О творчестве Льва Котюкова

Лев Котюков – человек литературы как художества; одинаково уверенно выглядит он как поэт и прозаик, эссеист и критик, сюжетист и рассуждатель. Он не только писатель – он литератор в самом широком и деловом смысле этого слова; его энергетика как редактора и общественно-литературного деятеля столь же, или почти столь же, интенсивна, как и энергетика чисто творческая.

Однако же, когда перед нами «просто стихи», «просто проза», мы внутренне выносим за скобки все, так сказать, привходящие и боковые обстоятельства и задумываемся над тем, что же перед нами в том, в том самом плане, о котором классик сказал: «любовь и тайная свобода».

В плане творческом.

Конечно, Котюков пишет о себе и о своих чувствах по поводу окружающей жизни; конечно, порою горечь от происходящего переполняет его, как и многих из нас; конечно, мы узнаём в строках черты поэтического характера, его не только творческий, но и жизненный почерк.

Но всё это вызывает еще и раздумье о самих путях русской литературы, о её духовных, стилевых и прочих традициях.

Ведь Лев Котюков – именно в традициях русской литературы. И премии-то он получал – русские, славянские…

Выше сказано – узнаём.

Слово «узнавание» популярно и даже модно в разговорах и спорах о литературе. Оно имеет разные смыслы. Можно вспомнить Сократа, Платона… Не будем ходить так далеко.

Короче, в творчестве Котюкова мы порою узнаём себя не только, а иногда и не столько на тематическом, смысловом уровне, сколько на уровне самого внутреннего Ритма, именно с большой буквы; на уровне Музыки, тайной интонации Жизни.

Подспудная и явная тревога мира неизменно ощущается в этом Ритме.

Да, «вначале бе слово», но слово – музыкальное и звучащее; не слово, а – Слово… И поклон Лермонтову уместен.

Слово, имеющее символическое значение.

Слово, за которым – Хаос и Космос, его преодолевающий.

Этими мыслями Александра Блока, чья символическая традиция несомненно видна в данном случае, мы и заключаем…

Тревога, «надрыв» и музыка; тревога, вошедшая так глубоко в Космос и сознание Космоса, что «чисто смысловое», внешнее слово уже не справляется с этим – требует Ритма глубинного; тревога, непобедимая «на уровне разума», но за всем этим – Гармония.

Где-то же она скрыта в нашей надрывной жизни.

Поэзия выявляет её…

Владимир ГУСЕВ, доктор филологических наук, профессор,

заведующий кафедрой Литературного института имени М. Горького

Существует легенда, связанная с писателем Андреем Платоновым. Один из его надоедливых друзей, как правило, в «угарном» настроении, пытался доказать Платонову, что пишет лучше! Устав от непомерного нахальства, Платонов, однажды не сдержав себя, сорвался:

«Да, ты пишешь лучше! Но только ты пишешь чернилами, а я кровью!».

В этой, казалось бы простой формуле весь смысл творчества. Без боли, страдания, без каждодневного «харакири» – нет поэта, без пера не обмакнутого в кровь не рождается истинная проза.

Протопоп Аввакум однажды с горечью признался: «Бог создал Россию для искушения дьяволом». Нам кажется, что поэзия и проза Льва Константиновича Котюкова об этом, о нашем затянувшемся «искушении дьяволом». При этом все ходы, прыжки и ужимки нашей отечественной «дъяволиады» Лев Котюков превосходно изучил. В его прозе все «люциферы» собраны «по ту стороны России» и каждому автором дана соответствующая оценка, вплоть и до его излюбленного «читателя – нечитателя». Заметим, что авторский прием, а если шире – техника письма Котюкова, имеют свою самородную особенность. В «Дневнике автора» им чаще всего используется прием «тезы и антитезы». Автор словно «красной тряпкой» вызывает на бой неразрешенную в его сознании проблему, дает ей исчерпывающую оценку и нередко, как тореадор, наносит в конце соответствующий, чаще всего смертельный удар. Невольно вспоминается Сирано де Бержерак со своим рефреном – «укол в конце посылки».

