподвижной глади.

Глядит ли кто вослед иль не глядит,

Как ухожу из обжитого края

Минувших дней? И, бликами играя,

Грядущее мне пальцы холодит.

На Беговой ли, на Садовой

Всё что-то роют криво-косо,

Колотят гирей стопудовой

И подвергают ветошь сносу

Под гуд и рёв машинной туши.

А по ночам, в глухой тиши, —

Ни звука. Ночью жгут и рушат

В пределах собственной души.

Я не иду сегодня на уловки,

Чтоб обогнать спешащих впереди.

Шатаюсь по заезженной Петровке,

Где лес витрин, прохожих – пруд пруди,

Где до всего на свете каждый падок

И ни один не обойдён лоток,

И плод лоточный, как эдемский, сладок,

И бесконечен страждущих поток.

И в том потоке я шатаюсь праздно

Средь сотен душ. Со мною – ни души.

И постигаю города соблазны,

Как девочка, что родом из глуши.

И суетных страстей своих не прячу

И растворяюсь в сутолоке дня,

И чувство ожидания удачи

Вселяется невидимо в меня.

Помоги мне уйти от запутанных троп,

Непролазных завалов, дремучих чащоб,

Опостылевшей битвы за каждую пядь.

Дай мне дверь и порог – буду дом охранять.

На одной из дорог отыщи, помани —

Стану преданным другом на долгие дни.

Буду сон твой хранить и не спать до зари,

Ни на шаг не уйду от привычной двери,

Чтобы новой тропы не распутывать нить

И не выть на луну, и тебя не будить.

А воды талые кругом

Светлы, как слёзы умиленья.

И впору, бросив зимний дом,

Пуститься в путь без промедленья

И заплутаться где-нибудь

В лесах за станцией «Лосинка»,

И незаметно соскользнуть

С земли, как со щеки слезинка.

Купальщиков схлынул поток,

Забвение – грустный итог

Сезонных забав и пирушек.

И к берегу стынущих вод

Сегодня никто не придёт

Для отдыха и постирушек,

Не ступит на мокрый песок

И в тот приозёрный лесок,

Где дуб и берёза с осиной

На склоне осеннего дня

Своею печалью меня

Опутали, как паутиной.

И говорим о том о сём,

Покуда в сумерках пасём

Сухой листвы стада овечьи.

И бесконечны наши речи

О будущем, о вечных снах,

Об ускользающих годах,

Неизживаемых обидах…

О том, о чём и вдох и выдох.

Я в детстве жаждала чудес

И перечитывала сказки,

В которых непролазный лес

Вдруг расступается к развязке.

Но чудеса не шли в мой дом,

Без них привыкла обходиться

И над нехитрым пустяком

Подолгу мучиться и биться.

Сильна привычка. И теперь

Явись, божественная сила, —

Её, пожалуй, верь – не верь,

Я б ни о чём не попросила.

От привычного мне отдохнуть бы обличья

И примерить чужую красу и величье,

И примерить чужую судьбу и удачу,

И вздыхать, и ступать, и смеяться иначе.

Но боюсь, кто-нибудь для потехи ли сдуру

Вдруг возьмёт да сожжёт мою прежнюю шкуру.

Без докуки к тебе, без корысти,

Просто так – поглядеть старину,

Ни блокнота со мною, ни кисти —

Я в твоём безоружна плену.

Отчего ж, белокаменный город, —

Или это привычка веков? —

Недоверчиво поднял ты ворот —

Белоснежную груду снегов?

А кругом туман густой,

Ни домов и ни созвездий,

На невидимом разъезде

Дребезжит трамвай пустой.

И ни неба, и ни дна.

Ни конца и ни продленья,

Предстоит ночное бденье

Под луной, что не видна.

Просветлеет ли к шести?

Или же, бывает всяко,

И не выбраться из мрака,

И пути не обрести?

Что до меня тебе за дело,

Коль я все сказки рассказала,

Коль я тебе все песни спела,

Которые когда-то знала,

Коль я, что зала нежилая,

В которую лишь ради смеха,

Быть может, забегут, желая

Средь голых стен послушать эхо.

Поверить бы. Икону

Повесить бы в дому,

Чтобы внимала стону

И вздоху моему.

И чтобы издалёка

В любое время дня

Всевидящее око

Глядело на меня.

И в завтра, что удачу

Несёт или беду,

Идти бы мне незрячей

У Бога на виду.

Злые спутники сумеречной полосы —

Неотвязные мысли – бродячие псы,

Семенящие тупо за мной по пятам,

Как отважу я вас, чем задобрю, что дам,

Как потрафить смогу, коли этой зимой

Ничего кроме вас у меня у самой?

