К вечеру подошла на хутор вызванная из соседней группы батарея.
      На хуторском широком дворе кучками сидели красноармейцы у костров и ужинали пшенной, пахнущей дымком кашей.
      Тонули в сизом мареве остывающие поля, и перелетали по востоку бледно-розовые мгновенные зарницы.
      И когда кончился ужин, вышел на крыльцо Гулявин, оглядел двор и скомандовал:
      – Полк… становись!
      Засуетились, забегали люди, спешно убирая котелки, зазвякали, сталкиваясь, винтовки.
      – Батальонные, сюда'
      Подошли батальонные командиры.
      – Ну, братишки, трогай! Выбить надо кадетов к чертовой матери! Теперь пушки помогут. Наступать по-настоящему Третий батальон в обход. С резервом Няга останется.
      А в эту минуту, разгоняя толпившихся в воротах красноармейцев, вскакал во двор ординарец.
      – Где команде? Пакет срочный!
      – Давай!
      Разорвал Василий пакет при свете зажигалки, поданной батальонным, прочел бумагу и засвистал.
      – Що воно тамечка? Яка-небудь пакость? – спросил Няга.
      – Пакость не пакость, а нужно к командующему ехать. Приказано, чтоб сейчас. Скажи, чтоб дали мне тачанку, а тебя оставлю заместителем. Не придется подраться, язви его! Да пусть его благородие, ротмистр, тоже собирается. Разом и его в штабе сдам.
      Подали тачанку, и когда садился Гулявин, подкладывая бурку, вышел из темноты ротмистр.
      – Ну, собрался, ваше благородие?
      – Невелики сборы. Штаны на мне. Чемоданчик-то мой там остался!
      – Не беда! Наживешь! Садись! Сытые серые лошаденки с места рванули тачанку и понесли по ночной степной дороге крупной играющей рысью.
      Молчала степь, молчал Гулявин, прикорнул и задремал в углу тачанки ротмистр. Только стучали дробно и четко неподкованные копыта и играла селезенка у левой лошади глухим и ворчливым звуком.
      К полночи въехали в станицу. У часового спросил Гулявин, как проехать к штабу, и тачанка подкатила к поповскому дому подле церкви, со сбитой снарядом колокольней, где разместился штаб.
      Выпрыгнул Василий из тачанки, размял ноги, за ним ротмистр.
      Из освещенного окна ложилась на землю золотая полоса света, и беловатыми клубами оседала поднятая лошадьми пыль.
      – Кто приехал? – спросил голос из раскрытой двери.
      – Гулявин… К командующему, по вызову.
      – Идите сюда!
      Подтолкнул Гулявин ротмистра вперед и за ним пошел в дом.
      В большой поповской гостиной, с выкрашенным желтой лаковой краской полом и плюшевой мебелью, было накурено и душно.
      На столах, на креслах, на полу всюду вперемешку валялись карты, шашки, кобуры, окурки, разбитые тарелки, стаканы.
      На диване согнувшись спал толстый человек и заливисто храпел.
      Двое сидели за столом и играли в шашки. При входе Гулявина оба повернулись к нему:
      – Здорово! Пожаловал? А кто с тобой? Гулявин оглянулся.
      – А это пленное благородие! К командующему привез. Доложите командующему!
      – Чаю не хочешь?
      – Потом!
      Один из игравших открыл дверь в соседнюю комнату:
      – Товарищ Корняков! Гулявин приехал!
      – Пусть идет!
      Гулявин снял бескозырку и бросил на стол. Ротмистр взволнованно оправил пояс на френче.
      – Ты не тянись! Он, брат, не Корнилов. У нас попросту, – и шагнул вместе с ротмистром в кабинет.
      Командующий сидел на столе, свесив ноги, и диктовал примостившемуся сбоку секретарю приказ.
      Поднял на Гулявина веселые, круглые, немного усталые от постоянной бессонницы глаза, насмешливые и умные.
      – А, товарищ Гулявин! Молодцом! Быстро!
      – Я не один, товарищ командующий Зверя вам привез замечательного. Пьет самогон, как лошадь, и к нам перейти желает.
      Круглые глаза командующего с легкой усмешкой перебежали на ротмистра.
      – Вы кто?
      – Марковского конного дивизиона ротмистр Лучицкий.
