Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ронья, дочь разбойника

ModernLib.Net / Детские / Линдгрен Астрид / Ронья, дочь разбойника - Чтение (стр. 3)
Автор: Линдгрен Астрид
Жанр: Детские

 

 


      Бирк засмеялся.
      — Ты — тверже камня, дочь разбойника! Но ты лучше меня знаешь дорогу в замок Маттиса. Можно, я буду держаться за твой кафтан, пока мы не выйдем из леса?
      — Держись, мне-то что! — ответила Ронья. Но все же отвязала свой кожаный ремень, который уже однажды спас ему жизнь, и протянула ему один конец.
      — Вот! Но советую тебе держаться на расстоянии длины веревки от меня!
      — Как хочешь, злюка, — сказал Бирк.
      И они пустились в путь. Туман окутывал их плотной пеленой, и они молча двигались вперед — на расстоянии веревки друг от друга, так, как велела Ронья.
      Теперь нельзя было отступать в сторону от тропки. Малейший неосторожный шаг — и они заблудятся в тумане. Но она не боялась. Руками и ногами нащупывала она дорогу — камни, деревья и кусты были вехами на ее пути. Шли они медленно, Ронья надеялась все же вернуться домой до того, как Лувис начнет петь Волчью песнь. И не надо бояться.
      Хотя более удивительного странствия на ее долю никогда не выпадало. Казалось, будто жизнь в лесу смолкла и вымерла, и от этого ей становилось не по себе. Неужели это ее лес, который она знала и любила? Почему же теперь он так тих и страшен? А что скрывалось там, в этих туманах? Что-то незнакомое и опасное, она сама не знала — что. И это пугало ее.
      «Скоро я буду дома, — думала она, утешая себя, — скоро я буду лежать в постели и слушать, как Лувис поет Волчью песнь».
      Но это не помогло. Страх в ее душе все рос и рос; никогда в жизни ей не было так страшно. Она окликнула Бирка, но голос ее прозвучал так жалобно! Он был так глух, что это еще больше напугало ее. «Я, кажется, сойду с ума, — подумала она, — и тогда мне — конец!»
      И тут из самой глубины тумана донеслись сладостные, щемящие звуки. Послышалась песня, и то была самая удивительная песня во всем мире. Никогда она не слышала ничего подобного. О, как прекрасна была эта песня, какой прелестью наполнила она весь ее лес! Она прогнала страх и утешила ее. Ронья молча стояла, слушая эту песню и позволяя себя утешить. Как это было прекрасно! И как манила и притягивала к себе эта песня! Да, она чувствовала, что те, кто пели, хотели бы, чтоб она сошла с тропинки и последовала бы за этими прекрасными звуками в самую гущу тумана.
      Песня звучала все громче и сильнее. Она заставляла дрожать ее сердце. Ронья тут же и думать забыла про Волчью песнь, ожидавшую ее дома. Забыв все на свете, она хотела лишь свернуть с тропинки и отправиться к тем, кто звал ее из тумана.
      — Иду, иду! — воскликнула она и сделала несколько шагов в сторону. Но тут кожаный ремень так крепко натянулся, что она упала навзничь.
      — Куда это ты собралась? — закричал Бирк. — Если позволишь заманить себя подземным жителям, ты пропала! Сама знаешь!
      Подземные жители! Да, она слышала о них. Она знала, что они обычно поднимаются из темных земных недр наверх, в лес, только во время тумана. Никогда не доводилось ей встречать кого-либо из этого народца, но все-таки сейчас ей хотелось следовать за ними, куда бы они ни позвали. Ей хотелось быть рядом с ними и слушать их песни, даже если бы пришлось провести под землей все отпущенные ей на свете годы.
      — Иду, иду! — снова воскликнула она и снова попыталась сойти с тропинки.
      Но Бирк был тут, он бьет начеку, он крепко держал ее.
      — Пусти меня! — кричала она, дико размахивая руками.
      Но он крепко обхватил ее.
      — Ты попадешь в беду! — сказал он.
      Но она не слышала его. Звуки песни заглушали голос Бирка. Они были теперь такими сильными и громкими и наполняли весь лес, вызывая в ее душе томление и тоску, которым невозможно было не поддаться.