И как шар наш земной ни кругл,

Всё же ищем на нём мы угол,

Чтоб хранить там тряпьё, посуду,

Старых книг и привычек груду,

И причуды, и ахи, вздохи,

Пуд обид и надежды крохи,

Чтоб ступить, когда мир кренится,

На обжитую половицу.

Пройдёт и этот день, в небытие он канет,

Кого-то исцелит, а чью-то душу ранит,

И кто-то поутру пробудится от блика,

А кто-то, может быть, от собственного крика.

И снова я заговорила

Тогда, когда молчать бы надо.

Какая-то глухая сила

Велит мне третьи сутки кряду

Искать слова и всё, что ныло,

Бумаге поверять без толку.

Когда всего-то надо было

Лишь выплакаться втихомолку.

Жить на свете – что может быть проще? —

И в июньской полуденной роще

Меж стволами бродить и бродить,

И, беседы утративши нить,

Всё брести, не заметив молчанья,

В сонной роще, где вечно качанье

И поскрипыванье ствола

И на землю стекает смола.

И всякий день – всё та же спешка,

И всякий день – орёл иль решка,

И то везёт, то не везёт

В том мире, где подтаял лёд

И где снега под вечер сизы,

Где каплет под лучом с карниза

И стало небо голубым,

И клонит южным ветром дым.

Когда это было – вчера, не вчера —

От ливня ночного разбухла кора

И грустное всё приходило на ум,

Покуда мы по лесу шли наобум,

И длился, и длился, и не иссякал

День тусклый, как лампы вагонной накал.

Доводы, всё доводы,

Старых истин проводы,

Ушедших без следа.

В рассужденьях гибкие

Говорим с улыбкою,

Терпимы, как всегда.

Что же вы, так что же вы

Пугаете прохожего,

Срываетесь на крик?

Пожили вы, прожили,

Мы только подытожили

Ваш опыт в краткий миг.

Истинное, ложное

Распознать не сложно вам

Было бы, когда б

В те дни вы сами не жили,

Не ваши зори брезжили,

В те дальние года.

Во времена до нашей эры

Всё делали не зная меры —

Как пили, пели, пировали,

Слагали гимны о Ваале!

В каком цветистом бурном стиле

Любили и клялись, и мстили!

А нынче, как дела ни плохи,

Почти бесшумны наши вздохи,

Почти бесстрастны наши лица,

Когда нам впору удавиться!

А может, лучше, предкам вторя,

Рвать на себе одежды в горе,

А может, станут легче муки,

Коли стенать, ломая руки,

И пеплом посыпать власы,

Дожив до мрачной полосы.

Ах, всё о том же – как пою и плачу,

Как улыбаюсь, как улыбку прячу,

И про тоску свою и про смятенье,

А если о чужом полночном бденье

И о чужой улыбке и судьбе,

То всё равно – и это о себе.

Такая тишь и благодать среди берёз,

Что верить в бренность и судьбу нельзя всерьёз.

Зелёно-жёлто-голубые дни пестры,

И на опушках вечерами жгут костры.

И ни сомнений, ни трагедий, ни разлук —

А только влажный от росы вечерний луг

И только ночи, что теплы и коротки,

И станционные далёкие гудки.

Не увидеть своего

наивысшего полёта,

Потому что мутен взор

от струящегося пота.

Не изведать, не узнать,

что такое завершённость,

А изведать боль в висках,

пустоту, опустошённость.

Да и есть ли тот полёт

и свершенье в виде чистом

Или только пот и кровь

и дыхание со свистом?

В старой голубятне

С навесным замком

Одинокий голубь —

Белоснежный ком.

Горемычный голубь,

Нет судьбы черней,

Чем навек зависеть

От шальных парней.

Нет судьбы печальней,

Чем под свист и ор

Познавать манящий

Голубой простор.

Да и разве можно

Высоко взлететь,

Если дом твой всё же

Запертая клеть.

Тусклый свет и робкий танец

Облетевшего листа.

В мире все об эту пору

Уже розданы места.

Всяк при деле, всяк при деле,

И пылают очаги,

И работают усердно

Все на свете рычаги.

Всяк спешит своей дорогой

И гремит своим ключом.

Ну а тем, кто за порогом,

Кто остался ни при чём,

Кто остался там, за зоной

Доброй снеди и тепла, —

Запустелые газоны,

Листья, жжёные до тла.

Позови меня негромко.

Голубого неба кромка

Показалась в серый день.

