– На каком это языке?
– На латыни.
– Ты что, римлянин? У нас таких переводчиков нет, давай на русском!
– Комар это египетский!
– Где?
– В метро!!! – тупость комитетчика стала действовать Сяве на нервы.
– А в чемодане у тебя что?
– Не знаю. Похоже что-то из местных кулекс.
– Что?!
– Ну, диптЕра такая! Так все мухообразные называются. Комары – это ведь и анатомически, и эволюционно всего лишь узкоспециализированные мухи. «Ди» это «два» по-латыни, а «птера» значит…
– Я тебе сейчс вставлю и два пера, и триппера! Так вставлю в одно место, что мало не покажется! Ты что нас тут за дураков держишь? Комары у него мухи! Ты мне зубы не заговаривай – изъясняйся по существу! – теперь уже не выдержал комитетчик.
Сява опять вывел: «Diptera, genus Culex, vector filariasis. В военном отношении малозначим. В тропиках известен как переносчик элефантиаза и немногих вирусных энцефалитов, нескольких зоонозных энцефаломиелитов, а также антропозоонозного трансмиссивного энцефалита Санта-Луиса. Наиболее важен филляриаз, перенос личиночной формы филлярий. Однако, как потенциальный боевой агент считается бесперспективным».
– Ага! А вот насчёт агентуры попрошу подробней, – кэгэбист вперил свой палец в слово «агент» и насторожился, как спаниэль перед куропаткой.
– Слоновья болезнь.
– У слонов? – комитетчик всё также немигая смотрел на Сяву.
– Нет, у людей.
– В метро?
– Нет, в тропиках, – Тонзиллит уже отвечал без эмоций, за этот сумашедший день он окончательно вымотал остатки своих душевных сил. Зато лицо капитана исказилось в злобной гримассе:
– Врёшь! Путаешься в показаниях. Сам ведь говорил, что твои куркули из местных! И что они в метро.
– Кулексы. Но они не из метро, а из котельной. В метро египетский эдес.
Капитан с шумом грохнулся на стул, направил яркую лампу прямо Тонзиллиту в лицо и тяжело вздохнул, всем видом показывая, что ещё раз готов выслашить его бред. Сява зажмурился от слепящего света, таже вздохнул и монотонным голосом продолжил:
– Египетский эдес хоть и принадлежит к тому же семейству кулицид, но относится к совершенно другому роду. Спутать их с нашими кулексами практически невозможно. У наших комаров крылышки тоненькие, на них скрещенные венки, брюшко тупое. Чего спрашиваете, вроде сами комара ни разу не видели? А вот у «египтянина» животик остренький, да ещё на каждом его сегменте по светлому ободку– такое сразу в глаза бросается! И нести он может не только ерунду какую-нибудь, а к примеру настоящий вирус жёлтой лихорадки. И лихорадку Денге тоже запросто переносит. Очень перспективен!
– На что перспективен?
– Как потенциальный боевой агент диверсионного назначения! Отличная возможность массового поражения людей.
– Где, в Ленинграде? – кэгэбэшник в гневе сжал кулаки, а на лице застыло выражение «удавлю гадину».
– Где угодно! Гипотетически в условиях большого города возможно даже зимнее применение – взять хотябы наше метро…
– НАШЕ!? Ты что, себя русским человеком считаешь?
– А я и есть русский. И ответственно заявляю, что в нашем русском метро круглый год живёт египетский комар. Ему ведь что надо? Чуть-чуть тепла и стоячая вода – его личинка и куколка исключительно водный образ жизни ведут…
Поиски врагов народа кончились внезапно. На Литейный-4 прибыл на своём «Уазике» дежурный по Академии – благо штаб рядом, всего-то Неву по Литейному мосту перехать. Вслед за ним из машины вылез поднятый по требвоге старшина Абаж-Апулаз, а спустя десять минут уже на своих жигулях к «Большому Дому» подскочил спешно вызваный майор Коклюн. Дежурный по Академии был в чине полковника, но было заметно, что пожилой полковник-медик здорово робеет перед молодым капитаном КГБ. Когда полковник протягивал военный билет, что нашёл в кармане Деркачёвского кителя в факультетской общаге, то руки у него заметно подрагивали. Капитан взял военный билет, сверил фотографию, полистал страничку с вписанными наградами и повернулся к Абажу:
– Старшина, это ваш сержант?
