Пролог

Поздней осенью 1708 года наш славный Пикардийский полк, в котором я имел честь быть тогда лейтенантом второй роты первого батальона, стал на зимние квартиры в Дьепе. Затем наступила эта ужасная зима с невиданными морозами, уничтожившими многих бездомных и бродяг, которые замерзали на улицах сотнями. К тому же неудача, до этого постигшая нашу армию во Фландрской кампании, тяжелым грузом лежала на сердце. Из-за этого наш старый добрый король должен был пойти на невиданные уступки в переговорах с врагами. Но те были ненасытны, требуя все больше и больше. Всю зиму дипломаты пытались договориться о перемирии и открыть мирную конференцию. Нам же, простым офицерам, было до глубины души обидно, что мы никак не можем оправдать чаяния короля. Из-за постоянных неудач на фронтах наш старый монарх вынужден был чуть ли не унижаться перед неприятелем, чтобы остановить слишком затянувшуюся войну за испанское наследство, которая сейчас высасывала из доброй Франции последние соки.

Несмотря на то что многие офицеры нашего славного полка покинули дислокацию части и на зиму отправились кто в Париж, кто в свои имения, я решил остаться в Дьепе. По правде сказать, ехать мне было особенно некуда, да и развлекаться в эту тяжелую зиму не хотелось. Возможно, меня больше других угнетало чувство вины за постоянные проигрыши нашей армии. Все мысли были только об этом. Как победить врага, что мы делаем не так, кто виноват в постоянных поражениях. К тому же и старые раны давали о себе знать. Капитан был рад оставить меня приглядывать за своей ротой. Я жил на хорошей квартире в центре, был вхож в лучшие дома, а местное высшее общество, которое гордилось тем, что в их городе расквартирован столь знаменитый пехотный полк, один из самых старых и уважаемых подразделений Франции, наперебой приглашало меня на различные светские рауты. Там все проходило как обычно – молодежь танцевала, а старшее поколение обсуждало военные вопросы и политику за рюмкой ликера. Развлекаться с местными дамами мне не хотелось. Не то чтобы я был женоненавистником, просто в эту суровую зиму, когда страна почти голодала, любой флирт казался мне чуть ли не кощунством. Словом, я пребывал в глубокой меланхолии и, несмотря на молодые годы, вскоре почти перестал посещать подобные вечера, сказавшись больным, и целиком отдался чтению книг. Я стал завсегдатаем местной книжной лавки, где мне и попалась небольшая занимательная книжица, напечатанная в Париже в издательстве Жака Лефевра «Histoire des aventuriers flibustiers qui se sont signales dans les Indes». В ней рассказывалось о флибустьерах, которыми ранее кишели моря Нового Света, об их жизни, повадках, обычаях, о знаменитых капитанах и их необычайных приключениях. Тогда эта книга показалась мне удивительно яркой.

Но не только чтение занимало меня. Я вел дневник. Записывал туда все, что видел, гуляя по окрестностям. Порой заходил в порт, смотрел на корабли, ходил по берегу моря, вдыхая его холодный соленый аромат, всматривался в горизонт, за которым жила своей жизнью та враждебная французам страна, войну с которой мы никак не могли выиграть.

Но вскоре мне это наскучило и я стал расспрашивать хозяина квартиры о местных достопримечательностях. Он посоветовал посмотреть монастырь кармелитов, полюбоваться видом с маяка, побывать на смотровой площадке ратуши и на батареях портового форта. Поскольку на званых вечерах я был представлен всем мало-мальски известным горожанам, то без труда получил разрешение посетить все эти места. Последним я осматривал укрепления портового форта. Его комендант господин Жан де Вейан, которому я также был представлен, рассказал об истории береговых укреплений Дьепа, о сражениях, которые разыгрались под его стенами. Он оказался довольно милым и забавным человеком. После столь увлекательной беседы господин де Вейан предложил мне отужинать с ним, и я не мог ему отказать, настолько он был располагающим к себе человеком. Комендант признался даже в том, что свою должность купил после того, как был ранен пушечным ядром, которое чуть не оторвало ему ногу.

После обильного, не очень изысканного ужина я уже собирался было уходить и, чтобы как-то прервать нескончаемую болтовню гостеприимного хозяина, сделал ему комплимент:

– Господин де Вейан, вы очень хороший рассказчик, но, к сожалению, мне уже пора…

– Ну что вы, что вы, голубчик. Вы еще не попробовали десертного вина, которое непременно должны оценить. К тому же я вспомнил еще об одной достопримечательности нашего города.

И де Вейан рассказал мне о Пьере Маре, старом моряке, капитане в отставке.

– Вот кто замечательный рассказчик и редкой судьбы человек. Вам непременно стоит с ним познакомиться.

– Чем же интересен этот Пьер Маре?

– Как? Вы никогда не слыхали о нем? Ведь он же был флибустьером, всю жизнь прожил в Вест-Индии, плавал под знаменами самых великих пиратов тех краев.

Заинтригованный, я сразу вспомнил книгу, которую случайно купил в лавке, повествующую о властелинах Флибустьерского моря. В надежде услышать прочитанное там имя, я переспросил, как зовут столь славного капитана. Однако его имя я так и не смог вспомнить. Скоре всего, оно там отсутствовало. Естественно, я поинтересовался, где же найти этого человека, который стал живой достопримечательностью города.

– Ой-ля-ля. Это очень просто. Он проводит каждый вечер в кабачке «Ржавый якорь», что в порту, и рассказывает свои нескончаемые истории всем желающим.

Отведав обещанного десертного вина, я вскоре откланялся, горячо поблагодарив коменданта за столь радушный прием.

Конечно, на следующий день я отправился в этот погребок, где без труда нашел Пьера Маре – живого пирата. Войдя в «Ржавый якорь», я был удивлен, так как заведение совершенно не походило на пиратский приют. Наоборот, все было чисто и аккуратно. Увидев входящего офицера, ко мне тут же подскочил хозяин, сказав, что для него большая честь принимать у себя лейтенанта Пикардийского полка и чем он может быть мне полезен. Мне весьма польстило, что мундир пикардийцев знаком даже в портовых кабаках. Я сказал, что разыскиваю капитана Пьера Маре. Любезный кабатчик подвел меня к пожилому, но еще весьма крепкому человеку, сидевшему за отдельным столом и попыхивающему трубкой. Когда я подошел, он вопросительно поднял на меня глаза.

– Разрешите представиться – барон де Бац, лейтенант королевского Пикардийского полка, расквартированного на зиму в Дьепе.

– Да? Очень рад. А меня зовут капитан Маре. Капитан королевского флота в отставке Пьер Маре к вашим услугам. Садитесь, мессир, чем могу быть полезен? Эй, хозяин, принеси-ка своего лучшего вина. Итак, чем обязан?

– Видите ли, капитан, комендант портового форта господин де Вейан сообщил мне, что вы самый лучший рассказчик, которого он когда-либо знал. К тому же вы долго жили в Вест-Индии, где даже были… гм… пиратом или что-то в этом роде. Дело в том, что я недавно прочел книгу о флибустьерах Нового Света, которая, признаться, меня потрясла. Вот я и решился узнать все из первых уст. Конечно, если вы не откажетесь мне рассказать о своих приключениях.

Капитан, которому было, наверное, за семьдесят и чье обветренное лицо, изборожденное морщинами и иссеченное шрамами, совсем не казалось приветливым, прищурив глаза, сказал довольно холодно:

– Весьма польщен вниманием столь блистательного молодого офицера к своей скромной персоне, но будет ли интересно вам, барон, человеку сухопутному, слушать морские рассказы. Да и будут ли они вам понятны. К тому же вы меня немного обидели, назвав пиратом, хотя здесь нет вашей вины. Это все добряк де Вейан, который, как и большинство сухопутных, не видит разницы даже между капером и корсаром. Нет, должен вас разочаровать – пиратом я не был. Иначе как бы я стал капитаном королевского флота? Не думаете же вы, что среди офицеров там сплошные морские разбойники?

– Конечно же нет. Примите мои извинения, если я вас случайно задел…

– Не нужно. Хотя я и отставной капитан, но не настолько знатного происхождения, чтобы кичиться врожденной щепетильностью. Надеюсь, вы меня понимаете…

– Да, конечно. Но позвольте спросить, как вам удалось стать капитаном флота, если вы… не дворянин… Насколько я знаю, это весьма редкий случай.

– В этом нет ничего необычного. Тот, кто вырос у моря, всегда лучший моряк, чем тот, кто вырос в горах… Извините, если я невольно задел вас…

– Нет, нет, ничего. Если я и гасконец, то только по крови. Родился я в Париже и был у себя на исторической родине лишь раз. Да и мое имение тут, так что я скорее пикардиец, чем гасконец.

– Я тоже пикардиец. Это нас роднит, тем более что вы служите в полку, носящем это же славное имя. Если мне не изменяет память, Пикардийский пехотный был составлен из вольных крестьян-пикинеров еще при прошлом царствовании в 1642 году и является старейшим регулярным военным подразделением Франции. Если, конечно, не считать отрядов телохранителей дома короля.

– Вы совершенно правы, капитан Маре. И я, признаться, даже удивлен таким знанием истории моей части.

