Дорогой читатель! Вы взяли в руки необычную книгу. Она непроста для чтения. В ней поднимаются сложные и трагические вопросы. Знакомство с этой книгой потребует от Вас определённого мужества. Но её надо прочитать. Прочитать, чтобы понять и осмыслить одну из наиболее тяжёлых проблем человечества – проблему самоубийства. Возможно, Вам покажется, что знать эти вопросы – удел специалистов. Зачем портить себе настроение, ведь лично к Вам это не относится. Что ж, береги Вас Бог! Однако гарантий, что это страшное событие никогда не коснётся ни Вас, ни Ваших близких, друзей, знакомых, не даст никто. К сожалению, суицид – явление не столь уж редкое.

Сухая статистика: каждый год на земле по своей воле уходит из жизни один миллион человек, ещё двадцать миллионов совершают покушение на самоубийство. Следующая попытка для многих из них станет фатальной. Среди самоубийц много подростков и детей, много людей в самом расцвете сил. Суициды занимают первое место среди всех причин насильственной смерти, включая убийства, несчастные случаи и даже гибель на войне.

Что же заставляет человека самостоятельно уйти из жизни – высшего и лучшего, что дано ему Богом? Как и почему это случается? Что можно сделать, чтобы предотвратить это противоречащее самой природе человека действие, чтобы спасти своего любимого человека? Это вопрос не только и не столько к специалистам, сколько к каждому из нас. Ибо мы, несущие в своей душе Бога, не можем оставаться равнодушными. От нас зависит очень многое!

Автор этой книги – прекрасный, умный, интеллигентный человек, выросший в благополучной, дружной и заботливой семье. На долю её семьи неожиданно выпало, пожалуй, самое тяжёлое жизненное испытание – самоубийство самого близкого человека. Достойно пережить такую трагедию – удел сильной личности. Именно таковой и является Лиана Алавердова. Она не только выдержала это испытание, но и сумела найти в себе мужество обратиться к поиску причин случившейся беды, постараться ответить на многие вопросы, зачастую сложные даже для специалистов. Результатом этой работы стала книга, которую Вы держите в своих руках. И это не исповедь отчаявшегося человека, это – искренняя попытка разобраться в причинах трагедии, не жалея своих ещё незаживших душевных ран.

Меня как учёного, врача, занимающегося проблемами суицида, потрясло, насколько тщательно автор анализирует жизнь своего брата, пытаясь найти те причины, те факторы, которые привели его к трагическому исходу. Лиане удалось каким-то непостижимым образом соединить в этом анализе научную беспристрастность с болью и горечью личной утраты. В книге доступным языком рассказывается о множестве факторов, способствующих возникновению суицидального поведения, ведь самоубийство – это не гром среди ясного неба, это не какое-то неожиданное событие. Суицидальное поведение – это процесс, который может длиться значительную часть жизни, а собственно суицид является лишь его трагическим финалом. Автор приводит все эти важные сведения через призму воспоминаний о жизни своего брата, что наполняет глубоким жизненным смыслом научную информацию.

Главное внимание в книге (и в этом её главное достоинство) уделяется тому, как себя вести при первых признаках надвигающейся беды, что предпринять в этом случае, к кому обращаться за помощью, а также другим, исключительно важным для людей советам. Эта информация очень важна, ведь её знание – залог спасения жизни человека!

Лиана Алавердова не ограничивается только этими рекомендациями. Учитывая, что книга может попасть в руки людей, уже переживших подобную трагедию, и базируясь на собственном тяжком опыте и опыте других людей, она даёт очень важные советы о том, как родственникам погибшего пережить эту трагедию, как найти смысл в своей дальнейшей жизни, как уйти от тяжести собственной вины в случившемся (которой, как правило, и не существует).

Хочется особо отметить, что автор заканчивает свою книгу стихотворениями, написанными ею после трагической утраты. В них она открывает свой душевный мир, чувства и переживания. Стихотворения закономерно венчают её титанический труд, потребовавший всего богатства и мужества души. Несчастье не сделало её обиженной на существующий мир, оно заставило её полюбить этот мир ещё больше! Ибо любовь и доброта есть высшая форма нашей духовности, существования Человека с большой буквы! Таким Человеком и является Лиана Алавердова.

Написанная ею книга важна для тех, у кого возникают мысли о досрочном завершении своей жизни. Эта книга важна для родственников и близких, у которых всегда есть шанс оказать помощь в подобной ситуации. Эта книга важна для множества людей, которые пережили подобную трагедию. Эта книга написана во Спасение! Прочитайте её, она того заслуживает!

Самоубийство: до и после

Предисловие автора,

Эта книга написана для тех, у кого близкие покончили с собой, и для тех, кто хочет знать больше о самоубийстве, чтобы предотвратить трагедию и помочь тем, кого коснулось это горе. Тема самоубийства зачастую табуирована. Она вызывает праздный интерес у газетчиков и любителей сенсаций, и в то же время эта тема настолько страшна и некомфортна для людей, что они не знают, как себя вести в том случае, если эта беда случается с их знакомыми. Многие не хотят омрачать своё сознание подобными ужасами и «отодвигают» от себя всё, что может покуситься на их покой. Эта книга не для них. Она для тех несчастных, мучающихся годами и терзающих себя вопросами и чувством вины людей, родственники или друзья которых покончили с собой. Эти люди не решаются или не умеют высказать наболевшее, не осознавая, что их горе, искусственно замороженное и запрятанное, рвётся наружу и калечит их души, обречённые на непонимание окружающих. Они чувствуют себя безнадёжно, вселенски одинокими.

Почему люди убивают себя? Каковы признаки надвигающейся трагедии? Как помочь тем, кого коснулась беда? Вот основные вопросы, на которые я пытаюсь ответить в этой книге. Сразу оговорюсь, что я не выступаю здесь в роли научного исследователя и не претендую на какие-либо открытия в психологии и психотерапии. Моя цель гораздо скромнее: она утилитарная, а не теоретическая, причём я пытаюсь помочь своей работой не только читателям, но и себе. Многие из советов, которые я привожу в своей книге, «опробованы» на мне самой. Я человек, переживший катастрофу. Таких людей по-английски называют «survivors», то есть выжившие, уцелевшие. (1) В данном случае речь идёт не о катастрофе мирового масштаба, а о беде, затронувшей тех, кто знал и любил моего брата. Но каким бы узким ни казался нам этот круг лиц, самоубийство всегда затрагивает больше людей, чем кажется на первый взгляд. Самоубийство – это землетрясение, сметающее островки надежд, рушащее мосты дружб, рвущее узы симпатий и привязанностей, разрушающее всё и вся: веру в ценность человеческой жизни, в святые законы человеческого существования (моральные, религиозные, интимно-личностные). Словом, крушение основ.

Катастрофа обрушилась на меня и моих родных, когда мой единственный брат, Вадим Леонидович Алавердов, покончил с собой, бросившись с десятого этажа дома, в котором мирно спали его ничего не подозревавшие родители. Этот поступок рассёк моё и родительское существование и сознание на два пласта: «до» и «после» катастрофы. Можно попытаться объяснить, что испытывают люди, узнавшие только что о подобном, самом страшном и непредставимом, и я, к сожалению, потерплю здесь фиаско, не сумею этого сделать, потому что если выражение «слова бессильны» уместно когда-либо, то в данном случае без него не обойтись. Оглоушенные горем, мы столкнулись с вопросами, которые жалили нас, словно рои диких пчёл, и на которые нами не найдены ответы до сих пор. Поиск ответов на мучительные вопросы внезапно переместился в центр моего существования. Можно ли было спасти его? Что мы проглядели? Как отделить черты характера от психических отклонений? Религиозный человек задаёт вопросы Богу, книжный червь, каковым я была всю жизнь, – книгам. К тому времени я жила в Соединённых Штатах одиннадцать лет и мой английский значительно улучшился. Я получила магистерскую степень, читала свободно любую документальную и художественную литературу. Я бросилась к книгам о самоубийствах, депрессии, других психических заболеваниях, о том, как приходить на помощь людям, находящимся в зоне риска, и как помогать тем, у кого близкие погибли. Я нашла группы поддержки для родственников погибших, разнообразные мемуары, статьи, исследования, написанные зачастую не для профессионалов, а рассчитанные на рядового читателя. Я читала и плакала в метро по дороге на работу и с работы, в автобусе, сидя в очереди к врачу. Я поглощала эти книги, и кое-что прояснялось, мозаика обретала какие-то очертания, более или менее понятные моему разуму, хотя многое, очень многое осталось навсегда неразрешённым, так как невозможно было воскресить и допросить родную и такую загадочную душу любимого брата. Когда же я попыталась поделиться этими знаниями с моими родителями, чьи страдания были невыносимы, то оказалось, что нет ничего, что бы я могла им предложить прочесть на русском языке. Я не говорю о статистике и сухих книгах, рассчитанных на специалистов. Я говорю о книге для массового читателя, для людей, пострадавших от катастрофы – самоубийства их близкого человека.

Практически всё, о чём я написала в этой книге, взято из американских источников. Россия и страны бывшего Советского Союза имеют огромное количество проблем, связанных с психическими проблемами населения, и гораздо более угрожающую статистику по суициду, но в силу недостаточного внимания государства к профилактике и лечению психических заболеваний и сильной стигматизации и невежества в этом вопросе можно сказать, что поле деятельности для просвещения и помощи населению остается обширным и, увы, невозделанным.

Долгие годы во всех странах мира на самоубийство смотрели как на проблему, затрагивающую отдельные семьи, а не как на зло, в преодолении которого требуется активная роль государства и общества. Теперь положение меняется. Уже двенадцатый год, как многие страны мира отмечают Национальный день помощи пережившим самоубийство. Он отмечается каждый год в третью субботу ноября. В этом году двести семьдесят пять городов проводили конференции и были объединены телемостом. Американское общество по предотвращению самоубийств просило меня, как русскоязычную, помочь с осуществлением этой задачи и организовать нечто подобное в России. Увы, пока мне это не удалось осуществить. Может, кто-то из читателей возьмётся за подобную задачу?

Эта книга также очень личная и сокровенная. Она о моей личной боли и о том, как я преодолевала и продолжаю преодолевать её, как я научилась с нею жить. Она о моём брате и его трудной сложной судьбе, хотя некоторые имена, упомянутые в книге, изменены. На примере трагедии нашей семьи я пытаюсь показать и рассказать то, что практически невозможно выразить словами: о феномене самоубийства и о том, что испытывают люди, потерявшие близких. В то же самое время мне не хотелось бы, чтобы вся жизнь моего брата свелась к его последнему страшному шагу. Этим можно объяснить подробный рассказ о нём и его судьбе. Цель моя очень скромна: если у читающих эту книгу станет на одну слезинку меньше и на один гран понимания больше, то я буду удовлетворена.

Каждому, кого коснулась подобная трагедия, предстоит долгий и нелёгкий путь. И вовсе необязательно проходить его в одиночку.

Глава 1. Как это произошло

Ночью 3 декабря 2004 года мой брат, Вадим Алавердов, встал с постели, которую заботливо постелила для него мать, снял цепочку со Звездой Давида, подаренную ею же, положил цепочку в ящик компьютерного стола, стоявшего в его комнате, тихо, чтобы не разбудить спящих в спальне родителей, прошёл на балкон и выбросился с балкона десятого этажа бруклинского шестнадцатиэтажного дома. Эта ночь – самая страшная ночь моей жизни. Голос матери, позвонившей мне по телефону, мне не забыть никогда, покуда моя жизнь и / или моя память не покинут меня.

