Его прерывает телефонный звонок. Раиса снимает трубку:

– Слушаю… Здравствуйте… Да вы скажите толком: машину-то мою нашли?!.. – И тянет разочарованно: – А-а… Да, я почти не бываю дома… Опознать толстяка?.. Еще бы, конечно, опознаю! Теперь убедились, что он за фрукт? А то я у вас была мнитель­ная!

– Арестован или нет? – взволнованно подсказывает ей Цара­пов.

– Скажите, он арестован?.. – И, глядя на вора, отрицательно качает головой. – Ладно, приеду, – без энтузиазма заканчивает она разговор.

– Непонятно, зачем тебя вызывают, – в сомнении произносит вор.

– Почему? Все-таки улика – я его видела у Молоткова.

– Какая улика, Раиса: автомобилист заехал к автомеханику! Недаром тебя прошлый раз отправили ни с чем. Если теперь за тебя хватаются как за соломинку, значит, на Петровке вообще ничего нет! Попугают его и отпустят.

– А я расскажу, что узнали мы!

– Как с одним приятелем лазили в гараж? Как смотрели в трубу? Довольно комичные обстоятельства. И ничего нельзя доказать.

– Я совершенно не понимаю, что же ты мне советуешь!

– У меня свой план. Поехали. – Он надевает пиджак. – Растолкую по дороге.

Процедура опознания происходит в кабинете Знаменского. Зло посмотрев на Пузановского, сидящего между двух других мужчин, Раиса говорит:

– Никого из них не видела, не знаю и знать не хочу!

Знаменский с любопытством прищуривается, но протягивает ей авторучку и показывает, где расписаться. Она поспешно ставит росчерк в протоколе и выходит, еле пробормотав: «До свидания». Расписываются и покидают кабинет остальные участники опоз­нания. Знаменский нажимает кнопку вызова конвоя.

Пузановский отдувается и вытирает лоб.

– Ну все наконец?

– Да, – дежурно улыбается Пал Палыч. – К сожалению, пришлось… некоторые формальности… – Он делает неопреде­ленно-извиняющийся жест, не желая вдаваться в какие-либо объяснения по поводу Раисы. – Сейчас придет конвой, у вас ведь вещи в КПЗ, там оформят освобождение, – и начинает сосредо­точенно отыскивать что-то в настольном календаре.

От дальнейшей беседы Знаменского избавляет конвоир. Пуза­новский прощается и радостно топает в коридор. А Пал Палыч набирает номер на внутреннем аппарате:

– Можешь заходить.

Секунды через две входит Томин.

– Как?

– Узнала. Но не опознала !

– Весьма странно…

– Ладно, об этом потом. Пузановский пошел собирать вещи, так что тебе надо поспешить… – Знаменский кладет ему руку на плечо. – А в спешке как-никак легче пережить огорчение.

– Что еще, Паша?

– Вчера без тебя упустили Царапова.

Томин отзывается скорбным стоном.

– Теперь все, прости-прощай! Уехал…

– Ничего не попишешь… Беги, брат, освобождайся.

…Коридор перед камерами КПЗ.

Лязгают двери, выпуская Пузановского и Томина. Дежурный официально объявляет Томину:

– Как лицо без определенных занятий и места жительства, вы на первый раз предупреждаетесь. В дальнейшем будете привлече­ны к ответственности… Работать устраивайся, ясно?

– Очень ценная мысль, – замечает Томин.

…И вот уже оба освобожденных усаживаются за столик в пив­ном баре.

– Все нутро ссохлось! – говорит Пузановский.

– Придется тебе угощать меня в долг. Из-за ментов без копей­ки остался, – вздыхает Томин.

– Отобрали? – в голосе Пузановского недоверие: он ведь присутствовал при освобождении Томина, а при освобождении возвращают все отобранное.

– Здрасьте! – вытаращивается Томин. – Да я ж их сбросил! Зачем же я, по-твоему, зайцем скакал?!

Пузановский слушает, туго соображая.

– Правда, не понял? Я же шел колеса покупать, башка! С толстой мошной! Вот если бы мы с ней влипли – рассказывай тогда про валидол!