– Я же сказал вам, что тоже пикардиец. Если хотите знать, в молодости отец хотел меня отправить служить именно в этот прославленный полк.

– Я должен вас огорчить, господин капитан. В наше подразделение не брали новобранцев. К нам поступают лишь уже проверенные в боях, заслуженные солдаты, поскольку мы числимся первым негвардейским полком и возглавляем список семи самых старых полков Франции, так называемых «стариков».

– Молодой человек, я говорю о временах шестидесятилетней давности, когда вашему полку отроду было не больше десяти лет. Тогда не существовало никаких «стариков» и попасть туда было гораздо проще. Уж поверьте мне. А поскольку я родился и вырос именно в Пикардии, этот полк принял бы меня с распростертыми объятиями. Но мы отвлеклись. Вы говорили, что прочли какую-то книгу?

– Видите ли, капитан, в Дьепе на зимних квартирах у меня не такой уж большой выбор в развлечениях, поэтому я стал завсегдатаем местной книжной лавки господина Мориа, где однажды купил книгу «История флибустьеров», написанную неким капитаном, кажется Эсквемелином, долгое время жившим среди пиратов в Вест-Индии. Там описаны их обычаи и нравы. Признаюсь, меня она сильно увлекла. А тут господин де Вейан, комендант портового форта, рассказал мне, что вы долгое время жили в тех краях и плюс ко всему являетесь непревзойденным рассказчиком.

– Как вы сказали – Эсквемелин? Странно, но я никогда раньше не слышал про такого капитана, хотя не один десяток лет бороздил моря Вест-Индии. Значит, он написал книгу. Забавно, как любил говаривать Рок Бразилец. И о чем же она?

– Это описание диких нравов местных жителей, которых он называет то буканьерами, то флибустьерами. Рассказы про ужасных самых известных их капитанов, про их кровавые дела, про несметные богатства, которые оказывались у них после ограбления испанских колоний. Признаться, захватывающее чтение.

– Вот как. Интересно, а он не упоминает там некоего капитана по прозвищу Олонезец или капитана Пикарца?

– Кажется, да. А вы тоже их знали?

– Не то слово. Я и есть тот самый капитан Пикар. Такое прозвище мне дали в колониях потому, что я был родом из Пикардии.

Я с нескрываемым удивлением посмотрел на старика, сидящего за стаканчиком вина и попыхивающего трубкой. В голове высветились картины событий с участием капитана Пикара. Боже мой, не может быть!

– А знаете что, господин барон, не могли бы вы дать мне почитать эту книжицу. Хоть я и не любитель чтения, но уж больно интересно, что может написать обо мне человек, которого я не только ни разу не видел, но о котором никогда и не слышал.

Он еле заметно улыбнулся, не вынимая изо рта трубки. В его прищуренных глазах неожиданно блеснула искра заинтересованности.

– Только при одном условии, – нашелся я. – Вы сейчас же расскажете, как вам удалось стать капитаном.

Во взгляде собеседника я уловил некое тепло, даже благодарность.

– Все очень просто. Я заработал свой чин личной доблестью и услугами, которые оказал короне за океаном. Нужно вам заметить, что там дворян гораздо меньше, чем во Франции, поэтому и выслужиться простому смертному легче. Хотя и во Франции я знаю несколько человек не самого благородного происхождения, которые не только получили офицерский патент, но и дворянство. Взять хотя бы покойного командира эскадры Жана Бара или ныне здравствующих генерал-лейтенантов военно-морского флота Рене Дюге-Труэна или Жана-Батиста Дюкасса. А покойный Абраам Дюкен, чьи славные дела на море ныне продолжают два его племянника. Если хотите, я могу привести пример и среди сухопутных войск, возьмите хотя бы семейство Магонтье…

– Да-да, я знаком с одним из них. Это Пьер де Магонтье. Он был первым капитаном полка Разильи…

– Ну вот видите. Наш добрый король знает о тех, кто проливает кровь на благо Франции, и никогда не оставит их без награды. Поэтому королевская милость не обошла и меня. Кроме патента на чин капитана мне была дарована и грамота на дворянство.

– Но какие же подвиги вы совершили, что смогли подняться столь высоко по служебной лестнице?

– Ха! Мои подвиги, и тем более карьера, меркнут перед тем, что совершали другие, добывая себе шпагой не только дворянство, но и маршальские жезлы, и даже ордена. Не нужно преувеличивать моих заслуг, молодой человек. Я просто всю жизнь воевал в колониях, а все тамошние дела не столь на виду, как местные, европейские, хотя от этого не становятся менее рискованными или славными. Если хотите, извольте. Я вам расскажу.

– Конечно, хочу, но видите ли, у меня будет к вам еще одна просьба…

– Какая? Говорите. Я вижу, вы славный молодой человек. Тем более что для тех, кто сейчас проливает свою кровь во Фландрии, чтобы не пустить маршала Мальборо и принца Савойского к нам в Пикардию, не может быть отказа.

– Я бы хотел по ходу вашего рассказа делать пометки, чтобы потом все это записать, а впоследствии, возможно, и опубликовать.

– Конечно, записывайте, в чем дело. Только хотите знать мое мнение? Правда никому не нужна. Народу нужна клюква, и чем развесистей она будет, тем лучше. Людям больше по душе самые невероятные сказки и вымыслы. И чем они более нелепы, тем скорее в них верят. Это все из-за того, что народ в своем большинстве предпочитает не иметь собственного мнения. Так выгоднее, да и думать не нужно. Люди довольствуются шаблонами, которые для них придумывают другие, – это красное, а это – белое. Никто не замечает, что зачастую это не так, поскольку не подвергают сомнению. Всех волнует не правда жизни, а собственный желудок, ради которого и глаза закрыть на многое не грех. А если им на это указать, они скажут: да я просто живу, а об этом вообще не думаю, это не мое дело.

Однако несмотря на противоречивое отношение к моим предстоящим записям, мы все же договорились с капитаном Маре о встрече на следующий день. Возможно, он действительно был обрадован интересом, который я проявил к его прошлому, а может быть, действительно хотел рассказать правду хотя бы мне. В связи с чем я старался записать как можно более подробно те места, которые меня особо интересовали. Несмотря на то что капитану уже давно перевалило за 70, он в таких подробностях помнил свои приключения в колониях, что я диву давался.

– Вы знаете, что творится сейчас? Эти болваны решили стереть даже саму память о флибустьерстве. Все чаще и чаще я встречаю на картах вместо Флибустьерского моря – Карибское. Разве можно нас сравнивать с горсткой дикарей? Да и чем, собственно, прославились эти карибы? Неужели их подвиги и слава может затмить нашу? Если так и дальше пойдет, то скоро нас будут называть ненавистным словом «пираты». Я уже вижу, как какой-нибудь осел напишет книгу о нас, полную вымысла, и назовет ее «Пираты Карибского моря». И еще хуже, она будет иметь успех, поскольку народу все едино. Поэтому если вы действительно хотите написать правду о флибустьерстве, то дайте мне слово, что озаглавите свою книгу по крайней мере «Флибустьеры Испанского моря».

При каждой нашей новой встрече капитан Маре неизменно начинал свой рассказ с брюзжания, критики рассказов про Вест-Индию, а особенно той книги, которую я дал ему почитать. С весьма нелицеприятными ругательствами он всякий раз доставал ее из большого кармана своего камзола, грохал об стол так, что шаталось все, что на нем стояло, и снова и снова высказывал свое мнение.

– Многие книжульки о Вест-Индии, например вот эта, написанная якобы очевидцем, – откровенный бред, который ясен любому здравомыслящему человеку. Но поскольку люди свято верят в то, что читают, издателям остается лишь множить эту галиматью еще и еще, всякий раз добавляя очередные небылицы, как кумушки на рынке. Если так дело пойдет, то эти басни того гляди останутся в веках, а о том, что было на самом деле, никто не узнает. Знаете что? Я уже много лет рассказываю правду о флибустьерах и очень рад, что вас заинтересовала эта тема. Признаться, мне бы очень хотелось, чтобы люди наконец-то узнали о тех отчаянных ребятах, среди которых я жил, с ними сражался всю свою жизнь, начиная с юности. Но почему-то какое-то шестое чувство говорит мне, что в это никто не поверит, так как трудно расстаться с шаблонами. Впрочем, дело ваше… и их тоже. Как у нас говорилось: дурак умрет дураком, а герой героем.

Мы встречались каждый день в «Ржавом якоре», который оказался любимым местом офицеров военно-морского флота, потому что здесь приличные вина и отменная кухня. Иногда, чтобы послушать рассказы Пикара, собиралась целая компания. Я старался не упустить ничего важного, потом переписывал все на чистовик, чтобы по возможности передать неповторимый колорит его повествования. Не знаю, как у меня это получилось, на данный момент записки выглядят довольно сумбурно. Возможно, все из-за того, что каждый вечер капитан Пикар рассказывал какую-нибудь новую историю, которые я уже по своему усмотрению располагал в более или менее хронологическом порядке.

