I

— Огюст, пригласите господина Ленормана.

Швейцар вышел и несколько мгновений спустя ввел начальника Сюрте.

В просторном кабинете министерства на площади Бово восседали три важных лица: знаменитый Валенглей, тридцать лет возглавлявший партию радикалов, в то время — председатель Совета Министров и министр внутренних дел, господин Тестар — генеральный прокурор и префект полиции Делом.

Прокурор и префект не поднялись со стульев, которые занимали в течение своего долгого разговора с председателем Совета Министров; но сам хозяин кабинета встал и, пожав руку шефу Сюрте, сказал ему самым сердечным тоном:

— Без сомнения, дорогой Ленорман, вы знаете причину, по которой я попросил вас прийти?

— Дело Кессельбаха?

— Да.

Дело Кессельбаха! Мало кто не помнит не только эту трагическую историю, хитросплетения которой я тоже пытался распутать, но и подробные перипетии драмы, которая взволновала всех за два года до войны. Мало кто не помнит также необычайное волнение, которое она вызвала во Франции и за пределами Франции. Тем не менее, помимо тройного убийства, совершенного при таких таинственных обстоятельствах, помимо безмерной гнусности этой бойни, помимо всего, было обстоятельство, которое особенно потрясло общественное мнение — новое появление, можно сказать — воскресение Арсена Люпэна.

Арсен Люпэн! Никто ничего не слышал о нем вот уже четыре года, после его невероятного, неслыханного приключения, связанного с Полой Иглой, после того дня, когда он на глазах Шерлока Холмса и Исидора Ботреле скрылся во тьме, унося безжизненное тело той, которую любил, сопровождаемый своей старой кормилицей, Викторией. С этого дня большинство считало его погибшим. Такова была версия полиции, которая, не находя следов своего противника, решила его просто похоронить.

Многие, однако, полагали, что он спасся, ведет мирное существование доброго буржуа; другие считали, что он, сраженный горем, укрылся от мира в монастыре траппистов.

И вот он возник опять! И вот он возобновляет беспощадную войну против общества! Арсен Люпэн снова стал Арсеном Люпэном, фантазером, недосягаемым, дерзким, гениальным Арсеном Люпэном!

Но на этот раз раздался всеобщий крик ужаса. Арсен Люпэн совершил убийство! И дикость, жестокость, безграничный цинизм этого злодеяния были так велики, что в единый миг легенда о симпатичном герое, рыцарственном авантюристе, при случае — чувствительном, уступила место новому образу — бесчеловечного, свирепого и кровожадного чудовища. Толпа возненавидела и прониклась страхом перед своим прежним кумиром тем сильнее, чем больше она восхищалась им прежде за его легкое изящество и забавную веселость.

Возмущение испуганной толпы, естественно, обратилось против полиции. Раньше люди смеялись. Одураченному полицейскому комиссару прощали его промахи за то, каким комическим манером он дал себя одурачить. Теперь было не до шуток, и в порыве возмущения и ярости властям предъявили счет за чудовищные преступления, которые они не сумели предотвратить.

В газетах, на общественных собраниях, на улице, на самой парламентской трибуне поднялась такая волна гнева, что правительство встревожилось и попыталось любыми средствами умерить всеобщее возбуждение.

Валенглей, председатель Совета Министров, проявлял особенный интерес к делам полиции, и с охотой не раз внимательно следил за некоторыми делами шефа Сюрте, способности и независимый нрав которого особенно ценил. Он вызвал в свой кабинет генерального прокурора и префекта, с которыми побеседовал, а затем — и господина Ленормана.

— Да, дорогой Ленорман, речь идет о деле Кессельбаха. Но, прежде чем заговорить о нем, хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство… Обстоятельство, которое особенно досаждает господину префекту. Мсье Делом, не хотите ли объяснить мсье Ленорману…

— О! Мсье Ленорман прекрасно знает, что должен думать по этому поводу, — отозвался префект тоном, свидетельствовавшим о малой доброжелательности, которую он испытывал в отношении своего подчиненного. — Мы с ним об этом уже беседовали. Я высказал ему свое мнение о его поведении в отеле Палас. В общем, оно вызывает возмущение.

Господин Ленорман поднялся, вынул из кармана листок бумаги и положил его на стол.

— Что это такое? — спросил Валенглей.

