* * *

      Счастливый человек - он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во сне, почувствовал, что улыбается, и проснулся. А проснувшись, вспомнил:
      Вчера он вынул из кладовки все свои сокровища, построил их в шеренгу и учинил генеральный осмотр. Два корня он отбраковал и, разломав на куски, сбросил в мусоропровод, а остальные отправил обратно, в кладовку. Все, кроме одного.
      Это был великолепный, трухлявый изнутри корень с четко выраженным покатым лбом и шишковатой лысиной. Шероховатый бугор вполне мог сойти за нос картошкой, а из-под изумленно приподнятого надбровья жутко зиял единственный глаз. Вдобавок вся композиция покоилась на неком подобии трехпалой драконьей лапы.
      Прелесть что за корешок!
      Все еще улыбаясь, он встал с постели и вышел босиком в большую комнату, где посреди стола на припорошенной древесной трухой газетке стоял, накренясь, тот самый комель. С минуту они смотрели друг на друга. И было уже очевидно, что остренькая шишка на сбоку лысины - вовсе не шишка, а рог. Ну да, маленький такой рожок, как у фавна.
      – Ты - леший, и зовут тебя - Прошка, - с удовольствием сообщил он куску трухлявого дерева. - И страшным ты только прикидываешься. Ты - хитрый и одноглазый. Коготь я тебе, конечно, укорочу, а вот что правая щека у тебя вислая - это ты зря…
      Тут он почувствовал беспокойство и оглянулся. Из большой комнаты очень хорошо просматривалась коротенькая - в три шага - прихожая, тупо упершаяся во входную дверь. Где-то там, далеко-далеко за дверью, его, должно быть, уже ждали. Хмурились, поглядывали на часы и, поджав губы, раздраженно постукивали ногтем по циферблату.
      Он повернулся к комлю и, как бы извиняясь, слегка развел руками.
      Наскоро умывшись, наскоро одевшись и наскоро позавтракав, он влез в пальто, нахлобучил шапку и взял с неудобной, причудливой, но зато самодельной подставки потертый до изумления портфель из настоящей кожи. Перед самой дверью остановился, решаясь, затем сделал резкий вдох, открыл, шагнул…
      …и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: захлопнув за собой дверь, он обнаружил, что снова стоит все в той же прихожей, правда, уже малость подуставший, что портфель стал заметно тяжелее и что на воротнике пальто тает снег. Видимо, там, за дверью, была зима. Да, зима. Недаром же три дня назад стекла заволокло льдом почти доверху.
      – Ну вот… - с облегчением выдохнул он. - Уже все…
      В портфеле оказались продукты. Он перебросал их в холодильник и, чувствуя, как с каждой секундой усталость уходит, подошел к столу с комлем, посмотрел справа, слева…
      – Нет, - задумчиво сказал он наконец. - Все-таки второй глаз тебе необходим…
      Он перенес комель в кухню, зажег газ и, ухватив плоскогубцами толстый, в синеватой окалине гвоздь, сунул его острым концом в огонь, а сам, чтобы не терять времени, выбрал из груды инструментов на подоконнике заточенный в форме ложечки плоский напильник и со вкусом, не торопясь принялся выскабливать труху из полостей комля.
      Когда закончил, гвоздь уже наполовину тлел вишневым. Осторожно вынув его из огня плоскогубцами, он убедился, что рука не дрожит, и приступил.
      Раскаленное железо с шипением входило в древесину, едкие синеватые струйки дыма взвивались к потолку, вытягивались легким сквозняком в большую комнату и плавали там подобно паутинкам перед коричневыми с истертым золотым тиснением корешками книг, путались в хитрых резных подпорках полок.
      И тут - нечто небывалое - взвизгнул дверной звонок. Рука с плоскогубцами замерла на полдороги от конфорки к комлю. Ошиблись дверью? Несколько мгновений он сидел прислушиваясь.
      Вишневое свечение, тускнея, сползло к острию гвоздя и исчезло. Да, видимо, ошиблись… Он хотел продолжить работу, но звонок взвизгнул снова.
      Пожав плечами, он отложил остывший гвоздь, отставил комель и, отряхивая колени, вышел в прихожую. Все это было очень странно.
      Открыл. На пороге стояла искусственная каштановая шубка с поднятым воротником. Из кудрявых недр воротника на него смотрели блестящие, как у зверька, смеющиеся глазенки.
      – Чай кипела? - шаловливо осведомилось то, что в шубке, бездарно копируя не то кавказский, не то чукотский акцент.
      Опешив, он даже не нашелся что ответить. Шубка прыснула:
      – Ну чо ты блынькаешь, как буй на банке? На чашку чая приглашал?
      Оглушенный чудовищной фразой, он хотел было собраться с мыслями, но гостья впорхнула в прихожую, повернулась к нему кудрявой каштановой спиной и, судя по шороху, уже расстегивала толстые пластмассовые пуговицы. Решительно невозможно было сказать, где кончаются отчаянные завитки воротника и начинаются отчаянные завитки прически.
      – Как… что? - упавшим голосом переспросил он наконец, но тут шубка была сброшена ему на руки.
      – Моргаешь, говорю, чего? - стремительно оборачиваясь, пояснила гостья. Она улыбалась во весь рот. Круглые щечки подперли глаза, превратив их в брызжущие весельем щелки.
      – Можно подумать, не ждал!
      – Нет, отчего же… - уклончиво пробормотал он и с шубкой в руках направился к хитросплетению корней, служившему в этом доме вешалкой. Кто такая, откуда явилась?… Узнать хотя бы, в каких отношениях они - там, за дверью…
      Когда обернулся, гостьи в прихожей уже не было. Она уже стояла посреди большой комнаты, и ее блестящие, как у зверька, глазенки, что называется, стреляли по углам.
      – А кто здесь еще живет?
      – Я живу…
      – Один в двух комнатах? - поразилась она.
      Ему стало неловко.
      – Да так уж вышло, - нехотя отозвался он. - В наследство досталось…
      Разом утратив стремительность, гостья обвела комнату медленным цепким взглядом.
      – Да-а… - со странной интонацией протянула она. - Мне, небось, не достанется… Ой, какая мебель старая! Ой, а что это за полки такие - никогда не видела!…
      – Своими руками, - не без гордости заметил он.
      Уставилась, не понимая.
      – Что ли, денег не было настоящие купить?… Ой, и телевизора почему-то нету…
      Счастливый человек - он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во сне, почувствовал, что улыбается, - и проснулся.
      За окном малой комнаты была оттепель. Свисающий с крыши ледяной сталактит, истаивая, превращался на глазах из грубого орудия убийства в орудие вполне цивилизованное и даже изящное. Леший по имени Прошка, утвердившись на трехпалой драконьей лапе, грозно и насмешливо смотрел с табурета.
      – Что же мне, однако, делать с твоей щекой? Не подскажешь?
      Леший Прошка загадочно молчал. Впрочем, щека - ладно, а вот из чего бы придумать нижнюю челюсть? Он вскочил с постели и уставился в угол, где были свалены теперь все его сокровища. Потом выстроил их в шеренгу и, отступив на шаг, всмотрелся. Нет. Ничего похожего…
      Тут он опомнился и взглянул на закрытую дверь комнаты. Там, за дверью, его наверняка уже ждали. С дребезгом помешивали чай в стакане, нервно поглядывая на стену, где передвигали секундную стрелку новенькие плоские часы, переваривающие в своих жестяных внутренностях первую батарейку.
      Он оделся, подошел к двери и щелкнул недавно врезанной задвижкой. Затем сделал резкий вдох, открыл, шагнул…
      …и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: прикрыв за собой дверь, он снова очутился в малой комнате, но голова была уже тяжелая и мутная, а щеки горели, словно там, за дверью, ему только что надавали пощечин.
      А может, и впрямь надавали, кто знает…
      С трудом переведя дыхание, он заставил себя улыбнуться. Потом запер дверь на задвижку и подошел к комлю.
      – Ну-с, молодой человек, - сказал он, потирая руки. - Так как же мы с вами поступим?
      Он присел перед табуретом на корточки и тронул дерево кончиками пальцев. Ну, допустим, полщеки долой… И что будет? Он прикрыл ладонью нижнюю половину Прошкиной щеки и остался недоволен. Не смотрится… Стоп! А если…
      Мысль была настолько дерзкой, что он даже испугался. Ну да, а если взять и спилить щеку вообще? Тогда вместо скособоченного рта получается запрокинутая отверстая пасть, а спиленный кусок…
      Он выпрямился, потрясенный.
      В спиленный кусок - это и есть нижняя челюсть.
      Он кинулся к кровати и выгреб из-под нее груду инструментов - искал ножовку по металлу. Найдя, отвернул барашковую гайку, снял полотно, а ненужный станок вернул под кровать. Снова присел перед табуретом и, прищурив глаз, провел первый нежный надпил.
      Древесный порошок с шорохом падал на расстеленную внизу газетку. Работа была почти закончена, когда в дверь постучали. Нахмурясь, он продолжал пилить. Потом раздался еле слышный хруст, и, отняв от комля то, что было щекой, он внимательно осмотрел срез. Срез был гладкий, как шлифованный.
      Стук повторился. Чувствуя досаду, он положил ножовочное полотно на край табурета и с будущей челюстью в руке подошел к двери.
      – Да?
      – С ума сошел… - прошелестело с той стороны. - Приехала… Открой… Подумает…
      Он открыл. На пороге стояли две женщины. Та, что в халатике, надо полагать, жена. Вторая… Он посмотрел и содрогнулся. Вторая была коренастая старуха с желтыми безумными глазами и жабьим лицом. Леший Прошка по сравнению с ней казался симпатягой.
      – Вот… - с бледной улыбкой пролепетала та, что в халатике. - Вот…
      Безумные желтые глаза ужасающе медленно двинулись в его сторону. Остановились.
      – Зятек, - плотоядно выговорило чудовище, растягивая рот в полоумной клыкастой усмешке. Затем радушие - если это, конечно, было радушие - с той же ужасающей медлительностью сползло с жабьего лица, и старуха начала поворачиваться всем корпусом к двери - увидела задвижку.
      – Это он уберет, - поспешно сказала та, что в халатике. - Это… чтоб не мешали… Подрабатывает, понимаешь? Халтурку… на дом…
      Счастливый человек - он был разбужен улыбкой. Продолжая улыбаться, он лежал с закрытыми глазами и представлял, как пройдется мелкой наждачной шкуркой по шишковатой Прошкиной лысине, зашлифует стыки нижней челюсти, протравит морилкой, и сразу станет ясно, покрывать его, красавца, лаком или не покрывать.
      Однако пора было подниматься. Решившись, он сделал резкий вдох, открыл глаза…
      …и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: он обнаружил вдруг, что снова лежит с закрытыми глазами, что во всем теле ноет накопившаяся за день усталость и мысли еле ворочаются в отяжелевшей голове, и, уже засыпая, он успел подумать, что хорошо бы еще подточить задний коготь на драконьей лапе, и тогда голова Прошки надменно откинется.
      Счастливый человек…
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