Еще одна особенность прозы Льва Котюкова: он превосходный рассказчик, знает, как захватить «читателя – не-читателя» с первых строк.

Вот начало его «дневника» из журнала «Проза № 1» Напомним, что глава называется «Внечеловеческое»: «Познай самого себя!» Это темное изречение приписывают Пифагору. Слава Богу, что не мне. Сие изречение не менее бессмысленно и опасно, чем «В споре рождается истина». Впрочем, оно не приписывается Пифагору. Это изречение не нуждается в авторстве, поскольку принадлежит сатане». Как видите у Котюкова нет пиетета перед старыми истинами, как нет и запретных тем, да и на авторитеты он оглядывается редко. Читать его прозу интересно, поучительно, язык – выпуклый, броский, индивидуальный…. В этой прозе есть темперамент, сила, а подчас и самоуверенность: «Эй, кто там хочет шагать против железного потока моего эпоса?! Никто?!.. Так-то вот! Живите – пока я добр, поскольку бытие и небытие, как жизнь и сон, одно и тоже».

Это авторское благословение на жизнь неслучайно. Ведь сам Лев Константинович – человек ни на кого непохожий. Он – Лев! В его характере и впрямь многое от натуры льва. А, как известно, этот «царь зверей» трудно поддается дрессуре. Лев – не уступает дорогу, (добавим от себя: в том числе и поэтическую), он милостиво разрешает двигаться по ней другим, но, прежде всего, своим почитателям. Если присмотреться к Котюкову поближе: в работе, в писательской среде, то становится очевидным, что наш герой, положим, не идет, а несется, не говорит, а рокочет. Впрочем, он разный – стремительный, неистовый, взъерошенный, нередко злой, до изысканности аристократичный, при этом неразменный друг и блестящий полемист. Он может в пылу полемики утверждать, что «от поэзии нельзя требовать ничего, как от облаков над озером, как от лесных рассветов» и оказывается прав, когда пишет:

Но тут же, не удерживаясь на этой ноте, «раскинув сети», «умирая в стихах», поэт бесстрашно сталкивается с очередным безумьем и отражает его как в зеркале:

Ничего не поделаешь, автору приходится сталкиваться: и с вывернутым веком, и «с безумьем вечным цапаться», и наряду с прекрасным лицезреть блевотину и изнанку жизни. И хоть «от поэзии нельзя требовать ничего», но Аполлон, как не крути, требует от поэта и священной жертвы, и признаний, «из какого сора растут стихи». Лев Котюков это прекрасно знает, восклицая на предельной ноте:

Впрочем, в этой отчаянной строке есть поэтическое лукавство. Нет, не позабыл Господь душу поэта. И свидетельство этому – неслучайный дар Льва Котюкова как поэта и прозаика в его романе-поэме «Победитель последних времен». Верим, что не оставил Господь и Россию для искушения дьяволом. Хотя дискредитация Духа Божьего идет повсеместно. Порнография, извращения, проповедь сатанизма – все это подогревается и кем-то, безусловно, внедряется. Но не думайте никогда, что Бог отвернулся от нас. Он отпустил узды, а мы устремились по ложной дороге. Его право наказывать нас за неправильно использованную свободу.

Творчество Льва Котюкова – это гимн «облакам над озером», радость от встреч «лесных рассветов; поэт бьется с тупою тоской, замирает перед вопросом «кто этот мир оплачет», но непоколебимо верит, что нет, не было и не будет никогда для русской поэзии времен последних. С этой Котюковской тезой нельзя не согласиться. Ведь подлинная поэзия противоречит закону Дарвина, она рождает самородки, которые через хаос, сор, невзгоды и лишения устремляются вверх, к Богу, чтобы однажды воскликнуть устами поэта:

