Пролог

Игорь Викторович Ковров, генерал самой компетентной Службы страны, прогуливался за часовней и размышлял о превратностях судьбы.

Последнее утро апреля было отвратительным. И виноват в этом был вовсе не мощный беспросветный «фронт», зависший над «Горками-9»: на такие мелочи генерал даже не обращал внимание.

Генерал не спал двое суток. При этом он не просто просиживал в кресле, а пребывал в состоянии сильнейшего стресса. В режиме жесткого цейтнота он решал сложнейшие интеллектуальные головоломки на пределе человеческих возможностей. Ему удалось отчасти разрешить ситуацию с внезапно свалившимся «наследством», вывести из-под удара всех деток (без кавычек и скобок, просто – деток) блестяще «отстреляться» перед Чрезвычайной комиссией, созданной по мотивам происшествия на спец-объекте «Стодола-24», и ценой неимоверных усилий предотвратить лавинообразные последствия «сдачи» других объектов «Блиндажа». Последние сутки были особенно напряженными, они отняли столько сил и энергии и потребовали таких мощных эмоциональных трат, каких иному человеку не выпадет, пожалуй, и за всю жизнь.

Сейчас, накануне аудиенции с Президентом, генерал был истощен душевно и физически и… всерьез размышлял о смерти. Личное оружие на аудиенцию брать было бессмысленно, при досмотре его все равно бы отняли, но, будучи ветераном Службы, генерал знал один безотказный метод. Если во время аудиенции будет сделан хотя бы даже намек на действие, угрожающее жизни и здоровью Президента – намекающего мгновенно убьют.

Хорошая смерть. Быстрая и безболезненная. И сразу будут решены все проблемы.

Стоп… Мысль, может быть, и зрелая, но в данном случае совершенно неуместная и явно вызванная чрезмерным перенапряжением. Надо немедля гнать ее прочь и занять себя чем-то, не относящимся к теме.

Генерал усилием воли взял себя в руки, наскоро подышал по йоговской методике и попробовал сосредоточиться на созерцании часовни. Неплохо было бы, конечно, зайти внутрь и в два счета отрешиться от всего мирского, но… в часовню генерала никто не приглашал, так что оставалось лицезреть то, что было явлено взору.

Внутри часовни генерал никогда не бывал, так что о ее убранстве судить не мог, а вот снаружи она показалась ему скромной. Вернее даже так: нарочито скромной. Ладно бы, где-нибудь в захолустном городишке, на окраине Империи – но для резиденции первого лица страны могли бы возвести что-нибудь более величественное и искусное. Вот такое пуританство, это что: притворство или состояние души? И чье это притворство или состояние души? Надо будет, если удастся, выжить после всего этого, уточнить, при ком возводили часовню…

Долго размышлять в одиночестве генералу не пришлось: примерно через четверть часа появился Президент. Генерал расценил это как добрый знак, по местным меркам ждать его заставили совсем недолго.

Настроение у Президента было под стать небу над «Горками-9», но генерала это не смутило. Ситуация очень неприятная, поводов для благодушия нет, так что настроение вполне рабочее и не стоит принимать эту высокую хмурость на свой счет.

Президент на секунду остановился для рукопожатия, затем вновь пошел по аллее, кивком пригласив генерала составить компанию.

«Ну прямо как в шпионском романе, – без тени иронии подумал генерал, подстраиваясь под темп первого лица страны. – Эксклюзивная аудиенция, уединенное местечко и полная имитация глубочайшего доверия и государственной тайны».

Эксклюзивность состояла в том, что по табелю о рангах Службы генерал Ковров являлся персоной второго эшелона. С персонами такого ранга Президент встречается крайне редко, как правило перед телекамерами и только в том случае, если персоны замещают временно отсутствующих начальников Служб. Аудиенции персонам такого ранга Президент назначает обычно в одном случае: если рассматривается вопрос о назначении данной персоны на должность начальника Службы.

Сейчас такой вопрос не рассматривался, а эксклюзивность была оправдана обстоятельствами: Ковров как должностное лицо, экстренно принявшее «хозяйство» низложенного генерала Желябова, в течение двух суток исполнял обязанности председателя межведомственной комиссии по расследованию обстоятельств инцидента в полку правительственной связи и был вызван Президентом для личного отчета по итогам работы за эти двое суток.

Озабоченность Президента была вполне понятной и закономерной: человек, возглавлявший комиссию по расследованию происшествия, которое вполне можно квалифицировать как сорвавшееся покушение на Президента(!), внезапно оказался жутким негодяем и очень некстати сгорел вместе со своей усадьбой при штурме спецназа. И теперь, разумеется, нельзя исключать, что этот самый негодяй виновен не только в том, что ему инкриминировали по «Стодоле-24».

Одним словом, Президент желал владеть всей информацией по данному вопросу, и не по докладам секретариата, а из первых уст.

– Докладывайте, – бросил Президент через плечо, слегка замедляя шаг. – Что у вас в папке?

– Ручка и несколько листков чистой бумаги.

– Зачем?

– Через минуту вы дадите команду написать фамилии.

– С чего вы взяли? Вы настолько хорошо меня знаете, что можете предугадать, как я поступлю через минуту?

– Это просто предположение. Если я ошибся, готов немедленно написать рапорт об отставке.

– Заинтриговали, – Президент еще немного сбавил шаг и вполне интеллигентно осведомился: – У вас с ногами все в порядке? Ничего, что мы гуляем и беседуем?

– Я совершенно здоров, – отчеканил генерал.

– Хорошо, – кивнул Президент. – Докладывайте. Вам удалось установить что-то новое за эти двое суток?

– Да, удалось, – генерал выдержал эффектную паузу и выдал: – Есть круг лиц, причастных к деятельности «Блиндажа».

– Ну что ж, уже неплохо, – равнодушно похвалил Президент. – Но меня гораздо больше интересует происшествие в полку связи. Можете считать это эгоизмом, но…

– Это одни и те же люди, – ровным тоном добавил генерал.

– Да вы что?! Ну ни… гхм-кхм… И что это за люди? «Персоны» среди них есть?

– Все, – тут генерал понизил голос до шепота.

– Все?! – Президент тоже невольно сбавил тон, остановился и зачем-то с тревогой посмотрел по сторонам. – Вы что, серьезно?!

– Все до единого – вот эти самые «персоны», – подтвердил генерал.

– Пишите фамилии, – приказал Президент тоже едва ли ни шепотом и вновь осмотрелся по сторонам.

– Сию минуту, – генерал посмотрел на часы, раскрыл папку и принялся писать.

– Да, верно, – вспомнил Президент, внимательно рассматривая ручку генерала. – Вы угадали, так что рапорт об отставке подождет.

Ручка у генерала была самая что ни на есть дешевая и насквозь прозрачная, как официальная часть бюджета страны. А другую (ручку, а не страну) охрана просто бы не пропустила, любой «наворот» вполне мог вызвать отправку предмета на исследование.

– Вот, пожалуйста, – генерал закончил писать и передал папку собеседнику.

Президент прочел фамилии, озадаченно почесал затылок и призадумался. Пауза длилась, наверное, с минуту: генерал стоял рядом навытяжку и не смел прерывать затянувшееся молчание.

– А вы ничего не перепутали? – уточнил Президент, закончив размышлять.

– Могу представить все оперативные данные по этому списку, – отчеканил генерал. – Только прикажите.

– Понятно… – Президент обвел фамилию, стоявшую вверху списка, подчеркнул две следующие фамилии, напротив остальных поставил жирные галочки и присвистнул: – Ничего себе… Это же все – один клан! Трое «отцов» и добрая треть всего «дома»?

– Получается так, – подтвердил генерал.

– Генерал, а вы ведь тоже из этого клана! – проявил незаурядную осведомленность Президент. – Вы что же – самоубийца?!

– Бывают случаи… когда интересы государства становятся важнее клановых отношений.

– И сейчас как раз такой случай?

– Так точно.

Президент резко повернулся к генералу и принялся пристально, в упор его рассматривать, как будто какую-то невиданную диковину. Игорь Викторович глаза не прятал и ими не бегал, моргал редко и неторопливо, смотрел умело и печально, точно между бровями высокопоставленного собеседника. Колоссальная усталость и душевная опустошенность сейчас играла генералу на руку: какие бы ни болтали глупости про Президента, его пронзающий тяжелый взгляд был сродни огненному взору средневекового колдуна, или, что ближе нам, взгляду старого опытного волхва, видящего на семь саженей сквозь землю. То есть, если бы осталась в генерале какая-то невыгоревшая дотла суета, неотработанные страхи и душевные метания, все это наверняка сыграло бы против него: от этого беспощадного взгляда, казалось, не спасет даже мощная бункерная дверь.

Но сейчас перед Президентом стоял человек с дочиста выпотрошенной душой, который десять минут назад философски размышлял о собственной смерти – и не как о прихоти предрасположенной к суициду истерички, а скорее как о закономерном результате своей полезной для клана деятельности. И не было в нем буквально ничего такого, что могло бы опровергнуть простые и веские слова о преимуществе государственных интересов над всеми прочими мелочами. По крайней мере, Президент ничего такого не обнаружил.

– Знаете… я вам верю, – Президент перестал сканировать собеседника и тяжело вздохнул. – Но я боюсь ошибиться. Знаете ведь как говорят: «обжегшись на молоке – дуют водку».

– Я не просил назначать меня ВрИО председателя комиссии, – генерал не стал поправлять поговорку в интерпретации Президента: очень может быть, что это такая милая шутка, непонятная простым смертным.

– В курсе, – кивнул Президент. – Я дал команду выделить самого опытного, толкового и… кристально честного.

– У нас таких нет, – покачал головой генерал. –

Я имею в виду последний пункт.

– Вы хотите сказать, что берете взятки?

– Взятки не беру, на моем месте это уже не конструктивно, – честно ответил генерал. – Но все остальное делаю. То есть: протекции, содействия, продвижения, защита интересов и так далее.

– А, ну да – всё из разряда «в интересах клана», – понимающе кивнул Президент. – Понятно… Однако вот этот ваш беглый генерал – он ведь тоже из вашего клана!

– Так точно.

– И по логике, вы должны бы его покрывать… И не только его, а вот этих всех – что в списке… И подставлять под удар «персон» из другого клана. Верно?

– По логике – да.

– И что же вами движет, генерал?

– Ннн… не знаю, – генерал изобразил растерянность – получилось очень искренне и органично. – Нестандартная ситуация.

– Нестандартная?

– Так точно. Не обкатанная ситуация. Как реагировать – не знаю. Раньше никогда не было, чтобы в ТАКОМ деле были замешаны ТАКИЕ люди из нашего клана. В том числе и вожди.

– Да уж, это точно – нестандартная ситуация, – согласился Президент. – Итак, Игорь Викторович, что вы хотите?

– Извините, но… это вы меня вызвали, – напомнил генерал.

– Да-да, конечно, – кивнул Президент. – Я хочу, как и всегда, объективного расследования. Чтобы все причины и обстоятельства были выяснены, все сволочи были выявлены и осуждены по Закону, и никак иначе. А вот вы – клановый ренегат и отступник, лично вы что хотите? Знаете, я не верю в альтруизм. И мне непонятно: вы, вообще, какую цель сейчас преследуете?

Дорогой вы наш Верховный – ну неужели же это не очевидно? Клан крепко проштрафился, теперь по устоявшейся веками традиции следует ритуальное жертвоприношение Системе. Причем такое грандиозное, чтобы всем было сразу ясно: это реально жертвоприношение, а не дежурное отбывание номера. Да и для клана это будет очень даже неплохо: пора полечиться кровопусканием, сбросить балласт в лице отцов-основателей, зажравшихся сановных стариков, от которых пользы – только один вред и жадное сосание денег из всех отраслей, докуда дотянутся, ну и… между делом самому возглавить клан. Ситуация сейчас очень даже располагает к такому неожиданному перевороту, маленькой внутриклановой революции, так что…

– Не знаю, – генерал пожал плечами, все так же честно и печально глядя на Президента. – Я же говорю, ситуация нестандартная, так что… не знаю. Давайте сначала доведем дело до логического завершения, а потом уже будем подводить итоги.

– Давайте доведем, – решительно кивнул Президент. – Что вам для этого нужно? Полномочия? Считайте, что вы уже не ВрИО, а председатель комиссии по двум объединенным делам, соответствующий указ будет подписан немедленно. Силы и средства? К вашим услугам вся мощь Системы. Гарантии безопасности? Не мне вас учить, как это делается. Я полагаю, вы сами сможете позаботиться о безопасности своей семьи и вашей личной безопасности на время проведения расследования – во избежание всяких неприятных нюансов… Клан все-таки, сами понимаете… Эмм… Что вам нужно еще?

– Если это возможно, хотелось бы несколько ограничить активность вашего нового ведомства.

– Что значит «моего»? – возмутился Президент. – Оно такое же мое, как и ваше. А что там не так, с этим «моим» новым ведомством? Разве это не они вскрыли ситуацию по «Блиндажу»?

– Да уж, вскрыли – по-другому и не скажешь, и огромное им за это спасибо. Но…

– Что?

– В ряде случаев их активность была крайне опасной для окружающих. А в одном конкретном эпизоде – буквально летальной.

– Это вы про штурм «Стодолы»?

– Да, и про штурм тоже. Там едва не погибли полсотни мирных граждан. Все было буквально на грани: еще чуть-чуть, и…

– Ну, вы же сами знаете, «чуть-чуть – не считается». Хотя – да, авантюра имела место, – неохотно признал Президент. – И мы за это спросим с кого следует. И на будущее строго-настрого воспретим… Погодите, а что вы там сказали насчет «летального эпизода»? Директор же докладывал – потерь среди «гражданских» и личного состава нет.

– Есть потери, – горестно опроверг генерал. – По эпизоду в больнице. Туда были снаряжены четверо оперативников, работающих под прикрытием, на случай, если преступники попытаются отбить своего инженера…

– И что?!

– Ну и… ребята из «Бункера» их убили. Не разобрались в ситуации, действовали спонтанно, сгоряча…

– Ё… вашу мать!!! – не удержался Президент. – И чего же вы творите, болдоёды! Вы же, б…, со своими конспирациями, «прикрытиями» и прочими шпионствами – вы скоро друг друга поубиваете на хрен! Ну и кто тогда будет Родину защищать?! Вы, вообще, каким местом там думали, когда отправляли этих – под прикрытием?!

– Да это, собственно, не я лично… – Генерал корпоративно порозовел за Службу. – Но…

– Да я понимаю, что не вы, – досадливо отмахнулся Президент. – Но вся ваша Служба – с конспирацией, «прикрытиями» и всякими разными тайными операциями, она у меня уже вот тут сидит!

Президент показал, где именно сидит Служба, недовольно покрутил головой и пообещал:

– Ладно. Я пока что приостановлю деятельность этого замечательного ведомства. И выпишу по первое число всем, кто виновен в этой трагедии. Я вас прошу, вы уж в этом вопросе тоже разберитесь и доложите, почему все так получилось.

– Есть, – кивнул генерал. – Я досконально во всем разберусь и доложу вам лично.

– Хорошо. Ну и напоследок… – Президент взял паузу – не для эффекта, а просто задумался, чем бы таким заинтересовать лампасного вельможу, у которого вроде бы и так уже все есть. – Знаете… Посулов не даю, потому что понятия не имею, чем все это кончится. Но помните, я умею быть благодарным. Так что прошу вас: проведите расследование беспристрастно и объективно. Постарайтесь ничего не упустить. И я в долгу не останусь.

– Можете не сомневаться, – заверил генерал. – Именно так все и будет, беспристрастно и объективно. И уверяю вас: никто не уйдет от ответственности…

Глава 1

Алекс Дорохов: архивная рутина

– В каком ведомстве изволите служить?

– Эээ…

– Да наш он, наш! Он у Владимира Аркадьевича…

– А ты помолчи, пигалица: пусть кавалер сам за себя ответит. Итак, голубчик, где мы служим?

– Федеральная Служба по надзору за ВГОиК. В смысле, за важными государственными объектами и коммуникациями.

– Это что за служба такая? Я все ваши конторы наизусть знаю, по людям и номерам допусков – нет такой службы.

– Понимаете… Она создана совсем недавно, так что…

– Настолько недавно, что ее еще в реестре нету?

– Алла Викторовна, он правду говорит: Владимир Аркадьевич как раз-таки эту службу и возглавляет.

– Да иди ты?! Его что, поперли из Администрации?

– При чем здесь «поперли»? Служба в стадии формирования, так что он пока что совмещает две должности…

– В общем, одной задницей на двух стульях, да? Опять вы там что-то выдумываете. Помяни мое слово, добром это не кончится.

– Алла Викторовна, так вы пускаете или нет?

– Не спеши, сейчас разберемся… А раньше где служил, до того, как к Домовитому перевели?

– Полк связи, лейтенант, помощник начальника штаба по боевой.

– Понятно. И давно у Домовитого?

– Эмм… Сегодня – пятый день.

– Пфф… Значит, случайный человек, да?

– О, Господи… Алла Викторовна, опять вы начинаете! Не хотите пускать – так и скажите, я передам.

– Да погоди ты, пигалица, не мельтеши. Дай подумать…

Алла Викторовна – номенклатурная матрона за шестьдесят, со следами былой красоты на лице, исковерканном не столько возрастом, сколько постоянным гнетом ответственности – смотрела сквозь меня, размеренно катала по стеклу на столе допотопный химический карандаш и хмуро размышляла.

Термостат. Или нет, лучше будет так: консерватория.

Господин, который в свое время придумал назвать высшее музыкальное учебное заведение консерваторией, был либо мертвецки пьян, либо окончательно невменяем. Музыка – это живая бессмертная сущность, гибкая, многогранная и непредсказуемая, как сама Природа, так что с консервацией она не сочетаема в принципе.

Консерватория – это здесь, в старых системных учреждениях (хотел по привычке аббревиатурой дать, но не стал – неприлично получается). Вот тут это понятие как нельзя более уместно.

Химический карандаш я в последний раз видел в глубоком детстве. При каких обстоятельствах была мною заполучена сия раритетная вещица, даже и не спрашивайте, все напрочь вылетело из головы, но точно помню, что язык после такого карандаша становится синим, штрихи импрессионистского эскиза котенка на новых обоях в гостиной получаются на диво сочными и жирными и потом очень плохо выводятся, а в лексиконе в общем-то культурной и воспитанной бабушки неожиданно появляется вульгарно-визгливое выражение «Ах ты Пикассо хренов!».

Стекло на столе я вообще никогда и ни у кого не видел. А о том, что в советских учреждениях в свое время было принято держать на столе стекло, под которым хранились инструкции, графики и прочие важные бумаги, знал только из книг. Так вот, стекло на столе Аллы Викторовны отнюдь не бутафория, под его гнетом томятся десятка полтора различных документов и целый ряд рукописных пометок. Сам стол тоже очень органично вписывается в общий план, так же как и огромные шкафы, монументальный сейф в шаровой краске, тяжелые портьеры…

Нет, так не годится: если детально описывать все местные «старости», у нас на это уйдет пара глав. Так что давайте по-быстрому втиснем весь антураж в два абзаца и побежим дальше.

Итак: старинное здание, высоченные потолки, арочные окна в два человеческих роста, полутораметровые стены, старый дубовый паркет, запах мастики, тяжелая мебель сталинской эпохи, того же периода многопудовые двери, и вообще, буквально все в этом учреждении красноречиво свидетельствует: ребята, вот эти ваши инновации и бодрые доклады о модернизации – не более чем декларации. А собственно Система как была, так и осталась: старая, отлаженная, надежная и насквозь консервативная, не приемлющая никаких ненужных новшеств.

И совсем не факт, что вот так дела обстоят только лишь в данном учреждении: был я давеча у моего нового шефа в гостях, так вот, там точно такая же картина. Новые руководители – старая Система.