      Кресло, каждый изгиб которого - совершенство.
      Блистающий кнопками пульт. Вогнутая, будто сложенная из
      телеэкранов, стена. Когда-то считалось, что так будет
      выглядеть рубка межзвездного корабля. Оказалось, что так
      будет выглядеть кабинет крупного ответственного работника.
      Нет-нет, не было ни жертв, ни разрушений - просто вспыхнули и медленно стали гаснуть экраны.
      Генеральный директор потыкал пальцем во все кнопки и вне себя откинулся на спинку кресла. Такого еще не случалось! Ну, бывало, что забарахлит канал-другой, но чтобы так, скопом… Он был отсечен от подчиненных, как голова от туловища.
      Генеральный директор схватил со стола пластмассовый стаканчик и залпом проглотил остывший кофе.
      Вогнутая, как бы сложенная из экранов стена упорно не хотела оживать. Вместо этого мелодично забулькал сигнал видеофона.
      Директор нажал клавишу, и на изящном настольном экранчике возник незнакомый юноша, одетый… Ну да, в одну из этих самодельных веревочных маечек… Как же они их называют? Какое-то совершенно дурацкое словцо…
      – Здравствуйте, - сказал юноша. - Я к вам сейчас подъеду.
      – Что происходит? - в негодовании осведомился директор. - Почему вдруг…
      – Ничего страшного, - успокоил юноша. - Это не на линии, это у вас в кабинете неисправность. Скоро буду.
      – И дал отбой.
      "Плетка!" - внезапно вспомнил директор название веревочной майки и рассвирепел окончательно. При чем здесь плетка? Плетка - это совсем другое… Пороть их, сопляков, некому!
      Он смял в кулаке пустой стаканчик и бросил на стол. Интересно, сколько времени юноша в "плетке" провозится со всей этой механикой? Если группа учреждений останется без руководителя минут на пятнадцать - тогда, действительно, ничего страшного. Но тут, кажется, речь идет не о минутах, а о часах… Ну и сотруднички в службе связи! Ведь это надо было сидеть и плести… И ведь в рабочее время, наверное!…
      И вдруг генеральный директор сообразил, что вызывающе одетый сотрудничек будет первым его посетителем за пять лет - настоящим, не телеэкранным. Ошеломленный этой мыслью, он оглянулся на персональный пневматический лифт в углу кабинета. Черт возьми, раз так, то надо встретить. Какой-никакой, а гость…
      Он нажал кнопку, и из ниши в стене выскочил киберсекретарь на тонких трубчатых ножках.
      – Два кофе, - барственно, через губу, повелел генеральный директор. - И наведи-ка здесь, братец, порядок…
      Техники, как известно, опаздывают, но этот, в "плетке", видимо, был какой-то особенный: прибыл быстро, как обещал. От кофе вежливо отказался, раскрыл сумку и принялся выкладывать на стол разные диковинные инструменты.
      Директор откашлялся. За пять лет он начисто отвык говорить на работе с живыми людьми.
      – И долго вы ее плели? - поинтересовался он наконец.
      Юноша вопросительно посмотрел на директора, потом понял, что речь идет об его уникальной маечке.
      – Вообще-то долго, - со вздохом признался он. - Дня три.
      – И какие преимущества? Я имею в виду - перед фирменными рубашками?
      Юноша почесал в затылке.
      – Понятно… - сказал директор. - Я надеюсь, поломка не очень серьезная? Вы учтите: целая группа учреждений отрезана от руководства…
      – Минут за пятнадцать справлюсь, - обнадежил юноша. - Да вы пойдите пока, погуляйте. Я слышал, у вас тут парк замечательный…
      – Где? - не понял директор.
      Юноша удивился.
      – Как "где"? Здесь.
      Он вскинул голову и чуть ли не с ужасом уставился на клиента.
      – Так вы что, ни разу в парке не были?
      – Вообще-то я приезжаю сюда работать, а не прогуливаться, - сухо заметил директор. Юноша смотрел на него, приоткрыв рот. Директору стало неловко.
      – И потом я всегда думал, что в кабинет можно попасть только лифтом, - смущенно признался он. - Сначала подземкой, а там сразу лифт…
      – Да как же это вы! - всполошился юноша. - Да это же и в инструкции должно быть указано… Вон та клавиша, видите?
      Он подошел к стене и утопил клавишу. В ту же секунду добрая треть стены куда-то пропала, и директор отшатнулся, как перед внезапно распахнутым самолетным люком.
      Неимоверной глубины провал был полон листвы и солнца.
      – Ничего себе… - только и смог выговорить директор. Он почему-то всегда полагал, что его командный пункт расположен в одном из подземных ярусов. Оказалось, что на первом этаже.
      Веселая шелковистая трава шевелилась у самых ног. Шорохи и сквозняки летнего утра гуляли по кабинету.
      – Так вы говорите, пятнадцать минут у меня есть?
      Удивительный день! Все впервые. Отключились экраны, зашел человек, открылась дверь в стене…
      Директор разулся и посмотрел назад, на свой кабинет.
      Вот, значит, как он выглядит со стороны… Белый, словно парящий в воздухе куб с темным прямоугольником входа и лесенкой в три ступеньки. А вон еще один кубик… Да их тут много, оказывается.
      Вдали из-за дерева проглядывала неширокая полоска воды.
      "Если провозится подольше, можно будет на речку сходить…" - удивив самого себя, подумал директор.
      На соседней поляне загорали. Там, прямо на траве, возлежал дородный мужчина в трусиках строгого покроя. Чувствовалось, что загорает он с недавних пор, но яростно: кожа его была воспаленно-розового цвета.
      Глядя на него, директор почему-то забеспокоился и подошел поближе, всматриваясь и пытаясь понять причину своей тревоги.
      Во-первых, загорающего мужчину он откуда-то знал. Но причиной было не это. Причиной была неуловимая нелепость происходящего.
      Крупное волевое лицо, твердый, определенных очертаний рот, упрямый, с ямкой, подбородок… Такого человека легко представить за обширным столом перед вогнутой стеной из телеэкранов. Человек с таким лицом должен руководить, направлять, держать на своих плечах сферы и отрасли.
      Воспаленно-розовый ответственный работник на нежно-зеленой траве посреди рабочего дня - воля ваша, а было в этой картине что-то сюрреалистическое.
      Директор неосторожно зацепил тенью лицо лежащего. Воспаленно-розовое веко вздернулось, и на генерального директора уставился свирепый голубой начальственный глаз.
      – Я загораю, - низко, с хрипотцой сообщил лежащий.
      – Простите? - удивился директор.
      – Вы же хотели спросить, что я тут делаю? Я загораю.
      – Да я, знаете ли, понял, - несколько обескураженно сказал директор. - Я, собственно, хотел спросить: не вас ли я видел на Арчединском симпозиуме пять лет назад?
      Свирепый голубой глаз критически и с каким-то сожалением окинул директора.
      – Очень может быть…
      Да-да! И голос тоже! Именно таким голосом осведомляются о причинах небывало высокого процента брака. Или, скажем, о причинах непосещения зрителями городского театра, если товарищ руководит не в производственной сфере, а именно в культурной… Целую вечность генеральный директор не беседовал с собратьями по штурвалу. Проклятые телеэкраны отсекли их друг от друга, наглухо заперев каждого в своем рабочем кабинете.
      – Вы, как я понимаю, тоже здесь… руководите? - попытался наладить разговор генеральный директор.
      – Руководил, - последовал ответ.
      "Ах вот оно что…" - подумал директор и ровным голосом, будто ничего существенного сказано не было, продолжал:
      – И чем же вы руководили?
      – Телевизорами.
      Шутка была тонкой, и кто, как не директор, мог оценить ее в полной мере!
      – Да, действительно… - вежливо посмеявшись, сказал он. - Экраны, люди на экранах… И ни с кем из них в жизни не встречаешься, филиалы-то - по двум континентам разбросаны… Иной раз глядишь в телевизор и гадаешь: есть на самом деле эти люди, нет их?…
      – Нет их, - бросил лежащий, подставляя солнцу внутреннюю недостаточно воспаленную часть руки.
      – Простите? - опять не понял директор.
      – Я говорю: нет их! - рявкнул мужчина. Не вынес изумленного директорского взгляда и рывком сел. - Ну что вы уставились? Людей, которыми вы руководите, нет. И никогда не было. Повторить?
      Директор все еще молчал. Мужчина шумно хмыкнул и снова растянулся на траве.
      – Я вижу, вы от меня не отвяжетесь, - проворчал он.
      – Не отвяжусь, - тихо подтвердил директор. - Теперь не отвяжусь.
      Мужчина посопел.
      – С самого начала, что ли? - недовольно спросил он.
      – Давайте с самого начала…
      В светлых солнечных кронах журчал ветер.
      – Лет пятнадцать назад, если помните, - не пожелав даже разжать зубы, заговорил незнакомец, - в верхах в очередной раз подняли вопрос: что мешает работе сферы управления… - Он сделал паузу и, преодолев отвращение, продолжал: - Привлекли кибернетиков, построили какой-то там сверхкомпьютер… Понатыкали кругом датчиков, телекамер… Собирали информацию чуть ли не десять лет…
      – Послушайте! - не выдержал директор. - История с кибернетиками мне известна! Но вы перед этим сказали, что якобы…
      – А какого дьявола спрашиваете, раз известна? - вспылил лежащий. - Давайте тогда сами рассказывайте!
      – Но позвольте…
      – Давайте-давайте! - потребовал воспаленный незнакомец. - Так что выяснили кибернетики?
      – Да ничего нового! - в свою очередь раздражаясь, ответил директор. - Доказали, что часть управленческого аппарата - балласт! От балласта избавились…
      – Как?
      – Что "как"?
      – Как избавились?
      – Н-ну… ненужных руководителей отстранили, нужных оставили…
      – Вас, например?
      – Меня, например!
      – Так, - сказал лежащий. - Замечательно. И многих, по-вашему, отстранили?
      – Да чуть ли не половину… Но я не понимаю…
      Директор опять не закончил, потому что лежащий всхохотнул мефистофельски.
      – Ну, вы оптимист! - заметил он. - Половину… Это надо же!
      – Послушайте! - сказал директор. - Как вы со мной разговариваете! Я вам что, мальчишка? Или подчиненный?… Ну, не половину, ну, три четверти - какая разница!
      – Разница? - прорычал лежащий, снова устава на генерального директора свирепый голубой глаз. - Я, кажется, переоценил вашу сообразительность… Вы что, не понимаете, что это такое - три четверти управленческого аппарата? Если они все разом почувствуют, что под ними качнулись кресла!… Как вы их отстраните? Куда вы их отстраните? Да они вас самого в два счета отстранят! Объединятся и отстранят!…
      Директору захотелось присесть, но он ограничился тем, что поставил на траву туфли, которые до этого держал в руке.
      – Так что было делать с нами? - все более накаляясь, продолжал лежащий. Собственно, лежащим он уже не был - он полусидел, попирая нежно-зеленую травку растопыренной пятерней. - А? С генерал-администраторами! Которых - пруд пруди! "Дяденька, дай порулить" - слышали такую поговорку?… - Он передохнул и закончил ворчливо: - Уж не знаю, в чью умную голову пришла эта блестящая мысль, а только наиболее влиятельных товарищей перевели с повышением в замкнутые кабинеты с телевизорами, а телевизоры подключили к тому самому компьютеру - благо, вся информация была уже в него заложена. Вот он-то и подает вам на экраны изображения, которыми вы руководите… не причиняя вреда окружающим.
      – Вы… шутите… - прошептал генеральный директор.
      Собеседник шумно вздохнул и лег.
      – Но если это так… - хрипло сказал директор ("Так, так", - подтвердил собеседник, прикрывая глаза), - я возьму его сейчас за глотку и спрошу…
      – Кого?
      – У меня там один… в кабинете… экраны ремонтирует…
      – Бросьте, - брезгливо сказал собеседник. - Он ничего не знает. Он ремонтирует экраны.
      – Но надо же что-то делать! - закричал директор.
      – Что?
      – Но вы же сами говорили: три четверти… огромная сила…
      – Была, - уточнил собеседник. - Когда-то. А теперь пять лет прошло! Все потеряно: связи, влияние - все… Нет, дорогой коллега, переиграть уже ничего невозможно. - Последнюю фразу он произнес чуть ли не с удовлетворением.
      Директор наконец взял себя в руки. Лицо его стало твердым, прищур - жестким.
      – Да вы вроде радуетесь, - холодно заметил он.
      Лежащий хмыкнул, не открывая глаз.
      – А как, позвольте спросить, вы сами об этом узнали?
      Страшный незнакомец повернулся на другой бок, продемонстрировав спину с травяным тиснением и прилипшим листочком.
      – А случайно, - помолчав, признался он. - У них, знаете ли, тоже иногда накладки бывают… Короче, узнал. Потом отыскал одного из этих… кибернетиков…
      – Вы мне его адрес не дадите? - быстро спросил директор.
      – Не дам, - сказал собеседник. - Вам пока нельзя. Ищите сами. А пока будете искать, придете в себя, образумитесь маленько… Как я. - Он поглядел искоса на директора и посоветовал: - А вы посчитайте меня сумасшедшим. Станет легче. Я же вижу, вы уже готовы…
      Директор оглянулся беспомощно. Мир давно уже должен был распасться на куски и рухнуть с грохотом, но, похоже, он рушиться не собирался: все так же зеленел, шумел кронами и мерцал из-за стволов неширокой полоской воды.
      – И вы думаете, я вам поверю? - весь дрожа, проговорил директор. - Подавать на экраны жизнь… Да он что, Шекспир, ваш компьютер?
      – А! - с отвращением отмахнулся лежащий. - Какой там Шекспир!… Вы поймите: десять лет он собирал информацию - головотяпство ваше, самоуправство, промахи ваши административные… а теперь вам же и возвращает согласно программе - вот и весь Шекспир…
      Директору хотелось проснуться. Или хотя бы схватить лежащие на траве туфли и припуститься бегом из солнечного зеленого кошмара в привычную реальность кабинета.
      – Не может быть… - вконец охрипнув, сказал он. - Это скандал. Вмешалась бы международная общественность…
      – Вмешалась бы. - Собеседник одобрительно кивнул. - Но не вмешается. Тут вот какая тонкость… Жажда власти (она же административный восторг) определена ныне медиками как одна из форм сумасшествия. Так что в глазах общественности мы с вами, коллега, скорее пациенты, чем заключенные…
      – Но если человек до конца дней своих просидит в кабинете? - крикнул директор.
      – Ну и просидит, - последовал философский ответ.
      – Так… - задыхаясь проговорил директор. - Так… И что вы теперь намерены делать?
      – Загорать, - лаконично отозвался собеседник.
      – Ну допустим, - собрав остатки хладнокровия, сказал директор. - День будете загорать, два будете загорать… У вас, кстати, кожа облезает… А дальше?
      – Облезает, говорите? Это хорошо…
      – Вы мне не ответили, - напомнил директор. - Что дальше?
      Взгляд незнакомца несколько смягчился. С минуту лежащий изучал директора, явно прикидывая, а стоит ли с этим типом откровенничать.
      – Тут, я смотрю, речка есть… - нехотя проговорил он наконец. - Она ведь куда-то должна впадать. Наверное, в какую-нибудь другую речку. И та тоже… Значит, если поплыть отсюда по течению, можно и до моря добраться… Закажу яхту. Не получится - сам сделаю. Хочу, короче, попробовать кругосветное плавание. В одиночку…
      После этих слов генеральному директору стало окончательно ясно, с кем он имеет дело. Видимо, следовало вежливо со всем согласиться и тут же откланяться. Но директор был еще слишком для этого взвинчен.
      – Ах, кругосветное! - сказал он. - В одиночку!… Оч-чень, оч-чень интересно… А кому, позвольте спросить, это нужно? Вы! Энергичный, инициативный человек…
      – Кому? - взревел воспаленно-розовый незнакомец. - Мне! С детства, знаете ли, мечтал! Плывешь этак, знаете, по океану и не причиняешь вреда ни единой живой душе!… Идите, - почти приказал он. - Идите в ваш кабинет, играйте там в ваши поддавки, идите куда хотите!…
      На траву рядом с директорской тенью легла еще одна. Директор оглянулся. Это был юноша в "плетке". Лежащий бешено посмотрел на веревочную маечку подошедшего и повернулся к публике без малого алой спиной.
      – Вроде работает, - сообщил юноша, с интересом разглядывая облезающую спину. Спина была похожа на контурную карту Европы.
      Генеральный директор сделал страшные глаза и предостерегающе приложил палец к губам. Затем - по возможности бесшумно - поднял с травы туфли и, ухватив за неимением лацкана какую-то веревочную пупочку, увлек изумленного юношу в сторону кабинета. Босиком и на цыпочках.
      – Видите, человек лежит? - шепнул он, отойдя подальше.
      Юноша испуганно покивал.
      – Совершенно страшная история… - все так же шепотом пояснил генеральный директор. - Крупный ответственный работник, я с ним встречался на симпозиуме… Вы же представляете, какие у нас нагрузки… какая ответственность…
      – Так что с ним? - спросил юноша. Тоже шепотом.
      Директор быстро оглянулся на лежащего и, снова сделав страшные глаза, покрутил пальцем у виска.
      – Что вы говорите! - ахнул юноша. - Так это надо сообщить немедленно!…
      – Тише!… - прошипел директор. - А куда сообщить, вы знаете?
      – Ну конечно… Все-таки в службе связи работаю…
      – Молодой человек… - В голосе генерального директора прорезались низы. - Я вас убедительно прошу сделать это как можно скорее…
      Они еще раз оглянулись. На нежно-зеленой поляне по-прежнему сияло воспаленно-розовое пятно. Как ссадина.
      – Вот так, - с горечью произнес директор. - Работаешь-работаешь…
      Не закончил и, ссутулясь, пошел к кабинету. Потом вздрогнул, опустился на корточки и с заговорщическим видом поманил к себе юношу туфлями, которые все еще держал в руке. Юноша посмотрел на странного клиента, как бы сомневаясь и в его нормальности, но подумал и тоже присел рядом. Оба заглянули под светлое матовое днище кабинета.
      – Слушайте… - снова зашептал директор. - А вон тот кабель… Он куда идет?
      Юноша пожал загорелым плечом.
      – Это надо схему посмотреть, - сказал он.
      – Слушайте… А он нигде не соединяется с каким-нибудь… компьютером, например?
      – Ну а как же! - все более недоумевая, ответил юноша. - И не с одним. У вас же в инструкции…
      – Да нет, - с досадой перебил директор. - Я не о том… А не бывает так, что компьютер вдруг возьмет и подключится сам?
      – Сам? - Юноша недоверчиво засмеялся. - Это как же?
      – А что, такого быть не может?
      – Нет, конечно.
      Они поднялись с карточек.
      – Спасибо, - стремительно обретая утраченное было достоинство, изронил директор. - Спасибо вам большое… И, пожалуйста, не забудьте о моей просьбе… - Он хотел было подать юноше руку, но в руке были туфли.
 
      Возникла неловкость.
 
      – Вы сейчас в лифт? - поспешно спросил директор.
      – Да нет, я, пожалуй, пройдусь… - отвечал юноша, озадаченно на него глядя.
      – А, ну пожалуйста-пожалуйста… - благосклонно покивал директор и вдруг встревожился: - Позвольте, а как же вы тогда сообщите?…
      Вместо ответа юноша многозначительно похлопал по сумке.
      Ступеньки взметнулись, распрямились, и прямоугольник входа исчез. Это директор нажал клавишу в своем кабинете. Потом внутри слепого матового куба что-то слабо пискнуло. Это включились экраны.
      Юноша в "плетке" повернулся и, покачивая сумкой, двинулся через парк.
      – Ну и зачем вам это было нужно? - с упреком спросил он, останавливаясь над воспаленно-розовым мужчиной.
      Лежащий приоткрыл глаз.
      – А-а… - сказал он. - Так вы, значит, еще и экраны ремонтировать умеете?
      – Мы же вас просили ни с кем из них не общаться! - Юноша был явно расстроен. - Излечение шло по программе, наметились сдвиги… Сегодня мы его выпустили на травку, подобрали погоду, настроение… Неужели за речкой места мало? Почему вам обязательно надо загорать рядом с… э-э… - И юноша в "плетке" обвел свободной рукой многочисленные белые кубики, виднеющиеся из-за деревьев.
      – А он первый начал, - сообщил лежащий, кажется, развлекаясь. - И вообще - где яхта? Вы мне обещали яхту!
      – И с яхтой тоже! - сказал юноша. - Зачем вы нас обманули? Вы же не умеете обращаться ни с мотором, ни с парусом! Перевернетесь на первой излучине…
      – Ну не умею! - с вызовом согласился лежащий. - Научусь. Пока до моря доплыву, как раз и научусь. А пациент этот ваш… Я тут с ним поговорил… Зря возитесь. По-моему, безнадежный.
      – Должен вам напомнить, - заметил юноша, - что вы тоже считались безнадежным. Причем совсем недавно.
      Воспаленно-розовый мужчина открыл было рот, видимо, собираясь сказать какую-нибудь грубость, но тут над парком разнесся гул и шелест винтов, заставивший обоих поднять головы. Что-то, похожее на орла, несущего в когтях щуку, выплыло из-за крон и зависло над неширокой полоской воды.
      Вертолет нес яхту.
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