– Так точно! Это гражданин Деркачёв, лично знакомы – оттараторил Абаж-Апулаз. Затем комитетчик обратился к полковнику, впрочем в весьма пренебрежительном тоне:
– Так, полковник, забирайте этого героя. У себя на месте накажите его своей властью – пусть посидит на гауптвахте, вспомнит в какой форме одежды следует ходить военнослужащим. А мы разберёмся, что там за казни египетские он напророчил от своей мошкары.
Затем капитан заполнил какую-то форму и передал её прапорам с лиловыми петлицами. Те вывели медиков из здания, но опять не через фасад, а через одину из боковых проходных. У выхода другие прапора сверились с той бумажкой и лишь потом открыли двери. Вот уж действительно чудное место – входите пожалуйста, но выход только по пропускам. На улице все остановились. По просьбе офицеров Деркачёв уже в какой раз пересказал всю историю. Полковник оказался хирургом с кафедры Нейрохирургии. Ругать Деркачёва он не стал, сокрушённо покачал головой, молча вынул пачку болгарских сигарет и предложил всем желающим, включая виновника. Закурили абсолютно все, даже практически некурящий майор Коклюн. Наконец полковник, гротескно подражая гэбисту, словно в детской игре в испорченный тлефон, нарушил наступившую тишину:
– Майор, забирайте своего подопечного. Сами завезёте его на курс. Зла я вам не желаю, но завтра мне придётся доложить об этом инциденте самому начальнику Академии. Объявите ему десять суток ареста за… Гхм, за ношение гражданской одежды. Но объявите не от меня, а от них! И если с сержанта лычки снимут, то пусть это тоже будет не нашей инициативой. Я всего лишь дежурный при исполнении… – полковник-нейрохирург многозначительно постучал по своей повязке, а потом указал вверх на здание Комитета, и поджав губы, ещё более многозначительно покивал головой.
Все докурили, но под всевидящим оком гэбэшных телекамер даже не решились бросить бычки. Зажав окурки в кулаках, военные расселись по машинам, где затолкали мусор в пепельницы. «Уазик» дежурного тронулся первым, за ним «Жигулёнок» начальника курса. Проехали Литейный мост и дежурный свернул в Штаб. Коклюн облегчённо вздохнул и дал по газам, однако вместо следующего поворота на Боткинскую улицу он проехал ещё дальше и остановился у винно-водочного магазина.
– Так, Деркачёв! У тебя вид соответствующий. На тебе пять рублей и гони пулей. Возьмёшь мне бутылку водки.
Сява вылез из машины и побежал за водкой, а начальник курса принялся что-то с жаром обсуждать со своим старшиной. Когда Сява вернулся, их разговор моментально стих. Затем Коклюн подъехал к факультетской общаге, остановился на заднем дворе и с чёрного входа провёл Деркачёва в расположение. Видать не желал, чтобы его видели рядом с подчинённым в «гражданке». Там Сява моментально переоделся в форму.
– Ку-урс, строиться, – прокричал дневальный. В коридоре тот час захлопали двери, и загомонили выбегающие из комнат курсанты. Через пару минут старшина рявкнул «смирно», и всё затихло. Майор Коклюн вышел перед строем и с минуту молчал, обводя курсантские ряды своим тяжёлым взглядом.
– Старшина, доведите приказ! – наконец рявкнул он. Стало понятно, что начальник не в настроении сейчас читать морали, а просто хочет побыстрей домой, где выпьет водки и отойдёт от тревог сегодняшнего дня. Ведь он, как и старшина, как и сам Деркачёв, как и тот полковник-нейрохирург в КГБ побывали впервые. И дай то бог чтоб в последний раз!
– Курс, от имени, э-э-э… Товарищ майор, а кто там у них был?