Позови туда, где ломкий

Лёд хрустит и снег бахромкой

Лёг на ветви, куст и пень.

Позови смотреть на дали.

Всё давным-давно сказали

Мы друг другу, ты да я.

Мы пойдём с тобой в иные, молчаливые края,

Где значенье в каждом хрусте

И спастись нельзя от грусти

В хороводе слов и дел,

И никем не обозначен нашего пути предел.

Для грусти нету оснований,

Кочуем в длинном караване

Всех поколений и веков,

Над нами стая облаков,

А перед нами дали, дали…

И если полюбить детали,

Окажется, что мы богаты

Восходом, красками заката

И звуками, и тишиной,

И свистом ветра за стеной,

И тем, как оживают листья

Весной. И если в бескорыстье

Земных поступков наших суть,

Не так уж тяжек этот путь.

Мне говорят и говорят,

А я не вслушиваясь вторю,

А я иду дорогой той,

Которая уводит к морю.

Оно качается вдали —

Я упаду в него с разбегу,

Всё то, что было до сих пор,

Земное всё, оставив брегу.

Тропа петляет без конца,

И я то в гору, то под гору —

То нету синей полосы,

То вновь она открылась взору.

Ну вот и мы умудрены,

И мы познали груз вины

И гнёт любви, и вкус страданья,

И горечь позднего свиданья,

И жизни праздной благодать,

И полный тягот год недужный,

И знаем, чего стоит ждать,

И знаем, чего ждать не нужно.

И, Боже, как прекрасно жить

Вот так, с открытыми глазами,

Умея пренебречь азами

И не боясь утратить нить.

Какой бывает тишина

И как она взрываться может,

Когда душа искушена,

Когда кусок немалый прожит,

Когда знакомо всё кругом —

Листа осеннего прожилки,

Пушок у сына на затылке

И лестница при входе в дом.

И я, распахивая дверь

И точно зная, что за нею

Ждала вчера и жду теперь,

В неё вхожу, благоговея.

Дети, дети, наши дети,

Руки – тоненькие плети,

Шейка – слабый стебелёк, —

Путь ваш длинен и далёк.

Уберечь бы вас, да как,

От обид и передряг.

Лето, осень. День да ночь —

Улетите гордо прочь

В неизвестность, в темноту,

Напевая на лету.

Завершается всё полосою закатной:

И уклад многолетний, и риск многократный,

И любовь, и раздолье, и праздник, и встреча…

Свод небесный багряною краской расцвечен.

И чем ближе к закату, чем ближе к развязке,

Тем тревожней тона, тем багровее краски.

То ли слёзы, то ли смех,

То ли вызов, то ли шалость.

Отвращенье или жалость,

Добродетель или грех.

И ответ мой, как вопрос.

Сны мои на грани бреда,

Не ходи за мной по следу —

Ненадёжен тонкий трос.

Мне дороги не дано,

Балансирую вслепую,

То терзаюсь, то ликую

И не ведаю давно,

Где везение, где крах,

Где случайность, где причина,

И вот-вот сорвусь в пучину,

Повисая на руках.

Как всё сложится, как обернётся,

Что совсем позади, что вернётся,

Что утратим и что обретём,

Нам страдать или сеять страданье,

Или просто во всём мирозданье

Оказаться ни с кем, ни при чём?

Разобраться отчаявшись в сущем,

Всё спешим очутиться в грядущем,

Слепо тыча случайным ключом.

Тоненькая женщина,

Жрица и пророчица, —

Ей любви нескованной

И свободы хочется

От канонов мрачного

Танца ритуального,

От всего усохшего,

От всего фатального.

И она по-своему,

Как умеет, борется —

То флиртует с ересью,

То усердно молится.

И в любви то хищница,

То голубка кроткая.

Вот она скользящею

Движется походкою.

Вокруг ног колышется

Полотно воздушное…

Кто же тебя выдумал,

Дщерь великодушная?

Кто же тебя выдумал,

Мелкая и злобная?

Сколько жертв спровадила

Ты на место лобное…

Без тебя немыслимы —

Чьё ты озарение? —

Ни любовь небесная,

Ни земное бдение.

Ложатся дни, как чуждые слои

На подлинник и редкий, и бесценный.

И что ни день – почти живые сцены

Разлук и встреч и мелкие бои

За миг удачи, слаженность, успех —

Подобье драм, улыбок и печалей.

И вдруг понять: была лишь там, в начале,

Единственная истина из всех.