А здесь, кстати, и руководительша (если будет позволительно так выразиться) вполне под стать Системе. Не удивлюсь, если как-нибудь позже выяснится, что на самом деле Алле Викторовне вовсе не шестьдесят, а как раз таки все девяносто, и в бытность свою аппаратным работником она между делом расстреливала этажом ниже из служебного нагана несчастных жертв репрессий, заглушая их вопли патефонной пластинкой «В парке Чаир…» и при этом непрерывно курила папиросы «Герцеговина Флор». Да, и красивые фигурные колечки пускала. В потолок. Думаете, зря вон там на тумбе с телефонами пылится серебряный портсигар с выгравированным на крышке орденом Боевого Красного Знамени?! Не зря, ой не зря!!!

Впрочем, это всего лишь домыслы, игра воображения, навеянная стальным взглядом раритетной матроны, впечатляющим антуражем и незыблемым, не выветриваемым никакими новыми веяниями духом Системы, что прочно обосновался в каждой детали заведения, в котором мы с Маней сейчас находимся. А вот стальной взгляд – это вовсе не метафора. Мне, насквозь пронзаемому этим особым, «аппаратным» взглядом, было крайне тревожно и неуютно, и в какой-то момент я даже вообразил себе, что сейчас решается вовсе не тривиальная дилемма «…пустить замарашку в хранилище, или ну его в гузку?», а что-то страшно архаичное, из времен тревожной молодости Аллы Викторовны… Ну, например, такое: «Сослать на рудники или все же расстрелять в подвале? Первое полезнее, поработает немного во благо Родины, но второе намного проще – никакой волокиты…»

– Как звать? – Алла Викторовна закончила думать и, как я понял, определилась с решением.

– Александр Иванович Дорохов.

– Стало быть, Саша. Вот что, Саша… Допуска у тебя нет. Так что пускать тебя в хранилище я не имею права. Дело это не просто дисциплинарное, а в прямом смысле слова подсудное.

– То есть…

– Помолчи. Пускать тебя нельзя, но не хочется обижать Володю: человек он добрый и очень полезный…

Какая трогательная искренность. По сценарию я в этом месте должен подобострастно кивнуть или искательно улыбнуться? А я не буду. Лично мне этот архив без надобности: я бы сейчас с гораздо большим удовольствием повел свою спутницу в кино, или еще в какое-нибудь не менее темное местечко.

– Саша, не надо так ехидно лыбиться.

– Почему сразу – «ехидно»?

– Ехидно, ехидно… Я прекрасно понимаю, что для тебя сейчас важнее всех гостайн – пощупать Маньку…

– Алла Викторовна!!!

– Мань, но у него же это на лице написано, неужели не видно?

– Гхм-кхм… Я бы попросил…

– Нет, даже и не проси, тебе это не поможет. Видишь ли, когда я сказала «подсудное дело», то имела в виду в первую очередь тебя. Я-то как-нибудь выкручусь, не впервой. А вот ты получишь на полную катушку.

– Ну почему сразу «получишь»! Почему вы…

– В общем, прекрати глупо ухмыляться, соберись и слушай внимательно. Видишь ли, голубчик, начальник твой – человек простой и непосредственный – попросил дать тебе возможность ознакомиться с некоторыми материалами… эмм… имеющими особую специфику и стоящими несколько наособицу даже в своем разряде. Так что ты сейчас будешь работать с документом из первой категории.

– Это…

– Это стратегические государственные секреты. Ты какие степени знаешь?

– «ДСП», «секретно», «сов. секретно», «особой важности». Ну и все, пожалуй.

– Ясно. Далее список продолжают еще семнадцать степеней, как общепринятых, так и специфических, для особых случаев.

– Ничего себе…

– Угу, ничего себе. Так вот, документ, который ты сейчас будешь смотреть – он без степени. Вернее так: он вне степеней. Понимаешь, о чем я?

– Ну… В общем…

– Собственно, весь документ тебе смотреть не дадут, а только семь его страниц со схемами, которые, честно говоря, особой секретности не представляют. Но! Документ неразъемный. И ты будешь работать с этим документом.

В течение получаса. БЕЗ ДОПУСКА. Понимаешь?

– Понимаю.

– А мне кажется, не совсем. Тон у тебя какой-то… легкомысленный.

– Ой, ну при чем здесь мой тон? И вообще, вы напрасно тратите время. Вы хотите, чтобы я проникся важностью текущего момента? Считайте, что проникся. Секретный документ, очень важный, вы рискуете, так что…

– Нет, ни хрена ты не проникся, голубчик, – грубо оборвала меня Алла Викторовна. – Наверное, вот так надо: я тебе сразу расскажу о последствиях.

Итак.

Если в течение ближайших десяти лет.

На этом объекте.

Что-то произойдет.

Независимо от того, будешь ты к этому причастен или нет.

В ходе расследования ты будешь мгновенно включен в список подозреваемых.

– Но…

– Я об этом позабочусь – хотя бы уже для того, чтобы застраховать себя от возможных неприятностей.

– А что там может произойти?

– Ну, например – теракт. В этом случае тебя схватят за задницу, посадят в тюрьму и пустят по полной программе как основного подозреваемого. И будут мурыжить до тех пор, пока не найдут реальных террористов.

– Ничего себе заявочки…

– А поскольку в последнее время наша следственная машина работает со скрипом и перебоями, не факт, что реальных террористов вообще найдут. И очень может быть, ты пойдешь по делу как Преступник Номер Один.

– Гхм… Вы что… Вы меня запугиваете?

– Нет, всего лишь предупреждаю. Дело очень серьезное. Я ничего не приукрашиваю. По опыту знаю, в таких случаях все происходит именно так, как и было сказано. На тебя сейчас ложится огромная ответственность. На меня тоже. «Нечаянно» выдать для просмотра не тот документ – это одно дело. А пустить в хранилище человека без допуска – совершенно другое. Так что, пока не поздно: подумай как следует.

– В каком смысле «подумай»?

– Сашенька, голубчик, ну что ж ты такой тупой? «В смысле» – ты с легким сердцем можешь отказаться. Это не приказ. Это всего лишь личная просьба твоего начальника. Так что, Саша, – подумай…

Да уж, вот это сюрприз.

И в самом деле, прямой приказ никто не отдавал. Задача была поставлена вполне обтекаемо: надо попробовать… если получится… А что, может не получиться? Ну мало ли… В общем, поезжай в архив, там тебя будет ждать Маня, она все доведет.

Заметили: о возможной ответственности и последствиях – ни слова. Очевидно, именно это и имел в виду наш особист, когда предупреждал: будь готов к тому, что ТАМ тебе все будут врать.

Нет, они не врут в привычном понятии этого слова, а просто очень умело недоговаривают. И очень ловко отъезжают в сторону на чужих санях. Хитрющая аппаратная акула – Алла Викторовна – с легким сердцем признается, что не хочет отказывать моему шефу, ввиду его крайней полезности, и с удовольствием делегирует это право мне. Если разобраться, то тут и придраться-то не к чему: меня предупредили, что в случае чего я буду отвечать по всей строгости Закона, так что теперь имею глубинно обоснованное моральное право принять решение: выполнить просьбу шефа или отказаться.

Интересно у них тут все устроено, очень интересно…

– Послушайте…

– Слушаю.

– А сколько времени уйдет на то, чтобы выписать мне допуск?

– Ровно столько, сколько уйдет на формирование вашего нового ведомства и внесение его в реестр пользователей. Видишь ли, не все ведомства допускаются к пользованию нашими архивами, так что еще неизвестно, будет ли вообще допуск, или нет…

Так, ну и что теперь делать? Шеф попросил… Нет, не приказал, и я вовсе не обязан брать на себя такую ответственность, но… А вот еще один аспект: тут, рядышком, сидит Маня – девушка, которая мне очень нравится. На которую у меня с недавних пор вполне определенные виды. Маня молчит, но взгляд ее красноречивее самых сильных слов: я хочу, чтобы ты выполнил эту просьбу. Потому что это задание поручили мне и я за него отвечаю. Понятно, что в случае чего – тебе не поздоровится, но… В конце концов, ты гусар или тварь дрожащая с офицерским удостоверением личности?

Ну что ж… Да, ответственность и последствия – это, конечно, очень нехорошо, но… Это ведь когда еще будет, верно? А может, и вообще не будет ничего такого, там так все здорово охраняется, что вряд ли стоит ожидать каких-то пакостей…

– Гхм-кхм…

– Что, Саша, определился?

– Да, Алла Викторовна. Я все понял, проникся, осознал – и обещаю, что буду молчать как рыба об лед и никогда ничего никому не скажу.

– Ну что ж… Идите, там вас Андрюша ждет, – Алла Викторовна с каким-то неопределенным видом пожала плечами – не понял, то ли одобрила мою решимость, то ли, напротив, осудила – потянулась за портсигаром и раскрыла его.

Очень хотелось посмотреть, что же там внутри (неужто, в самом деле, «Герцеговина Флор»?!), я даже остановился, развернулся к столу и вытянул шею, как тот любопытный гусак.

Увы, ничего не получилось: Маня схватила меня под руку и буквально волоком выдворила из кабинета. Очевидно, она превратно истолковала эту неожиданную заминку: решила, что во мне сейчас происходят некие борения и сэр Здравый Смысл в любой момент может победить душку Гусара – и тогда я передумаю и откажусь идти в хранилище…

«Андрюше» изрядно за пятьдесят, и это меня нисколечко не удивляет. Я уже привык к мысли, что здесь все старое: дом, обстановка, форматы, сама Система, а также местные руководители подразделений. Несмотря на возраст, «Андрюша» крепок, подтянут и не по-вечернему бодр: в нем за версту можно узнать отставного офицера Службы – и я даже могу поспорить на связку московских баранок, что с первого раза угадаю – какой именно. В комплекте к «Андрюше» прилагаются двое мужчин среднего возраста, не особо гренадеров, но вполне крепких и бдительных, и с разнообразными зачехленными штуковинами на форменных поясах. Мужчины пронзают меня недоверчивыми взглядами, при этом умудряясь ловить каждое слово своего начальника и следить за его жестикуляцией. То есть, если вдруг ненароком оплошаю, – тотчас же достанут из чехлов нехорошие штуки и начнут ими меня шпынять.

Не тратя времени на преамбулы, «Андрюша» с ходу приступает к инструктажу, адресуясь при этом исключительно ко мне. Очевидно, Маня здесь бывала неоднократно, успела заработать высокое доверие и ей инструктаж не требуется.

– Хранилище защищено от любого вида излучения. Даже если вам удастся после досмотра пронести на себе портативное передающее устройство, воспользоваться им будет невозможно, так что не стоит тратить на это время. Это понятно?

– Понятно.

– Внутри хранилища установлены камеры с высоким разрешением и безразмерным «зумом». То есть на мониторе можно будет рассмотреть каждую пору у вас на коже. Все время, что вы будете находиться в хранилище, каждое ваше движение будет контролироваться. Это понятно?

– Понятно.

– Вы здоровы?

– Да, слава богу, жаловаться пока не на что.

– Ну, это в самом деле – пока… Насморка нет?

– Никак нет.

– Хорошо. Перед входом надо будет тщательно высморкаться, при необходимости прополоскать нос или прочистить ватными палочками и попить воды. Затем вам выдадут спецодежду, перчатки, медицинские маски и специальные салфетки. Открытыми останутся только глаза. Если будут слезиться глаза, потеть кожа лица или свербить в носу, можно будет воспользоваться салфеткой. Любая попытка снять перчатки или спецодежду, расстегнуть, проникнуть под нее руками – будет расцениваться как нарушение, и это будет немедленно пресекаться. Это понятно?

– Эмм…

– Что непонятно?

– А что, обязательно будут слезиться глаза?

– Не обязательно. Но у большинства людей слезятся. Еще вопросы?

– Да нет, все понятно.

– В течение получаса, что вы будете находиться в хранилище, нельзя сморкаться и сплевывать. Если будет затрудненное дыхание, позволяется ненадолго приспустить маску, но при этом категорически запрещается подносить лицо близко к документу, намеренно дышать на документ, запотевая его, громко разговаривать во избежание брызг слюны на документ, а также капать потом лица на документ. Это понятно?

– Потом лица?!

– Так написано в инструкции. Что непонятно?

– Все понятно.

– Для просмотра будут доступны семь листов документа. На одной стороне листа – схема, вторая – чистая. Остальная часть документа будет зафиксирована двумя специальными зажимами. Попытка открыть зажим либо отогнуть листы за пределами зажима будет расцениваться как нарушение и немедленно пресекаться. Это понятно?

– Понятно.

– Документ не передвигать и не поднимать. В пределах диапазона, установленного зажимами, можно переворачивать листы Документа, держа строго посредине, вот в этом месте (тут же на схеме указано, в каком именно месте) без рывков, плавно и не торопясь.

– Любая попытка дергать и рвать будет расцениваться как нарушение и будет немедленно пресекаться, – умно вставил я. – Это понятно.

– Хорошо, – одобрительно кивнул «Андрюша». – Все, инструктаж окончен. Перед тем как войти в хранилище, придется пройти досмотр и сканирование, сдать всю аппаратуру, телефоны выключить и тоже сдать. Если вопросов и возражений нет – прошу следовать за мной…

Я так понял, что небольшое помещение, куда нас впустили после досмотра, сканирования и сдачи всего подряд, что не имело отношения к предмету посещения, – это вовсе не хранилище, а что-то вроде комнаты для ознакомления с документами. Хранилище – это то место, где что-то хранится, верно? А здесь был массивный стол, два стула, четыре камеры по углам под потолком и собственно документ: здоровенный альбом в коричневой дерматиновой обложке.

Когда «Андрюша» на инструктаже сказал про зажимы, я подумал, что это будут какие-нибудь латунные зажимы наподобие галстучных, только на порядок больше. В действительности вышло несколько иначе. Документ был намертво пришпилен к столу широкими кожаными ремнями с деревянными валиками, обернутыми шинельным сукном. В этой связи требование «не передвигать и не поднимать» показалось мне излишним: переместить альбом можно было только вместе со столом. А поскольку стол был монументально-неподъемным, переместить документ и вовсе не представлялось возможным. В массивной столешнице был вмонтирован неглубокий латунный желоб, в котором свободно «гулял» корешок переплета документа при переворачивании страниц: сам же альбом сидел как влитой, не сдвигался ни на миллиметр, и вообще, создавалось впечатление, что он прибит гвоздями. Как видите, тут все было продумано и сделано с умом.

Балахоны, в которые нас обрядили, были похожи на Л-1[1], только неразъемный и тряпичный. Грубая бесцветная ткань пахла каким-то неприятным дезинфектом, резинка на островерхом капюшоне была тугая, будучи заправлена под подбородок, неприятно давила на челюсти, а лямки с пряжками, которыми регулировался весь этот куклусклановский комплект, нарочно затягиваются сзади, так что насчет «проникнуть под спецодежду руками» не стоило даже и помышлять, ибо без посторонней помощи снять «спецодежду» нереально. То есть этот пункт в инструкции тоже можно было бы опустить.

Вступительный тест, пройденный мною при приеме в Службу, был детской забавой по сравнению с работой, ожидавшей меня в течение ближайшего получаса. В кабинете шефа было просто прекрасно: нормальная одежда, одиночество, мягкий дневной свет, отсутствие отвлекающих факторов – и вообще, полная свобода действий.

А здесь все получилось наоборот и с непременной добавкой «очень».

Очень мешали балахон и маска. Никогда не думал, что одежду можно ненавидеть: оказывается – да, можно, причем всеми фибрами души. В помещении было прохладно, но под балахоном я упрел буквально в течение первых трех минут и все то время, что мы там находились, потел, как в бане. Про тугую резинку капюшона уже говорил, так вот, резинки на маске были, по-моему, еще туже. При попытке «приспустить» маску (разрешили же ведь, вот и…) я едва не поранил нос, оказавшись при этом в роли жеребца, взнузданного неловким конюхом: вернуть все в первичное положение, будучи в перчатках из той же плотной грубой ткани, оказалось очень непросто, так что в дальнейшем я отказался от попыток бороться за право дышать так, как мне заблагорассудится.

Очень мешал свет. Как-то я смотрел передачу про библиотеку в одном знаменитом монастыре, обустроенную в строгом соответствии с древними канонами хранения рукописей, и хорошо запомнил, что для манускриптов наилучшим условием является кромешная тьма, а яркий свет является мощным разрушающим фактором. Недаром ведь монахи работали с рукописями в темных кельях при слабеньком огоньке свечи.

В помещении, где мы находились, освещение было явно избыточным и, на мой взгляд, совершенно нерациональным. Светло здесь было, как в солнечной пустыне, ближе к полудню, так что через несколько минут сидения за документом у меня начали слезиться глаза и возникло острое желание натянуть светозащитные очки (которые, как я подозреваю, сюда вряд ли разрешили бы пронести) или хотя бы залезть под стол – какая-никакая, а тень.

– Надо почаще моргать, – посоветовала архивно подкованная Маня, заметив мои мучения. – Так будет полегче…

Кстати, про Маню. Она тоже очень мешала. Вернее будет сказать так: она была самым мощным отвлекающим фактором. Мы сидели рядом, плечом к плечу, и сосредоточенно изучали одну страницу (вторая пустая). А Маня – не робот, она все время шевелилась, шумно дышала через маску, недовольно шикала на меня, когда я вроде бы без повода «гулял» по страницам, и… регулярно касалась меня бедром. И вот это волшебное прикосновение – даже через штанину и грубую ткань балахона – оно обжигало меня, ошпаривало мою неустойчивую душонку кипящим молоком всепобеждающего желания и походя уничтожало любые попытки сосредоточиться.

Помнится, наш полковой врач, привозя в очередной раз солдат-залетчиков из близлежащего КВД (не путать с КВЖД – это совсем другое заведение, без рельсов и шпал), в сердцах приговаривал: если Янь в голове, медицина бессильна. Я всегда полагал, что это такая тупая солдафонская шутка, а теперь понял: ребята, это правда! Кроме того, как очевидец, соучастник и одновременно пострадавший могу добавить штрих к клинической картине: «Если он таки там (Янь) – логика и здравый смысл в панике отступают».

В общем, это была не работа, а сплошное мучение.

Кстати, да: надо бы сказать пару слов, зачем, вообще, я здесь сейчас сижу и страдаю на ровном месте в не совсем типичном для меня историко-архивном аспекте.

Не буду терзать вас намеками и загадочными отсылками, скажу все как есть: мы с Маней смотрим альбом схем одного из самых важных государственных учреждений страны. Шеф хочет составить детальную карту-схему подземных коммуникаций этого учреждения, а также схемы некоторых учреждений схожего профиля. Причем интересуют его не современные коммуникации, а в первую очередь те, что относятся к разряду «исторички», в настоящий момент не используются, и большинство которых по ряду причин не нанесены на планы и схемы разных эпох. Задача такая: собрать по максимуму весь массив данных по этой теме, зарисовать все, что есть, и методом логического анализа выявить недостающие фрагменты схем. Звучит просто, а вот как это будет на практике, не знаю, я тут недавно, и вообще, вот это вечернее посещение архива – первый шаг в данном направлении.

Учитывая, чья именно инициатива – создание нашей Службы, нетрудно догадаться, кому, собственно, нужны эти схемы. А вот уже для чего они нужны, я вам не скажу, но не потому, что вредный, а просто пока что сам понятия не имею. Знаете, наши небожители – они как-то не спешат делиться сокровенным с рядовыми исполнителями своих прихотей и капризов, так что пока порадовать нечем. Но вы не волнуйтесь, я держу руку на пульсе, и если что-то прояснится, немедля вам доложу.