Валерий ИВАНОВ-ТАГАНСКИЙ,

прозаик, заслуженный артист России,

режиссер театра на Таганке,

ведущий телепередачи «Искатели» на канале ОРТ

Проза поэтов – явление во всякой литературе особенное. А. Пушкин в «Повестях Белкина» и в «Истории пугачёвского бунта» остался поэтом, хотя и создал по-настоящему добротные прозаические произведения литературы критического реализма. Достаточно обратить внимание на выверенность всех фраз, отсутствие в предложениях слов-паразитов, невнятностей и, самое главное, чёткую ритмику текста, наличие авторской интонации, проходящее сквозь каждое из этих произведений, а также сквозь «Капитанскую дочку» и другие прозаические вещи поэта. Даже в критических и публицистических статьях периода работы над своими литературными альманахами и в журнале «Современник» Пушкин придерживался тех эстетических норм, которые в нём сформировало занятие именно поэзий. А великий поэт Н. Некрасов решил оторваться в своей прозе от тех эстетических норм литературного языка, коими пользовался сам в поэзии, – и появилось мертворождённое «Мёртвое озеро», произведение, на мой взгляд, рыхлое, вторичное и маловразумительное.

Поэтому всякий раз, беря в руки книгу прозы хорошего поэта, я всегда сомневаюсь, что это может оказаться произведением именно художественной литературы, а не изделием бумагомараки.

Читая прозу выдающегося русского поэта Льва Котюкова, лауреата более чем тридцати всевозможных литературных премий, я стал себя ловить на мысли, что, несмотря на то, что Лев Константинович не ставит перед собой задач, аналогичных тем, что ставил Пушкин в «Повестях Белкина», несмотря на то, что эстетика прозы Котюкова идёт вразрез с эстетикой литературного стиля русских прозаиков 20 века, передо мной лежит книга не стихотворца, а автора с глубинным осмыслением происходящих в стране его проживания процессов. Ибо страной этой является Россия, перекорёженная, изломанная, обворованная и униженная, пошлая и подлая, синюшная от потребляемой морями водки, издёрганная, излапанная прохвостами собственными и прибывшими сюда со всего мира – словом, Русь святая.

Кому-то эпитеты, приложенные мною к слову «святая», покажутся кощунственными, кто-то возопит и засвистит, запулит камнем в меня и в Котюкова, но как читатель его книг «Песнь о Цейхановиче», «Сны последних времён» и «Однажды и навсегда», живущий многие уж годы вне своей Родины, воспринимаю ныне по книгам поэта Котюкова покинутую державу именно таковой. А Льва Константиновича вижу в образе того самого юродивого, что в «Борисе Годунове» протягивал руку к царю, и, в общем-то, не копеечку просил, а напоминал про «мальчиков кровавых в глазах». Ибо святая Русь может быть уничтоженной и до скотского состояния, но при этом оставаться достаточно сильной духовно, чтобы разбудить в любом злодее совесть…

Что есть Русь в произведениях Льва Котюкова? Какой видит современную обглоданную Россию современный поэт?

Это стихотворение из книги Котюкова «Крест и пламя». Есть там более яркие и более значимые стихи. Но это выбралось потому, что при всём пессимизме, звучащем в этих двух строфах, строка «…Ещё спиралью грезит круг порочный.» является не только супероригинальным поэтическим открытием, но и сулит надежду на то, что российские оптимисты называют «грядущим возрождением России». В противопоставлении этих двух начал: неминуемого распада – и веры в грядущее возрождение – формируется мировоззрение поэта-прозаика Льва Котюкова и его читателей.

Ибо проза, как и поэзия Льва Константиновича, буквально завораживает и речитативом своим, и сочностью языка, и обилием самых неожиданных сравнений и метафор, заставляя работать уже не разум читателя, а его подкорку. Цитировать клочками Котюкова – занятие неблагодарное. Привожу пример, как свидетельство собственной неудачи в цитировании.

«Иконы в ночи светятся, и комары без устали зудят. Но никогда не таится кровожрущая нечисть за иконами, отлетает комарьё от икон и – впивается в лицо человеческое. И чувствуешь себя после комариной ночи, как свежеоткопанный старый гроб, – того и гляди, развалишься трухой со всеми своими ещё ходячими останками.

О, русский человек! Хитёр в своей обездоленности до невозможности. Ему, верно, кажется, что в сортире и в иных укромных местах незрим он для Господа. А ведь порой действительно незрим, ибо закрывает великодушно глаза Господь на его проделки.