– Не сообразил, – признается Пузановский. – А чего ты обострял: бесфамильный, неграмотный?

– За алименты я в розыске, – понизив голос, жалуется Томин. – Две бабы, как акулы ненасытные. Хорошо, в загсе пальцы не катают…

– Ну, ты гусь! – благосклонно улыбается Пузановский.

– Поневоле станешь. Как бы можно жить, если б никто не мешал!.. А как мы с тобой дальше? – закидывает удочку Томин.

– Деньги-то… сегодня нет – завтра будут. А вот ты теперь чем торгуешь?

– Сегодня нет – завтра будет. – Пузановский опускает круж­ку. – Есть хочу! – обнаруживает он и ужасается. – Я ж с утра не ел с этой катавасией! – и вскакивает…

Гонимый зверским аппетитом, Пузановский рысит к своему подъезду и вдруг натыкается на поджидающую его Раису.

– Это… вы? – спрашивает он.

– Нам надо немедленно поговорить, – произносит Раиса заготовленную фразу.

Тот сглатывает слюну и кривится. Настолько поглощен мысленным перебиранием своих съестных припасов, что воспринима­ет ее прежде всего как препятствие на пути к холодильнику.

– Ладно, пошли… – Он первым устремляется в подъезд.

Пыхтя и путаясь в связке ключей, отпирает Пузановский три замка.

– Давай, давай! – торопит он, впуская Раису в квартиру: что ему бояться какой-то шалой девчонки? – Подыхаю с голоду.

В передней нога об ногу скидывает ботинки и влезает в шлепан­цы.

– Ффу! – секунда блаженства. – И какой у нас будет разговор? – с долей игривости он подхватывает Раису под локоток и увлека­ет к двери в комнату.

– Де-ло-вой! – отвечает оттуда жесткий мужской голос.

Это говорит развалившийся в кресле вор.

– Сугубо деловой, – повторяет он. – Про деньги.

Пузановский злобно и ошарашенно крякает. Смысл появления Раисы был ему понятен с первого мгновения: станет чего-то клянчить и добиваться. Но она, оказывается, еще мужика раздобыла в подмогу! Пузановский переводит взгляд с вора на Раису и обратно, оценивая их возможную опасность. Раису он помнит по встрече у Молоткова и дальнейшему разговору в машине: она из порядочных. А мужик… руки лежат спокойно и расслабленно на подлокотниках, длинные ноги в элегантных туфлях вытянуты поперек комнаты… не делает попытки отрезать хозяина от выхо­да… вообще не делает ни единого движения… рассчитывает взять «на голос».

Пузановский оглядывается на дверь, снова на Царапова. Голод – плохой советчик. «А, пропади они пропадом!» – решает он и направляется мимо вора в комнату, где стоит холодильник. Пуза­новский алчно извлекает из него гору снеди, которую тут же начинает уминать, заливая пивом.

Вор, прихвативши кейс, входит следом.

– Поскольку это надолго, – говорит он, разумея затеянную трапезу, – параллельно будем беседовать. А девушка пока полис­тает журнальчики. Вон, – указывает он Раисе, – всякий зарубеж. Хозяин разрешит?

Пузановский молча жует.

– Я спросил: хозяин разрешит?

– Только пускай там больше ничего не трогает, – неприязнен­но бормочет Пузановский.

– Там больше ничего и не нужно, – усмехается вор и плотно затворяет за собой дверь.

– Ты кто… длинноногий?

– Работа у меня такая: когда кому чего не отдают, то зовут меня. Вышибать.

– Уж сразу вышибать… – Пузановский видел в жизни всякое, сам проделывал всякое и паниковать не расположен. Да и еда успокаивает. – Сколько ж ты, интересно, просишь и за что? – пренебрежительно осведомляется он.

– Прошу?!.. Слушай, толстомясый! Не держи меня за фраера. Видно, с нервов да с голодухи не все сечешь. У тебя в двери сколько замков? Три. Может, ты мне ключи давал?.. То-то и оно: разговор будет серьезный.