И безоглядно устремиться к ней,

Туда, где всё пронзительно и остро,

Скоблить, счищать ненужный хаос пёстрый,

Немало проведя без сна ночей,

Не мешкая на длительном пути,

И обнаружить, кончив труд упорный,

Что подлинник – потрескавшийся, чёрный

И линии невидимы почти.

Вот он, омут моей души.

Обмани меня, веры лиши,

Оттолкни меня, выдай, ограбь —

Только рябь на воде, только рябь.

Всё, что ценно мне, брось и рассыпь —

Только зыбь на воде, только зыбь.

Все деянья мои сокруши —

Только слабые всплески в тиши.

А войдёшь в эти воды – кричи,

Так ожгут ледяные ключи.

В пору долгих и тёмных ночей,

Когда нет ничего, никого, —

Мне бы лампу в пятнадцать свечей,

Чтобы видеть тебя одного.

И тогда всё опять на местах,

Всё имеет и смысл, и суть,

И ничтожны тревога и страх,

И надёжен к дальнейшему путь,

И не так уж черна темнота,

И, как божия птичка в раю,

Позабыв про труды и лета,

Безмятежные песни пою.

Наверно, прекрасно за тою горою,

Куда мы ещё не ходили с тобою,

Там вольная воля, покой и прохлада

Туда нам, наверно, давно уже надо.

Там множество чистых стремительных речек,

Там добрый бы нас приютил человечек,

Там в праздник под звёздами крупными пляшут,

Там птицы крылами огромными машут.

Не знать нам, не ведать тоски и напасти,

Пока в те края убежать в нашей власти.

Всё серьёзно – каждый шаг, каждая улыбка,

Как в младенчестве гремим крашеною рыбкой,

Как ступаем по земле, как уходим в землю,

Как бушуем и клянём, как смолкаем, внемля.

Как прощаем, чем корим – всё весомо, свято,

А не только миг, когда, на кресте распятый,

Застывает надо всем Мученик Великий

С выражением тоски на бескровном лике.

Был Он свят и был велик до распятья, прежде,

Когда хаживал с людьми в будничной одежде.

Не в Голгофе лишь одной пафос и мученье,

Есть обычной жизни ход и судьбы теченье.

И не просто распознать, что есть миг обычный,

Что есть самый главный миг, самый патетичный.

Почти затоплена земля,

Та, на которой мы стояли,

И золотятся под лучом

Уже затопленные дали.

На обречённом островке

Нет смысла оставаться доле,

Уходит почва из-под ног,

И мы – нигде, и мы – на воле.

И, не заботясь о пути,

Ступаем, небосвод колебля,

И обвевают ноги нам

Ушедшие под воду стебли,

И не предвидится нигде

Ни пяди благодатной суши,

И замирают от тоски

И от восторга наши души.

И что за странный вздор —

Весь груз привычный свой,

Всё прошлое своё

Всегда нести с собой.

Без ноши и без слёз,

Без тягот – налегке

Сбегаю я к тебе,

Как под гору к реке.

И вот уж до тебя

Почти подать рукой…

Пусть ясность навсегда

Заменит нам покой.

А край, где так светло

И хорошо вдвоём,

Ничем не оградим,

Никак не назовём.

Ну вот и мы внесли свои пожитки

В огромный дом, где было всё в избытке

Ещё до нас, где гибли и цвели,

В любви клялись и клятву нарушали,

Впадали в ересь, берегли скрижали

И верили, что лучшее вдали.

Но что нам тяжкий опыт всех веков

И знание иных тысячелетий,

Когда мы снова не находим слов

И немы, точно первые на свете,

Перед лицом и счастья, и утрат.

И в доме, что Овидий и Гораций

Воспели и оплакали стократ,

Как браться за перо? И как не браться?

Не спугни. Не спугни. Подходи осторожно,

Даже если собою владеть невозможно,

Когда маленький ангел на белых крылах —

Вот ещё один взмах и ещё один взмах —

К нам слетает с небес и садится меж нами,

Прикоснувшись к земле неземными крылами.

Я слежу за случившимся, веки смежив,

Чем жила я доселе, и чем ты был жив,

И моя и твоя в мире сём принадлежность —

Всё неважно, когда есть безмерная нежность.

Мы не снегом – небесной осыпаны пылью.

Назови это сном. Назови это былью.

Я могу белых крыльев рукою коснуться.

Надо только привстать. Надо только проснуться.

Надо сделать лишь шаг различимый и внятный

В этой снежной ночи на земле необъятной.

