* * *
У эпохи обманчивый профиль.
Но не станем поспешно судить,
Даже если за хлебные крохи Полагается кровью платить.
Кто сказал, что цена неподъёмна? Разве медь не равна серебру! Меднозвонны сосновые брёвна
На сибирском, калёном ветру.
И с улыбкой — никак не иначе, — Покоряясь хуле и вражде,
Я молился, взыскуя и плача,
На медальные лики вождей.
На такие не русские лица…
Их глаза с вожделеньем глядят,
Как тебя, Православья столица, Откуют, отсерпят, отзвездят…
Веру предков предав и покинув, Рукотворным внимая богам,
Стражду я, будто в древности Иов,
На терзанья Нечистому дан.
РОССИЙСКАЯ ОСЕНЬ.
1990 год
Уличитель хрипатый,
плеватель и тыкатель пальцем!
На морозце осеннем
так славно в кюветную слизь
Эту глупую бабу
в озямчике старом в заплатцах Подтолкнуть, чтоб упала,
и слушать надсаженный визг.
И стоять избоченясь
и зубы оскаливши волчьи,
Отрыгнувши винцом и капусткой,
да мясом в соку,
Говорить мимохожим, что вот она —
стерва — воочью!
Поскользнулась сама,
а теперь нагоняет тоску.
Да она обезумела,
меры, как видно, не знала.
И пути ей не ведомы.
Что с неё, пробляди, взять!
Ей туда и дорога!
А баба та старая встала.
Утерлася платком.
Ей шагать, да шагать, да шагать.
РАЗГОВОР СО ВСТРЕЧНЫМ
— Куда дорога, брат?
— А в никуда.
— Как в никуда?
Ополоумел, что ли!
Там мост стоял…
— Теперь бежит вода.
А дальше сплошь непаханое поле.
— Но Божий храм?
Но старое село?
Иконы намелённые…
А школа?
— Упразднена.
Детей не наросло.
— Рожать тут бабы разучились, что ли?
— А где ты видел баб? Где мужики,
Что до подола бабьего охочи?
Ты помнишь: раньше — поле, огоньки,
А ныне непроглядны стали ночи.
Ах, милый, милый!
Русское село Сдано на откуп ветру да бурьяну.
Вот почему детей не наросло,
Вот почему в угаре полупьяном,
Куражась, кочевряжась да бранясь,
Всё прогуляли, всё пустили дымом…
На грейдере под ветром стынет грязь.
— Как жить, скажи?!
Как жить в краю родимом?
Ответ искать?
Но как его найти,
Когда тут ни проехать ни пройти!
СВАДЬБА
Там старухи таперича ладят лад.
Школа — и та невпопад и не к месту,
Потому что сегодня какой-то гад
Распоследнюю в этой деревне невесту
Тырит в город — и на какой-такой ляд?
В общежитие, в гнусный торговый ряд,
В потаскухи окраинные, на погляд,
На продажу, в утеху слюнявому бесу —
Так старухи меж собою твердят.
Так они перешёптываются и гундят,
Так они варят варево
шибко густого замеса.
И никто не дурачится: "тили-тесто",
Пальцем тыча в невестин наряд,
В этом доме
со стеною саманной, облезлой.
Но подсвиночка колют,
палят и свежуют,
И студень на стол подадут.
И сипатый Петрович —
поклонник колхозного строя,
В оглавленье стола
со стаканчиком стоя,
Скажет тост, и невесту жених поцелует.
И приворотное зелье
старухам в стаканы нальют,
И они хлобыстнут.
А потом запоют-заколдуют
И сорвут себе сердце.
До самой, до поздней звезды
Будут песни водить,
беззубые рты разевая.
И умолкнет жених,
и зальётся слезой молодая
От невозможности счастья и
от предчувствия скорой беды.
Так уходит бесследно
неперспективная Русь
По баракам задристанным,
бардакам, буеракам.
Кто вернётся?
Кто в мыслях промолвит: "Вернусь"?
И тотчас же забудет
в угоду заученным вракам.