Я так увлекся записью воспоминаний старого моряка, что зимнее время в Дьепе для меня пролетело совсем незаметно. Наступала весна 1709 года, а вместе с ней передислокация, прием подкрепления и новая военная кампания, о которой я еще, возможно, напишу. А пока центральную часть моего дневника занимает не собственная история, а описание похождений некого юноши, будущего грозного капитана флибустьеров Пьера Пикара, ныне отставного капитана королевского флота, прожившего удивительную жизнь, полную опасностей и приключений.

Вполне вероятно, что только о них я и поведал бы читателю, если бы не одно странное обстоятельство. Дело в том, что чем больше я слушал рассказы капитана в «Ржавом якоре», тем больше убеждался: кое-что кажется мне знакомым. Это чувство преследовало меня несколько дней, пока я не вспомнил, что однажды мне в руки попала довольно странная тетрадь какого-то испанского офицера. Кажется, это было года два назад, во время наших боев около… не то Самюра, не то Лилля… Словом, после того как наш полк выбил из какой-то деревушки австрийцев, в одном из домов, где я со своим слугой Франсуа разместился на постой, были обнаружены вещи предыдущего постояльца – испанского офицера. Скорее всего, он погиб в сражении. Пара шляп, дорогие пистолеты, старинная шпага из толедской стали и потертая тетрадь. Хотя я и довольно хорошо знаю испанский, никогда не стал бы читать чужой дневник. Но, пролистав его, я увидел, что он написан на французском. Я заинтересовался именем хозяина, которое без труда отыскал, – дон Педро Антонио де Кастро граф де Пенальба. Странно. Почему человек с испанским именем пишет по-французски, подумал я, и, чтобы выяснить это, отбросив предрассудки, углубился в чтение.

Оказалось, что дон Педро вовсе не испанец, а фламандец и его настоящее имя Пьер де Кастро граф де Пенальба. Но хотя он родился и вырос во Фландрии, отец графа был испанский дворянин, титул которого он и унаследовал. Прочитав текст дальше, я понял, что автор побывал в Вест-Индии и описывал то, что с ним там произошло. Тогда мне это показалось скучным, и я не стал читать дальше, однако непонятно почему сохранил и возил с собой тетрадь, впрочем, как и пистолеты, и редкий по красоте и прочности старый толедский клинок.

Вспомнив все это, я не без труда с помощью моего слуги Франсуа отыскал тетрадь в своих вещах и снова принялся за чтение. К своему огромному изумлению, я обнаружил, что рассказы капитана Пикара почти полностью совпадают по времени и месту действия с записками испанца. Не веря своим глазам, я еще раз внимательно просмотрел записи и понял, что Пикар и этот испанец в Вест-Индии действительно были свидетелями почти одних и тех же событий, находясь, если так можно выразиться, по разные стороны баррикад.

Вспоминая брезгливое отношение капитана Пикара к книгам типа «История флибустьеров» (в английском издании «Буканьеры Америки»), которая была написана якобы очевидцем, и все его разговоры вокруг того, что это вымысел, я понял: мне представился небывалый случай написать первую правдивую книгу о флибустьерах. Только поэтому я взялся за перо, хотя и предвижу, что подобное не всем может понравиться. Чтобы придать записям более литературный вариант, мне пришлось разбить все истории на главы и добавить диалоги.

Итак, перед вами, дорогой читатель, изложение двух разных взглядов на одни и те же события, произошедшие в Вест-Индии лет 50 назад. Я по ходу действия буду пояснять, какая глава относится к рассказам капитана Пикара, какая – к запискам графа.

Глава первая

Из записок графа Пенальбы

При рождении я получил громкое и славное испанское имя – дон Педро Франсиско Фернандес де Кастро, хотя родился и вырос во Фландрии. Дело в том, что мой отец, дон Франсиско Фернандес де Кастро де Валенсуэла граф де Пенальба, принадлежал к одному из самых известных родов в Испании, был знатным андалузцем, а мать приходилась родственницей де ла Маркам, де Линям, де Круа, де Сен-Полям, де Монтморам и де Каренси. Словом, принадлежала к старинной бургундской знати. Имение отца в Испании, то есть наша родовая вотчина, деревня Пенальба находилась рядом с имением Фуэнтес, принадлежавшим аристократическому роду Гусманов. Отец хорошо знал отпрысков этой славной фамилии грандов и дружил с ними, в том числе с доном Хуаном Карлосом де Гусманом маркизом Фуэнтес, вместе с которым плечом к плечу сражался во Фландрии и в полку которого был капитаном. Во время одной отчаянной атаки дон Хуан, гарцевавший впереди строя, был смертельно ранен, через день он умер на руках у моего отца. Дон Хуан, мир его праху, был из знаменитого рода Медина-Сидония, поэтому его наследником стал дон Гаспар де Гусман герцог де Медина-Сидония. Однако этот вельможа не захотел отправиться во Фландрию и встать во главе доставшегося ему по завещанию пехотного полка, набранного и содержащегося на деньги его покойного кузена. Так мой отец стал полковником.

Однажды отца вызвали в Брюссель, там он получил предписание выехать в Мадрид. Затем пришло письмо, где он информировал меня и мать, что срочно отбывает к новому месту службы в Западные Индии. Хотя отец неоднократно писал нам потом и приглашал приехать к нему, сделать это было никак невозможно. Матушка была слишком больна, и не было никакой надежды на ее выздоровление. Я писал об этом отцу, но он отвечал, что не может бросить доверенную ему важную миссию в колониях, и просил позаботиться о матери. Каюсь, но в те годы я не мог все время сидеть у изголовья слабеющей день ото дня женщины.

Особой моей страстью было фехтование, которым я начал заниматься с шести лет. Сначала с камердинером Николасом, потом с отцом, а после его отъезда с разными учителями, которых в Брюсселе было предостаточно, в том числе и заезжих. Это была единственная отдушина, поскольку из-за болезни матери я не мог поступить на службу в армию, хотя меня и приглашали волонтером. Через два года матушка скончалась. После этого я бы мог начать военную карьеру, к которой рвался уже много лет, но снова получил приглашение от отца приехать к нему в Новый Свет. Затем еще несколько писем, где он настойчиво просил оставить Европу и дать ему возможность обнять меня. Я, по правде сказать, не очень рвался за океан, ведь война была совсем близко, о чем я и писал отцу. Однако дон Франсиско становился все настойчивее и настойчивее, заманивая меня безграничными возможностями, которые открываются для карьеры молодого дворянина за океаном, где у него к тому же есть отец, занимающий довольно высокую должность. В конце концов через пару лет уговоры возымели свое действие и после участия в качестве волонтера в одной из кампаний я твердо решил отправиться в Америку.

Меня сопровождал старый камердинер Николас, занимавшийся с детства моим воспитанием. Он был валлоном, бывшим солдатом, служившим то французам, то испанцам, то голландцам. А чему может научить отставной вояка? Хорошо сидеть в седле, прилично стрелять да ловко фехтовать шпагой. Собрав в дорогу денег и еды и оставив хозяйство на нашего управляющего Лоренса, мы быстро добрались до Дюнкерка. В то время этот порт еще принадлежал королю Филиппу IV, впрочем, как и вся Фландрия, Артуа и Эно, поэтому сесть там на судно, идущее к берегам Испании, не составило труда. Нужно признать, что плавание предстояло довольно опасное, но знаменитые каперы и приватиры Дюнкерка, служащие верой и правдой Его Католическому Величеству, не боялись ничего. Они то и дело приводили в порт захваченные французские и английские суда, да и вообще были настоящими хозяевами в Ла-Манше. Тот день, когда мы добрались до Дюнкерка, не стал исключением.

– Что за суматоха, любезный? – спросил я у бегущего буржуа.

– Как, вы не знаете? Да это капитан Жак Фонтанж привел в порт пару французских кораблей.

– А… Простите, кто это… Жак Фонтанж?

– Странно, с виду вы наш да и разговариваете как фламандец, а не знаете самого знаменитого нашего капера? – сказал буржуа, с недоверием посмотрев на меня. – Уж не шпион ли вы?

– Мой господин приехал из далекой провинции, так что не знает героев моря, – вступился за меня камердинер. – А ты, братец, лучше держи язык за зубами, если не хочешь хорошей трепки. Не дай бог, мой горячий господин подумает, что ты хотел его оскорбить…

– Что вы, что вы… – мужчина поспешил в переулок, часто оглядываясь.

– Зачем ты так, Николас, неужели я сделал бы что-нибудь плохое этому милому прохожему, который теперь будет думать, что все приезжающие из провинции молодые дворяне грубы и неотесанны и только и мечтают о том, чтобы проткнуть его толстый живот.

– Просто я слишком хорошо знаю вашу милость. Чуть что, вы хватаетесь за шпагу, которой орудовать вас научил еще ваш батюшка, да и я имел неосторожность преподать пару уроков. Словом, если бы вы не посещали курсы того заезжего сумасшедшего итальянца, я был бы более спокоен. Но этот чертов миланец научил вас такому… Похоже, что вы среди его учеников были самым впечатлительным. Никто, кроме вас, не воспринял его уроки так близко к сердцу. А поскольку вы уже не раз применяли свои знания на практике, я делаю вывод, что вам заколоть оскорбителя так же легко, как принять причастие.