Но не ценит Господнего попущения человек русский – и кормится его кровушкой вселенское комарьё, да и сам он уже спать не может без зуда комариного над головой….»

По сути, перед нами – произведение, которое в 19 веке назвали бы стихотворением в прозе. В 20 веке литературоведы стали бы писать об особом ассоциативном ряде в произведениях Л. Котюкова и о глубоком философском осмыслении им неких особых тайн русской души, попутно вменяя ему в вину некое антирелигиозное ёрничество и одновременно клирикальность. Но 21 век оказался прагматичным и всеядным, как варан или коммодский дракон, у которых в желудках перевариваются даже перья.

Для того чтобы осознать значение Льва Котюкова в современной литературе мира, надо прочитать все его книги. Надо вникнуть в суть взаимоотношений и абсолютно русско-менталитетной дружбы автора романа «Победитель последних времён» и главного его героя Цейхановича, умудрившегося появиться лишь на 37 странице книги, отставного полковника Лжедимитрича, а также Фельдмана, Дорфмана, Авербаха, Краскина, Брокара – словом, цвете современной русской интеллигенции, пьющей водку, джин, одеколон, самогон, вина и виски в количествах, превосходящих даже то, что поглощают герои современных российских телесериалов. То есть, русскость действа, происходящего на страницах романов Л. Котюкова – абсолютна, доверие читателя к тому, что дед Цейхановича мог в период первых пятилеток спереть и притащить к себе на дачу паровозный котел, абсолютная тоже.

Или история про то, как Изяслав Изяславович Цейханович, внук Изяслава Изяславовича Цейхановича, который представлялся одним людям, как Изя, а другим, как Слава, боролся с другим представителем русской интеллигенции Вассеровичем, чтобы с помощью всесильного русского депутата Дрязгмана переименовать улицу Чапаева в своем кооперативе в свою честь. История абсолютно бесовская, сродни гоголевским повестям из сборника «Миргород», описана ярко, сочно, метафорично, так, что сам Николай Васильевич от зависти пустил бы слюнки, читая продолжение истории о том, как новоявленные Иван Иванович и Иван Никифорович разрешали вселенский вопрос мироздания: носить улице имя Чапаева или Цейхановича. Хотите цитату, показывающую логику современной русской философии в стране победившего криминала и бандитизма?

«… И взорвался Цейханович:

– Ты что – придурок?! Что ты за него трясёшься? Никакой он – не коммунист, твой – Чапаев. Алкаш, мародёр и анекдотчик! Помнишь, спрашивает Петька Чапаева: «А кто это, Василий Иванович, у нас в сортире все стены дерьмом вымазал? Уж не ты ли?» А тот отвечает: «Нет, Петька, не я. Это комиссар Фурманов, мать его так! Он один со всей дивизии после сортира руки моет.» Разве это не поклёп на коммунистическое движение? Полный поклёп и подкоп!.. А ты упираешься.

– Абсолютно полный! – утомленно согласился депутат и пообещал добиться переименования улиц к ноябрьским праздникам, но все же на всякий случай посоветовал заказать таблички с двойным наименованием, – носит же театр Станиславского и Немировича с Данченко имена трёх человек – и ничего… – После перевыборов обрежем мы этого Чапаева! И ещё кое-что обрежем!.. Потерпи!»

Прочитав подобное, хочется порой сесть за диссертацию по зоопсихологии, не то по психологии обыденного сознания на бывшей одной шестой части суши планеты Земля. Но обилие ассоциаций, порождаемое этим буреломом фантазии и жизненных наблюдений, заставляет браться за другие дела: например, за написание статей о тех писателях, которые обделены вниманием современной критики. Ибо Котюкова любит и читает публика, сам Патриарх Алексий Второй вручил ему премию, а вот критика предпочитает о нём помалкивать. Ибо не лезет творчество Льва Константиновича ни в какие ворота:

Или: «Стремясь завоевать женщину, мужчина в какой-то степени становится сам женщиной, ибо, отдавая себя, сам жаждет обладать. А женщина? Она всегда остается сама собой – и жаждет обладания без самоотдачи». (Роман «Однажды и навсегда»).