Всё в мире есть: и пыльный тракт, и стёжки,

И сад в цвету, и хижина в огне,

И отпечаток маленькой ладошки

В морозный день на ледяном окне,

Могильный крест и воробьиный крестик

На самом чистом утреннем снегу;

И чудо быть и днём и ночью вместе

С тем, без кого едва ли жить смогу.

Где ты тут в пространстве белом?

Всех нас временем смывает,

Даже тех, кто занят делом —

Кровлю прочную свивает.

И бесшумно переходит

Всяк в иное измеренье,

Как бесшумно происходит

Тихой влаги испаренье,

Слух не тронув самый чуткий;

Незаметно и невнятно,

Как смещаются за сутки

Эти солнечные пятна.

Где ты в снах своих и бденьи?

В беспредельности пространства

Только видимость владенья,

Обладанья, постоянства.

Не горечь, не восторг, не гнев

И не тепло прикосновений —

Лишь контуры домов, дерев,

Дорог, событий и явлений.

У тех едва заметных рек,

Тех еле видимых излучин

Ещё и не был человек

Судьбою и собой измучен.

И линией волосяной

Бесплотный гений лишь наметил

Мир, что наполнен тишиной,

Без шёпота и междометий.

Да будут лёгкими штрихи,

Да будет вечным абрис нежный

И да не знать бы им руки,

Излишне пылкой иль прилежной…

Да научиться бы войти

В единый мир в час ранней рани,

Не покалеча по пути

Ни малой черточки, ни грани…

И вновь, как все века назад,

Белым-бело, пустынно, глухо,

Ничто не остановит взгляд,

Ничто не потревожит слуха,

Нигде ничей не вьётся след,

А только матовый и ровный

Невозмутимый льётся свет

С небес на этот мир огромный,

Где не было ещё никак

Совсем – ни хорошо, ни плохо,

Где только будет – вздох и шаг,

И облачко у губ от вздоха.

Проникнуть в тайны бытия —

Желанье дерзкое какое.

Мир и в движенье, и в покое

Пребудет, главное тая,

Нам оставляя сто личин,

Сумятицу причин и следствий

И хоровод пиров и бедствий,

И цепь рождений и кончин.

Сегодня сер он, точно прах,

А завтра весь он – нараспашку

И дарит белую ромашку

С росинками на лепестках.

И ночью дождь, и на рассвете,

И спят благословенно дети

Под шепоток дождя.

Покуда тишь и дождь, как манна,

Идёт с небес – всё безымянно

Окрест. А погодя

Вновь обретёт и знак, и дату

И двинется опять куда-то,

Неведомо куда.

И распадётся, раздробится

На силуэты, жесты, лица,

Миры и города.

И станет зыбким и конечным

Все то, что достояньем вечным

Как будто быть должно.

И будут новые потери

Нас укреплять в нелепой вере,

Что так заведено.

Устав от собственного ига,

Мы будем ждать иного мига,

Напрягши взор и слух

И позабыв за ожиданьем,

Что мы владеем мирозданьем

И что бессмертен дух.

Всё предстоит, лишь предстоит.

И этот путь еще не начат.

И в нас ещё ничто не плачет,

Не стонет, душу не томит.

Покуда где-то вдалеке

То, с чем немыслима разлука,

Из тех краев пока ни звука.

И мы легки и налегке.

И никаких не знаем уз,

И никаких не знаем тягот

Из тех, что нам на плечи лягут,

Наш с миром сим скрепив союз…

К такой поре, к тем давним нам

Теперь испытываю зависть:

Тогда лишь предстояла завязь

И чаша лишь плыла к губам.

А нынче пьём и жаль глотка,

Поскольку не бездонна чаша

И бесконечно коротка

Превратная дорога наша.

Дней разноликих вьётся череда,

Приходит срок – пустеют города

Улыбок, встреч и долгих разговоров,

Согласья тихого и молчаливых взоров.

Но я земли не уступлю ни пяди

В том нежилом и опустевшем граде

И не сожгу его, и не разрушу —

И ничего, что было, не нарушу.

Он будет мною охраняем свято.

Я помню краски каждого заката.

Я буду приходить туда в мечтах,

Распугивая оголтелых птах,

За долгий срок привыкших к запустенью,

И, наклоняясь к каждому растенью,

Касаться лепестков в знакомых крапах,

И медленно вдыхать забытый запах.

Опять мы днём вчерашним бредим,

Тем, что неслышим и незрим,

Минувшее сквозь память цедим,

Минувшего вдыхаем дым

И в то, что ливнями размыто,

Ветрами порвано в клочки, —

Во всё, что жито-пережито,

Глядим, как в тёмные зрачки, —

И блещут высохшие реки,

Давно угасший луч игрив,

Пока не опустились веки,

Зрачки бездонные прикрыв.