      Никогда эта забегаловка чистотой не блистала. На аренду их перевели, что ли? Стекла - сияют, столики - в бликах, из граненых стаканчиков торчат алые мордашки тюльпанов.
      И при всем при том ни одного посетителя.
      Светлана невольно задержалась на пороге, ожидая неминуемого окрика: "Ну куда, куда?! Вот народ! Видят же, что банкет, и все равно лезут!" Но Игорь твердой рукой подхватил ее под локоток, и пришлось войти.
      Господи! Мало ей предстоящего разговора!… Сейчас он сцепится с персоналом и начнет доказывать с пеной у рта, что в таких случаях вешают плакатик. С надписью: "Банкет". Или даже: "Извините, банкет". И будет, конечно, прав…
      Однако никто никого не окликнул, и супруги беспрепятственно прошли к одному из столиков. Усадив Светлану, Игорь сел напротив. Переговоры на высшем уровне… Строгий серый костюм-тройка, бледное злое лицо, бескровные губы упрямо сжаты… И брюки на коленях поддернуть не забыл.
      – Ну? - с вызовом сказала Светлана.
      Игорь молчал. Видимо, раскладывал предстоящий разговор на пункты и подпункты. Из глубины помещения к столику приближалась официантка в кружевном нейлоновом передничке. Официантка - в забегаловке? Что-то новое…
      – Два фруктовых коктейля, если можно, - процедил Игорь, не повернув головы.
      "Сейчас она нас обложит", - подумала Светлана.
      К ее удивлению официантка - плечистая баба с изваянным склоками лицом - ответила улыбкой. Проще говоря, обнажила зубы, как бы собираясь укусить, но не укусила - пошла выполнять заказ.
      Да что это с ними сегодня?
      – Ты знаешь, - тусклым ровным голосом заговорил наконец Игорь, - что разводиться нам сейчас нельзя никак. Времена - временами, а с аморалкой по-прежнему строго…
      Нахмурился и умолк, недовольный началом. Светлана нервно потянулась к сумочке с сигаретами, но тут же вспомнила, что здесь не курят.
      – На развод я, по-моему, еще не подавала.
      На скулах Игоря обозначились желваки. Он заметно исхудал за последние два месяца. В лице его определенно появилось что-то от насекомого. И эта новая привычка вытягивать шею, когда злится…
      – Да, - отрывисто сказал он. - Не подавала. Тем не менее все уже знают, что живешь ты у подруги. У этой у своей… У Лидочки…
      – Та-ак… - Прищурившись, Светлана откинулась на спинку стула. - Понимаю… То есть ради твоей блестящей карьеры я должна вернуться домой и изображать семейное счастье?…
      Она запнулась, потому что в этот миг что-то произошло. Вернее, не то чтобы произошло… Как-то все вдруг прояснилось перед глазами: сахарно сверкнула мини-скатерка в центре столика, веселее заиграли грани стаканчика, вздрогнул налившийся алым тяжелый хрупкий тюльпан.
      Не понимая, в чем дело, Светлана растерянно обвела взглядом посветлевшее помещение. В дверях стоял посетитель - небрежно одетый мужчина лет сорока.
      Склонив проплешину, он внимательно смотрел на супругов. Мятые матерчатые брюки, расстегнутый ворот рубашки. И в домашних шлепанцах, что поразительно…
      – Да, - упрямо повторил Игорь. - Должна. В конце концов существуют определенные обязанности…
      Фраза осталась незаконченной - отвлекло шарканье шлепанцев по линолеуму. Странно одетый посетитель направлялся к ним. Не извинившись, не поздоровавшись, он отставил стул, сел за столик третьим и бесцеремонно принялся разглядывать Светлану.
      Игорь резко выпрямился.
      – В чем дело? - севшим от бешенства голосом осведомился он. - Кругом масса свободных столиков! Вы же видите: мы разговариваем…
      Подсевший обернулся и посмотрел на него с невыразимой скукой.
      – Надоел ты мне - мочи нет, - произнес он сквозь зубы. И, посопев, добавил ворчливо: - Пошел вон…
      Игорь вскочил. Светлана быстро опустила голову и прикрыла глаза ладонью. "Господи, скандал, - обреченно подумала она. - Сейчас ведь милицию начнет звать, придурок…" Она отняла ладонь и увидела нечто невероятное: Игорь шел к дверям. Шел как-то странно - то и дело пожимая плечами, возмущенный и ничегошеньки не понимающий. На пороге оглянулся ошарашенно, еще раз пожал плечами - и вышел.
      Широко раскрыв глаза, Светлана повернулась к незнакомцу и встретила исполненный понимания взгляд.
      – Представляю, как он надоел вам, Светлана…
      – А-а, - разочарованно протянула она, и губы ее презрительно дрогнули. - Вы - его начальник?
      – Начальник? - Мужчина нахмурился и озадаченно поскреб проплешину. - Ну, в каком-то смысле…
      – Да в любом - спасибо, - с чувством сказала она. - Вы даже не представляете, от какою кошмарного разговора вы меня избавили. И все-таки: кто вы такой?
      Мужчина неловко усмехнулся и принялся стряхивать со светлых матерчатых брюк следы табачного пепла.
      – Автор, - сказал он, скроив почему-то страдальческую физиономию.
      На стол беззвучно опустились два высоких стакана с коктейлем.
      – Спасибо, Маша, - сказал мужчина, и официантка - все с той же застывшей улыбкой вампира - странно пришаркивая, отступила на три шага и лишь после этого сочла возможным повернуться к посетителям спиной.
      – Простите, а… автор чего? - Светлана не выдержала и засмеялась. Что-то забавное и непонятное творилось сегодня в отмытой до глянца забегаловке.
      – Вообще… - уныло шевельнув бровями, отозвался мужчина. Брови у него были развесистые и неухоженные. - Всей этой вашей истории… Замужества вашего, развода…
      – Простите… как?
      Мужчина вздохнул.
      – Я понимаю, - мягко и проникновенно проговорил он. - Для вас это звучит дико, пожалуй, даже оскорбительно… И тем не менее вся ваша жизнь - это неоконченная повесть. Моя повесть… Не сердитесь, Светлана, но вы - персонаж и придуманы мною…
      Тут он замолчал и в недоумении уставился на собеседницу. Трудно сказать, какой именно реакции он ожидал, но Светлана слушала его с тихим восторгом. Потом поманила пальцем.
      – А вы докажите, - радостно шепнула она в большое волосатое ухо.
      – Что?
      – Докажите, что вы - автор…
      Мужчина негодующе выпрямился.
      – Черт знает что такое! - сообщил он куда-то в пространство. - Ну вот почему вы сейчас не расхохотались? Вы должны были звонко расхохотаться! Причем запрокинув голову…
      – Я ее в другой раз запрокину, - шепотом пообещала Светлана. - А вы тоже зубы не заговаривайте. Вы докажите.
      – Как?
      – Устройте потоп, - не задумываясь предложила она. - Вам же это просто. Вы же автор. "Вдруг начался потоп…"
      – Никакого потопа не будет! - сердито сказал мужчина. - Потоп ей!…
      – То есть как это не будет? - оскорбилась Светлана. - А как же Воннегут взял своего героя и…
      – Воннегут - фантаст.
      – А-а… - Светлана сочувственно покивала. - А вы, значит, реалист? - Она со вздохом оглядела забегаловку и вдруг оживилась. - Так это вы из-за меня тут приборку устроили?
      Мужчина не ответил. Некоторое время он сидел отдуваясь, потом с силой вытер ладонью внезапно вспотевший лоб.
      – М-да… - сказал он наконец. - Трудно с вами, Светлана. Очень трудно… То есть никогда не знаешь, что вы отколете в следующий момент…
      – Да я и сама не знаю, - утешила она.
      – Вот видите… - с упреком сказал мужчина. - А у меня весь сюжет по швам затрещал, когда вы ушли жить к Лидочке.
      – Как Татьяна у Пушкина, - преданно глядя на собеседника, подсказала Светлана. - Взяла и выскочила замуж, да?
      – Слушайте, да что это вы меня все время в краску вгоняете? - возмутился незнакомец. - Сначала - Воннегут, а теперь вот - Пушкин!…
      Он насупился и принялся хлопать себя по карманам.
      – Ну вот… - раздосадованно сообщил он. - Конечно, забыл курево на машинке!… Угостите сигаретой, Светлана. У вас там в сумочке болгарские…
      Светлана оторопела, но лишь на секунду.
      – А вы видели, как я их покупала, - с вызовом объявила она. - Видели-видели, не отпирайтесь! Я вас тоже, кстати, тогда заметила! Еще подумала: что это за придурок на той стороне в шлепанцах… Ой! - Она запоздало шлепнула себя по губам. - Не обижайтесь… Ну, соврала, ну, не видела я вас… Правда, не обижайтесь, возьмите сигарету… Только спичек у меня нет. И здесь не курят.
      – М-да… - мрачно повторил мужчина и оглянулся. - Валя! - позвал он.
      – Маша, - поправила его Светлана.
      – Что?
      – В прошлый раз вы назвали ее Машей, - тихо пояснила Светлана.
      – Серьезно? - Мужчина подумал. - А, ладно! Потом вычитаю и выправлю… Маша, огоньку бы нам…
      Официантка беспрекословно принесла пепельницу со встроенной в нее зажигалкой.
      – Сколько вы им заплатили? - с любопытством спросила Светлана, когда официантка ушла. - Слушайте!… - ахнула она. - А как же вы с Игорем-то, а? Только не вздумайте рассказывать, что он тоже взял на лапу! Он хоть и крохобор, а принципиальный!…
      – Давайте помолчим, Светлана, - попросил мужчина. - Закурим и помолчим… Такой хороший был задуман диалог - и что вы с ним сделали?
      Они закурили и помолчали. Светлана изнывала, влюбленно глядя на незнакомца, и все ждала продолжения. А тот хмурился - видно, приводил мысли в порядок. Сигарета его заметно укорачивалась с каждой затяжкой.
      – И как это меня угораздило вас такую выдумать! - раздраженно сказал он. Затем передохнул и продолжал более спокойно: - Видите ли, Светлана, по замыслу это должна была быть… А, черт! Словом, повесть о трудностях и проблемах молодой семьи, из которых семья, естественно, выходит окрепшей… ну, и так далее. Причем вам, учтите, отводилась роль отрицательной героини…
      – Да я думаю! - с достоинством сказала она. - Я ж не мымра какая-нибудь!
      Мужчина крякнул и погасил сигарету.
      – Вот… - стараясь не выходить из себя, продолжал он. - Я даже выдам вам один секрет: у вас был прототип, Светлана. Моя бывшая жена… Да нет, вы не улыбайтесь, вы не улыбайтесь, вы слушайте!… Может быть, я поступил наивно, не знаю… Словом, я собрал воедино все качества моей бывшей супруги, из-за которых я с ней развелся, и слепил из этих качеств вас. Что же касается Игоря… Ну, здесь прямо противоположный случай! Я наделил его теми чертами, которыми хотел бы обладать сам: деловит, подтянут, принципиален…
      – А я в конце перековываюсь? - жадно спросила Светлана.
      – Да, - как-то не очень уверенно ответил мужчина. - Во всяком случае вы должны были понять, что ведете себя неправильно… Черта лысого вы поняли! - взорвался он вдруг. - Вы оказались чуть ли не единственным живым человеком во всей повести! Причем настолько живым, что я уже и не знаю, как с вами быть…
      – А как с Анной Карениной, - подсказала Светлана. - Раз - и под поезд… Ой, простите, опять я… Больше не буду! Честное слово, не буду!…
      Но, к счастью, мужчина ее просто не услышал. Уныло вздымая неухоженную бровь, он поигрывал соломинкой в нетронутом фруктовом коктейле.
      – Вот такая получается чепуха… - мрачно подытожил он. - Хотел выявить негативное явление, а в итоге… Смешно сказать, но я вас где-то даже полюбил…
      "Ага, - удовлетворенно отметила про себя Светлана, - давно бы так. Только не в моем ты вкусе, дядя. И вообще ни в чьем…"
      – Но вы не поверите, Светлана, - с неожиданной силой в голосе и с ужасом в глазах проговорил вдруг незнакомец, - как мне осточертел этот Игорь! Этот ваш супруг! Вчера я поймал себя на том, что уже нарочно его уродую. Вы вспомните, ведь вначале он был даже красив, черт возьми! А теперь?
      – Д-да, действительно, - ошеломленно поддакнула Светлана, впервые ощутив некий холодок под сердцем. - На богомола стал похож, шею тянет…
      – Вот видите, - удрученно кивнул автор. - Значит, и вы заметили…
      "Эй, Светка!" - испуганно одернула она себя и оглянулась по сторонам, словно ища поддержки. Забегаловка была как забегаловка, разве что вот непривычно чистая…
      – А это ничего не доказывает, Светлана, - заметил незнакомец, внимательно за ней наблюдая. - Литературный персонаж воспринимает литературу как действительность…
      Светлана порозовела и закусила губу. Купилась! Один-единственный раз - и все-таки купилась!
      – А вы?
      – Я в данном случае тоже персонаж…
      – Докатились! - мстительно сказала Светлана. - А еще реалист! Себя-то зачем было в действие вводить?
      – А! - Мужчина с отвращением отодвинул стакан. - Запутался - вот и ввел. Думал: поговорю - может, и прояснится хоть что-нибудь… Потом прием, знаете, оригинальный…
      – И как? Прояснилось?
      У незнакомца был несчастный вид.
      – Пойду я, Светлана… - со вздохом сказал он. - Вам ничего не нужно?
      – А ну вас! - отмахнулась она. - Я вот потоп просила - вы не сделали.
      – Нет, кроме потопа.
      – О! - выпалила Светлана. - Сделайте так, чтобы этот зануда ко мне не приставал. Хотя бы полмесяца…
      – Полмесяца?… - Мужчина в сомнении взялся за волосатое ухо, а губы выпятил хоботком. - Многовато, знаете… Полмесяца - это ведь пятнадцать суток… - Тут он запнулся и вытаращил глаза. - Мать честная! А усажу-ка я его, в самом деле, на пятнадцать суток!
      – Игоря?!
      – Игоря! Игоря! - возбужденно подтвердил мужчина. - Светлана, вы - гений! Он решит, что я ваш любовник, напьется, высадит витрину…
      – Да он вообще не пьет!
      – Вот именно! - ликующе рявкнул незнакомец. - Ах черт, ах черт! - забормотал он. - Какой вы мне ход подсказали!… А вдруг он от этого станет хоть немного симпатичнее? Первый человеческий поступок!… Простите, Светлана, но я пойду… Это надо садиться и писать… - Он поднялся и, выхватив из граненого стаканчика тюльпан, протянул ей. - Вот, возьмите. Это вам.
      – Спасибо… - сказала Светлана. У нее вдруг перехватило горло. - Нет, вы не поняли… Не за тюльпан спасибо. Вы простите, что я вас так… В общем, я все понимаю. Ведь это же надо было придумать! Автор, повесть… Спасибо.
      Мужчина смотрел на нее, смешно задрав неухоженные брови.
      – Светлана… - растроганно сказал он. - Честное слово… Я сделаю все, чтобы вы были счастливы…
      Сказал - и зашлепал к выходу. На пороге обернулся и предостерегающе поднял толстый волосатый палец:
      – Не вздумайте ни за что расплачиваться!
      В забегаловке потемнело, и Светлана заметила наконец, что возле ее столика стоит и улыбается из последних сил плечистая официантка. Надо уходить, растерянно подумала Светлана и встала. Официантка проводила ее по пятам до самых дверей, явно пряча что-то за спиной.
      Невольно ускорив шаги, Светлана вылетела на улицу и оглянулась. Официантка - уже без улыбки - вешала на дверь плакатик с надписью: "Извините, банкет". Лицо у нее было недовольное и ошарашенное - точь-в-точь как у Игоря, когда ему велели выйти вон.
      Ничегошеньки не понимая, с тюльпаном в руке, Светлана дошла до перекрестка и остановилась, пытаясь сообразить, что же это все-таки такое было… Подкупить персонал забегаловки, каким-то образом обломать Игоря, придумать совершенно небывалый способ знакомства, почти добиться успеха… и при этом никуда не пригласить и не напроситься в гости?! И главное, в шлепанцах… Кстати, насчет Игоря он был прав… Если бы Игорь хоть раз что-нибудь из-за нее натворил - честное слово, она бы…
      – Светка!
      Это ее догоняла Лидочка. С ней было тоже явно не все в порядке. Широкое лицо подруги, казалось, стало еще шире. Глаза чуть не выскакивают от восторга, рот - до ушей.
      – Светка! Ты представляешь?!
      И Светлана ощутила уже знакомый холодок под сердцем.
      – Игорь? - шепотом спросила она.
      – Да! - радостно закричала Лидочка.
      – Попал в милицию?
      – Да!!!
      – Неужели витрину?…
      – Вдребезги! - ликующе завопила Лидочка на весь перекресток, потом замолчала и разочарованно уставилась на Светлану. - Что, уже слышала, да? Уже сказали?…
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

      В чисто научных целях Биолог отхватил лазером крупный мясистый побег, и тут появилось чудовище. Лохматое от многочисленных щупалец, оно стремительно выкатилось из зарослей и, пронзительно заверещав, схватило Биолога.
      Командор и Кибернетик бросились к танку. Чудовище их не преследовало. Оно шмякнуло Биолога о мягкую податливую почву и прикрепило за ногу к верхушке так и не обследованного растения.
      Когда Командор выскочил с бластером из танка, животное уже скрылось. Биолог покачивался вниз головой на десятиметровой высоте.
      Его сняли, втащили в танк и привели в чувство.
      – Что оно со мной делало? - слабым голосом спросил Биолог.
      – Подвесило на веточку, - сухо ответил Кибернетик. - На зиму запасалось.
      Танк с грохотом ломился сквозь джунгли, расчищая дорогу манипуляторами.
      – Может, мы заехали в заповедник? - предположил пришедший в себя Биолог.
      – Они обязаны были предупредить нас о заповедниках! - прорычал Командор.
      Ситуация складывалась в некотором роде уникальная. Объективно говоря, контакт с аборигенами уже состоялся. Была установлена двусторонняя телепатическая связь, и даже наметились какие-то дружеские отношения. Однако туземная система координат была настолько необычной, что астронавты никак не могли понять, где искать аборигенов, а те, в свою очередь, не могли уразуметь, где находится корабль.
      В числе прочих сведений местные жители сообщили, что крупных животных на планете нет.
      – А так ли уж они к нам расположены? - угрюмо сказал Командор. - Что если они нарочно морочат нам голову с координатами? Умолчали же насчет хищников?
      Танк впоролся в совершенно непроходимую чащу. Они взяли лазер и выжгли в ней просеку.
      – Есть идея, - сказал Биолог.
      – Слушаю вас, - заинтересовался Командор.
      – Это было маленькое животное.
      – То есть?!
      – Для них маленькое.
      – О господи!… - содрогнулся Командор.
      Путь танку преградил глубокий ров. Они взяли бластер и направленным взрывом сбросили в этот ров кусок холма.
      – Если на то пошло, - вмешался Кибернетик, - у меня тоже есть идея. В достаточной мере безумная.
      – Давайте, - устало сказал Командор.
      – Никаких аборигенов на этой планете нет.
      Астронавты тревожно заглянули в глаза Кибернетику.
      – Позвольте… А где же они?
      – Они на той планете, с которой мы установили телепатическую связь.
      Выход из ущелья затыкала огромная каменная глыба. Они взяли деструктор и распылили ее.
      – Любим мы безумные идеи, - проворчал Командор. - А почему не предположить самое вероятное? Просто наш Связист не так их понял. Ладно! Доберемся - выясним.
      Танк налетел на земляной вал неизвестного происхождения и, прошибив его насквозь, подкатил к кораблю…
      – Ну, вы меня удивили, старики! - Связист отлепил присоски от бритого черепа и озадаченно помассировал темя. - Я абсолютно уверен в их искренности. Я же не с передатчиком, а с личностью общаюсь. Кстати, он, оказывается, тоже сельский житель. Вам, горожанам, этого не понять. Знаете, о чем мы с ним говорили? О высоких материях? Черта с два! О самом насущном. Например, он пожаловался, что на его делянке завелись какие-то вредные зверьки… ну, вроде наших грызунов. Портят посевы, проедают дырки в изгороди… А я рассказал ему аналогичную историю: у моего деда был сад, и когда к нему повадились воробьи, он подстрелил одного и повесил на дереве. И остальных как ветром сдуло! Представляете, эта мысль моему аборигену очень понравилась. Он поблагодарил за совет и сказал, что сейчас же пойдет и попробует… А что это вы на меня так странно смотрите?
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

(Пещерная хроника 002)

 
      Колесо изобрел Миау. По малолетству. Из озорства. А нужды в колесе не было. Как, впрочем и в вечном двигателе, частью которого оно являлось.
      Хряпу изобретение не понравилось. Выйдя из пещеры, он долго смотрел на колесо исподлобья. Колесо вихляло и поскрипывало.
      – Ты сделал?
      – Я, - гордо ответил юный Сын Пантеры.
      Хряп подошел к ближайшему бурелому и, сопя, принялся вывертывать из него бревно потяжелее.
      – Э-э, осторожнее! - испугался Миау. - Он же ведь это… вечный!
      О вечности Хряп понятия не имел. Наибольшая из четырех цифр, которыми он мог оперировать, называлась "много-много". Поэтому вождь просто подошел к колесу и вогнал в него бревно по самый комель.
      Двигатель остановился и начал отсчитывать обороты про себя. Затем бревно с треском распалось и один из обломков влетел Хряпу промеж глаз.
      Миау скрывался в лесах несколько дней. Впоследствии ему приходилось делать это довольно часто - после каждой попытки Хряпа остановить колесо.
      Когда же вождем стал сам Миау, на его покатые мощные плечи легло огромное множество забот, о которых он раньше и не подозревал - в том числе и борьба с вечным двигателем. Но в отличие от Хряпа Сыну Пантеры был свойствен масштаб. Не размениваясь на мелочи, молодой вождь силами своего племени раскачал и сбросил на свое изобретение нависший над опушкой базальтовый утес, которому бы еще висеть и висеть.
      Результат столкновения огромной массы камня с вечным движением был поистине катастрофичен. Даже сейчас, взглянув в телескоп на Луну, можно видеть следы катаклизма - гигантские кратеры, ибо осколки утеса разлетались с убийственной скоростью и во всех направлениях. Мелкие животные, в их числе и человек, частично уцелели, но вот мамонты… Мамонтов мы лишились.
      К чести Миау следует сказать, что больше он таких попыток не повторял и блистательно разрешил проблему, откочевав всем племенем к Бизоньей Матери на ту сторону реки.
      А вечный двигатель продолжал работать. Два миллиона лет подряд колесо, вихляя и поскрипывая, мотало обороты и остановилось совсем недавно - в 1775 году, в тот самый день, когда Французская академия наук объявила официально, что никаких вечных двигателей не бывает и быть не может.
      И сослалась при этом на первое и второе начала термодинамики.
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

(Пещерная хроника 001)

 
      Трудно сказать, кто первый заметил, что Миау (Сын Пантеры) уклоняется от поедания лишних соплеменников. Во всяком случае, не Хряп. Хряп (или Смертельный удар) был вождем племени и узнавал обо всем в последнюю очередь. От Уввау (Сына Суки).
      Так случилось и в этот раз.
      – Брезгуешь? - хмуро осведомился Хряп.
      – Нет, - вздохнул Миау. - Просто неэтично это.
      По молодости лет он обожал изобретать разные слова.
      – А неэтично - это как?
      – Ну, нехорошо то есть…
      Хряп задумался. Когда он съедал кого-нибудь, ему было этично. Иногда даже слишком этично, потому что кусок Хряпу доставался самый увесистый.
      – Ну-ну… - уклончиво проворчал он, но спорить с Миау не стал. А зря. Потому что вскоре ему донесли, что Сын Пантеры Миау отказался есть представителя враждебного племени.
      – А этих-то почему неэтично?! - взревел Хряп.
      – Тоже ведь люди, - объяснил Миау. - Мыслят, чувствуют… Жить хотят.
      Хряп засопел, почесал надбровные дуги, но мер опять не принял. И события ждать не заставили. Через несколько дней Миау объявил себя вегетарианцем.
      – Неэтично, - говорил он. - Мамонта есть нельзя. Он живой - он мыслит, он чувствует…
      И лопнуло терпение Хряпа. Миау не был съеден лишь потому, что сильно исхудал за время диеты. Но из племени его изгнали.
      Поселившись в зеленой лощинке, он выкапывал коренья и пробовал жевать листву. Жил голодно, но этично.
      А вокруг лощинки уже шевелились кусты. Там скрывался Уввау (Сын Суки). Он ждал часа, когда вегетарианец ослабеет настолько, что можно будет безнаказанно поужинать за его счет.
      А Миау тем временем сделал ужасное открытие: растения тоже чувствуют! И, возможно, мыслят! (Изгнанника угораздило набрести на стыдливую мимозу.)
      Что ему теперь оставалось делать? Камни были несъедобны. И Миау решил принципиально умереть с голоду.
      Он умирал с гордо поднятой головой. Три дня. На четвертый день не выдержал - поймал Сукина Сына Уввау и плотно им позавтракал. Потом вернулся к сородичам и больше глупостями не занимался.
      А через несколько лет, когда Хряпа забодало носорогом, стал вождем племени.
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

      Придя домой, я внимательно осмотрел подобранную на тротуаре стеклянную бусину. Она не была стеклянной. Она даже не была бусиной. Это был глаз. Живой.
      Конечно, я еще не знал, что он вдобавок является зародышем инопланетного существа, размножающегося чисто платонически. Элементарно: после обмена страстными взглядами от материнского глазного яблока отпочковывается дочернее и начинает существовать самостоятельно.
      Тем более я не мог знать, что, выбросив с отвращением этот алчно посматривающий на меня глаз в мусорное ведро, я тем самым поместил его в питательную среду, где он начал быстро развиваться: нарастил веко с пушистыми ресничками, головной мозг, две пары клешней и эластичный желудок с полупрозрачными стенками, сквозь которые так теперь трудно различим окружающий меня мир…
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

      – Так вы, значит, и есть автор научно-фантастического романа "Изгородь вокруг Земли"? - Редактор с доброжелательным любопытством разглядывал посетителя. - Вот вы какой…
      – Да, - засмущался тот. - Такой я…
      – Прочел я ваш роман. Оригинально. Кажется, ничего подобного у других фантастов не встречалось.
      – Не встречалось, - сдавленно подтвердил автор. - У меня у первого.
      – Ну что вам сказать… Читается роман залпом. Так и видишь эту титаническую Изгородь, уходящую за горизонт… Да… А тот эпизод, когда на строителей Изгороди нападают коллапсары, а те отбиваются от них искривителями пространства, - это, знаете ли, находка! Потом - разоблачение Аверса, который на поверку оказывается матерым агентом Реверсом!…
 
      Автор зарделся.
 