— Прошение о моей отставке, господин премьер-министр.

Валенглей подскочил.

— О вашей отставке?! Из-за простого упрека, который господин префект позволил себе и которому, впрочем, не придал особенно важного значения? Не так ли, Делом, никакого особого значения? И вас из-за этого уже понесло! Признайтесь же, мой добрый Ленорман, с таким характером, как у вас… Давайте, забирайте свою бумажку и поговорим серьезно.

Шеф Сюрте снова сел, и Валенглей, не давая раскрыть рта префекту, не скрывавшему своего неудовольствия, произнес:

— Одним словом, Ленорман, вот в чем дело: возвращение Люпэна для нас — большая неприятность. Эта скотина слишком долго над нами издевалась. Часто было смешно, могу признать, я первый, скажу честно, над этим потешался. Но теперь речь идет о кровавых делах. Можно было терпеть Арсена Люпэна, пока он забавлял галерку; с минуты же, когда он стал убийцей, — нет.

— Чего же, господин премьер-министр, вы требуете от меня?

— Чего мы требуем? Не так уж много. Вначале — его ареста. Затем — его головы.

— Его ареста — это я могу вам обещать, рано или поздно. Его головы — никак.

— А как еще? Если его арестуют, будет суд присяжных, неизбежный приговор и затем… эшафот.

— Нет.

— Почему же нет?

— Потому что Люпэн не убивал.

— Что?! Вы с ума сошли, Ленорман! А трупы в отеле Палас? Может быть, это были призраки? Разве нет тройного убийства?

— Да, но его совершил не Люпэн.

Шеф Сюрте произнес эти слова твердо, с впечатляющей убежденностью и спокойствием.

Прокурор и префект было запротестовали. Но Валенглей продолжал:

— Как я полагаю, Ленорман, вы не выдвигаете такую гипотезу без серьезных оснований?

— Это вовсе не гипотеза.

— Где же доказательства?

— Их два, для начала, два доказательства морального порядка, которые я на месте предъявил господину следователю и которые были подчеркнуты прессой. Прежде всего, Люпэн не убивает. Затем, к чему ему было убивать, если цель его затеи, то есть ограбление, была достигнута, и ему нечего было опасаться со стороны связанного противника, лишенного возможности позвать на помощь?

— Допустим. Но факты?

— Факты не могут опровергнуть доводов рассудка и логики, к тому же не все факты еще понятны. Что означает присутствие Люпэна в комнате, в которой был найден курительный прибор? С другой стороны, обнаруженная в отеле черная одежда, со всей очевидностью принадлежавшая убийце, никак не соответствует росту Арсена Люпэна.

— Вы знаете его, следовательно, лично?

— Я — нет. Но Эдвардс видел убийцу, Гурель — тоже, и субъект, которого они видели, совсем не тот человек, которого горничная заметила на служебной лестнице, — человек, тащивший за руку Чемпэна.

— Какова же ваша система?

— Вы хотите сказать «истина», господин премьер-министр. Вот она, либо, по крайней мере, часть истины, которая мне известна. Во вторник, 16 апреля, некая личность… Скажем — Люпэн… ворвалась в комнату господина Кессельбаха. Это случилось к двум часам пополудни…

Громкий смех оборвал речь господина Ленормана. Это смеялся префект полиции.

— Позвольте вставить, мсье Ленорман, вы чересчур торопитесь с уточнениями. Доказано ведь, что в тот самый день, в три часа дня, господин Кессельбах посетил Лионский кредитный банк и спускался в его подвалы. Это подтверждается его росписью в книге.

Господин Ленорман почтительно ждал, когда его начальник окончит речь. Затем, не трудясь даже прямо ответить на этот выпад, продолжал:

— К двум часам пополудни Люпэн, с помощью сообщника, некоего Марко, связал господина Кессельбаха, отнял у него бывшие при нем наличные деньги и заставил его выдать шифр сейфа, арендованного в Лионском банке. Как только секрет был раскрыт, Марко ушел. Он встретился со вторым сообщником, который, воспользовавшись некоторым сходством с господином.

Кессельбахом и надев золотые очки, явился в банк, подделал подпись Кессельбаха, очистил сейф и ушел в сопровождении того же Марко. Последний тут же позвонил Люпэну. Люпэн, убедившись, что господин Кессельбах его не обманул, достигнув, к тому же, цели своей экспедиции, удалился.