Вадик был моим младшим и единственным братом. 31 января, почти через два месяца после этого последнего прыжка, ему бы исполнилось сорок три года. Он был красив, физически крепок, окружён любящими его родителями, племянницами, которые его обожали и называли «самым весёлым дядей в мире», имел сына-подростка, оставшегося в Украине, которым очень дорожил, был талантливым программистом, практически самоучкой освоившим это нелёгкое дело, имел друзей, любящих его с детства. Брат, я верю, тоже любил своих близких, был добр и щедр, полон юмора. Он дорожил любой жизнью, даже комариной. Но, как оказалось, только не своей.

После того, что случилось, сместилась система координат, жизнь представилась иллюзорной и хрупкой, чем-то вроде оболочки мыльного пузыря, исчезла опора под ногами. Наша прежняя жизнь откололась от нас и легендарной Атлантидой опустилась на дно океана.

Почему он это сделал?

Вопрос, на который я и моя семья искали и ищем ответ.

Загадки и странности поведения моего брата, его жизнь, такая противоречивая и непростая, его метания и шатания, его вечная неприкаянность, его поиск авантюр, его увлечения всяческой эзотерикой и сомнительными учениями, его рассуждения, споры с ним, его холодность и отчуждённость, которую я чувствовала в последние месяцы, его привычки, его поступки перед самым концом – всё осветилось новым светом, светом нового понимания его мучений и трагедии. Меньше всего мне хотелось бы романтизировать его поступок. Мой брат, что бы он себе ни воображал и ни думал, причинил немыслимую боль своим близким, навсегда сделав несчастными родителей, но совершил он это, я верю, потому, что не мог справиться со своими страданиями и искал спасения от самого себя.

Накануне вечером я говорила с мамой по телефону. Как обычно, спросила о брате: «Как Вадик?» Мама ответила, что всё в порядке, он вроде успокоился и сейчас спит. Это было в девять часов вечера. «Молодец! – сказала я. – Нам надо брать с него пример. А то мы всё крутимся, крутимся допоздна». Затем я, мой муж и наши три дочери пошли спать. Где-то в час ночи меня разбудил звонок. Я подумала, что это либо ошибка, либо кто-то звонит из-за границы, «перепутав» время. Когда я взяла трубку, услышала материнский голос, страшный, как никогда. «Папа?» – спросила я первое, что показалось мне наиболее вероятным, так как сразу же подумала, что стряслась беда с отцом.

Мой отец – пожилой человек. Тогда ему был семьдесят один год. У него избыточный вес, повышенное давление, и он к тому времени пережил инфаркт. Когда мама мне сказала, что сделал брат, я закричала, но этого не помню (о том, что кричала, мне позднее сказал муж). Знаю только, что своим криком разбудила детей, которые вскочили с кроватей: «Что случилось?» – «Тихо, тихо, у дяди Вадика сердечный приступ, его забирают в больницу. Мы с папой поедем к бабушке». Я не могла среди ночи сказать детям, что стряслось с их дядей, а потом убежать, оставив их зарёванными. Я не думала о том, что я им скажу или не скажу потом. Главное, что мне нужно было убежать из дома, что в эти страшные минуты мне нужно было быть рядом с моими родителями, просто быть рядом, как во время урагана, держаться друг за друга… Я не могу сказать, что всё это было как во сне, но чувство нереальности происходящего меня не покидало. Я помню, что надела зелёную бархатную кофту, шерстяные брюки. Была холодная декабрьская ночь, и мы оделись по сезону. И это казалось ужасно диким и страшным: то, что мы двигаемся, одеваемся, ведём себя «нормально» в ненормальных обстоятельствах. «Моего брата нет, а я ещё имею силы? наглость? одеться, двигаться, ходить в туалет… И я не рассыпалась, не разбилась на мелкие куски… Как можно???» Я была противна самой себе…

Когда мы приехали, в квартире находились два полицейских, которые не пускали родителей на балкон, как те ни просили. Надо отметить, что нью-йоркские полицейские поразили меня своим тактичным и мягким отношением к нам. Если они и следовали инструкциям, то эти инструкции были очень гуманными и разумными. Полицейские также не разрешили нам сразу спуститься вниз и подойти к телу брата. Полиция ждала приезда medical examiner (врача, в обязанности которого входит засвидетельствовать смерть в результате насилия, самоубийства, при любых необычных обстоятельствах вне врачебного присутствия. – Прим. автора). Только через какое-то время после наших просьб нам разрешили спуститься. Я шла вместе с родителями. Рафик, мой муж, остался в квартире ждать, если придётся открыть дверь полиции или examiner. Брат был прикрыт простынёй и лежал за невысокой оградой под балконом. Мы не могли себя заставить (или нас не пустили, не помню точно) перелезть через ограду и подойти к нему. Я была настолько в шоке, что даже не помню этих деталей, зато помнит мой отец. Потом, когда тело брата вынесли из-за ограды, он лежал завёрнутый в большой белый мешок. Мама просила открыть его, чтоб поглядеть на сына в последний раз. Ей этого не разрешили – видимо, тоже действуя по инструкции, чтобы избежать вероятной страшной реакции. Помню, как я и мама стояли, дрожа от холода и гладя его тело через белый покров. Тогда и приехал с Манхэттена medical examiner. Мне показали фотографии брата для освидетельствования. Я не знаю, когда их сняли: возможно, когда полиция только приехала по сигналу о том, что чей-то труп лежит около дома. Его лицо не было изуродовано, только две-три ссадины. Фотографии родителям, по-моему, не показали – тоже, я думаю, по инструкции, хотя они уверяют, что видели фотографии. Medical examiner спросил меня: как я думаю, что произошло. Я сказала, что брат был безработный, находился в состоянии депрессии. Он всё это записал. Затем тело забрали в машину, так и не показав его нам.

Забегая вперёд, скажу, что у евреев не принято видеть лица покойного на похоронах. Когда на кладбище прибыла машина из похоронного дома с телом брата, к моему удивлению, работник, бывший в машине, предложил мне, моему мужу и дочери и моим родителям посмотреть на Вадика в последний раз. Мы с благодарностью согласились. Лицо брата было загримировано: ни синяков, ни царапин не было видно, он был в костюме, кипе и с талесом, бледный и похудевший, очень красивый, какой-то нереально красивый, как будто из музея восковых фигур. Мы застыли над ним, сцепленные агонией горя, пока гроб не закрыли…

Возвращаюсь к событиям той страшной ночи. После того как забрали тело, мы вернулись в дом. Полицейский ушёл, и мы остались одни. Наступал рассвет. Это был наш первый рассвет без него, рассвет, который он не сможет увидеть. Это было дико. Мне и мужу надо было возвращаться домой, чтобы проводить детей в школу. Была пятница. Брат совершил свой страшный прыжок в ночь с четверга на пятницу, очевидно, не желая нарушать священность субботы.

Мы не хотели говорить детям сразу же, что произошло. Они бы не смогли пойти в школу, и нам надо было бы оставить их, зарёванных, дома, а самим идти договариваться о похоронах. Поэтому мы сказали им, что дядя Вадик в больнице и мы поедем к нему. Проводив детей в школу (моей младшей было тогда одиннадцать лет, средней только исполнилось шестнадцать, а старшей, студентке университета, – восемнадцать), мы отправились в похоронный дом. Не дай Бог кому-нибудь пережить это: родителям говорить о могиле сына, договариваться о том, каким будет гроб, когда и как его похоронят. Несчастные мои родители! Покончив с нашими ужасными делами, мы вернулись домой, чтобы встретить детей после школы. Они были удивлены, почему мы не на работе. Опять был разговор о больнице. Вернулась старшая дочь из университета.

Надо сказать, что мой брат уехал в Израиль в 1991 году, когда моей старшей дочке было всего пять лет, а средней – три годика. Он переехал из Израиля в Америку в 2002 году, когда мои девочки были ещё юными девицами, а младшая – так вообще его не знала. Тем не менее они сразу же полюбили его. Он для этого, казалось, не прикладывал никаких усилий, не старался угождать и нравиться. Те игрушки, которые он присылал им из Израиля (плюшевого верблюдика, забавную пластмассовую копилку в форме коровы и другие), они бережно хранили и любили. Когда ж они его узнали, он стал для них постоянным источником веселья. Его рассеянность, его замечания и реплики, его пение под гитару, его притчи – всё находило в их лице благодарных слушательниц и поклонниц. В то время как мы критиковали старшую и пытались учить её уму-разуму, он говорил нам: «Оставьте её в покое, пусть делает что хочет». Когда он приходил ко мне домой, они бежали ему навстречу радостные. Они любили угощать дядю Вадика своими кулинарными изделиями и просто были рады его присутствию в доме, хотя бы и молчаливому. Они были готовы с энтузиазмом пригласить его в любую поездку и на любое мероприятие. Дедушка шутил, что, сколько он ни дарил им вещей, ничто не вызывало столько благодарной памяти, как то, что Вадик как-то купил им по первому требованию жвачку в магазине.

Однако Вадик как будто не замечал обожания племянниц. Погружённый в свои мысли, он проплывал мимо них, как фрегат, занятый своим курсом, плывёт мимо лодчонок. Во всяком случае, он не подумал, каким потрясением станет его смерть для племянниц, какую травму он им нанесёт…

Итак, после ужина дети подступили ко мне с расспросами: «Есть ли надежда?» Я сказала, что надежда очень слабая, можно сказать, почти нет. Затем я сказала, чтобы они приготовились к худшему. Я сказала им, что у них больше нет их любимого дяди. Мы обнялись и заплакали все вместе, став единым клубком боли.

Я не могла и не хотела вводить в заблуждение своих девочек и плести им какие-то истории о больном сердце. Я сказала им правду. Они были потрясены. Мы все плакали. Позднее я узнала, что в некоторых, даже во многих, семьях факт самоубийства скрывается. Зачастую факт смерти от самоубийства отрицается даже самыми близкими людьми покойного, не желающими принять страшную реальность. Я глубоко убеждена, что этого нельзя делать, что правду нельзя скрывать, что завеса тайны не приносит добра, а выходит затем боком. Люди мучаются годами в одиночку, не обращаясь за помощью и поддержкой, считая, что они словно прокажённые в этом «чистом» мире, что на них лежит стигма от этого поступка и предшествующих ему психических заболеваний. В западном мире очень много делается для того, чтобы помочь тем, кто оказался в подобной ситуации. Помощь оказывается как людям с суицидальными наклонностями и настроениями, так и близким людям покойного.

Но я возвращаюсь к своему повествованию.

Глава 2. На пути к трагедии

Когда человек кончает с собой, то первый вопрос, который возникает, – это вопрос о причине: почему он это сделал? Для того чтобы на него ответить, мне предстояло перерыть гору литературы и провести самостоятельное «расследование», следствие, которое никогда не будет закрыто, потому что мой брат не встанет из могилы и не объяснит свой поступок нам, его родным. Мне надо было мысленно «прокрутить» жизнь брата, как киноплёнку, чтобы увидеть закономерность в хаосе его жизни, мне надо было спросить себя и близких: «Что мы могли сделать, чтобы предотвратить эту трагедию?»

Наша семья – иммигранты: я с мужем, наши две дочери – Эстер и Рахиля, мои родители – Леонид и Надежда. Моя третья дочь, Флора, родилась через два месяца после нашего приезда. Мы все приехали из Азербайджана в Америку по линии еврейской эмиграции. Моя бабушка, мать моего отца, приехала сюда к своей родной сестре, уехавшей в конце 1980-х. Она была тем «паровозиком», за которым потянулись три поколения, включая мою бабушку по линии матери, моих родителей, мою семью, а затем, позднее, и семьи моих дядей по материнской и отцовской линии. Мы ехали, надеясь на лучшее для себя и своих детей, как и многие, и никакие трагические предчувствия в ту пору меня не томили. Однако, как гласит закон Мэрфи, если какая-нибудь неприятность (а в нашем случае – трагедия) может случиться, то она обязательно случится.