Пузановский начинает жевать медленнее. Шут побери, недоо­ценил он этого типа. Вон как оскалился! А Царапов снова пере­ходит на корректный, но непререкаемый тон:

– Девушке вернешь стоимость «Жигулей-шестерки», плюс мои десять процентов как посреднику. Плюс за «Волгу», которую твои молодчики увели. У моего друга, между прочим.

– Какие молодчики? Чего увели? – брюзгливо отпирается Пузановский.

Раиса в дальнем углу проходной комнаты украдкой звонит:

– Татьяна, мы на месте… Я не могу громче. Мы где надо, поняла? Начали разговаривать. Да… Да, пожелай удачи… Я поз­воню сразу… Наверное, через полчаса. От силы час. Целую.

– Так ты, значит, отказываешься платить? – изумляется Царапов.

– И что тогда?

– Девушка пойдет на Петровку.

Пузановский фыркает и набивает рот.

– И кое-что порасскажет. – Вор достает блокнот, листает. – К примеру, про черную «Волгу», номер 25-28 МНФ, с шипованной резиной. И как ты расплачивался со своими хмырями на стадио­не. Сидели на солнышке, ты изволил апельсины кушать. (Челюс­ти Пузановского почти замирают.) Автомеханику тот раз ничего не досталось, верно? – подмигивает довольный Царапов. – А обмывали вы это дело в «Арагви». Еще чем-нибудь развлечь? – Он перекидывает странички, словно выбирая отдельные сведе­ния из массы записей. – Сказать, кто из твоих живет на Краснофлотской, пятнадцать? Могу. Могу даже описать блондинку в зеленом, которая была у тебя прошлую субботу. Короче, полное досье. – Вор захлопывает блокнот. – Сядешь, Иван Данилыч, на казенные хлеба. Прощай ветчина, прощай пиво!

Старый верный способ: назвавши два-три факта, создать впе­чатление, будто знаешь все.

– А поскрести под твоих уголовничков – там, пожалуй, и на высшую меру… – Это он добавляет уже для довершения эффекта, не подозревая, сколь опасной окажется для них с Раисой брошен­ная наобум фраза…

А Раиса сидит как на иголках с пестрым журналом в руках. Не до картинок ей. Она твердо обещала не вмешиваться… но что происходит? Удастся ли Глебу прижать «бегемота»? Сюда долетают лишь отдельные слова, и ничего непонятно. Не вытерпев, она тихонько снимает туфли, на цыпочках подбирается к двери, при­никает к ней ухом. И слышит голос Пузановского:

– Пятьсот.

Царапов смеется.

– Ладно, тыщу. Но последнее слово. Все!

– Да я уже девять взял, хозяин! – веселится Царапов, похло­пывая себя по карманам. – «Стихи о спорте», издание второе.

Пузановский вскакивает, бросается к шкафу, хватает книгу в жестком переплете, открывает: листы ее склеены в плотную массу, и в ней вырезано «помещение», так что книга представляет собой коробку-тайник. Пустой тайник.

– Ворюга! – задушенно вскрикивает Пузановский и вне себя замахивается на вора «Стихами о спорте». Ребром ладони тот бьет его по запястью, книга отлетает, а Пузановский, постанывая, трет ушибленную руку и повторяет в бессильном бешенстве:

– Ворюга… ворюга…

– От ворюги слышу, – цедит Царапов. – Остальные ты мне выложишь сам из-под ковра… – Он вдруг видит лицо Раисы, шагнувшей в комнату. И такое на этом лице выражение, что его будто ледяной водой окатывает. Она слышала? Она поняла?

– Зачем ты сюда… – бормочет вор растерянно. – Мы ведь договорились…

– Глеб! Ты рылся в его вещах? – а глаза просят: опровергни!

Пузановский улавливает какую-то несработанность, разногла­сия парочки и тотчас же пользуется этим: он толкает Раису на вора, выскакивает за дверь, захлопывает и запирает ее снаружи торчащим в замке ключом.

Вор подхватывает Раису, та отшатывается и спрашивает свое:

– Ты рылся в его поганых вещах?