– Напрасно ты строишь из меня матерого бретера, – сказал я Николасу. – Мне не так много лет, чтобы владеть шпагой безукоризненно. Так что я не очень-то обольщаюсь по этому поводу. Уж поверь.

– Хорошо, что вы понимаете это, молодой господин. Да вот только тому, кого вы протыкаете, нет дела до всего этого. Я же видел, как после уроков у этого проклятого итальяшки вы обставили всех в фехтовальном зале мэтра Туше в Брюсселе. И неважно, что вашу манеру признали неправильной и отвратительной и даже выгнали вас с курсов. Вы все равно всех победили, а это и есть самое главное на войне, когда ставкой является жизнь. Так зачем врать самому себе?

– Мой старый добрый Николас. Не хочешь же ты уверить меня, что я в свои 18 лет достиг высших степеней мастерства в фехтовании?

– Нет, молодой господин. Я не могу назвать эту дьявольскую манеру драться на шпагах, которую вы переняли от безумного монаха-иезуита, приехавшего с Востока, фехтованием. Это бой без правил, и наследнику такой знатной фамилии, как Кастро, совсем не к лицу подобная манера. Однако, как старый солдат, я понимаю, что во время сражения никому нет дела до того, в какой школе фехтования вы обучались и какая у вас манера ведения боя. Главное – победа. К тому же кто бы мог подумать, что этот монах знает столько тайных приемов.

– Да, отец Франческо был превосходным учителем… Жаль, что я не смог полностью освоить его странную манеру фехтования. Но давай оставим этот спор и просто пойдем в порт, чтобы посмотреть на корабли, которые привел доблестный капитан Фонтанж.

– Согласен, к тому же нам необходимо нанять корабль до Испании. Но все же рискну заметить, молодой господин, что главное не манера фехтования. Главное, что этот монах научил вас побеждать. Ведь именно за это все ваши друзья стали звать вас не иначе как Быстрый Клинок.

– Это они в шутку меня так называют, Николас.

– Нет, мой господин, подобные прозвища просто так не даются. Здесь скромность не нужна. Вы действительно кое-чего добились. Уж поверьте мне, старику. Я знаю о тех четырех дуэлях, в которых вы участвовали, и о дюжине стычек, после которых вы единственный из ваших друзей уходили с поля боя своими ногами. А наши военные вылазки во время прошлогодней кампании, а то, как вы закололи молодого немецкого князя…

– Оставь это, Николас, и давай пойдем в порт. Хорошо, пусть я самая великая шпага королевства, но сейчас я хочу увидеть трофеи храбреца Фонтанжа.

Сделать это было легко, нужно было лишь придерживаться людского потока, вынесшего нас на пристань. Бедный Дюнкерк, он всегда переходил из рук в руки. Последний раз мы отбили его у французов в 1654 году, в то же время, когда захватили и Рокруа. Однако через четыре года французы снова вернулись, теперь уже навсегда. Но в тот день ничто не предвещало дальнейших неутешительных событий и все радовались успеху местных каперов, приведших два французских рыбацких судна.

– Тоже мне победа – захватить рыбаков, – непроизвольно вырвалось у меня. – Вот если б это были военные корабли…

– Вы, очевидно, не любите свою родину, – сказал противного вида господин, одетый во все черное. – Вам не нравятся победы нашего короля?

– При чем тут король, если действовали каперы?

– Так вы и против короля, и против каперов?

– Прекратите, пока я не задал вам хорошую взбучку. Я дворянин и хотя еще молод, но уже успел поучаствовать в военной кампании под знаменами нашего монарха, а вот вы наверняка в это время не отрывали свою толстую задницу от кресла.

Моя тирада, произнесенная с пылом, присущим молодости, заставила господина противной наружности сначала задохнуться от негодования, потом побагроветь от злости, а потом выдохнуть: «Да я тебя сейчас…» Однако в этот момент мой камердинер пришел мне на помощь:

– Уважаемый, не нужно горячиться. Перед вами сын испанского гранда, который отбывает в мадридский двор к своему отцу. Не нужно раздувать пожар там, где его нет. Мы сейчас уйдем и забудем о досадной перепалке. Вот и славно. Успокойтесь, мы не в обиде… Надеюсь, и вы также понимаете, что все это недоразумение…

Пока человек с противной наружностью соображал, Николас потянул меня за рукав, и мы влились в людской поток, чтобы вынырнуть в другом месте пристани.

– Зачем, зачем вы устраиваете ссоры, когда сразу видно, что этот тип – городской чиновник. Ему только стоит крикнуть стражу, и не оберешься неприятностей. Пойдемте лучше поищем нужный нам корабль до Испании.

– Знаешь что, Николас. Давай во избежание подобных сцен ты сам найдешь корабль, договоришься о цене, а я лучше подожду тебя в какой-нибудь таверне.

Узнав у местных жителей, где поближе есть приличное заведение, мы договорились о встрече. Место, где мне нужно было ожидать Николаса, называлось «Старая пушка». Я действительно быстро его нашел, поскольку у входа стояло большое и ржавое орудие.

Зайдя внутрь, я был приятно удивлен, не обнаружив там матросского притона. Заказав вина, стал дожидаться камердинера. Однако через четверть часа ввалилась толпа возбужденных моряков, которые стали сдвигать столы.

– Сударь, вам лучше покинуть этот погребок, поскольку команда «Летящего» решила именно тут обмыть свои призы. Боюсь, вам не понравится наша шумная компания, – нагло сказал мне здоровяк с перевязанным глазом, буквально нависая над моим столом.

– Извините, любезный, но я назначил здесь встречу и не могу уйти.

– Ха-ха-ха! Вы слышали – он назначил встречу. А я говорю, молодой человек, что сейчас сюда придет сам капитан Жак Фонтанж и лишние субъекты нам тут не нужны.

В глазах потемнело от злости. Я моментально понял, что без стычки не обойтись. Слава богу, что моя горячая испанская кровь была разбавлена рассудительной фламандской. Я могу вспыхнуть как порох, но так же быстро и прогореть. Быстрее, чем это можно себе представить. Может быть, именно поэтому я обладаю качествами, столь необходимыми для любого фехтовальщика, – злостью и холодным расчетом. Однако я не сношу обид и ничего не прощаю просто так, значит, необходимо было оценить верно складывающуюся обстановку. Кроме грубияна, который был, очевидно, кем-то вроде офицера, я насчитал еще с дюжину матросов.

Затевать ссору в такой ситуации было бы верхом безумия, но в то же время и прощать подобную наглость нельзя. Если учесть, что все они расслабились после удачного похода, то количество боеспособных можно смело уменьшить втрое. Можно начать действовать энергично… Но как потом я встречу Николаса? Да, потасовку придется отменить.

Я нашел в себе силы молча встать и под общий хохот направиться к выходу, уговаривая себя, что плебей не может оскорбить потомственного дворянина. Пусть теперь Николас попробует обвинить меня в несдержанности. Ничего, подожду его у выхода.

Я уже собрался выйти, но моим планам осуществиться не удалось. Бывают на свете такие люди, которым мало того, что они добились своего, им еще необходимо унизить побежденного. Их я ненавижу и называю хамами. Вне зависимости от происхождения. Одного такого, причем из титулованного дворянского сословия, я уже имел возможность проучить. Это был некий маркизик, чей отец купил титул за деньги. Именно за деньги, поскольку у простого дворянина есть возможность приобрести титул за верную службу королю. Но этот буржуа из чиновников высшего ранга именно купил себе маркизат. Он думал, что в придачу к нему получил и благородное происхождение. Но сын кухарки не может в одночасье стать дворянином, так же как и ее внук. Это известно всем, кроме самих новотитулованных. Но почему-то именно они ведут себя так, словно родились принцами или владетельными князьями. А как может вести себя плебей, на которого свалился титул, – только по-хамски.

Кстати, например, Мальтийский орден не принимает в рыцари новоиспеченных дворян. Чтобы стать кавалером, французу нужно иметь восемь поколений благородных кровей, от немцев требуется предъявить доказательства их происхождения до шестнадцатого поколения, а от испанцев и итальянцев – до четвертого. Я так это хорошо знаю, поскольку сам подумывал стать носителем черного плаща с белым крестом. Мне говорили, что такие строгости нужны потому, что паршивая овца дерется только за свой желудок. Но несмотря на это, в виде исключения в орден принимали и овец, но, естественно, только не в рыцари. Хотя бывали случаи… Но это скорее исключения, когда за военные подвиги плебеи становились мальтийскими кавалерами с особого разрешения папы римского или Генерального орденского капитула, и то только «кавалерами по милости», без права голоса на общих собраниях.

Итак, я уже почти вышел из «Старой пушки», когда за моей спиной прозвучало такое замысловатое грязное ругательство, которое затрагивало то, что отсутствует у хама, и то, что для дворянина важнее всего, – честь. Есть предел даже самой большой выдержке, и есть предел издевательствам. Я вернулся на середину зала, хотя знал, что их очень много для одного, даже такого ловкого, как я. Я знал, что если ввяжусь, то, скорее всего, буду убит и никогда не увижу ни Нового Света, ни отца. Но я не простолюдин и не могу покорно сносить хамство. Мне было необходимо выполнить свой долг – умереть за свое имя, за дворянскую честь, чтобы не опозорить трусостью имен многочисленных доблестных предков. Так учил меня отец. Мысленно исповедавшись, я целиком вверил себя во власть Богородицы. Ладно, раз вы живете, как скоты, то и умрете, как собаки. Я вынул шпагу из ножен и обернулся. Однако это развеселило их еще больше.