      – Сдались?
      – То есть не совсем сдался. Лошадь из-под меня выбили, а потом забрали. Сначала вот он хотел меня в расход списать, а потом предложил перейти к вам Я дал согласие. Может быть, вы мне не поверите. Но я совершенно искренне говорю. На меня можете положиться!
      – Что же, вы изменили свои убеждения?
      – Видите ли, долго об этом говорить. Бывают с людьми странные вещи. Вчера дрался против вас, а вот он сумел меня перевернуть в час времени. Этого не объяснить словами. Перешел-и все. Не угодно – расстреляйте.
      – Ручаюсь башкой, товарищ командующий! Он мне слово дал! Рубаха-парень, хоть и кадет, черти его возьми! Командующий спрыгнул со стола:
      – В расстрелах не принимали участия?
      – Никак нет! В бою многих положил, но я солдат и палачом не был. На это у нас есть специалисты.
      – Хорошо. Отправьтесь к коменданту штаба, скажите, что я приказал поместить вас при штабе. Завтра я поговорю с вами подробно о многом. Тогда увидим!
      Ротмистр поклонился и вышел.
      – Вы почему думаете, Гулявин, что он надежен?
      – А что ж, товарищ командующий? Если человек одним духом столько водки может выдуть и ни в одном глазу, так на него положиться можно.
      – Как? – спросил командующий, и углы его рта запрыгали в сдержанном смехе.
      И рассказал Гулявин, как взяли ротмистра и как он его обратил в советскую веру из кадетов.
      Секретарь катался от хохота по столу, хохотали пришедшие из соседней комнаты, звучно и крепко смеялся командующий.
      – Нет! Вас в агитотдел нужно! Таким способом вы всех кадетов переманите!
      Но сейчас же оборвал смех командующий и сказал серьезно:
      – Вы знаете, зачем я вас вызвал?
      – Нет!..
      – Очень большое дело! Достаньте документы, товарищ Фомин!
      Взял в руки холщовый конверт, туго набитый документами, и продолжал:
      – Дело такое. На днях в районе Астрахани захватили поручика Волынского. Ехал от восточной добровольческой группы к Алексееву с широчайшими полномочиями для связи и всякого такого. Ну-с!.. Нужно, чтоб поручик Волынский до Алексеева доехал. И связь держать будет… с нами. Кроме вас, послать некого. Нужен человек стальной и хорошо знающий военные дела Малейшая оговорка – и каюк. Завтра выедете!
      – Здорово!.. Р-работка, киль ей в душу!
      – Что? Неужели не справитесь?
      – Как? Не справлюсь? Это что за слово? – сказал Василий, и на лбу надулась гневная жила.
      – Ну, ну!.. Не злитесь! Валите, выспитесь! С вами поедет еще один человек, тоже с офицерскими документами. Когда получите сведения, которые нам нужны, срочно отправите его обратно, а сами останетесь и будете регулярно давать сообщения. Явки получите. Только будьте чрезвычайно осторожны. Ну, до утра!
      Василий пожал мужскую, твердую руку и вышел во двор. Поглядел на унизанное звездами низкое июльское небо и почесал в затылке. Потом радостно усмехнулся, добрался до тачанки, залез в нее, закрылся буркой и крепко уснул.

      – Потрудитесь обождать минуточку, господин поручик. Сейчас доложу генералу.
      Корнет привычно звякнул шпорами, приподнял красную бархатную портьеру и бесшумно исчез за дверью.
      Василий оглядел блестящую залу женской гимназии.
      Толпились повсюду офицеры в новеньких френчах и погонах, звенели шпоры, гудели голоса.
      Посреди зала стоял сухощавый с четырехугольным лицом генерал и визгливо разносил испуганного офицерика.
      «Ишь как!.. Дисциплина! Погоди, покажем мы вам дисциплину! – яростно подумал Гулявин. – А любопытно, – как это я выгляжу в их благородиях?»
      Рядом стояло трюмо, и к нему подошел Василий.
      В стекле фигура в обтянутом коричневом френче с походным снаряжением, с офицерским «Георгием» в петличке и сияющими поручичьими погонами отразила совершенно чужое лицо, и Гулявину показалось, что это и в самом деле не он.