Она почти не замечает проделанного Пузановским фокуса, ей сейчас всего важнее ответ Глеба. И ему в этот момент всего важнее оправдаться. Он лишь мельком оборачивается на щелчок замка. Исчезновение Пузановского даже на руку: легче врать.

– Я же тут долго сидел… перебирал от скуки книги и вот, – он поднимает «Стихи о спорте», показывает Раисе тайник. – Тут он прятал деньги.

– И ты взял?

– Тебя шокирует, что без спросу? – Царапов постепенно овладевает собой. – А разве твой «жигуль» не угнали без спросу?

– Чем же ты тогда лучше них!

Пока они выясняют отношения, Пузановский, навалившись всей тушей, медленно, но упорно двигает массивный шкаф. Шкаф без ножек и по толстой ворсистой обшивке ползет почти без шума…

Между Цараповым и Раисой соотношение сил уже отчасти изменилось, женщина несколько сбита с толку.

– Но ты же говорил, «мужской разговор»!..

– И как это тебе рисовалось?

– Что ты припугнешь его нашими сведениями… Может быть… набьешь морду…

– Две уголовные статьи. Шантаж и нанесение телесных пов­реждений. Это тебя устраивало!

С концом его фразы совпадает тяжелый бухающий звук – шкаф доехал и уперся торцом в дверь.

– Чем-то задвинул, сволочь! – определяет вор и мигом собира­ется в кулак. Запертый замок был в его глазах пустяком, паничес­ким жестом Пузановского. Дверь, припертая шкафом, свидетель­ствует, что тот что-то задумал. «Будет вызывать своих субчиков! – понимает вор и взглядывает на часы. – Ближе всех живет длин­ный блатняга. Сколько оттуда езды? Минут двадцать пять, не больше. Значит, через двадцать нас тут быть не должно. Но пустой я не уйду!»

Пузановский унес телефонный аппарат на длинном шнуре в кухню, чтобы не слышно было, и там, конечно же, названивает:

– Лешу, пожалуйста… А куда – не сказал?

В досаде разъединяет и набирает снова:

– Можно Юру?.. А где он?.. Если вернется, пусть сразу позво­нит Пузановскому! Алло, Молоткова позовите!.. Плевать, что занят, у него дома ЧП! Борис?.. Бросай все к чертям – и ко мне в пожарном порядке, понял?.. А где Лешка с Тыквой, не знаешь?.. Точно?!.. Ну, жми! Скорей!

Следующего номера Пузановский на память не помнит и лихо­радочно роется в блокноте.

– Извините, у вас, говорят, Леша с Юрой… Если можно… Леша?.. Наконец-то! Леша, ты мне с Тыквой – позарез… И срочно!.. Постарайся, хорошо?

Отдуваясь, Пузановский кладет трубку.

– Хоть поесть нормально, – говорит он, утирая лоб.

А вор, свернув ковер перед диваном, отковыривает стамеской паркетины, маскирующие главный тайник Пузановского. Под паркетом открывается небольшая металлическая плита. Вор пытается нащупать секретный запор.

– Во что я ввязалась! – бормочет Раиса. – Во что я ввяза­лась?!..

Металлическая крышка откинута, тайник являет взору свое набитое деньгами нутро. Вор раскрывает на полу кейс. На верхней крышке его прикреплены изнутри петли для подзорной трубы, крепкого ножа, каких-то длинных не то пассатижей, не то щипчи­ков и небольшого изогнутого ломика, традиционно называемого «фомка». В пустую петлю он вставляет стамеску и принимается за деньги. Пачки крупных купюр быстро и плотно ложатся в кейс.

Царапов с торжествующей и какой-то пьяноватой улыбкой вскидывает глаза и видит на лице Раисы глубокое отвращение.

– Дорвался и не можешь остановиться?

– А по-твоему, оставить этим бандитам? – хитрит он. – Лишнее сдадим в милицию, там разберутся.

Пузановский снимает с плиты большую сковородку с яични­цей, режет хлеб, достает пучок зеленого лука. Наливает себе стопку водки. Из комнаты доносятся приглушенные удары.