Так вот, кто-то из Верхних хочет собрать воедино отдельные части мозаики, а кто-то, напротив, не желает, чтобы они собирались. Поэтому нам и приходится идти на такого рода ухищрения. Я ведь не просто так тут сижу, альбомчик листаю, походя млея от Маниного присутствия. Мне нужно постараться запомнить все, что я вижу в документе, а затем по памяти зарисовать схемы. Можете себе представить, насколько все было бы проще при наличии прямого распоряжения с самого верха: семь снимков – и никаких проблем…

Итак, схемы были весьма насыщенными, в голове бесчинствовал буйный антипод Инь, и единственное, до чего я сумел додуматься в первую треть отпущенного нам времени: все семь страниц за один присест мне не потянуть. С такой задачей я не справился бы и в идеальной обстановке: без Мани, в привычной одежде, при нормальном освещении и даже впятеро большем временном запасе. Подозреваю, что таскаться сюда нам придется не один раз, и самое полезное, что я могу сделать в рамках этого сеанса: сосредоточиться на первой странице.

Осененный столь важным умозаключением, я прекратил бестолково гонять страницы туда-обратно, вернулся к первой и попробовал сосредоточиться. Ну и получилось это из рук вон: если с балахоном, светом и маской можно было как-то совладать на психо-физиологическом уровне, «включив» стойкость и слабое подобие служебного долга, то с Маниным присутствием бороться было крайне сложно. Не та, знаете ли, квалификация: инстинктам – миллион лет, а системному логическому мышлению – не более десяти тысяч.

Немного поборовшись с инстинктами, я быстро понял, что противник попался весьма серьезный, и слегка запаниковал: у меня даже возникло желание попросить Маню уйти. Однако я вовремя одумался и не стал этого делать. Маня здесь отнюдь не для вечернего променаду, она работает дублером: рисовать не умеет, но с памятью у нее полный порядок, так что если я где-то что-то упущу, можно потом надеяться на ее подсказку. Кроме того, это ведь очень непрофессионально: как-то совсем не хочется с ходу получить репутацию озабоченного маньяка, не способного обуздать свою похотливую сущность в такой тяжелый и ответственный момент.

Погодите… А вы что, тоже так подумали? Нет-нет, я не такой! Вообще, для меня это редкость: в норме я вожделею с художественной ленцой и даже некоторой снисходительностью, ибо в круге моего общения немало весьма привлекательных особей противоположного пола: смерть от одиночества мне явно не грозит.

Просто с Маней получилось какое-то КЗ (короткое замыкание – я на новом месте службы уже привык ко всем явлениям подбирать аббревиатуру): раз! Проскочила незримая искорка, и все воспламенилось – и даже без какого-либо катализатора…

Пытаясь взять себя в руки, я вскоре отказался от стандартной методики прямолинейного отрицания (увы, у меня она сейчас работала с точностью до наоборот, примерно в таком вот аспекте: «если Маня работе мешает – ну ее в дуппэ… такую работу!» и попробовал предметное абстрагирование.

Так… Вот у нас камеры по углам. А сказано было, что здесь не будет функционировать никакая аппаратура, даже если и удастся протащить. Но если камеры работают, значит и иная аппаратура тоже может, верно? А если, допустим, в контактную линзу вмонтировать суперсовременную камеру… И, допустим, Мане вставить… Эмм… Вставить – это прекрасно, но… Гхм-кхм… Нет-нет, я имею в виду – линзы вставить и ничего более… Угу… Угу… Хотя у нее и без линз глазищи – бездонно-голубые, как майское небо над Родиной. И ресницы такие пушистые, как взмахнет – под ложечкой так сладко замирает…

Тпррр!!! Стоять, мистер Янь, нам не туда, надо думать в другую сторону.

Эмм… А! Стулья здесь просто ужасные. Вот это факт. Тяжелые, старые, лишенные современной офисной округлости, и вообще, крайне неудобные во всех смыслах: одним словом – казенные. Сидючи на таком стуле не удается ни на секунду забыть, что ты в Учреждении. Угу… Должно быть, лобзаться на таком стуле очень неудобно… И все, что следует после «лобзаться», – тоже, это тебе не мягкие сиденья кинотеатра…

О боже, опять не в ту сторону!

Нет, тут нужно что-то радикальное. Например… Например, думать о Мане что-то очень плохое. Чтобы отвращало и отталкивало. Что там у нас отвращает творческую личность с крайне сложным и многогранным внутренним устройством (это я себя таким вижу) и некоторой склонностью к эстетствующему эгоизму?

Большая неблагополучная семья. Вот это мне бы точно не понравилось. Допустим, мы с Маней поженились… Да-да, не надо делать круглые глаза: это ерунда, что мы знакомы всего лишь пять дней, видимся сегодня второй раз и до сих пор на «Вы» – вот именно сейчас, сию минуту, я готов немедля жениться… Мрр… Со всеми вытекающими… Причем на соблюдении хронологии настаивать не буду: вольготная перестановка сценарных элементов вполне приветствуется. Сначала, допустим – таинство, три раза подряд, а фата-цветы-кольца и стол на триста персон – позже… а может – значительно позже, и уже не на триста, а на сто… или даже на пятьдесят… И вообще, что за пережитки: достаточно просто регистрации…

Однако не в этом дело. Вот мы поженились, вожделенная богиня-Маня благосклонно подарила мне пятерых детей-погодков, помогать нам некому, на лейтенантскую зарплату и одному-то не прожить – а удастся ли удержаться здесь, на новом месте службы, это еще бабушка надвое сказала. Памперсы, сопливчики, пеленки, отрыжки-ховеняшки, сопутствующее амбре, хоровые вопли голодных чад, визгливое Манино соло «добывай деньги, проклятый лузер, мне детей кормить нечем!!!», мы продаем Манину квартиру (мою нельзя, хозяин – дядя, и это очень кстати), вся толпа переезжает ко мне: и Манин папашка – сумасшедший буйный алкаш, и мамашка – старая чесоточная стерва, и припадошный братец-мастурбатец с врожденным косоглазием и хроническим псориазом, и их старая линяющая собачатина с гигантским солитером и мокнущим лишаем…. Так, стоп: почему сумасшедший, чесоточная, припадошный и так далее по списку – я ведь совершенно ничего не знаю про Манину семью?! Ну да ничего, пусть будут такие: этак гораздо нагляднее.

Да, вот это уже лучше. Уже чувствую конструктив. Обжигающее прикосновение Маниного бедра уже не воспринимается сугубо на уровне инстинкта, а где-то даже анализируется… Бедро… Бедрышко… Это ведь уже как бы курятина… Синюшная такая, бройлерная, с мутогенами, в подсобке злые проходимцы в нее солеными шприцами тыкают, а мы потом жрем отраву… Да, это неплохо… Бедро… Бедросович… А это вообще – такой большущий волосатый мужлан, специализирующийся на избиении неугодных дам и на досуге поющий преимущественно под фонограмму! Ну что, разве это уже не «Брр!!! и «Бози-мой!!!»? И тут же закономерно, сам собой возникает вопрос: послушайте, богиня… А с какой целью, вообще, осуществляете вот эти воспламеняющие касания? Вы во что пытаетесь вовлечь бедного лейтенанта?! Вы что же это, гадина такая, делаете?!!

Вот на этой конструктивной ноте я практически овладел своими чувствами и наконец-то сконцентрировался на схеме. Слава богу – получилось, а то ведь чуть было не провалил задание.

Увы, увы, овладение чувствами случилось слишком поздно: я с грехом пополам успел впитать общие контуры схемы и только начал углубляться в детали – и тут наше время истекло.

– Время, – скомандовал «Андрюша», возникая в дверном проеме. – Попрошу на выход…

Да уж, нехорошо получилось. Непрофессионально.

Маня пошла в «дамскую» приводить себя в порядок, а я присел на скамейку в вестибюле и стал ждать. Несмотря на явно неудачный рабочий сеанс, настроение было великолепное: избавившись от уродского балахона с маской и получив назад свои вещи, а также возможность нормально двигаться и дышать, я тотчас же обрел прекрасное расположение духа и немедля забыл о недавнем конфликте с беспардонным Янем.

Каюсь, повод для розового настроения был непристойный, но вполне понятный любому мужчине. Дело в том, что сейчас нам с Маней нужно как можно быстрее нарисовать схему: пока свежи впечатления и детали не стерлись из памяти. Накануне мы не определились, где именно будем этим заниматься, но выбор здесь весьма невелик: либо у нее, либо у меня. Причем у меня во всех отношениях удобнее: я некоторым образом одинокий художник и в моей берлоге для этого дела все оборудовано. В смысле, для художеств. Ну а там, в процессе… Гхм-кхм…

Размышляя таким образом в унисон с одобрительным Яньским замиранием под ложечкой, я включил свой телефон и машинально проверил список последних звонков. За то время, что я был в «отключке», меня пятикратно домогался какой-то неведомый мне Redneck: от него поступило четыре звонка и одно SMS.

«Включи трубу, идиот!!!!!!!!!!!!!» – вот таков был текст. Количество восклицательных знаков привожу в подлиннике.

Я философски хмыкнул: у абонента проблемы с логикой (этот страстный призыв я могу прочесть лишь после включения «трубы»), он невменяем от бурления эмоций либо уже крепко пьян – и что характерно, примерно половина моих знакомых вполне способна на такого рода эксцессы. Я знаком со многими творческими личностями, а эти самые творческие – они по большей части существа взбалмошные, капризные и непредсказуемые.

Пока я лениво раздумывал, кто бы это мог быть, Redneck позвонил еще разок. Обычно я не поощряю внезапные вечерние истерики, но сейчас у меня было прекрасное настроение, так что нетерпеливый абонент наконец-то получил возможность высказаться.

– Где тебя черти носят? – пролаял телефон раскатистым ржавым басом, пропущенным через какой-то нехитрый преобразователь речи. – Почему трубу не берешь?

– Да я тут заходил кое-куда… Пришлось выключить…

– А, так вы еще там? Это уже лучше! Ты меня узнал?

– Эмм… Ну, в общем…

Узнать в таком виде голос было невозможно, но, судя по стилю, это был Юра Бойко. Единственно, что смущало: позывной Redneck. Для Юры, скажу я вам, это было несколько замысловато. Впрочем, если предположить, что мои коллеги сейчас торчат в фетиш-баре «Урбан-трава», а у пулеметчика Ганса внезапно появился трофейный аппарат для искажения голоса – тогда запросто. В этом случае возможно все, от Сиддхартхи до семьдесят четвертой реинкарнации Ебедень-Мумбая, поскольку завсегдатаи этого славного заведения в основной массе люди вычурные и вполне себе замысловатые.

– Ладно, некогда! – не дождавшись ответа, пророкотал Железный Дровосек в моей «трубе». – Узнал – молчи, нас могут слушать! Не узнал – так слушай. Внимательно слушай, понял? Ты слушаешь?

– Да-да, я слушаю.

– Есть вариант, что тебя в любой момент могут «принять». Понял, об чем я, да?

– «Принять»?

– В смысле – забрать, задержать, арестовать!

– Не понял… – опешил я. – За что?!

– За все хорошее!

– Ничего не понял… Откуда информация?

– Ниоткуда. Это пока всего лишь гипотеза. Но! Гипотеза вполне выверенная, логически едва ли ни безупречная и опирающаяся на весьма веские основания. Тебе все понятно?

Нет, это явно не Юрин стиль. Разве что он читает по бумажке или за кем-то повторяет.

– Алекс – Юстасу! Ты меня слушаешь?

– Да-да, я слушаю.

– Ты с дамой?

– Да, она сейчас выйдет…

– Машина есть?

– Нет.

– А у дамы?

– Тоже нет. Мы на такси приехали.

– Понял. Прямо щас вызывай такси. Пока не приедет – не выходите. Как приедет, быстро выскочили, посадил даму, сел сам, и как поедет, сразу выскочил, на ходу – и через улицу, в ближайший двор, ноги в руки и бегом! Ты понял? Бегом! Если нет никого – хорошо, просто пробежишься. Если есть – сам увидишь. Когда оторвешься, убедишься, что сбросил «хвост», перезвонишь мне. Ты понял?

– Эмм…

– Молодец! Еще раз: если никаких признаков – отправляй даму, уходи дворами, проверяйся. Если засек «хвост» – бросай даму, ноги в руки и – во все лопатки. Когда оторвешься, перезвони мне. Все, давай. Удачи.

Черт-те что. Ничего не понял… Решительно ничего! Если это за недавние «художества» в составе команды, то я там был везде под номером «шесть» и сугубо на подхвате. Так что, по логике, в списке кандидатов на арест я на самом последнем месте. Если за незаконный допуск к документу – так это ведь только что было, согласитесь, трудно поверить, что в Системе, где я с недавних пор работаю, с такой скоростью делаются оргвыводы.

Накоротке посомневавшись и не найдя достаточных оснований для реального беспокойства, я пришел к выводу, что это очередной розыгрыш моих подгулявших коллег, беззлобно чертыхнулся и набрал номер такси. Если это и розыгрыш, то совет насчет такси вполне дельный: дама моя появится с минуты на минуту, так что можно вызывать.

Вскоре вышла Маня, и мы направились к выходу. Пока шли через вестибюль, я лихорадочно обдумывал, как преподнести свежую информацию от Железного Дровосека, и вообще, стоит ли об этом говорить. Если это розыгрыш, я буду выглядеть полным идиотом.

Уже у самого выхода, возле стойки секьюрити я наконец-то принял решение и мужественно открыл рот: но тут Маня неожиданно взяла инициативу в свои руки:

– Возьмем такси или прогуляемся?

– Прогуляемся куда?

– Ко мне. Это в трех кварталах отсюда.

– Эмм… Даже и не знаю, удобно ли…

– Удобно, удобно! Родители привыкли: я частенько беру работу на дом.

– У нас тут намечается небольшая проблема, – в этот момент мы дошли до дверей, Маня потянулась к ручке, и я мягко, но решительно остановил ее. – Надо немного подождать.

– Что за проблема? – удивилась Маня. – Чего ждать?

– Понимаешь…

– «Те», – строго поправила меня Маня.

– «Те»? Какие – «те»?

– «Понимае-те». Мы на «вы».

– Ой, да – забыл, простите ради бога. Понимаете… Эмм… даже и не знаю, как вам это сказать…

– Говорите как есть, только побыстрее. Я не намерена торчать тут весь вечер: у нас работы невпроворот.

Прыгая с пятого на десятое, я быстро посвятил Маню в курс дела. Поначалу была мысль изобразить какой-нибудь замысловатый финт, но подавляемый взыскательным взором своей напарницы я не стал ничего ретушировать и выдал обе версии.

– То есть это может быть и розыгрыш?

– Ну, в общем…

– То есть ваши друзья – алкоголики? – произнося это, Маня так презрительно скривилась, что мне невольно стало не по себе. – И они, ко всему прочему, постоянно ошиваются в барах с извращенцами?!

– Нет-нет, вы неправильно поняли! В данном случае «фетиш-бар» – это своего рода костюмированный клуб, туда приходят люди в разнообразных приключенческих одеяниях: пыльниках, комбинезонах, фаллаутских косухах и кожаных доспехах, во множестве разновидностей «химзы» и противогазах…

– В противогазах? То есть там еще и сумасшедшие бывают?!

– О, боже… Маня, вы что, никогда не…

– Марья Ивановна, – непримиримо отрезала Маня. – И – да, я никогда по таким извращенским местам не хожу. Не так воспитана, знаете ли.

В этот момент мне позвонила диспетчерша такси: машина на месте, почему не выходите?

– Да-да, уже выходим! Уже… Итак, Марья Ивановна: мы не знаем, розыгрыш это или нет. Мы не знаем, кто это звонил: тут возможны любые варианты, от последнего арбатского портретиста до нашего шефа…

– Нет, вот это невозможно, – решительно возразила Маня. – Владимир Аркадьевич, конечно, большой оригинал, но такими вещами он не будет заниматься никогда в жизни! Никогда, слышите?

– Хорошо, нет – так нет. Но в любом случае сейчас мы должны быть готовы ко всему. Так что не удивляйтесь ничему и внимательно слушайте мои команды…

– С чего бы это вдруг? – боевито подбоченилась Маня. – Кто вам сказал, что вы тут главный? Вас что, специальным приказом назначили?

– Никто меня не назначал, – вот тут-то вроде бы непобедимый Янь слег в стационар, а у изголовья госпитальной койки тотчас же замаячила злость на вредную упрямицу: – Но сейчас, вполне возможно, нас будут убивать или арестовывать! А поскольку я – мужчина и офицер…

– Убивать?! – Манины глаза сделались размером с блюдце. – С чего вы…

– Марья Ивановна, я сам очень надеюсь, что это всего лишь розыгрыш, – с металлом в голосе закончил я. – Но если это не так… будьте внимательны и слушайте мои команды. Все, выходим…

Покинув архив, мы тотчас же угодили в ласковые объятия последнего апрельского вечера, который вел себя по-июньски непристойно. Этот вечер-чародей лукаво подмигивал мягкими огоньками фонарей, изливался доносившейся откуда-то неподалеку лирической мелодией и бесцеремонно трогал наши разгоряченные лицам теплыми лапами влажного ветра, весьма кстати набежавшего с набережной. Этот вечер-сводник наперебой дул в оба уха: зря вы такие официальные, ребята, ну-ка, быстренько закрывайте больничный Яню, возьмите друг друга за руки, и – вперед…

Очень может быть, что вызвав такси, я совершил глупость. Очень может быть, что в предложении прогуляться крылось нечто большее, чем просто пройти пешком три квартала. По такому роскошному туманному вечеру прогулка под ручку может длиться вечность, и в итоге можно догуляться до самых непредсказуемых результатов.

Увы, увы – вон стоит такси, призывно светит оранжевыми шашечками на крыше…

А спереди по курсу, метрах в пятнадцати, мирно дремлет большой темный хищник – внедорожник с включенными габаритами. И что-то мне этот внедорожник не нравится. Даже и не знаю, в чем тут дело, но… Веет от него какой-то странной враждебностью, причем не спонтанной, а где-то даже целенаправленной, что ли…

– Надо поторопиться, – я ухватил Маню под руку и быстро повлек к такси.

– Это команда? – ехидно уточнил Маня. – Которую надо слушать внимательно?

Я стоически проигнорировал выпад. Мы приблизились к такси, водитель включил в салоне свет, открыл заднюю дверцу, и Маня уже начала садиться… В этот момент внедорожник, стоящий спереди, распахнул дверцы и выпустил на волю два темных силуэта, один из которых официальным баритоном изрек:

– Александр Иванович! Как отправите девушку, подойдите сюда, разговор есть.

– Ой… – тихо пискнула Маня. – Это..

Да, Маня, это не розыгрыш!

Несколько мгновений я боролся со столбняком, сковавшим все мои члены (для крепко продвинутых – я имею в виду руки и ноги) и пытался принять решение по ситуации.

Значит, «разговор есть»? Баритонский призыв не содержал угрозы, но в свете полученного предупреждения звучал вполне зловеще.

Нет-нет, увольте, я не собираюсь ни с кем разговаривать! Меня на это никто не уполномочивал.

Определившись таким образом, я глубоко вдохнул, бесцеремонно выдернул Маню из такси, и мы во всю прыть припустили через проезжую часть.

– Эй, вы куда? – баритон тотчас же утратил официальность. – А ну стоять!

Проспект перед архивом неширок, но движение здесь довольно интенсивное: пока мы с Маней пересекали проезжую часть, нас дважды чуть не задавили. Очевидно, любители вечерних разговоров не ожидали от нас такой прыти: силуэты нырнули обратно во внедорожник, который резво взял с места и попробовал развернуться. Однако транспортный поток не позволил нашим преследователям осуществить маневр – когда мы с Маней уже вбегали под арку первого попавшегося двора, я краем глаза отметил, что внедорожник вернулся на исходную и вновь выплюнул темные силуэты, на этот раз аж четыре штуки – которые побежали через проспект вслед за нами.