– Кого видел, тот и был – отрезал Коклюн, а потом как-то совсем некстати повернулся и пошёл с этажа вниз, оставив старшину самого годать, от кого следует объявлять наказание.
– По приказу Кометета Государственной Безопасности СССР старшему сержанту Деркачёву объявлено десять суток ареста за ношение гражданской одежды!
– Есть десять суток ареста! – прокричал Сява, а курс удивлённо загудел. Такого ещё не встречалось, чтоб за такую ерунду сажали, да притом сержантов, да ещё от имени КГБ.
– Губа (Глава 13)
На следующий день младший офицер Факультета, чью должность запомнить невозможно, зато легко описать как «мальчик на побегушках», повёз Деркачёва в городскую комендатуру, что на улице Садовой. Именно в этой комендатуре и находилась гарнизонная гауптвахта, или в просторечьи – «губа». Об этой «губе» ходили легенды. Она считалась «губой N2» по строгости, если считать весь Советский Союз. Понятно, что «губа N1» была в Москве. И вот на этой страшной «губе» Тонзиллиту предстоит отсидеть долгие десять дней. Но не тут-то было – попасть в столь почётное место оказалось совсем не просто. Комендант, плотный майор-общевойсковик, в лицо рассмеялся старлею-медику:
– Ишь ты, какой прыткий. Да у нас за десять дней ареста ставят ведро краски! А за пять дней – большую банку. Много вас, таких ушлых, что на халяву курсанта посадить хотят! Кто и за что объявил арест?
– За ношение гражданской одежды. В КГБ объявили.
Комендант уже ржал, как конь:
– Ах-ха-ха! За гажданку!!! В Ке-э-Ге-э-Бе-э!!! О-о-ой, щас лопну! Ой, уморил. В КГБ на десять суток не сажают. Там сажают на десять лет! Гы-гы-гы!
Майор вытер выступившие слёзы, промокнул платочком раскрасневшиеся щёки и лоб, а потом на всякий случай позвонил в Штаб Академии. Там факт наложеного ареста подтвердили.
– Ну ладно, чёртовы халявщики, посажу я вашего сержанта за бесплатно. Но не на десять суток! Только на трое. Дам ему сутки карцера и два дня плаца с общей камерой. Строевая подготовка с утра до ночи, а в камере только спать. А про десять суток забудь, соколик. Нету у меня мест. Не-ту!
Вызвали конвойных. Явились два курсанта-артиллериста с автоматами – сегодня в комендантском карауле стояло ЗРКУ, Зенитно-Ракетное Командное Училище. Уже легче, по сравнению с солдатами брат-курсант обычно не так звереет, особенно когда дело касается других курсантов. Правда это «пушкари-чернопогонники», а Сява «краснопогонник», да ещё и «шприц». Родство получалось уж очень далёким, и на особые поблажки тоже рассчитывать не приходилось.
Деркачёва провели в соседнюю комнату. Там его досконально обшмонали на предмет спичек или сигарет, затем линеечкой промеряли уставную правильность подшивания шеврона, петлиц и лычек, а также соответствие длины портянок. Потом отбрали ремни. Оба ремня. Без большого кожанного, что со звездатой бляхой, можно обходиться без проблем, а вот без маленького брезентового, что поддерживает штаны-голифе труднее – штаны всё время сползают. На данный момент места в карцере не было и Деркачёва препроводили сразу в камеру. Там стояли грубые досчатые нары и было весьма прохладно – настежь открытые двери обеспечивали «отличную вентилляцию». Кроме глухих дверей в проёмах камер ещё имелись решётки на петлях, а поэтому вопросы «самостоятельно погулять в туалет» при открытых дверях автоматически отпадали. Хочешь писать-какать – проси караульного. Хотя это дело дохлое – хрен он тебя выведет, терпи до «отведённого времени». Выделили место для мыла и зубной щётки. Тут тоже есть своя наука – мыльница должна быть изнутри чисто вымытой, а мылу следует лежать ровно в центре мыльницы, да так, чтоб не касаться её стенок. Дослушать инструктаж о поведении мыла в мыльнице Сяве не удалось – освободилась одна из камер карцера.