      – И название удачное, - продолжал редактор. - Есть в нем этакий элемент неожиданности. Изгородь - и вдруг вокруг Земли. Читатель это любит…
      – Любит, - убежденно подхватил автор. - Я знаю нашего читателя.
 
      Редактор покивал.
 
      – Собственно, у меня только один вопрос. Эта Изгородь… Для чего она? С какой целью ее возводят?
      Автор вскинул на него изумленные глаза.
      – Как для чего? - опешив, переспросил он. - Так ведь ежели ее не будет, непременно кто-нибудь с края Земли вниз сорвется!…
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

1

 
      Лейтенант Акимушкин нервничал. Он сидел неестественно прямо, и рука его, сжимавшая молоточкоообразный микрофон, совершала непроизвольные заколачивающие движения, словно лейтенант осторожно вбивал в пульт невидимый гвоздь.
      Наконец Акимушкин не выдержал и, утопив на микрофоне кнопку, поднес его к губам.
      – "Управление", ответьте "Старту"!
      – "Управление" слушает, - раздался из динамика раздраженный голос Мамолина.
      – Сеня, ну что там? - взмолился Акимушкин. - Сколько еще ждать?
      – "Старт", отключитесь! - закричал Мамолин. - Вы мешаете! Пока еще ничего не ясно! Как только разберемся - сообщим.
 
      Динамик замолчал.
 
      Акимушкин тычком вставил микрофон в зажим и посмотрел на свои руки. Дрожали пальчики, заметно дрожали. Словно не они каких-нибудь пятнадцать минут назад быстро и точно нажимали кнопки, вздымая на дыбы пусковые установки. Пятнадцать минут назад в грохоте пороховых ускорителей, проникшем даже сюда, внутрь холма, закончился первый бой лейтенанта Акимушкина.
      А теперь вот у него дрожали руки. Эти пятнадцать минут бездействия и ожидания, последовавшие за победным воплем Мамолина: "Уничтожена вторая!" - оказались хуже всякого боя.
      Тут Акимушкин вспомнил, что в кабине он не один, и, поспешно сжав пальцы в кулак, покосился на Царапина. Старший сержант, сгорбясь, - голова ниже загривка, - сидел перед своим пультом и что-то отрешенно бормотал себе под нос. Вид у него при этом, следует признать, был самый придурковатый.
      Умный, толстый, картавый Боря Царапин. Глядя на него, лейтенант занервничал еще сильнее. Такое бормотание Царапина всегда кончалось одинаково и неприятно. Оно означало, что в суматохе упущено что-то очень важное, о чем сейчас старший сержант вспомнит и доложит.
      В динамике негромко зашумело, и рука сама потянулась к микрофону.
      – "Кабина", ответьте "Пушкам"! - рявкнул над ухом голос лейтенанта Жоголева.
      – Слушаю. - Акимушкин перекинул тумблер.
      – Так сколько всего было целей? - заорал Жоголев. - Две или три?
      – Ну откуда же я знаю, Валера! Мамолин молчит… Похоже, сам ничего понять не может.
      – До трех считать разучился?
      – А это ты у него сам спроси. Могу соединить.
      Разговаривать с Мамолиным свирепый стартовик не пожелал.
      – Черт-те что! - в сердцах охарактеризовал Акимушкин обстановку, отправляя микрофон на место.
      – Хорошо… - неожиданно и как бы про себя произнес Царапин.
      – А чего хорошего? - повернулся к нему лейтенант.
      – Хорошо, что не война, - спокойно пояснил тот.
      В накаленном работающей электроникой фургончике Акимушкина пробрал озноб. Чтоб этого Царапина!… Лейтенант быстро взглянул на часы. А ведь сержант прав: все вероятные сроки уже прошли. Значит, просто пограничный инцидент. Иначе бы здесь сейчас так тихо не было, их бы уже сейчас утюжили с воздуха… Но каков Царапин! Выходит, все это время он ждал, когда на его толстый загривок рухнет "минитмен".
      – Типун тебе на язык! - пробормотал Акимушкин.
      Действительно, тут уже что угодно предположишь, если на тебя со стороны границы нагло, в строю идут три машины. Или все-таки две?
      – Не нравится мне, что прикрытия до сих пор нет, - сказал Царапин.
      – Мне тоже, - сквозь зубы ответил Акимушкин.
      "Вот это и называется - реальная боевая обстановка, - мрачно подумал он. - Цели испаряются, прикрытие пропадает без вести, связи ни с кем нет - поступай как знаешь!…"
      Он взглянул на Царапина и ощутил что-то вроде испуга. Старший сержант опять горбился и бормотал.
      – Ну что еще у тебя?
      – Товарищ лейтенант, - очнувшись, сказал Царапин. - Полигон помните?
      – Допустим. - Акимушкин насторожился.
      – А ведь там легче было…
      – Что ты хочешь сказать?
      – Помех не поставили, - со странной интонацией произнес Царапин. - Противоракетного маневра не применили. Скорость держали постоянную…
      – Отставить! - в сильном волнении крикнул Акимушкин. - Отставить, Царапин! - и дальше, понизив голос чуть ли не до шепота: - Ты что, смеешься? Лайнер - это всегда одиночная крупная цель! А тут - три машины строем! Да еще на такой высоте!… Попробуй-ка лучше еще раз связаться со штабом.
      Царапин, не вставая, дотянулся до телефона, потарахтел диском. Но тут в кабину проник снаружи металлический звук - это отворилась бронированная дверь капонира. Лицо лейтенанта прояснилось.
      – Вот они, соколики! - зловеще сказал он.
      – Это не из прикрытия, - положив трубку, с тревогой проговорил Царапин, обладавший сверхъестественным чутьем: бывало, по звуку шагов на спор определял звание идущего.
      Кто-то медленно, как бы в нерешительности прошел по бетонному полу к кабине, споткнулся о кабель и остановился возле трапа. Фургон дрогнул, слегка покачнулся на рессорах, звякнула о металлическую ступень подковка, и в кабину просунулась защитная панама, из-под которой выглянуло маленькое, почти детское личико с удивленно-испуганными глазами. Из-за плеча пришельца торчал ствол с откинутым штыком.
      Акимушкин ждал, что скажет преданно уставившийся на него рядовой. Но поскольку тот, судя по всему, рта открывать не собирался, то лейтенант решил эту немую сцену прекратить.
      – Ну? - сказал он. - В чем дело, воин?
      – Товарыш лытенант, - с трепетом обратился воин, - а вы йих збылы?
      – Збылы, - холодно сказал Акимушкин. - Царапин, что это такое?
      – Это рядовой Левша, - как бы извиняясь, объяснил Царапин. - Левша, ты там из прикрытия никого не видел?
      – Ни, - испуганно сказал Левша и, подумав, пролез в кабину целиком - узкоплечий фитиль под метр девяносто.
      – Як грохнуло, як грохнуло!… - в упоении завел он. - Товарыш лытенант, а вам теперь орден дадут, да?
      – Послушайте, воин! - сказал Акимушкин. - Вы что, первый день служите?
      Левша заморгал длинными пушистыми ресницами. Затем его озарило.
      – Разрешите присутствовать?
      – Не разрешаю, - сказал Акимушкин. - Вам где положено быть? Почему вы здесь?
      – Як грохнуло… - беспомощно повторил Левша. - А потом усе тихо… Я подумал… може, у вас тут усих вбыло? Може, помочь кому?…
      Жалобно улыбаясь, он переминался с ноги на ногу. Ему очень не хотелось уходить из ярко освещенной кабины в неуютную ночь, где возле каждого вверенного ему холма в любую секунду могло ударить в землю грохочущее пламя. Последним трогательным признанием он доконал Акимушкина, и тот растерянно оглянулся на сержанта: что происходит?
      Старший сержант Царапин грозно развернулся на вертящемся табурете и упер кулаки в колени.
      – Лев-ша! - зловеще грянул он. - На по-ост… бе-гом… марш!
      На лице Левши отразился неподдельный ужас. Он подхватился, метнулся к выходу и, грохоча ботинками, ссыпался по лесенке. Лязгнула бронированная дверца, и все стихло.
      – Дите дитем… - смущенно сказал Царапин. - Таких не рожают, а высиживают. Зимой дал я ему совковую лопату без черенка - дорожку расчистить. Пришел посмотреть - а он сел в лопату и вниз по дорожке катается…
      – "Старт", ответьте "Управлению"! - включился динамик.
      – Ну, наконец-то! - Акимушкин схватил микрофон. - Слушает "Старт"!
      – Информирую, - буркнул Мамолин. - Границу пересекали три цели. Повторяю: три. Но в связи с тем, что шли они довольно плотным строем… Видимо, цель-три оказалась в непосредственной близости от зоны разрыва второй ракеты, была повреждена и, следовательно, тоже уничтожена. Пока все. Готовность прежняя. "Старт", как поняли?
      – Понял вас хорошо, - ошеломленно сказал Акимушкин. С микрофоном в руке он стоял перед пультом, приоткрыв рот от изумления.
      – Вот это мы стреляем! - вскричал он и перекинул тумблер. - "Шестая пушка", ответьте "Кабине"!
      Жоголев откликнулся не сразу.
      – Мамолин утверждает, что мы двумя ракетами поразили три цели, - сообщил Акимушкин. - И как тебе это нравится?
      – Два удара - восемь дырок, - мрачно изрек Жоголев. - Слушай, у тебя там прикрытие прибежало? Люди все на месте?
      Царапин оглянулся на Акимушкина.
      – У меня, Валера, вообще никто не прибежал, - сдавленно сказал тот. - Что будем делать?
      – В штаб сообщил?
      – Да в том-то и дело, что нет связи со штабом! И послать мне туда некого! Не дизелиста же!…
      – Ч-черт!… - сказал Жоголев. - Тогда хоть Мамолину доложи. У меня нет двоих…
      – Царапин, - позвал Акимушкин, закончив разговор. - Когда в штаб звонил - какие гудки были? Короткие? Длинные?
      – Никаких не было, товарищ лейтенант. На обрыв провода похоже… - Царапин не договорил, встрепенулся, поднял палец. - Тише!…
      Грохнула дверца капонира, по бетону гулко прогремели тяжелые подкованные ботинки, фургон снова вздрогнул на рессорах, и в кабину ворвался ефрейтор Петров - бледный, без головного убора. В кулаках его были зажаты стволы двух карабинов. Качнулся вперед, но тут же выпрямился, пытаясь принять стойку "смирно".
      – Рядовой Петров… - задыхаясь, проговорил он, забыв, что неделю назад нашил на погоны первую лычку, - по готовности… прибыл.
      Белые сумасшедшие глаза на запрокинутом лице, прыгающий кадык…
      Акимушкин стремительно шагнул к ефрейтору.
      – За какое время положено прибегать по готовности?
      Казалось, Петров не понимает, о чем его спрашивают.
      – Я… - Он странно дернул шеей - то ли судорога, то ли хотел на что-то кивнуть. - Я через "Управление" бежал.
      – Через "Управление"? - восхищенно ахнул Царапин. - А через Ташкент ты бежать не додумался?
      – Почему вы бежали через "Управление", Петров?
      – Фаланги, - хрипло сказал ефрейтор. - Вот…
      И он не то потряс карабинами, не то протянул их лейтенанту. Акимушкин вопросительно посмотрел на протянутое ему оружие.
      – Вот такие? - зло и насмешливо переспросил у него за спиной Царапин, и Акимушкин понял, что Петров пытается показать, какими огромными были эти фаланги.
      – Ефрейтор Петров! - страшным уставным голосом отчеканил лейтенант. - Вы хоть сами сознаете, что натворили? Вы знаете, что вас теперь ждет?
      Петров неожиданно всхлипнул.
      – Да? - дико скривив лицо, крикнул он. - Агаев напрямую побежал, а где он теперь?… Я хоть добежал!…
      И Акимушкину стало вдруг жутковато.
      – Где Агаев?
      – Я ему говорю: "Нельзя туда, ты погляди, какие они…" А он говорит: "Плевать, проскочим…"
      – Где Агаев? - повторил Акимушкин.
      – Они его убили, - с трудом выговорил ефрейтор.
      – Кто?
      – Фаланги.
      Акимушкин и Царапин переглянулись.
      – Черт знает что в голову лезет, - признался лейтенант. - Я уже думаю: а может, эта третья цель перед тем, как развалиться, какую-нибудь химию на нас выбросила? Опиумный бред какой-то…
      – Противогазы бы надеть на всякий случай… - в тоскливом раздумье пробормотал Царапин, потом вдруг вскинул голову и зрачки его расширились.
      – Там же еще Левша! - вспомнил он. - Петров! Когда подбегал, Левшу не встретил?
      – Возле курилки ходит… - глухо отозвался Петров.
      – Царапин, - приказал лейтенант, - иди посмотри. Предупреди, чтобы не удалялся от капонира, и… наверное, ты прав. Захвати противогазы. Петров, за пульт!
      Царапин сбежал по лязгающей лесенке на бетонный пол. Плечом отвалив дверцу в огромных металлических воротах (руки были заняты сумками), он выбрался наружу. После пекла кабины душная ночь показалась ему прохладной. Над позициями дивизиона стояла круглая голубоватая азиатская луна. Песок был светло-сер, каждая песчинка - ясно различима. Справа и слева чернели густые и высокие - где по колено, где по пояс - заросли янтака. Сзади зудел и ныл работающим дизелем холм - мохнатый и грузный, как мамонт.
      Ночь пахла порохом. В прямом смысле. Старт двух боевых ракет - дело нешуточное.
      Озираясь, Царапин миновал курилку - две скамьи под тентом из маскировочной сети - и остановился. Черные дебри янтака здесь расступались, образуя что-то вроде песчаной извилистой бухточки. А впереди, метрах в пятнадцати от Царапина, на светлом от луны песке лежал мертвый рядовой Левша.
 