Семья моих родителей была открытой, честной семьёй интеллигентов второго поколения. Отец, инженер по образованию, работал дизайнером в институте технической эстетики, рос по службе и занимал административные позиции по ходу роста. Весёлый, искрящийся характер, душа компании, жизнелюб – вот приблизительные характеристики его натуры, таким его видели, любили и любят друзья, коллеги и родня. Мама не отставала от него в чувстве юмора, находчивости, она с детства была окружена подругами, любившими и ревновавшими её. Мама работала педагогом русского языка и литературы, а потом завучем по воспитательной части. Бабушка, мать мамы, выполнявшая роль и гувернантки, и домоуправительницы, была директором школы. Властная, прямая, бабушка когда-то держала в повиновении всю школу, а как ушла на пенсию – масштабы одной семьи оказались явно несоразмерны её натуре. Шумная и крикливая, бабушка обожала Вадика. Может быть, в этом сказалось её традиционное еврейское воспитание, когда над мальчиками дрожат и балуют их (головы, посвящённые изучению Торы, надо беречь), а на девочек смотрят как на рабочую силу, призванную вынести все тяготы и заботы семейной жизни. Так или иначе, но Вадик был любимцем бабушки, и она его «защищала» от нападок отца, что, конечно, вносило раскол в семью. Дом наш был гостеприимным, к нам любили приходить гости, было много смеха и веселья в любые, даже самые трудные годы. Папа увлекался изготовлением гобеленов и чеканок, строгал и пилил, обустраивал квартиру своими руками, что вызывало восхищение и зависть у родни. Мама и бабушка искусно кулинарили. У нас всегда был обед: русская, кавказская, еврейская кухня – и гости только диву давались, как замечательно вкусно всё выходило. Красивые родители (я помню, как в детстве восхищалась красотой мамы), дружная, трудовая семья. Всё было великолепно, и я довольно долгое время, всё детство и юность, была избавлена от проблем и тягот. Моё безоблачное существование было обеспечено родителями, но я тогда мало ценила и понимала это – впрочем, как и мой брат.

Сколько я себя помню, у меня был брат. Мои первые воспоминания – это момент радости, когда я узнала о его рождении и прыгала на диване от счастья. Брат был младше меня на два с половиной года, и, как это всегда бывает, сам факт его рождения после меня предопределил семейную динамику и навсегда закрепил за нами определённые роли. Я стала старшей сестрой с её непременной обязанностью журить и поучать (вспомните фильм «Старшая сестра» с Татьяной Дорониной в главной роли). Я становилась на сторону родителей в конфликтах брата с ними и являлась примерной ученицей и послушной девочкой, предметом семейной гордости и образцом – словом, играла роль, изрядно, надо сказать, мне поднадоевшую, но неотторжимую от меня в той же мере, в какой для моего брата была роль бунтаря и анархиста. Не думаю, что Вадик когда-либо завидовал моим успехам или ревновал, если меня хвалили, а его нет. Подростком он иногда меня дразнил, но какие братья и сёстры избегают этого? Если я привычно приходила домой и рассказывала о происшедшем, то от Вадика нельзя было добиться связного рассказа о чём бы то ни было. Он был скрытным молчуном, тихим и погружённым в свои думы. Мы были типичными образцами экстраверта и интроверта, и удивительно, как мы всё-таки любили друг друга, несмотря на такие явные различия между нами.

Сейчас мне кажется, что не случайно брату дали имя Вадим, которое ведёт своё происхождение от древнерусского слова «вадить» – спорить. Его конфликты с «властями», начиная с авторитета родителей, начались с детства. Летом мои родители снимали дачу недалеко от Баку, в селении Пиршаги, и у хозяина дачи росли на бахче арбузы. Вадик срывал с хозяйской бахчи маленькие, недозревшие арбузики, за что его наказывали, но он продолжал упорно делать своё. Как-то ему предписывалось идти на прогулку в шортиках, а он хотел только брюки – вероятно, из стремления выглядеть взрослым. Кончилось тем, что Вадик на прогулку не пошёл, а я с папой пошла гулять на бульвар и кататься на катере…

Уже здесь, в Америке, мы перезаписали домашнее кино на диск. Как-то, уже после смерти Вадика, смотрели фильм, где он, совсем малыш, кружится под музыку вместе с другими детьми. Вот кончилась музыка, и все остановились, а Вадик всё кружится и кружится один… Почему в последнее время я так часто вспоминаю об этом?…

Он вечно терялся, имея обыкновение неслышно исчезать. Мама очень боялась, что она его потеряет. То он на вокзале оторвался от родителей, забрёл в какой-то магазин, а папа в это время бегал по отходящему составу и искал его во всех вагонах; то он, шестилетний, оставил маму в магазине, недалеко от школы, которая находилась на порядочном расстоянии от дома, и самостоятельно пришёл домой; то он в пять лет (!) объявил, что уйдёт из дома, и, так как это было в Москве, где мы гостили всей семьёй летом, мамина тётя собрала ему котомку с какими-то пожитками и выставила его за дверь, мол, уходи. Он через какое-то время постучал в дверь: просился обратно… Однако стремление уйти из родительского дома в нём сидело…

Как-то, незадолго до смерти, он сказал: «Я ушёл из дома в двенадцать лет». Ушёл он, конечно, не в прямом смысле, но близко к этому, так как стал буквально пропадать вместе со своими школьными дружками.

Друзья значили для Вадика очень много – как нам казалось, даже больше, чем семья. Может, потому, что он родился под знаком Водолея? Впрочем, это замечание не для скептиков…

В школу он попал в пять лет, так как читать уже умел, и бабушка решила, что нечего ему делать в детском саду. Он был бледным, щуплым мальчиком с интеллигентными чертами лица и маленькими веснушками вокруг маленького носа. Позднее на этот носик ещё водрузились очки, что отнюдь не радовало Вадика, а, полагаю, сильно смущало. У него было плоскостопие, и Вадику было трудно много ходить. Ребята дразнили его «дистрофиком» за худобу. За «дистрофика» Вадик подрался со своим будущим другом Тимкой. Тимка положил Вадика на обе лопатки, но на вопрос Тимки «Сдаёшься?» Вадик ответил отрицательно, чем заслужил уважение своего соперника, а может, и не только его. Об этом я узнала, когда Вадика не стало…

В дальнейшем Вадик много внимания уделял своему физическому развитию. Мы смеялись над тем, что он записался, казалось, во все спортивные общества Баку, которые существовали в то время. Может, тот факт, что он менял эти общества, как впоследствии менял всё в своей жизни, нас должен был насторожить… Другим элементом «самовоспитания» стало приучение к алкоголю. Дома отец выпивал, иногда крепко, но до скандалов не доходило, и эти выпивки проходили в рамках семейно-дружеского застолья. Однако со своими дружками Вадик напивался иногда до такой степени, что его потом «выворачивало наизнанку», это приводило в отчаяние родителей и бабушку.

С друзьями он пускался во всевозможные проказы и авантюры. Так, например, однажды они отправились автостопом до Крыма, где (мир тесен, да ещё как!) в Алуште, на пляже, случайно встретился с родным дядей, папиным братом. Родителям приходилось нередко вытаскивать Вадика из милицейского участка, где милиционеры, получив желаемую мзду, мирно его отпускали, но сколько крови стоило это моим несчастным родителям, и как это было унизительно для них! Сколько негодования, сколько увещеваний, разговоров и выговоров ему приходилось выслушивать от меня! Однажды я настолько была потрясена его бесчувственностью, что сказала: «Будь ты проклят!» Уж не помню, чем был вызван мой гнев, но мне этот эпизод врезался в память, потому что я испугалась своих слов, и мне теперь больно об этом вспоминать… Вадик мне никогда не припоминал сказанного. Он вообще не очень-то реагировал на наши «громы и молнии». То ли это был был дефект психики, не позволявший понимать и разделять чувства других, то ли подростковый эгоизм…

Друзей брата мои родители не любили. Да и я их не жаловала. С ними он обманывал, напивался, его забирали в отделение милиции… Для моего брата, однако, друзья значили очень многое, если не всё. Обычно немногословный и замкнутый в обществе, среди них он был краснобаем, весельчаком, буквально расцветал. Он чувствовал себя значительной фигурой и произносил застольные тосты, был красноречив, то есть вёл себя совсем не так, как дома. Друзья льстили ему, называли его «финансовым гением», а этот «гений» выдумывал всё какие-то аферы. Сейчас я думаю, что Вадик не умел (не хотел, не мог?) найти признания в семье. Родителям очень хотелось им гордиться, но происходило мучительное несовпадение их ожиданий и надежд и его поведения, и в силу этого несовпадения друзья были для него единственным полем для самоутверждения.

Дух независимости и бунтарский характер неизбежно приводили Вадика, говоря канцелярским языком, к «противоправным действиям», к конфликтам с властями, где бы он ни был. Родителей и меня никогда не покидал страх за Вадика. Я боялась, что он или окажется в тюрьме, или умрёт насильственной смертью. Даже в Израиле он умудрился на семь лет стать «невыездным», когда заночевал пьяным в автобусе и поспорил с полицейским…

Как я уже сказала, Вадик был очень тихим. Входил и уходил он неслышно: звук ключа в замке либо хлопающая дверь знаменовали его появление и исчезновение. За редкими исключениями, он не любил сообщать, куда идёт, к кому, зачем. Эта его привычка была источником частых конфликтов и переживаний, потому что он исчезал тихо и бесшумно и мог появиться глубокой ночью, а мог и не появиться, и вместо этого был звонок из милиции… Только когда он стал жить с родителями в Нью-Йорке, он иногда звонил маме и говорил, чтобы она не волновалась, что он скоро придёт, за что она была ему безмерно благодарна.

Когда Вадику было четыре года, он выучился читать, незаметно наблюдая, как бабушка учила меня азбуке по кубикам. Некоторые буквы он запомнил вверх ногами, так как сидел напротив… Ни бабушка, ни я, увлечённые процессом обучения, не подозревали, что он тоже учится, одновременно со мной. Обнаружили мы его «грамотность» случайно. Однажды папа, я и Вадик шли в гости к бабушке, папиной маме, и я по просьбе папы стала читать вывески. Дома папа с гордостью сказал: «А вот Лиля уже умеет читать. А ты что умеешь?», на что Вадик ответил: «А я все буквы знаю». Папа, конечно, тут же попросил подтверждения, что было продемонстрировано незамедлительно. Так же, не прилагая больших усилий, брат закончил десятилетку и Институт народного хозяйства, куда он поступил не из-за какого-то им преследуемого интереса, а чтобы родители «отстали». Брат в детстве рисовал машины, причём рисовал их необычным образом – вверх ногами, а потом переворачивал рисунок. Как-то, когда мы уже были подростками, папа принёс книгу о многогранниках с инструкциями, как их изготавливать из бумаги. Брат начал делать многогранники, причём от самых сложных к самым простым, уставив цветными фигурами целую полку книжного шкафа.

Вадик был музыкален. Я ходила в музыкальную школу по классу фортепьяно, а его отдали туда же по классу виолончели. Благо его учительница музыки жила в нашем дворе, и для занятий не надо было ходить куда-то далеко, учительница приходила к нам домой. Тем не менее он не захотел закончить семилетнюю музыкальную школу и бросил учиться довольно рано. Зато знание струнного инструмента позволило Вадику легко выучиться игре на гитаре, и он с одинаковым удовольствием бренчал песни Высоцкого и блатного репертуара.