А старухи поют.
А старухи поют и поют,
Словно в доме покойника
нищим кутью подают.
* * *
Дурка, поломойка, замарашка,
В придорожном, дрянненьком кафе
Пред тобою на груди рубашку
Рвёт заезжий, крепко подшофе.
Нараспах: о жизни и о всяком,
О достатке, что ему не впрок.
И на пальце, в кулачище сжатом,
Перстень, как в яичнице желток.
Где-то он властитель, и в могилу
Без лопаты может закопать.
А не без слабинки… Замутило —
Хоть немного душу опростать.
А она? Зачем ему такая!
Ей ли, глупой, рассуждать о ком…
На столе, уже совсем пустая,
Фляжка с иноземным ярлыком.
Так он завершает день прожитый.
За дверями дождь трамбует двор.
И везёт его домой на джипе
Персональный сторож и шофёр.
Завтра он её не вспомнит вовсе.
Помнить дуру — этакая блажь —
Если снова завертелись оси
Механизма купли и продаж.
А она для пола воду греет,
Отскребает по сортирам грязь
И, вздохнув по-бабьи, пожалеет
Жизнь его, что так не задалась.
КОЛОДЕЦ
Когда последний дом осиротел,
Набат умолк, а кровь устала литься,
Хан слез с коня.
Он сильно захотел
Хлебнуть глоток колодезной водицы.
Хан, косолапя, к срубу подошёл
И вниз взглянул.
А там во тьме глубокой
Блеснуло отражение: орёл
В небесной сини воспарил высоко.
— То добрый знак, —
довольно хмыкнул хан, —
Я победил урусского батыра!
Мой грозный бог — его я видел сам —
Он мне вручает половину мира.
А скоро целый мир передо мной
В покорнейшем поклоне затрепещет!
И хан опять склонился над водой,
Над отраженьем, что в колодце блещет.
И вновь просил он знак небесный дать
У своего воинственного бога,
Что вечно будет Русью обладать,
Такой обильной и такой убогой.
Что эти перелески и поля,
Что эти избы, церковки с крестами,
Что эта благолепная земля,
Как девка с разведёнными ногами,
Под ним лежит, навеки покорясь,
Кусая губы, задыхаясь смрадом.
А рядом убиенный ханом князь
Косит на них остекленелым взглядом.
Хан к отраженью с жадностью приник,
Но вдруг обмяк, и навзничь повалился,
И закричал. И дикий этот крик,
Как ворон, заполошно к небу взвился.
И конь заржал, и налетела мгла,
И молния вполнеба заблистала,
И ветер по развалинам села
Пронёсся в одеянье дымно-алом.
Сбежалась стража хана поднимать.
Он был как мел. Пот выступил обильно.
— Седлать! — он захрипел. —
Коней седлать! Мы возвращаемся
к холмам своим ковыльным.
— Скажи, Великий: или быть беде?
Поведай нам, с тобою что случилось?
— В той колдовской, колодезной воде
Моё лицо никак не отразилось!
Я видел неба войлок голубой,
Я видел птиц
в томительном стремленье,
Я даже звёзды видел над собой!
Но своего не видел отраженья.
Я видел то село, что я спалил,
Вновь многолюдно, счастливо, богато…
Но своего лица не находил
В том отраженье, навсегда проклятом.
Я видел, как, склоняясь над водой,
У русская красавица хохочет!
Но лишь трисветлый, мудрый облик мой
Вода в колодце отражать не хочет.
Я видел, как созвездия кружат.
Я видел, как столетия минуют.
Я видел Русь… Она опять жива!
И никогда её не завоюют.
И хан умчал в свою златую степь,
Где чётками размечены мгновенья…
А вслед рыдал в овраге коростель
И догорало русское селенье.
 
 
 

 
* * *
нам мелочный не свойственен садизм.
и мыслим только мозгом, а не ж…й.
нордические есть средь нас циклопы.
но мало кто орёт за атеизм.
все честно ждут всемирного потопа.