Валенглей, казалось, заколебался.

— Да… Да… Допустим. Но вот что меня смущает. Неужто такой человек, как Люпэн, пошел на подобный риск ради столь жалкой добычи — нескольких банковских билетов и содержимого, весьма, впрочем, сомнительного, арендованного сейфа?

— Люпэн, вероятно, желал чего-то большего. Он хотел, надо полагать, заполучить либо кожаный конверт, находившийся в дорожной сумке, либо шкатулку из черного дерева, хранившуюся в сейфе. Эту шкатулку он и добыл, поскольку ее отослали обратно уже пустой. Следовательно, сегодня он знает либо должен вот-вот узнать секрет пресловутого проекта, который лелеял господин Кессельбах и о котором он говорил со своим секретарем за несколько минут до смерти.

— Но что за проект?

— Этого я не знаю. Директор агентства Барбаре, которому он доверился, сказал мне, что господин Кессельбах разыскивал какого-то человека, некую опустившуюся личность по имени, кажется, Пьер Ледюк. Для чего? Чем тот был связан с его проектом? Этого я не могу сказать.

— Пусть так, — заключил Валенглей. — Такова, допустим, была роль Арсена Люпэна. И дело свое он сделал: господин Кессельбах связан, ограблен… Но живой! Что же произошло после, до той минуты, когда его нашли мертвым?

— На протяжении нескольких часов — ничего. До самой ночи — ничего. Но ночью кто-то туда вошел.

— Каким путем?

— Через комнату номер 420, одну из тех, которые были заняты для госпожи Кессельбах. Эта личность, несомненно, располагала поддельным ключом.

— Но, — воскликнул префект, — но все комнаты между этой и апартаментом были заперты на засов, а их было пять!

— Оставался балкон.

— Вот как! Балкон!

— Да, он тянется на протяжении всего этажа, над улицей Иудеи.

— А перегородки, которые его разделяют?

— Ловкому человеку легко их преодолеть. Нашему это удалось.

Я нашел его следы.

— Но все окна апартамента были тоже заперты, и после преступления установили, что они такими и остались.

— Кроме одного — окна в комнату секретаря Чемпэна; оно оказалось только прикрытым. Я убедился в этом сам.

На сей раз уверенность премьер-министра казалась окончательно пошатнувшейся, такой логичной выглядела версия господина Ленормана, так она была лаконична, так ее подкрепляли убедительные факты. И он с растущим интересом спросил:

— Но этот человек — с какой целью он явился?

— Этого я не знаю.

— Ах! Вы этого не знаете!

— Нет, как не знаю и его имени.

— Для чего же он убил?

— И этого не знаю. Самое большее, что могу предположить, — он вовсе не собирался убивать, но тоже приходил, чтобы завладеть документами, находившимися в черном конверте и в шкатулке; и что, обнаружив беспомощного противника, он его убил.

Валенглей проговорил:

— Да, такое возможно… В крайнем случае… И, по-вашему, эти бумаги он нашел?

— Он не мог найти шкатулку, поскольку ее там не было, но на дне дорожной сумки он нашел конвертик из черной кожи. Таким образом, оба — Люпэн и тот… другой… в равной мере разобрались в проекте господина Кессельбаха.

— Другими словами, — вставил премьер-министр, — теперь они неизбежно вступят друг с другом в борьбу.

— Совершенно верно. И борьба уже началась. Найдя карточку Арсена Люпэна, убийца прикрепил ее к трупу. Чтобы сама очевидность была против его соперника, и Арсен Люпэн представлялся всем убийцей.

— Действительно… Действительно… — сказал Валенглей. — Подобные расчеты не лишены оснований.

— И этот ход удался бы вполне, — продолжал господин Ленорман, — если, вследствие другой случайности, на сей раз — неблагоприятной для него, убийца, то ли приходя, то ли уходя, не потерял бы в комнате № 420 свой курительный прибор, если гостиничный слуга, Гюстав Бедо, к тому же не поднял бы этот предмет. С тех пор, почувствовав себя разоблаченным, или почти…

— Но как он мог это знать?

— Как? С помощью самого следователя Формери. Следствие велось при открытых настежь дверях! И можно считать достоверным, что убийца скрывался среди присутствующих, служащих отеля или журналистов, когда следователь послал Огюста Бедо в его мансарду, чтобы тот принес курительный прибор. Бедо поднялся наверх. Преступник последовал за ним и нанес удар. Вот и вторая жертва.