В школе он учился без напряжения, не прикладывая особых усилий. Ему достаточно было один раз прочесть страницу учебника, чтобы потом почти наизусть пересказать прочитанное. В Институт народного хозяйства он пошёл, вероятно, только потому, что учиться там надо было всего четыре года и, как подозревал папа, ему не терпелось «догнать меня»: я училась в университете на историческом факультете пять лет. Вадик выбрал специальность «бухгалтерский учёт», хотя ему, вероятно, было всё равно, куда поступать.

За несколько дней до смерти Вадик попросил папу: «Научи меня рисовать», имея в виду живопись маслом или акварелью. Наш отец – дизайнер, художник, гобеленист и чеканщик, и в эмиграции он много трудится, реализуя свои художественные таланты. Отец был очень удивлён и даже воспринял желание сына как очередную блажь, но мать, как говорится, «материнским чутьём» или просто хватаясь за соломинку надежды, видя, что сын падает духом всё больше и больше, скомандовала, чтобы отец «занялся» им. В сорок два года Вадик впервые по-ученически взялся за краски и нарисовал довольно неплохо две картины: натюрморт и цветы. Отец, который вначале было подшучивал над ним, мол, Ван Гог объявился, был впечатлён и предложил продолжить занятия, но Вадик остыл и не захотел…

Я никогда не сомневалась в способностях своего брата, но, как говорила учительница географии о Вадике, «умная голова дураку досталась», разделяя интеллектуальный потенциал брата и отсутствие здравомыслия.

У Вадика появилась любимая девушка, тонкая и умная, любящая стихи, хорошую литературу. Мне она внушала уважение. Когда Вадик погиб, я неожиданно получила письмо от неё и сообщила ей о смерти брата. Вот что она мне написала…

К тому же мир очень тесен. Ведь наши мамы в 9-м классе учились вместе, и у нас даже есть фотография их класса.

Обещания давались регулярно, и всё время повторялось одно и то же. Мне очень хотелось помочь Вадику, вырвать его из этого замкнутого круга, но у меня ничего не получалось…

Прости меня, Лилечка, может быть, мне не нужно было писать об этом, но ты просила откровенно написать. Ведь это и часть моей жизни… Мы ещё продолжали встречаться, я надеялась, что всё-таки у Вадика хватит сил. Ведь к тому времени я очень к нему привязалась. И мне было очень тяжело разорвать наши отношения. Вадик ушёл в армию, и мы решили перед этим, что останемся просто друзьями.

Были редкие короткие письма из Астрахани. Но когда Вадик вернулся, он не захотел дружеских отношений. Мы расстались…

Потом я слышала, что он женился, и надеялась, что он нашёл своё счастье. А вышло вот как…»

После окончания института Вадик пошёл в армию, где ему пришлось очень нелегко. Старшина говорил ему: «Ты у меня будешь умирать медленной смертью». Что там было конкретно, трудно сказать, но однажды он простоял в холодной воде в сапогах в камере, после чего у него пошли нарывы на ногах, и мама присылала ему мазь для лечения. Мы знали, что ему было тяжко, но он всё-таки выдержал это испытание и писал письма домой даже с юмором.

В 1985 году мой брат вернулся из армии и пошёл работать по специальности, бухгалтером. Начальник очень высоко отзывался о его способностях, но брата это мало волновало. Там он познакомился со своей будущей женой, Инной, которая была уже дважды замужем, один раз, якобы, фиктивно. Говорю «якобы», потому что с Инной я близко знакома не была, Вадик о ней не откровенничал, и о ней нам стало что-то известно со слов нашей соседки, которая знала её по консерватории, где она училась ранее. Мы так и не знаем, кто были предыдущие мужья нашей невестки и почему она разошлась с ними. Отношения моего брата и его будущей жены были не безоблачными. Однажды он её ударил, и она прибежала жаловаться моей матери, на что моя мама посоветовала им расстаться, раз её будущий муж так себя ведёт. Инна не послушала, и они поженились. До того, как это произошло, Вадик размышлял вслух в обычной своей полуироничной манере, «жениться или не жениться», причём привлекал то меня, то маму в качестве собеседниц.

Недавно, роясь в старых бумагах, я нашла свой рассказ, написанный тридцать лет тому назад, легкомысленный рассказ молодой девицы: роман с одноклассником, перманентная завивка, поступки наперекор родительской воле и другие юные эксперименты. Рассказ этот всё же немного передаёт атмосферу нашего дома и мои отношения с братом. Мы с ним часто спорили и философствовали. Он был моим излюбленным собеседником, часто озвучивавший голос незримого оппонента, что находился у меня в голове во время любых полемик. Вот отрывок из этого рассказа, символично названного «Зуб мудрости»:

«Ну что за манера у моего брата разгуливать по квартире со стаканом чая и ещё набиваться в собеседники?!

– Не делай вид, что спишь, – предупреждает он. Я чувствую, что он не отвяжется, но молчу.

– Ты – жертва воспитания. Тебе внушили, что ночью надо спать, и ты покорно закрываешь глаза. А днём спать не положено, и ты не спишь.

– Слушай! Я и в самом деле хочу спать! Уйди! – не выдерживаю я.

– Я же сказал, что ты не спишь.

– Потому что ты мне заснуть не даёшь. Чего тебе?

– Поговорить.

– О чём? Опять о женитьбе?

Вот уже второй день он ко мне пристаёт с вопросом, жениться ему или нет. Я прекрасно знаю, что мои советы ему не нужны. Если он что-либо решит сделать, то его никакая сила не остановит. Просто хочется поболтать, и он валяет дурака. Моё участие в последующей беседе сводится к отрывистым репликам: «Женись», «Не женись». Наконец, ему это надоедает, тем более что он ещё более утверждается в намерении не жениться. «За» женитьбу говорят у него один-два довода, а «против» – чуть ли не двадцать. Но это надоедает и мне, и я задаю ему наш традиционный вопрос, на который никогда не получаю ответа: «Ты что, идиот?» Иногда я его сокращаю: «Ты идиот?», или просто: «Идиот?!» Спрашиваю я громко, поэтому через минуту в комнату врывается мама и уволакивает брата. Слава Богу! Наконец-то можно поспать.

Утром мы с ним встаём почти в одно и то же время – около одиннадцати часов. Он так же не торопится в институт, как и я. Он читает газеты, лёжа на диване, а я к газетам равнодушна, как и все женщины, за исключением пенсионерок. По утрам я не люблю разговаривать, а брат вообще не словоохотлив. Мы не здороваемся. К чему формальности?»

Вот примерно в таком полушутливом ёрническом духе мой брат размышлял, не жениться ли ему на Инне. Я не думаю, что когда-либо он был романтически влюблён в Инну, и вряд ли он её уважал. Тем не менее я и мои родители понимали, что ни уговаривать, ни отговаривать в этом случае нельзя, и брак свершился. Бракосочетание моего брата прошло наименее торжественным образом. Они зарегистрировали свой брак в присутствии двух свидетелей: моего мужа и её брата. Затем все четверо пришли к моим родителям, и мы вместе отобедали, включая также наших двух бабушек и дедушку со стороны отца. Может, брата подстегнуло и моё изменившееся семейное положение: я вышла замуж в 1985 году, а мой брат женился в апреле 1987-го, когда ему было двадцать пять лет.

Вскоре после того, как Вадик женился, его жена переехала вместе со своими родителями в Харьков. В октябре 1987 года у Вадика родился сын. Мама вспоминает, как Вадик однажды плакал, узнав, что его сын заболел. Он любил своего сына, хотя тот и рос вдали от него. Какое-то время Вадик всё же оставался в Баку, а затем поехал в Москву заниматься мелкой торговлей брелками, матрёшками и всякой всячиной на Арбате. Там его регулярно «доили» милиционеры, но так как он был в компании друзей-одноклассников, то его это предприятие веселило. Наши родители не могли понять авантюрного духа своего сына, но он, очевидно, наслаждался ролью руководителя «предприятия» и распределителя работ. Полученные деньги он усердно переправлял жене и сыну, но сам жить с ними не мог или не хотел, или то и другое вместе. Затем, движимый всё тем же авантюрным духом и желанием не расставаться с друзьями, часть которых потянулась в Израиль, он собрался туда же, для чего предварительно развёлся с женой. Его брак с Инной, таким образом, продолжался около пяти лет, но у них не было стабильной семейной жизни: он то приезжал в Харьков, то уезжал, но постоянно снабжал свою жену и сына деньгами, покупал мебель для квартиры, где они жили, то есть материально поддерживал их. Для родителей его проводы в Израиль стали горьким и незабываемым событием. Все его мысли, казалось, были обращены только на своих дружков, взявшихся проводить его до границы. И даже на прощальный обед, устроенный маминой тётей в его честь, он не пришёл.

Я бы не хотела, чтобы создалось впечатление, будто мой брат был бесчувственным и равнодушным к своим близким. Он делал добро, когда сам считал нужным, от души, широко. Он любил дарить подарки и цветы и был довольно безразличен к деньгам. Когда меня отправили после окончания учёбы после распределения в один из районных центров Азербайджана, Исмаиллы, бабушка вызвалась поехать со мной. Как жена декабриста, семидесятишестилетняя моя бабушка отправилась в «ссылку» с внучкой. В марте, когда у бабушки был день рождения, Вадик поехал к нам, чтобы её поздравить, хотя было очень опасно ехать через снежный перевал в снег. Вопреки советам матери, он поехал и, конечно, очень растрогал бабушку. Или, когда в Баку было неспокойно и стреляли на улицах, он взялся отвезти подругу матери к её отцу в больницу и повёз соседей-армян в аэропорт. Это было время обострённого конфликта между Азербайджаном и Арменией, и Вадик рисковал своей головой, когда помогал друзьям и знакомым. Хотя мой брат придумывал финансовые авантюры, ему нужно это было из бравады, а отнюдь не из-за любви к деньгам. В родительском доме деньги Вадика лежали в ящике, который не запирался, и он их никогда не пересчитывал. Он легко расставался с деньгами.

Жизнь в Израиле, куда он прибыл в 1991 году, как будто раздвоила его личность. С одной стороны, он остался самим собой. Вместо того чтобы серьёзно взяться за учёбу или устроиться на работу и зарабатывать себе репутацию, он порывался в Москву к своим товарищам, затевал какие-то купли-продажи, то есть был всё тем же непутёвым и шалопутным, каким мы его знали. С другой стороны, там, на исторической родине, он ощутил свою еврейскую принадлежность: стал придерживаться субботы, ему сделали обрезание, старался ни о ком не говорить дурно, как заповедано Торой. Родители советовали ему учиться или пойти работать в кибуц. Вадик не послушался, как всегда.