Тонзиллита свели на первый этаж и затолкали в узенькую комнатёнку. Вот там действительно ничего не было. Где-то высоко над дверью горела слабенькая лампочка. Лампочка была сделана хитро – она была спрятана в небольшой нише в стене, отгороженной от камеры толстым стеклом и сеткой. Пол, потолок и стены были залиты ужасно колючей «шубой» – грубыми комками набросного бетона, что выпячивался «колючками» сантимтра по три-четыре. Сидеть, лежать или просто прислоняться к стенке там было совершенно невозможно. Даже стоять на одном месте оказалось больно – эти инквизиторские шипы продавливают даже сквозь сапоги. Приходилось сутки топтаться как медведю в цирке. С полчаса Сява пытался хоть как-то обжиться в карцере, но потом ему выключили свет. В темноте время потянулось в три раза медленней. Минут через десять глаза привыкли к мраку, и в свете, едва проникающем из дверного глазка, он стал различать стены. Однако скоро прикрыли и глазок – наступила абсолютно кромешная темень. А ещё через полчаса стало нестепримо холодно ногам. Где-то на высоте человеческого роста бетон был слегка тёплым, видать там в стене или за стеной проходила труба, а вот пол… Температура пола была близкой к нулю. Сява кутался в шинель, но без движения вскоре застучал зубами. И опять нестерпимо захотелось ссать.
Прошло ещё часа два. Дверь лязгнула, и Сява зажмурился от света.
– Выходи! Стоять лицом к стене. Дезинфекция!
В крацер забежал штрафник-солдатик с большим ведром и шваброй. Он быстро похлюпал по полу, оставив нестерпимо воняющие хлоркой лужицы.
– Товарищ караульный, разрешите в туалет!
– Не караульный, а конвойный! Отставить разговорчики! – и Сяву опять затолкали в камеру. В ней стало сыро, а от того ещё более холодно, нестерпимая перхлоратная вонь разъедала глаза, драла носоглотку и доводила до головокружения. Когда бетон намок поглубже, то в «хлорной атмосфере» отчётливо проступил аммиачный аромат. Видать тут некоторые штрафники не выдерживали и мочились на пол. Единственное место, где можно было сидеть на корточках с минимальными удобствами – это дверь. Тонзиллит прислонился к ней спиной, а потом сполз вниз и постарался задремать. Тяжелая железная плита казалось вытягивает из организма последнее тепло. Вроде и шинели нет между телом и металом. Свет опять выключили, в коридоре тоже всё стихло. Стало настолько тихо, что слышны удары сердца и лёгкое шипение бетона, впитывающего остатки воды на полу. Тонзиллит погрузился в доселе неизвестное ему состояние – состояние стойлового животного. Время исчезло.
Сколько он пребывал в этом трансе? Час или полдня? Ясно, что пока меньше суток. Из забытья его вывел знакомый звук – так пощёлкивает висящий на плече автомат. С другой стороны двери стоял курсант. Потом курсант едва слышно заскулил. Странно, с чего бы это?
– Братишка, ты чего? Это мне скулить надо, я тут уссываюсь, – сказал Деркачёв сквозь дверь, впрочем без особой надежды на ответ. Караулу разговарить с арестованными стожайше запрещено.
– Я тоже уссываюсь – глухо ответили за дверью.
– А ты вызови разводящего свободной смены и сходи в туалет…
– Да не могу я в туалет. Больно!
– Трипак что-ли подхватил? Своди меня поссать, я тебе всё про эту болезнь рассказжу. И что бывает. И чем лечить. Ей богу не вру – я тоже курсант, из Военно-Медицинской Академии.
О дверь звякнул автомат, было слышно, как караульный развернулся и топает по коридору, удаляясь от камеры. «Ну и козёл!» – подумал Сява и опять постарался погрузиться в скотское забытьё.