Или совершенно новый, неожиданный образ Сталина в художественно-документальном повествовании «Сны последних времён», требующий анализа детального, отдельного от этой общеообзорной статьи о творчестве Льва Котюкова. Ничего рядом не поставишь: ни знаменитое лет пятьдесят тому назад сочинение «Счастье», ни пьесу «Грозный 1919-й» В. Вишневского, ни, тем более, ардисовские карикатуры Войновича о Сталине, ни даже добросовестное исследование «Генералиссимус» В. Карпова. Это первая и весьма талантливая попытка понять советского диктатора, как образ, как характер, как человека во плоти, полного сомнений, раздумий и озарений, свойственных человеку, а не схемам, какими они представляются в произведениях вышеозначенных литераторов.

Всякий раз, берясь за перо, Лев Котюков делает открытие: поэтическое ли в каждом стихотворении, историко-архивное ли в художественно-историческом исследовании, философское ли в жизнеописании человека по имени Цейханович. Ибо человек он творческий, то есть мыслящий самостоятельно, вне, а чаще даже вопреки установившимся канонам и стереотипам сознания обывателя, оболваненного то одной системой промывания мозгов, то другими методами манипулирования общественным сознанием.

Я намеренно в начале этих заметок противопоставил двух великих поэтов: хорошего прозаика и неудачливого издателя Пушкина плохому прозаику и успешному издателю Некрасову, чтобы стала ясней степень близости прозы Льва Котюкова как раз-таки пушкинской традиции как стихосложения, так и прозаического творчества. Нюанс, на первый взгляд, незначительный, нарочитый и условный, но при ближайшем рассмотрении оказывающийся едва ли не решающим в оценке произведений нашего современника. Котюков в поэзии не мудр, как это случалось порой у Пушкина, не прост и изящен, как Некрасов, он, скорее, автор поэтических образов, имеющих всегда второе дно, а также создатель целой системы ассоциаций, делающих его стихи многомерными, звучащими полифонично. Но, что любопытно – цитировать хочется с виду простое:

Иные времена… Не прозвучит уж некрасовское:

Нюансы – они, как меченые атомы, распылены по всей поэзии, и, тем более, по прозе поэта Льва Котюкова. Мой глаз и мой разум не всегда с первого раза улавливают их. Впервые за много лет я стал возвращаться к началу книги при прочтении оной до середины. Ибо неожиданно возникает столь ясная ассоциация при внешнем отсутствии условий для её проявления, что приходится искать первоистоки её возникновения, дабы не заявить нагло потом: до этой мысли я дошел сам, без посторонней помощи. И вот, прочитав массу стихов и три романа Льва Котюкова, я прихожу к твёрдому убеждению, что огромное количество оценок своих современников, вычитанное у Льва Константиновича, полностью соответствует мыслям моим о времени и о себе, но еще больше я обнаружил в этих книгах точных и мастерски выписанных образов, которые объяснили мне саму суть произошедших на святой и блаженной Руси процессов. То есть, благодаря его книгам, я стал, можно сказать, мудрее.

Полностью прав я в нынешней своей оценке этого выдающегося мастера поэзии и прозы или в чем-то не прав, покажет время.

Грядущее покрыто мраком. Но сейчас я пишу о Льве Котюкове как об авторе романов о современной России, в которых он с беспощадностью, свойственной только гениальному писателю, раскрыл всю низменную сущность произошедших в результате переворота Горбачёва – Ельцина изменений как в национальном самосознании людей, так и в их нравственности:

«Скучен и жалок наш страшный мир, озабоченный повсеместным утверждением морали потребителя. Жало смерти, победа ада – в морали сей…. И против мира сего – истина и поэзия.»