Тем временем по моему почину наша семья собралась эмигрировать в США. Я списалась с семьёй сестры моей бабушки, и мы подали анкеты на отъезд на постоянное место жительство в США. Главной причиной, подстегнувшей меня и моих близких к отъезду, были трагические события, происшедшие в Азербайджане в связи с конфликтом в Нагорном Карабахе. Погромы в Баку и Сумгаите потрясли меня и моих родных. Мы прятали дальних родственников армян в родительском доме, я с маленькими детьми стремглав бежала со съёмной квартиры, которую сдавала нам армянка, моя школьная подруга скрывалась у каких-то друзей её родителей, город становился чужим и страшным. В 1991 году умер мой дедушка со стороны отца, который был перед смертью нетранспортабельным, и после его смерти я развернула агитацию и заторопила всех с отъездом. Мой муж, я на седьмом месяце беременности и мои две маленькие дочки погрузились в самолёт в аэропорту Шереметьево. Пришла пора собираться родителям вместе с их старыми мамами, моими бабушками. Эти сборы – отдельная история. В разгар сборов из Израиля заявился Вадик со своим другом. Больно об этом говорить, но его приезд, со слов родителей, был для них не поддержкой, а поводом для очередных волнений. Он притащил с собой своего школьного друга, украинца, но с паспортом, где было написано, что он родился в Ереване, это было крамолой в то время. Пришлось вызволять друга из лап милиции. Словом, Вадик есть Вадик. Укатил и даже на день не задержался, чтобы отпраздновать день рождения матери.

Вадику не сиделось в Израиле, как не сиделось нигде. Несколько раз он съездил в Москву.

Поездки в Москву ничем хорошим не обернулись. У него завязался роман с женой одного арбатского художника, разрисовывавшего матрёшки, с которым он был связан торговыми делами. (Как недавно я узнала, эта женщина была довольно известной московской певицей, выступавшей в жанре авторской песни. Она полюбила Вадика и, по словам брата, была его настоящей большой любовью. Когда моя мама спросила Вадика, уже после его приезда в Америку, любил ли он когда-нибудь, то Вадик в свою очередь спросил её: «А ты разве не помнишь, что со мной было в Москве?» После гибели Вадика, по слухам, его бывшая любовь очень сокрушалась. Она умерла два года спустя после его смерти и была похоронена на Волковском кладбище.) Дело кончилось пьяным скандалом и дракой с мужем этой женщины. Они напились, подрались, Вадика заперли в комнате то ли на третьем, то ли на пятом этаже дома, где жила его дама сердца. Он пытался вылезти из окна, привязав шнур или верёвку к какой-то мебели, а в результате сорвался и чудом остался жив, оказавшись в больнице с переломами. К Вадику приехала из Харькова его бывшая жена – ухаживать за ним, за что Вадик остался ей благодарен потом надолго, если не до конца жизни. Трудно сказать, каковы были её мотивы. Возможно, она его любила или просто жалела. Нам Инна не писала, и никакой связи у нас не было. Он вернулся в Израиль, но через какое-то время снова приехал в Москву и опять был до бесчувствия избит мужем женщины, которую любил. Это «лекарство» подействовало, и брат вернулся в Израиль. Ни я, ни мои родители тогда даже не знали, до какой степени он был переломан, когда упал, как был избит и как страшно выглядел. Наши московские родственники не хотели нам сообщать всех деталей, так как прилететь в Москву мои родители всё равно бы не смогли: мы только что приехали в Америку и не могли уехать из страны, не рискуя потерять право на грин-карту, дающей путь к американскому гражданству. Моя мама ухаживала за двумя старыми бабушками, а я возилась с тремя детьми. Осенью 1993 года приехал в Америку двоюродный брат моей мамы и рассказал нам о том, что случилось с Вадиком.

Прошло ещё какое-то время, и Вадик решил воссоединиться с женой, к которой испытывал благодарность. Он хотел помочь ей с медицинскими проблемами, чтобы она прооперировалась в Израиле. Он уехал в Харьков, зарегистрировался со своей бывшей супругой, а затем, когда она изъявила желание приехать к нему, передумал и стал её отговаривать. Отговоры не помогли, и Инна приехала к нему вместе с сыном. Это произошло в 1999 году, то есть тринадцать лет спустя после их первого брака. Теперь его сыну было двенадцать лет. Так мой брат во второй раз попытался на том же фундаменте построить личную жизнь. До этого он перебивался случайными заработками и сидел подолгу на пособии по безработице, но тут взялся за ум и поступил на курсы программирования. Ещё не закончив их, он нашёл работу (курсы пришлось оставить) и с головой ушёл в свою новую профессию. Как рассказывал его товарищ, Вадик работал очень усердно и много, стал трудоголиком. Инна работала уборщицей (она по профессии – учительница музыки), сын учился. Жили они бедно, и мои родители помогали им, как и до этого помогали моему брату, когда он жил один, хотя сами в США жили на пособие по бедности. Мои родители смогли полететь в Израиль только в марте 2000 года, через месяц после смерти бабушки. До этого они были связаны заботой о старых матерях и тем, что не могли покинуть страну, не рискуя своим иммиграционным статусом. Итак, только через девять лет после отъезда Вадика наши родители смогли увидеться с сыном. Вадик был на седьмом небе от счастья. Он не отходил от родителей и даже обиделся, когда они собрались поехать на экскурсию: «Вы же ко мне приехали, а не по экскурсиям ездить». Как вспоминали мои родители, они никогда не видели столько внимания и заботы со стороны сына, сколько в этот приезд.

21 ноября 2000 года наш отец попал под машину, когда переходил улицу вечером недалеко от дома. У него был перелом бедра, он перенёс операцию. Вадик часто звонил родителям, интересовался самочувствием отца.

Семейная жизнь иммигрантов – это суровое испытание на прочность уз, и многие иммигрантские семьи не выдерживают напора противоречий. У моего брата не было опыта семейной жизни, у Инны не было хозяйственного опыта, не хватало мудрости, желания уступить, пожалеть мужа, который горбатился на новой работе и пропадал там допоздна. У брата в доме не было своего угла, а тут ещё приехал брат Инны и они завели собаку. В семейных конфликтах сын Вадика принимал сторону матери: он жалел мать, с которой вырос, а отца своего знал совсем мало. Доходило до безобразных сцен, и дело приняло довольно страшный оборот. Инна, довольно суеверная особа, внушала моему брату, что он сам дьявол, а он решил, что она ведьма, и готов был её убить. По его собственному признанию, он бы и убил, если бы наша мать не вмешалась, когда приехала, и не помогла Вадику, успокоив его. На сына Вадика все эти скандалы, надо полагать, произвели самое отрицательное впечатление.

Ссоры с Инной привели к тому, что Вадик от неё ушел. Оказавшись один, мой брат впал в отчаяние и однажды, напившись, стал резать себе вены. В этот момент Вадику позвонил школьный товарищ, врач-терапевт, который тоже жил в Израиле, и по разговору с мои братом понял, что дело неладно. Вадик сказал ему следующее: «Состоялся суд. Мне вынесен приговор. Я должен умереть». Друг тут же приехал к нему и повёз Вадика в психиатрическую лечебницу. (Мы так и не узнали, какой ему поставили диагноз. Уже здесь, в Америке, после кончины Вадика один психиатр высказал предположение, что у Вадика в Израиле был приступ психоза.) Затем товарищ брата позвонил в Нью-Йорк, и после разговора с ним мама полетела в Израиль. Это случилось в январе 2001 года, через два месяца после того, как отец попал под машину. Когда прилетела мама, брата уже выпустили из больницы, и он выглядел успокоенным. Маме он объяснил, что жить с Инной он больше не может и принял решение о разводе, а затем пошёл к адвокату. По моим подсчётам, второй брак моего брата с Инной продолжался от силы два года, а первый брак вообще был эфемерен: он у неё бывал наездами, и они нигде вместе не жили. В больнице Вадик виделся с психиатром и затем встретился пару раз с психологом. Пойти к другому психологу по направлению брат не захотел, так как ему было далеко ездить на встречи с ним. Мне он писал время от времени отчаянные письма, а я, не зная чем помочь, уговаривала его идти к психологу…

Тем временем я и мои родители делали всё, что только возможно, чтобы добиться его приезда в Америку. Нам казалось, что, если он будет рядом с нами, мы ему поможем и его жизнь изменится к лучшему. И вот, наконец, в сентябре 2001 года первым самолётом, который прилетел из Израиля после трагедии одиннадцатого сентября, прибыл мой брат, и я увидела его после десятилетней разлуки. Я расставалась с молодым, здоровым, красивым парнем, а передо мной был измученный человек средних лет, полысевший, со старой шеей (особенно больно было видеть его морщинистую шею). Он был какой-то жалкий, и было страшно больно за него. На следующий год он приехал к родителям «насовсем», оставив свою работу программиста.

Приехав в Нью-Йорк, Вадик стал жить с родителями. Они ему дали комнату, в которой раньше жила бабушка (она к тому времени умерла), папа купил компьютерный монитор, стол для компьютера, старался создать уют сыну. Компьютер Вадик привёз с собой: не хотел тратить лишние деньги. К моему удивлению, брат был какой-то озабоченный, нерадостный. Он хотел немедленно устроиться на работу и даже упрекал меня, что я ему не помогаю с поиском работы: он бы, мол, мне в Израиле вмиг нашёл работу, если бы мне понадобилось. Я давала советы, но от моих советов он тоже быстро устал и стал меня упрекать, зачем я ему советую. Вадик устроился работать к одному русскому бизнесмену и за небольшую плату выполнял у него работу программиста. Однако через какое-то время он не захотел удовлетворяться скромным заработком и потребовал прибавки. На том и расстались. Далее следовала череда случайных работ: то на фабрике по изготовлению коробок, то на складе в магазине электроники, то на бензоколонке, то на стройке… На некоторых работах он задерживался, но, проработав какое-то время, уходил, с других его увольняли. Трудно было понять логику его поступков и смысл этих метаний. Когда я ему что-то советовала (а я постоянно говорила с ним о его планах), то его это часто раздражало. Он отвечал: «Чего ты мне советуешь, я же тебе не советую, как жить». Он всё более от меня отдалялся. Сейчас я себя корю за эти советы: к чему разговоры о будущем, о какой-то старости, пенсии – нужно было просто найти путь к его душе, искать этот путь…

Тяжёлым ударом для всей нашей семьи оказалась внезапная кончина брата моей матери, моего дяди. Дядя Алик очень любил меня и Вадика. Приехав в Америку, он жил неподалеку от моих родителей, и Вадик часто с ним виделся. Незадолго до смерти дяди Алика они поругались. Дело в том, что Вадик сидел на пособии по безработице. То ли притворяясь, то ли на самом деле, но Вадик производил впечатление человека, довольного своим положением. Как я позднее поняла, он просто не мог долго работать на одном месте: психика не позволяла. Таков, к несчастью, был вынужденный стиль его жизни. Мои родители переживали его неприкаянность и не могли скрыть разочарования, хотя с ним на эту тему почти не разговаривали. Дядя же взялся поучать племянника, они поспорили… Потом они помирились, но Вадик считал, что не должен был спорить с дядей, ведь у того было слабое сердце. 27 июля 2004 года мой дядя умер: пошёл купаться как-то утром на океан, а вынесли его на берег мёртвым. Для нас это было потрясением. Трагическая смерть любимого дяди оказала на Вадика очень глубокое воздействие. Вадик винил себя в его смерти, говоря: «Я потерял друга… Я виноват…»

Думаю, резкие слова, сказанные в пылу спора, занозой торчали в сердце Вадика. Дядя умер в день разрушения Иерусалимского храма (2). Он был неверующий и, вероятно, если б даже и знал, не придал бы значения запрету для евреев купаться в этот трагический день еврейской истории. Он умер в море, и мы не знаем точной причины смерти, так как вдова и сестра отказались от вскрытия тела для выяснения причины смерти… Вадик был потрясён. Он стоял на берегу рядом с телом дяди, а затем побежал домой, чтоб укрыть его одеялом, хотя дяде это было уже не нужно. Боль утраты, чувство вины, я уверена, не давали ему покоя, хотя Вадик обычно не выражал свои чувства…

Этим же летом на Вадика напали на улице, когда он шёл устраиваться на работу. У него отобрали сумку с документами и деньги. Это было уже второе нападение на него: в первый раз на него напали на набережной в Бруклине и отобрали пустую сумку. Возможно, Вадик был сильно погружён в свои мысли и внушал бандитам уверенность, что будет лёгкой добычей.