– Живее, живее!!!

– Не могу живее! – пожаловалась Маня. – Каблуки мешают…

Да, будь я в одиночестве, при наличии такой форы давно бы уже оторвался.

Двор, по счастью, оказался не тупиковым: быстро миновав его, мы выбежали на параллельную улицу.

– Нам нужно людное место, чтобы затеряться. Есть соображения?

– Да… давай… направо, – тяжело дыша, выпалила Маня. – Там… универмаг… «Дряблый Гик»… большущий…

Ну вот, уже неплохо! Уже на «ты» и совсем без официоза. Сейчас бы еще стряхнуть «хвост», и можно считать, что вечер удался.

До «Гика» мы «доцокали» за считанные секунды (здесь были какие-то хитрые плиты с резонансом, так что Манины каблучки выбивали отчетливую, звонкую мелодию, слышимую, по-моему, за три квартала), но все же не так быстро, как следовало. Вбегая в гостеприимно распахнувшиеся автоматические двери, я краем глаза заметил, что из подворотни, которая нас только что выпустила, показались бегущие силуэты. Именно бегущие: они не толпились бестолково на месте, как это случается, когда гончие теряют след, не озирались, а целенаправленно припустили за нами.

Наши загонщики видели, что мы забежали в универмаг! Мы не успевали: для того чтобы оторваться, нам не хватило буквально несколько мгновений. Эх, будь я один…

Да ладно хныкать, не по-гусарски это: вперед, вперед!

В универмаге, несмотря на вечерний час, было полно народу. Сбавив темп, мы чинно прошествовали мимо хмурого толстого охранника и, миновав турникет, тотчас же шмыгнули за стеллаж с консервами.

Едва мы успели укрыться, в универмаг вбежал квартет наших преследователей. Сейчас они повели себя как нормальные гончие, потерявшие след: встали у турникета и принялись озираться. Я тоже лихорадочно озирался, рискуя заработать косоглазие и одновременно следил за входом через проем между пирамидами банок. Прямо сейчас бежать дальше было бессмысленно и даже преступно: мы слишком близко ко входу – сразу заметят, и нам нужно хотя бы полминуты, чтобы Маня могла отдышаться.

За эти полминуты я успел как следует рассмотреть наших преследователей, сориентироваться в обстановке и принять решение насчет дальнейших действий.

В отличие от «Андрюшиных» подручных из «бывших», с которыми мы совсем недавно пересекались в архиве, эти были, по-видимому, из нынешних или даже из настоящих-продолженных и принадлежали к категории людей действия: рослые, крепкие, хорошо и стильно одетые, с цепкими, внимательными взглядами. Один из них показал толстому охраннику удостоверение и о чем-то спросил. Охранник, по счастью, не входил в клуб отставных бойцов невидимого фронта – пожав плечами, он что-то пробурчал, скрестил руки на груди и демонстративно отвернулся. Ай спасибо, молодец! Если останусь на свободе, с меня пиво.

Потерпев неудачу с охранником, старший гончих вернулся к подчиненным и, судя по характерным жестам, стал нарезать делянки, указывая, кому и куда следовать.

Все, пора действовать: тот, кому достанется продуктовый сектор, заметит нас сразу же, как только дойдет до этого стеллажа.

– Я их отвлеку, – сказал я Мане. – Как только они побегут за мной, возьми что-нибудь, выходи через кассы, вызывай такси и жди меня за парковкой универмага. Чуть позже я к тебе присоединюсь.

– Думаешь, сработает? – засомневалась Маня.

– Обязательно, – уверенно заявил я. – Всегда срабатывало, почему сейчас не сработает? Ты, главное, не спеши. Стартуем одновременно: я побежал – ты тихо пошла в другую сторону. Не ускоряйся. Дождись, когда все они увяжутся за мной и сразу поворачивай к кассам. Понятно?

– Понятно, – послушно кивнула Маня, поддавшись моему уверенному тону. – Когда начнем?

– На счет «десять». Раз. Два…

«Всегда срабатывало» – это, конечно, я слегка загнул для пущей важности. Но назвать меня совсем уж отпетым вруном нельзя: один раз я бывал в похожей ситуации, когда аналогичный отвлекающий маневр увенчался успехом. Следует, правда, добавить, что отвлекал не я, а человек, во всех отношениях лучше меня приспособленный к такого рода экзерцициям…

Но сейчас у нас просто не было выбора, кроме того, я схематично представлял себе, как это нужно делать. Так что это был вполне продуманный шаг, а вовсе не жест отчаяния, как может показаться некоторым опытным в таких делах товарищам.

– …Десять! Все, пошли…

Выйдя из-за стеллажа, я прогулочным шагом направился по проходу в глубь зала. Не успев дойти до середины зала, я услышал сзади отчетливое «Вижу объект!» и вполне конский топот: и тут уж мне не оставалось ничего другого, кроме как сломя голову броситься к «черному входу», через который как раз в этот момент двое печальных таджиков кантовали тележку с большими разноцветными коробками.

– Стой, дебил! – совсем уж неофициально заорал кто-то позади меня. – Чё ты бегаешь, это ж бессмысленно!!!

Оттолкнув таджиков, я походя ухватился за ручку тяжелой тележки, поднатужившись, развернул ее попрек прохода и выскочил в хозяйственный двор.

Двор небольшой, сразу у пандуса стоит фура, которую разгружают еще трое печальных таджиков, ворота – настежь. То есть спрятаться тут негде, но свобода – вот она, в двух шагах.

Выбежав за ворота, я попал в тупиковый переулок (тупик – хозяйственный двор универмага), узкий и длинный, выходящий, насколько я смог сориентироваться, на проспект перед архивом. До конца добежать не успею, если по пути нет каких-то лазеек, гончие меня увидят – через несколько секунд они будут здесь. То есть стряхнуть «хвост» опять не получится, а если эти хлопцы выносливее меня, то все закончится там же, где и началось. Кроме того, если за эти минуты ничего не поменялось, у них там остался транспорт, и в нем, вполне возможно, кто-то есть.

Все это я промотал в голове буквально за секунду и тотчас же, не раздумывая, шмыгнул в узенький промежуток между забором и огромным контейнером для технического мусора, стоявшим сразу за воротами, с внешней стороны хозяйственного двора.

Спустя несколько секунд мимо моего укрытия пробежали несколько человек, громко топая и очень внятно ругаясь на ходу – один даже успел пожаловаться в никуда, что ободрал руку и теперь желает нанести сопоставимый ущерб, только не собственно моей руке, а всему мне, с ног до головы – дословно не буду, получилось гораздо короче, но очень грубо.

Не успели шаги моих преследователей удалиться, в кармане злобно завибрировал телефон. Осторожно выглянув, я с удовлетворением заметил, что пребываю в гордом одиночестве, и достал трубу. Табло сообщало, что звонит мне загадочный Redneck:

– Ну ты чё не звонишь, деятель?!

– Так было же сказано – как оторвешься…

– Оп-па! Что, хотели принять?

– Ну, в общем…

– Ну я же чувствовал! Я же тебе сказал! Не понял, а ты что, еще не оторвался?!

– Ну, в общих чертах – да, но мне сейчас надо вернуться к даме…

– К какой, на хрен, даме?! – Железный Дровосек взревел ржавым каскадом возмущения и едва не захлебнулся в модуляциях. – Тебе было сказано: если что – бросай даму – и ноги в руки!!!

– Ну что значит «бросай»? Я все-таки мужчина…

– Мужчина, ты идиот!!! – прямо-таки с папановскими интонациями заорал ЖД. – Ты как там – с ней бегал, она у тебя что, в кроссовках?!

– Ну… В общем…

– Еще раз: бросай даму и вали оттуда ко всеобщей маме! Дама им не нужна! Более того: она будет в гораздо большей безопасности, если ты ее оставишь! Нет, выражусь яснее: ты своим присутствием подвергаешь ее опасности, кретин! Я понятно выражаюсь?!

– Эмм…

– Все, хорош болтать! Отрывайся уже быстрее и перезвони мне! Ты меня понял? Алле? Эй, мужчина, ты чего замолк?

А замолк я ввиду того, что был не в состоянии ответить: пришлось отдать телефон.

Думаю, вы бы тоже отдали. Когда на тебя наставляют пистолет, недвусмысленно при этом ухмыляясь, и жестом показывают – дай телефон, сволочь, а то пристрелю – отказывать как-то неловко.

Это был старший гончих: трое убежали по переулку, а он остался проверить двор и как раз вовремя подошел – иного объяснения у меня нет, не перелетел же он через крышу!

Дослушав последние реплики ЖД, старший гончих сунул мой телефон в карман, спрятал пистолет в кобуру на поясе и скомандовал:

– Вылезай.

Я покинул свое укрытие, отметив при этом, что с другого конца переулка к нам быстро приближаются три темных силуэта. Вот теперь точно – все, отбегался.

– Тебе же сказали русским языком: не бегай, это бессмысленно, – старший гончих хрустнул костяшками пальцев и беззлобно скомандовал: – Ручонки подыми.

– В смысле – «руки вверх»?

– В смысле – защищайся.

– Зачем?!

– Затем, что в бубен выпишу. Готов?

– Но за…

– Бац!

Да, вот это была знатная плюха. Увернуться не удалось: удар получился стремительный и жестокий. Я рухнул наземь, попробовал сгоряча встать – не получилось, обессиленно прилег на бок и принялся считать созвездия, плавно вращавшиеся в красной мгле вокруг меня.

– За то, сучонок, что старших не слушаешься. Впредь будет наука: сказано «не бегай» – значит не бегай…

Глава 2

Клан: домашний переворот

Дети у генерала Коврова были большие и жили отдельно, супруга отсутствовала по каким-то насущным женским делам – в салоне, на шопинге, в фитнес-клубе, в загородной резиденции или вообще на Майорке – без уточняющего звонка вот так с ходу и не скажешь. В роскошных апартаментах, располагавшихся в недавно отстроенном жилом комплексе Серебряного Бора, генерала поджидала хорошенькая домработница Ниночка и «среднее звено» клана – трое неразлучных друзей, сосредоточенно скорбящих и одновременно лелеющих несмелую надежду в предвкушении результатов аудиенции.

– От Александра Гавриловича, наверное, раз десять звонили, – сообщила в прихожей Ниночка. – И один раз сам звонил. Озабоченный. Велел, как явитесь, сразу же…

– Понял, спасибо. Меня пока нет, – генерал сбросил китель на руки Ниночке и пошел в зал.

– И для Александра Гав…

– Ни для кого! Не приехал еще.

– Ясно, – Ниночка дисциплинированно изобразила книксен вслед генералу и пошла вешать китель в гардероб.

В просторном зале, стилизованном под Средневековье, у потухшего камина сидели трое: генерал авиации Георгий Бабададзе, генерал МВД Андрей Липецкий и старший брат хозяина дома Павел Викторович Ковров – отставной генерал той же службы, в которой сейчас трудился Игорь Викторович, а ныне генеральный директор одной из крупнейших строительных компаний страны. В общем, все поголовно – либо генералы, либо генеральные.

– Ну и что там? Этим стреляться или как? – Ковров-старший направил указательные пальцы на действующих генералов и хулиганисто «пухнул».

Худосочный Липецкий зло посмотрел на отставника и промолчал: румяный шестидесятилетний богатырь, сохранивший солдафонские замашки, любил плоско пошутить и при случае мог по старой дружбе выписать подзатыльник за недовольство. А генерал Бабададзе – тоже неслабый и дородный мужчина, ворчливо парировал:

– А почему только нам? Ты сколько в «Стодолы» вбухал?

– Да что мне те «Стодолы»? – беспечно махнул рукой богатырь. – Последние деньги, что ли?

– Я не про деньги. Там любую балку бери на выбор – и окажется, что она из твоей фирмы.

– Да мне как-то… – богатырь опять махнул рукой. – Пока Игорёха у руля, я могу спать спокойно.

– Стреляться не надо, – Игорь Викторович сказал это совершенно серьезно, без намека на иронию. – Пока все вроде бы нормально, держимся.

Действующие генералы переглянулись, с облегчением синхронно вздохнули и озарились счастливыми улыбками. В сложившейся ситуации даже такой неопределенный ответ – это очень хорошая новость.

– Ну давай же, не томи! – поторопил Липецкий.

– Для начала: меня нет, – Игорь Викторович ткнул пальцем в потолок. – Если будет звонить – еще не приехал.

Озвучивать, кто именно будет звонить, не пришлось: все и так прекрасно понимали, о ком идет речь.

– А если… – начал было Липецкий, но в этот момент у Коврова старшего зазвонил телефон.

– Б…, – тихонько огорчился Бабададзе. – Накликал…

Да, предупреждение было весьма своевременным: глянув на дисплей, любитель солдафонских шуток слегка побледнел, весь подобрался и изобразил строевую стойку, что свидетельствовало о колоссальном опыте службы (попробуйте сделать то же самое, сидя в глубоком мягком кресле – без опыта не сразу ведь и получится).

– Нет-нет, еще не приехал… Да, давно – уже извелись тут все, дожидаясь… Да, Гоша и Андрюшка со мной, ждем… Конечно, конечно! Как только – так и сразу… Да, я лично проконтролирую… Всего доброго.

Отговорив, Ковров старший тихонько выдохнул, отстранил от себя телефон и с опаской уставился на дисплей, словно ожидая, что сейчас начнется отсчет запущенного кем-то взрывного устройства.

Игорь Викторович ткнул пальцем в телефон и сложил ладони крест-накрест. Ковров-старший понятливо кивнул и нажал кнопку выключения. Игорь Викторович жестом подбодрил действующих генералов: те послушно достали свои мобильные и тоже отключили. Забрав у всех троих телефоны, Игорь Викторович вынес их в прихожую, вернулся и включил тумблер, замаскированный в глубокой нише под торшером. Раздался негромкий мягкий гул, персидский ковер под ногами гостей приятно завибрировал, притворяясь этаким гигантским массажером.

– Ты смерти моей хочешь? – болезненно скривился Липецкий. – Я три дня назад УЗИ делал! Нельзя так часто…

– Андрюш, расслабься, это даже рядом не УЗИ, да и недолго будет, – успокоил Игорь Викторович. – Зато теперь можем поговорить. Или, может, я сначала отдохну, а уже потом…

– Издеваешься?! – возмутился старший брат. – Давай, колись бегом, а то в самом деле, мы тут все в предынфарктном состоянии…

Игорь Викторович очень коротко доложил диспозицию: вожди под раздачей, отыграть назад уже не получится, остается либо идти напролом, либо бесславно сдохнуть.

Гости притихли и призадумались. Получалось все очень сурово и неуютно. Никаких тебе запасных позиций, ни свободы для маневра, какая-то совсем уж безальтернативная история с гражданской войной получается: доставайте шашку, поручик, сейчас пойдем рубать ваших полковников – нет, не потому, что плохие, а просто других вариантов нет…

– А других вариантов точно не было? – жалобно пробормотал Липецкий.

– Варианты всегда есть, – Игорь Викторович пожал плечами. – Вопрос только: есть ли среди них что-то приемлемое для нас? В принципе можно было сделать как обычно: вождей не трогать, а «слить» всех непосредственных виноватых.

– То есть «среднее звено», – добавил Бабададзе.

– То есть нас, – уточнил старший брат.

– Так точно, – подтвердил Игорь Викторович. – А теперь скажите сами, был у меня выбор или нет.

Липецкий тяжело вздохнул и развел руками. Понятно, что выбора не было, ситуация из разряда «или – или». Техническая вилка.

– В общем, по «старичкам» вопрос будет решаться в ближайшие сутки, – жестко подытожил Игорь Викторович. – Все уже работает, остановить нельзя. А нам с вами нужно решиться сейчас. Вы со мной или как?

– Я с тобой, – не раздумывая заявил старший брат.

– Мог бы и не спрашивать, – подтвердил Бабададзе.

– Ммм… – замялся Липецкий.

– Не понял, Андрюха, ты чего там мычишь?! – возмутился Ковров старший. – У тебя что, есть варианты?!

– Да я с вами, с вами! – нервно вскрикнул Липецкий. – Просто… Просто страшно…

– Не порть памперс, Андрейка, мы с тобой, – обнадежил Ковров-старший. – С нами не пропадешь, прорвемся.

– Да-да, конечно… Я – как все…

– Ну вот и замечательно, – кивнул Игорь Викторович. – Другого я от вас и не ожидал. Тем более что я все сделаю сам, а вы мне там – сугубо для поддержки штанов. Помочь вряд ли поможете, но… Гхм… В общем, через два с половиной часа встречаемся у дома вождя. Мне надо хотя бы часок поспать, а то упаду там от перенапряжения. Сами понимаете: беседа будет непростой, так что…

– Да, отдохни немного, – поддержал старший брат. – Беседа будет очень непростой.

– Ну все, если вопросов нет – уматывайте, – Игорь Викторович устало смежил веки, нашарил клавишу домофона и распорядился: – Ниночка, проводи!

– Погоди минуту, – остановил его Липецкий. – Надо что-то с этим проклятым «Бункером» решать. И не через два с половиной часа, а прямо сейчас.

– Проклятым? – Игорь Викторович равнодушно пожал плечами. – И чем тебе «Бункер» не угодил? Нормальные хлопцы, хорошо делают свою работу. Решать, конечно, будем, но не так экстренно…

– «Нормальные»?! – желчно взвился Липецкий. – Тебе напомнить, с чего вообще все началось? Кучка не пойми откуда взявшихся балбесов не пойми зачем влезла в чужой огород – и теперь рушится вся отлаженная система – это, по-твоему, нормально?!

– Не передергивай, – Игорь Викторович погрозил Липецкому пальчиком. – Началось все с того, что трое малолетних дебилов решили поиграть в злодеев: один снимал, а двое резвились. Интересно, в каком кине они увидели такой способ «сверхэффективного» воздействия на клиентов? Надо бы найти тот диск, да заставить всех троих сожрать его, без кетчупа и минералки…

Гости виновато потупились – и Липецкий в том числе. «Малолетним дебилам», которые «резвились», было 32 и 33 года, а тому, что снимал, в следующем месяце исполнится 28 лет. Фамилии «малолетних» соответственно, Ковров, Бабададзе и Липецкий, а «Блиндаж» до недавнего времени был «песочницей» или «колледжем», в котором под строгим присмотром генерала Желябова мужала младая клановая поросль. Ну и в самом деле: маленько недомужала, нехорошие люди очень не вовремя решили заслать свой «Бункер» не туда, куда надо, и получилось все очень плохо.

– Да никто и не спорит – дураки, виноваты, пороть надо… Но ты посмотри, что эти «бункерные» отморозки сделали на «Стодоле»! А если б наши дети в тот момент были там?! Они ведь и их бы убили!!! Я как об этом подумаю – у меня аж все кипит…

Здоровяки переглянулись: Бабададзе с сомнением поджал губы и покачал головой, а Ковров-старший хмыкнул:

– А у тебя-то с чего кипит? Твое чадо там и не должно было находиться, на момент штурма, в смысле. А вот если б наши немного задержались… Да, Гоша?

– Точно, – кивнул Бабададзе. – Если б наши там были, все могло бы получиться совсем по-другому. Может, сейчас не пришлось бы дергаться и решать кучу сложных вопросов…

Да, и в этом тоже была своя правда. Сыновья Коврова-старшего и Бабададзе честно оттянули лямку в спецназе и при всех дежурных недостатках, присущих детям «элиты», были очень даже неплохими бойцами. Так что это еще неизвестно, как бы все кончилось, случись им на момент штурма оказаться на объекте.

– В общем, как бы там ни было, надо по этим уродам что-то решать, – угрюмо пробурчал Липецкий. – И решать как можно быстрее, в идеале – прямо сейчас. Я понимаю, что тебе сейчас не с руки этим заниматься, но это не вопрос: если надо, я сам все сделаю…

– Ничего ты не сделаешь, – категорически возразил Игорь Викторович. – Даже и не лезь туда, если не хочешь все испортить.