      Даже неприятно стало на мгновение. Но тотчас же лицо хитро подмигнуло ему и неслышно сказало:
      – Ни хрена, Васька! Не робей! Сами генералами будем! Опять раскрылась дверь, и так же бесшумно вынырнул из нее корнет.
      – Генерал просит вас, господин поручик. Вздрогнул Василий, екнуло сердце, вспомнил все репетиции с командующим: как входить, как держать себя, закрыл на мгновение глаза, пригибаясь под портьерой, и твердым шагом вошел в генеральский кабинет.
      Отпечатывая шаги по ковру, подошел на четыре шага к столу против окна и, остановившись, сказал, отрезая слова:
      – Сто сорок восьмого Каспийского полка, поручик Волынский. Прибыл от командования восточной группы Добровольческой армии к его превосходительству, верховному главнокомандующему, с секретными поручениями и для установления постоянной связи и единства действий.
      Начальник штаба, молодой и надменный генерал, привстал слегка с кресла и протянул холеную, холодную, пахнущую духами ладонь.
      «Надушился, как девка», – подумал Василий.
      – Да, знаю! Мне докладывали. Очень рад, что вы благополучно проскочили фронтовую полосу. Для нас очень ценно установление связи с востоком. Очень жаль, что Михаил Владимирович нездоров и не может вас принять теперь. Я ему докладывал о вас, и он просил передать вам свои лучшие пожелания и сообщить, что он хорошо вас помнит.
      – Кто Михаил Владимирович?
      – Генерал Алексеев, – сказал начальник штаба, удивленно подняв бровь. Ведь вы же служили под его начальством?
      Кабинет потускнел и поплыл в глазах Гулявина, и показалось, что молодой генерал вырос, распух и навалился на него, как гора.
      Но физически ощутимым, страшным напряжением воли сжал загрохотавшее частыми ударами сердце и сказал почти равнодушно:
      – Я, знаете ли, привык называть его «ваше превосходительство», а имени-отчества не знал. На столе задребезжал телефон.
      – Виноват! – сказал генерал. – Алло!..
      И пока разговаривал генерал по телефону, стиснув челюсти, сидел Василий и упорно думал: «Ну-ну… штука… хурды-мурды!.. Как же это наши проморгали. Не могли, сволочи, догадаться, что к Алексееву неизвестного человека не пошлют! Влип… Драла нужно, иначе амба. Ах ты, обормот! Ну погоди же! Подыхать, так с гаком. Высосу сейчас из кадета все, что можно. Лишь бы до вечера ничего не вышло. Передам товарищу вечером все, пусть катится. – А потом сам ходу дам. Не сидеть мне здесь. Хорошо, если выдерусь».
      Генерал положил трубку.
      – Очень извиняюсь! У нас такая спешка!
      – Понимаю, ваше превосходительство. Мне разрешите тут получить у вас справочку по нескольким срочным вопросам.
      И вытащил из кармана лист, на котором записаны были данные командующим вопросы.
      Генерал поморщился.
      – Знаете, я напишу вам записку к начопероду. От него узнаете все. Как вы устроились? В «Бристоле»? Дрянь-клоповник! Переезжайте в «Лондон». Я распоряжусь коменданту. Вечером обязательно приходите в «Grill-Room». Мы там все собираемся. Женщины хорошие есть. Не оскудела еще русская земля. Это у большевиков там – стриженые жидовки только остались, а у нас есть на что посмотреть. И потом, в ресторане свободнее. Можно будет поговорить, – сказал генерал, передавая записку.
      Василий поднялся.
      – Честь имею, ваше превосходительство!
      Генерал опять протянул руку через стол и спросил:
      – Ну, как у вас в восточной группе дела? Много сволочей набили?
      – Набили-то много, да сволочь всюду растет, туды ее в душу! – сказал Василий и сам вздрогнул от сорвавшейся брани.
      Генерал опять удивленно поднял бровь, но ничего не сказал, и Василий вышел из кабинета.
      Генерал внимательно посмотрел ему вслед и взялся за бумаги. Но неожиданно остановился и нажал кнопку звонка.
      На белом лбу генерала прорезалась морщинка, и он застучал пальцем по столу.
      В дверях вырос корнет.
      – Изволили звать, ваше превосходительство?