Никто больше не возражал. Драма восстанавливалась во всех подробностях, поражая правдоподобностью и точностью деталей.

— А третья? — спросил Валенглей.

— Этот уже подставился сам. Видя, что Бедо не возвращается, Чемпэн, которому не терпелось поскорее самому осмотреть курительный прибор, пошел за ним вместе с директором отеля. Захваченный убийцей, когда директор оставил его в мансарде, он был похищен им, уведен в одну из комнат и убит.

— Но почему он позволил вот так утащить, повести себя за руку человеку, о котором знал, что тот — убийца господина Кессельбаха и Гюстава Бедо?

— Не знаю, так же как мне неизвестна комната, где было совершено это преступление, так же, как не могу предположить, каким действительно волшебным способом виновный смог улизнуть.

— Была речь, — спросил господин Валенглей, — о двух маленьких этикетках?

— Да, одну обнаружили в шкатулке, которую Люпэн отослал назад; вторая найдена мной и находилась, несомненно, в кожаном конверте, похищенном убийцей.

— Итак?

— Итак, в моих глазах они ничего не значат. Значение зато имеет число «813», начертанное господином Кессельбахом на каждой из них; его почерк в данном случае установлен.

— И значение этого числа?

— Остается тайной.

— И тогда?

— И тогда я опять вынужден сказать, что ничего об этом не знаю.

— У вас не было подозрений?

— Никаких. Двое из моих людей живут теперь в одной из комнат отеля Палас, на том этаже, на котором нашли тело Чемпэна. По моим указаниям они наблюдают за всеми, кто находится в гостинице. В числе оставивших ее лиц виновника не было.

— Никто не звонил по телефону во время резни?

— Звонили. Кто-то из города звонил майору Парбери, одному из четверых постояльцев со второго этажа.

— И этот майор?

— За ним теперь наблюдают мои люди; до сих пор ничто не свидетельствовало против него.

— В каком же направлении вы намерены вести розыск?

— О! В весьма определенном. По-моему, убийца — из числа друзей или знакомых супругов Кессельбах. Он шел по их следам, знал их привычки, ему была известна причина, по которой господин Кессельбах оказался в Париже. По меньшей мере, он подозревал, как важны его планы.

— Следовательно, это не профессиональный преступник?

— Нет! Тысячу раз нет. Преступление было совершено с неслыханной ловкостью и дерзостью, но привели к этому только обстоятельства. Именно в окружении четы Кессельбах, повторяю, и надо его искать. И доказательство — что убийца Кессельбаха покончил с гостиничным слугой только потому, что тот завладел курительным прибором; а Чемпэна убил потому, что секретарь знал о существовании этого футляра. Вспомните, как разволновался Чемпэн, услышав описание этого предмета. Чемпэн первым и разгадал секрет этой драмы. И если бы он увидел футляр, все стало бы сразу ясно. Неизвестный это сразу понял и устранил Чемпэна. Мы не знаем теперь ничего кроме его инициалов — «Л» и «М».

Он еще подумал и произнес:

— И еще одно доказательство, дающее ответ на один из ваших вопросов, господин премьер-министр. Полагаете ли вы, что Чемпэн последовал бы за этим человеком по кулуарам и лестницам гостиницы, если не был с ним знаком?

Факты нагромождались друг на друга. Истина, более или менее вероятная, проступала все больше. Немало обстоятельств, наиболее, видимо, интересных, оставалось под покровом тайны. Но сколько уже пролилось света! При неизвестности мотивов, которые их вызвали, как ясно уже была видна череда деяний, совершившихся в то трагическое утро!

Настала тишина; каждый размышлял, взвешивал в уме доводы, возражения. Наконец, Валенглей воскликнул:

— Дорогой Ленорман, все это идеально… Вы меня убедили… Но, в сущности, мы таким образом не продвинулись ни на шаг.

— Как так?

— Ну конечно. Цель этой нашей встречи вовсе не была в том, чтобы расшифровать часть загадки, которую, не сомневаюсь, рано или поздно вы разгадаете целиком. Наша цель — возможно более полно удовлетворить требования общественного мнения. Однако, будь Люпэн убийцей или нет, будь в этом деле двое виновных или трое, или даже один, это не дает нам ни его имени, ни его адреса. И у общества по-прежнему остается пагубное убеждение, что правосудие бессильно.