* * *
валькирия звонила мне на трубку.
хотела крови. к счастью, был на даче.
сто километров — всё-таки удача.
не то чтобы мужик я слишком хрупкий.
в Валгаллу рано. так, а не иначе.
* * *
мне продолжает сниться чепуха:
багажник "форда", полный чернослива.
Шикльгрубер, пьющий с Фефеловым пиво…
ткнёшь пальцем в гражданина — там труха.
я маюсь, но проснуться мне лениво.
* * *
я чем-то занят, но уже треть лета
растрачена бездарно, как всегда.
не верю в пользу честного труда.
наказан и посажен на диету.
мне даже не нажраться, вот беда.
* * *
возможно, я не лучший друг людей.
но редко я кого-нибудь ударю.
славянскую вполне имею харю.
не чужд патриотических идей.
7:40 не играю на гитаре.
* * *
сквозь гул столицы зов из пустоты
прорвётся иногда осенним вздохом.
и без того хватает маеты…
дождь по стеклу машины бьёт горохом…
и москали ведь люди, не скоты.
* * *
бываю я циничен за рулём.
и даже бедных женщин крою матом.
в газелях сплошь сидят дегенераты.
гаишники пусть давятся рублём…
я, к счастью, не имею автомата.
* * *
тут устрицами кормится свинья,
исписана стена томатной пастой,
подмигивает дева педерасту,
милиция не бьёт по почкам зря.
за руль тут может сесть любой дурак
и гнать вперёд с закрытыми глазами.
тут мухи не кружат над образами,
и свингеры боятся позы "рак".
тут богохульник крестится тайком,
аскет заглянет вдруг под юбку б…и.
тут учат эзотерику в детсаде.
тут поят наркомана молоком.
вегетарьянец сыт бараньим пловом,
и крепкого мычит ценитель слова.
* * *
есть дамы, что желают сесть за руль.
есть водка в порошках или таблетках.
есть числа, много меньшие, чем нуль.
есть воры, чья специфика — барсетки.
есть конченые люди-москали.
есть фрукты, что придумали заМКАДье.
есть импотенты с хреном до земли.
есть те, кто впал в режим собачей свадьбы.
есть римский Рим, Стамбул и Третий Рим.
есть к русским сверхлояльная Европа.
вот авангарда нету. есть мейнстрим.
есть жертвы автостопа и хип-хопа.
есть то, чего боится всякий бес.
есть смерть, что ждёт назначенного часа.
и есть к коротким юбкам интерес.
есть дни, когда введён запрет на мясо.
есть в поезде соседи, что храпят.
есть бешенство людское, есть коровье.
есть автор, позабывший выпить яд.
есть вещи, что даются малой кровью.
есть кошки, обожающие птиц.
есть принцип — не работать забесплатно.
есть странные движенья третьих лиц.
есть лица, что друг другу неприятны:
возможно, дело — в качестве вранья.
возможно — просто в разном цвете кожи.
и если вам несносен тот же я,
есть шанс, что вы и мне противны тоже.
* * *
холодный дождь опять зальёт столицу,
и мне приснится грёбаный Норд-Ост.
потом — промокший Новоспасский мост…
от осени бессмысленно лечиться.
тут всё равно, ты сложен или прост.
* * *
бред в октябре становится тягучим.
смысл жизни подменяют дом, постель…
есть выстрел, но нейдёт под пулю цель.
и бьёт в лицо лишь ветер, злой, колючий…
грехи и те — пустая канитель.
* * *
повсюду копошатся существа.
их без толку лечить огнём и током.
тем более нет смысла быть пророком.
пророков тут достаточно: Москва…
пророчества вообще выходят боком.
 
 
 

 
ЛАЗАРЬ
Юродивый тронул струны
Заветных гусель старинных.
Ручьём зазвенели струны,
Сплетая мотив былинный.
Ручьём зазвенели струны,
Рекой заискрилась речь:
— Я вижу Христа — крестоносца,
Руси несущего меч!