Однако задремать не удалось. Вскоре Тонзиллит услышал шаги сразу нескольких человек. Но странные шаги – казалось, что там стараются идти как можно тише. У двери его карцера шаги смолкли, и в замке зашелестел ключ. Сява поднялся. Дверь предательски скрипнула и отворилась на какие-нибудь пару сантиметров. В просвете мелькнул курсантский артиллерийский погон, а потом кто-то зашептал в образовавшуюся щель:
– Пошли с нами. Только тихо.
Тонзиллита провели в туалет. Там толчки-очки были вмурованы в некое подобие терраски, ступенькой поднимающейся у одной стены. На этой ступеньке без всякой брезгливости бесцеремонно сидело человек семь «чернопогонников». Надо отметить, что туалет на «губе» был вылизан арестантами, как операционная, а ночью их сюда гадить не водили, поэтому сидеть на таком полу было не западло. На противоположной стене маняще застыли белоснежные писуары. Деркачёв с блаженной улыбкой справил малую нужду, после чего ему сразу сунули сигаретку и поднесли огоньку. Сержант обвёл присутствующих счастливым взглядом, глубоко затянулся и начал:
– Уважаемые товарищи курсанты! Тема нашей лекции: «Самолечение венерических заболеваний в домашних условиях…»
Под самое утро благодарные слушатели принесли Сяве горячего чайку с «левым» сахаром и совсем «левыми» конфетками. В карманы засунули пару кусков белого хлеба, под погоны напихали плоских сигарет без фильтра, а также спичек и кусочек чиркаша, отодранного от бока спичечного коробка. Напутствовали, как можно курить, чтоб не пойматься, и тихонько провели назад в карцер, где сидеть ему оставалось ещё часов пять.
В то же самое утро у Начальника Академии, генерал-полковника Иванова, истошно задребежжал телефон. Звонил начальник ГУЗЛа – Городского Управления Здравоохранинием Ленинграда, понятно туз тоже не маленький. После взаимного обмена приветствиями и любезностями, минздравовский шишка попросил военного начальника о совсем небольшой просьбе – направить одного подчинённого в Центральную Санэпидстанцию города. Дело вот какого рода – КГБ весь ГУЗЛ на ноги поставил. Срочно приказано искать места размножения каких-то африканских комаров. А известны эти места пока только старшему сержанту Деркачёву. Поэтому пусть армия в очередной раз поможет народному хозяйству живой силой – пожалуйста, срочно сопроводите этого сержанта к нам на комариные поиски.
Услышав такую просбу, генерал-полковник Иванов аж крякнул в трубку, ибо согласно утреннему докладу знал, что его подчинённый сержант Деркачёв сидит на гауптвахте. Но если такие люди просят, то надо помочь. И генерал-полковник лично позвонил в Гарнизонную Комендатуру. Но не по городскому телефону, а по военной спецсвязи, чтоб все сомнения отпали, с кем разговаривают. На другом конце провода всё тот же самый майор, комендант «губы», говорил с генералом сухо и по военному чётко:
– Так точно, товарищ генерал-полковник, есть у нас такой. Сколько дали? Э-э-э… Десять суток, всё согласно приказу. Но он у нас проштрафился и сейчас в карцере, если вы не возражаете, то мы ему ещё суток пять добавим. А можно и все пятнадцать! Как не надо?! А что надо? Срочно отпустить!? Э-э-э… Есть, срочно отпустить… Сейчас же на коменданской машине доставим к вам в штаб…
Комендант положил трубку спецсвязи и тут же схватил трубку внутреннего телефона:
– Дежурный, мать твою! Срочно арестованному Деркачёву зачесть полный срок отсидки, вывести из карцера и доставить его в часть нашим транспортом. Я сказал нашим! Приказ. Куда? В Штаб ВМА. Да-да, похоже не того посадили.
Через пять минут ничего не понимающему Тонзиллиту принесли ремни, потом быстро накормили вполне сносным завтраком, ясно что не арестантским, а из караулки. Затем Сяве было велено спуститься во двор и сесть в машину. Во внутреннем дворе комендатуры время останавливалось похлеще, чем в карцере – физически! В центре двора стоял молоденький пехотный капитан, кторый неистово орал во всю глотку:
– Носочек тянуть! Увижу, у кого нога дрожит – дополнительно пять суток аррреста. По ррразделениям, делай… Ррраз!!!