      – Вот что, – сказал медленно и как бы раздумывая генерал, – тут был у меня поручик Волынский, так вот. Генерал остановился и посмотрел с напряжением на сукно письменного стола, закапанное красными чернилами.
      – Впрочем, нет! Ерунда! Можете идти! – внезапно оборвал он и опять погрузился в бумаги.
      В зале Василий взглянул в бумажку. В ней генерал предлагал начальнику оперативного отдела информировать поручика Волынского, как представителя восточной Добровольческой армии, по всем интересующим его вопросам.
      Отлегло от сердца.
      «Ладно! Что будет, то будет! Пока налево пойду, – сегодня нужно все высосать и переслать. А потом и сам уплыву в кильватер».
      Мимо бежал какой-то адъютант, и к нему обратился Гулявин:
      – Где кабинет начальника оперативного?
      – Налево по коридору, за вторым поворотом, комната тридцать, – бросил адъютант на бегу.
      По чистому коридору, с проложенными половиками, мимо офицеров-часовых дошел Василий до тридцатой комнаты и, проходя, дивился: «Чистота! У нас, поди, окурков бы нашвыряли и всякой блевотины, а тут ни пылинки. Как в церкви. Ну, ни черта! Накладем вам и с чистотой!»
      Начальник оперода гнул мощную спину над картами и планами и искренне обрадовался поручику Волынскому. Можно было оторваться от наскучившей работы и поговорить всласть.
      И засыпал Василия вопросами о восточном фронте, о чехословаках, о полковнике Муравьеве, любезно угощая толстыми папиросами.
      Сидел Василий и врал с три короба, и сам дивился, как хорошо выходит.
      С полковником было легче. Был начальник оперода старый служака из кадровиков, выслуживший горбом полковничий чин, не дурак выпить, и говорить с ним не представляло затруднения – не то что с начальником штаба.
      И когда загибал Василий по привычке словечки, густо хохотал полковник и одобрительно похлопывал по колену поручика Волынского волосатой красной ручищей.
      И в промежутках разговора настойчиво, осторожно и внимательно выведывал Василий все, что было записано на вопросном листке, делая отметки цифр и названий.
      Наконец полковник взглянул на часы:
      – Пора кончать! Голодное брюхо к войне глухо! Хе-хе! Идемте, поручик, обедать Я тут в жидовской домашней столовой питаюсь. Фаршированная щука роскошь! – И полковник в умилении выпустил слюну на потертый френч.
      – Нет, спасибо. Меня ждут! Завтра!
      – Ну, вечером в ресторашку. Небось, Романовский уже приглашал? Обязательно! Там только и отдыхаем!
      Вышли из штаба вместе. Василий позвал извозчика и распрощался с полковником.
      – До вечера! Но завтра непременно вас фаршированной щукой накормлю.
      – Хорошо! Завтра можно!
      И на прощание замахал еще полковник ручкой вслед отъезжающему извозчику.

      В номер гостиницы бурей влетел Василий и бросился к спутнику.
      – Братишка! Пропало дело! Сегодня тикай со всеми манатками!
      – Что?.. В чем дело? – побледнел тот.
      – А такое, брат, дело, что попали мы под лафет. Не догадались наши, а вышла совсем пакость… Дрянь дело. Поручик-то, оказывается, самому Алексееву знаком. Как сказал мне это начальник штаба – ну, думаю, тут мне и крышка. На счастье, сам Алексеев-то болен, и к нему допуска нет. А то сразу бы конец! Сейчас дам тебе все сведения, донесение напишу, и катись ты колбаской сейчас же!
      – А вы, товарищ Гулявин?
      – А я, брат, останусь.
      – Вы с ума сошли! Ведь верная смерть! Командующий не предполагал же такого осложнения.
      – Это я знаю! Но только без приказа вернуться не могу. Потом – пока генерал болеть изволит, мне не страшно. А выздоровеет – так я улизнуть успею. А я еще насосу из кадетов молочка.
      – А я бы все-таки вам советовал уехать.
      – Советовать можешь, а уехать я не уеду! Баста! Сел Василий за стол, достал бумагу и настрочил донесение командующему. Распороли подкладку у френча и зашили в нее вместе с переписанным начисто опросным листом.
      – Ну, вот и готово! Поезжай, голубь! Кланяйся нашим!