Вещающего грамогласно:
— Отринь истлевшую рвань!
Полно гнить Лазарь!
Лазарь — восстань!
Лазарь — восстань!
Лазарь — восстань!
Полно в объятия смерти
От воли моей бежать.
Стучат жернова коловерти —
Пора жать…
Полно выслушивать сонно
Могильную врань врачей,
Отринь забытьё и с трона
Смахни своих палачей!
Вспомни своё имя!
Имя тебе — Иордань!
Выплюнь Луны вымя,
Лазарь — восстань!
Лазарь — восстань!
Лазарь — восстань!
Восстань и упейся славой,
Во Спасе необорим,
Весёлой казацкой лавой
Выплеснись, третий Рим,
Нахрапом, через препоны,
В святой Русалим спеша,
Мечом-кладенцом притоны
Антихристовы круша!
Весёлой казацкой лавой,
Крестильной водой теки.
Пред правдой моей и славой
Склонятся еретики.
Прошествуй, святое мирро
Вселенской любви храня.
К тебе притечёт полмира,
Увидев в тебе меня!
Когда же утихнут воды,
Смиренно и мудро правь.
Престанут блуждать народы
И вновь облекутся в Правь.
Вспомни своё имя,
Имя тебе — Иордань!
Выплюнь Луны вымя,
Лазарь — восстань!
Лазарь — востань!
Лазарь — востань!
СВЯТОСЛАВ
Грают вороны над градом
Неба синь скобля крылами,
Чают вороны добычи,
Кличут вороны беду.
Дый, кровавый глаз набычив,
Манит души алчным взглядом.
Выкликает над лугами
Шестикрылую звезду.
Выйди, князь, во чисто поле,
Неустанно славя Спаса.
Вознеси над чёрной Кали
Крепь меча и духа крепь.
Верен будь руде и воле,
До марениного часа
Чти завет былинной дали:
"Не прерви златую цепь!"
Князь, не внемли песням Дива,
Бейся с Навью пучеглазой,
И не верь посулам Ада,
Соблазнишься и тогда —
Рухнет жернов коловрата,
Встанет волком брат на брата,
И взойдёт в лучах заката
Шестикрылая звезда.
ИРИЙ
За дубравой в стороне
Ходят кони по стерне.
Догорает медь заката,
А в душе горит полынь.
Ах, как хочется, ребята,
Окунуться в неба синь!
Окунуться и пропасть,
В Ирий радужный попасть,
Ну хотя бы на минутку
В Ирий радужный попасть!
Чтобы заново родиться,
Где цветёт баюн-трава,
Где студёная водица
Шепчет вещие слова,
Да над тихой деревенькой
Сонно кружит Птица Сва.
Там по тропке вдоль дворов
Мать идёт доить коров.
Заждались её коровы —
Золотистые боки —
На поляне васильковой
У Малиновки-реки.
Синеок и русовлас,
Вдоль по речке ходит Спас,
Во ромашковом венке,
С вербной веточкой в руке.
Над рекою на луга,
Встала радуга-дуга,
Всей собой соединяя
Все миры и берега.
Под дугою рыба-кит,
На киту монаший скит.
Дух медовый благодати
В вешних воздухах разлит.
Даже малый ветер стих:
Чтут монаси Божий стих.
Молят Бога неустанно
О спасеньи малых сих,
Растерявшихся в миру
И продрогших на ветру, —
Горе века озорного,
Антибожьего, блажного…
Не остави нас, надежда,
В сердце, вера, не остынь!
Ах, как хочется, ребята,
Окунуться в неба синь!
ПОКАЯНИЕ
Только степь без конца и без края,
Только ветр-печенег, завывая,
Вторит струнам седых ковылей.
Покаянной молитве внимая,
Обними меня пустынь немая,
Та, что отчиной стала моей.
Спят в бурьянах безокие хаты,
А над ними, грозою брюхаты,
Табуны кочевых облаков.
Я приду по заверху, вдоль рощи,
Поклониться могилам заросшим,
Упокоившихся земляков.