– Хочешь поиграть, сосунок, – сказал одноглазый здоровяк. – Давай поиграем.

Он тоже вынул шпагу. А я сразу вспомнил слова своего итальянского учителя фехтования: «Мало иметь храбрость в собственном сердце, нужно посеять страх в сердце противника. Если этого не можешь, посей злобу. Тот, кто сердится, всегда проигрывает тому, за кем правда и у кого холодная голова».

– На твоем месте я бы поостерегся ставить на кон свой последний глаз, – сказал я, обращаясь к здоровяку. – Видно, тебя прельщает закончить свою жизнь в упряжке слепцов? Или с глазом ты потерял половину мозгов?

Как это принято у плебеев, его же матросы загоготали моей грубой шутке громче всех, поэтому я сразу добился желаемого результата. Единственный глаз здоровяка налился кровью, и, испустив звериный рык, бугай ринулся на меня, сделав неуклюжий выпад. Я увернулся, и мой противник сам с легкостью насадился на мою шпагу, словно большой жук. Клинок пронзил его насквозь, и через мгновение кровь хлынула из его раскрытого рта. В этот момент я резко выдернул шпагу, кровь брызнула на меня, а мой противник упал. Не было никакого сомнения, что здоровяк мертв.

– Господа, вы были свидетелями оскорбления и честного поединка, так что…

Но не успел я договорить, как еще двое обнажили шпаги.

– Ну, молокосос, берегись!

Я едва сумел отстраниться от одного и отбить другой клинок, как остальные моряки также обнажили оружие. Время слов прошло. Я хорошо понимал, что имел дело не с разозлившимися поместными дворянами, не с учениками в фехтовальном зале, а с каперами, которые научились приемам боя в абордажных схватках не под руководством учителей из Италии. «Хочешь победить – рискуй и побеждай быстро» – я сразу вспомнил эти слова моего учителя из Милана. Я сделал свой первый выпад, согнувшись в три погибели, так что сразу несколько клинков прошли у меня над головой, зато мой достиг цели. Не вынимая его, я сделал поворот, так что еще несколько шпаг и рапир вонзились в проткнутого мною матроса. Вот теперь, упершись в него ногой, я высвободил шпагу и сразу нанес еще несколько ударов, один из которых пришелся по руке, другой по плечу. Затем отступление, внезапная атака, снова отступление и снова атака. Я все время перемещался, извиваясь всем телом, уходя от летевших на меня лезвий и нанося ответные удары. Моя тактика состояла в том, чтобы не отбивать клинки, направленные на меня, а уворачиваться от них и разить противника. Так намного быстрей и эффективней, но и намного рискованней, если не сказать большего. Не пытайтесь повторить мою манеру, если фехтуете меньше десяти лет и тем более если не знаете школы итальянских мастеров, а учились драться во дворе.

Однако в тесном помещении успешно проделывать подобные трюки – весьма утомительное занятие, особенно когда на тебя нацелено слишком много клинков. Конечно же, я получал ранения, как без них. Только в дешевых рыцарских романах герои выходят без царапины, на мне же их было, наверное, с полдюжины. Когда уворачиваешься, они неизбежны, и чем больше их становится, тем больше льется твоя кровь и тем меньше у тебя сил.

Мои противники видели, что мне все труднее уходить от их выпадов, поэтому я подобрал у одного из поверженных дагу, а это верный признак того, что человек либо плохой фехтовальщик, либо слишком неуклюж. Ведь дага, или кинжал для левой руки, не поможет, если сражаешься с тем, у кого одна шпага. Наоборот, это только ухудшает дело. Но мне выбирать не приходилось. Я чувствовал, что во многих местах под камзолом у меня течет кровь, но не знал, насколько серьезны мои раны, а это уже хороший признак, что меня успокаивало.

Итак, я стал отбиваться двумя руками и медленно отходить к выходу. Силы были на исходе, но и противников значительно поубавилось. Меня атаковали лишь четверо. Может, потому, что я их еще не ранил или это были лучшие бойцы. Теперь мне было не до выкрутасов, как их называл Николас. Я классически орудовал поочередно шпагой и дагой, уже не помышляя о лихих атаках. Мои противники сначала были утомлены, а теперь их выпады были уже почти не опасны.

Когда я почувствовал, что вступил на лестницу, ведущую к выходу, это сразу придало мне силы. Завладев выгодной позицией, я мог уже не опасаться за свою жизнь. Я специально сделал несколько шагов вверх, так что передо мной оказался лишь один противник. Он мог нанести удар лишь по моим ногам, зато я мог ударить его в голову. Кончилось тем, что он пропорол мне сапог, а в ответ получил скользящий удар по щеке. Брызнула кровь, он вскрикнул и ретировался.

Наступила пауза, во время которой трое оставшихся переглядывались, выясняя, кто из них пойдет на меня. В этот момент с высоты уже дюжины ступенек я успел сделать быструю рекогносцировку. Восемь или девять каперов, еще несколько минут назад чувствовавших себя непобедимой армадой, либо ругаясь перевязывали раны, либо стонали на полу.

– Господа, предлагаю завершить наш поединок по-доброму, – сказал я, делая несколько шагов по ступенькам вверх к двери. – Всем спасибо за участие, рад был знакомству, надеюсь, теперь вы поостережетесь хамить благородным дворянам. Желаю всем здоровья, оно вам понадобится. Адью!

С этими словами я повернулся, чтобы преодолеть оставшиеся ступеньки к свободе, но тут же замер… В дверях стояли трое. По виду моряки. Они явно были растеряны, а в глазах читался один вопрос: что тут происходит?

– Разрешите пройти, господа! – сказал я, сделав несколько шагов по ступенькам вверх. Они расступились, но в этот момент снизу раздался крик:

– Хватайте его, не дайте ему уйти!

Однако входившие все еще не могли сообразить, в чем дело, да и хватать окровавленного человека с обнаженной шпагой в одной руке и дагой в другой, с которых стекала кровь, не очень-то хотелось. Так я оказался у двери, где мне неожиданно преградила путь чья-то фигура в плаще.

– Что тут произошло, отвечайте, – сказал незнакомец, расставив широко ноги и уперев руки в бока.

Было ясно, что подошла другая часть команды проклятого капитана-капера Фонтанжа и даже, возможно, это он сам.

– Сударь, произошло недоразумение. У меня тут была назначена встреча…

– Сейчас разберемся, стойте, – приказал он, хватая меня за плечо.

От этого его «стойте» и тем более «разберемся» веяло могилой, да к тому же плечо, куда легла его рука, было ранено. Я сразу сообразил, что стоит только выйти кому-нибудь снизу, как меня в лучшем случае сдадут страже и я надолго сяду в тюрьму за нанесение массовых телесных повреждений героям войны на море, а в худшем – меня порешат прямо тут, перед «Старой пушкой», сами герои. Собрав последние силы, я выронил дагу, сбросил его руку с плеча, вывернул ее и, выхватив у него из-за пояса пистолет, отпрыгнул в сторону. Весь в царапинах, в крови, со шпагой в правой и пистолетом со взведенным курком в левой я стал медленно отступать по улице назад, считая своих новых противников. Их было восемь. Грубое обращение с их главарем не пришлось им по вкусу, они ощетинились рапирами, шпагами и большими ножами.

– Держите его, он перерезал всех наших! – раздались голоса от двери в кабак. – Боцман убит, шкипер потерял глаз… Дайте ему хорошенько.

Матросов не нужно упрашивать. Они смело пошли на меня.

– Стойте! Я никому не хотел причинять вред. Я один. Я не хотел ни с кем ссориться…

– Врет! Он врет! – снова раздались крики. – Он первый напал и убил боцмана.

– Давайте разойдемся по-хорошему, – еще раз неуверенно предложил я. – Первый, кто приблизится, будет застрелен.

Однако моряки неожиданно встретили мои слова смехом, который, как эхо, раздался и сзади меня. Я обернулся и увидел, что и там стоят еще примерно столько же матросов. «Ну вот и все», – пронеслось у меня в голове. Все пути были отрезаны, и мне лишь оставалось прижаться спиной к стене дома и постараться, не уронив честь, продать свою жизнь как можно дороже. Оставалась еще слабая надежда на то, что кто-нибудь из горожан сообщит в полицию и мне удастся спасти жизнь, попав в тюрьму.

Пока вокруг меня медленно образовывался полукруг, я вспомнил одно из наставлений моего итальянского учителя фехтования: когда дела совсем плохи, покажи вид, что тебя они не касаются. Я вынул из-за пояса кожаные перчатки и демонстративно беспечно натянул их. Затем встал в боевую позицию. Думать о прорыве было нереально. Их было слишком много, поэтому я стал выбирать себе первую жертву, которая, впрочем, сама вызвалась ею стать.