– Бейся, длинноногий, бейся, – злорадно усмехается Пузанов­ский и чокается с бутылкой.

Яростно, смаху бьется Царапов плечом в дверь. Дверь понемногу поддается – в щель уже всунуты паркетины, и Раиса держит наготове следующие. Удар… удар… – и втискивается пятая до­щечка. Оба не разговаривают и не смотрят друг на друга, но опять заодно. Куда Раисе деваться, надо выбираться из западни.

Пузановский с недожеванной былинкой лука в руке входит в комнату. На лице издевка, пока он не замечает угрожающей щели. С утробным рыком Пузановский упирается в шкаф и перебирает ногами, пытаясь вернуть его на прежнее место. Это не удается, дощечки вставлены не зря (а ему за торцом не видны).

Сантиметр за сантиметром шкаф наступает на Пузановского, а тот смотрит на часы, оглядывается, хватается еще за какую-то мебель, не зная, что предпринять. Но он все-таки додумывается. Спешит в прихожую и возвращается с железным костылем и молотком. Он забьет костыль в пол перед шкафом и тем застопо­рит его движение.

При такой комплекции приходится опираться о стул, чтобы присесть или стать на колено. Кряхтя и постанывая, он проделы­вает это, прилаживает костыль и уже заносит молоток – но раздается спасительный звонок в дверь.

Звонок останавливает и Царапова. Он слышит радостные воз­гласы Пузановского и отвечающие ему мужские голоса. Это по­доспели Печкин с Тыквой. Еще бы пяток минут – и вырвались! А что теперь?

– Ты очень удачно прервала наш тет-а-тет с хозяином, – зло говорит он Раисе. – Теперь их трое. – Он отходит от двери, убирает ненужный ломик в кейс и по привычке тщательно запирает замки.

Татьяна, подруга Раисы, смотрит на часы и томится ожидани­ем. Трещит телефон, она радостно хватает трубку, но…

– Нет, вы не туда попали.

По городу, обгоняя всех, кого можно, едет злой автомеханик. Чуть не на середину проезжей части вылезает «голосующий» парень и показывает пальцем по шее – дескать, позарез. Обог­нуть его трудно. Молотков притормаживает и кричит:

– Следующий раз подвезу – на тот свет!

– Поподробней, – тихо говорит Печкин Пузановскому. – Что насчет высшей меры?

– Да так, сболтнул.

Печкин обменивается взглядом с Тыквой.

– Мочить! – скор на решение Тыква.

– Сдурел? – ахает Пузановский. – Отбить гаду печенку, заб­рать все и выкинуть. А ей пригрозить – и вся любовь!

– Легко живешь, – роняет Печкин.

А Тыква вносит ясность:

– Мы тут одного «шашлыка» в речку уронили.

У Пузановского сразу одышка и сердцебиение.

– Уголовник! – сипит он. – Учтите, я за вас не отвечаю!

– Да он, Пузо, к тебе шел, – сообщает равнодушно Печкин. – Тебе деньги нес. Так что, вроде и ты причастен…

– Мочить их! – радостно трепещет Тыква. – Мочить!..

Это сказано уже достаточно внятно, чтобы Царапов услышал и – в противоположность Раисе – понял.

– Что могут с нами сделать? – спрашивает Раиса, уловив его реакцию.

– У меня есть нож, – говорит он после паузы. – Но я не пробовал его на людях.

Раиса зябко передергивает плечами:

– Надо позвать на помощь! Кругом же народ!

– С двенадцатого этажа ори – не ори… – он направляется к окну.

– Глеб… Все-таки кто ты такой? Эти инструменты… и вообще все… Что это значит?!

Перегнувшись наружу, вор осматривает стену. С отчаяния бьет кулаком о подоконник.

– Ни трубы, ни карниза, ни балкончика! Гладко. Сволочи!.. Экономят все!..