      — Иду, иду! — в третий раз крикнула она и стала драться с Бирком, чтобы избавиться от него. Она дергала и рвала ремень, плакала и кричала, потом больно укусила Бирка в щеку. Но он крепко держал ее.
      Он продолжал держать ее долго-долго. И вдруг туман поднялся ввысь так же быстро, как и появился. В тот же миг песня стихла. Ронья оглянулась. Казалось, будто она только-только пробудилась ото сна. Она увидела тропку, которая вела домой, и красное солнце, садившееся за поросшими лесом крутыми утесами. И еще Бирка. Он стоял совсем рядом с ней.
      — На расстоянии длины веревки, — напомнила она ему.
      Затем, увидев его окровавленную щеку, она спросила:
      — Тебя укусила лисица?
      Бирк не ответил. Свернув кожаный ремень, он протянул его ей.
      — Спасибо тебе! Теперь я справлюсь сам, я один доберусь в крепость Борки!
      Ронья смотрела на него из-под падавших на лоб прядей волос. Ей вдруг стало трудно плохо думать о нем. И она не знала почему.
      — Убирайся прочь! — ласково сказала она.
      И помчалась домой.

5

      В тот вечер Ронья, сидя вместе с отцом у очага, вдруг вспомнила, о чем хотела у него узнать.
      — Что это ты брал без спросу? Ну, то, что имел в виду Борка.
      — Гм, — хмыкнул Маттис. — До чего же я боялся, что ты не найдешь в тумане дорогу, моя Ронья!
      — Но ведь я нашла ее, — сказала Ронья. — Послушай-ка, что ты брал без спросу?
      — Смотри, — уклонился от ответа Маттис и усердно стал мешать угли. — Разве ты не видишь? Вот уголек — ну прямо вылитый человечек! Он похож на Борку! Тви вале! Фу, черт!
      Но Ронья никакого уголька, похожего на Борку, так и не увидела. Да и вообще не о том думала.
      — Что ты взял без спросу? — повторяла она упрямо.
      Когда Маттис не ответил и на этот ее вопрос, вмешался Пер Лысуха.
      — Да многое! Хо-хо! Да многое! Я бы мог посчитать.
      — Заткнись! — злобно произнес Маттис. — С этим я и сам справлюсь.
      Все разбойники, кроме Пера Лысухи, уже разошлись по своим спальным боковушам, а Лувис вышла, чтобы присмотреть на ночь за курами, козами и овцами. И одному лишь Перу Лысухе довелось услышать, как Маттис объяснял Ронье, что за люди, собственно говоря, разбойники. Ну, те, кто берет разные вещи без спросу и без всякого разрешения.
      Вообще-то, Маттис нисколько этого не стеснялся, наоборот! Он гордился и хвастался тем, что был самым могущественным предводителем разбойников во всех горах и лесах. Но теперь ему пришлось немного попотеть, рассказывая все это Ронье. Ясное дело, ему хотелось, чтобы она постепенно все узнала, ведь это было необходимо. Но он хотел подождать с этим еще некоторое время.
      — Ты ведь, доченька, еще маленькое, невинное дитя, потому-то я тебе прежде об этом много не рассказывал.
      — Ни слова ты не говорил, — заверил его Пер Лысуха. — Да и нам тоже ничего говорить не велел!
      — А ты, старик, может, пойдешь да ляжешь спать? — поинтересовался Маттис.
      Но Пер Лысуха ответил, что вовсе не собирается этого делать. Ему хотелось послушать, о чем Маттис говорит с Роньей.
      И она поняла. Теперь наконец-то до нее дошло, откуда в замке все бралось. Все, что разбойники привозили по вечерам на спинах лошадей, когда возвращались верхом домой. Она поняла, откуда брались эти вещи в мешках и узлах, все драгоценности в ларях и шкатулках. Такое на лесных деревьях не растет! Отец ее безо всякого зазрения совести отбирал все это у других людей.
      — А разве они не злятся и не бесятся, когда у них отнимают их вещи? — спросила Ронья.
      Пер Лысуха хихикнул.
      — Да они просто шипят от злости, — уверил он ее. — Ох-хо-хо, если бы ты только слышала!..