– Дайте мне попробовать, – сказал главный. – Неужели этот мальчишка сразил нашего могучего боцмана? Может, ты владеешь каким-то особым приемом? Так научи.

Он обнажил шпагу и стал приближаться. Я положил пистолет на стоящую рядом бочку и сделал специально неуклюжий выпад.

– Да он просто цыпленок, – сказал предводитель, легко отбивая мою шпагу. – Не понимаю, как ему…

Но я уже сделал глубокий двойной выпад, проткнув ему снизу подбородок. Такие удары очень опасны, а если рассчитать момент, то… Но я не рассуждал долго и, выдернув шпагу, сделал еще пару выпадов. Мой клинок задел чье-то бедро, потом чей-то живот, а потом я отскочил, схватил пистолет, лежащий на бочке, и снова попытался вести переговоры.

– Ваш капитан ранен, позаботьтесь о нем, а меня пропустите.

Но ответом мне были лишь грязные ругательства и проклятия. И опять на помощь пришел учитель: «Сначала противник вгоняет тебя в роль побежденного, а потом побеждает». Я поднял пистолет и выстрелил, потом схватил его за дуло и, пользуясь небольшой дымовой завесой, сделал несколько отчаянных выпадов. Я слышал, как мои удары достигли цели и как кричали и чертыхались раненые противники. Вдруг что-то мелькнуло у меня перед глазами, и я ощутил, что их заливает кровь. Я снова и снова стирал перчаткой кровь, застилавшую мне глаза, и делал отчаянные выпады. Я чувствовал, как холодный металл входит в мою плоть то тут, то там, но это уже не причиняло боли. Меня согревало сознание того, что я умираю не напрасно, что негодяев, с хамством которых любой простой человек вынужден постоянно мириться, становится все меньше и меньше. Пусть я уже почти не вижу из-за крови, льющейся из раны на голове, но я все еще на ногах и все еще могу оказывать сопротивление. Это матросское быдло надолго должно запомнить молодого дворянина, который не стал терпеть их выходки и смог постоять за себя, пусть даже ему придется расстаться с жизнью. Именно такие мысли вертелись у меня в голове, пока в глазах совсем не потемнело и я не стал проваливаться в какую-то черную бездну. И все летел, летел вниз, но так и не мог достичь дна.

Глава вторая

Из рассказов капитана Пикара

Вам, как сухопутному офицеру, должно быть все равно: приватир, капер, корсар, флибустьер – для вас они все на одно лицо, все пираты. Так и для меня, человека, отдавшего жизнь морю, неважно, как вы называете свои войска – легкой пехотой, пионерами, вольтижёрами, берсальерами, пандурами или егерями – все они для меня нерегулярные части, а значит, обыкновенные разбойники. Вам хорошо известен принцип набора войск в Европе. Не стоит отрицать, что любой никогда не служивший аристократ сразу может получить чин капитана или полковника, если навербует и будет содержать за свой счет роту или полк. Причем статус этой части у вас не вызывает никаких сомнений в том, что она не разбойничья. Однако червь сомнения начинает точить ваше сознание, когда купец снаряжает судно для ведения военных действий с неприятелем. Уж не пират ли он?

Вы, наверное, думаете, что самое большое гнездо пиратов Вест-Индия? Нет, поскольку вы забываете о знаменитых приватирах Дюнкерка, Остенде и других налетчиках с побережья Северного моря. Но считать ли их пиратами? Они ведь с разрешения властей вели что-то вроде партизанской войны на море. Однако и флибустьеры Сан-Доминго никогда не выходили из порта без этого пресловутого разрешения, которое называли комиссией. Если это, по-вашему, не считается, то тогда всех партизан можно записать в разбойники, и в первую очередь знаменитых венгерских гусаров. Известно, что этот род легкой кавалерии создан именно для налетов, разрушения вражеских складов, коммуникаций и всей продовольственной базы противника, для стычек, а не для участия в открытом сражении. Горе тому полководцу, кто попробует применить в большом сражении этот тип легкой кавалерии и пустить их на неприятеля. Это будет первая и последняя атака. Надеюсь, теперь вы понимаете, насколько они отличаются друг от друга?

Например, знаменитый капитан Вильям Кредо. Кажется, он до сих пор жив. Сейчас ему, наверное, где-то около 45. Он нанес огромный вред Франции, но я не считаю его пиратом. Он честно воевал против наших кораблей в Северном и Средиземном морях, у африканского побережья и в Вест-Индии. Говорят, он захватил более двухсот французских судов, да и сейчас продолжает участвовать против нас в войне за испанское наследство. Все это напоминает мне рассказы про «своих партизанов» и «чужих лесных братьев», про «наших разведчиков» и «чужих шпионов». Не правда ли, похоже на обыкновенную пропаганду, жертвой которой так легко стать, когда отключаешь мозги?

Однако я обещал рассказать вам о флибустьерах, одним из капитанов которых мне выпала судьба быть. Не знаю, с чего начать мою историю. Начну, пожалуй, с того места, когда я очутился на Сан-Доминго. Что мне больше всего тогда запомнилось, так это дожди. Там они всегда идут с конца весны до начала осени. И когда я с несколькими бедолагами попал на этот остров, то не сразу привык к этим частым и коротким осадкам. Помню один день, когда дождь был каким-то особенно сильным и все никак не затихал. Работать было невозможно, воды по колено, нужно было ждать, пока она сойдет, что мы с радостью и делали. Сидя под навесом из пальмовых листьев, предавались воспоминаниям, а то и мечтали вслух. Но больше всего нам нравилось расспрашивать нашего Мартена о Сан-Доминго: большой ли остров, какие на нем реки, горы, города, селения, где кто живет. Нам хотелось больше узнать о месте нашего пребывания.

– На острове кроме нас, французов, и, естественно, испанцев, которые открыли его лет 150 назад и первыми обжили, есть поселения англичан и голландцев, – с готовностью откликался Мартен.

Он вообще любил поговорить, может быть, потому, что всегда был весел и общителен, а может, из-за того, что ему действительно было что рассказать, особенно таким новичкам, как мы.

– Наш поселок находится в Свободной гавани на северо-западном побережье, потому так и называется – Свободная Гавань. Рядом много французских поселений, здесь, на севере Сан-Доминго, множество рек впадает в океан, образуя хорошие гавани. А там, где пресная вода, селится человек. Восточнее большие поселения в заливе Марго и Ле-Кап, вокруг которых масса мелких. Их не сосчитать. Ибо что в Европе называется хутором, у нас – поселением. На западе, в заливе Москитов, есть поселок англичан, чтоб эти москиты их сожрали…

– Мартен, ты не любишь англичан?

– А ты их любишь? Чего ждать от этих жадных картавых. Они норовят все прибрать к своим рукам. Помню, я жил некоторое время на Тортуге… Это было еще до Левассёра… Так вот, они и там решили, что самые главные и что избирать губернатора можно только среди них.

– А что потом?

– Что потом… С Сент-Кристофера приплыл дворянин Левассёр и вышвырнул всю их компанию с острова. С тех пор они и обосновались в заливе Москитов. Но помяните мое слово, эти англичане еще не раз попытаются здесь взять верх.

– Почему?

– Да в их дикой стране неизвестно что творится. Короля своего казнили, вместо него теперь правит мясник. Слыханное ли дело. Совесть совсем потеряли.

– Скажи, Мартен, а где это место – Кюль-де-Сак?

– Эх, крабики вы мои малокопченые. Так называется огромная бухта на западе Сан-Доминго. Если плыть от нас на заход солнца, а затем обогнуть мыс Сент-Николя, где, кстати, поселения голландцев, попадешь в Кюль-де-Сак. Это огромный залив между двумя полуостровами – Северным и Южным, посередине его большой и пустынный остров Гонав. По берегам этого огромного залива также много наших поселений: Гонаив, Мирбалете, Пти-Гоав, Гранд-Кайман. А на другой стороне Южного полуострова вокруг поселка Кайон, что рядом с островом Ваш, живет много французов.

– Откуда ты все это знаешь, Мартен?

– Как же мне не знать, когда я тут родился. Я даже знаю, что раньше местность, где мы сейчас живем, индейцы называли Харагуа.

Последние слова вызвали у нас смех. Уж больно диковинным казалось это слово для юнцов, которые только недавно попали в столь сказочно экзотический Новый Свет.

– А как было основано наше поселение в Мирной гавани?

– Так же, как и все остальные. Первыми поселились буканьеры. А потом, это было совсем недавно, лет десять назад, к их букану присоединились разные мастеровые и плантаторы. Букан разросся и уже стал больше похож на поселок, чем на стан охотников. Рассказывают, что до буканьеров тут было испанское поселение, которое лет 20—25 назад разорили голландцы. Кстати, именно эти бестии и очистили от проклятых папистов весь северо-запад Сан-Доминго.

– А буканьеры – это те охотники, что коптят мясо?