Он оборачивается к Раисе:

– Кто я? – И вдруг его прорывает: – Ошиблась ты со мной, Раиса! Я же вор! Квартирный вор. Как ты не догадалась? По-староблатному – домушник! Спрашивала, чем я лучше них? А ничем! Только вид поприятней. А Пузановского я наколол рань­ше тебя. Ты со своей слежкой мне поперек горла была, я бы его давно обчистил!.. Что так смотришь? Мразь я для тебя, да?

Он извлекает из холодильника бутылку пива, откупоривает, пьет из горлышка. Допив, отбивает дно бутылки о батарею (на худой случай тоже оружие). Осколки он загоняет ногой в угол, расчищая поле боя. Раиса сидит на диване, окаменев.

– Тебе бы только дорваться до мокрого! – шипит Пузановский на Тыкву. – Откуда ему про «шашлыка» знать?!

– Откуда про остальное? – возражает Печкин. – Ты, слушай, отнесись трезво. Если сгорим – и впрямь вышка!

– Леша… Но не здесь же… не у меня… – слабеет Пузановский перед властностью Печкина.

– А где? Потом вывезем.

Вор отходит от двери – слушал и основное из разговора шайки расслышал хорошо. Раиса занята другими мыслями.

– Какая подлость… – говорит она. – Использовать меня для своих целей!

– Ну уж тебе я не хотел ничего плохого. И деньги на машину отдал бы до копейки, клянусь!

– Да будь они прокляты, эти деньги! Будь они прокляты! – Раиса вскакивает вне себя и с размаху швыряет кейс в окно.

Царапов даже не шевельнулся, чтобы ее удержать.

– Думаешь, крепко меня наказала? Я уже наказан крепче некуда.

Раиса, не вслушиваясь, срывается к двери, начинает бараба­нить:

– Откройте!.. Негодяи!.. Немедленно откройте!.. Вы за это ответите!..

Под дверью слышится хихиканье Тыквы.

– Люблю, когда кошечка такая нетерпеливая! Чуток еще обожди.

Раиса падает на диван и рыдает.

– Ну не плачь… тише… Не доставляй этим гадам удовольст­вие… Давай поговорим по-человечески. Почему ты босиком?

– С тобой? О чем мне с тобой говорить?!.. Я думала: встретила настоящего человека! А ты… Ты же меня обокрал хуже, чем они!

– Дорого бы я дал, чтобы мы с тобой не встретились… Я должен быть один. Не застревать, ни за что не цепляться. Мне привязы­ваться нельзя! Ни к чему, ни к кому!..

– Зачем вы мне сказали, кто вы такой? – спрашивает Раиса после молчания.

– Не знаю… Наверно, приходит момент, когда хочется сказать правду…

В смежной комнате Печкин разливает водку, Пузановский бессильно расплылся в кресле, а Тыква мечтательно играет но­жом, поставя его острым концом на палец и ловко удерживая в вертикальном положении.

– Немножко выпьем за благополучное окончание! – Печкин вручает стопки Пузановскому и Тыкве:

– Пусти меня вперед! – просит его Тыква. – Раз, раз – и иди руки мой! – делает он выпады ножом.

– Зачем в комнате сырость?! Врубим музыку погромче, и ты, Пузо, ее вот так – оп! – показывает, как следует придушить Раису. – И в ванну. А мы отключим его.

– Он здоровый! Он мне чуть руку не перешиб! – хнычет Пузановский.

– Поимеем в виду.

– Леша, я не могу! Ну почему я, Леша?.. Это вообще Борис виноват! С него все пошло! Вот приедет и пускай он, пускай он! Это ж он нас подвел! А я не умею!..

– Учиться надо, – мерзко ухмыляется Печкин, но, видя, что Пузановский ненадежен, решает: – А, ладно, пять минут не расчет, ждем механика. Ему полезно.

Все же есть передача мыслей на расстояние: Татьяна в мучи­тельной тревоге. Нет, больше ждать невозможно! Она набирает ноль два. Ей отвечают: «Дежурный по городу слушает».

– Я вас умоляю, как мне позвонить следователю Знаменскому на Петровку? Это страшно срочно, это по его делу!..

Знаменский с трубкой в руке слушает, что рассказывает ему Татьяна.