– Не понял?! – по-детски обиделся Липецкий. – Это чё, типа, пусть и дальше нам гадят?!

– Безусловно, по «Бункеру» будем решать, – успокоил впечатлительного собрата по клану Игорь Викторович. – Но – чуть позже. И чуть тоньше. Чтобы никто даже и не подумал вешать это на нас, и вообще, чтобы было непонятно, откуда упал тот кирпич. Я займусь этим сегодня же, как только разберемся с Самим. Ты меня понял?

– Понял…

Липецкий угрюмо кивнул – такая постановка вопроса ему явно не нравилась – но спорить не стал. Ковров-младший являлся признанным «мозгом» их маленькой внутриклановой коалиции, спорить с ним было бессмысленно, он побеждал в любой полемике и на все случаи жизни имел неотразимые и логически выверенные аргументы.

– Ну все, уматывайте, – устало распорядился Игорь Викторович. – Встречаемся через… так, уже через два двадцать, сами знаете где. На всякий случай прихватите с собой пару-тройку самых надежных хлопцев… с оружием.

– Ты думаешь… думаешь… – сразу занервничал Липецкий.

– Ничего я не думаю, – Игорь Викторович с нарочитым безразличием зевнул. – Я же сказал: на всякий случай. Знаете, времена нонче больно уж тревожные, так что… Гхм… Да, и вот еще что: если будет звонить Сам, скажете, что не дождались, разъехались и велели Ниночке немедля сообщить, как только появлюсь…

Выпроводив гостей, генерал включил резервную линию связи с максимально возможной защитой и сделал несколько распоряжений по текущим вопросам. Затем он позвонил Валентину Кравцову, ставшему после бегства Желябова «первым номером» по «Блиндажным» делам, и назвал пункт пересечения:

– Через час с небольшим будь там. Жди, поеду мимо, надо кое-что обсудить.

После этого генерал выпил пятьдесят граммов коньяка (меньше нет смысла, больше нельзя: впереди – самый тяжелый и ответственный момент не только текущих суток, но, вполне возможно, и всей жизни) и, пять секунд посомневавшись, щелкнул по клавише домофона:

– Ниночка, мадам наша не прибыла еще?

– Нет, и в ближайшее время не будет. Сказала, на обед не ждать.

– Ну и замечательно. Давай бегом ко мне, надо по-быстрому стресс снять.

– Слушаюсь!

Снятие стресса – пять минут, попытка заснуть – пятнадцать, собственно сон – не более получаса: на отдых генерал потратил пятьдесят минут, после чего принял ледяной душ, оделся в штатский костюм № 12 для деловых визитов и убыл на встречу с вождем клана. Костюм был не самый шикарный в гардеробе генерала, но определенно счастливый: в нем Игорь Викторович провел несколько удачных сделок и перспективных встреч. Генерал был закоренелым скептиком и в ритуальные заигрывания с судьбой верил слабо, но сегодня удача была нужна ему как никогда, так что костюм выбрал не задумываясь, повинуясь какому-то скрытому требованию души.

На Красной Пресне генерал пересекся с Валентином: принял доклады об обстановке в «новом лагере», где содержались перемещенные со «Стодол» узники, и о результатах «внутреннего розыска».

Новостей не было. Инженера до сих пор не нашли, но работа ведется по всем направлениям.

– Розыск инженера пока сверни, – распорядился генерал.

– Ждем какой-то конкретной информации? – понятливо уточнил Валентин.

– Ждем, – подтвердил генерал. – Возможно, к исходу дня что-то будет.

– Очень хорошо, – обрадовался Валентин. – Тогда я всех, кто был задействован по инженеру, перенаправляю на «крыс»?

– Точно так, – кивнул генерал. – Вопросы, пожелания?

– По работе – нет, – Валентин ткнул большим пальцем вверх и осторожно уточнил. – А как у нас там?

– «Там» пока все нормально, – обнадежил генерал. – Работай спокойно, пусть тебя это не заботит: по «верхам» я все урегулирую. Вы, главное, по «низам» мне обеспечьте порядок.

– Все сделаем в лучшем виде, – твердо пообещал Валентин. – За «низы» можете не волноваться.

– Ну все, за работу, – генерал кивком отпустил Валентина и бросил водителю: – Поехали.

Валентин четко, по-военному развернулся – что для полковника Службы было совсем необязательно – и направился к своей машине.

Отъезжая, генерал проводил полковника взглядом, преисполненным сожаления и где-то даже перспективного раскаяния.

Валентин ему нравился. Толковый парень, пользы от него в разы больше, чем от всех вместе взятых «деток». Жаль будет с ним расставаться. А расставаться, рано или поздно, придется в любом случае, причем очень может быть – во внештатном порядке.

Валентин – дальний родственник Вождя. В перспективе внутриклановой кадровой реформы он в любой момент может перейти в разряд «неблагонадежные», «опасные», или просто – враги, безо всяких кавычек.

Толковых врагов генерал по ряду причин недолюбливал и предпочитал избавляться от них в первоочередном порядке…

У старого гастронома «Расколбас» Игорь Викторович велел водителю остановиться. В этом месте все «средние», прибывавшие на аудиенцию к Вождю, оставляли свои машины и далее полквартала топали пешком. Так было заведено с незапамятных времен и никто до сих пор толком не разобрался, что же это: то ли некая повинность, то ли урок смирения, то ли просто специфика территории. В небольшом дворике старого купеческого особняка, располагавшегося неподалеку от Кремля, всегда не хватало места, и впускали в него только машины первых лиц клана, а стоянки поблизости были категорически запрещены, без скидок на чины и звания.

Оставив машины на парковочной площадке, соратники поджидали Игоря Викторовича у входа в гастроном. Генерал отметил, что все трое, не сговариваясь, выбрали для визита массивные внедорожники, хотя в обычное время каждый предпочитал перемещаться по городу в машине представительского класса. Кроме того, за БМВ Липецкого пристроился автобус с бойцами ОМОН.

– Андрюха, ты ничего не перепутал? – спросил Игорь Викторович. – Я сказал: пару-тройку надежных ребят. Ты что, собираешься Старика штурмом брать?

– Да не, это я так… Ну, короче… – Липецкий от больших переживаний был мертвецки бледен я заметно нестабилен. – Просто подумал… Ну, в общем…

– Штурм, это, конечно, бред… – старший брат озабоченно почесал затылок. – И кстати, насчет пары-тройки ребят… А ты не подумал, как нас туда с этими ребятами пропустят?

Уточнение было вполне по существу. Вождь еще в начале развала выкупил особняк и жил в нем с семьей и вышколенной охраной и телохранителями еврокласса. В пиковых ситуациях в особняк прибывала часть охраны с Ближней Дачи и устанавливался особый режим допуска. Сейчас ситуация была вполне пиковая, так что можно считать, что в особняке находится хорошо вооруженное подразделение спецназа, защищенное древними полутораметровыми стенами и бронированными створками. Штурмовать особняк с одним лишь автобусом ОМОН было нереально, так же, впрочем, как и провести внутрь хотя бы одного лишнего человечка с оружием.

– В дом, естественно, пойдем одни, – пояснил Игорь Викторович. – Ребята нам будут нужны на всякий случай.

– На какой – «всякий»?! – нервно вскрикнул Липецкий. – Какой «случай»?! Что за идиотские загадки? Вообще, к любой операции надо готовиться заранее, планировать как-то, уточнять…

Игорь Викторович сурово нахмурился. Да, он не был подвержен предрассудкам и суевериям, но традиции по инерции чтил. В любой уважающей себя Службе считалось признаком дурного тона разглагольствовать об успешном завершении мероприятия непосредственно перед началом мероприятия. А тот самый случай, для которого понадобятся надежные ребята, мог случиться, пардон за тавтологию, только при успешном завершении аудиенции. Аудиенция же предстоит крайне сложная и непредсказуемая: совсем не факт, что «среднее звено» выйдет оттуда в полном составе… если вообще выйдет.

– Андрейка, успокойся, – Ковров-старший эту суровую озабоченность вполне разделял. – Прекрати дергаться, возьми себя в руки – ты еще даже не зашел, а уже весь в истерике…

– Давайте сделаем так, – озарился Игорь Викторович. – Андрей, ты нам здесь в принципе не нужен. Так что бери своих громил и поезжай на Ближнюю Дачу.

– Думаешь… – встрепенулся Липецкий.

– Думаю, – мудро кивнул Игорь Викторович. – Поезжайте, встаньте рядышком и будь готов по моему звонку перекрыть там все и воспретить проезд к даче ЭТИХ… эмм… ну, в общем, проезд всех подряд. Ты меня понял?

– Понял! – радостно воспрял Липецкий. – Все перекроем! Ни одна тварь не пролезет! Можно ехать?

– Можно Машку за ляжку, – пробурчал старший брат. – Поезжай уже, не стой, нам идти надо.

– Понял! – Липецкий едва ли не вприпрыжку припустил к своей машине.

– Правильно, – одобрил Бабададзе. – От него сейчас пользы – только один вред.

– Ну что, готовы? – Игорь Викторович глубоко вдохнул и поправил галстук.

– Хм… А чего поправляешь? – старший брат бесстрашно ухмыльнулся. – Еще полквартала топать.

– Да так… – Игорь Викторович выдохнул и слегка смутился. – Если честно – нервничаю.

– Не нервничай, – обнадежил Бабададзе. – Мы рядом.

– Ладно, перед смертью не надышишься, – пробурчал старший брат. – Пошли…

– Добрый день. Господа, вы знаете правила…

Неприветливый начальник СБ в прихожей, секьюрити с приборами – господа правила знали очень хорошо, оружие оставили в машинах и безропотно позволили «прозвонить» себя и обыскать.

В гостиной посетителей трепетно поджидал секретарь вождя Миша: полненький, рыхловатый молодой человек с ранней лысиной и голубенькими глазками.

Злые языки утверждали, что Миша – большой шалунишка по арьергардной части, и якобы именно это позволяет ему много лет успешно трудиться секретарем у такого капризного и своенравного Хозяина. В самом деле, внешность Миши вполне располагала к такого рода пересудам, но «средние» знали, что это всего лишь сплетни. Старик всю жизнь неистово любил женщин, а Мишу держал исключительно за деловые качества: пухлый душка обладал острым умом, феноменальной памятью и неукоснительной обязательностью протокольного робота.

– Ждет? – вместо приветствия уточнил Игорь Викторович.

– Не то слово, – Миша был подавлен и сильно расстроен. – Пойдемте уже быстрее…

Здоровяки остались в гостиной, в ненавязчивой компании пятерых хмурых секьюрити, которые сторожко посматривали на гостей и то и дело трогали гарнитуру в ухе (как бы не пропустить команду «Фас!»), а Игорь Викторович с Мишей поднялись на второй этаж.

У дверей кабинета мрачными изваяниями застыли двое «телков»[2] Хозяина. Это было заметным отклонением от нормы, даже с учетом пиковой ситуации. В норме телохранители сопровождали вождя только при выходе из дома, а в другое время находились в специально отведенном для них помещении.

Миша приоткрыл дверь кабинета и робко доложил:

– Ковров прибыл.

– Пусть заходит, – ответил негромкий голос.

Генерал, не мешкая, вошел, а Миша остался снаружи и закрыл за ним дверь. И вроде бы он сделал это аккуратно, с присущей ему деликатностью, но, как показалось генералу, тяжеленная дубовая дверь бухнула в косяк с каким-то зловещим подтекстом. Ни дать ни взять как дверь склепа, где в Средневековье замуровывали осужденных на заточение ренегатов-отступников, восставших против воли Клана.

В кабинете накурено, повсюду разбросаны бумаги, в радиусе полутора метров у огромного камина пол усеян жирными хлопьями сажи: нетрудно предположить, что совсем недавно здесь в спешке жгли документы.

За столом сидел полный пожилой человек в белоснежной сорочке и рассматривал на просвет наполненный на треть бокал. В пепельнице дымилась толстая гаванская сигара. Рядышком стояла бутылка коньяка «Двин».

Можно было смело биться на миллион золотых, что это самый настоящий «Двин» из старого неприкосновенного запаса, а сигара именно гаванская. В этом кабинете, и в этом доме вообще, все было на сто процентов настоящее: от неброской, но страшно дорогой антикварной мебели и иранских ковров, до лучших в стране телохранителей. И хозяин дома – редкий представитель медленно, но верно вымирающей плеяды теневых правителей советской эпохи – был самым настоящим Вождем клана, во всех доступных трактовках этого значения, а не просто номенклатурной единицей в системе клановой иерархии.

Красные глаза, набрякшие веки, пьяная ухмылка – вкупе с густым табачным дымом и бардаком в кабинете это было уже не просто заметным отклонением от нормы (наподобие внеурочно торчащих у дверей телохранителей), а буквально выпадением из всех рамок.

Вождь клана – Александр Гаврилович Разумовский, или просто Старик, как его звали за глаза все приближенные, в норме очень берег свое здоровье, алкоголь употреблял медицинскими дозами, курить бросил лет тридцать назад (сигары держал исключительно для угощения) и был большим аккуратистом.

Горел камин, в кабинете было жарко и крепко пахло паленым, Вождь обильно потел: пятна под мышками, лицо распаренное, словно только что из бани, жиденькие остатки некогда роскошной шевелюры промокли и свалялись – так был занят и погружен в себя, что некогда даже причесаться.

Прекратив рассматривать коньяк, Старик отхлебнул глоток, поставил бокал на стол и, взяв льняную салфетку, вытер лицо.

Под салфеткой, как оказалось, мирно покоился наградной «Вальтер», инкрустированный золотом – по слухам, некогда принадлежащий геноссе Мюллеру и впоследствии врученный Старику лично Хрущевым за какие-то особые заслуги.

Старик не стал вновь прикрывать «Вальтер» салфеткой, отложил ее в сторону и задумчиво уставился на посетителя.

Генерал – человек недюжинной воли и выдержки, вдруг почувствовал заметную слабость в ногах и странное затруднение дыхания: однако не сигарный дым был тому виной и уж тем более не вид оружия, а страшный взгляд Вождя.

Старик был пьян, но абсолютно вменяем. Сатанинский взгляд его, как и в лучшие времена, пронзал генерала насквозь, наподобие мощного прожектора, пронзающего тьму, и от этого взора-рентгена абсолютно ничего нельзя было скрыть.

– Рассказывай.

– Гхм… Ну, собственно… Эмм… Вот, съездил…

Все умные слова, логические конструкции и весомые доводы, что готовил Игорь Викторович специально для этой минуты – все вдруг куда-то пропало и осталась только одна сбивчивая мысль: «Точно, это какая-то особая порода… Откуда у них такой взгляд? Кто раздает, за какие великие заслуги?! Давеча один давил взглядом – но тот молодой, начинающий… А этот вот – Мастер, не отразить, не увернуться… Наверное, это дар такой, особый, без которого в правящей касте – будь то официоз или кланы, неважно, это ведь суть одно и то же – долго не удержаться…»

Страх душил генерала, делал его слабым и беспомощным. Мысли путались, рационально рассуждать не получалось – какие-то невнятные обрывки по ситуации. Кабинет огромный… Ближе не приглашают, а это плохо… Очень плохо! Если у самого стола есть шанс среагировать и попробовать отнять пистоль… Генерал проворен, имеет хорошую подготовку, не всегда ведь в высоком кресле сиживал… Хотя… Страх и в самом деле убивает рассудок. Какой смысл? Если даже удастся отнять оружие: один хрип – и мгновенно изрешетят «телки», чутко слушающие под дверью. Так что все – бессмысленно…

– Тебе что, нечего сказать?

Применительно к Старику методика «взгляда гуру» почему-то не работала. Взгляд генерала срывался с переносицы Вождя, как альпинист с обледеневшего уступа, падал в омут выцветших рыбьих глаз и мгновенно тонул там, захлебываясь от ужаса и безысходности. Пытка «гляделками» продолжалась недолго: не выдержав, генерал отвел взгляд и со слезами в голосе прошептал:

– Виновен…

– Виновен, – спокойно кивнул Старик, словно был готов к такому признанию. – Так я и думал…

Старик задал ряд вопросов по существу. Вопросы были сформулированы предельно четко и конкретно, оставалось только отвечать в режиме «да – нет». Врать в глаза Старику было невозможно: не в том был состоянии сломленный духом генерал, чтобы дерзнуть на такое…

И потому Игорь Викторович буквально за минуту сдал себя с потрохами.

– Так я и думал, – подтвердил первоначальный диагноз Старик. – По-другому получиться и не могло…

Долив в бокал коньяка, хозяин кабинета сделал добрый глоток и уставился в окно. Удивительно, но в глазах Старика не было ни смертной тоски, ни горечи, ни даже нормальной человечьей обиды.

Странно… Неужели нет никаких эмоций по поводу того, что твой питомец и ученик, можно сказать, твоя надежда и опора, признался, что предал тебя и подписал тебе смертный приговор, не спросив на то твоего соизволения?

Совершенно верно, генерал умел читать во взгляде Вождя. Сейчас в этом взгляде не было даже намека на какие-то оттенки скорби и горестные эмоции. Вождь размышлял, напряженно и сосредоточенно: генералу даже казалось, что процесс этот проходит на фоне характерного звука, сопровождающего обычно работу шестеренок старого надежного арифмометра, которому ввиду отсутствия электронной начинки и каких-либо намеков на компьютерную составляющую не страшны ни вредоносные вирусы, ни отсутствие питания.

Да уж… Этот старый арифмометр до сего момента ни разу не давал сбоев и никогда не допускал ошибок…

Прекратив размышлять, Старик вернул свое тягостное внимание генералу и… взял со стола пистолет.

Генерал машинально зажмурился и перекрестился.

Ну вот и все. Неужели ошибся?!

– Не крестись без повода, – сурово поправил Старик. – Не трясись, не трону. Надо бы, конечно, грохнуть тебя, иуду… Но Семье без тебя сейчас не выжить. Понимаешь, о чем я говорю?

– По… – у генерала пересохло во рту, слова, казалось, застревали в глотке и не хотели выходить наружу. – Гхм-кхм… Да, я… я все понимаю…

– Трудно тебе придется, – покачал головой Старик, любовно оглаживая затейливую инкрустацию. – Очень трудно. Ты сейчас как сапер: одна ошибка – и всему конец. А тебе конец – и Семье крах. Так что смотри, постарайся не ошибаться. Ты меня понял?

– Да, я… я все понял.

– Смотри, распорядись с умом, – тут Старик зачем-то похлопал себя по груди. – Большая сила, страшные возможности. Не навреди.

– Да-да, я все понял. Я постараюсь…

Вот этот последний жест Игорь Викторович совершенно не понял: не в том был состоянии, чтобы все схватывать на лету – но сама суть происходящего была ему в полной мере ясна. Сейчас, в его присутствии, свершалось великое самопожертвование, недоступное пониманию большинства современных мелкопоместных князьков, мнящих себя великими злодеями и вершителями судеб. Старик создал клан с нуля, вывел его из низов на самую вершину и относился к нему именно как благодетельный и рачительный отец относится к Семье. Иными словами, он был готов пожертвовать собой, чтобы сохранить клан. И уж понятно, что вопрос о том, покарать отступника или оставить в живых ввиду того, что от него сейчас зависит судьба Семьи, в связи с вышесказанным был решен опять же в пользу интересов клана.

– Ну вот, у меня все… – теперь голос Старика был наполнен невыразимой печалью: арифмометр сделал свое дело и уступил место нормальным человеческим эмоциям. – Есть что сказать?

Генерал молча покачал головой. Говорить не было сил, боялся, что скажет слово и не выдержит – упадет на колени и разрыдается, как последняя истеричка.