Прошло лето, а положение с работой оставалось всё тем же. Брат сидел на пособии, искал работу по интернету, составлял компьютерную страницу для своей знакомой – поэтессы, живущей в Израиле. Меня он упрекнул, что мои страницы в интернете, которые он создал для меня, я не посещаю и над ними не работаю. Дело в том, что я почти всю свою сознательную жизнь пишу стихи, и Вадик хотел мне помочь с тем, чтобы моё творчество было представлено в интернете. Он попросил своего друга, живущего в Канаде, сделать графическое оформление сайта. Интернет-страницы получились очень красивыми, но у меня руки не доходили до пропаганды собственного творчества, так как я работала и была занята семьёй. Вадик мне писал: «Ты свой сайт не заполняешь, люди туда не ходят, а провайдер, который выделяет тебе место бесплатно, делает это в расчёте на то, что посетители твоего сайта воспользуются его рекламой. Если он увидит, что к тебе никто не ходит, он закроет твой сайт, в дальнейшем, если ты заинтересована, будешь искать себе другое место, либо платить». Вот так. Сухо, по-деловому. Он в то время говорил неэмоционально, без шуток, куда-то исчез-испарился его юмор. Вадик оказался прав: после его смерти, когда я через несколько месяцев попыталась выйти на свой сайт, он исчез. Исчез труд моего брата, но что это значит по сравнению с тем, что не стало самого Вадика!

Вадик ходил всё время удручённый, мрачный. Последний раз он был у меня дома на дне рождения моей средней дочки, Рахили. Он почти ни с кем не разговаривал и подолгу сидел у компьютера. Мой старый компьютер вышел из строя, и Вадик его восстановил. Когда он уходил, я сказала: «Какой ты молодец, компьютер починил», а он мне в ответ, что, мол, ничего особенного, это любая обезьяна сделать сможет. Я попыталась возражать, но чувствовала, что бесполезно, что он себя ни в грош не ставит.

Выше я писала о его внезапном интересе к рисованию, к которому он остыл, как только почувствовал, что что-то получается. Это были какие-то метания его измученной души. На День благодарения я и дети звали его к нам в гости, но не дозвались: он остался дома с родителями, и у всех троих настроение было совсем непраздничное.

Осенью Вадик познакомился по интернету с какой-то молодой женщиной. Он с ней переписывался, а потом они встретились. У мамы он стал вдруг выспрашивать, что делают вначале: знакомят с родителями, а потом делают предложение или наоборот, на что мама ему резонно ответила, что вначале надо самим как следует познакомиться. При первой встрече Вадик новой знакомой понравился, но, когда они встретились во второй раз, его неуклюже-ёрнический тон отпугнул её, и она решила положить конец этому знакомству. Для Вадика это было ещё одним ударом по самолюбию. О самом последнем романе я узнала позднее, когда прочла электронную почту брата – уже после его гибели. Я написала этой женщине, назовем её Оля, о том, что произошло. Она была потрясена и позвонила мне. Она, оправдываясь, сказала, что на последней встрече Вадик вел себя «неадекватно», стал говорить, что если они поженятся, то десятую часть её заработка они будут отдавать на благотворительность, то есть он мысленно распоряжался тем, на что не имел никаких прав. Потом он ей просто довольно неуклюже предложил переспать, она отказалась, и так закончились их встречи. Думаю, мой брат не очень умел ухаживать за женщинами и довольно слабо разбирался в женской психологии, хотя женщинам нравился.

Вадик понимал, что сидит на иждивении у родителей, которые сами не располагают большим достатком, а делал вид, как будто не понимает этого, и то ли наивно, то ли шутовски спрашивал маму: «А что означает «встать на ноги?» Когда он приехал в Америку, то сказал матери: «Я уже старый», а ведь ему было едва за сорок. Как я теперь понимаю, он чувствовал своё бессилие и усталость.

Один мой знакомый работал с умственно отсталыми людьми, и я попросила его похлопотать за Вадика и устроить того на работу. Вадик пошёл на собеседование, но на работу его не взяли. Впоследствии я пыталась выяснить причину отказа, и мне сказали, что он не произвёл впечатление человека, готового следовать указаниям начальства. Вадику казалось, что он сумеет найти подход к этим умственным инвалидам, и отказ в работе болезненно переживал. Ещё одним ударом была безуспешная попытка устроиться на прежнее место работы, причём сделанная самым неуклюжим и заведомо безнадёжным образом: он просто поехал на фабрику к концу рабочего дня, а когда приехал, ему сказали, что там идёт сокращение рабочих мест. Возвращаясь в метро с бывшим сослуживцем, Вадик не проронил за всю дорогу ни слова… Родители не знали, где он и что с ним. Почему-то им представились картины, что сейчас принесут его одежду, что он утонул, как мамин брат. Когда Вадик пришёл домой, мать бросилась к нему: «Сыночек». Вадик расплакался и убежал в ванную комнату. Мать чувствовала, что с ним творится неладное, и стала уговаривать пойти к психиатру. Вадик было согласился…

На следующий день он сказал, что всё в порядке, что к врачу идти не надо, так как он успокоился. Незадолго до этого он говорил, что пора «снова надеть маску». Он её и надел, обманывая мать видимым спокойствием. Ни мама, ни я этого не поняли – и поверили ему… Как выяснилось потом, он пошёл в синагогу заказать кадиш (3) по дяде и на почту – отправить два моих поэтических сборника сыну в Харьков. (Именно таким, косвенным, образом я узнала после его смерти, что Вадик гордился моим творчеством. Он никогда не хвалил моих стихов, только однажды помог их поместить в какой-то израильской газете.) Итак, Вадик отказался от мобильного телефона, расторг свой контракт с телефонной компанией, выключил компьютер, который у него постоянно был включён. Всё это были знаки, понятные мне сейчас, но не тогда.

В день трагедии Вадик мало ел. Он готовился. Рано утром он заглянул в спальню к родителям и, когда отец ещё лежал в постели, подошёл к нему и стал его благодарить. Папа, сонный, пробормотал: «Что ты, что ты?» Вадик поцеловал ему руку. Отец настолько ничего не понял, что на расспросы мамы не смог ничего ей объяснить.

А ведь это он прощался… Но никто ничего не понял. Настолько мы были слепы. Настолько не готовы к постигшей нас трагедии…

Мама вечером заглянула в его комнату, принесла ему грейпфрутовый сок, а он ей внезапно: «Я тебе мешаю?» Этот вопрос был в духе его прежнего высказывания, тоже возникшего как бы ниоткуда: «Если я вам надоел, я уйду». Мама запротестовала: «Как ты, сын, можешь надоесть?» Ужас заключался в том, что он себе надоел, он устал от себя, но мы ничего тогда не понимали. А между тем он готовился к своему самому последнему шагу бегства в никуда и свободы от всех, а главным образом от себя самого. Он готовился, чтобы погибнуть наверняка, и прыгнул не на строительные конструкции под балконом, а с краю, так, что в земле образовалась выбоина – она ещё долго там оставалась.

Глава 3. Немного статистики

Глава 4. Мифы о самоубийстве и блокированные психологические потребности

Авторы книги Suicide: An Essential Guide for Helping Professionals and Educators (11) «разоблачают» двенадцать мифов о самоубийстве, многие из которых не просто неверны, но и вредны.

Миф 1. Люди, которые говорят о самоубийстве, не совершают его. На самом деле около восьмидесяти процентов из тех, кто совершил самоубийство, говорил с кем-то о своих планах. Это мольба о помощи.

Миф 2. Самоубийство происходит без предупреждения. Те, кто совершает самоубийство, часто предупреждают о своих намерениях, хотя не всегда напрямую. Они начинают говорить о смерти, приводят финансы в порядок, отдают то, чем прежде дорожили, теряют аппетит, очень много пьют или увеличивают потребление наркотиков, перестают общаться с теми, кто бы мог им помочь.

Мой брат вдруг сказал маме незадолго до трагедии: «А какая разница между жизнью и смертью?» Мама ему: «Вадик, что ты говоришь?» Он сказал ей, что между ними стена, что они находятся по разные стороны от этой стены, но мама ему ответила, что она простая женщина и не понимает, о чём он говорит… Незадолго до смерти брат отказался от мобильного телефона под предлогом финансовых соображений, заказал поминальную службу по дяде в синагоге, отослал сыну два моих стихотворных сборника, за два дня до смерти перестал подходить к компьютеру и очень мало ел.

Миф 3. Суицидальные натуры ищут смерти и хотят умереть и их невозможно остановить. Даже люди, находящиеся в состоянии глубокой депрессии, амбивалентны в отношении к смерти. Они не столько хотят умереть, сколько хотят окончить страдания. Немедленная практическая помощь может спасти человека.

Миф 4. Самоубийство связано с социально-экономическим статусом. Не существует данных для поддержания этой идеи. Самоубийство охватывает все слои общества.

Миф 5. Люди, которые совершают самоубийство, психически ненормальные, сумасшедшие, безумные. Около девяноста процентов взрослых, покончивших с собой, имеют или диагностированное психическое заболевание, или алкогольно-наркотическую зависимость. Тем не менее большинство психически больных людей не совершают и не пытаются совершить самоубийство, поэтому объяснять самоубийство только психическим заболеванием неправильно. Дело гораздо сложнее и включает в себя отсутствие механизмов, помогающих справиться со стрессом, приспособиться, ригидность мышления и т. п.

Я думаю, что данный так называемый миф сформулирован неточно: надо было сказать, что не все психически нездоровые люди кончают с собой, но большинство из тех, кто убивает себя, имеют психическое заболевание.

Миф 6. Люди, которые угрожают самоубийством, просто хотят привлечь к себе внимание. Надо принимать всерьёз любые попытки самоубийства. Лучше быть чрезмерно бдительными, чем страдать после трагедии.

Миф 7. Большинство самоубийств происходит во время праздников или в зимние месяцы. На самом деле трагедии происходят круглый год, и их число даже слегка возрастает весной и в начале лета.

Миф 8. Суицидальные тенденции передаются по наследству генетическим путём. Пока что нет научных данных для подтверждения этого мнения, хотя психические заболевания и передаются по наследству. Дополнительным фактором риска является присутствие примера завершённого самоубийства в семье, когда поступок одного члена семьи побуждает других смотреть на прежде немыслимое как на приемлемый вариант поведения. Вспомним семью Эрнеста Хемингуэя: отец писателя Кларенс, сам писатель, его сестра Урсула и брат Лейкастер, его внучка Марго – все умерли, наложив на себя руки. Как отмечает К. Р. Джемисон, у тех, кто совершает самоубийство, в два или три раза больше вероятность присутствия самоубийц в их роду, чем у остального населения. (12)

Миф 9. Разговор о самоубийстве опасен, так как он подстегнёт или подаст мысль о самоубийстве. Исследования показывают, что если говорить об этом должным образом, риск самоубийства уменьшается, а не увеличивается. Никогда не следует шутить по этому поводу, возвеличивать подобный поступок или рассматривать как разумную альтернативу для кого бы то ни было. Разговоры о самоубийстве не являются причиной самоубийства.(13)

Миф 10. Если суицидальный кризис прошёл, то опасность миновала. Около десяти процентов тех, кто пытался покончить с собой, в конце концов приводят свой план в исполнение и чаще всего в течение первых трёх месяцев после кризиса. Есть теория, что, как только психическое состояние начинает улучшаться, у человека появляется энергия совершить задуманное.