      — Хорошо бы тебе, старик, наконец-то отправиться спать, — посоветовал. Перу Лысухе Маттис.
      Но Пер Лысуха по-прежнему не хотел и слышать об этом.
      — Иные из них даже плачут, — продолжал он свой рассказ, но тут Маттис зарычал:
      — Замолчи, а не то я вышвырну тебя вон!
      Потом он потрепал Ронью по щеке:
      — Ты должна это понять, Ронья! Такова жизнь! Так поступали всегда. И не о чем тут спорить.
      — Ясное дело, не о чем, — снова вмешался Пер Лысуха. — Но люди, понятно, никогда к этому не привыкнут. Они только воют, и плачут, и клянут разбойников, так что любо-дорого смотреть и слушать!
      Маттис злобно поглядел на него, а потом снова повернулся к Ронье:
      — Мой отец был предводителем разбойников, так же как мой дед и прадед, ты это знаешь. Да и я — не выродок, и я не опозорил честь нашего рода. Я тоже предводитель разбойников, самый могущественный во всех горах и лесах. И ты тоже, моя Ронья, станешь предводительницей разбойников.
      — Я? — воскликнула Ронья. — Ни за что! Никогда в жизни, раз те, кого грабят, злятся и плачут!
      Маттис схватился за голову. Вот еще несчастье! Он хотел, чтобы Ронья восхищалась им и любила его ничуть не меньше, чем он любил и восхищался ею. А теперь вот, нате вам, она кричит: «Ни за что!» И не хочет стать предводительницей разбойников, как ее отец и хёвдинг. Маттис почувствовал себя несчастным. Надо как-то заставить ее понять: то, чем он занимается, хорошо и справедливо.
      — Видишь ли, моя Ронья, я ведь отбираю только у богатых, — уверял он ее.
      А потом, немного подумав, сказал:
      — А отдаю все награбленное беднякам, вот что я делаю!
      Тут Пер Лысуха захихикал:
      — Ну да, да, так оно и есть! Чистая правда! Помнишь, ты отдал целый мешок муки бедной вдове, у которой восемь человек детей?
      — Вот-вот, — обрадовался Маттис, — так оно и было.
      Он удовлетворенно погладил свою черную бороду. Наконец-то он был страшно доволен самим собой, да и Пером Лысухой тоже.
      Пер Лысуха снова хихикнул:
      — Хорошая у тебя память, Маттис! Ну-ка, с тех пор прошло, пожалуй, лет десять, не меньше. Уж конечно ты отдаешь награбленное беднякам. Частенько ты это делаешь. Не реже чем один раз в десять лет!
      Тут Маттис взревел:
      — Если ты сейчас же не ляжешь спать, то кое-кто поможет тебе грохнуться на пол.
      Но этого не понадобилось. Потому что в зал вошла Лувис. Пер Лысуха тут же исчез безо всякой посторонней помощи. Ронья легла спать, а огонь постепенно угас в очаге, пока Лувис пела свою Волчью песнь. Ронья лежала и слушала, как поет Лувис, и ей было совершенно все равно, предводитель ли разбойников ее отец или нет. Он был ее собственным Маттисом, чем бы он ни занимался, и она любила его.
      В ту ночь она спала неспокойно, ей снились подземные жители и их призывные песни. Но, проснувшись, она все забыла.
      Зато она вспомнила Бирка. Все эти дни она иногда думала о нем: как он там, в крепости Борки? И сколько еще времени пройдет, прежде чем Маттис в конце концов выгонит его отца и весь этот разбойничий сброд из замка?
      Каждый день Маттис строил новые потрясающие планы изгнания Борки из Маттисборгена, но ни один из них не годился.
      — Не годится, — говорил Пер Лысуха в ответ на все, что придумывал Маттис. — Тебе надо быть хитрым, как старая лисица, потому что силой тут не возьмешь.