      – Товарищ Гулявин! Едем вместе! Ведь бесполезное геройство.
      – Чего?.. Геройство? Слова какие развел! Что ж, я подохнуть не смогу как следует?
      – Но зачем же умирать без толку, когда вы можете еще пригодиться?
      – А кто тебе сказал, что я умирать собрался? Не каркай, – и не подумаю. Еще тебя переживу! Ну, не копайся! Живо!
      Сам проводил Василий товарища до явочной квартиры и попрощался с ним:
      – Скажи командующему, чтоб не беспокоился. Пока страшного нет! – и пошел обратно в гостиницу.
      Вышел на балкон и приказал подать себе самовар. Шумела внизу кипящая людьми улица, под музыку шел какой-то отряд, и всюду на тротуарах толпились люди в офицерских погонах.
      И пока смотрел Василий, грозная и зловещая ярость росла и ширилась в сердце.
      «Слетелись, вороны?.. Летайте, летайте! Недолго вам, чертям, летать осталось! Обскребут с вас перышки!»
      – Самоварчик готов, ваше благородие! – сказал половой, внося самовар.
      Пока пил Василий чай, за дом зашло порозовевшее солнце, побежали косые синеватые тени по улице, расплылись, и за короткими кубанскими сумерками черным звездным бархатом накрыла город ночь.
      И с первыми звездами издалека, с гор, подул холодный, все разрастающийся ветер. Стало холодно на балконе.
      Василий поднялся идти в номер, и в эту минуту резкий шквалистый порыв рванул балкон, вздернул скатерть и свалил стакан.
      И сейчас же засвистал по улице, завывая в верхушках тополей, пригибая их к земле.
      «Штормяга будет ночью», – подумал Василий, входя в номер и зажигая свет.
      Прилег на кровать, но спать не хотелось.
      Вместе с ветром, сухим и холодным, пришла тревога. Чаще стало биться сердце, и тяжело стискивало дыхание, как будто стал твердым воздух и с трудом проходил в легкие.
      Василий встал с кровати и посмотрел в окно.
      По улице несло густую пыль, и тополя страшно и мрачно раскачивались под порывами.
      Василий вспомнил о ресторане.
      «Пойти, что ли? Посмотрю, как офицерня гуляет. Потом же еще чего узнаю. Из пьяного легче вытянуть».
      Он надел фуражку и пристегнул шашку к портупее. Внимательно осмотрел браунинг и положил в карман.
      Пошел к дверям, но вернулся и раскрыл маленький кожаный чемодан.
      Порылся в белье и из-под белья вытащил английскую круглую, всю в шестигранных дольках, похожую на ананас, ручную гранату.
      Вставив в отверстие запальную трубку, подержал на ладони и сунул в широкий боковой карман френча.
      На улице было мало народу. Всех разогнал ветер.
      Спросив у кого-то, куда идти, Василий свернул в переулок, перешел бульвар, и уже издали метнулся ему в глаза ресторан ярким, мертвецки зеленым сиянием ртутных ламп над вывеской: «Grill-Room».
      Поднялся на крыльцо, прошел вестибюль и остановился на пороге зала, ослепленный светом, мельканием людей, оглушенный яростным взвизгиванием скрипок, игравших нахальный плясовой мотив.
      Медленно прошел между столиками, ища свободного места и нерешительно оглядываясь, когда от стены услышал хрипловатый голос:
      – Поручик!.. Поручик!..
      Оглянулся и увидел полковника из оперода, махавшего рукой.
      – Поручик!.. Оглохли вы?.. Идите к нам! Василий подошел к столику.
      – Знакомьтесь! Поручик Волынский! Капитан Одоевцев! Поручик Рыбкин! Прапорщик Селянинов!
      Василий перездоровался с офицерами и сел на предложенный стул, оглядывая ресторан настороженными глазами.
      – Выбирайте, поручик!.. Чего хотите? Какое вино пьете? Сегодня мы угощаем пр-редставителя доблестной братской армии Учредилки.
      Василий взял карточку вин. Редко приходилось ему заказывать вина в ресторане. Пробежал глазами, понравилось почему-то круглое название «Го-Сотерн».
      – Вот! Это!