А лес весь светится насквозь —

Светлы ручьи, светлы берёзы,

Светлы после смертельной дозы

Всего, что вынести пришлось.

И будто нет следов и мет

От многих смут и многой крови,

И будто каждая из бед

На этом свете будет внове.

Вот так бы просветлеть лицом,

От долгих слёз почти незрячим,

И вдруг открыть, что мир прозрачен

И ты начало звал концом,

И вдруг открыть, что долог путь —

И ты тогда лишь не воспрянешь,

Когда ты сам кого-нибудь

Пусть даже не смертельно ранишь.

И всё равно я буду помнить свет.

И в пору тьмы, и на пороге смерти

Я не скажу, что в мире света нет,

А если и скажу, то мне не верьте.

Сплошная тьма у самого лица.

Но стоит сделать два нетвёрдых шага,

И вот уж под лучом струится влага

Какого-то лесного озерца.

Мираж и сон? Воображенья плод?

И ночь кругом, и свет совсем не брезжит;

Но значит, где-то день и солнце нежит,

И огненно настурция цветёт.

Измена, смута, изгнан, взят под стражу…

Аукаюсь с тобою древней, Русь.

А вот с собою связи не налажу

И до самой себя не достучусь.

И что мне до терзаний Аввакума?

Глаза б закрыть, плотнее сжать виски

И наконец понять, додумав думу,

Чему верна до гробовой доски,

Чему служить, чтоб стало всё прозрачно

И осветился предстоящий путь,

А может, так и есть, и в том лишь суть,

Что многолико всё и многозначно.

А может, в том великое из благ,

Что, хоть и жизнь не из сплошного света,

Но и темницы абсолютной нету,

И не бывает непролазным мрак.

Но так хочу незыблемых границ

И чёткости, и чтобы не рябило,

И чтоб средь многих мне приятных лиц

Не стёрлось то, которое любила,

И чтоб средь ста занятий, слов и дел

Не измельчало то, с чем связан кровно.

Я обнимаю этот мир любовно.

А он не прост – не чёрен и не бел.

И нет недвижных и надёжных вех.

Всё сметено и сдвинуто, и смыто:

Где нищенство, где роскошь, где избыток,

Где чистота, где праведность, где грех.

И как неслышно, плавно, без рывков

Подчас одно в другое переходит,

И из конца начало происходит

Невидимо, как смена всех веков.

Существует та черта, за которой нива Божья,

А для смертных – пустота, немота и бездорожье.

Всё туманно, что до нас, и туманно всё в грядущем,

И равно неясно всем – впереди, в хвосте идущим.

И прекрасна, и редка роль пророка и провидца,

Но насущнее пока неподкупность очевидца,

Свято верящего в свой драгоценный горький опыт

Отличать добро от зла, от веселья стон и ропот.

Когда садилось солнце в пять,

В те снежные недели,

Всё то, о чём нельзя мечтать,

Случалося на деле.

И я, приемля все дары,

Растерянно молчала,

Предчувствуя иной поры,

Иных времён начало,

Когда кругом и вдалеке

Всё снова станет глухо,

И попросить о пустяке —

И то не хватит духа,

Когда не сыщешь днём с огнём

Окрест иного чуда

Кроме того, что мы живём

И не всегда нам худо.

Ничего из того, что зовётся бронёй, —

Ни спасительных шор, ни надёжного тыла…

Как и прежде, сегодня проснулась с зарёй,

Оттого что мучительно сердце заныло,

То ль о будущем, то ли о прошлом скорбя…

А удачи и взлёты, что мной пережиты,

Ни на грош не прибавили веры в себя,

Но просеялись будто сквозь частое сито.

Так и жить, как в начале пути, налегке —

Неприкаянность эту с тобою поделим.

Тополиная ветка зажата в руке —

Вот и руки так горько запахли апрелем.

На рассвете, на закате

Думы те ж. И всё некстати.

Спасу нет от них.

Дни проходят чередою,

Каждый день чреват бедою —

Шумен или тих.

Как там будет: так ли, сяк ли?..

Может, нет нас. Мы иссякли —

Так шаги легки.

Вздох не слышен – с ветром слился.

Путь не виден – он продлился

Змейкою реки.

Сегодня чёт, а завтра нечет —

Нам пташка божия щебечет,

На землю глядя свысока, —

Мол, все течёт, и жизнь – река,

Сегодня так, потом иначе,

А значит, нет причин для плача,

И миг любой, как лист с дерев,

Проносится, едва задев.