2

 
      Некоторое время Царапин стоял неподвижно, потом пальцы его сами собой разжались, и сумки мягко упали в песок. Внезапно оглохнув или, точнее, перестав слышать зудение дизеля за спиной, он приблизился к лежащему, наклонился и осторожно тронул за плечо. Луна осветила детское лицо с остановившимися удивленно-испуганными глазами. Нигде ни ножевой раны, ни пулевого отверстия. Просто мертв.
      И Царапин понял, что сейчас произойдет то же самое, от чего погиб Левша, но мишенью уже будет он сам. Ровный волнистый песок и луна - промахнуться невозможно. По логике следовало забрать оружие, документы - и перебежками, не теряя ни секунды, попробовать вернуться к холму. Вместо этого он совершил нечто, казалось бы, абсолютно нелепое и бессмысленное. Старший сержант Царапин и сейчас не смог бы толком объяснить, что его заставило тогда лечь рядом с телом Левши и притвориться мертвым. Потому что шаги он услышал лишь несколько секунд спустя.
      Тихие, неторопливые, они не могли принадлежать ни офицеру, ни рядовому. Так вообще никто не ходит - что-то жуткое было в математически равных паузах между шагами. Ближе, ближе… Остановился.
      Царапин перестал дышать. Кто-то стоял над ним, словно размышляя, откуда здесь взялись два мертвых тела, когда должно быть одно. Все стало вдруг чужим, враждебным, даже песок, на котором лежал Царапин, и возникло нестерпимое желание прижаться к мертвому Левше.
      Время оцепенело. Казалось, эти секунды никогда не истекут. Наконец песок скрипнул раз, другой, и шаги мерно зазвучали, удаляясь в сторону холма, мимо курилки. "В капонир пошел", - со страхом понял Царапин, и пальцы сами собой сомкнулись на стволе карабина, лежащего между ним и Левшой. А тот снова остановился. Сейчас он откроет дверцу, войдет в капонир - и…
      Царапин рывком встал на колени, вскидывая карабин. Сдвоенное металлическое клацанье затвора показалось нестерпимо громким. А тот действительно стоял уже перед массивными железными воротами - высокий, черный, страшный, и луна бликовала на его голом черепе.
      Оглушительно лопнул выстрел, приклад наспех вскинутого карабина ударил в плечо. Царапин целил между лопаток, но ствол дернуло, пуля ушла выше - в голову. Черного бросило к воротам. Падая, он нелепо извернулся всем телом, словно пытался еще оглянуться.
      Царапин тяжело поднялся с колен и, держа карабин наперевес, двинулся к лежащему. Но, сделав несколько шагов, он вспомнил, что тот - только что - точно так же шел к капониру, шел спокойно, уверенный в собственной безопасности, не зная, что сзади человек, которого он счел мертвым, уже послал карабин к плечу. Царапин ощутил позвоночником чей-то снайперский - поверх прицела - взгляд и, вскрикнув, метнулся в сторону. Вздымая песок, упал за курилкой, замер. Выждав, снова поднялся на колени и без стука положил ствол на доску скамейки.
      Прошло пять секунд, десять, потом раздалось негромкое "пафф…", - и там, где недавно лежал Царапин, вспыхнул и опал бледно-фиолетовый пузырь света. Голова и плечи Левши исчезли, как откушенные, ноги почернели, по ним забегали синеватые язычки пламени.
      Царапин ждал. Он не чувствовал уже ни волнения, ни боязни - ничего, кроме ненависти к тем, кто творил на его глазах страшное и непонятное. И наконец - вот оно! Из зарослей янтака бесшумно, как привидение, поднялся и выпрямился в лунном свете второй - такой же высокий и черный. Царапин ошибся. То, что он принимал за лысый череп, оказалось плотно облегающей голову противогазной маской, непривычной на вид - без хобота, с уродливым респиратором и линзообразными круглыми окошками.
      Царапин задержал дыхание и, как в тире, аккуратно, с упора, вдолбил ему заряд точно в середину груди. Тот еще падал, медленно сламываясь в поясе, когда у ворот сухо, один за другим, треснули два пистолетных выстрела. Это палил из "макарова" выбежавший на звуки стрельбы лейтенант Акимушкин.
      Царапин перепрыгнул через скамейку, пистолет в руке Акимушкина дернулся в его сторону, но, к счастью, лейтенант вовремя узнал своего оператора.
      И вот тут она выскочила из зарослей. Петров не соврал - тварь действительно была очень похожа на огромную фалангу - мохнатый отвратительный паук с полуметровым размахом лап. Царапин успел выставить ногу, и металлически поблескивающие челюсти со скрипом вонзились в каблук. Царапин в ужасе топтал ее, пинал свободной ногой, бил прикладом, но хватка была мертвой. Наконец он изловчился и, уперев ей в прочную гладкую спину штык, нажал на спусковой крючок. Грохот, визг, в лицо ударило песком - хорошо, что хоть зажмуриться догадался… Возле ног выбило хорошую яму, а фалангу разнесло на две части, большая из которых конвульсивно ползла по кругу, упираясь тремя уцелевшими лапами.
      Сзади раздался предупреждающий крик лейтенанта. Сержант обернулся и увидел, что прямо в лицо ему летит вторая такая же тварь. Он отбил ее на песок штыком и расстрелял в упор.
      Выставив перед собой карабин и не сводя глаз с черных спутанных джунглей янтака, Царапин пятился до тех пор, пока не поравнялся с Акимушкиным. Теперь они стояли спиной к спине.
      – Где Левша? - отрывисто спросил лейтенант.
      Царапин молча ткнул подбородком туда, где догорало то, что осталось от рядового Левши.
      Акимушкин взглянул - и, вытянув шею, подался вперед.
      – Кто это? - Голос лейтенанта упал до сдавленного шепота. Глаза выкатились и остекленели. - Царапин, что они с ним сделали?…
      – Жоголева предупредить надо, - хрипло сказал Царапин. - И "Управление" тоже…
      Вместо ответа лейтенант, скрипнув зубами, вскинул пистолет. Третья "фаланга", подброшенная пулей, в туче песка метнулась в заросли. И сейчас же в отдалении послышался еще один выстрел, затем второй, третий. Это вступила в бой шестая пусковая установка, расчет лейтенанта Жоголева.
      – Предупредили!… - Акимушкин злобно выругался и тут только заметил лежащего. - Он что, сюда шел?… В капонир?
      Царапин молча кивнул. "Сейчас я подойду к нему, - угрюмо думал он. - Подойду и сорву с него эту идиотскую маску. Просто посмотреть, какое лицо должно быть у сволочи, которая могла убить Левшу…"
      Лейтенант опередил его.
      – Кто они хоть такие? - И, не дожидаясь ответа, шагнул к темному распростертому навзничь телу.
      Царапин видел, как Акимушкин наклонился, всмотрелся и вдруг, издав нечленораздельный вскрик, отпрянул.
      "Здорово же я его изуродовал, - мелькнуло у Царапина. - Полчерепа точно снес…"
      Он подошел к лежащему, присел на корточки, положив карабин на колени, взялся за респиратор - и тут же отдернул руку. За какие-нибудь доли секунды он понял все.
      Он ошибся дважды. Это была не маска. Это было лицо. Страшное. Нечеловеческое.
      На Царапина смотрели мертвые линзообразные глаза с вертикальными кошачьими зрачками, а то, что он принимал за причудливый респиратор, оказалось уродливыми челюстями, вернее - жвалами, потому что они, судя по всему, двигались не в вертикальной плоскости, а как у насекомых - в горизонтальной.
      – Ты видишь?… Ты видишь?… - захлебывался Акимушкин, тыча стволом пистолета в лежащего. - Царапин, ты видишь?…
      Они чуть было не прозевали незаметно подкравшуюся "фалангу" - скорее всего ту самую, третью, потому что у нее недоставало двух лап, видимо, отхваченных пулей из лейтенантского "макарова". Они расстреляли ее в клочья, потратив в два раза больше патронов, чем требовалось.
      На шестой пусковой прозвучали два выстрела подряд.
      – До-ло-жить!… - низким чужим голосом выговорил Акимушкин. - Немедленно обо всем до-ло-жить!…
      Его сотрясала дрожь. Он боком пошел к воротам, словно опасаясь повернуться к лежащему спиной.
      – До-ло-жить… - лихорадочно повторял и повторял он. - Доложить немедленно…
      В проеме белело искаженное лицо Петрова. Ефрейтор смотрел на растерзанную выстрелами "фалангу", и карабин в руках у него прыгал. Встретясь с Петровым взглядом, лейтенант немного опомнился.
      – Петров! - бросил он. - Все отставить… Будем считать, что ты действовал по обстановке. А сейчас иди поохраняй. Только затвор сразу передерни и… ради Бога, осторожнее! Царапин, ты - со мной, в кабину!
      В фургончике давно уже гремел и бушевал голос Жоголева. Акимушкин схватил микрофон.
      – Слушает "Кабина"!
      – Ты!… - Жоголев задохнулся. - Ты где ходишь? Что у вас там творится?
      – То же, что и у вас!
      Они поняли друг друга с полуслова.
      – "Фаланги"? - быстро спросил Жоголев.
      – Если бы только "фаланги"!
      – А что еще?
      – Валера! Слушай меня внимательно. Если появятся такие долговязые, черные… скажи своим, чтобы немедленно открывали огонь! Как понял?
      – Черные? - ошалело переспросил Жоголев. - Слушай, неужели…
      – Какое, к черту, неужели! Как увидишь - сам все поймешь! Отключись пока!
      Акимушкин перекинул тумблер.
      – "Управление", ответьте "Старту"!
      – Слушает "Управление", - послышался в динамике откуда-то из другого мира ясный, спокойный голос старшего лейтенанта Мамолина.
      – Докладывает "Старт"! Сеня, нас только что атаковали!
      Судя по тишине в динамике, все в "Управлении" замерли после этих слов. Слышно было, как кто-то метрах в трех от микрофона переспрашивает: "Что? Что он сказал?"
      – Атаковали? - с безмерным удивлением вымолвил Мамолин. - Как атаковали? Кто?
      – Не знаю! Если еще не прервана связь с бригадой, сообщи немедленно - уже есть потери. У меня убит Левша и, предположительно, Агаев. У Жоголева двое пропали без вести. И самое главное… Самое главное… Ты вот о чем предупреди…
      Он замолчал решаясь.
      – В общем так, Сеня, - с усилием выговорил он. - Это не люди.
      Мамолин переваривал услышанное.
      – Не люди? - озадаченно переспросил он. - А кто?
      – Не знаю… - вздрогнув, сказал Акимушкин. - Монстры, дьяволы, пришельцы из космоса!… И вот еще что доложи: у них огромные "фаланги"…
      – Фаланги пальцев? - туповато уточнил Мамолин.
      – Пауки! - рявкнул Акимушкин. - Три года в Средней Азии служишь - фаланг не знаешь? Огромные пауки, здоровые, как собаки!
      – Акимушкин! - взвизгнул Мамолин. - Ты… Ты пьян! Я сейчас в бригаду сообщу!…
      В динамике что негромко, но отчетливо хлопнуло, затем он взорвался неразборчивым бормотанием и умолк. Это Мамолин отпустил кнопку на своем микрофоне.
      – Ну вот и до них добрались, - очень спокойно, почти безразлично заметил Царапин.
      Перед капониром дважды ударил карабин Петрова.
      – Иди помоги ему! - бросил Акимушкин, и Царапин, спрыгнув на бетонный пол, побежал к воротам.
      Ночь оглушила его. Лунное серое небо свистело и выло реактивными двигателями. "Неужели все-таки война? - беспомощно подумал Царапин. - Но с кем? Не с этими же…" Где-то севернее возник жуткий повышающийся вой - что-то большое и тяжелое падало с огромной высоты. Петров и Царапин ждали. "Ддумм…" - донеслось из-за третьей пусковой, словно чугунная болванка врезалась в землю.
      – Не взорвалось, - с удивлением сказал Петров.
      В песке были выбиты две новые воронки, рядом дергались мохнатые суставчатые лапы очередной "фаланги".
      – А эти не появлялись? - спросил Царапин, кивнув на лежащего и невольно задержав на нем взгляд. Насекомое, просто огромное насекомое… Немудрено, что он принял эту личину за противогазную маску.
      – Ну и морда у тебя, Петров… - с нервным смешком пробормотал он.
      – Я! - встревоженно откликнулся ефрейтор.
      – Нет, это я так… анекдот вспомнил…
      Реактивный многоголосый рев, затихая, смещался к северу.
      – Я думал, бомбить будут, - признался Петров и, помолчав, тихо спросил: - А чем они так… Левшу?
      Словно в ответ ему за капонирами, ближе к солдатскому городку, беззвучно вздулся и опал бледно-фиолетовый пузырь света.
      – А вот тем же самым, только поменьше, - не разжимая зубов, проговорил Царапин и вдруг умолк.
      – Машина, что ли? - недоверчиво всматриваясь, спросил он.
      Да, над капонирами дрожал светлый скачущий нимб - там, по песчаной лунной дороге, меж зарослей янтака, кишащих огромными пауками и черными дьяволами, на большой скорости шла машина с включенными фарами - кто-то пробивался к ним со стороны городка.
      – Может, они еще ничего не знают? - неуверенно предположил Петров.
      Царапин, не сводя глаз с тонкого лучистого зарева, отрицательно мотнул головой. Он не мог перепутать ни с чем бледно-фиолетовую вспышку - увеличенную копию той, что сожгла Левшу. Даже если люди в машине минуту назад не знали, что их здесь ждет, то теперь они уже несомненно были в курсе.
      Ночь к тому времени снова стала тихой, явственно слышался нарастающий шум мотора. Отчаянно сигналя, машина вылетела из-за капонира, осветив холм, ворота, курилку. Это был тяжелый самосвал, и он шел прямиком к ним, гнал по зарослям, рискуя шинами.
      Жуткая из-за непонятности своей подробность: над кабиной, словно корона, тлело вишнево-розовым что-то причудливое и совершенно незнакомое.
      Над верблюжьей колючкой в вертикальном высоком прыжке взлетела ополоумевшая "фаланга". Два карабина грянули одновременно, но, кажется, дали промах - стрелять пришлось влет и против света.
      Царапин и Петров молча смотрели на подъезжающий самосвал. Кузов его был поднят. Козырек кузова и вся его верхняя часть потеряли привычные очертания, свесились вправо кружевным застывшим всплеском. Сквозь черную в лунном свете окалину розовел раскаленный металл. На переднем колесе моталась какая-то тряпка. Лишь когда самосвал остановился перед воротами, стало ясно, что это - многократно раздавленная "фаланга", вцепившаяся жвалами в край протектора.
      Дверца открылась, и из кабины полез командир стартовой батареи майор Костыкин - невысокий, плотный, плечи приподняты, под низко надвинутым козырьком в ночном освещении виден лишь крупный бугристый нос.
      Мельком глянув на охраняющих, комбат повернулся к машине.
      – Ну! - бросил он шоферу в белой от частых стирок панаме, который к тому времени выключил свет и, не решаясь открыть вторую дверцу, вылез тем же путем, что и Костыкин. - Кто был прав? Я ж тебе не зря сказал: подними кузов…
      Внимание комбата привлекла вцепившаяся в покрышку разлохмаченная "фаланга".
      – Соображают… - чуть ли не с уважением буркнул он и лишь после этого повернулся к Царапину.
      – Кто есть из офицеров?
      – Лейтенант Акимушкин, лейтенант Жоголев на шестой пусковой, старший лейтенант Мамолин в "Управлении"…
      Комбат неторопливо взялся за козырек и сдвинул его еще ниже на глаза.
      – А ну пошли, - вполголоса приказал он Царапину и, подняв плечи выше обычного, шагнул к воротам. Проходя мимо черного мертвеца, искоса глянул на него, но шага не замедлил. Следовательно, имел уже счастье встретиться с ему подобными.
      Комбата в казарме звали за глаза "дед" Костыкин. Прозвище - емкое, понятное любому военнослужащему и говорящее об огромном уважении.
      Увидев майора, Акимушкин издал радостное восклицание и вскочил, собираясь приветствовать по уставу, но комбат жестом приказал ему не тратить времени зря.
      – Какие потери?
      Акимушкин доложил.
      – В бригаде знают? - Майор уже сидел на вертящемся табурете в обычной своей позе - уперев кулаки в колени.
      – Так точно!
      – А кто докладывал?
      – Мамолин.
      – Хреново… - Майор схватил микрофон, щелкнул тумблером.
      – "Управление" - "Старту"! Мамолин? Майор Костыкин с тобой говорит. Что доложил в бригаду?
      – Доложил, что атаковали нас, товарищ майор. Но они требуют подробно!
      – Подробно?… - "Дед" Костыкин снова взялся за козырек и сдвинул его еще на миллиметр ниже. - Значит, пока я буду к вам добираться, передашь в бригаду от моего имени: "Атакованы неизвестными лицами. Национальность нападающих, а также принадлежность их к вооруженных силам какой-либо державы установить не можем. Противник применил неизвестное нам оружие массового уничтожения. Несем значительные потери. За командира дивизиона - майор Костыкин". Все.
      – Как - все? - противу всех уставов вырвалось у Мамолина.
      Царапин с Акимушкиным тревожно переглянулись.
      – Товарищ майор! - Мамолин был совершенно сбит с толку. - Но ведь это же… Ведь они же…
      – Я слушаю, - хмурясь, бросил комбат.
      – Судя по всему, они… пришельцы из космоса, - запнувшись, выговорил Мамолин.
      "Дед" Костыкин стремительно подался к пульту.
      – А вот об этом - упаси тебя Боже! А то пришлют тебе сейчас подкрепление… Грузовик с санитарами тебе пришлют! Не теряй времени, Мамолин! Без нас потом разберутся, что они за пришельцы.
 