И стройные ряды, состоящие из самых разномастых солдат и курсантов, замирают в движении. Стоп кадр. Каждый как картинка в журнале «Огонёк», где запечетлена смена Кремлёвского караула – все бойко маршируют, прямая нога до пояса, согнутая в локте рука со сжатым кулаком застыла у солнечного сплетения. И тишина. Слышно как воркуют голуби на крыше. Капитан недолго ходит по рядам, а потом устало садится на стульчик неподалеку. Лица солдат в рядах каменеют всё больше и больше. Их выражение уже похоже на советские паматники защитников Сталинграда и Новороссийска. Вот и голуби их за живых перестали считать – слетели на землю и мирно кружатся между живых монументов.
– Делай… Два!!!
Грохот сотен ног резонирует в коробке тюремного двора, словно пушечный залп. И снова тишина, только голуби дополняют эту канонаду пулемётными очередями – испуганно хлопают крыльями, улепётывая обратно на крышу. Теперь все затыли словно памятники пионерам, что были понатыканы в каждом советском парке – фигурки на прямых ногах, бодро топающие в светлое будущее, разве что горна нет. Капитан тяжело вздыхает – видать не лёгкая у него служба. Тут он замечает сержанта Деркачёва:
– Почему без конвоя!?
– Не могу знать! Приказано садится в машину…
– А так это вы, насчёт кого звонили не то из Генштаба, не то из самого Министерства Обороны? – голос капитана стал мягким с заискивающими нотками – Вы уж на нас не обижайтесь. Не говорите там ничего лишнего. Поймите нас правильно – специфика службы…
Под низким арочным сводом, что соединял этот мрачный острог с пышущим беззаботной жизнью Ленинградом, въехал тупоносый «Газон». На кузове брезентовая будка, по бортам красные звёзды и надпись «Коммендатура». В это время года всё дороги города покрыты грязной кашей раскисшего солёного снега. Эта противобледенительная мера превращала любой грузовик в грязнючее чудевище, заляпаное и с нависающек косматой бородой сосулек под брюхом. Контрастом ко всем остальным машинам, казалось что комендантский «Газ» подготовили к параду – всё блестит, грязи нет даже в рифлёнке колёс, да и сами колёса похоже начищены солдатской ваксой, как сапоги. А что – гуталин казёный, а арестантская рабсила дармовая. Вообще эти машинки были весьма известны любому военнослужащему-питерцу. О них ходили легенды и слагались курсантские песни. Ведь обычно там ездил усиленный комендатский патруль – гроза любого «самоходчика» и источник бесчисленных неприятностей пусть даже в законном увольнениии. Обычно курсанты предпочитали от комендантских патрульных машин без разговоров убегать в первую попавшуюся подворотню, нежели потом стоять и оправдываться от их беспочвенных придирок вроде нечёткой отмашки при отдании чести. Уж куда проще объяснить ошарашеной девушке, почему галлантный кавалер, который только что манерно вёл её под руку, вдруг повёл себя столь странно, бросившись наутёк и забрызгав её новый плащ грязью, чем дать ответ патрулю на вопрос: «почему у вас такой счастливый вид, позорящий советского военнослужащего?» Сява ухмыльнулся и полез в легендарную машину. Толстый майор-комендант молча наблюдал за ним из окна своего кабинета. Но вот вылизанный «Газон» тронулся, и комендант громко выругался:
– Чёрт! Не поймёшь этих медиков. То просят посадить, а как посадил, так сразу умоляют отпустить! Бардак, а не служба!!!