      Не в духе Маттиса было хитрить, как старая лисица, но он старался, как мог. И пока это дело тянулось, грабежи случались не очень часто. Разбойникам Борки тоже, верно, надо было кое о чем подумать. И люди, которым приходилось пробираться в эти дни разбойничьей тропой, недоумевали: куда подевались все разбойники? Они не понимали, почему в лесу стало так спокойно. Куда попрятались все эти разбойники с большой дороги? Кнехты фогда, которые так неотступно охотились за Боркой, нашли грот, где раньше было его разбойничье логово, но там теперь было пусто и тихо. Борки не было видно нигде, и кнехты с радостью покинули наконец-то лес Борки, мрачный, холодный и дождливый в эту осеннюю пору. Они знали, что там, далеко в Маттисборгене, тоже живут разбойники, но, видно, неохотно вспоминали об этом.
      Худшего места в округе не было, и разбойничьего хёвдинга, который там свирепствовал, поймать было труднее, чем орла на вершине скалы. Лучше было оставить его в покое.
      Б ольшую часть своего времени Маттис тратил на то, чтобы попытаться выведать, чем занимаются разбойники Борки в Северном замке и как лучше всего до них добраться. Поэтому каждый день он выезжал на разведку. С несколькими своими людьми он объезжал лес с северной стороны, но захватчики Северного замка не показывались. В лесу было тихо и мертво, словно никаких разбойников Борки и в помине не было. Они, как удалось узнать, изготовили себе великолепную веревочную лестницу, так что могли без труда спускаться со скалы, на которой стоял замок, и снова подниматься наверх. Один-единственный раз видел Маттис, как они спускаются вниз. Тут он, потеряв голову, ринулся как сумасшедший вперед, чтобы взобраться наверх. Его разбойники последовали за ним, горя желанием сразиться с врагом. Но тут из бойниц крепости Борки посыпался дождь стрел, и одна вонзилась Коротышке Клиппу в бедро, так что ему два дня пришлось пролежать в постели. Насколько можно было понять, веревочная лестница спускалась вниз под строжайшей охраной.
      Осенняя мгла тяжелым покровом нависала над Маттисборгеном, и разбойникам было не по себе оттого, что они так долго сидят без дела. Они стали беспокойными и препирались между собой злее обычного, так что Лувис под конец пришлось их резко осадить:
      — Скоро у меня уши лопнут от всех ваших ссор и перебранок. Чтоб вам пусто было! Убирайтесь прочь, если не можете жить в мире!
      Тут они замолчали, и Лувис заставила их заниматься полезной работой: убирать и чистить курятник, овчарню и козий загон, чего они терпеть не могли. Но никому не удалось увильнуть от дела, кроме Пера Лысухи да тех, кто в это время стоял в дозоре у Волчьего ущелья и наверху, у Адского провала.
      Маттис также делал все, что мог, желая избавить своих разбойников от безделья. Он взял их с собой охотиться на лосей. С копьями и самострелами отправились они в осенний лес. И когда притащились домой с четырьмя огромными лосями, которых сразили наповал, Пер Лысуха, довольный, ухмыльнулся:
      — А то все куриный суп, да баранья похлебка, да каша. Нет, так долго продолжаться не может, — сказал он. — Теперь есть что пожевать, а самые мягкие кусочки достанутся беззубому, это уж всякому ясно!
      И Лувис жарила, коптила и солила лосятину; если добавлять ее к куриному жаркому да баранине, хватит на всю зиму.
      Ронья, как всегда, проводила время в лесу. Теперь там было совсем тихо, но ей нравился осенний лес. Под ее босыми ногами расстилался влажный, зеленый и мягкий мох, в лесу так славно пахло осенью, а ветки деревьев блестели от влаги. Погода была дождливая. Ей нравилось также сидеть съежившись под густой елью и слушать, как снаружи тихо капает дождь. Иногда он поливал так, что шумел весь лес. И это тоже было ей по душе. Животные редко показывались теперь в лесу. Ее лис с лисицей и лисятами сидели в норе. Но иногда в сумерках она видела, как на полянку осторожно выходили лоси. А иногда между деревьями паслись дикие лошади. Ей очень хотелось поймать дикую лошадку, и много раз она пыталась это сделать, но ей не удавалось. Они были такие пугливые, и наверняка приручить их будет трудно. Хотя, пожалуй, настала уже пора обзавестись лошадью. Она сказала об этом Маттису.
      — Да, если у тебя хватит сил самой поймать ее, — ответил он.
      «Когда-нибудь я это сделаю, — подумала она. — Я поймаю маленького, хорошенького жеребенка, возьму его в замок Маттиса и приручу его так, как Маттис приручал всех своих лошадей».