3

 
      Самосвал с поднятым кузовом канул в ночь.
      – Ну теперь дело пойдет! - возбужденно приговаривал Акимушкин. - Теперь дело пойдет!
      Куда пойдет и о каком деле речь, он не уточнял, но настроение у личного состава после наезда "деда" Костыкина заметно улучшилось. Только бы комбат благополучно добрался до "Управления", а там уж он разберется, как кому действовать.
      Вдобавок "фаланги", словно напуганные таким поворотом событий, больше не показывались, прекратилась и стрельба на шестой пусковой. Такое впечатление, что вся эта ночная нечисть вновь отступила на обширный пустырь между огневыми позициями и солдатским городком.
      Снаружи в дверцу капонира заглянул Петров.
      – У меня патроны кончаются, - предупредил он.
      Царапин достал из подсумка гнутую цинковую пластину и спустился из фургончика. Петров, оставив дверь открытой, вошел в капонир и принялся дозаряжать карабин.
      – Самосвалом их распугало, что ли? - заметил он, перегоняя патроны в магазин.
      Царапин вспомнил раскаленный оплавленный кузов самосвала.
      – Левшу я из кабины выгнал… - сказал он вдруг с тоской. - Потом выхожу, а он лежит…
      У Петрова сразу заклинило патрон. Ефрейтор заторопился и, чертыхаясь, попробовал вогнать его дурной силой.
      – Дай сюда "саксаул", - буркнул Царапин, имея в виду карабин. - А ты пока с моим выгляни…
      Но тут снаружи донесся короткий шум, словно кто-то с маху бросился на песок. Потом что-то легонько стукнуло в металлические ворота.
      Царапин и Петров метнулись в стороны от открытой дверцы. Только теперь они поняли, какой непростительной ошибкой было оставить хоть на одну минуту подходы к капониру без охраны. Патроны в пальцах Петрова моментально перестали капризничать, и последний - десятый - туго вошел в магазин. Теперь оба карабина были готовы к стрельбе. Но что толку, если те, снаружи, ударят по воротам вспышкой, которой они изуродовали кузов самосвала!
      – Стой, кто идет? - уставным окриком попытался вернуть себе уверенность Царапин.
      Никто не отозвался. Но никакого сомнения: там, снаружи, кто-то был, кто-то стоял перед металлическими воротами.
      – Стой, стрелять буду! - повысил голос Царапин и выразительно посмотрел на Петрова. Тот как можно громче и отчетливее передернул затвор.
      – Я тебе постреляю! - неожиданно раздался звонкий и злой мальчишеский голос. - Я тебе сейчас туда гранату катну - ты у меня враз отстреляешься! Подними пушку, я входить буду!
      В дверцу просунулся автомат и часть пятнистого маскировочного комбинезона. Потом высокий порог бесшумно переступил среднего роста круглолицый румяный парень с возбужденными глазами. Быстро оглядел капонир, таким же кошачьим движением перенес через порог другую ногу. На поясе у него в самом деле располагалась пара гранат, а в правой руке, которой десантник придерживал автомат, поблескивал клинок со следами отвратительной синей слизи.
      – Офицеры есть?
      Из кабины выглянул Акимушкин.
      – Младший сержант Попов, - как-то небрежно растягивая слова, представился десантник. - Товарищ лейтенант, ракетчиков из зоны военных действий приказано эвакуировать.
      – Позвольте, позвольте, сержант! - ошеломленно запротестовал Акимушкин, не на шутку обиженный тоном и особенно словечком "эвакуировать". - Никакого приказа я не получал…
      – "Старт" - "Управлению", - проворчал в кабине динамик голосом "деда" Костыкина, и Акимушкин скрылся.
      – Акимушкин!… - Слова комбата были хорошо слышны в гулком капонире. - Там к тебе сейчас прибудут парашютисты… Ах, уже прибыли?…
      Десантник неодобрительно оглядывал Петрова с Царапиным.
      – Артиллеристы! - выговорил он. - Что ж вы снаружи-то никого не выставили? К ним тут, понимаешь, диверсанты подползают…
      Он заметил синюю слизь на лезвии и осекся.
      – Это что? - туповато спросил он.
      – Это кровь, - тихо объяснил Царапин.
      – Да пошел ты!… - испуганным шепотом отозвался десантник.
      Из фургончика по лесенке сбежал Акимушкин.
      – Отступаем к "Управлению", - бодро оповестил он.
      – Непонятно… - озадаченно пробормотал Царапин. - Совсем непонятно…
      Последние события в цепочку никак не складывались. Сообщение Мамолина поступило в бригаду от силы десять минут назад. Можно ли сбросить десант за десять минут?… Да какие там десять минут! Судя по всему, десант был сброшен в то самое время, когда Царапин выскочил на помощь Петрову, а над позициями выли самолетные двигатели. Сумасшедшая ночь!
      Царапин ожидал, что, выйдя из капонира, он увидит на земле двух мертвых монстров, но не увидел ни одного. Парашютисты успели их с какой-то целью припрятать. Вдвойне странно! Такое впечатление, что десантники были хорошо информированы - во всяком случае, действовали они толково и быстро, словно по наигранному плану.
      Первым делом ракетчики извлекли из дизельной Бердыклычева, который долго не понимал, почему он должен, не выключая движка, покинуть свой фургончик и с карабином в руках отходить к "Управлению".
      Откуда-то возник еще один пятнистый десантник, отрекомендовавшийся прапорщиком Файзулиным.
      – Отступать будете через пустырь, - бросил он Акимушкину. - Правее не забирайте - там сейчас пойдут танки.
      Услышав про танки, Акимушкин и вовсе оторопел. Похоже, на них выбросили целый десантный корпус.
      – Толпой идти не советую, - торопливо продолжал прапорщик. - Но и рассыпаться особенно не стоит. В общем, держитесь пореже, но так, чтобы поплотнее. Ясна задача?
      К нему подбежал парашютист с округлившимися глазами и принялся что-то тихо и сбивчиво докладывать.
      – Что-о?! - шепотом взревел прапорщик Файзулин, тоже округляя глаза.
      Ага… Значит, десантники все-таки не подозревали, с кем им предстоит иметь дело.
      По ту сторону холма раздался взрыв. К кабине он явно никакого отношения не имел - рвануло где-то за курилкой. Из-под ног поползли короткие тени - это над позициями дивизиона закачались осветительные ракеты.
      Царапин видел, как совсем рядом выдохнул дрожащее бьющееся пламя автомат прапорщика. Грохота он почти не услышал - очередь прозвучала тихо и глухо, как сквозь подушку. Уши заложило, но не тишиной и не звоном - это был неприятный и совершенно неестественный звук. Шорох, если шорох может быть оглушительным. Словно бархоткой провели по барабанным перепонкам.
      Пятнистые комбинезоны метнулись в пятнистый сумрак и исчезли. Акимушкин, беззвучно разевая рот, махал пистолетом в сторону "Управления" - видимо, приказывал отходить.
      Они побежали к песчаному пустырю, где их чуть было не вмял в грунт разворачивающийся на скорости легкий танк, которому, по словам прапорщика Файзулина, надлежало в этот момент находиться несколько правее.
      Потом онемевшая ночь словно очнулась и яростно загрохотала порохом и металлом.
      – Дизэл!… - прорыдал в ухо голос Бердыклычева, а дальше воздух, став упругим, почти твердым, ударил в спину, бросил лицом в песок.
      Когда Царапину удалось подняться, вокруг уже шел бой. Черный сон, таившийся в ночных зарослях, накопил силы и пошел в наступление.
      Дерзко, не прячась, перебегали "фаланги", на которых теперь никто не обращал внимания, потому что со стороны городка надвигалось кое-что посерьезнее.
      В метре над песком, все в лунных бликах, распространяя вокруг себя все тот же оглушительный шорох, плыли невиданные жуткие машины - гладкие, панцирные, до омерзения живые, шевелящие массой гибких, как водоросли, антенн, с которых слетали зыбкие бледно-фиолетовые луны, и от прикосновения этих лун горел янтак и плавился песок.
      Одна из машин, увлекая за собой другую, вырвалась далеко вперед и шла прямо на Царапина, а он стоял в рост и завороженно смотрел на нее, уронив бесполезные руки, в которых не было теперь ни карабина, ни даже камня. Невероятно, но Царапин уже пережил когда-то этот миг, уже надвигались на него чужие, испепеляющие все на своем пути механизмы, и знакомо было это чувство беспомощности муравья перед нависающим цилиндром асфальтового катка.
      Уэллс! Вот оно что! Конечно же, Уэллс!… Боевые треножники, тепловой луч, развалины опустевшего Лондона…
      Царапин словно наклонился над пропастью.
      "Это безнадежно, - подумал он. - Мы ничем их не остановим…"
      "Мы". Не Царапин с Акимушкиным, Петровым, прапорщиком Файзулиным… "Мы" - это вся Земля.
      Но тут слева из-за спины Царапина вывернулся десантник. Пригибаясь, он в несколько прыжков покрыл половину расстояния до чужой машины и распластался по песку.
      Машина прошла над ним, и ясно было, что припавший к земле человек больше не пошевелится. Но вот она прошла над ним, и десантник приподнялся. С поворотом, за себя, как тысячи раз на тренировках, махнула рука; граната, кувыркаясь, взлетела в навесном броске и, очертив полукруг, опустилась точно в центр черного, не отражающего лунных бликов овала на глянцевой броне, который и в самом деле оказался дырой, а не просто пятном.
      Секунда, другая - и из овального люка с воем выплеснулось пламя. Воздух вокруг механизма остекленел и раскололся - его как бы пронизала сеть мелких трещин, а в следующий миг он детонировал вокруг второй машины - поменьше, и ее понесло вперед с нарастающей скоростью, пока она - ослепленная, неуправляемая - не въехала боком в кусты.
      Царапин прыгал, потрясал кулаками, кричал:
      – Словили?! Словили?…
      Из овальной дыры соскользнула на землю знакомая зловещая фигура. Красные зайчики от горящего поблизости янтака лизнули неподвижную гладкую маску и тяжелые жвалы. Монстр остановился, не зная, куда бежать, и в ту же секунду вокруг, взламывая траурный шорох чужой техники, зачастили автоматы десантников. На глазах Царапина дьявола изорвало пулями.
      Мимо, к чернеющей подобно огромному валуну машине, пробежали двое парашютистов. Еще не понимая, чего они хотят, Царапин бросился за ними. Втроем они навалились на холодный панцирный борт и, запустив пальцы под днище, попробовали качнуть. Откуда-то взялись еще двое: один - десантник, другой - кто-то из ракетчиков. Машина шевельнулась и под чей-то натужный вопль "Три-пятнадцать!" оторвалась от земли, после чего снова осела в обдирающий руки янтак. Справа, закидывая за спину автоматы, набегали еще четверо.
      Царапин по-прежнему не понимал, зачем они это делают, но он самозабвенно упирался вместе со всеми в упоении от собственной дерзости и бесстрашия.
      Рядом налегал на борт лейтенант Жоголев - на секунду пламя, все еще пляшущее над первой - подорванной - машиной осветило его оскаленное лицо и растрепанные вихры. Лейтенант был без фуражки.
      Из хаоса звуков выделилось непрерывное низкое мычанье автомобильного сигнала. Это задним ходом к ним подбирался тягач, толкая перед собой низкий открытый прицеп.
      Новый сдавленный вопль "Взяли!", черная машина всплыла еще на полметра и, развернувшись, вползла на платформу.
      Тягач рванул с места и погнал, не разбирая дороги. Царапин сначала бежал рядом, держась ладонью за ледяную броню трофейного механизма, но скоро сбился с ноги, отстал и, споткнувшись о лежащего ничком десантника, на котором сидела "фаланга", вспахал метра три песчаного пустыря. Извернувшись, как кошка, сел и застал "фалангу" в прыжке. Опрокинулся на спину и почти уже заученным движением выставил ей навстречу каблук. Клюнула, дура! Отчаянно отбрыкиваясь, дотянулся до автомата убитого и, чудом не отстрелив себе ногу, разнес "фалангу" короткой очередью.
      И что-то изменилось. Он уже не был лишним на этом пустыре. Причина? Оружие. Словно не Царапин нашел его, а оно само нашло Царапина и, дав ощутить свой вес и свое назначение, подсказало, что делать.
      Он перевернулся на живот, выбрал цель и открыл огонь - осмысленно, экономно, стараясь поразить верхнюю треть панциря. Расстреляв весь рожок, забрал у убитого десантника второй и перезарядил автомат.
      Тут он почувствовал сзади что-то неладное и обернулся. Горел тягач. Ему удалось отъехать метров на сто, не больше. В желто-красном коптящем пламени сквозь струи пара чернел купол так и не доставленной в тыл вражеской машины.
      Царапин поглядел назад, и последняя осветительная ракета, догорая, словно предъявила ему пологие склоны, мертвые тела, отразилась в панцирях чужих механизмов.
      Погасла… Вокруг снова была серая, насыщенная лунным светом ночь. Траурный шорох стал нестерпим, и не потому что усилился, - просто смолкли грохот и лязг земной техники.
      И Царапин вдруг осознал, что он - последний живой человек на этом пустыре, а еще через секунду ему показалось, что он - последний живой человек на всей Земле.
      Что ему оставалось делать? Прикрывать отход? Чей?
      Царапин закинул оружие за спину и побежал туда, где полыхал тягач. Он был уверен, что отбежать ему дадут самое большее шагов на двадцать, после чего уничтожат, - и удивился, когда этого не произошло.
      Ночь словно вымерла. Никого не встретив, он миновал опустевшее "Управление" (по всему видно было, что ракетчиков эвакуировали в крайней спешке), добрел до колючей проволоки, обозначавшей восточную границу дивизиона, и чуть не провалился в какую-то яму, которой здесь раньше не было.
      Царапин заглянул в нее и отшатнулся - снова померещились блики на гладком панцире чужого механизма. Слава Богу, это был всего лишь танк - старая добрая земная машина…
      Когда это было: только что или сто лет назад - жуткий повышающийся вой и тяжкий удар за капонирами, после которого Петров сказал с удивлением: "Не взорвалось…"
      Жив ли теперь Петров? А от Левши, наверное, уже ничего не осталось, даже пуговиц… Как же это так вышло, что сам Царапин до сих пор жив?
      Он спрыгнул на броню и осторожно выглянул из ямы. Перед ним в ночи лежала чужая планета. Внешне пейзаж не изменился (разве что кое-где горел янтак), но это уже была не Земля, эта территория не принадлежала больше людям.
 

4

 
      О чем он думал тогда, сидя на шершавой броне зарывшегося в песчаный грунт танка? В это трудно поверить, но старший сержант Царапин мучительно, до головной боли, вспоминал, чем кончилось дело у Уэллса в "Войне миров". Книгу эту он читал и перечитывал с детства и все-таки каждый раз забывал, почему марсиане не завоевали Землю. Что им помешало? Они же все сожгли своим тепловым лучом!… Какая-то мелочь, какая-то случайность… В книгах всегда выручает случайность.
      Дожить бы до утра… "А оно наступит, утро?…"
      Царапин давно уже слышал, как по ту сторону проволочного ограждения кто-то шуршит, перебегает, прячется. Звуки были свои, земные, слушать их было приятно.
      Потом зашуршало совсем рядом, и кто-то за спиной негромко предупредил:
      – Не двигаться! Буду стрелять!
      Тишина и человеческий голос. Царапин никогда не думал, что это так много - тишина и человеческий голос. Люди… А ведь они пробираются туда, к пустырю. Все живое бежит с пустыря, а они, как всегда, - наоборот, наперекор…
      – Кто такой?
      – Старший сержант Царапин, - апатично отозвался он.
      Сзади опять зашуршало, и новый голос (Царапин машинально определил его как офицерский, но не выше трех звездочек) скомандовал:
      – Встать! Выходи!
      – Автомат брать? - спросил он, поднимаясь.
      – Что? - Офицер опешил.
      – Это не мой, - устало пояснил Царапин. - Я его у десантника взял… у мертвого…
      – Сдать оружие!
      Царапин отдал автомат и вылез. Втроем они отошли, пригибаясь, подальше от ямы, в колючие заросли.
      – Товарищ лейтенант, - обессиленно попросил Царапин. - Не ходите на пустырь… Туда людям нельзя… Туда не десант - туда бомбу надо было сбросить… Бомбу, - ошеломленно повторил он, и еще раз - словно проверяя, не ослышался ли: - Бомбу…
      Вскочил с криком:
      – Бомбой их, гадов!…
      Его ухватили за ногу и за ремень, рывком положили на песок, прижали.
      – Я тебе поору! - прошипел лейтенант. - Я тебе повскакиваю!… Ефрейтор Фонвизий! Проводишь сержанта до шоссе. Доложишься капитану Осадчему.
      – Пошли. - Фонвизий подтолкнул притихшего Царапина, который после краткого буйства снова успел вернуться в состояние горестной апатии. Поднялся и побрел, послушно сворачивая, куда прикажут.
      Впереди замерцал лунный асфальт. Разлив асфальта. Шоссе. Артерия стратегического значения. Рядом с обочиной, как бы припав к земле, чернел бронетранспортер. Чуть поодаль - еще один.
      Их окликнули. Навстречу из кустов янтака поднялись трое с автоматами и приказали остановиться. Появился капитан (видимо, тот самый Осадчий), которому Царапин немедленно попытался доложить обстановку. Капитан не дослушал и велел проводить старшего сержанта в санчасть.
      Никто ничего не хотел понять!
      Фонвизий привел слабо сопротивляющегося Царапина к покрытому маскировочной сетью молочно-белому автобусу, на каких обычно разъезжают рентгенологи, и сдал с рук на руки медикам - морщинистому сухому старичку в капитанской форме и слоноподобному верзиле с лычками младшего сержанта.
      Царапин заволновался, стал рваться в какой-то штаб, где даже не подозревают о настоящих размерах опасности, а он, Царапин, знает, видел и обязан обо всем рассказать… В конце концов верзиле пришлось его бережно придержать, пока капитан делал укол.
      Царапин был настолько измотан, что успокаивающее сработало, как снотворное. Старшего сержанта усадили на жесткую обтянутую кожимитом скамейку у стеночки, а когда оглянулись спустя минуту, то он уже спал, пристроив голову на тумбочку.
      Короткое глубокое забытье, черное, без сновидений.
      А потом за ни пришли и разбудили.
      – Царапин, - позвала явь голосом "деда" Костыкина. - Хватит спать. Пошли.
      – Товарищ майор… - пробормотал он, -…старший сержант Царапин…
      – Ладно-ладно, - сказал майор. - Пошли.
      Одурев от несостоявшегося сна и насильственного пробуждения, Царапин вылез из автофургона, недоумевая, откуда мог взяться комбат, которого он мысленно похоронил вместе со всем дивизионом. Луна торчала почти в той же самой точке, что и раньше, когда они с ефрейтором Фонвизием подходили к санчасти. Следовательно, вздремнуть ему не удалось вообще.
      И Царапин вновь почудилось, что время остановилось, что хитинноликие чудовища каким-то образом растягивают ночь до бесконечности.
      Они пересекли шоссе и принялись перешагивать через какие-то кабели и огибать неизвестно когда появившиеся в этих местах палатки. Возле дороги стоял вертолет размером с железнодорожный вагон. Человек двадцать военнослужащих и гражданских лиц в серых халатах при свете прожекторов спешно разгружали и распаковывали продолговатые ящики. Потом по шоссе прошла колонна мощных закутанных в брезент грузовиков. За ней потянулась вторая.
      "Дед" Костыкин остановился и, запрокинув голову, долго смотрел на дорогу из-под козырька.
      – Ну вот, - не совсем понятно заметил он. - Так-то оно вернее…
      И тут же принялся расспрашивать, где, когда, при каких обстоятельствах Царапин видел в последний раз Петрова, Жоголева, прочих.
      Монстров он при этом называл весьма уклончиво и неопределенно - "противник".
      Возмутясь до забвения устава, Царапин спросил, неужели майор не понимает, что это за "противник", неужели ему не ясно, что решается судьба человечества?
      "Дед" Костыкин хмуро на него покосился и, ничего не ответив, указал на пролом в беленом дувале, сделанный, судя по отпечаткам траков, неловко развернувшейся тяжелой гусеничной машиной. Они прошли в одноэтажный домик с типичными для Средней Азии низкими - почти вровень с землей - полами, где в ярко освещенной комнате Царапину предложили сменить стойку "смирно" на "вольно" и внятно, последовательно, по возможности без эмоций изложить все, что с ним произошло с момента объявления боевой готовности.
      Кажется, он наконец-то встретился с людьми, от которых в какой-то степени зависел исход сегодняшней ночи. Здесь были два полковника, подполковник, капитан - всего человек семь офицеров и среди них один штатский, именно штатский, а не военный в штатской одежде - это чувствовалось сразу…
      Ради одной этой встречи стоило выжить.
      Он собрался с мыслями и заговорил. И очень быстро - к удивлению своему - заметил, что слушают его невнимательно. Уточняющих вопросов почти не было. Полковник вроде бы глядел на Царапина в упор - на самом деле он, наверное, вряд ли даже сознавал, что перед ним кто-то стоит.
      Потом все насторожились, и Царапин в растерянности замолчал.
      – Слушаю! - кричал кто-то за стеной. - Слушаю вас!
      Неразборчиво забормотала рация. Звонкая напряженная тишина возникла в комнате.
      – Понял, - сказал тот же голос с меньшим энтузиазмом.
      И еще раз - уже с явным разочарованием:
      – Понял вас…
      – Вы продолжайте, продолжайте, - напомнил штатский Царапину.
      Царапин продолжал, но теперь все, что с ним произошло, казалось ему случайным набором никому не нужных подробностей: ужас хитиновой маски, отступление через пустырь, поединки с "фалангами", пальба из автомата, захват чужой машины… А от него требовалось одно - вовремя нажать кнопку на операторском пульте. И он нажал ее вовремя. Дальнейшие его поступки уже ничего не решали. Их просто могло не быть.
      Царапин закончил. И, словно подтверждая его мысли, полковник коротко и дробно ударил пальцами по столу, повернулся к штатскому:
      – Ну что, Аркадий Кириллович, ничего нового…
      Штатский с сомнением поглядывал на Царапина.
      – Да как сказать… - в раздумье проговорил он. - Насколько я понимаю, товарищ старший сержант был чуть ли не первый, кто схватился с ними… мм… врукопашную… Послушайте, Боря… Вот вы самый информированный среди нас человек: все видели, во всем участвовали… Что вы сами о них думаете?
      Царапин сглотнул. Перед глазами возник черный обрубок, еще секунду назад бывший пусть мертвым, но Левшой, забегали синеватые язычки пламени…
      – Бомбой… - хрипло сказал Царапин. - Отступить подальше - и бомбой их…
      Широкоплечий мрачного вида майор, до этого безучастно смотревший в низкое черное окно, обернулся в раздражении, но тут за стеной снова замурлыкала и забубнила рация.
      – Что? - выкрикнул прежний голос. - Две? Каким образом?
      Все, кто сидел, вскочили, стоящие сделали шаг к двери, ведущей в соседнюю комнату.
      Спустя секунду она распахнулась. В проеме, схватившись раскинутыми руками за косяки, стоял невысокий плотный капитан.
      – Есть! - выдохнул он. - Две единицы. Это возле развилки арыка.
      Мрачный широкоплечий майор рванулся к выходу. Остановился. Штатскому:
      – Аркадий Кириллович, так что мы решим со старшим сержантом?
      – Со старшим сержантом? - Аркадий Кириллович оглянулся на Царапина, задумался на секунду. - Старший сержант пойдет с нами.
      Выходя за ним из комнаты, Царапин слышал, как за стеной полковник-артиллерист кричит в микрофон:
      – "Таблетка"? "Таблетка", приступайте! У нас все готово…
      Майор быстро, едва не переходя на бег, шагал в сторону колхозных виноградников, чернеющих впереди под луной, как грозовое облако.
      – Боря! - негромко окликнул штатский. - А этот ваш Левша… Он по ним выстрелить так и не успел?
      – Нет, - сказал Царапин. - Он даже затвор передернуть не успел.
      – А вы уверены, что он был мертв? Может быть, просто обморок? Все-таки ночь, луна - могли ошибиться…
      – Н-не знаю, - несколько растерявшись, ответил Царапин. - Мне показалось…
      Но штатский так и не узнал, что там показалось Царапину. Неслыханный плотный грохот упал на пустыри и виноградники с тяжестью парового молота. Луна исчезла. По внезапно черному небу косо полетели сгустки белого воющего пламени. Грохот сдавливал голову, требовал броситься наземь. Освещаемый пульсирующими вспышками штатский выразительно указывал Царапину на свой открытый рот. Царапин понял и тоже глотнул тугой содрогающийся воздух. Стало немного полегче. Тогда он чуть повернул голову вправо, где лежала территория его части и куда летели грохочущие клочья огня. Там вздымалось, росло ослепительно-белое пламя. Словно снаряды проломили дыру в земной коре и адской смертельной магмой плеснуло из недр.
      Майор тоже остановился и прикрыл щеку ладонью. Грохот раскатывался над окрестностями, на территорию дивизиона было уже невозможно смотреть - так, наверное, должна выглядеть поверхность Солнца.
      "Да куда же они еще садят! - в смятении подумал Царапин. - Там же уже ничего не осталось!"
      Но тем, кто отдавал приказ, было видней, они работали профессионально, наверняка, и залпы шли и шли волнами в одну точку, и не верилось, что происходящее - дело рук человеческих.
      Бомбардировка прекратилась в тот самый момент, когда Царапин решил уже, что она не кончится никогда.
      Все трое временно оглохли. Майор, злобно смеясь, вытрясал мизинцем из уха воображаемую воду. Штатский с болезненной улыбкой повернулся к Царапину, и лишь по движению губ тот разобрал слова:
      – Ну вот и исполнилось ваше желание, Боря…
      Временная глухота чуть было не подвела их - они среагировали лишь на второй оклик ошалевшего часового: "Стой! Стрелять буду!" Бедный парень не знал, куда смотреть: то ли на них, то ли на бушующий справа пожар.
      То, что Царапин увидел впереди, заставило его вздрогнуть. Шагах в двадцати от него, там, где большой, как канал, арык распадался на две оросительные ветви, плясали извилистые огненные блики на гладких панцирях. Там, на песке, стояли две чужие машины с зияющими овальными люками, а рядом - хитиновой маской к луне - лежало длинное черное тело. Там же - кто на корточках, кто привалясь спиной к броне - расположились несколько мрачных парней в пятнистых комбинезонах. Вокруг стояли и бродили военнослужащие из охраны.
      Майор и Аркадий Кириллович подошли к неторопливо поднявшимся десантникам и о чем-то с ними заговорили. Потом Аркадий Кириллович начал озираться, заметил Царапина и поманил его к себе. Царапин приблизился, не сводя глаз с поникших гибких антенн, которые теперь лежали на песке, как веревки.
      – Эти самые? - спросил штатский.
      – Да, - сказал Царапин. В горле у него запершило. - Вот по такой я стрелял из автомата. А такую при мне подорвали…
      – Они разные, - заметил штатский, кивая на механизмы.
      – Да они у них все разные… - хмуро сказал Царапин.
      – Вы не ошиблись? - Штатский был взволнован.
      Царапин подтвердил, что не ошибся.
      Штатский с майором задавали и задавали вопросы. Царапин механически отвечал, а сам не сводил глаз с десантника, стоявшего неподалеку. Это был младший сержант Попов. Или очень похожий на него парень. Он затягивался давно погасшей сигаретой, и в опустевших, остановившихся глазах его была вся нынешняя ночь: лунные блики на черных панцирях, бледно-фиолетовые вспышки, горящий янтак.
      Потом подкатило сразу несколько машин и в их числе тягач - вроде того, что был сожжен на пустыре. Стало шумно: гудки, всхрапывания моторов, обрывки команд. Из "уазика" выскочили трое офицеров и бегом припустились к тягачу. О Царапине забыли.
      Он подошел к десантнику, вгляделся. Нет, это был не Попов. Но когда парень, почувствовав, что на него смотрят, повернул к Царапину осунувшееся чумазое лицо, тому показалось, что этот совершенно незнакомый человек узнал его. Тоже, наверное, с кем-нибудь перепутал.
      – А я думал, убили тебя, - неожиданно сказал парень. - Кто ж в таких случаях вскакивает! Смотрю: бежи-ит, чуть ли не в рост, тягач его освещает… Как они тебя тогда не примочили - удивляюсь…
      Мимо как раз проносили длинное черное тело.
      – Живым хотели доставить… - как-то странно, судорожно усмехнувшись, снова сказал десантник, но уже не Царапину, а так - неизвестно кому. - Троих из-за него потеряли. А он с собой покончил, скотина…
      Ничего больше не добавил, бросил сигарету и, чуть ссутулясь, побрел к своим.
      – Земляк! - тихонько позвали сзади. - Земеля!… Зема!…
      Царапин оглянулся. Это были двое из оцепления.
      – Слышь, зема… - Шепотом, глаза бегают. - А эти… ну, диверсанты в противогазах… откуда они взялись вообще?
      – С Марса, - отрывисто сказал Царапин.
      – Тц! Ара! А я тебе что говорил? - негромко, но с яростью гортанно вскричал второй.
      – Да нет, правда, - обиделся первый. - Откуда, зем? Гля, машины у них…
      В следующий миг лица у обоих стали суровыми, глаза - зоркими, а про Царапина они словно и думать забыли. Люди бодро и бдительно несли караульную службу.
      Это их спугнул возвратившийся зачем-то Аркадий Кириллович. Кажется, он был чем-то расстроен.
      – Боря, - позвал он. - У вас сигареты не найдется?
      – Я не курю, - сказал Царапин.
      – Я тоже… - уныло отозвался штатский. Отсвет гаснущего пожара тронул его обрезавшееся лицо.
      – Не могу отделаться от одного ощущения, Боря…
      "Ощущения… - тоскливо подумал Царапин. - Тут поспать бы хоть немного…"
      – А ощущение такое… - Аркадий Кириллович судорожно вздохнул. - Никакая это, к черту, не военная техника…
      Встретив непонимающий взгляд Царапина, он усмехнулся и, отвернувшись, прищурился на огромное розовое зарево.
      – Ну не дай Бог, если я прав!… - еле расслышал Царапин.
      – Аркадий Кириллович, пора! - окликнул кто-то из "уазика". Видимо, все тот же широкоплечий майор.
      – Сейчас-сейчас! - совсем другим - энергичным, деловым голосом отозвался штатский. - Тут у меня еще одно уточнение…
      – Вы же умный парень, Боря, - чуть ли не с жалостью глядя на Царапина, проговорил он. - Вы поставьте себя на их место… Откуда вам знать, что там внизу - граница? Что посадка ваша совпадает с одним из сценариев начала войны! Что нет времени разбираться, кто вы и откуда, - все удары просчитаны заранее!… Вы хотите приземлиться, а вас сбивают! И взлететь вы уже не можете… Что бы вы стали делать на их месте? Да отбиваться, Боря! Отбиваться до последнего и чем попало!
      – Вы что же… - еле ворочая языком от усталости, злобно выговорил Царапин, - считаете, что они к нам - с мирными целями?
      – Не знаю, Боря… - сдавленно ответил штатский. - В том-то и дело, что не знаю…
 