Миф 11. Самоубийство безболезненно, если совершено «правильно». Это неправда. Многие суицидальные методы вовсе не «чистый и аккуратный» способ уйти из жизни, а часто приводят не только к смерти, но к страшным травмам, тяжёлой участи несчастного.

Миф 12. Хорошие люди не убивают себя, и самоубийство не происходит в хороших семьях. Этот миф калечит и уродует судьбы оставшихся в живых, а также искажает память о погибших. Конечно же, хорошие, добрые и любящие убивают себя. Акт самоубийства редко основан на желании причинить боль кому бы то ни было. Он чаще основан на желании избавиться от боли.

Мысль о первенствующем значении психологической боли принадлежит американскому учёному, одному из самых серьёзных и почитаемых исследователей суицида, Эдвину Шнейдману. (14) Он считает, что для предотвращения самоубийства надо не столько заниматься изучением структуры мозга, статистики или психических заболеваний, сколько человеческими эмоциями и неудовлетворёнными психологическими потребностями. Чтобы лечить суицидальную личность, надо в первую очередь идентифицировать, найти и уменьшить мучительную боль, попытаться найти пути к удовлетворению базовых психологических потребностей, обозначенных доктором Генри Мюррей. (15)

Потребность в достижениях, которая существует у каждого. На американском правительственном интернет-сайте Suicide Prevention Resource Center утверждается, что увеличение уровня безработицы прямым образом связано с ростом числа самоубийств.

Если говорить о моём брате, то Вадик, вероятно, очень стыдился того, что не достиг определённого экономического статуса, хотя и прикрывал эту боль бравадой и вопросами типа «что означает «стоять на ногах»?» Его психологическое состояние не давало ему возможности «привязать» себя к определённой службе, а он выставлял дело таким образом, что данное положение его устраивало, и радовался пособию по безработице, хотя в душе, я думаю, стыдился, особенно перед родителями. Мама не скрывала, что расстроена его неблагополучием, отец ходил мрачный, и Вадик всё это видел…

Потребность в принадлежности. Семья моего брата оказалась разрушенной: вторичный развод с женой, разлука с сыном. На то, чтобы завести новую семью, ему не хватало, как я понимаю, ни душевных сил, ни экономической независимости, хотя подходящие кандидатуры имелись, и были женщины, которые ему нравились. Его самые близкие друзья оказались в разных странах: России, Канаде, Израиле. Он то думал ехать к одному другу в Россию, утешать его после смерти матери, то к другому другу – в Канаду, но отказывался от этих мыслей, так как не имел ни сил, ни средств.

Потребность в автономии. И эта потребность у моего брата оказалась неудовлетворённой. В сорок лет он снова стал жить с родителями. Он, который рвался к самостоятельности буквально с пелёнок! Снять квартиру или отдельный угол ему не хватало средств, так как четвёртую часть своего грошового заработка от отсылал сыну на Украину. Находясь на пособии по бедности, он подал заявление на получение отдельной городской квартиры, но надо было ждать…

Потребность в самовыражении. Вадик развлекал моих детей, которые искренне были ему рады. Я же заводила с ним занудные разговоры о планах на будущее и давала непрошеные советы. Отца весёлость Вадика порою раздражала. Папа, будучи всю жизнь «добытчиком» для своей семьи, расценивал несерьёзность сына как безответственность, стыдился и страдал, и, думаю, Вадик это чувствовал…

Потребность в ненарушимости психологического пространства. Вадик был очень скрытным человеком в очень открытой семье. Это противоречие с самого детства приводило к конфликтам. Трудно было добиться, чтобы он сообщал, куда идёт, когда вернётся. Мои родители с детства волновались за его безопасность… Он мог часами сидеть в своей комнате: тихий интроверт в среде шумных экстравертов. Мы «лезли» к нему с вопросами и советами, а когда «отстали» – случилось непоправимое…

Потребность в том, чтобы быть любимым. У Вадика не складывались отношения с женщинами, и это его не могло не угнетать. Я уже писала о его неудачной попытке ухаживания и беседах о женитьбе незадолго до гибели. У Вадика, когда он приехал в Америку, был какое-то время роман с одной очень симпатичной молодой женщиной. Наш дядя (дядя Алик) познакомил Вадика с дочерью своего друга. У неё была дочь подросток. Вадику эта женщина явно нравилась, а мои девочки прозвали её «графиня Вишенка» за тёмные глаза и тёмные вьющиеся волосы. Она работала в госпитале, производила впечатление интеллигентного человека, и мы все были бы очень довольны, если бы у Вадика сложились с ней серьёзные и прочные отношения. Но Вадик оставил её через некоторое время: тот факт, что его с ней познакомил дядя, каким-то образом связывал его, обязывал – в общем, мешал. Я думаю, развал собственной семьи тяжёлым камнем давил на совесть брата и не давал ему покоя. Что касается нас, то не думаю, что Вадик придавал особое значение нашим чувствам. Уж слишком он был погружён в себя, как будто не замечал мать, которая старалась во всём ему угодить, не потревожить. Перед тем, как это свершилось, она ему постелила «весёленькое» (цветное, с узорами) новое постельное бельё. Эти знаки любви (через еду, уход, заботу) проходили как будто мимо него, уходили в пустоту… За несколько дней до трагедии, в День благодарения, я его настойчиво приглашала прийти, девочки его ждали, но ему уже было не до нас…

Глава 5. Факторы риска

Исследования показывают, что у девяноста процентов самоубийц существует психическое заболевание. (16), и из этих причин наиболее частая – депрессия. По другим данным, эти цифры даже выше и приближаются к девяноста пяти процентам. (17)

Хотя только небольшой процент людей, страдающих психическими проблемами, пытается себя убить или убивает себя, подавляющее большинство самоубийц – больные люди. В основном эксперты сходятся в том, что из всех людей, убивших себя, у тридцати процентов наблюдается депрессия в чистом виде, тридцать процентов страдают депрессией в сочетании с алкоголизмом и / или наркоманией (что в целом составляет шестьдесят процентов), а остальные сорок процентов кончают с собой под влиянием других факторов. То есть, грубо говоря, две трети людей, покончивших с собой, находились перед этим в состоянии депрессии. Конечно же, далеко не все люди, страдающие депрессией, кончают с собой. Только семь из сотни мужчин и одна из сотни женщин. (18)

Мать одного из молодых людей, покончивших с собой, писала: «Мы ничего не знали о клинической депрессии. Из-за ограниченного рынка работ, связанного с сочинительством (молодой человек получил филологическое образование. – Прим. автора), мы думали, что депрессия сына вызвана тем, что он не мог найти работу по специальности. Как страшно мы недооценивали умственную пытку, которую он претерпевал. Как глубоко я сожалею о своём невежестве и бездействии, чтобы ему помочь. Я больше не смотрю на смерть как на рациональный выбор, но как на ужасный результат неослабевающей клинической депрессии, которая блокировала его мышление и в конечном счёте привела к смерти». (19)

Когда врач, приехавший освидетельствовать смерть моего брата, спросил меня, почему он покончил с собой, у меня вылетело: «Депрессия». Знала ли я о депрессии? Знала. Понимала ли я, что мой брат хронически страдает депрессией? Нет, я знала очень мало об этом, я не думала, что могу, имею право кого-либо диагностировать. Я понимала, что ему нужна помощь профессионального психолога или психиатра, но когда я заводила об этом разговор, то брат мне отвечал: «Иди сама к психологу», или: «Зачем ты мне советуешь? Я же не советую тебе, как жить». Мы никогда не говорили с братом о самоубийстве и не расспрашивали его, что он пытался сделать в Израиле. Нам просто не приходило в голову, что он может совершить подобное, приехав в нам, живя рядом с нами.

Так что же такое «депрессия»?

Вот что написано в брошюре, опубликованной National Institute of Mental Health США: «Заболевание депрессией – это болезнь, которая вовлекает тело, настроение и мысли. Она влияет на то, как человек ест и спит, на его самооценку и взгляд на мир. Депрессивное заболевание – это не то же самое, что преходящее плохое настроение. Это не признак персональной слабости или состояние, от которого можно избавиться по собственной воле. Люди, заболевшие депрессией, не могут просто «постараться изо всех сил» и почувствовать себя лучше. Без лечения симптомы могут длиться неделями, месяцами или годами». (20)

National Mental Health Organization США определяет депрессию как медицинское состояние, которое вызывает продолжительные периоды печали наряду с чувством безнадёжности и иногда глубокой эмоциональной боли. Болезнь может затронуть людей любого возраста безотносительно к полу, расе или материальному положению. Заболевание может быть вызвано целым комплексом причин: от химического дисбаланса в мозгу, генетической предрасположенности и злоупотребления алкоголем и наркотиками до телесных заболеваний и травматичных жизненных событий. Более девятнадцати миллионов американцев (9.5 % населения) страдают депрессией, причём многие из них не диагностированы и не лечат своё заболевание.

Термин «депрессия» предложен был Адольфом Мейером, психиатром, работавшим в американском университете Джона Хопкинса, и, как полагал писатель Уильям Стайрон, термин этот очень неадекватен, поскольку депрессия скорее напоминает шторм, бурю, разыгрывающуюся в сознании человека. Никто не в состоянии с точностью определить причины этой бури, поскольку она может быть сложным взаимодействием различных факторов, таких, как биохимия мозга, генетика, внешние и внутренние факторы, поэтому бессмысленно всё сводить к какой-либо одной причине, как и в том случае, когда мы говорим о самоубийстве. (21)

В настоящее время приблизительно шесть миллионов мужчин США больны депрессией. Обычно мужчины или обращаются к алкоголю и наркотикам, или уходят в работу, или раздражаются, сердятся, дерутся, пускаются во все тяжкие, то есть в рискованное поведение с трагическим концом. (22) Мужчины гораздо реже, чем женщины, обращаются за помощью к близким, друзьям или психологам. Сказываются навязанные обществом стереотипы мужского поведения. Я думаю, что у моего брата тоже были свои стереотипы поведения типичного мужчины и он просто органически не мог пожаловаться и попросить о помощи своих родных или посторонних людей. Как тут не воскликнуть ещё раз «если бы»?!

По статистике, женщины испытывают депрессию в два раза чаще, чем мужчины. В настоящее время двенадцать миллионов американок больны депрессией. (23) Особенно угрожающую форму депрессия принимает у стариков мужчин, резко возрастая после семидесяти и достигая пика после восьмидесяти пяти лет. В последнее время более серьёзное внимание стали уделять депрессии у детей. Раньше это заболевание часто проглядывали, относя к трудностям переходного возраста.

Те, кто заболел депрессией хоть однажды, имеют шанс заболеть ею повторно. «От 10 % до 25 % женщин и от 5 % до 12 % мужчин рискуют заболеть депрессией в течение жизни. По крайней мере у 60 % людей, переживших тяжёлое заболевание депрессией, можно ожидать рецидив. Те, кто имел два эпизода, имеют 70 % вероятности заболеть в третий раз, а те, кто имел три эпизода, – 90 % вероятности заболеть в четвёртый раз». (24)

Каковы симптомы депрессии?

· Изменения в настроении: частые настроения постоянной печали, беспокойства или ощущение «пустоты», чувство безнадёжности, пессимизм, беспокойство, раздражительность, даже плаксивость.

· Изменения в самовосприятии: чувство вины, собственной ничтожности, неадекватности, беспомощности.

· Отсутствие или резкое снижение чувства удовольствия: потеря интереса или наслаждения от хобби и занятий, которые ранее доставляли наслаждение, включая секс.