      – Эге. Поручик у нас барышня!.. Дамское винцо пьет! Нет, голубчик, это не идет. Тогда я сам хозяйничаю. Начнем по русскому обычаю с беленькой, потом винца, потом коньячку, и опять беленькой, и опять сначала.
      Поручик Рыбкин, длинный и унылый человек, с перекашивающим лицо большим шрамом, начал расспрашивать Василия о восточном фронте.
      И снова Василий пошел заливать, как утром полковнику, гладко и хорошо.
      В промежутках разговора выпивал наливаемую полковником водку и с аппетитом ел вкусное что-то, залитое желтоватым острым соусом.
      Визжала музыка, на эстраде жонглировал тарелками эксцентрик с красным носиком и в маленьком, набекрень надетом цилиндре.
      – Слушайте, Рыбкин!.. Бросьте из гостя кишки выматывать. Ему с утра очертело. Веселиться надо! Дело – не волк! Смотрите на эстраду, поручик! Сейчас бабочка вылезет – загляденье!
      Опять взвыли скрипки, и на эстраду легко выпорхнула из-за кулис пышная, розовая, почти совершенно обнаженная женщина в легком голубом газе, залитом сверкающими блестками.
      – Смотрите!.. Смотрите! Бюст!.. А ножки? – шептал в ухо Василию разнежившийся полковник. – Не баба – пирожное! И скажу вам – недорога. Пятьсот целковых! Хотите – познакомлю?
      Василий взглянул и уткнулся в тарелку, куда полковник наложил ему спаржи. Не знал, что делать со спаржей, и стал ловить ее вилкой.
      – Что вы, батенька, делаете?.. Спаржу вилкой?.. Видно, здорово вам мисс Рози в поджилки ударила.
      – Я этой штуки не ел! У нас не растет! – зло сказал Василий.
      – Я и забыл! Вы ведь сибиряк! Ну, выпьем, голубчик, за тайгу – матушку, чтобы в ней все большевики передохли!
      Допивая рюмку, услыхал Василий сбоку шуршание шелка, такое знакомое и дразнящее, что вспомнил Инну Владимировну, и резко повернулся.
      Стояла у столика небольшого роста женщина в испанском костюме, с черной кружевной мантильей на плечах и цветами в волосах, худая и тонкая.
      – Карменсита!.. Садитесь! – сказал, привстав, капитан Одоевцев.
      Женщина легким движением расправила платье и опустилась на стул. Прищурила миндалевидные глаза и посмотрела на Гулявина.
      – Новенький? Откуда достали? – процедила она гортанным голосом.
      – Познакомьтесь. Поручик Волынский! Карменсита протянула тонкую руку для поцелуя, и Василий смущенно поцеловал.
      Женщина блеснула глазами.
      – Не надоело еще пить? Вот люди!.. Скоро вас в психическую отвезут?
      – На наш век хватит, – ответил Одоевцев, – лишь бы в психической вас можно было найти, а там море по колено!
      Она опять повернулась к Гулявину:
      – Вы откуда? Из Сибири?.. Далеко! У вас лицо хорошее, не пропитое!..
      Но прежде чем Василий ответил, у стола появился тоненький, очень красивый офицер в щегольской черкеске. Его встретили дружными возгласами:
      – Князь!.. Душка!.. Откуда? Какими судьбами?
      – С фронта только что… В отпуск.
      – Садись, садись. Рассказывай!
      Офицер сел против Карменситы и закурил.
      – Что ж рассказывать?.. Особенного ничего!.. Скука! Вот разве в Тихорецкой удовольствие было, – выпуская дым из мягких розовых губ, сказал он неторопливо, приятно грассируя.
      – Ну?
      – Взяли мы ихний санитарный транспорт, а там девчонка, сестра милосердия. Завзятая большевичка! Из вагона по нашим шпарила. Но хорошенькая, как чертенок. Лет семнадцати. Ну, привели ее ко мне… Я говорю: «Жаль мне вас, мадемуазель, на тот свет отпустить такой юной и не познавшей высоких наслаждений нежной страсти». – «Я вас не понимаю», – говорит. Ну, я ей объяснил так, жестами. Так она мне в лицо плюнула. Ну, естественно, позвал казачков, приказал ее разоблачить, привязали к кровати, и через нее целый взвод пропустил. Познала в избытке.