– Ну, нет так нет, – Старик тяжело вздохнул и кивнул на дверь. – Все, пошел вон…

Генерал развернулся и вышел, с трудом открыв массивную дверь – в руках совсем не было силы. Хорошо, захлопывать не пришлось: дверную ручку перехватил Миша, тотчас же юркнувший в кабинет.

У генерала не было сил сразу же спуститься по лестнице: он прислонился спиной к стене, спрятал лицо в ладонях и некоторое время стоял, пытаясь прийти в себя.

Телохранители Старика смотрели на Игоря Викторовича с недоумением. Они знали генерала как решительного и смелого человека и впервые видели его в таком состоянии.

Игорь Викторович не ошибся.

Вождь поступил именно так, как ему было предписано его жизненной позицией, и это являлось наиважнейшей частью плана генерала.

Но риск все же был.

С возрастом люди частенько меняют свои принципы или даже впадают в маразм, совершая порой поистине детские поступки, так что риск присутствовал в полном объеме, если брать в процентном соотношении, то примерно пятьдесят на пятьдесят – или все получится как задумано, или… вынесут ногами вперед. И даже сейчас непонятно, получилось ли – надо ведь еще выйти из этого замечательного антикварного домика…

Спустя пару минут из кабинета вышел Миша, осторожно прикрыл за собой дверь и дрожащим голосом приказал:

– Все вниз.

Телохранители переглянулись и пожали плечами.

– Что непонятно?! – тонко, со слезой, крикнул Миша. – Я сказал – все вниз! Шевелитесь…

Глава 3

Алекс Дорохов: в гостях у системы

Итак, Судьба послала мне Испытание. Мне суждено стать «узником совести». Это, конечно, горько, но… Это как минимум почетно.

Я буду содержаться под стражей в знаменитейшем старинном пени… пенитенц… Тьфу, черт, язык распух, не могу выговорить: в общем, мне суждено томиться в Учреждении, где некогда сиживали известнейшие столпы отечественной демократии. Правда, там же содержались столь же знаменитые (либо совсем безвестные, под латинскими однобуквенными псевдонимами) импортные шпионы и вредные предатели того же самого Отечества, и, как известно, многие из них очень плохо кончили… Вот же незадача: вроде бы вполне расхожее выражение из классики, а теперь, получается, продвинутые камрады, прочитав это, гнусно хмыкнут. Ладно, давайте осовременим этот лит-штамп: те, про кого я говорил, либо умерли при странных обстоятельствах, либо сошли с ума, либо куда-то насовсем пропали – разумеется, при тех же самых обстоятельствах. Однако я очень рассчитываю, что со мной этого не случится. Я молод, здоров, крепок духом и телом и надеюсь выйти из этого исторического мрачного заведения в ореоле славы и всеобщей народной любви. Аминь.

Понятно, что всего лишь полчаса назад я ни о чем такого даже и не помышлял и был всецело сосредоточен на сугубо «яньских» аспектах, но, уж коль скоро так случилось, нужно прямо сейчас, пока меня туда везут, морально готовиться к суровой доле политзаключенного.

Я буду стоек.

Я буду праведен.

Я буду страдать красиво и возвышенно, непременно объявлю голодовку и потребую вмешательства Страсбургского суда. Интересно, он в такие дела вмешивается? Да неважно, не вмешивается – и ладно, обойдемся: на сороковой день голодовки я буду красиво умирать в прямом эфире, и миллионы плачущих гражданок (юных, прекрасноликих, с распущенными по точеным плечам волосьями) сожгут себя в экстатическом припадке. Или, на худой конец, вскроют вены от восхищения…

Так, минуточку, – тут, кажется, меня слегка занесло. Я же ведь только что не собирался умирать, а, напротив, хотел выйти в ореоле? Ладно, красиво умереть – это всегда успеется, а сейчас надо думать о более приземленных аспектах. Например, о том, за что, собственно, меня «приняли». Потому что от этого зависят многие моменты в моей ближайшей жизни: статья, срок, условия содержания и так далее.

Вариантов было всего два, так что голову особо ломать не пришлось. Если за проникновение в хранилище без допуска (при паническом отказе шефа от какого-либо намека на постановку такой задачи) – тогда, очевидно, за шпионаж. В пользу кого? Эмм… очевидно, в пользу Аргентины. Нет, Англия мне нравится больше, но у меня дядя в Аргентине, так что это самый удобный и логически обоснованный вариант. Что ж: к экстрадиции я готов. Я люблю Родину всем сердцем, но в Аргентине не был ни разу, так что с огромным удовольствием туда прокачусь.

А вот если меня взяли за «косяки» в составе команды… И в ходе следствия совершенно неожиданно выяснится, что кое-где мы превысили полномочия и перешли грань… А мы, скажу вам по секрету, совершенно точно перешли и превысили, и не «кое-где», а почти что повсеместно…

Да, вот это уже не так приятно и почетно. Потому что это «кое-где» местами очень похоже на грабеж, саботаж и даже терроризм. Нет-нет, разумеется, мы люди государевы и все делали исключительно в рамках истового служения Родине – но, что поделать: похоже и все тут. Так что будем надеяться, что взяли меня все-таки за шпионаж. Иначе мне в самом деле придется объявлять голодовку в знак протеста против оскорбительных обвинений в терроризме и прочих ужасных вещах, к которым я совершенно непричастен…

Вот таким образом я размышлял, пока гончие везли меня в своем мрачном внедорожнике к пункту назначения. По дороге со мной никто не разговаривал. Я спросил, куда мы едем, старший гончих ответил вполне в духе Службы «Не болтай!», после чего я даже и не пытался напомнить насчет адвоката и права на звонок. Я, знаете ли, быстро обучающаяся особь: тут мне давеча сказали «Не бегай!», а я пренебрег и бегал. Теперь у меня оплыла левая половина физиономии, щека прокушена собственным же клыком и распух язык. Так что болтать уже не буду. Не хочется что-то…

Ехали мы недолго, и, судя по некоторым признакам, привезли меня именно в то самое историческое место, о котором я только что размышлял. Нет, ранее я здесь ни разу не был, но немало читал об этом славном местечке, как у классиков, так и у современников, и примерно знал, где оно находится.

Мы остановились, старший буркнул «Приехали», и я сразу весь напрягся и замер в предвкушении. Пронзая тьму мысленным взором, я уже видел сетки между этажами, ковровые дорожки на металлических террасах и переходах, антикварный монументальный стол в символической точке схождения лучей буквы «К», за которым сиживали еще жандармы Империи, и заблаговременно ощущал знаменитый и необъяснимый акустический эффект давящей тишины, в которой любые звуки растворяются, как в вате…

Увы, я поторопился в своих предвосхищениях! Может быть, меня привезли именно в то самое место, но повели вовсе не в знаменитые пенаты, а в учреждение, располагавшееся буквально за стенкой, по соседству.

В небольшом помещении с уныло-казенным интерьером меня обыскали еще раз: теперь уже более обстоятельно и вдумчиво. Телефон у меня забрали еще у ворот хозяйственного двора – там же наскоро обыскали в первый раз – а сейчас отняли все остальное, что не относилось к понятию «тряпки»: часы, ключи, документы, флэшку со всякой всячиной, что я постоянно таскаю с собой, расческу, золотую цепочку с кулоном, в котором запечатаны личные данные (для экстренных случаев), портмоне с деньгами и визитками, перочинный нож и две зажигалки. Нож, кстати, перочинный лишь отчасти, при случае его можно использовать для других целей, и гончие обратили на это внимание: один из них ловким движением выщелкнул массивное лезвие (я это делаю двумя руками – пока что сноровки нет, и надеюсь, она мне не понадобится), покачал на ладони, проверяя баланс и как-то неопределенно хмыкнул.

Очень хотелось сказать в свое оправдание, что это требование коллег по Службе: и нож, и зажигалки я таскаю с собой всего лишь третий день – привыкаю, а вообще-то я паинька, не курю, ничего не режу и до сего момента ни разу не привлекался. Да, и на нож у меня есть сертификат.

Однако я очень вовремя вспомнил предупреждение старшего гончих и благоразумно промолчал. И еще кое-что вспомнил. У меня есть коллега по художественному цеху, с опытом пребывания в пенатах – старый портретист Кожедуб, так вот, он неоднократно предупреждал: если вдруг сподобишься – старайся как можно меньше говорить не по делу. Ибо запросто можешь сболтнуть лишнее, и вообще, каждое твое слово впоследствии может быть использовано против тебя.

Помимо всего прочего у меня еще отняли брючный ремень и вынули из туфель шнурки. Затем последовала весьма глубокомысленная дискуссия на предмет: выдрать из моих туфель супинаторы или не стоит. Нет, гончие не издевались надо мной, они спорили негромко-деловито и совершенно серьезно, а на меня вообще не обращали внимания, словно я был неким неодушевленным предметом.

Я в дискуссии не участвовал, но слушал с напряжением: это новые туфли, они мне нравятся и блестяще прошли проверку на прочность. Я в них бегал черт знает где, скакал, как стрекозел, через препятствия, и – ни единой царапинки.

Не знаю, чем бы все это закончилось, но тут пришел старший гончих (обыск проходил без него) и сказал, что можно вести.

Мне отдали туфли, бережно приняли под руки и повлекли по длиннющему широкому коридору, по обеим сторонам которого располагались древние дубовые двери эпохи Репрессий с антикварными бронзовыми ручками. Да-да, вы, наверное, уже и сами догадались, в этом учреждении тоже все было очень старое, традиционное и незыблемое. Я же говорю – это Система, и невзирая на все декларативные инновации, она монументальна и нерушима.

Кабинет, в который меня ввели, оказался неожиданно тесным и простоватым. Мебель здесь была уже более поздней бюрократической эпохи, словно бы позаимствованная из предперестроечной жилконторы, на окне современные жалюзи, справа у стены металлический стеллаж с новенькой оргтехникой, слева два современных стеклянных шкафа, забитых пухлыми папками – все это выглядело, на мой взгляд, несколько легкомысленно и не соответствовало общему стилю Учреждения. Единственное, что напоминало о приличиях old school: монументальный сейф в углу. Старая шаровая краска на нем местами облупилась и потрескалась, являя взору первозданный металл, неподвластный ржавчине. Создавалось впечатление, что из уважения к возрасту и важности сведений, хранившихся в разное время в этом сейфе, никто из его часто меняющихся хозяев не посмел оскорбить ветерана Службы малярными работами. Хотя, вполне может быть, тут вовсе не в уважении дело, а в хронической занятости этих часто меняющихся: им, вон, недосуг даже плафон от пыли протереть, не то что сейф покрасить…

Хозяин кабинета был сравнительно молод, но уже традиционно плешив. Полноватый, круглолицый, в золотых очочках без оправы, делавших его похожим на одного из самых известных деятелей Учреждения, с приятным, хорошо поставленным баритоном – он с порога производил впечатление человека глубоко порядочного, во всех отношениях положительного и даже доброго. Мне сразу стало неудобно: мы еще и словом не успели перекинуться, но я прекрасно знал, что сейчас придется врать… А врать такому замечательному человеку очень не хотелось. Лучше бы он был громилой с диким взглядом, такому я лгал бы с большим внутренним удовлетворением и безо всяких угрызений совести.

Добрый человек к моему появлению отнесся с большим интересом: он приспустил очки, пристально глянул на меня поверх стекол и даже слегка привстал, словно хотел выбежать из-за стола и подать мне руку. Однако это был всего лишь мимолетный порыв – жестом показав гончим, куда меня следует усадить, хозяин кабинета вернулся в исходное положение и продолжил беседу с дамой.

Гончие усадили меня на стул, втиснутый между стеклянными шкафами, для профилактики показали разом два кулака и убыли. Мы остались в кабинете втроем: я, добрый хозяин и дама, с которой он беседовал.

Книг здесь не было, читать втихаря названия на папках с делами не представлялось возможным (я сидел между шкафами), оргтехника меня не интересовала, а на хозяина кабинета я смотреть избегал, не хотелось без нужды пересекаться взглядами с человеком, которому в самое ближайшее время мне предстоит беспардонно врать.

От нечего делать я стал смотреть на даму, но не нагло в упор, а искоса, как бы мимолетно. Это была молодая женщина, одетая не совсем по сезону: в черное кашемировое пальто, шляпку с бантиком и шарф. Шляпка, шарф и даже сумочка тоже были черными, что создавало впечатление, будто у дамы траур. Остроносые сапожки были забрызганы грязью, из чего я сделал вывод, что дама приехала откуда-то с окраины. По окраинам у нас сегодня гуляют влажные «фронты» и регулярно накрапывает. А в центре, говорят, специально кудесят: то ли из пушки облака разгоняют, то ли волхвов по разнарядке пригласили, но в любом случае нынче здесь сравнительно сухо и чисто, я тут только что бегал, а потом даже немного полежал на мостовой – и ничего, слегка помят, но не в грязи.

Лицо дамы показалось мне знакомым, но, хоть убейте, я не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах нам довелось с ней встречаться. Дама, кстати, тоже несколько раз обернулась в мою сторону – она сидела ко мне боком, и для нее это было не очень удобно, знаки внимания получались слишком очевидными, – но муки узнавания на ее угрюмом личике я что-то не заметил.

Да, наверное, показалось. Лицо вполне типичное, встречается часто, с такими девушками я мог общаться где угодно.

– Неужели не узнали? – хозяина кабинета почему-то огорчило равнодушие дамы к моей скромной персоне.

Дама молча покачала головой.

– Ну вот же он, вот! – хозяин выудил какое-то фото из вороха бумаг, лежавших на столе, и сделал изящный пас карандашом – очевидно, обвел там кого-то. – Не узнали?

– Тут их много, – мрачно изрекла дама, пожимая плечами. – И никого из них я не видела «живьем». Только на снимке. Я же вам уже говорила.

Интересная диспозиция! Это что за фото такое? Почему нас (в смысле – «их») на этом фото много? И как это фото, где нас много, оказалось в кабинете следователя?

– А вы что скажете, молодой человек? – обратился хозяин ко мне.

– Эмм… Как вас…

– Никита Сергеевич, – подсказал хозяин. – Очень легко запоминающееся ИО. Итак?

– Никита Сергеевич… Я, собственно, не совсем понимаю, о чем тут идет речь и что это за фото… Кстати, могу я на него взглянуть?

– Обойдетесь, – Никита Сергеевич нетерпеливо дернул плечом. – Что можете сказать по делу?

– Я вижу эту даму впервые.

– Вот как? А мне показалось, что вы пытались мучительно вспомнить, где и при каких обстоятельствах ее видели. Я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь, – я невольно смутился от такой востроглазой прозорливости – непонятно, как он мог сделать вывод, практически не глядя в мою сторону. – Лицо дамы показалось мне знакомым. Но я совершенно ответственно заявляю, что до сего дня с ней ни разу не встречался. Если не верите, можете протестировать меня на «полиграфе».

– Обойдетесь, – Никита Сергеевич опять нетерпеливо дернул плечом. – Нет так нет… Инга, голубушка, может быть, все-таки снимете пальто?

Надо же, какой культурный и заботливый человек. Да, врать такому будет очень неприятно.

Дама, однако, заботу не оценила. Покачав головой, она пробормотала:

– Нет, спасибо, я лучше пойду. К вам человек пришел…

– Да ничего, человек никуда не денется, подождет. Он у нас джентльмен, так что ради дамы готов терпеть любые неудобства, – Никита Сергеевич свойски подмигнул мне. – Верно я говорю?

– Верно, – с готовностью кивнул я. – Мне теперь торопиться некуда.

– Так я пойду? – дама привстала и с какой-то непонятной настороженностью посмотрела на хозяина кабинета.

– Не спешите, – ласково попросил Никита Сергеевич. – Сейчас закончим, тогда и пойдете. Осталось недолго, так что, прошу вас, проявите немного терпения.

– Хорошо, – дама села и опять покосилась в мою сторону – на этот раз, как мне показалось, с неким подтекстом или даже предупреждением.

Этот последний взгляд неожиданно даже для меня самого подвиг меня на странный поступок.

– Ладно, вы общайтесь, а я пока прогуляюсь, – я непринужденно встал и направился к двери. – Не буду мешать.

– Далеко собрались? – Никита Сергеевич, не меняя выражения лица, зачем-то сунул руку в стол.

– Эмм… Как бы это при даме… А! Носик попудрить.

С этими словами я вежливо поклонился и попробовал открыть дверь. Нет, это был отнюдь не внезапный приступ сумасшествия, вызванный погоней и свежими переживаниями. Просто хозяин кабинета вел себя так свойски и непринужденно, что я подумал: а почему бы и нет? Если он такой душка и демократ… Выйду в туалет, а там посмотрим, по обстановке…

Дверь была заперта. Вот ведь странно! Только что из кабинета совершенно свободно вышли гончие, и после этого никто к ней не прикасался. Я покрутил в разные стороны бронзовую ручку – никакого эффекта.

– Александр, этот замок стоит больше, чем ваша зарплата, – Никита Сергеевич вынул руку из стола и приятно улыбнулся. – Так что попрошу без экспериментов, хорошо?

– То есть выйти…

– Нет-нет, выйти можно. Просто надо немного подождать, сейчас придут. Видите ли, у нас не принято гулять без сопровождающих. Кстати, важный вопрос: клаустрофобией не страдаете?

– Здоров как бык, – я гордо выпятил грудь и покосился в сторону дамы. – И физически, и морально.

– Очень хорошо, – одобрительно кивнул Никита Сергеевич. – Это снимает множество проблем.

Через несколько секунд дверь распахнулась: на пороге стояли двое крепышей в штатском.

– В «стакан», – все тем же дружеским тоном распорядился хозяин кабинета. – До особого распоряжения.

Крепыши молча приняли меня в свою компанию (руки не заламывали и без наручников тоже обошлись, но следовали рядом, напористыми неотступными тенями) и отвели в небольшое помещение, располагавшееся в конце коридора.

В помещении, помимо входной, было еще четыре двери – все на одной стороне, очень близко друг к другу, как в кабинках вокзального туалета. Один крепыш открыл крайнюю справа дверь, второй экономно улыбнулся мне и приглашающе плеснул ручкой: добро пожаловать, господин хороший.

За дверью в самом деле была кабинка, но почему-то совсем без ватерклозетного фаянса, и, в отличие от подобных приспособлений в общественных местах, – сплошная, от пола до потолка. Вот так с ходу технологию местной уборной я не раскусил, но отказываться не стал: во-первых, просят вежливо, без нажима, во-вторых, я ведь, собственно, за этим и вышел из кабинета, по крайней мере, декларативно.

Я зашел в кабинку, крепыши закрыли за мной дверь и удалились. Спустя секунду послышался негромкий стук входной двери, я понял, что в помещении, кроме меня, никого не осталось, и приступил к исследованиям.

Дверь и стены кабинки были обиты плотным материалом, похожим на дерматин, под которым, судя по ощущениям, был толстый слой пористой резины. Нигде ничего не выступало, ни кнопки, ни крючка, ни даже какого-нибудь завалящего лишнего бугорка. Над дверью, высоко под потолком, виднелись мелкие круглые отверстия, очевидно, для вентиляции. В потолок был вмонтирован крохотный матовый плафон, такой же экономный, как улыбка одного из крепышей: в кабинке царил полумрак.

Более в этом мягком «пенале» ничего не было. Я, конечно, не архитектор, но очень быстро понял: это не туалет!

Сделав такой вывод, я попробовал открыть дверь.

Дверь была заперта. Я принялся стучать по обивке, сначала ладошкой, затем кулаком – все было тщетно, получались мягкие приглушенные звуки, которые в коридоре наверняка никто не услышит.

Тогда я начал кричать:

– Товарищи! Господа! Или как вас там?! Люди! Вы неправильно поняли команду! Меня нужно было отвести в…

Тут я вспомнил распоряжение Никиты Сергеевича: «…в стакан». Верно, насчет туалета задачу никто не ставил. И хотя эта кабинка – явно не стакан, но… Черт, это что же, здесь вот так принято шутить?!