      Вообще-то осенний лес был на удивление пуст. Исчезли все его обитатели. Они заползли, наверно, в свои норы и логова. Порой, очень редко, прилетали с далеких гор и парили в воздухе дикие виттры, но теперь-то и они угомонились и охотнее всего оставались наверху, в своих горных гротах. Попрятались и серые карлики. Только однажды Ронья увидала, как они выглядывали из-под камня. Но серых карликов она больше не боялась.
      — Убирайтесь прочь! — кричала она, и карлики, тихонько и хрипло шипя, исчезали.
      Бирк никогда не показывался в ее лесу. И этому она только радовалась. Но в самом ли деле она этому радовалась? Она не знала.
      И вот наступила зима. Падал снег, грянули холода, и иней превратил лес Роньи в ледяной лес, самый-самый прекрасный на свете. Она каталась на лыжах, а когда возвращалась в сумерках домой, в волосах у нее был иней, а пальцы рук и ног деревенели от холода, несмотря на то что на ней были меховые рукавицы и меховые сапожки. Но никакой холод и снег не могли удержать ее вдали от леса. На следующий день она уже снова была там. Маттис пугался иногда, видя, как Ронья шумно проносится вниз по холмам к Волчьему ущелью, и говорил Лувис:
      — Только бы все было хорошо! Только бы ничего страшного с ней не случилось! Потому что этого мне не пережить!
      — Чего ты беспокоишься? — успокаивала его Лувис. — Этот ребенок может защитить себя получше любого разбойника. Сколько раз тебе это повторять!
      Конечно, Ронья могла защитить себя. Но однажды случилось такое, о чем Маттису лучше было бы не знать.
      В ту ночь выпала целая гора снега и уничтожила все следы Роньи там, где она проходила на лыжах. Ей пришлось прокладывать новую лыжню, а работа эта была нелегкая. Мороз уже покрыл снег тонким слоем наледи, но он не был еще достаточно крепок. Ронья все время проваливалась в снег и под конец так устала, что ей захотелось поскорее вернуться домой.
      Она поднялась наверх по крутому откосу и собиралась снова скатиться вниз почти по отвесному склону, но только с другой стороны. В руках у нее была лыжная палка, которой она могла бы притормозить, и она бесстрашно помчалась вперед, поднимая облака снежной пыли. На пути ей встретилась снежная горка, и она перелетела через нее. Но потеряла на лету одну лыжу и, приземлившись, угодила ногой прямо в покрытую снегом глубокую яму. Она увидела, как ее лыжа скользит вниз по откосу и исчезает, а сама она крепко застряла в яме по самое колено. Сначала это рассмешило ее, но она тут же смолкла, увидев, какая с ней стряслась беда. Увидев, что ей не высвободиться, сколько бы она ни дергалась и ни надрывалась. Снизу из ямы слышалось какое-то бормотание. Сначала она не поняла, в чем дело. Но вдруг увидала неподалеку целую стаю ниссе-толстогузок, кувыркавшихся в снегу. Их было легко узнать по толстым попкам, маленьким сморщенным личикам и лохматым волосам. Вообще-то ниссе-толстогузки чаще бывают добрыми и мирными и не причиняют ни малейшего зла. Но те, что стояли тут, неотрывно глядя на нее своими наивными глазками, были явно чем-то недовольны. Они бурчали и вздыхали, а один из них мрачно сказал:
      — Поцему она так?..
      И тотчас же другие стали повторять:
      — Поцему она так? Она сломает нам клысу, поцему она, поцему так?..
      Ронья поняла, что она въехала ногой в крышу их землянки. Ведь ниссе-толстогузки рыли для себя землянки, если им не удавалось найти для жилья хорошее дуплистое дерево.
      — Я не виновата, — сказала она. — Помогите мне высвободить ногу!
      Но ниссе-толстогузки только смотрели на нее и вздыхали так же мрачно, как и раньше.
      — Она клепко застляла в насей клысе. Поцему она так?..
      Ронья потеряла терпение.
      — Помогите мне, чтоб я могла выбраться отсюда!