Едва задев, летит мгновенье…

Под этот свист, под это пенье

Идем, свершая путь свой крестный,

Походкою тяжеловесной,

Приемля всё, что день принес,

И близко к сердцу, и всерьёз.

Люблю такой прекрасный бред,

Что будто в этой свистопляске

Мы сами выбираем краски

И сводим, что хотим, на нет,

И возвращаем с полпути

Всех уходящих тихим зовом,

От нас зависят – мир под кровом

И всё, что плещется в сети.

Люблю такой прекрасный бред,

Что нами близкие хранимы

И потому неуязвимы

И не подвластны морю бед.

Я не знаю пути до небесного рая.

Три обычных ступеньки до рая земного,

Где огромные дни, постепенно сгорая,

Из-за дальних лесов занимаются снова;

Где, спустившись с крыльца прямо к яблоням влажным,

Плод росистый вкушаешь во время восхода,

Где раздумья о вечном и жизненно важном

Не сулят непременно дурного исхода,

И простая потребность добраться до сути

Не ведёт непременно к страданью и смуте.

И я испытывала страх,

Живя, как на семи ветрах,

Не находя себе опоры

Среди всеобщего разора.

И я искала утешенья

В ежесекундном мельтешеньи,

Средь шумных орд, на тропах торных,

В делах и планах иллюзорных.

Ни света не нашла, ни блага.

Нашла, что воля и отвага,

И утешенье – в нас самих.

Безумен мир окрест иль тих —

Лишь в нас самих покой и сила.

Чума какая б ни косила,

Мы до известного предела

Сберечь способны дух и тело,

Распорядясь судьбой земной…

А вдруг всё вздор, и голос звонок

Лишь оттого, что ты со мной

И не хворает наш ребёнок?

Осенний дождик льёт и льёт —

Уже и ведра через край,

Не удержать – все утечёт.

И не держи – свободу дай.

Пусть утекают воды все

И ускользают все года —

Приснится в сушь трава в росе

И эта быстрая вода.

В промозглую пустую ночь

Приснится рук твоих тепло.

И этот миг уходит прочь.

И это лето истекло.

Ушла, позолотив листы,

И эта летняя пора,

Прибавив сердцу чистоты,

Печали, нежности, добра.

Живём на волосок мы от всего на свете,

Но прочен волосок, и мы давно не дети,

Давно не так нежны, податливы и хрупки —

Обдуманы слова и взвешены поступки.

И лишь в ночном бреду свершает дух наш вольный

Любой желанный шаг, и дикий и крамольный:

И мы в слезах летим в сладчайшие объятья,

И мы кому-то шлём безумные проклятья,

И с кем-то рвём навек, кому-то гладим руку,

И поверяем всю тоску свою и муку,

Волнуясь и спеша. До мига пробужденья

Диктуют волю нам порывы, побужденья.

Любовь – не прах. И жизнь – не прах.

И этот рук прощальный взмах,

И этот лист в осенний час —

Всё повторится после нас:

О твердь земную яблок стук

И весь запас страстей и мук,

Которым не грозит конец

С концом вкусивших всё сердец.

Как ручные, садятся на грудь

Листья дуба и клёна.

Что такое наш жизненный путь,

Бесконечно продлённый?

Миллионы концов и начал

В непрерывной цепочке —

От листа, что сегодня опал,

И до завтрашней почки.

Это цепь бесконечных утрат,

Бесконечных находок,

Это вечно восход и закат

С обещаньем восхода.

Это вечно то сушь, то дожди,

То пустыни, то реки,

Это вечное вслед – «подожди» —

Уходящим навеки.

Вот и на этом пепелище

Возникнет новое жилище.

Иди же, не сбавляя шаг,

Тки дальше нити жизни вечной

И не держись, сверчок запечный,

За свой разваленный очаг.

Жизнь не выносит проволочек

И гонит прочь живой комочек

От стен сгоревших в край жилой,

Маня и красками, и пеньем,

Грозя оставшимся забвеньем

И погребеньем под золой.

Всё фантазии и бредни,

То, что было год последний,

Безнадёжно утекло,

Затуманил дождь стекло,

За окошком – веток шорох.

В памяти – туманный ворох

Полуявей, полуснов,

Полувысказанных слов.

Под немые причитанья

Возникают очертанья,

Те, что душу бередя,

Растворятся погодя

Где-нибудь на полдороге,

На полвздохе, на полслоге.

О том, что было, не жалей,

Утешься белизной полей

И белизной грядущих дней.