– Секунду, – говорит он и набирает внутренний номер. – Саша, безумный день не кончился. Пробегись до моего кабинета. – И снова Татьяне. – Как вас зовут? Адрес?.. Слушаю дальше.

Татьяна тараторит в трубку:

– Надо срочно что-то делать! Она давно должна была позво­нить! Я чувствую, что с ней худо!.. Как давить на Пузановского? Сейчас объясню. Они собрали улики… Это трудно по телефону, но, в общем, у Раисы есть факты… Да, мне известно. Это тот, с которым она пошла… Глеб… Он подбил ее отказаться на опознании… Он?.. Я толком не знаю, они с неделю как познакомились…

Во время разговора в кабинет Знаменского входит Томин. Пал Палыч прикрывает ладонью трубку и объясняет:

– Глазунова с неведомым человеком отправилась выколачи­вать деньги из Пузановского.

– А, что б ее!

– Не волнуйтесь так, мне надо понять, в чем дело, – говорит Знаменский в трубку. – Скажите, факты, которыми собирались давить… хорошо, назовем «мужской разговор»… эти факты дейст­вительно могли напугать Пузановского?.. Понятно… Да-да, мы примем меры! – Пал Палыч кладет трубку, и они с Томиным глядят друг на друга, взвешивая услышанное.

– Так или иначе, надо вмешиваться.

– Да, – соглашается Томин. – И, может быть, минуты дороги. Это такая братия!

– Я звоню дежурному по городу, чтобы ближайший патруль прорвался в квартиру. А ты, Саша, звони Пузановскому и расшифровывайся!

– Еще утром мы завязывались в три узла, чтобы его отпустить! – восклицает Томин, однако Знаменский уже соединился с де­журным, и Томин берется за городской телефон:

– Иван Данилыч? По вопросу твоей жизни и смерти! На проводе брюнет, с которым тебя сегодня задерживали! Слышу голоса, шум… Драка? Двое чужих пришли права качать. Верно?.. Помолчи! Я дело говорю! – Он переходит на жесткий тон. – Слушай внимательно! Я – не Неизвестный, а майор из уголовно­го розыска! Квартира окружена. Не набирай себе лишних статей! Я тебя предупредил, ты понял? За все будешь отвечать первый! Скажи своим, чтобы я слышал: «Ребята, все, мы засыпались!..» Громче: «Ребята, мы засыпались, милиция!» Вот так, молодец. Не вешай трубку! Я тебе в порядке исключения разрешу взять в камеру побольше колбаски… (Томин старается удержать Пузановского у телефона, чтобы хоть так отчасти контролировать ситуацию.)

Бывший на связи с дежурным Знаменский сообщает:

– Патруль подъезжает.

– Сейчас позвонят в дверь, – окрепшим голосом говорит Томин в трубку. – Открыть немедленно! И не вздумайте сопро­тивляться!

Знаменский и Томин выскакивают у дома Пузановского и спешат в подъезд мимо милицейской машины.

А в квартире, в первой комнате, под наблюдением милиционе­ров все, кроме Раисы, стоят лицом к стене с заложенными за голову руками.

– Товарищ майор, застали форменную поножовщину, – док­ладывают Знаменскому.

– Разберемся, – говорит он и подходит прежде всего к Раисе.

По разгрому вокруг можно судить, что звонок Томина был более чем своевременным: шкаф от двери в смежную комнату отодвинут, там виден сломанный стул, ковер комком сбит в угол, на полу разные неожиданные предметы.

В первой комнате беспорядка меньше, но и тут валяется поче­му-то затоптанное полотенце, кресло лежит на боку, подмяв под себя туфли Раисы. На столе два ножа – Тыквы и Царапова.

Не лучше выглядят задержанные. У Печкина оторван рукав пиджака и подбит глаз, у Тыквы по лицу размазана кровь, у Царапова на груди остались лишь клочья от рубашки и майки; автомеханик всклокочен, на щеке багровый подтек. Только на Пузановском не заметно следов борьбы; видно, он уклонился-таки от свалки – потому и трубку снял.