      Но они словно бы не слышали или не понимали. Они только наивно смотрели на Ронью, а потом быстро исчезли в своей землянке. Оттуда послышалось их недовольное бормотание. Но внезапно ниссе-толстогузки начали так кричать и горланить, словно что-то их обрадовало.
      — Пойдет! — кричали они. — Смотлите, колыбелька! Пусть кацает колыбель! Пойдет!
      И Ронья почувствовала, как ей что-то повесили на ногу, что-то тяжелое.
      — Маленький ниссе, как холосо ему висеть на ее ноге! — кричали ниссе-толстогузки. — Смотлите, он в колыбельке! Лаз уж все лавно нам нузно телпеть эту гнусную ногу на насей клысе.
      Но Ронья вовсе не желала лежать на холоде, в снегу и держать на ноге колыбель ради прихоти каких-то там глупых ниссе-толстогузок. Она снова попыталась высвободиться, она рвалась и надрывалась изо всех сил. И тогда-то ниссе-толстогузки еще больше возликовали:
      — Смотлите! Маленький ниссе, тепель его кацают в колыбельке как надо!
      С детства она слышала, что в лесу Маттиса ничего нельзя бояться. И она попыталась приучить себя ничего не бояться. Но иногда не получалось. Как раз сейчас это у нее и не получилось. Подумать только, ведь если она не сможет вырваться, ей придется лежать здесь всю ночь и замерзнуть насмерть. Она видела темные снежные тучи над лесом. Должно быть, выпадет еще больше снега, целая гора снега! Может, ей придется лежать под снежным покровом, мертвой и окоченевшей, и держать крошечного ниссе-толстогузку на своей ноге до самой весны! И тогда, верно, первым явится Маттис и найдет свою несчастную дочь, которая замерзла насмерть в зимнем лесу.
      — Нет, нет! — закричала она. — На помощь! Сюда, сюда, помогите мне кто-нибудь!
      Но кто в этом пустынном лесу мог услышать ее? Ни одна живая душа, это она знала. Но все-таки кричала до тех пор, пока не выбилась из сил. И тогда вдруг услыхала, как внизу, в своей землянке, ниссе-толстогузки жалуются друг другу:
      — Узе кончила петь колыбельную! Поцему, поцему?
      Но Ронья как будто оглохла. Потому что внезапно увидела дикую виттру. Как большая красивая хищная черная птица, парила она над лесом, высоко-высоко под мрачными тучами; потом она стала спускаться вниз, она все приближалась и приближалась. Она летела прямо к Ронье, и Ронья закрыла глаза. Она поняла, что спасения нет.
      Крича и смеясь, виттра приземлилась рядом с Роньей.
      — Маленький красивый человечек! — пронзительно закричала она, дернув Ронью за волосы. — Лежит тут да только и делает, что бездельничает. Да-да, да-да!
      И она снова расхохоталась, и хохот ее был гнуснейший.
      — Тебе надо работать! У нас в горах! Пока кровушка не потечет! А не то мы разорвем тебя в клочья, а не то мы исцарапаем тебя!
      Она принялась дергать и рвать Ронью острыми когтями, а когда увидела, что нога девочки все-таки по-прежнему крепко сидит в снежной яме, пришла в ярость:
      — Хочешь, чтобы я исцарапала тебя и разорвала в клочья?
      Она склонилась над Роньей, и ее черные остекленевшие глаза засверкали от злости.
      Потом она снова попыталась высвободить Ронью, но как она ни дергала ее, как ни рвала, ей это не удалось; и под конец она выбилась из сил.
      — Полечу-ка я и позову сестер, — закричала она. — Завтра мы тебя заберем. Никогда больше не будешь валяться здесь да бездельничать, никогда, никогда!
      И она полетела прочь над верхушками деревьев и скрылась за горой.
      «Завтра, когда прилетят дикие виттры, здесь будет валяться лишь глыба льда», — подумала Ронья.
      Внизу у ниссе-толстогузок все стихло. Весь лес был тих и ждал только ночи, которая вот-вот должна была наступить. Но Ронья уже ничего больше не ждала. Она молча лежала, даже не пытаясь бороться. Верно, она скоро наступит, последняя, холодная темная одинокая ночь, которая прикончит ее.