– Нет, сынок. Если я скажу, что это охотники, которые коптят мясо свиней или диких коров, это будет неправдой. Так говорят лишь те, кто ни черта не знает и кому все едино, что флибустьер, что пират. Но мне, родившемуся и выросшему на этом острове, не пристало повторять глупости недалеких людей, поскольку я знаю больше, чем они. Буканьеры – это не просто охотники. Это – дикие звери, при встрече с которыми у испанцев кровь стынет в жилах. Это люди, умеющие выжить в любых условиях. Это люди, способные на любые лишения. Это те, кто после истребления индейцев стали настоящими хозяевами острова. Они непревзойденные стрелки, отличные следопыты, обладающие к тому же беспримерным мужеством. А ты говоришь – коптят мясо…

Кстати, это делают не буканьеры, а их слуги, шляпа ты соломенная. Все буканьеры живут особняком, у них свои отношения и порядки. Их объединения называют не только буканами, но и матлотажами. Никто толком не знает, что это означает. Сами же буканьеры говорят, что это просто тесно сплетенный союз. Ну словно корзинка, что ли. Только мне представляется, что оно скорее всего образовалось от слов «моряк» и «компаньон». Один капитан мне рассказал, что у голландцев, чьи суда бороздят моря и днем и ночью, есть такой обычай у матросов на кораблях дальнего плавания. Для экономии места на судне двое делят одну кровать. Пока один матрос спит, другой стоит на вахте. Но как бы там ни было, эти матлотажи, в моем понимании, самые дикие и развратные сообщества, которые только есть на земле.

Если честно, то не люблю я этих буканьеров. Как вы знаете, у нас на Сан-Доминго почти нет женщин, но это не значит, что все мы из-за этого должны стать мужеложцами. Хотя они и говорят, что это помогает им более тесно сплачиваться во время войны с испанцами, мне это неважно. Они живут парами, называя друг друга компаньонами, и совместно владеют имуществом, словно семья. Тьфу, мерзость какая. Даже по виду этих бородатых и косматых громил, выходящих из леса в своих вонючих, пропитанных кровью одеждах, видно, что занимаются они чем-то нечистым. Испанцы их уже давно считают такими же дикарями, как индейцы, только во много раз опаснее. Единственное, чем отличаются буканьеры от дикарей, они не едят человечины и молятся Христу.

– Расскажи нам о голландцах.

– А, эти. Они словно морские цыгане. Везде снуют их корабли, но базу, пусть и маленькую, на нашем острове тоже устроили. Я уже говорил, она находится около мыса Святого Николая. Там есть очень удобная бухта и еще соляные копи. А где соль, там и голландцы. Мне один капитан флибустьеров на Тортуге рассказывал, что эти торгаши специально обосновались на подветренных островах, чтобы можно было контролировать прибрежную полосу Новой Гранады Пуэнта-де-Арайю, богатую месторождениями соли.

– А где это, Новая Гранада?

– На юг от Сан-Доминго через море. Это на материке. Испанцы еще называют это место Маленькой Венецией или Венесуэлой. Это потому, что местные индейцы строят там свои дома на воде, на сваях.

– Мартен, скажи, испанцы вот так запросто разрешают нам, французам, селиться на их землях? А где они, в таком случае, сами живут? Ты там бывал?

– Если бы разрешали. А то проклятые кастильцы все захапали себе и не пользуются ничем. Словно собаки на сене. Сами не едят и другим не дают. Они претендуют на весь остров, хотя живут-то только в трех местах. Самое большое из них – это район южного побережья, который местные индейцы называли Хигуэй. Там находится испанская столица Санто-Доминго. Большой порт и сильная крепость на берегу широкой реки Романы, многочисленный гарнизон, ров, каменные стены, бастионы. Второе место вокруг города Сантьяго-де-лос-Кабальерос в центре острова, в долине реки Вака-дель-Норте, между Кордильера-Сентраль и Кордильера-Септентриональ. Город тоже находится на реке, но укрепления только природные. Третье место, где живут в основном испанские пастухи, так это вокруг города Сан-Хуан-де-Гоава, в долине между гор Плин-дю-Сюль-де-Сак и Кордильерой-Сентраль.

– А как сюда попали французы, если это земля испанцев?

– Как попали? Вам лучше знать, ведь вы же тоже французы. Как вы сами-то сюда попали, помните? Вот и остальные так же. Мне рассказывали старики, что испанцы сначала очень хорошо обжили Сан-Доминго. Тут было много плантаций, ферм, где разводили коров, свиней, лошадей, много народу, но после того как местные поселенцы поняли, что больше здесь, у индейцев, золота нет, а в это время на континенте золото потекло рекой, они все побросали и устремились туда. Зачем содержать хлопотные хозяйства на этом острове, когда золото можно легко отобрать у дикарей. Сначала сотнями, а потом тысячами испанцы стали покидать остров и переселяться сперва в район Новой Испании, потом в район Новой Гранады, потом в Перу и Чили.

– Значит, испанцы ушли за золотом из этих мест, где мы сейчас живем?

– Из этих мест они ушли еще раньше. Здесь, где-то в районе нашего поселка, у Свободной гавани, впервые пристали их корабли. Они основали первые поселения и плантации, но вскоре вспыхнула страшная эпидемия, и испанцы бежали из этих мест на южное побережье, основав там новую столицу Санто-Доминго. Словом, нагадили и ушли. С тех пор эта земля была ими почти брошена. Оставались лишь незначительные поселки.

– И тогда появились буканьеры?

– Само собой, свято место пусто не бывает. После того как испанцы устремились на континент, бросив свои хозяйства, коровы, свиньи и лошади разбрелись по острову и за несколько десятков лет (а может, и за сто) расплодились в огромном количестве. Ведь у них тут нет никаких естественных врагов, кроме человека. А людей здесь и не было. Индейцев – и тех испанцы всех повывели. Они заставляли их работать на плантациях, а местный индеец ленивый, он скорее умрет, чем будет работать. Вот они и передохли. Поскольку север Сан-Доминго был испанцами почти не заселен, здесь обосновались наши соотечественники, приплыв с острова Сент-Кристофер. Начали промышлять одичавшими свиньями и коровами. Много их разных на моем веку сходило с кораблей, чтобы заняться охотой. Сначала их так и называли – убийцы коров, но потом всплыло старинное индейское слово «букан». Это такой способ коптить мясо. Вскоре это дело стало не менее прибыльным, чем плантаторское. Любому кораблю, который останавливался у нас перед переходом через Атлантику, требуется не только свежая вода, но и еда в дорогу. Так вот эти охотники коптят особым способом мясо, которое может не портиться на протяжении нескольких недель, и продают его на корабли. Раньше у нас останавливалось очень много корсаров из Европы, которые с добычей шли домой, поэтому могли хорошо заплатить за провиант. В связи с этим число желающих стать охотниками все возрастало. Да и сейчас возрастает, несмотря на их дикие нравы и порядки с матлотажами.

– А почему ты не стал буканьером?

– Я хороший специалист по плантациям, по расчистке леса, по выращиванию разных культур, я не охотник. Охота мне не нравится, хотя это не значит, что я никогда не охотился и не держал мушкета в руках.

– А кто становится буканьером?

– Да любой, кто захочет.

– А сейчас на Сан-Доминго совсем нет индейцев?

– Совсем. Если не считать привезенных из других мест или полукровок. И тех наберется не больше сотни, живут они порознь в услужении у разных испанских сеньоров.

– А скажи, негры у испанцев тоже есть? Как и на наших плантациях?

– Есть, а как же. Негры не такой глупый народ, как были местные индейцы. Чернокожие умеют работать, потому что хотят жить. За что и ценятся. Их привозят сотнями в Санто-Доминго. Там большой рынок, куда съезжаются испанские плантаторы со всего острова и даже со всей Вест-Индии.

– А ты сам как попал сюда?

– Этого я не знаю, но не из Африки, уж точно. Сколько себя помню, я всегда жил здесь. Возможно, родители привезли меня сюда совсем маленьким, а может быть, я родился уже здесь. Не могу знать, так как рассказать было некому. Отец и мать умерли, когда мне было еще совсем мало лет, и меня воспитывали чужие люди. Если мне сейчас 40, то, возможно, родители прибыли сюда где-то около 1620 года. Старики говорили, что тогда многие корабли из Франции, Голландии и Англии останавливались на наших пустынных берегах на обратном пути в Старый Свет, чтобы набрать воды, еды, да и починиться, если нужно. Здесь они находили все, что нужно: и корабельный лес, и еду, и отменную воду. Говорят, что те немногие испанские поселенцы, которые тут еще оставались, зарабатывали на этом неплохие деньги. Вскоре к ним стали присоединяться голландцы и французы с кораблей, приходивших в Вест-Индию для продажи контрабанды. Ведь испанское правительство не разрешает чужеземцам торговать со своими колониями, поэтому все, что привозят наши соотечественники, считается контрабандой.

– А ты сам никогда не занимался контрабандой, чтобы заработать?