Зарыдав, упаду на колени,
И обступят любимые тени,
Утешая меня сироту.
Вешней кроной в раскрытое небо,
А корнями, как вещее древо,
В родниковую глубь прорасту.
Напитавшись живою водицей,
Обернусь востроокою птицей,
Углядевшей предвечную суть…
Покружив над родимым поречьем,
Прокричу на небесном наречьи,
И отправлюсь в неведомый путь.
Умирающий остров
Истекает рябиновый сок
На остывшую землю слезами.
Словно крошечный островок,
Деревенька плывёт меж холмами.
А над нею, крыла распластав,
В сонном небе парит невысоко,
Повивальник беременных трав —
Суховей — ястребиное око.
Под тоскливый заоблачный грай,
В ожидании скорбного срока,
Мой покинутый маленький рай
Догорает во мгле одиноко.
Только чёрная стая ворон,
Облепившая тракторный остов,
Да угрюмый Харон похорон
Стерегут умирающий остров.
Время-мельница машет рукой,
Продувая безлюдные хижи.
Опускается вечный покой
С каждой осенью ниже и ниже.
Пучеглазая сука-беда
Рыщет, души и плоть поедая…
Оттого и бежит в города
Бесприютная жизнь молодая.
Но всё чаще ей снится река,
И заброшенный дом над рекою.
И петлёй обвивает тоска,
И душа не находит покоя.
ЭЛЕКТРИЧКА
В продрогшей до слёз электричке,
Сбежавшей в рассветный туман,
По старой российской привычке,
Италией грезит баян!
За окнами сонная стужа,
Седая безмолвная даль,
А здесь, в перламутровых лужах,
Купается алый миндаль.
Тень Данте витает устало
Над бездной лиловых полей…
Иллюзия, право, но стало,
Как будто, и вправду, теплей.
Как будто по краешку рая,
Где воздух хрустально-лучист,
На душах остывших играя,
Провёл нас слепой баянист.
Вдруг в сердце тревожно загложет,
Но это пройдёт — ничего…
И каждый подаст, сколько сможет,
Ему за его волшебство.
СТРАННИК
Ореховый посох, сума за крыльцом,
Под небом налившимся
Серым свинцом,
Хмельной,
первородною жаждой томим,
Бреду — одинокий, слепой пилигрим,
По крохам сбирая утраченный рай.
Играй, моя скрипка, —
Гори-не сгорай!
Веди в окаянной, кромешной ночи,
Звучи — от унынья
И лени лечи
Крылатую душу, увязшую в плоть.
И знает один молчаливый господь,
Как долго скитаться
без роздыху мне
По язвам дорожным,
По прелой стерне,
По весям дремотным,
объятым тоской,
И есть ли надежда, и есть ли покой
Душе
заплутавшей в мирской кабале?..
И есть ли прощенье
Заблудшей земле?..
ПАМЯТЬ
С глазами влажными от слёз
По насту зыбкому ступаю,
И звёзды снежные с берёз
Рукою нежно осыпаю.
А звёзды падают кружа,
Как тень исшедшего, былого…
И плачет девочка-душа
Из глубины вздымая — слово.
И слово облекает в плоть
Давно истаявшие тени,
И снова пестует Господь
Былых судеб переплетенье.
О память, вспять меня влеки!
Ты утешенье нам и мука.
Насколько сретенья легки,
Настолько тягостна разлука.
ВЕЧЕР
Умолкнут реки переливы,
И снова на сонных холмах
Зашепчутся синие ивы,
И ветры рассыплются в прах.
Неспешным, размеренным ходом,
По-царски задумчив и строг,
По травам степным, как по водам,
Незримо прошествует Бог.
Сжимаясь в восторге ребячьем
Весь мир уместится в щепоть.
И вдруг бесприютно заплачет
Душа, облачённая в плоть.