      Пошел снег. Крупные хлопья снега падали ей на лицо и таяли, смешиваясь с ее слезами. Потому что теперь она плакала. Она думала о Маттисе и о Лувис. Никогда больше ей их не увидеть, и в Маттисборгене никто никогда не станет больше радоваться. Бедный Маттис, он с ума сойдет от горя! И не будет Роньи, чтобы утешить его, как она обычно делала, когда он печалился. Нет, теперь уже никого на свете ей не утешить и самой не знать утешения, никогда, никогда!
      Тут она услыхала, как кто-то назвал ее по имени. Ясно и отчетливо услыхала она свое имя, но решила, что, должно быть, ей чудится. И заплакала от горя. Никто никогда не назовет ее по имени, разве что во сне. А вскоре ей не придется больше и спать.
      Но тут она снова услыхала этот голос!
      — Ронья, не пора ли тебе идти домой?
      Она неохотно открыла глаза. Перед ней стоял Бирк. Да, перед ней на лыжах стоял Бирк!
      — Я нашел твою лыжу внизу. Похоже, тебе повезло, ведь иначе пришлось бы здесь ночевать.
      Он поставил лыжу рядом с ней в снег.
      — Помочь тебе?
      И тогда она расплакалась, так громко и так неистово, что ей самой стало стыдно. Она так плакала, что не могла ему ответить. И когда он наклонился, чтобы поднять ее, она обхватила его руками и в отчаянии пробормотала:
      — Не уходи от меня! Никогда больше не уходи от меня!
      Он улыбнулся ей в ответ:
      — Ладно, если только ты будешь держаться на расстоянии натянутой веревки. Отпусти меня и не реви — тогда я погляжу, смогу ли я высвободить твою ногу!
      Он снял лыжи, потом лег на живот рядом с ямой и запустил туда руку — как можно глубже. Возился он долго, и под конец случилось невероятное чудо. Ронья смогла вытащить ногу, она была свободна!
      Но внизу, в яме, ниссе-толстогузки страшно разозлились, а их малыш заревел.
      — Лазбудила холосенького малютку, и в глазки ему насыпалась земля! Поцему она так, поцему?
      Ронья все плакала и не могла остановиться. Бирк протянул ей лыжу.
      — Хватит реветь! — сказал он. — А не то тебе никогда не добраться домой!
      Ронья глубоко вздохнула. Да, в самом деле, хватит распускать нюни. Она стояла на лыжах, пробуя, сможет ли передвигать ноги.
      — Я попытаюсь, — сказала она. — А ты пойдешь со мной?
      — Я пойду с тобой, — сказал Бирк.
      Ронья прыгнула с разбега и помчалась вниз по круче, а Бирк последовал за ней. Все время, пока она с трудом пробиралась домой на лыжах сквозь снежную круговерть, он шел за ней следом. Ей не раз приходилось оборачиваться, чтобы проверить, там ли он. Она так боялась, что он внезапно исчезнет и оставит ее одну. Но он следовал за ней на расстоянии веревки до тех самых пор, пока они не приблизились к Волчьему ущелью. Здесь им пришлось расстаться. После этого Бирку надо было тайными тропами пробраться в крепость Борки.
      Падал снег, а они стояли молча, собираясь проститься. Ронья чувствовала, что это ей очень тяжело, и хотела изо всех сил удержать Бирка.
      — Послушай, Бирк, — сказала она. — Я хотела бы, чтоб ты был моим братом.
      Бирк улыбнулся.
      — Я могу стать твоим братом, если так хочешь ты, дочь разбойника!
      — Да, я хочу этого, — сказала она. — Но только если ты станешь звать меня — Ронья!
      — Ронья, сестра моя, — произнес Бирк. И исчез в снежной круговерти.
 
      — Ты нынче долго была в лесу, — сказал Маттис, когда Ронья уселась у огня, чтобы согреться. — Хорошо было?
      — Очень даже хорошо, — ответила Ронья, протянув свои холодные как лед руки к теплу.