Вволю наоравшись, я примолк. Никто не шел на мой зов, я понял, что надрывать голосовые связки бессмысленно, и попробовал сконцентрироваться на поисках вариантов выхода из ситуации. Или из проклятой кабины – в данном случае это было одно и то же.

Приложив некоторые усилия, я убедился, что выбить дверь плечом не удастся: в кабинке было очень тесно, ни присесть, ни развернуться, ни набрать амплитуду для хорошего рывка. Здесь можно было только стоять или зависнуть нараскоряку, упершись коленями в одну стену, а спиной в другую.

Опробовав неприятную во всех отношениях роль зажатой в штабеле пальмовых бревен анаконды, я притих и попробовал бесстрастно проанализировать ситуацию.

Так, и что же это у нас получается?

Если я здесь… Угу… А они там… И ни фига не слышно… Ага… А команда дана «до особого распоряжения»… И когда будет это особое, одному черту известно… А если, допустим, война, мобилизация, метеоритный дождь, роковая находка бозона Хиггса, инсульт или просто внезапный припадок ретроградной амнезии?! Нет, не у меня, а у Никиты Сергеевича…

Это что же у нас получается?!!!

Увы, увы, зря я это сделал! Лучше было тупо злиться и стучать кулаком в дверь до полного изнеможения или методично биться головой, здесь мягко, даже сотрясения мозга получить не удастся. Дело в том, что анализ ситуации хорош в том случае, если есть выход из ситуации.

А если выхода нет?!

Как только я осознал, что самостоятельно выбраться из этой душегубки невозможно и никто не придет, чтобы вызволить меня отсюда, со мной начали происходить метаморфозы.

Мне вдруг показалось, что все вот эти страсти, о которых я говорил выше, уже случились, и теперь я остался в здании совсем один. Не знаю, почему, но – показалось. От этого у меня разом обострились все чувства, как в минуту смертельной опасности, когда ты отчетливо понимаешь, что спасение твое целиком и полностью зависит от тебя и больше полагаться тебе не на кого.

Ввиду скудности визуальной информации организм мой переключил акцент на запахи: я обнаружил, что в кабинке остро пахнет не только моим потом (я за какие-то секунды вспотел как ломовая лошадь в жаркий полдень), но и дезинфектом, примерно таким же, как в Архиве, только более едким и настолько тошнотворным, что от него возникала резь в глазах.

Это что же… Получается, здесь уже кто-то умирал?!

А иначе зачем обрабатывать кабинку такой едкой дрянью? О, Боже…

Как только я об этом подумал, кабинка перестала быть тем, чем являлась на самом деле, и превратилась в аномально длинный гроб, поставленным почему-то на попа и не до конца зарытый в землю: мелкие отверстия под потолком были над уровнем грунта.

Кто-то оттуда, сверху, страшно мстил мне и словно бы наслаждался моей агонией, отказывая мне в быстрой и безболезненной смерти. Я буду умирать здесь долго и мучительно, на потеху моим врагам, наверняка разбившим где-то неподалеку, тремя метрами выше, палатку для пикников с удобными шезлонгами и подтянувшим к этим мелким вентиляционным отверстиям чувствительные микрофоны, которые будут передавать им каждую нотку моих предсмертных хрипов и воплей.

Я настолько живо и ярко представил себе все это, что со мной тотчас же случился истерический припадок. Страшно рванувшись, как загрызаемый крысами лев, застрявший в узком пещерном проходе, я стал дико выть и биться в своем «гробу», безысходно, бездумно, хаотично и яростно: я лупил в дверь и в стены кулаками и коленями, насколько это было возможно в этой жуткой тесноте, потом, отчаявшись, пробовал рвать обивку когтями и зубами, но она не поддавалась, здесь, кажется, все было продумано до мелочей, и не я первый сходил с ума в этом ужасном приспособлении, которое наверняка родило воображение какого-то больного психопата, – ни один нормальный человек в здравом уме не сумел бы додуматься до такого способа казни для другого человека…

Вступив в неравную борьбу с внезапно навалившимся на меня первобытным ужасом, преследующим едва ли не каждого из нас в перспективе быть когда-нибудь погребенным заживо, я быстро терял силы и вскоре стал задыхаться. Принудительная вентиляция в моем гробу отсутствовала, а долгое буйство плоти без постоянного притока свежего воздуха невозможно в принципе. В какой-то момент я почувствовал, что умираю от удушья и что мне срочно нужно наверх, дабы приникнуть раскаленными губами к отверстиям под потолком и вдохнуть полной грудью. Увы, к тому моменту я окончательно обессилел, да и вообще, не знаю, возможен ли был такой акробатический подвиг в создавшихся условиях, даже при наличии свежих сил и ясного мышления.

Как ни странно, бессилие помогло мне: не сумев сделать ничего, что бы облегчило мое положение, я завис в своем гробу, упершись коленями в одну стену, а спиной в другую, уронил голову на грудь и впал в прострацию.

Мне показалось, что я уже умер, но дух мой упорно не желал выходить из моего измученного тела: он, словно бы в наказание за что-то ужасное, был прикован к этой воняющей потом и еще чем-то едким плоти и обречен неотлучно нести караул до полного разложения моей физической оболочки.

В таком промежуточном состоянии, совершенно без всяких мыслей, без эмоций и в отсутствие каких-либо даже элементарных реакций, я существовал, как мне показалось, целую вечность – пока не пришли крепыши, дабы распахнуть крышку проклятой домовины и извлечь мои бренные останки на свет божий.

Крепыши – молчаливые исполнители Системы – слова лишнего не говоря и даже не взявши себе за труд поинтересоваться моим самочувствием, отвели меня двумя этажами ниже, в некое подобие медицинского учреждения. Здесь везде был кафель, кварцевые лампы и стерильная чистота. Окон я не заметил, так что, вполне возможно, это был подвал.

Для начала меня поместили в душевую и выдали казенную одежду: смену нижнего белья, тапочки и робу из прочной и грубой ткани. Это было весьма кстати. Неловко признаваться в этом, но во время адских метаний в «гробу» со мной приключилась неприятность, из-за которой мои вещи временно пришли в негодность. А может, и не временно. Туфли, например, точно придется выкидывать. Жаль, хорошая была обувка.

Хотя… Об этом я подумал как-то мимолетно, по инерции: память подсказывала, что туфли мне нравились, но никаких эмоций по факту их утраты я в настоящий момент не испытывал. Очень может быть, что если бы сейчас меня повели на расстрел, я бы отреагировал примерно так же. Да, разумеется, это нехорошо, неправильно и несправедливо, но, если уж так приспичило, пусть расстреливают. Я был до крайности измотан физически, выжат до последней капли в эмоциональном плане и относился ко всему происходящему с совершенно не присущей мне черствостью. Не знаю, уместно ли будет так выразиться, но возникало ощущение, что мне каким-то неведомым образом ампутировали эмоции.

После того как я наскоро привел себя в порядок и переоделся, меня отвели в помещение, похожее на кабинет врача. Здесь меня поджидал Никита Сергеевич в компании с грустным желчным типом, облаченным в белый халат.

– Так вы, оказывается, негодяй, – с порога заявил я, бесстрашно глядя на следователя. – А как ловко порядочным прикидывались…

– Да сам такой! – как-то совсем свойски обиделся Никита. – Кто сказал «нет клаустрофобии»? Я что, по-твоему, этот вопрос задал, чтобы понравится даме?

– До сегодняшнего дня не было, – я без эмоций пожал плечами. – Кстати, а что там с дамой? Я так понимаю, вы ее изнасиловали и убили?

– Ага, и расчленили тоже, – Никита достал телефон и протянул его мне. – Третий абонент по списку. Можешь позвонить изнасилованной и убитой и спросить, как самочувствие.

– Не буду, – нимало не смутившись, отказался я. – Мы с ней даже не знакомы.

– Правильное решение, – одобрил Никита. – Звонить незнакомой даме в столь поздний час – это бестактность на грани непристойности. Кстати, если интересно: Инга тебя вспомнила.

– Да мне как-то… – я с искренним равнодушием пожал плечами. – Что вы собираетесь со мной делать?

– Все как обычно, – дружелюбно улыбнулся Никита. – Исполним три желания и отпустим. Начнем прямо сейчас: нет ли желания перекусить? Обычно после таких переживаний люди испытывают прямо-таки дикое чувство голода.

– Очень мило, – равнодушно отметил я. – Сначала доведем узника до предынфарктного состояния, потом покормим. Это что, у нас такая обязательная программа?

– Саша, ты сам ведь виноват! – с чувством воскликнул Никита. – Ну сказал бы, что у тебя клаустрофобия, никто бы тебя в «стакан» не пихал, посидел бы спокойно в коридоре. Если хочешь знать, многие «клиенты» со стажем сами туда просятся.

– Да неужели? Эти «клиенты», они что – сумасшедшие?

– Это своего рода релакс такой, – вмешался грустный тип в халате. – Подумать, подремать, ненадолго самоизолироваться от шумного мира. Эффект почти что как в барокамере.

– Да в гробу я видал такой релакс, – пробурчал я. – Вы врач, что ли?

– Так точно.

– А вы сами там бывали?

– Я каждый день провожу в «стакане» по полчаса, – не моргнув глазом заявил врач. – В обеденный перерыв, после приема пищи. Очень, знаете ли, расслабляет…

Тут ко мне потихоньку стали возвращаться чувства, и, как ни странно, одним из первых было чувство неловкости. Это что же получается, я псих? Оказывается, нормальные люди сами ходят в этот замечательный «стакан», а я там едва не умер!

– Гхм-кхм… Ну, полчаса бы и я спокойно просидел.

А вы попробуйте…

– Тридцать две минуты, – сообщил Никита.

– В смысле? – не понял я.

– Причем тридцать две – это вместе с процедурами и перемещением, – уточнил Никита. – Если все вычесть, «чистое время» нахождения в стакане составит немногим более двадцати минут.

– Да ладно врать-то! – вяло возмутился я. – Я там был как минимум…

– Смотри сам, – Никита с готовностью протянул мне часы. – Когда вышел из кабинета, помнишь?

Нет, вот именно это время не засекал – не было возможности. Но точно помню, сколько было, когда обыскивали: отдавая часы, машинально посмотрел на циферблат. Так вот, в тот момент было без четверти десять вечера.

А сейчас половина одиннадцатого.

– Не может быть… – в самом деле, после всего, что я пережил, в это было невозможно поверить. – Я думал… Думал…

– Вы полагали, что провели там как минимум сутки? – подсказал врач.

– Эмм… Ну, в общем… – я полагал, что провел там годы, но вам об этом не скажу, а то еще, чего доброго, посчитаете полным психом и отправите в соответствующее учреждение на лечение. – Эмм… В общем, я думал, что прошло гораздо больше, чем полчаса.

– Это нормально, – успокоил меня врач. – «Счастливые часов не наблюдают» – это когда человеку хорошо. Время летит как птица, люди удивляются, надо же, годы мелькают словно дни. В случае, когда человек страдает, все происходит с точностью до наоборот. Если страдания усугубляются какими-то привнесенными факторами и приобретают характер мук, возникает устойчивое ощущение, что время остановилось. Тогда минуты кажутся вечностью.

Мне стало стыдно и досадно. Нет, я категорически против такой постановки вопроса. Это я тут пострадавший! Меня против моей воли ввергли в узилище, потом сунули в «стакан», где я жутко страдал, а теперь, выходит, я вел себя как полный психопат, да к тому же еще и… гхм… в общем, хожу теперь в казенной одежде.

Я даже покраснел от неловкости. Хотелось немедля доказать этим людям, что на самом деле я не такой, а гораздо лучше, и все, что со мной произошло в последний час – это всего лишь чудовищное недоразумение. Правда, я понятия не имел, как это можно сделать, но стремление к реабилитации присутствовало, и если бы сейчас кто-то умный дал мне совет в этом плане, я бы немедля им воспользовался. Надо сказать, что в процессе выяснения отношений с вернувшимися чувствами, я совсем забыл не только о причине своего заточения, но и о желании как можно быстрее выйти на свободу, и о том, что вот эти люди, перед которыми мне неловко, – они вовсе мне не друзья, а, скорее, наоборот…

Вот такая, ребята, замысловатая кабинка, а с виду и не скажешь, вроде бы все там очень просто…

– Ну так что, ужинать будем? – заботливо напомнил Никита, выдвигая из-под кушетки пакет. – Бутерброды с бужениной, чай, булочки…

Ага, всенепременно: мало того, что на ровном месте опарафинился перед следователем, так теперь еще буду с хамской мордой трескать его бутерброды? Ему, наверное, жена на дежурство выдала, чтобы сам здоровье поправлял, а не угощал всяких разных внезапно обосс… эмм… скажем так – обосновавшихся в казенном учреждении.

– Спасибо большое, но что-то не хочется, – отказался я. – Знаете, я бы сейчас с гораздо большим удовольствием поспал. Что-то я там того… немного утомился.

– Ну что ж, спать так спать, – Никита кивнул на кушетку. – Отдыхай на здоровье.

– Что, прямо здесь?

– А ты что, в камеру хочешь?

– Нет, не хочу, – я сел на кушетку и с опаской уставился на врача, который тотчас же выкатил из угла стойку с капельницей. – Это мне?

– Это вам, – не стал отпираться врач. – Аллергии на барбитураты нет?

– Эмм… А могу я отказаться?

– Вы не ответили на вопрос.

– Нет, аллергии нет, но…

– Замечательно, – врач подкатил капельницу к кушетке. – Ложитесь на спину, закатайте правый рукав. Наркотики не принимаете?

– Нет, но… Доктор, скажите, это обязательно?

– Это транквилизатор, – пояснил врач, заботливо помогая мне укладываться. – После того, что вы пережили в «стакане», вам без этого не обойтись: иначе могут быть необратимые последствия.

– А если я откажусь? – попробовал воспрепятствовать я.

– Не получится, – покачал головой врач. – Мы не имеем права позволить вам сойти с ума. Мы головой отвечаем перед государством за каждого, кто к нам попал. Так что, если понадобится, инъецируем принудительно. Печень, почки – в порядке?

– Ну что ж, раз так… Да, все в порядке, я здоров как бык.

– Перед «стаканом» он то же самое сказал, – напомнил Никита.

– Да я понятия не имел, что она у меня есть, эта проклятая клаустрофобия! – покаянно воскликнул я. – Вы что же, думаете, я нарочно вам соврал?!

– Спокойно, – предупредил врач, перетягивая жгутом мою руку. – Расслабьтесь. Будем надеяться, что ваши полковые врачи – люди добросовестные. Судя по выписке из медкнижки, вы в самом деле совершенно здоровый человек, без каких-либо противопоказаний. Впрочем… Про клаустрофобию там тоже не написано ни слова.

– У вас что, есть выписка из моей медкнижки? – запоздало удивился я.

– А также выписка из личного дела и копии всевозможных документов на тебя, – подтвердил Никита. – Ты что же, думал, тебя с улицы выдернули просто так, поболтать о сомнительной пользе беспорядочного секса?

– Вот даже как… А могу я узнать, что мне собираются «шить»?

– Инкриминировать, – поправил Никита. – Конечно, можешь: попытку государственного переворота, терроризм, участие в преступной группе с целью физического устранения высших представителей власти и ряд сопутствующих шалостей. В общем, стандартный профильный набор.

– О боже… Вот это я…

– Да ты не переживай, – успокоил Никита. – Лишнего не напишем, во всем разберемся объективно. Кроме того, скажу тебе по секрету… В общем, при первичном ознакомлении с материалами дела у меня возникло такое ощущение, что все это – всего лишь недоразумение…

– Вот это очень верное ощущение! – горячо поддержал я. – Это все – сплошное недоразумение!

– Готово, – врач поставил капельницу и зафиксировал мне руку валиком. – Лежите спокойно, не делайте резких движений, отдыхайте. На меня не обращайте внимания: я некоторое время буду регулировать поступление препарата. В принципе, можно беседовать, только без негативных эмоций и вообще, без напряжения.

– Да, это неплохая мысль, – подхватил Никита. – Давай, пока не заснул, немного поболтаем. Видишь ли, я сказал: есть чувство, что все это – недоразумение…

Тут он зачем-то сделал паузу – словно бы засомневался, затем уточнил:

– Ну что, беседовать будем, нет?

– Да-да, конечно! Я с вами совершенно согласен: это все – недоразумение, и вы очень быстро в этом убедитесь.

– Очень хорошо, – одобрил Никита. – Скажу сразу: я не собираюсь заставлять тебя «стучать» на кого-то и сдавать «твоих» коллег – мне это совершенно без надобности. Все, что мне надо, – это объективно разобраться в ситуации и найти реальных негодяев, которые во всем виноваты. И в этом плане твоя помощь как очевидца может оказаться неоценимой. Тебе моя позиция понятна?

– Понятна, – подтвердил я. – Я расскажу все, что знаю.

– Очень хорошо. И прошу не забывать: от того, сумею ли я объективно разобраться в ситуации, во многом зависит твоя дальнейшая судьба и… свобода. Это ни в коем случае не угроза, а просто констатация факта.

– Я все понял.

– Ну что ж, начнем помаленьку…

Глава 4

Клан: пост принял…

Сидели в гостиной.

Ждали.

Чего именно?

Вот так сразу и не скажешь. То ли оргвыводов по генералу сотоварищи, то ли разрешения ситуации – одним словом, сидели и покорно ждали, когда хоть что-то прояснится.

У Игоря Викторовича во рту была страшная сухость, в горле стоял комок, и от этого было трудно глотать, дышать и даже думать. В голове было пусто, размышлять ни о чем не хотелось. Единственное желание, которое сейчас переполняло генерала: выпить чашку сладкого чая. Впрочем, на худой конец сошел бы и стакан воды.

Увы, напитки никто не предлагал, а попросить что-либо самому генералу было неудобно. Вернее сказать: невозможно. Теперь в этом доме ему ничего нельзя просить, независимо от исхода ситуации.

Здоровяки заметно переживали. В присутствии посторонних интересоваться итогами беседы в «верхнем» кабинете было неловко, но выглядел Игорь Викторович после аудиенции так, что можно было смело предполагать самое худшее. И здоровяки активно и добросовестно предполагали. Георгий – отличный спортсмен, человек с прекрасным метаболизмом, обильно потел и постоянно промакивал лоб платком – а между тем в просторной гостиной было довольно прохладно. И даже Ковров-старший – отчаянный башибузук и бесстрашный рубака, помрачнел и притих. В растерянном взгляде его легко читалось: «Скорее бы уж решилось что-нибудь… или отпустите, или пристрелите – в общем, сделайте что-нибудь… хуже нет, чем вот так сидеть тут в полной неопределенности и ждать…»

В общем, древняя мудрость «Ожидание смерти – хуже самой смерти» в настоящий момент как нельзя более полно отражала состояние духа Игоря Викторовича и его соратников.

Из-за обильного присутствия габаритных мужчин просторная гостиная и так казалась тесной, а тут еще вскоре прибыл начальник СБ со старшим телохранителем – тоже весьма неслабые ребята, отозвали в сторонку Мишу и стали о чем-то шептаться. При этом начальник СБ регулярно поглядывал на гостей – многозначительно и с каким-то нехорошим подтекстом, что, сами понимаете, отнюдь не разряжало атмосферу и не способствовало душевному комфорту. Тема разговора явно не нравилась всем троим, и, судя по некоторым признакам, между ними назревал какой-то сугубо домашний конфликт. Спорщики постепенно повышали тон, и вскоре начальник СБ вполне отчетливо и сердито выдал:

– Слушай, хорош уже херню нести! Может, пока не поздно…

В этот момент на втором этаже глуховато бухнул выстрел.

«Телки», секунды не раздумывая, с низкого старта рванули к лестнице.