 
 
 

      * * *
      Вызывает недоумение, почему оппозиция не использует главный аргумент против власти крупнейшего капитала? Частная собственность, действительно, во многом эффективнее государственной, она существовала всегда и у всех народов, но страшной она становится, когда величина владений отдельных лиц делается сопоставимой с величиной самого государства, поскольку интересы этих лиц могут совершенно не совпадать с интересами государства. Главный принцип капитализма, причём всегда, — выжать максимальную прибыль, перехитрить, обойти конкурента! Задача государства — обеспечить наилучшие возможности жизни всего народа во всём разнообразии его интересов. Начавшийся двадцать первый век ставит перед всеми странами и народами совершенно новые задачи, которые необходимо решить, чтобы жизнь не оборвалась. Подходят к концу все параметры окружающей среды, при которых протекала жизнь. Гибель Природы мы замечаем повсеместно. И в наших условиях государственный подход должен бы состоять в восстановлении полей, лесов и рек и их главного хранителя — всего сельского сектора, а также переход на альтернативную энергетику, особенно на селе. Вместо этого оголтелый крупный капитализм только увеличивает добычу нефти, вырубку лесов, отравление рек. "Хватай! Продавай! Цены растут!" Население становится жёстко двухклассовым: собственник и наёмный труд. Низы, живущие только на тощую зарплату, становятся более зависимыми от хозяев, чем во все прошлые формации. Но, по расчётам верхов, одна из главных задач технического прогресса — создавать во всех производствах технологии, максимально заменяющие людей. Значит, низы будут выброшены в безработицу, а экологические катаклизмы, просчитанные верхами, будут тоже бить по низам. То есть к нынешним уничтожающим факторам (пьянству, бандитизму и др.) прибавятся глобальные катастрофы. Всё это за двадцать первый век уничтожит около девяти десятых нижней части человечества — вот главный аргумент против суперкапитала.
      Нынешний этап развития некоторые политтехнологи называют постиндустриальным. Дескать, прошла пора, когда главными символами индустрии были огнедышащие чудовища — доменные печи. Сегодня главное — электроника, миниатюрные схемы и т.п. Что ж символ, как и всякую этикетку, можно сменить, но главное в промышленности то, что является её плотью. А это сталь и другие металлы, бетон, стекло, дерево, а их потребление продолжает расти. Стремительно растёт и потребление электроэнергии. А все эти богатства, эти неисчислимые триллионы тонн добываются из Земли. Можно ли предположить, что Земля не среагирует, не изменится? А если к этому добавить, что все бесчисленные сжигания выбрасывают ядовитые отходы в атмосферу? Уменьшил ли нынешний "прогресс" все эти пороки? Только увеличил. Потому что электроника это — следующий этаж на громоздком здании индустрии, а все предыдущие наращивают свою мощь по-прежнему и электроника без них существовать не может.
      Но всё вышесказанное и без того знакомо многим. Попытаемся прокопать параллельный шурф в глубину истории. Потому что на выходе они соединятся.
      С самого зарождения капитализм в Западной Европе видел своего злейшего врага в… крестьянстве (об этом хорошо писал И.Шафаревич). Причина проста: капитализму нужны земли и рабочая сила. У кого их брать, как не у крестьян. И пошло кровавое разорение. Но в Западной Европе лет за двести борьба утихла, и пришли к тому, что сельскому сектору оставили зоны, куда крупная промышленность не суётся, и сегодня они эти участки неразрушенной Природы берегут и лелеют, как главную государственную ценность. В России такой барьер не успели поставить, наоборот, отменили крепостное право, оставив крестьян и Природу беззащитными перед хлынувшим капитализмом. А после революции на крестьян попёр государственный капитализм. Лозунг "Земля крестьянам!" был сразу же отброшен, и что было дальше, мы все уже неплохо знаем.
      После развала Советского Союза люди сначала потянулись к земле, им что-то пообещали, но теперь уже крупнейший капитал начал своё победное шествие. О том, что крестьянин — сеятель и хранитель, теперь не вспоминают. Подпитывать индустрию богатствами Природы выгоднее, чем выращивать леса и скот. А продукты можно покупать на стороне.