Валерий КУКЛИН,

член Пен-клуба, Германия, Берлин

Лев Котюков – поэт, и именно поэтому ему удалась даже не представляемая собственно прозаиками – почти бездумная и невозможная – попытка: создать настоящий и – современный – модернизировеннейший! – эпос: «Победитель последних времён», или «Песнь о Цейхановиче». Эпос, органически требующий отныне открытых – Откровенных! – и полураспадных в своей эсхатологизированной засвеченности – «полусуществующих», по выражению самого автора, – словом, антиэпических – людей и смыслов. А как же иначе?! – при нынешнем декадансе, если не крахе любой традиционной тотальности, любой стыдливой целостности?! – в условиях повальной деградации и осмеяния, казалось бы, и врождённо-врождённо присущих человечеству ценностей: любви, дружбы, семейного счастья, простой и – народной! – жизни?!..

В результате и получилось, что эпос, всегда оперировавший какими-нибудь экзистенциальными абсолютами и константами, в сегодняшней ситуации вдруг вынужден опереться лишь на одну единственную из них – как раз откровенно антиэпически-полураспадную, чем парадоксально и достигает искомую, атрибутивную для себя – устойчивую – целостность. Или явленность природы, согласно нашему поэту-прозаику.

Да, произведение нашего автора подчёркнуто антиинтеллигентно и антиинтеллектуально, как сама природа, как сама жизнь. Как всякий – прежний традиционный – эпос. Так что и «доктору наук Петру Калитину» остаётся только «беситься» в нём «от бессилия» – не в пример куда более успокоенной и целостной команде Цейхановича.

Другое дело, что тот философический – тот безбожно-чудовищный шлак, наглухо забивающий наши души, особенно в последнее столетие! – так просто никуда не пропадёт и не сгинет даже из самых жизнеутверждающих и органических душ – слишком-слишком сросся и очеловекообразился он в силу своей совершенно комфортной и – «спасительной» во грехе – психологической сути.

Вот почему естественные и часто узнаваемые по нашим повседневным порывам герои Льва Котюкова, так или иначе, но рефлексируют, совестливо оправдываясь при творении зла «как условия существования нашего ограниченного мира», стыдливо отвечая «большим злом на зло малое».

Иначе говоря, эпический размах в «Победителе последних времён» приобретает принципиально новая и действительно модернизированная природа – истинная тотальность! – торжествующих «недочеловеков», или привычнее: «маленьких человечков», которые едва ли угомонятся, пока «окончательно не изничтожат, испоганив» всю планету – «и самих себя заодно»…

Отсюда проистекает опять же парадоксально-эпический пессимизм Льва Котюкова: с «озоновыми дырами» времени и, как следствие, «дохлым будущим», «с каждым мгновением всё тяжелее [доходящим] до нас», ибо «скорость тьмы в сто крат стремительней скорости света. Так что остаётся ныне «организовывать» только наше «безумие» и – в лучшем случае! – обустраивать «неизвестность» – «по ту… и по эту сторону России», колонизируя, житейски преисполняя! – уже непосредственно дьявольскую «тьму» – «бездну» – «пустоту»…

Таким образом, эпос по-настоящему последних и откровенно полусуществующих времён – вот что принялся создавать Лев Котюков. Отсюда – его несомненно оригинальные и поэтически дерзновенные черты, вплоть до упора на «дохлую» будущность, вплоть до включения и себя не только в контекст «Песни», – во всеобщую причастность к Суду Божьему – отныне и присно. Даже без «спасения» – и в «погибели вечной»! – где до сих пор норовят «успокоиться» заведомо «гамлетающие» грешники с привычными, абстрактно-философскими, заклятиями: быть-быть-быть… Хоть на собственном надгробии: «параше»! – с ФИО на свету…

Нет, однозначно-положительные и однозначно-органические смыслы и души день за днём – целый век – наглядно и эффективно распадаются – во всей своей обезбоженной и обречённой на Законное исчезновение! – смертности и конечности. И «уважительных причин для живущих в России (да и в остальном мире! – П.К.) не существует», ибо человек – как маленькое, как секулярно! – самодостаточное существо, раз и навсегда себя – до антропологического небытия – до бездомно-метафизического сквозняка – исчерпал. И в этом экзистенциальный нерв, в этом постоянно болезненный пульс котюковского детища – квинтэссенция его постоянно разлагающейся эпической целостности. На наших глазах мистериально умирающей и – воскресающей – в очередной «байке из склепа».