А впрочем, самому видней,

О чём жалеть и не жалеть,

Что позабыть и чем болеть.

И думы эти не затем,

Чтоб истерзать себя совсем,

А чтоб всему, что рвётся прочь

Из наших рук и день и ночь

В простор печально-голубой,

Сказать: «Ступай. И Бог с тобой».

И всё же уговор жестокий —

Не оглянуться на истоки,

На тропку, смятую пятою,

На прошлое, на прожитое,

На прежний сад, на прежний дом,

На преданный огню Содом

Не поглядеть в немой печали,

Чтоб ангелы не осерчали,

Когда все те, что в вечность канут,

Вослед глядят и руки тянут,

С тоской по имени зовут…

И можно ли найти приют,

Покой, уйдя к иным просторам

И не простившись даже взором?

Не подводи черты.

Не думай об итоге.

Несметных дней гурты

Белеют на дороге.

Гони их пред собой,

Гони к холмам волнистым,

Дорогою любой

К долинам травянистым.

Не верь дурной поре,

А верь, что за долиной

Вдруг вспыхнет на заре

Твой куст неопалимый.

Я вхожу в это озеро, воды колыша,

И колышется в озере старая крыша,

И колышется дым, что над крышей струится,

И колышутся в памяти взоры и лица.

И плывут в моей памяти взоры и лики,

Как плывут в этом озере светлые блики.

Всё покойно и мирно. И – вольному воля —

Разбредайтесь по свету. У всех своя доля.

Разбредайтесь по свету. Кочуйте. Живите.

Не нужны никакие обеты и нити.

Пусть уйдёте, что канете. Глухо. Без срока.

Всё, что дорого, – в памяти. Прочно. Глубоко.

Порою мнится, будто всё знакомо,

Весь дольний мир на фоне окоёма

Давно изведан и обжит вполне.

Но вот однажды музыка иная,

Невесть откуда еле долетая,

Вдруг зазвучит, напоминая мне

О том, что скрыт за видимой личиной

Прекрасный лик, пока неразличимый, —

Как хочешь это чудо нареки —

А всё, что осязаемо и зримо,

Миражней сна, неуловимей дыма,

Подвижней утекающей реки,

Напомнит мне, растерянной и слабой,

Что высь бесплотна и бездонны хляби,

Которых и желаю, и страшусь,

И прошепчу я: Господи помилуй,

Как с этим жить мне, бренной и бескрылой,

И как мне жить, коль этого лишусь?

Муза. Оборотень. Чудо.

Я тебя искала всюду.

Я тебя искать бросалась —

Ты руки моей касалась.

Ты всегда была со мною —

Звуками и тишиною,

Талым снегом, почкой клейкой,

Ручейка лесного змейкой.

Без тебя ломала руки,

Ты ж была – мои разлуки,

Смех и слёзы, звук привета,

Мрак ночной и столбик света,

Что в предутреннюю пору

Проникает в дом сквозь штору.

О нимфе этот древний миф,

О нимфе, что зовётся Эхо,

Чья доля, даже полюбив,

Остаться отголоском смеха,

Чужой улыбкою цвести,

Длить вздох чужой. Какая мука,

Когда нет сил произнести

Ни слова своего, ни звука,

Когда, будь темень или свет,

В смятенье, радости и горе

За кем-то движешься вослед,

Лишь подпевая, внемля, вторя

И разнося по всем углам,

По всем окрестностям и весям

Лишь отголоски чьих-то драм

И отзвуки запетых песен.

Да будь благословен тот миг,

Когда мы исторгаем слово,

Пускай похожее на крик,

На стон, на вой глухонемого.

Все эти солнечные маки июньским днём,

Все эти явственные знаки, что мы живём.

И что с того, что жить дано нам отсель досель?

Дана и эта с тихим лоном река-купель.

Ни чуждых благ, ни чуждой муки, ни чуждых вод —

Объять бы то, что прямо в руки само плывёт.

Не преступить ничьих владений и жить, поправ

Лишь листьев зыблемые тени да стебли трав.

Нас годы предают,

Нас годы предают…

Нас юность предаёт,

Которой нету краше…

И птицы, и ручьи

Весенним днём поют

Не нашу благодать,

Парение не наше.

Лети же, юность, прочь!..

Я не коснусь крыла

И не попомню зла

За то, что улетела.

Спасибо, что была,

Спасибо, что вольна —

И улетела прочь

Из моего предела.

И я учусь любить

Без крика «подожди!»,

Хоть уходящим вслед

С отчаяньем гляжу я.

И я учусь любить

Весенние дожди,