— Что я могу тут поделать?

— Вот именно, вы можете доставить публике то удовлетворение, которого она ждет.

— Разве этих объяснений еще недостаточно?

— Слова! А требуют от нас дел. Только одно удовлетворит всех, это — арест.

— Дьявол! Мы не можем ведь арестовать первого встречного!

— Лучше так, чем не арестовывать никого, — сказал Валенглей, смеясь… — Давайте, подумайте хорошенько… Вы уверены в невиновности, скажем, Эдвардса, слуги Кессельбаха?

— Совершенно уверен… И потом — нет, господин премьер-министр, было бы опасно, смешно… Я уверен, что сам господин генеральный прокурор… Существуют только два лица, которых мы вправе арестовать… Убийца, которого я не знаю… И Арсен Люпэн.

— И что же?

— Не так просто арестовать Арсена Люпэна… По крайней мере, на это нужно время, целая система мер… Которые я еще не успел скомбинировать, поскольку считал Люпэна окончательно вышедшим из игры… либо умершим.

Валенглей топнул ногой с нетерпением человека, привыкшего к тому, чтобы его желания исполнялись немедленно.

— И все-таки… И все-таки… Дорогой Ленорман, надо!

Надо — также ради вас. Не можете же вы не знать, что у вас есть могущественные враги, и… Не будь здесь меня… Недопустимо, наконец, чтобы вы, Ленорман, вы сами так упорно уходили в сторону… А сообщники — какие у вас намерения насчет них? В деле не только Люпэн. Есть еще и Марко. И есть еще тот негодяй, который сыграл роль господина Кессельбаха, спустившись в сейфовый зал Лионского кредитного банка.

— Последнего из них, скажем, будет достаточно, господин премьер-министр?

— Будет ли мне его достаточно! Черт побери! Еще бы!

— Хорошо, дайте мне восемь дней на его арест.

— Восемь дней! Но счет не идет на дни, дорогой Ленорман, а на часы.

— Сколько же вы мне на это даете, господин премьер-министр?

Валенглей вынул часы и сказал со смешком:

— Десять минут.

Шеф Сюрте тут же вынул свои и твердо отчеканил:

— Четыре будут лишними, господин премьер-министр.

II

Валенглей посмотрел на него с изумлением:

— Четыре минуты лишних? Что вы хотите сказать?

— Я говорю, господин премьер-министр, что десяти минут, которые вы мне предоставили, слишком много. Мне нужны только шесть, ни единой больше.

— Вот еще, Ленорман! Ваши шутки, боюсь, чересчур…

Шеф Сюрте подошел к окну и сделал знак двоим людям, мирно прогуливавшимся по парадному двору министерства. Затем вернулся.

— Господин генеральный прокурор, — заявил он, — будьте любезны подписать ордер на арест на имя Дайлерона, Огюста-Максима-Филиппа, в возрасте сорока семи лет. Место, где указывают профессию, пока не заполняйте.

Он открыл дверь.

— Гурель, можешь войти… И ты, Дьези…

Гурель повиновался, за ним последовал инспектор Дьези.

— Наручники при тебе, Гурель?

— Да, шеф.

Господин Ленорман подошел к Валенглею.

— Господин премьер-министр, все готово. Но я решительно настаиваю на том, чтобы вы отказались от этого ареста. Он спутает все мои планы; он может привести к их полной неудаче, и ради удовлетворения общества, в сущности — ничтожного, это действие рискует все испортить.

— Господин Ленорман, я обязан заметить вам, что остается не более восьмидесяти секунд.

Шеф Сюрте подавил жест досады, прошелся по комнате, опираясь на трость, уселся с негодующим видом, словно решившись молчать, затем, отметая вдруг сомнения:

— Господин премьер-министр, первый из тех, кто войдет в этот кабинет, будет тем, чьего ареста вы только что потребовали… Вопреки моему желанию, хочу это подчеркнуть.

— Не более пятнадцати секунд, Ленорман.

— Господин премьер-министр, не потрудитесь ли вы позвонить?

Валенглей позвонил.

На пороге в ожидании приказаний вырос швейцар.

Валенглей повернулся к шефу Сюрте.