· Изменения в уровне физической активности: пониженная энергия, замедленная реакция, усталость, чувство заторможенности или, наоборот, неуёмное перевозбуждение и беспокойство.

· Трудности с концентрацией, памятью, принятием решений.

· Перемены в режиме сна: бессонница, беспорядочные часы сна или чрезмерно долгий сон.

· Перемены в режиме питания: значительная потеря в весе без соблюдения особой диеты или переедание и прибавка в весе.

· Ощущение отсутствия перспективы: мысли о безнадёжности, смерти или самоубийстве, попытки самоубийства.

Перечисленные признаки могут сопровождаться физическими симптомами, которые не поддаются лечению: например, головные боли, проблемы с пищеварением или хроническая боль.

Американская Психиатрическая Ассоциация считает, что для диагноза депрессии по крайней мере пять из вышеперечисленных признаков должны присутствовать в течение двухнедельного периода и быть чем-то новым по сравнению с предыдущим состоянием.

Брат мой уже давно ходил «как в воду опущенный», хотя временами напускал на себя беззаботный вид. Он был не из болтливых, и трудно было проникнуть в его настроение. Мой муж давно мне говорил, что шурин ходит, словно у него какая-то тайна: так ходят люди, скрывающие или большой долг, или пагубные пристрастия. Но о самой роковой тайне моего брата никому не было дано догадаться…

Теперь, восстанавливая драгоценные крупицы его жизни, вспоминаем, как он жаловался маме на то, что он уже старый (в сорок лет, когда он только что приехал из Израиля), что он «старый, больной человек» (его дежурная шутка, а теперь я думаю – признание). Он говорил, что сам во всём виноват, но не уточнял, в чём именно.

Он просыпался ещё затемно и мог отправиться на прогулку или спал до двенадцати часов дня, он набрал вес, бездумно жуя конфеты, семечки – всё, что попадало под руку, пока мама не стала его ограничивать. Мы не знали, о чём он сосредоточенно думает, пощипывая свои губы и уставившись в одну точку. Были ли это мысли о самоубийстве? Авантюрные планы? То, что он уже пытался совершить самоубийство, служило почти гарантией новых попыток, но мы об этом не знали. Мы «засчитывали» только одну попытку: ту, когда он резал себе вены в Израиле, но его спускание с пятого или третьего этажа на верёвке? Его драки? Его пьянство? Всё это было симптомами суицидального поведения, хотя этот термин закрепился у меня в голове намного позже. Когда моего брата не стало.

Он страшно засуетился, когда понял, что срок пособия по безработице истекает и ему надо срочно что-то предпринять. Да, у него усилилась раздражительность. Его раздражало многое в моей семье, его раздражала материнская забота, мои советы. Его волнение и взбудораженность, которые мы ощущали, не зная, что это признаки грозящей беды, мы сполна прочувствовали до его кончины…

Ему было трудно принять какое-либо решение, что свойственно многим людям и не является признаком какого-либо заболевания; иногда он не мог принять решения по сущим пустякам и колебался. Так, он советовался со мной из Израиля, что сказать соседу по поводу ремонта собственной машины, как будто я издалека могла лучше понять ситуацию, чем он. Что касается трудностей с концентрацией внимания, то незадолго до гибели, когда я ему советовала заполнить анкету для какого-то учреждения, чтобы они помогли ему с поиском работы, он оборвал телефонный разговор, сказав, что он в таком состоянии, что не может даже анкету заполнить. Я встревожилась и решила «отстать» от него, чем и поделилась с мамой. Мы не хотели ему надоедать…

Особый риск в отношении самоубийств представляют больные депрессией, которые:

· Ощущают безнадёжность.

· Подвержены вспышкам гнева, ищут отмщения.

· Ведут себя безрассудным образом и рискованно.

· Чувствуют, что они попали в западню, что у них нет выхода.

· Увеличивают употребление алкоголя или наркотиков.

· Находятся в изоляции от друзей, семьи, общества.

· Ощущают волнение, взбудораженность, неспособность спать или, наоборот, всё время спят.

· Испытывают резкие перемены настроения.

· Выражают мысли о бессмысленности жизни и отсутствии цели.

Но вернёмся к разговору о депрессии. Как уже было сказано, это не просто плохое настроение, но болезнь. Нервные клетки производят нейропередатчики (нейромедиаторы) мозга, но при стрессе или перерасходе энергии уровень потребления нейропередатчиков уменьшается. По данным современной науки, существует прямая связь между уровнем содержания в мозгу химических веществ-нейромедиаторов, или нейропередатчиков. Многочисленными исследованиями доказана связь уровня содержания серотонина в мозгу с депрессией: недостаток серотонина ведёт к депрессии, а увеличение содержания его с помощью лекарств позволяет лечить это заболевания, хотя, как и всё в медицине, не является панацеей и гарантией успешного лечения. Уменьшенное содержание серотонина было найдено в мозговых тканях самоубийц и в спинном мозге тех, кто пытался покончить с собой. Новое исследование международной группы учёных лаборатории молекулярной и клеточной неврологии при Университете Рокфеллера показывает связь определённого гена p11 с уровнем передачи серотонина в крови. Учёные полагают, что этот ген может играть ключевую роль в подверженности депрессии. (25) Это исследование было поддержано Народной службой здравоохрания США и Исследовательским советом Швеции.

Происходит химический дисбаланс в мозгу, и без медикаментов (антидепрессантов) тут не обойтись. Расхожие и невежественные представления чуть ли не уравнивают антидепрессанты и наркотики. Люди опасаются того, что у них может сформироваться зависимость от лекарств и что эти лекарства заставят их измениться и превратиться в кого-то другого. Это совершенно неверно. Лекарства не являются панацеей, но они необходимы в сочетании с психотерапией, физическими упражнениями, витаминами и рыбьим жиром, прогулками днём при солнечном свете, то есть с целым комплексом мер. Однако коварство депрессии заключается в том, что нельзя быть успокоенными насчёт полного выздоровления больного. Напрасно рассчитывать, что залеченная депрессия никогда не вернётся (об этом уже писалось выше).

Депрессия – это психосоматическое заболевание, и, как все медицинские состояния, депрессия затрагивает всего человека в совокупности с эмоциональным, душевным, духовным и физическим содержанием. Иногда депрессию путают со скорбью и болью утраты. Человек может горевать месяцами о потере близкого человека, но это ещё не означает, что он находится в депрессии. И наоборот, с внешней стороны может всё быть благополучно, а человек заболевает депрессией… Она не происходит по вине самого человека и не является следствием его собственного выбора. Некоторые думают, что депрессия – это способ привлечь к себе внимание или проявление эгоизма. Жестокое заблуждение! Религиозность здесь тоже ни при чём: болеют депрессией и священники, и прихожане, и, возможно, святые. Есть даже мнение, что Апостол Павел болел депрессией, и по ряду признаков приступы депрессии были свойственны Матери Терезе. Депрессия поражает не только людей в развитых индустриальных странах. Просто в этих странах повышенное внимание к психическому здоровью человека, лучшее медицинское обслуживание и более точные статистические данные. Депрессия затрагивает всех, от мала до велика. Заболевшие депрессией люди могут ходить на работу и внешне не отличаться от здоровых, но это не означает, что с ними всё в порядке. Это болезнь, и заболевшие нуждаются в помощи точно так же, как все больные. «Когда человек чем-либо заболевает, он заболевает весь целиком. Депрессия, как астма и диабет, не нуждается в «причине», чтоб случиться, – она просто приходит. Депрессия – это болезнь». (26)

Хотя улучшение бывает заметно часто в первые недели, для полного эффекта необходимо принимать антидепрессанты от трёх-четырёх и до девяти недель. Опасно бросать эти лекарства: всё надо делать по предписанию психиатра. Некоторым людям необходимо принимать эти лекарства долгое время, если не постоянно. Люди иногда отказываются от лекарств из-за стыда, страха и побочных эффектов (поноса, например). У некоторых пациентов, находящихся в очень тяжёлой фазе заболевания, антидепрессанты повышают риск самоубийства. Это происходит, думают учёные, возможно потому, что у тяжело больных нет сил на то, чтобы что-то предпринять, а лекарства возвращают им энергию и позволяют довести свой план до конца.

Смертельно опасно принимать алкоголь в сочетании с антидепрессантами. Если депрессия – не единственное психическое отклонение у заболевшего (например, присутствует и шизофрения), то могут и должны быть предписаны и другие медикаменты. Бывают случаи, когда антидепрессанты не срабатывают, и тогда на помощь приходит электрошоковая терапия, которая печально известна по фильму «Пролетая над гнездом кукушки». Фильм этот наделал в своё время много шума, и под давлением общественного мнения в Америке электрошоковая, или электроконвульсивная, терапия утратила популярность как метод. Тем не менее исследователи продолжали работать над её совершенствованием, и сейчас этот метод стал более точен и эффективен, побочные явления сводятся к минимуму. Известно, что электрошоковая терапия повышает уровень нейропередатчиков мозга и стимулирует рост нервных клеток на участках, затронутых депрессией. Эта терапия существует как крайний метод, и её применяют почти в безвыходных случаях. Так, например, одна тяжело больная женщина билась головой о стены и только электроконвульсивная терапия помогла вывести её из этого состояния. Электроконвульсивная терапия также эффективна в лечении суицидальных больных. Пациентов усыпляют с помощью снотворного, вводят препарат, парализующий мускулы при конвульсии. Подаётся на одну секунду электрический разряд через электроды, прикреплённые к черепу. Всё это время пациент спит, а за его жизненными функциями врачи наблюдают через препараты. Для улучшения безопасности пациенту подаётся кислород. Тридцать секунд продолжаются невидимые никому конвульсии. Затем пациент просыпается, чувствуя себя, как под влиянием снотворного. Около пяти процентов пациентов могут испытать серьёзную потерю памяти. В основном же наблюдается потеря памяти на короткий промежуток времени и ухудшенная память в течение последующего месяца.

Депрессия может случиться один раз в жизни, она может повторяться время от времени или может стать хроническим заболеванием. Она может проявляться в мягкой, умеренной или суровой форме. Наиболее серьёзная форма депрессии – это когда способности человека к обычной рутинной жизнедеятельности очень сильно уменьшены: он не может заставить себя вылезти из постели, постоянно плачет и не способен концентрироваться в беседе.

Депрессия может быть вызвана целым рядом причин. Внешние причины (потеря близкого человека, предательство, потеря работы, финансовые проблемы) важны так же, как и физические, внутренние (хирургическая операция, физическая травма, сердечный приступ, болезнь Альцхаймера, рождение ребёнка, инсульт и др.). Некоторые люди генетически предрасположены к депрессии. «Неизвестно, что чему предшествует: депрессия или химические изменения в мозгу. Одни думают, что определённые люди имеют генетическую предрасположенность к химическому дисбалансу, но он приходит в действие только под влиянием определённых факторов в окружении. Другие считают, что депрессия первична, что она изменяет химический состав мозга и что генетическая предрасположенность ни при чём. Известно, что такого рода химические изменения происходят у людей, пострадавших от стресса или травмы». (27) Вопрос остаётся спорным, и я не берусь судить, кто прав в этом споре. Коварство депрессии заключается в том, что она может «скрутить» человека без явных внешних или внутренних причин. В приложении к своей работе я привожу перевод известного стихотворения американского поэта Э. А. Робинзона «Ричард Кори». Самоубийство героя, внешне благополучного в глазах остальных, остаётся полной загадкой для них и для читателей, недоумевающих, почему процветающий герой, предмет для подражания и восторга, вдруг решился на страшный шаг.