– Нет. Несмотря на то что я вырос у моря и не раз выходил на утлых суденышках на рыбалку, даже плавал к побережью Кубы и Малым Антилам, морской промысел меня никогда не прельщал. Я вырос здесь, где всего вдоволь. Зачем мне золото? Как его тут потратить? А уезжать в Европу я не собираюсь, потому что моя родина здесь. Мне всего хватает. Если хотите, то сейчас вы видите перед собой абсолютно счастливого человека. Помню, как я познакомился со своим нынешним хозяином. Давно это было. Я еще тогда совсем молодым был, лежал под пальмой, никого не трогал. Тут подходит Пету и говорит: чего зря лежать, нарви бананов, я их у тебя куплю, ты снова нарвешь, я снова куплю, а потом ты наймешь других, они будут рвать бананы, а ты лежать под пальмой и ничего не делать. Тогда я ему говорю: а я и так уже лежу под пальмой и ничего не делаю…

Мы посмеялись этой байке, я спросил:

– Зачем ты служишь Гийому Пету, если тебе ничего не нужно?

– Но должен же человек чем-то заниматься. Ведь суть жизни не в том, чтобы ничего не делать, а чтобы делать то, что нужно людям да и тебе самому интересно. Я же работаю у него главным по разбивке плантаций не из-за денег, которые, кстати, наш хозяин платит исправно. Я работаю ради того, чтобы спасать таких вот птенцов навроде вас. Да еще и для того, чтобы сделать эту страну более красивой и пригодной для житья. Если бы не я, вы бы умерли с голоду или, по крайней мере, терпели страшные лишения среди всего этого изобилия, как любой чужак, попавший на этот райский, но дикий остров. Я спасаю таких, как вы. Вот если Гийом Пету купит еще несколько белых батраков, я уйду от вас к ним и так же буду учить их выживать, как учил вас. За это меня даже называют профессором суровых наук.

– А Тортуга, расскажи нам об этом острове? Ты бывал там?

– Конечно. Я бывал и там, и у англичан в Самане, и у наших в Гонаиве и Кюль-де-Саке, и у голландцев в поселке Святой Николай, и даже у испанцев в Сантьяго и Санто-Доминго. Я же говорил вам, что если не родился, то вырос на этом острове, поэтому исходил его вдоль и поперек. Видел даже гору, на которой в самый лютый зной лежит снег. Видел саванны, где нет ни единой зеленой травинки, видел вечнозеленые леса, где сквозь деревья не могут пробиться лучи света, видел глубокие ущелья и бурлящие водопады, видел огромное соленое озеро, где, как это ни странно, живут кайманы. И Тортугу я знаю как свои пять пальцев. Раньше мы частенько туда наведывались за черепахами, которые облюбовали берега южной стороны острова. На Тортуге французские переселенцы поселились раньше всего, уже потом они перешли на большую землю, которую назвали Сан-Доминго. Во всяком случае, мне именно так рассказывали старики. По их словам, раньше на Тортуге жили в мире все три нации: французы, англичане и голландцы, но теперь разбрелись по разным углам…

Как-то раз был я на Самане. Это такой полуостров на восточном берегу Сан-Доминго, где живут английские буканьеры. Это место индейцы называли Магуа. Чудесный по красоте полуостров, к которому, однако, с суши подобраться совершенно невозможно из-за непроходимых болот с кишащими там кайманами. У англичан вдоволь и дичи, и рыбы, но вот дикие коровы там не водятся, поэтому местные буканьеры ходят за ними на каноэ на большую землю. Так вот, был я как-то у них весной и наблюдал уникальное явление: мимо берега плыли на юг сотни китов-горбачей, ими буквально кишело все море. Зрелище удивительное и завораживающее…

– Ты говорил, что много где побывал. Зачем ты столько мотался по острову?

– Эх, мелюзга вы еще зеленая, но я вам завидую. Все у вас впереди, в то время как у старика Мартена… Тогда я тоже молод был, верил во всякие бредни. Вот и носила меня судьба по острову за химерой.

– Ты что-то искал?

– Искал – не то слово. Я просто бредил. Слышали легенду о потерянном золоте араваков? Нет? Ее на Сан-Доминго все знают. Так вот, я его и искал. Однажды, когда мне было чуть больше, чем вам, со мной на охоте произошел один случай. Пошел я подстрелить свинью в горы. Я имею в виду не те громады, что в центре острова, а те холмы, что находятся позади нас. Там тогда диких свиней было видимо-невидимо. Да и сейчас, наверное, не убавилось. Так вот, иду я и у одного ручья, которых там множество, вижу – лежит человек на животе, а голова в воде. По виду буканьер. Ну я уже тогда был наслышан про это зверье, что едят мясо сырым, так что был осторожен. Смотрю, лежит не шевелится, а от него по воде красный след идет. Ну, думаю, пристрелил кто-то. Окликаю, молчит. Подхожу, переворачиваю, а он в отключке. Слушаю сердце – еще стучит. Что делать с бедолагой? Осмотрел его, а в нем три дырки. Да такие, что палец можно всунуть. Но, видать, здоровый парень, раз не помер до сих пор. Снял я его старые повязки, которыми он раны завязывал, наложил новые, срубил пару деревьев, соорудил носилки да поволок. Думаю, перетащу к морю, там люди живут, помогут. Бросать-то совестно, ведь христианская душа, деревянный крестик на груди. Словом, тащу-тащу, передохну, благо под горку.

– Но это можешь не рассказывать, что дальше-то было?

– Цыц, перебивать вздумали. Ты знаешь, что такое лесом по горам тащить человека? Потом обливаешься, а вокруг тебя москиты роем кружат. Но тогда я молод был. Притащил все же. В поселке мне помогли, донесли бедолагу до моей хижины. Там я стал его выхаживать. И, к удивлению, буканьер через день открыл глаза. Этот парень, а звали его Оноре, рассказал, что подстрелили его в Опаленной саванне, что от нас вон за теми горами, в нескольких днях пути. Говорит, мол, зря я его подобрал, все равно чувствует, что помрет. Однако поблагодарил за мою сердечность и сказал, что отплатит по-христиански. Вот тогда-то я впервые и узнал о пропавшем золоте араваков. Оноре сказал, что лет сто назад араваки собрали золото со всего Сан-Доминго и спрятали его от испанцев в одной горной пещере. Про это огромное богатство он узнал от последнего вождя племени. А затем объяснил, как найти то место, где осталась карта. Вот такая история.

– Ну ты сразу отправился на поиски?

– Нет не сразу. Сначала похоронил бедолагу по христианскому обычаю на нашем кладбище. А уж потом двинулся на поиски.

– Ну и как, нашел?

– Нашел.

– Золотую пещеру?

– Да нет. Карту нашел. Она была сделана на плоской золотой бляшке с дырочкой с края. Буканьер говорил, что пять самых больших вождей острова разделили карту на пять частей. Сначала носили их у себя на груди, а потом зарыли каждый в своем районе обитания. Только соединив их вместе можно было понять, как найти клад, который, по словам умирающего буканьера, был в районе Центрального хребта. Карту Оноре составил со слов последнего вождя араваков. Писать он умел с трудом, поэтому многое отобразил в рисунках. Его каракули было трудно понять. Но то, что одну пластину он все-таки нашел, доказывало, что золотая пещера существует. Эта пластина была из района Арагуа.

– А что потом?

– Что-что… Вот я и начал по описаниям искать остальные бляшки. Мотался по всему Сан-Доминго. По всем бывшим индейским областям. Посетил Мариен, Магуану, Магуа и Хигуэй.

– Нашел?

– Нашел еще две. Одну в Самане, другую около Игуайо, а вот остальные не смог. Одна по описаниям должна быть на Тортуге, в каком-то городе мертвых. Весь остров я обошел, все излазил, никто никогда не слышал, чтобы на западном берегу около двух скал был какой-то город, или поселение, или что-либо еще. Нет там ничего. Только мы совсем заболтались, а между тем дождь уже прошел и нужно выходить на работу.

– Ну, Мартен! Расскажи легенду-то.

– Потом, потом. У нас впереди еще много времени. Я все расскажу. А теперь за работу.

Глава третья

Из записок графа Пенальбы

Я очнулся от скрипа и болтанки. Качался фонарь, качался потолок, страшно хотелось пить. Однако было такое чувство, что лучше не двигаться. Нужно еще немного полежать, а уже потом вставать. Хорошо лежать не шевелясь, но пить все равно хочется. Все тело ноет, болит голова, и хочется пить. Уже отчетливо представляешь, как наберешь ее в рот, как погоняешь за щеками, чтобы смочить совершенно сухое нёбо, а потом двумя-тремя глотками проглотишь эту холодную животворящую жидкость. Но воду еще нужно добыть, поэтому лучше повременить, собраться с мыслями, подумать, это тоже придает сил. Все! Больше медлить нельзя. Пора, поднимаюсь.

– Слава богу, молодой господин, все позади. Старый Николас выручил вас, и теперь, как просил ваш батюшка, мы плывем в Новый Свет.

Этот голос был словно с небес, и я, наверное бы, улыбнулся и снова заснул сном раненого праведника, если бы не вода. Только после того, как я напился, судорожно глотая и проливая драгоценную влагу на себя, мой камердинер рассказал о том, что произошло. По его словам, я не только уничтожил большую часть команды «Летящего» вместе с его ужасным капитаном Жаком Фонтанжем и офицерами, но и разогнал дозор городских стражников, пришедших мне на помощь. По словам Николаса, прибежавшего на страшный шум, только ему удалось остановить меня от полного истребления всего Дюнкерка.