– Метро и конец карьеры (Глава 14)
Штаб Академии располагался в одном из самых старых петербургских зданий – длиннющая жёлтая постройка обрамлялась тёмным гранитным парапетом и кучей белых толстенных колон. Штаб был увенчан здоровым зелёным куполом и изгибался сразу по трём улицам гигантской буквой "П". В серединке этой "П" за вычурным забором был просторный сквер, где стояли лавочки вокруг бронзового пямятника медицинской тематики, а с фронтона, что над парадным входом, в направлении Политотдела грозным взором смотрел Ленин и бодро реяло красное знамя. И Ленин и знамя были всего лишь барельефами орденов, которыми эту Академию кто-то наградил. Может то был Совнарком, может Политбюро, а может и сам Сталин – рядовым курсантам не сообщали, по чьей прихоти на дома ордена вешают. Штабной дворик, как обычно называли тот сквер, сиял чистотой и был безлюдным – никто никогда на тех лавочках не сидел. Ещё бы, нашли дураков перед глазами начальства без дела ошиваться.
Подполковник Тумко дураком не был, а поэтому ошивался без дела спрятавшись за колоной, где нервно курил сигаретку. Он ещё вчера побывал в КГБ, где ему вручили чемодан его непутёвого подчинённого, правда уже без ломика и фомки. Сегодня вот вызвали в Штаб и поставили задачу – как только сержанта Деркачёва привезут с гауптвахты, то немедленно сопроводить его по такому-то адресу, где им вместе следует поступить в распоряжение главного санитарного врача города. А у Тумко сегодня занятия, аж две группы, и ещё на следующий семестр учебный план доделать надо. Ладно занятия – можно попросить адъюнктов или аспирантов, пусть молодежь учится преподавательскому делу, развивает в себе педагогический талант. А вот план… Его ведь ещё на прошлой неделе представить следовало. Прогневить своего начльника, полковника Щербина, доцент не боялся. Стая канцелярских крыс из Учебного отдела Академии куда хуже одного профессора. Эти сразу побегут к генералу Яковлеву, вот мол завуч кафедры Биологии вам всю работу срывает. А генералы такое не любят. Яковлев, он же в том отделе начальник, и если скромный подполковник Тумко заведует всего лишь учёбой на одной кафедре, то тот по всей Академии. Значит в сто раз бОльший начальник. И кабинет у него недалеко от Политотдела. Замолвит во гневе словечко, а тем только дай зацепку – до свидания Ленинград, здравствуй противочумный отряд в песках Средней Азии или где-нибудь в горах Алтая…
«Чёрт бы побрал этого Деркачёва! Отберу у него ключи от лаборатории, а потом и вовсе прикрою его научную работу. Всё равно от таких инициативных идиотов одни неприятности. А упёртый то какой! Сколько раз я намекал этому дураку, что при кафедре его ни за что не оставят. И что в адъюнктуру на „Биологию“ ему не поступить – у самих дети есть. И что тратит он свои силы и время абсолютно зря. Что в современной науке понятие „это мне интересно“ себя изживает, заменяясь на „это перспективно“. В личном плане перспективно. Точно у этого афгранца „пуля в башке“, раз занимается тем, что бесперспективно». Именно в этом направлении шёл поток сознания у нервничающего доцента Тумко, и прервался этот поток, только когда тот заметил злополучного сержанта, выпрыгнувшего из патрульной машины.