– Вы спасли мне жизнь, – говорит Раиса. Она стоит босиком, опершись о стол, и ее сотрясает то ли дрожь, то ли сухое, без слез рыдание. – Извините за опознание…

– Об этом позже. – Знаменский поднимает кресло и жестом предлагает ей сесть.

Раиса садится, машинально надевает туфли.

А Томин обходит задержанных и каждому достаются наручни­ки.

– Фасадом попрошу, – говорит Томин, трогая за плечо Тыкву. – А, Юрочка! Недолго на свободе погулял.

– Зато душу отвел! – вызывающе ощеривается Тыква и при­вычно подставляет руки для металлических браслетов.

Автомеханик, увидя наручники, неумело протягивает перед собой ладони.

– Ага, мастер – золотые руки… – Томин качает головой. – Привет, Иван Данилыч! Вспоминай скоренько, где сбережения. Придут понятые – начнем обыск. А добровольно выданное зач­тется на суде как вид раскаяния.

– Нечего мне выдавать, – жалобно отвечает Пузановский. – Все выгреб! Вот тот… длинноногий… – Голос его пресека­ется, и он всхлипывает, будто карикатурный обрюзгший младе­нец.

– Неужели все? – весело удивляется Томин. – Так облегчил нам работу? – и он смотрит в спину вора с любопытством.

– Повернитесь! Ба!.. – ахает Томин. – Ца-ра-пов!.. Вот так встреча! По всем разумным расчетам, вы должны подъезжать к Батуми или Норильску!

Однако вор не расположен беседовать. Он протягивает Томину руки как что-то ему самому теперь не нужное, но даже не смотрит на инспектора и следователя.

Не «подыграл» он им, даже подпортил торжество тем, что как-то не отреагировал на поимку. И Знаменский с Томиным взгля­дывают в сторону Раисы: что свело эту женщину с Цараповым в дикой авантюре?

То ли от мимолетной своей задумчивости, то ли от жалкого вида Печкина Томин обращается к нему иным тоном, чем к другим.

– Эх, Печкин, Печкин! – только и произносит он, но звучит это обвиняюще.

Печкина словно током бьет от тона инспектора, от щелканья наручников.

– Что Печкин? Что Печкин? Все на меня? Я хуже всех?!

– Тихо, задержанный! – подает басистый голос ближайший милиционер.

– Начальник! – Печкин вдруг валится перед Томиным на колени. – Я первый признаюсь! Я первый! Про всех расскажу! Про Пузо расскажу! Про Самородка расскажу! Убить хотели, все признаю! Виновен… Не хочу вышку… Простите… Только жить!.. А-а-а… Все скажу! Кого в речку бросили, скажу!..

Прошло несколько месяцев. В кабинете Знаменского заканчи­вается очная ставка между вором и Шариповым – завмагом, которого он когда-то обворовал, притворившись вершителем правосудия. Ситуация парадоксальная – преступник уличает потерпевшего.

– Никакого ареста я не пугался! – Шарипов демонстрирует дутое негодование. – Как вы даже можете верить?! Этому прес­тупнику!

– Вопрос, собственно, не в том, чего вы там пугались или не пугались, – со скрытым юмором говорит Знаменский. – Была ли кража и признаете ли вы своими перечисленные Цараповым ценности?

– Да откуда у меня такие деньги… такие вещи! Ну вы сами подумайте! Просто смешно! – через силу смеется Шарипов.

– Итак, записываем в протокол, что от вещей вы отказались?

– Минуточку… – в смятении бормочет Шарипов, и рука его непроизвольно дергается вперед, чтобы остановить занесенную над протоколом авторучку. – И… что с ними будет?

– Как бесхозные поступят в государственный доход.

Гримаса страдания искажает черты Шарипова. Второй раз он утрачивает кровное добро, которое уже было горько оплакано!

Но страх все же пересиливает жадность:

– Отказываюсь… Не мои.

Знаменский ногтем отмечает место в протоколе:

– Подпись. – Шарипов расписывается. – Пропуск.

Идя к выходу, Шарипов невольно описывает дугу, стараясь держаться от Царапова подальше. У двери оборачивается и видит его издевательскую усмешку.