Я сознательно не привожу никаких, даже напрашивающихся, литературоведческих параллелей «Песни о Цейхановиче» – слишком серьёзный и не интеллигентствующий разговор пробуждает она в моей, тоже смертной и тоже конечной, в моей тоже обезбоженной донельзя, – душе.

Я просто-напросто хочу теперь помолиться и за себя, и за автора прочитанной «Песни», ибо мы ещё порой «там, где [нас] нет», и нам ещё бывает «невыразимо сладостно» в своей то ли непосредственно дьявольской, то ли дьявольски непосредственной «тьме». Ведь только так проникаешь – культуроносно и наверняка! – в сегодняшнюю реальность. Но Божье попущение – не беспредельно…

Петр КАЛИТИН,

доктор философских наук, профессор МТУ,

член Союза писателей России

Спору нет, наш замечательный поэт Лев Константинович Котюков обладает замечательным чувством юмора: в прозе жизни. Стихи – вещь особая, там смех ни к чему, если это только не какие-нибудь пародии, но и в этом смысле у Котюкова всё в порядке («Я лежу под берёзой, без зубов и тверёзый.»). А уж в ораторском искусстве, в живом словообщении Лев Константинович и вовсе преуспел донельзя: слушать его – одно удовольствие. Сарказм, жёсткая ирония, убийственные метафоры и образы. Даже если ты сам находишься под прицелом. (Попасть на его словесное жало – уже само по себе является достижением, ещё заслужить надо). Его творческого темперамента хватит на десятерых, хорошей злости – на дюжину, ума и таланта – на роту нынешних вялых и ноющих литераторов. Словом, мастерство, как говорится, не пропьёшь. И, слава Богу! Флаг ему в руки! Поскольку Лев Котюков владеет главным секретом в творчестве – он знает, что мы знаем, что ничего не знаем. Это та формула, с которой только и можно садиться за письменный стол. Иначе рядом с тобой усядутся будущие читатели и станут всячески мешать, дёргать за волосы, щипать, толкаться локтями. Но всё это пока так, преамбула, речь же пойдёт о новом романе-поэме Льва Котюкова «Победитель последних времён», имеющем также второе название «Песнь о Цейхановиче».

Итак, пусть будет «Песнь о Цейхановиче». Прежде всего, кто такой этот Цейханович и чем заслужил, чтобы о нём слагали целые эпические поэмы? О чём вообще роман? Автор намекает на ответ в самом подзаголовке: «…или По ту сторону России». А в краткой аннотации даются более конкретные объяснения – роман написан в лучших традициях русского магического реализма, где две главные темы – любовь и бессмертие. Это так. Любовь и бессмертие можно скрепить и одним словом – богопознание, все же иные темы в русской литературе второстепенны, истекают из главных: тут и человеческие страсти, ужасы, игра, деньги, поиски и погони, те же смех и слёзы. И чёрт с ним, с этим Цейхановичем, но не так уж и важно, что он из себя представляет, а скорее, всего-то и вовсе не представляет ничего – так, мираж, фикция, виртуальный стержень, на который нанизываются полуреальные и мистические истории, а также другие персонажи-призраки. Которые, впрочем, порою имеют вполне узнаваемые черты. Но и на них тоже, по большому счету, плевать, ну их к бесу! Здесь важен сам автор. Его «лирический герой», если уж отталкиваться именно от традиций русской литературы. Его кредо, его жизненная позиция, его «любовь и бессмертие». Ведь каждый писатель пишет исключительно о себе. О себе во времени (но не «Я и космос»), а иначе он становится всего лишь полковым писарем при штабе вдали от сражения. Поэтому следует разделить «Песнь о Цейхановиче» на две части: одна – это замечательный смех, ёрничанье, каламбуристика, щедрая сатира, бражничество, настоящий идиотизм, и вторая – философская, лирическая, проникнутая глубоким психологизмом и размышлениями о собственной судьбе, о России, о мироздании. Та и эта сторона «Цейхановича».