6

      В ту ночь над Маттисборгеном и окрестными лесами падал такой густой снег, что даже Пер Лысуха не мог припомнить ничего подобного, ничего более страшного. Четверо людей Маттиса вышли из замка, надеясь отворить тяжелые крепостные ворота хотя бы настолько, чтобы можно было протиснуться наружу и убрать самые большие сугробы. Пер Лысуха тоже высунул нос за ворота и увидел белый пустынный ландшафт, где все теперь было укрыто и спрятано под снегом. Волчье ущелье было совершенно замуровано. «Через эту теснину, если все будет продолжаться так, как началось, вряд ли пройдешь, пока не начнется весна», — подумал Пер Лысуха.
      — Эй ты, Фьосок, — сказал он, — если ты и вправду любишь разгребать снег, у тебя всю зиму будет веселая жизнь.
      Предсказания Пера Лысухи большей частью сбывались, не ошибся он и на сей раз. Долгое время снег валил днем и ночью. Разбойники с проклятиями убирали снег. Зато им не надо было стоять на страже, опасаясь прихвостней Борки, возле Волчьего ущелья или Адского провала.
      — Правда, Борка глупее поросенка, — сказал однажды Маттис, — но не до того же, чтобы биться с нами, когда снегу намело по самые подмышки.
      Маттис тоже был не так глуп, чтобы барахтаться в снегу, да и не до Борки ему было сейчас. У него были более важные дела. Впервые в жизни захворала Ронья. На другое утро после дня, проведенного в зимнем лесу, дня, который чуть не стал для нее последним, она проснулась в страшном ознобе и почувствовала, к своему удивлению, что ей даже не хочется вставать и бежать в лес.
      — Что с тобой? — закричал Маттис и кинулся на колени перед ее постелью. — Что ты говоришь? У тебя жар! Уж не захворала ли ты?
      Он взял ее за руку и почувствовал, какая она горячая. Увидев, что девочка вся просто горит, он испугался. Никогда прежде он ее такой не видел. Всю свою жизнь она была цветущей и здоровой. А теперь его дочь, которую он безумно любил, тяжко занемогла! Он сразу понял, что ее ждет! Ронью у него отнимут, она умрет, он чувствовал это так отчетливо! У него страшно заболело сердце! И он не понимал, что ему делать со своим горем. Ему хотелось биться головой о стену и, по своему обыкновению, вопить. Но нельзя было пугать несчастного ребенка, это он все же понимал! Поэтому он положил лишь руку на ее пылающий лоб и пробормотал:
      — Хорошо, что ты лежишь в тепле, моя Ронья! Так и надо, когда болеешь.
      Но Ронья знала своего отца и, несмотря на снедавшую ее лихорадку, попыталась утешить его:
      — Не говори глупостей, Маттис! Все это пустяки. Могло быть гораздо хуже.
      «Могло бы быть так, что до самой весны пролежала бы я под снежным покровом, в лесу, — подумала она. — Бедный Маттис».
      Она снова представила себе, как это могло бы сокрушить его, и слезы снова выступили у нее на глазах. Маттис увидел это и подумал: горюет оттого, что ей, такой юной, придется умереть.
      — Милое дитя, ты снова выздоровеешь, не плачь, — сказал он, сдерживая рыдания. — Но где же твоя мама? — тут же зарычал он и, плача, побежал к дверям.
      Ему очень хотелось бы знать, где же Лувис, почему она не стоит наготове рядом, со своими волшебными, утоляющими жар, целебными травами, когда жизнь Роньи висит на волоске!
      Он искал ее в овчарне, но там ее не было. Овцы блеяли от голода в своем загоне. Но вскоре они поняли, что пришел вовсе не тот человек, который им нужен. Потому что этот прислонился головой к краю загона и так отчаянно плакал, что они насмерть испугались.
      Маттис продолжал горько плакать до тех пор, пока Лувис, управившись с курами и козами, не появилась в дверях. И тут он зарычал:
      — Женщина, почему ты не возле своего больного ребенка?
      — А разве мой ребенок болен? — спокойно спросила Лувис. — Я этого не знала. Но как только я задам овцам корм, который они…
      — Это я и сам могу сделать! Иди к Ронье! — закричал он, а потом чуть слышно пробормотал: — Если она еще жива!
      Он начал вываливать в кормушки охапки запасенных веток осины, а когда Лувис ушла, накормил овец и выплакал им свое горе:
      — Вы не знаете, что значит иметь ребенка! Вы не знаете, каково терять своего самого любимого ягненочка!

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9