5

 
      Старшему сержанту Царапину снились сугробы, похожие на барханы. Он брел, проваливаясь в них по колено, и ногам почему-то было жарко. Бело-серые хлопья, падающие с неба, тоже были теплыми, почти горячими. И Царапин понял вдруг, что это не снег, а пепел.
      Потом с вершины самого большого сугроба на совковой лопате без черенка съехал вниз рядовой Левша. Увидев Царапина, вскочил и, испуганно хлопая длинными пушистыми ресницами, вытянулся по стойке "смирно".
      – Усих вбыло… - оправдываясь, проговорил он.
      Нагнулся и, опасливо поглядывая на сержанта, принялся разгребать пепел. Вскоре под рукой его блеснуло что-то глянцевое, черное…
      – Отставить! - в ужасе закричал Царапин. - Рядовой Левша!…
      Но Левша будто не слышал - он только виновато улыбался и продолжал разгребать бело-серые хлопья, пока мертвый монстр не показался из пепла целиком.
      – Усих… - беспомощно повторил Левша, выпрямляясь. Потом снова нагнулся, помогая черному мертвецу подняться.
      – Лев-ша-а!…
      Но они уже удалялись, брели, поддерживая друг друга и проваливаясь по колено в пепел при каждом шаге…
      Царапин проснулся в холодном поту и, спотыкаясь о спящих, выбрался из палатки.
      Шагах в пятнадцати от входа уже сымпровизировали курилку - там копошились розовые огоньки сигарет. И по тому, как мирно, как неторопливо переползали они с места на место, Царапин понял: с вторжением - покончено. Уэллс… Война миров… А потом подошли по шоссе двумя колоннами тяжелые, закутанные в брезент грузовики, раздалась команда - и пришельцев не стало…
      – Разрешите присутствовать? - на всякий случай спросил Царапин. Среди курящих могли оказаться офицеры.
      – Присутствуй-присутствуй… - хмыкнул кто-то, подвигаясь и освобождая место на длинной, положенной на кирпичи доске.
      Царапин присел. Вдали, за черным пригорком, слабо светились розовые лужицы медленно остывающей раскаленной земли.
      – "Фаланги"… - недовольно сказали с дальнего края доски, видимо, продолжая разговор. - Хули там "фаланги"? У нас вон старшину Маранова "фаланга" хватанула…
      – И что?
      – И ничего. Через полчаса очухался, еще и аппаратуру нам помогал тащить… А что морды как противогаз - вон Гурген подтвердить может…
      – Черт вас поймет! - с досадой сказал кто-то. - Пока сам не увижу - не поверю.
      – Много ты там теперь увидишь! - прозвучал неподалеку от Царапина мрачный бас. - Видал, как артиллеристы поработали?…
      Все замолчали, прислушиваясь к приближающемуся реву авиационных двигателей. Потом на курилку, разметая песок и срывая искры с сигарет, упал плотный ветер, заныло, загрохотало, и над ними потянулось, заслоняя звезды, длинное сигарообразное тело.
      – Это тот, с дороги, - заметил сосед Царапина, когда вертолет прошел. - Загрузился…
      – Кишка ты слепая, - незлобиво возразили ему. - Это пожарники патрулируют. Земля-то раскалена - янтак то и дело вспыхивает…
      – На что ж они рассчитывали, не пойму, - сказал кто-то, до сей поры молчавший. - С тремя кораблями…
      В курилке притихли, подумали.
      – А черт их теперь разберет, что они там рассчитывали, - нехотя отозвался бас. - Может, это только разведка была…
 
      Царапин встал.
 
      – Не знаете, на бугор выйти можно? - спросил он. - Не задержат?
      – Вообще-то был приказ от палаток не удаляться, - уклончиво ответили ему. - Ты только к вертолету не подходи.
      – А что там?
      – А Бог ее знает! Сначала распаковывали какие-то ящики, теперь запаковывают…
      Оставив вертолет справа, Царапин без приключений добрался до бугра.
      Он не узнал местности.
      То, что лежало перед ним внизу, за черной полосой сгоревшего в пепел янтака, было похоже на дымящееся поле лавы после недавнего извержения. Разломанная земля, спекшаяся земля, полопавшаяся на неправильные шестиугольники, прокаленная на метр в глубину, тлеющая тут и там розовыми пятнами. И ни следа, ни обломочка от панцирных машин пришельцев. Вдали - оплывший остов локатора - все, что осталось от "Управления". "Старт" напоминал розовое озерцо с черными островками-глыбами.
      "Левша", - вспомнил Царапин и больше в сторону "Старта" не смотрел. Не мог.
      Ночь кончалась. Небо над горами уже тлело синим - вполутра. Изувеченная земля еле слышно потрескивала, шипела, изредка раздавались непонятные шумы и резкие, как выстрелы, щелчки.
      – Нет!… - зажмурившись, как от сильной боли, проговорил Царапин. - Нет!…
      Здесь, над изломанной, умертвленной землей, мысль о том, что Аркадий Кириллович может оказаться прав, была особенно страшна…
      Он хотел уже вернуться к палатке, когда почудилось, что там, внизу, кто-то ходит. Всматриваясь в серый полумрак, Царапин осторожно спустился с бугра, и звук его шагов изменился. Под ногами был черный мягкий пепел.
      Видимо, все-таки почудилось. Утомленные глаза вполне могли подвести. Но вот - теперь уже точно - за пригорком шевельнулась и выпрямилась серая тень. Человек.
      "Какого черта он там делает?" - испугался Царапин и вдруг сообразил: кто-то оказался слишком близко к обстреливаемому участку и вот, очнувшись, пытается выбраться - обожженный, беспомощный…
      Царапин, не раздумывая, бросился вперед. Взбегая на пригорок, оступился, сухой черный прах полетел из-под ног, лицо обдало жаром. И надо бы притормозить, всмотреться, но Царапину это и в голову не пришло - он остановился, когда уже ничего изменить было невозможно. Теперь их разделяло всего пять шагов.
      Перед Царапиным стоял черный монстр - может быть, последний монстр на всей планете. Как сумел он выскользнуть из-под огненного молота, гвоздившего эту землю наотмашь, насмерть? Скорее всего, заблудился в общей неразберихе, вышел из обреченной зоны до обстрела и вот теперь то ли прятался, то ли, уже не прячась, бессмысленно бродил по широкой полосе травяного пепла.
      "Ну вот и все…" - беспомощно подумал Царапин, глядя в немигающие - с кошачьими зрачками - глаза.
      Нужно было израсходовать до конца весь мыслимый запас счастливых случайностей и влезть в неоплатный долг, чтобы так по-глупому, перед самым рассветом, когда уже все позади, самому найти свое последнее приключение.
      Успеть… Успеть сказать, пока не полыхнула смертельная бледно-фиолетовая вспышка…
      – Но мы же не знали!… - срывающимся голосом, в лицо ему, в неподвижную хитиновую маску, выговорил Царапин. - Что нам еще оставалось?… Вы же через границу шли! Через границу!…
      Черный дьявол, казалось, был загипнотизирован внезапной речью. Или напротив - не слышал ни слова.
      – Куда вы сунулись? - Голос Царапина чуть не сорвался в рыдание. - Вы же не знаете, что тут творится!… Тут же заживо жгут, тут…
      А вспышки все не было. Может быть, он просто потерял оружие? Царапин замолчал и вдруг, шагнув навстречу, провел в воздухе рукой перед желтыми немигающими глазами. Вертикальные зрачки не шевельнулись. Монстр по-прежнему неподвижно глядел куда-то мимо Царапина. Он был слеп.
      Рассвет наступал стремительно. Черная хитиновая маска стала серой, на ней обозначились смутные изломанные тени, придавшие ей выражение обреченности и неимоверной усталости. А за спиной пришельца все слабей и слабей светили розовые пятна прокаленной на метр в глубину, медленно остывающей земли…
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

      По роду службы ему часто приходилось вторгаться в мир чьих-либо грез и, причинив этому миру по возможности минимальный ущерб, приводить человека обратно - в реальную жизнь.
      Проклятая, признаться, должность…
      Вот и сейчас - ну что это за строение возвышалось перед ним? Храм не храм, дворец не дворец - нечто безумно вычурное и совершенно непригодное для жилья.
      Он осторожно тронул костяшками пальцев металлическое кружево дверец, и все же стук получился громким и грубый. Как всегда.
      С минуту все было тихо. Потом из глубины дворца послышались быстрые легкие шаги, тревожный шорох шелка - и двери отворились. На пороге, придерживая створки кончиками пальцев, стояла синеглазая юная дама ошеломительной красоты.
      – Фрейлина государыни, - мелодично произнесла она, с удивлением разглядывая незнакомца.
      "С ума сошла! - обескураженно подумал он. - Да разве можно окружать себя такими фрейлинами!"
      В двух словах он изложил причину своего появления.
      – Государыня назначила вам встречу? - переспросила фрейлина. - Но кто вы?
      – Государыня знает.
      Синеглазая дама еще раз с сомнением оглядела его нездешний наряд. Незнакомец явно не внушал ей доверия.
      – Хорошо, - решилась она наконец. - Я проведу вас.
      И они двинулись лабиринтом сводчатых коридоров. Он шел, машинально отмечая, откуда что заимствовано. Таинственный сумрак, мерцание красных лампад… И хоть бы одна деталь из какого-нибудь фильма! Можно подумать, что государыня вообще не ходит в кино.
      – А где у вас тут темницы? - невольно поинтересовался он.
      – Темницы? - изумилась фрейлина. - Но в замке нет темниц!
      – Ну одна-то по крайней мере должна быть, - понимающе усмехнулся он.
      – Я имею в виду ту темницу, где содержится некая женщина…
      – Женщина? В темнице?
      – Да, - небрежно подтвердил он. - Женщина. Ну такая, знаете, сварливая, без особых примет… Почти каждую фразу начинает словами "Интересное дело!…"
      – Довольно вульгарная привычка, - сухо заметила фрейлина. - Думаю, государыня не потерпела бы таких выражений даже в темницах… если бы они, конечно, здесь были.
      Коридор уперся в бархатную портьеру. Плотный тяжкий занавес у входа…
      – Подождите здесь, - попросила фрейлина и исчезла, всколыхнув складки бархата.
      – Государыня! - услышал он ее мелодичный, слегка приглушенный портьерой голос. - Пришел некий чужестранец. У него странная одежда и странные манеры. Но он говорит, что вы назначили ему встречу.
      Пауза. Так… Государыня почуяла опасность. Никаким чужестранцам она, конечно, сегодня встреч не назначала и теперь лихорадочно соображает, не вызвать ли стражу. Нет, не вызовет. Случая еще не было, чтобы кто-нибудь попробовал применить силу в такой ситуации.
      – Проси, - послышалось наконец из-за портьеры, и ожидающий изумленно приподнял бровь. Голос был тих и слаб - как у больной, но, смолкнув, он как бы продолжал звучать - чаруя, завораживая…
      – Государыня примет вас, - вернувшись, объявила фрейлина, и ему показалось вдруг, что говорит она манерно и нарочито звонко. Судя по смущенной улыбке, красавица и сама это чувствовала.
      Поплутав в складках бархата, он вышел в зал с высоким стрельчатым сводом. Свет, проливаясь сквозь огромные витражи, окрашивал каменный пол в фантастические цвета. В тени у высокой колонны стоял резной деревянный трон - простой, как кресло.
      Но вот вошедший поднял глаза к той, что сидела на троне, и остановился, опешив.
      Все было неправильно в этом лице: и карие, небольшие, слишком близко посаженные глаза, и несколько скошенный назад подбородок, да и нос излишне длинноват…
      Каким же образом все эти неправильные, некрасивые черты, слившись воедино, могли обернуться столь тонкой, неповторимой красотой?!
      – Простите за вторжение, государыня, - справясь с собой, заговорил он, - но я за вами…
      – Я поняла… - снова раздался этот странный глуховатый голос, после которого все остальные голоса кажутся просто фальшивыми.
      – Вы выбрали крайне неудачное время для уединения… - Он чуть ли не оправдывался перед ней.
      Не отвечая, государыня надменно и беспомощно смотрела куда-то в сторону.
      – Мне, право, очень жаль, но…
      – Послушайте! - яростным шепотом вдруг перебила она. - Ну какое вам всем дело!… Даже здесь! Даже здесь от вас невозможно укрыться!… Как вы вообще посмели прийти сюда!
      И что-то изменилось в зале. Видимо, освещение. Многоцветные витражи побледнели, краски начали меркнуть.
      – Ну что делать… - мягко ответил он. - Работа.
      – Паршивая у вас работа! - бросила она в сердцах.
      Пришелец не обиделся. В мирах грез ему приходилось выслушивать и не такие оскорбления.
      – Да, пожалуй, - спокойно согласился он. - Но, знаете, не всегда. Дня три назад, к примеру, я получил от своей работы истинное наслаждение - отконвоировал в реальность вашего замдиректора.
      – Что?… - Государыня была поражена. - Замдиректора?… И какие же у него грезы?
      – Жуткие, - со вздохом отозвался он. - Все счеты сведены, все противники стерты в порошок, а сам он уже не заместитель, а директор. Предел мечтаний…
      – А вы еще и тактичны, оказывается, - враждебно заметила государыня. - Зачем вы мне все это рассказываете? Развлечь на дорожку?
      Стрельчатые высокие окна померкли окончательно, в огромном холодном зале было пусто и сумрачно.
      – Пора, государыня, - напомнил он. - Вы там нужны.
      – Нужна… - с горечью повторила она. - Кому я там нужна!… Если бы вы только знали, как вы не вовремя…
      – Но вас там ищут, государыня.
      Похоже, что государыня испугалась.
      – Как ищут? - быстро спросила она. - Почему? Ведь еще и пяти минут не прошло.
      Он посмотрел на нее с любопытством.
      – Вы всерьез полагаете, что отсутствуете не более пяти минут?
      – А сколько?
      – Два с половиной часа, - раздельно выговорил он, глядя ей в глаза.
      – Ой! - Государыня взялась кончиками пальцев за побледневшие щеки. - И что… заметили?
      – Ну конечно.
      Портьера всколыхнулась, и вошла синеглазая красавица фрейлина. Красавица? Да нет, теперь, пожалуй, он бы ее так назвать не рискнул. "В них жизни нет, все куклы восковые…" - вспомнилось ему невольно.
      – Государыня! К вам Фонтанель!
      Стрельчатые окна вспыхнули, камни зала вновь озарились цветными бликами, и стоящий у трона человек закашлялся, чтобы не рассмеяться.
      Стремительно вошедший Фонтанель был строен и пронзительно зеленоглаз. Немножко Сирано, немножко Дон Гуан, а в остальном, вне всякого сомнения, - какой-нибудь сорванец из переулка, где прошло детство и отрочество государыни. Придерживая у бедра широкую, похожую на меч шпагу, он взмахнул шляпой, одно перо на которой было срезано и, надо полагать, клинком.
      – Я прошу извинить меня, Фонтанель, - явно волнуясь, начала государыня. - Поверьте, я огорчена, но… Срочное государственное дело…
      Мастерски скрыв досаду, зеленоглазый бретер склонился в почтительном поклоне, но взгляд его, брошенный на пришельца, ничего хорошего не обещал. Цепкий взгляд, запоминающий. Чтобы, упаси боже, потом не ошибиться и не спутать с каким-нибудь ни в чем не повинным человеком.
      – Это… лекарь, - поспешно пояснила государыня, и взор Фонтанеля смягчился. Теперь в нем сквозило сожаление. "Твое счастье, что лекарь, - отчетливо читалось в нем. - Будь ты дворянин…"
      – Да вы хоть знаете, что такое "фонтанель"? - тихо и весело спросил пришелец, когда они вдвоем с государыней выбрались из зала.
      – Не знаю и знать не хочу! - отрезала она.
      Лабиринт сводчатых переходов вновь натолкнул его на мысль о темнице, где должна была по идее томиться сварливая женщина без особых примет, однако от вопроса он решил тактично воздержаться.
      Вскоре они пересекли ту неуловимую грань, за которой начинается реальность, и остановились в пустом прокуренном коридоре. Дверь отдела была прикрыта неплотно.
      – Слышите? - шепнул он. - Это о вас…
      – Интересное дело! - вещал за дверью раздраженный женский голос. - Мечтает она! Вот пускай дома бы и мечтала! Она тут, понимаешь, мечтает, а мне за нее ишачить?…
      – Так а что ей еще остается, Зоя? - вмешался женский голос подобрее. - Страшненькая, замуж никто не берет…
      – Интересное дело! Замуж! Пускай вон объявление в газету дает - дураков много… Интересное дело - страшненькая! Нет сейчас страшненьких! В джинсы влезла - вот и фигура. Очки фирменные нацепила - вот и морда… А то взяла манеру: сидит-сидит - и на тебе, нет ее!…
      Государыня слушала все это, закусив губу.
      – Знаете, - мягко сказал он, - а ведь в чем-то они правы. Если бы время, потраченное вами в мире грез, использовать в реальной жизни… Мне кажется, вы бы достигли желаемого.
      – Чего? - хмуро спросила она. - Чего желаемого?
      Он вздохнул.
      – Прошу вас, государыня, - сказал он и толкнул дверь кончиками пальцев.
      В отделе стало тихо. Ни на кого не глядя, государыня прошла меж уткнувшимися в бумаги сотрудницами и села за свой стол.
      С горьким чувством выполненного долга он прикрыл дверь и двинулся прочь, размышляя о хрупких, беззащитных мирах грез, куда по роду службы ему приходилось столь грубо вторгаться.
      Свернув к лестничной площадке, он услышал сзади два стремительных бряцающих шага, и, чья-то крепкая рука рванула его за плечо. Полутемная лестничная клетка провернулась перед глазами, его бросило об стену спиной и затылком, а в следующий миг он понял, что в яремную ямку ему упирается острие широкой, похожей на меч шпаги.
      – Вы с ума сошли!… - вскричал было он, но осекся. Потому что если кто и сошел здесь с ума, так это он сам. На грязноватом кафеле площадки, чуть расставив ботфорты и откинув за плечо потертый бархат плаща, перед ним стоял Фонтанель.
      – Как вы сюда попали?… - От прикосновения отточенного клинка у него перехватило горло.
      – Шел за вами. - Зеленоглазый пришелец из мира грез выговорил это с любезностью, от которой по спине бежали мурашки. - Сразу ты мне, лекарь, не понравился… А теперь, если тебе дорога твоя шкура, ты пойдешь и вернешься сюда с государыней!…
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