Приветствие получилось весьма холодным. Тумко натянуто улыбнулся и вместо руки протянул Деркачёву чемодан. Пока ловили такси, доцент в кратце рассказал поставленную задачу – провести спецбригаду по местам жизни «зимних» комаров. Точнее всего одного комара – египтского эдеса. Тумко ещё больше разозился, узнав что как раз таки это и не известно. Известно только приблизительное направление – метро. Вскоре прибыли на санэпидстанцию. Кроме штатных врачей-гигиенистов, там оказался санитарный врач всего Ленинградского метрополитена и ещё один дедуля непонятного назаначения. Деркачёв по военному прянялся докладывать «комариную» обстановку, тыча ручкой в большую карту Ленинграда, висевшую на стене. При упоминании разных латинский названий вся санитарная братия зевала, не проявляя к этим насекомым ровно никакого интереса. Для них вопрос видовой идентификации не стоял совершенно, а решение по всем комарам было всего одно – дустом их! Конечно распылять инсектициды на головы ленинградцев, толпящихся на подземных станциях, никто не собирался. Предполагалось потравить не самих комаров, а лишь места их выплода. Такая перспектива перечёркивала все наполеоновские планы сержанта, ведь с уничтожением этих самых мест пропадал сам вид из микрониши. Конечно вытравить всех комаров по «зимним заначкам» в таком городе невозможно, но сколько лет прийдется ждать, когда какой-нибудь экзотический вид снова поселится там. А реинтродукция, то есть занос заново, может вообще затянуться на многие десятилетия. А если они не остановятся на разовом мероприятии и будут для профилактики проводить периодические протравы? Может египетский эдес и сохранится в каком-нибудь подвале, но ведь тогда поиски придётся начинать считай с нуля. И сколько это займёт времени и сил? Пиши пропала мечта скопировать комариные микроусловия и по-лёгкому получить быструю и полную адаптацию в лаборатории. А значит не будет технологии разведения, а это значит, что не будет госпермии и признания. Карьера военного биолога закончится так и не начавшись, и напрасно он торчал на «Биомеде». В этом месте мысли Деркачёва и Тумко совпадали.
Кто-то из присутствующих задал вопрос, каким образом об обитании злостных переносчиков заразы стало известно в КГБ? Неужели и вправду диверсия?! Ведь если это естественный занос, то получается какой-то порадокс – Центральной городской санэпидстанции такое не известно, а КГБ об этом знает. Конечно советский человек привык к тому, что КГБ всё знает, но не настолько же «всё». У них что там свои секретные гигигиенисты, что в тайне ведут исследования паралелльно гражданским структурам? Тут уже рассмеялся подполковник Тумко и рассказал, как его ученик-недотёпа по недоразумению загремел на Литейный-4 и перепугал своими показаниями пол Комитета. Санврачи неодобрительно зашипели – теперь им ясно из-за кого весь сыр бор. Преободрился лишь один дедок:
– Молодой человек! Так вас выгонят из вашей Академии или нет? Как не выгонят? Жаль, жаль, очень жаль, что не выгонят – я бы вам предложил место лаборанта у меня на кафедре. Вы только подумайте – любимая работа плюс прописка в Ленинграде!
Дедок оказался профессором-энтомологом из ЛГУ. Он уже давно отчаялся найти толкового лаборанта – зарплата у них всего семьдесят рэ в месяц, прописка в общежитии по лимиту, а квартиры до пенсии не дождаться. Деркачёв же хоть и любил насекомых, но не бескорыстно.
Но вот совещание закончилось и санитарный врач метрополитена попросил профессора-энтомолога, а равно как и военных медиков спуститься с ним под землю и принять личное участие в поиске этих самых мест личинкования-окукливания. Профессор согласился – в этом предложении его заинтересовали не столько комары, сколько сама экскурсия по «закулисному» метро, ведь редко кому из пассажиров попадёт туда заглянуть. Тумко согласился, потому что ему ещё в Штабе было приказано согласиться. А вот Деркачёв согласился искренне, аж подпрыгнув от азарта. У него появилась ещё одна, и вполне возможно последняя реальная возможность найти эдеса. Притом в таком месте, куда бы он сам ни за что не залез. И поиски можно проводить не прячась от человечьих глаз, вполне легально и с комфортом.
Подошёл «Пазик», маленький кубик-автобус с острым утиным носом. Спешно сколоченная экспедиционная группа погрузилась и отправилась на Лиговку, на ту же станцию, где Сява видел живого эдеса и откуда начались его приключения. По пути гланврач метрополитена стал сетовать о том, как опасно брать пробы из луж между рельсами. Там сбоку есть специальная железяка, по которой идёт ток высокого напряжения. Ток отключают только ночью, а сейчас чтобы туда залесть, надо просить кого-то из рабочих. Посторонних он туда ни под каким видом не пустит. Вон на прошлой неделе какие-то геологи вели свои изыскания подземных потоков, что размывали тоннель между Ленина и Мира. Так вот один из тех умников решил пописать в тоннеле и попал струйкой на токопроводную линию.