– Стоять! – рявкнул начальник СБ. – Все на месте, я сам…

…и, переменившись в лице, грузным бугаем вспорхнул по лестнице на второй этаж.

Спустя минуту сверху послышался его голос – надтреснутый и жалкий, совершенно не похожий на голос человека, только что отдававшего команды:

– Миша… Миша, подымись, пожалусс… Миша!

Миша, словно сомнамбула, медленно дошел до лестницы. Взявшись за перила, немного потоптался на месте, словно не решаясь сделать шаг, и, обернувшись после некоторой паузы, хрипло пригласил:

– Игорь Викторович… пойдемте…

Пятнадцать шагов от дивана до лестницы генерал шел, словно аршин проглотил, глядя в пол и жадно впитывая обстановку периферийным зрением, затылком и даже спиной.

Шел и ждал, что в любой момент телки могут открыть огонь без всякой команды.

Нет, это вовсе не пустые опасения: в практике Игоря Викторовича бывали такие случаи, когда преданные псы, внезапно потерявшие хозяина, легко выпадали из регламента высоких номенклатурных интересов и хитрых стратегий. Проще говоря, эти сильные люди, руководствуясь сиюминутными эмоциями, запросто рвали в клочки убийцу хозяина или того, кто был, по их мнению, наиболее виновен в его гибели.

Игорь Викторович – человек опытный и искушенный в разных чрезвычайных обстоятельствах, прекрасно знал, что как бы История не превозносила роль правителей и великих деятелей разных эпох, саму ее – Историю, подчас походя и мимолетно перекраивают простые люди: прислуга, рядовые сотрудники, приближенные – «пристяжь», одним словом, никому не известные пешки, волей случая оказавшиеся в нужное время, в нужном месте… и в ненужном состоянии аффекта.

До лестницы удалось добраться живым: охрана и телки молча проводили генерала давящими взглядами, но никто даже не шелохнулся.

«Слава Богу, у Старика все в мире – лучшее, – с облегчением констатировал Игорь Викторович, ступая на первую ступеньку лестницы. – В том числе и охрана, и телки. Были бы здесь какие-нибудь бобруйские Васьки-самородки, не раздумывая разнесли бы на фрагменты…»

Старик лежал, откинувшись в кресле.

На полу, в луже крови, валялся раритетный «Вальтер».

Густой сигарный аромат и вонь горелой бумаги намертво забивали характерные запахи пороха и свежей крови.

И это было весьма кстати: и вид, и свежий запах огнестрельного суицида (особенно, когда стреляют в голову) даже на людей стойких и бывалых всегда оказывает крайне разрушительное действие, а уж рафинированную интеллигенцию буквально разит наповал.

В общем, пока разом позеленевший Миша утробно рычал на фикус в углу, Игорь Викторович старательно отводил взгляд от тела Старика, искоса поглядывал на начальника СБ и пробовал размышлять об отвлеченных вещах:

«А хорошо, что семья Старика сейчас в Лондоне. Вот визгу-то было бы…»

Начальник СБ – верховный сторожевой пес Старика, был раздавлен и смят. Он впервые в жизни не знал, что делать и как себя вести.

По щеке матерого волкодава катилась слеза. Было очевидно, что ему очень хочется разрыдаться, но в кабинете были посторонние и это удерживало его от искреннего проявления чувств. Поэтому он навытяжку, словно в почетном карауле, застыл у стола, стараясь, как и генерал, не смотреть на тело хозяина, и терпеливо ждал, когда Миша придет в себя.

Вволю порычав, Миша выхлебал прямо из горла полграфина воды, утерся платком и интеллигентно извинился:

– Простите… не удержался…

Затем он взял из подставки на столе ножницы, подошел к краю кровавой лужи и, потоптавшись в нерешительности, отчаянно замотал головой:

– Не могу… Ннн… Не получится у меня…

И протянул ножницы начальнику СБ.

– А чего делать-то? – начальник СБ ножницы принял, но с недоумением пожал плечами.

– На шее… тесемка… ключ… обрезать надо, – сбивчиво заторопился Миша. – Давай… аккуратно…

Приблизившись к креслу, начальник СБ разрезал тесемку, снял с шеи Старика небольшой ключ замысловатой формы и протянул его Мише.

Миша опять помотал головой и совсем неинтеллигентно ткнул пальцем в сторону генерала.

Начальник СБ, вопреки ожиданиям, тотчас же, не раздумывая, протянул ключ Игорю Викторовичу.

Генерал с душевным трепетом принял дар.

Ключ был завязан мертвым узлом – очевидно, чтоб не болтался, а тесемка была сплошь в крови. Стоило бы, конечно, взять ножницы и обрезать ее совсем, а ключ вытереть салфеткой… но Игорь Викторович почему-то не решился на это. Бережно взвесив на ладони кровавый дар, он вопросительно посмотрел на Мишу.

– Одну минуту, – кивнул Миша, подходя к стене и нажимая какой-то невидимый простым глазом рычажок. – Вот, пожалуйста… Вступайте, так сказать… Гхм… Согласно воле… Пфф… Господи, что я несу…

Стенная панель с тихим жужжанием отъехала в сторону, обнажая дверцу небольшого сейфа.

Следующие пару минут общались на языке жестов.

Генерал приблизился к сейфу, не без содрогания вставил ключ в замочную скважину и трижды «прозвонил». Замок был особый, при каждом повороте ключа выдавал короткую мелодичную трель.

Внутри была обшарпанная жестяная коробка из-под специй, датированная тридцать седьмым годом.

Генерал опять сверился взглядом с Мишей.

Миша кивнул.

Генерал открыл коробку.

В коробке было три ключа на старинном латунном кольце: один – вычурный «сейфовский», второй – здоровенный и простенький «амбарный» и третий – маленький, от стандартного английского замка.

Больше в сейфе ничего не было.

Генерал вопросительно посмотрел на Мишу.

Миша кивнул.

Генерал взял ключи, бережно понянчил их на ладони, привыкая к форме и весу, и, не выдержав, нарушил молчание:

– На «ближней»?

Миша опять кивнул.

– Ну так… – тут генерал изобразил неопределенный жест, могущий обозначать все что угодно – в диапазоне от «не испить ли нам чайку?» до «а теперь все дружно можете идти в…».

– Да, надо быстро, – Миша жест истолковал правильно, в единственно приемлемой для текущего момента интерпретации. – Надо все бросать и мчаться, пока не… гхм…

Тут он вопросительно посмотрел на начальника СБ.

– Езжайте, – махнул рукой начальник СБ, вынимая телефон. – Я разберусь…

Летели как на пожар. С мигалками и сиреной (машины каждого оборудованы этим непреложным атрибутом «элиты»), где-то по разделительной, а местами и грубо по встречной, с большим риском для себя и окружающих. Миша, севший в машину к Игорю Викторовичу, ежеминутно ойкал и опасливо восклицал:

– Господи, чего летим-то так?

– Сам же сказал – надо быстро, – генерал еще не отошел от оторопи, но мыслями уже был там, на «ближней».

– Да понятно, что быстро! Но такими темпами можно ведь и не доехать…

Миша прав: по той же разделительной катается немало рисковых людей со связями, а крупное ДТП для генерала сотоварищи сейчас смерти подобно. Впрочем, и промедление смерти подобно: именно сейчас, пока «верхние» частично в неведении, частично в шоке, можно решить все вопросы одним движением, малой кровью и без затяжной войны с неизбежными тяжелыми потерями. Так что, как ни крути, – нужно лететь во весь опор.

За километр до «Ближней Дачи» шоссе было ровным, как логарифмическая линейка и почти пустым: здесь катались только свои – редкие счастливчики, проживающие в этом богоизбранном местечке. Так что противостояние было видно издалека, не за километр, конечно, но на изрядном удалении: «БМВ» Липецкого и автобус ОМОН перекрыли шоссе и не пропускали чей-то кортеж, состоящий из трех машин. Пока Игорь Викторович вынимал телефон и жал кнопки, приблизились на дистанцию различения фигур: видно было, что омоновцы спешились и встали живым щитом перед машинами.

– Кто?! – рявкнул генерал, дождавшись ответа Липецкого.

– Саульский! – не понижая голоса, нервно ответил Липецкий, и сразу стало ясно, что противостояние в самом разгаре. – Говорит – грохнет меня! Хочешь послушать?!

Вот это был полный «упс!!!» или просто «неформат» – выбирайте, что больше нравится: Саульский – один из «верхних», живет далеко и попасть сюда мог только в том случае, если целенаправленно выехал по направлению к «Ближней Даче»… еще до смерти Старика.

В связи с этим возникает вопрос: какого черта ему нужно в загородной резиденции Вождя в отсутствие там самого Вождя?!

Впрочем, разгадывать эту незатейливую головоломку было некогда, сейчас были гораздо более важные вопросы, требующие немедленного решения.

– Не хочу, молодец, держись, не пускай, – скороговоркой выпалил генерал. – Чуток сдай к середке, по обочине проскочим…

Команду выполнили отнюдь не тотчас же: то ли шумно там было, то ли Липецкий никак не мог отлипнуть, пардон за каламбур, от капризного собеседника, но подъехали уже совсем близко, а БМВ все стоял на месте.

«Не проскочить!» – с тревогой подумал генерал. – Шоссе узкое, кюветы глубокие, даже внедорожники не осилят… Черт… Неужто придется стреляться с Саульским и его охраной?!»

Слава богу, в самый последний момент все получилось: БМВ чуть проехал вперед, освобождая обочину, и внедорожники «средних» тотчас же просвистели мимо. Правда, совсем уж без поцелуев не обошлось, «Лексус» замыкающего Коврова-старшего задел задний бампер машины Липецкого.

– Стоять! Убью, скоты!!! – резаным свином крикнул кто-то вдогон – но отнюдь не по факту задевания и явно не Липецкий: скорее всего, это был взбешенный Саульский.

Через пять минут уже были у ворот загородной резиденции Вождя. Вот тут очень пригодился Миша: перед ним все мгновенно открылось и распахнулось, как по мановению волшебного жезла.

«Нужный мальчуган, – отметил Игорь Викторович. – И что бы мы без него делали?»

Да, наверное, ничего. Если бы Миша поддался эмоциям и не выполнил последнюю волю хозяина, сейчас «средних» паковали бы в мешки для транспортировки трупов. Настрой у ближнего окружения вполне соответствующий, достаточно было внятно дать целеуказание. И даже если каким-то чудом удалось бы выжить, мчаться на Ближнюю Дачу без Миши бессмысленно. Если городская резиденция Вождя – маленькая крепость с обученным гарнизоном, то загородная резиденция – аналогичная крепость, но побольше и понадежнее.

Здоровяков с «ребятами» оставили у ворот.

– Если Саульский все же прорвется до того, как я выйду – стреляйте, – недрогнувшим голосом отдал команду Игорь Викторович.

– Совсем сдурел? – тихо ужаснулся Бабададзе. – Стрелять в Саульского?!

– Ну почему сразу в Саульского? – генерал понял, что под влиянием момента сморозил глупость и бодро сдал назад. – Стреляйте поверх голов, для острастки, деритесь с его людьми, в общем, делайте что хотите, но стойте насмерть. Мне надо во что бы то ни стало успеть забрать ЭТО, выйти оттуда и сесть в машину.

– Сделаем, – кивнул Ковров-старший. – Только ты уж давай поживее, не задерживайся там…

Вопреки ожиданиям, тайник был оборудован не в подвале, а на втором этаже, в кабинете. Вождь во всем любил стабильность и постоянство: это помещение почти один в один повторяло кабинет в городской резиденции, разве что размерами было несколько больше, и камин здесь был просто огромный, выложенный грубым камнем.

Миша нажал невидимый простым глазом рычажок, стенная панель отъехала в сторону, и… совершенно верно, вы, наверное, уже догадались, что здесь был точно такой же сейф, что и в городском кабинете Вождя.

– Два вправо, два влево, четыре вправо, два влево, три вправо, – заученной скороговоркой пробормотал Миша. – Сильно не жмите и постарайтесь без резких движений, иначе замок заблокируется…

Генерал вставил в скважину ключ на кровавой тесемке и медленно, без рывков, повернул его в той последовательности, что была указана Мишей. Замок знакомо «звонил», но в этот раз механические вибрации показались генералу странно зловещими и как бы предостерегающими.

«Мистика какая-то, – подумал генерал, завершив комбинацию. – Звон как звон, простая железяка, пружинка о шестерню или еще как-то… Нет, это просто – нервы…»

Дверца не открылась.

Генерал растерянно почесал затылок:

– Вроде бы ничего не напутал…

– Все верно, – подтвердил Миша, кивая в сторону камина.

Генерал обернулся и вздрогнул: огромный камин совершенно бесшумно поворачивался по часовой стрелке, обнажая черный зев узкого прохода.

В глубине прохода была металлическая дверь, перед которой виднелись множество пересекающихся лазерных лучей.

Миша шагнул в проход, пошарив сбоку, выдвинул небольшую кодовую панель и ввел цифровую последовательность.

Лучи погасли.

В узком проходе двое не помещались: Миша сдал назад и кивком показал генералу, что можно подойти к двери.

Игорь Викторович приблизился к двери, вставил в замочную скважину амбарный ключ и обернулся.

– Никаких хитростей, – предвосхитил вопрос Миша. – Просто поворачивайте ключ.

Генерал отомкнул замок и потянул дверь на себя.

За дверью находилась небольшая комнатушка с низким потолком, освещенная ярким плафоном. На стене висела приборная панель, издающая еле уловимый ухом зуммер, в углу стоял массивный приземистый сейф, в задней стене, напротив входа, была еще одна дверь, на вид совсем обычная, с простым английским замком. Вот, собственно и весь антураж.

– «Монолит», – пояснил Миша, протискиваясь вслед за генералом в комнату и тыкая пальцем в панель. – Резервный выход… – тут он указал на дверь. – Ну и вот, собственно, здесь самое главное… – Миша осторожно, словно боясь причинить вред, похлопал ладошкой по сейфу.

Про панель генерал уточнять не стал, он прекрасно знал, что это генератор помех на случай применения враждебными силами приборов для обнаружения пустот.

– Это куда? – генерал кивнул на дверь.

– В тоннель, – пояснил Миша. – Тоннель пролегает под речкой и выходит на том берегу, в полсотне метров от шоссе. Выход замаскирован под киоск вентиляционной шахты, там их куча, рядом овощехранилище. Снаряжения не нужно, можно выходить прямо так, там сухо и чисто.

– Хорошо, – одобрил генерал, приближаясь к сейфу. – Тут тоже – никаких хитростей?

– Никаких, – подтвердил Миша. – Просто открывайте…

Открыв сейф, генерал не без душевного трепета извлек на свет божий старый объемный чемодан с затейливой резной ручкой из слоновой кости.

Про этот раритетный чемодан знали многие приближенные, но мало кто видел его «живьем». Чемодан фигурировал на одном-единственном фото, висевшем в кабинете Вождя в простой деревянной рамке: на этой фотографии глава клана, будучи еще совсем молодым, был запечатлен в большой компании сокурсников на Ярославском вокзале, откуда они отправлялись эшелоном по комсомольской путевке осваивать бескрайние просторы жадной до дармового труда Родины. Фото это – тоже своего рода раритет: почти все позировавшие там были с чемоданами (за исключением пары рюкзаков) и… почти все по прошествии некоторого времени стали выдающимися руководителями и известными людьми.

Замки на раритете отпирались тем же ключом с кровавой тесемкой, из чего нетрудно было сделать вывод, что в соответствии с прихотью Старика сейфы «подгонялись» под чемодан.

Генерал положил чемодан на пол, не заботясь о сохранности стрелок на брюках, почтительно преклонил колени, открыл крышку и на минуту впал в состояние экстатического транса.

Вождь имел обыкновение в разной форме фиксировать свои деловые переговоры и вообще все отношения с сильными мира сего. Судя по всему, эта странная привычка сформировалась очень давно: наряду с кучей «флэшек», дисков и других современных носителей, в чемодане были магнитофонные и видеокассеты, микрофильмы, кинопленка и две толстые папки с пожелтевшими расписками и разнообразными объяснительными. Выпав из состояния экстаза, генерал открыл одну папку, наугад вытянул из середины несколько листков и тихо присвистнул.

«Большая сила, страшные возможности… – неожиданно прогремел в голове голос Старика. – «Смотри, распорядись с умом… Не навреди…»

Генерал вздрогнул, втянул голову в плечи и торопливо обернулся.

Миша с недоумением вскинул брови:

– Что такое?

– Ничего, – генерал помотал головой, захлопнул чемодан и на всякий случай уточнил, хотя и знал ответ заранее: – Ты когда-нибудь… Гхм…

– Никогда, – Миша все понял с полуслова. – Он всегда сам лично все «писал», «снимал» и так далее. Вплоть до того, что сам аппаратуру монтировал. Он же у нас технарь по образованию, вы в курсе… в смысле – был… Эмм… Никак не могу свыкнуться… В общем, никому не доверял. Ну, а ключ – вы видели, на шее всегда держал…

– Ясно, – генерал замкнул чемодан и встал с колен. – Я могу выйти через тоннель?

– Запросто. Я не так давно проверял, все работает.

– Очень хорошо. Верни все на место, спустись к нашим и передай: пусть едут через мост и встанут с той стороны, я к ним подойду.

– Понял, – кивнул Миша, наблюдая, как генерал отпирает дверь резервного выхода. – У меня вопрос…

– Для тебя все останется по-прежнему, – вопрос был вполне ожидаемый и генерал с легкостью его предвосхитил. – Разве что на работу теперь будешь ездить в другое место. Разбирайся, приводи все в порядок, как закончишь, я тебя жду.

– Понял, – с благодарностью кивнул Миша. – Спасибо вам, Игорь Викторович.

– Нет, это тебе спасибо, – вполне искренне сказал генерал. – Можешь не сомневаться: я умею оценивать поступки… и воздавать по заслугам. А сейчас, давай, верни «печурку» на место – и бегом вниз…

Глава 5

Алекс Дорохов: психоделика системы

Не буду лукавить: я в курсе, что такое наркоанализ[3]. Видел в кино, читал в свое время в разных источниках, так что представление имею. Почему в таком случае прикинулся валенком и прямо не заявил, что знаю, чем эти мерзавцы собираются развлечься в ближайшие полчаса?

Во-первых, не думаю, что это возымело бы какой-то результат. Мне без обиняков заявили: «если понадобится, инъецируем принудительно…» А я уже убедился на личном примере, что у этих ребят слово с делом не расходится, так что шутить с ними не стоит.

Во-вторых, не хотелось портить отношения. Возможно, это прозвучит несколько странно, но у нас с Никитой за неполный час сложилось некое подобие добрых отношений.

Понимаете, мне было страшно. Увы, я отнюдь не опытный революционер, или даже просто матерый уголовник с солидным тюремным стажем. Я впервые в жизни попал в лапы Системы, о которой до сих пор принято говорить вполголоса, и все, что я о ней знал – это либо «большой срок по любому поводу», либо «безвестно сгинул в застенках». Впрочем, насколько я знаю, существует еще и третий вариант: «был под давлением завербован и всю жизнь провел на коротком поводке, подвизавшись в амплуа стукача-провокатора», но о нем вообще не хочется вспоминать, особенно, когда ты молод, честолюбив и строишь далеко идущие планы. Так вот, оказавшись один на один с этим страшным молохом, сокрушившим миллионы моих предшественников, я охотно принял руку помощи, протянутую мне добрым следователем. И пусть это была рука врага – другой в данный момент рядом не было, и я не собирался кусать ее без крайней необходимости.

1

Легкий защитный костюм из прорезиненной ткани.

2

Телохранители (сленг). Не путать с охраной – это разные службы.

3

В данном случае имеется в виду допрос с применением психоактивных веществ, а не лечебная процедура.