      Как трудно найти настоящего друга и как легко его потерять! И ведь говорил я себе: бросай ты свои дурные привычки. Чего стоит, например, твоя манера крутить пуговицу собеседника!
      …Едва я прикоснулся к пуговице, его начали сотрясать судороги. Затем он принялся разительно меняться.
      У него вырос горб. Потом пропал. Зато укоротилась левая нога, а лицо обрело негритянские черты.
      Совершенно обалдев, я по инерции крутил пуговицу до тех пор, пока мой новый друг не превратился в лохматого бульдога тигровой масти.
      Кошмар! Он оказался биороботом, вдобавок способным к трансформациям. А я, выходит, крутил регулятор!…
      Обидно, что дар речи он утратил. И, боюсь, не только его: более тупой собаки мне в жизни не попадалось.
      А самое страшное то, что я теперь не знаю, во что превратился регулятор-пуговица. Что я ему только ни крутил, пытаясь вернуть первоначальный облик! Бесполезно.
      А что делать? Не собачникам же сдавать. Все-таки друг. Так и держу на цепи, а то мигом скатерть со стола сжует. Он может.
      Любовь ЛУКИНА
      Евгений ЛУКИН

1

 
      За "Асахи Пентакс" оставалось выплатить немногим больше сотни. Стоя над огромной кюветой, Мосин метал в проявитель листы фотобумаги. Руки его в рубиновом свете лабораторного фонаря казались окровавленными.
      Тридцать копеек, шестьдесят копеек, девяносто, рубль двадцать…
      На семи рублях пятидесяти копейках в дверь позвонили. Мосин не отреагировал. И только когда тяжелая деревянная крышка опустилась на кювету с фиксажем, скрыв от посторонних глаз левую продукцию, он распрямил натруженный позвоночник и пошел открывать.
      – Мосин, тебе не стыдно? - с порога спросил инженер-конструктор Лихошерст.
      Мосин хлопнул себя по лбу, но затем, спохватившись, переложил ладонь на сердце.
      – Валера! - страстно сказал он. - Честное слово, фотографировал. Но, понимаешь, пленку перекосило.
      – Голову оторву, - ласково пообещал Лихошерст.
      Мосин обиделся.
      – Правда перекосило… - И, понизив голос, поинтересовался: - Тебе пеньюар нужен?
      – Не ношу, - сухо ответил инженер. - И не заговаривай мне зубы. Завтра утром стенгазета должна быть на стенде!
      Мосин открыл "дипломат" и достал оттуда фирменный целлофановый пакет.
      – Розовый. Английский, - сообщил он с надеждой. - У твоей жены какой размер?
      Лихошерст насмешливо разглядывал неширокую мосинскую грудь, обтянутую бледно-голубой тенниской, на котором жуткая акула старательно разевала пасть, готовясь заглотить безмятежную красавицу в темных очках.
      – Растленный ты тип, Мосин. Наживаться за счет редактора стенгазеты - все равно что грабить вдов и сирот. Если не секрет, откуда у тебя пеньюар?
      Мосин смутился и пробормотал что-то о родственнике, приехавшем из Караганды.
      – В общем, работай, - не дослушав, сказал Лихошерст. - И чтобы после обеда фотографии были, а то утоплю в проявителе.
      Мосин закрыл за ним дверь и с минуту неприязненно смотрел на фирменный пакет. В списке тех, кому он собирался сбыть пеньюар, Лихошерст стоял последним. Надо же - так промахнуться! Интуиция говорила, что с руками оторвут, а вот поди ж ты…
      Мосин меланхолично перебросал снимки в промывку и - делать нечего - пошел выполнять задание. Нужно было сфотографировать двор НИИ, причем так, чтобы беспорядок у дверей склада сразу бросался в глаза.
      Он отснял пару кадров с близкого расстояния, потом попробовал захватить широкоугольником весь двор. Для этого пришлось отойти к самой стене и даже влезть в заросли обломанной сирени.
      Где-то неподалеку задорный молодой голос что-то лихо выкрикивал. Звук, казалось, шел прямо из середины куста.
      Мосин раздвинул ветки и обнаружил в стене дыру. Кричали на той стороне. Он заглянул в пролом и увидел там босого юношу в розовой кружевной рубашонке до пупа и защитного цвета шортах, который, ахая и взвизгивая, рубил кривой старинной саблей головы репейникам. Делал он это самозабвенно, но неуклюже. Метрах в сорока высилась рощица серебристых шестов разной высоты и торчали какие-то многоногие штативы. Мосин ахнул.
      ЗА СТЕНОЙ, ПО СОСЕДСТВУ С НИМ, РАБОТАЛА КИНОГРУППА! И, СУДЯ ПО ОБОРУДОВАНИЮ, ИНОСТРАННАЯ.
      Парень с саблей явно не репетировал, а развлекался. Предположение оказалось верным: на рубаху раздраженно заорали. Тот обернулся на крик и с индейским воплем принял оборонительную позицию. Тогда к нему подбежал технический работник в серебристой куртке и отобрал саблю.
      Мосин рассмеялся. Легкомысленный статист ему понравился.
      К сожалению, досмотреть, чем кончится конфликт, было некогда. Мосин вернулся в лабораторию, проявил пленку и решил, что, пока она сушится, стоит побывать за стеной. Поправил перед зеркалом волосы и, зачем-то прихватив "дипломат", вышел.
      Вынув несколько расшатанных кирпичей, он довел пролом до нужных размеров и пролез на ту сторону.
      Киношники работали на обширном пустыре, зеленом и ухоженном, как футбольное поле. Везде было понатыкано разной зарубежной техники, а в центре, как бы для контраста, громоздилась мрачная замшелая изба, возле которой отсвечивала медью огромная старинная пушка художественного литья. Видимо, снимали что-то историческое. Между двумя арбузными горами ядер, нервно оглаживая раскидистые усы, вышагивал длинный иностранный киноактер.
      Мосин не интересовался историей. Но даже ему стало ясно: что-то они здесь напутали.
      Во-первых, на иностранце был фрак, на антрацитовых плечах которого горели алые эполеты с золотой бахромой. Под правый эполет был пропущен ремень вполне современной офицерской портупеи, на которой непринужденно болтался обыкновенный плотницкий топор. Черные облегающие брюки были вправлены в яловые сапоги гармошкой. Когда же киноактер снял кивер и солнце приветливо заиграло на его смуглом бритом черепе, Мосин окончательно разинул рот и начал подбираться поближе. "Комедию снимают", - догадался он.
      Его хлопнули по плечу. Мосин вздрогнул и обнаружил, что стоит рядом с давешним статистом в розовой кружевной рубашонке.
      – Денис Давыдов! - восхищенно поделился парень, кивнув в сторону актера. - А?!
      Сказано это было без акцента, и Мосин заморгал. Неужели переводчик? Он в смятении покосился на рубашонку и заметил в пальцах у собеседника тонкую длинную сигарету с черным фильтром. Это уже был повод для знакомства, и Мосин выхватил зажигалку. Со второго щелчка она высунула неопрятный коптящий язычок. Парень вытаращил глаза.
      – О-о, - потрясенно сказал он и робко потянулся к зажигалке, но тут же, отдернув руку, по-детски трогательно прикусил кончики пальцев.
      Мосин смутился и погасил огонек. Киношник вел себя несолидно. Ему, видно, очень хотелось потрогать зажигалку. Может, издевается?
      – На, посмотри, - неуверенно предложил Мосин.
      Киношник бережно принял вещицу, положил большой палец на никелированную педальку и умоляюще взглянул на владельца.
      – Йес… то есть си, - великодушно разрешил тот.
      Иностранец нажал и радостно засмеялся.
      "Пора знакомиться", - решил Мосин.
      – Сергей, - представился он, протягивая руку.
      Иностранец расстроился и, чуть не плача, отдал зажигалку.
      – Ноу! Ноу!… - испугался Мосин. - Это я Сергей. - Он стукнул себя в грудь костяшками пальцев. - Сергей.
      До иностранца наконец дошло.
      – Тоха, - печально назвался он, глядя на зажигалку.
      Что он в ней нашел? Дешевая, даже не газовая, в магазине таких полно.
      – Итыз прэзэнт, - отчаянно скребя в затылке, сказал Мосин. - Ну не фо сэйл, а так…
      Когда ему удалось втолковать, что зажигалку он дарит, киношник остолбенел. Потом начал хлопать себя по груди, где у него располагались карманы. Отдариться было нечем, и лицо его выразило отчаяние.
      – Да брось, - неискренне сказал Мосин, - не надо… Давай лучше закурим.
      Иностранец не понял. Сергей повторил предложение на международном языке жестов. Иностранец опять не понял. Тогда Сергей просто ткнул пальцем в сигарету. Парень очень удивился и отдал ее Мосину.
      Тот сразу же уяснил ошибку: это была не сигарета. Цилиндрическая палочка, на две трети - белая, на треть - черная. На ощупь вроде бы пластмассовая, а на вес вроде бы металл. Но возвращать ее уже было поздно.
      – Сэнькью, - поблагодарил Мосин. - Грацио.
      Иностранец в восторге пощелкал зажигалкой и куда-то вприпрыжку побежал. Потом вспомнил про Сергея и приглашающе махнул ему рукой. Несерьезный какой-то иностранец. Тоха… Видимо, Антонио.
      И Мосин последовал за ним, вполне довольный ходом событий. С сигаретообразной палочкой, конечно, вышла накладка, но зато удалось завязать знакомство.
 

2

 
      В коммерческие контакты с иностранцами Мосину вступать еще не приходилось. Его сфера - знакомые и знакомые знакомых. Есть бедра, и есть фирменные джинсы, которые на эти бедра не лезут. "Хорошо, - соглашается Мосин, - я знаю такие бедра. Сколько просить?" К примеру, столько-то. "Хорошо", - говорит Мосин и просит на червонец дороже. И все довольны. А вот иностранцы…
      Тоха привел его к наклонно натянутому тенту, под которым расположились два парня и молодая… актриса, наверное. Для технического работника девушка выглядела слишком эффектно.
      – Сергей, - представил его Тоха.
      Девушка и один из парней с интересом посмотрели на гостя. Третий из их компании лежал на спине и даже не пошевелился, только приоткрыл один глаз.
      – Реликт, - мрачно бросил он и снова зажмурился.
      – Сам ты реликт, - ответил ему Тоха на чистейшем русском языке.
      Девушка рассмеялась, а Мосин оторопело раскланялся и тоже присел на травку, положив "дипломат" рядом. Какого же тогда черта он изъяснялся одними жестами и восклицаниями! Неужели наши? Откуда они такие? И что на них? Парни были одеты почти одинаково: тонкие серебристые куртки и легкомысленно-радужные шорты. На девушке было что-то отдаленно похожее на платье, клубящееся у плеч и струящееся у бедер.
      Между тем они так бесцеремонно рассматривали Мосина, что можно было подумать, будто именно он вырядился бог знает как. Вообще-то, конечно, майку с акулой встретишь не на каждом - в городе их всего четыре: одна у Мосина, одна у Алика и две у Зиновьева из филармонии, но он их, наверное, уже кому-нибудь толкнул…
      – Визуешься? - на каком-то невообразимом жаргоне полюбопытствовала девушка.
      Кажется, спрашивали о роде занятий.
      – Н-нет, - отозвался он неуверенно. - Я - фотограф.
      Все так и покатились от хохота, как будто Мосин выдал первоклассную остроту.
      – А! Знаю, - сказала девушка. - Он из института.
      И кивнула в сторону не видимой из-за тента стены. Это предположение вызвало новый взрыв веселья, хотя Мосин, например, юмора не понял: ну, работает человек в институте, и что тут смешного?
      – А вы откуда?
      – С Большой.
      – И… как так? - растерявшись, спросил он.
      – Много.
      Похоже, над Мосиным все-таки издевались.
      – Это не репродуктор! - внезапно удивилась девушка.
      Все повернулись к ней.
      – Это… чемодан, - выговорила она, завороженно глядя на мосинский "дипломат".
      В ту же минуту молодые люди оказались стоящими на коленях вокруг "дипломата". Потом разом уставились на Мосина.
      – Музейный похититель, - с уважением предположил один из парней.
      – Что ты им делаешь? - Кажется, этот вопрос волновал всех.
      – Ношу, - буркнул Мосин, начиная злиться.
      – Архачит, - пояснил Тоха.
      Рука девушки неуверенно потянулась к замку. Красивая рука. Тонкая.
      Смуглая.
      – Эврика, - укоризненно одернул мрачный малый, которому Мосин, кажется, не понравился с первого взгляда.
      "Эврика"! Ну и имечко! - подумал Сергей. - Из мультика, что ли?"
      Но тут девушка испуганно взглянула на него, и делец в Мосине скоропостижно скончался. Она была совершенно не в его вкусе: узкие бедра, едва намеченная грудь - фигура подростка. Но это сочетание светлых пепельных волос, загорелого лица и огромных серых глаз уложило его наповал.
      "Можно?" - спросили ее глаза.
      "Да! - ответили им мосинские. - Да! Конечно!"
      Эврика откинула оба замка и осторожно подняла крышку, явив взглядам присутствующих фирменный пакет.
      Никто сначала не понял, что перед ними. И только когда пеньюар, шурша кружевами, выскользнул из пальцев растерявшейся Эврики, когда, расправив и разложив его на зеленой траве, все отступили на шаг, возникла такая пауза, что Мосину стало не по себе.
      – Денису показывал?
      – Это… Давыдову? - удивился Мосин. - Зачем?
      – И правильно, - поддержала Эврика. - Я приложу?
      – Да, - сказал Мосин. - Да. Конечно.
      – Равнение на институт! - радостно скомандовала Эврика.
      Парни с ухмылками отвернулись к полотну тента, и Мосин почувствовал обиду за свое учреждение, хотя сам о нем обычно отзывался крайне нелестно.
      Наконец Эврика разрешила обернуться.
      – У-у-у!… - восхищенно протянул Тоха.
      Эврика была в пеньюаре. Но Мосин смотрел не на нее - он смотрел на брошенное в траву голубое платье! Девушка не расстегнула, она попросту разорвала его сверху донизу и отшвырнула, как тряпку.
      Такую вещь!…
      Он перевел глаза на Эврику. А та, чем-то недовольная, сосредоточенно смотрела на свои сандалии. Потом решительно сбросила их и, собрав вместе с платьем в одну охапку, подбежала к приземистому синему автомату с множеством кнопок и вместительной нишей. Запихнув все в боковое отверстие, девушка на секунду задумалась, затем начала нажимать кнопки. Выхватила из ниши пару ажурных розовых туфелек, обулась и с торжествующей улыбкой пошла прямо на Мосина - так, во всяком случае, ему показалось.
      – Сто рублей, - с трудом выговорил он, презирая сам себя.
      Ответом на его слова был очередной взрыв хохота. Все были просто потрясены мосинским остроумием.
      – Можно мануфактурой, - уже умышленно сострил он, но с меньшим успехом.
      – Пойди… и нащелкай, - обессиленно простонал Тоха.
      Спустя секунду до Мосина дошел смысл предложения: ему разрешали воспользоваться автоматом, из которого только что на его глазах вынули розовые ажурные туфельки - вещь явно импортную и недешевую.
      – А можно? - искренне спросил он.
      – Два дня как с Сириуса-Б, - обратился мрачный к Эврике, как бы рекомендуя ей Мосина. Причем сказал он это вполне добродушно. Значит, Сергей ему в конце концов все-таки понравился. Да и как может не понравиться человек с таким сокрушительным чувством юмора!
      – Хорошо, я нащелкаю! - поспешно сказал Мосин, и тут у него сильно зазвенело в ушах.
      "Теряю сознание?" - испуганно подумал он, но быстро сообразил, что источник звука вовсе не в его голове, а где-то на съемочной площадке. Ультразвук какой-нибудь. Оказалось - всего-навсего - сигнал об окончании перерыва.
      Ликующая Эврика расцеловала Мосина в обе щеки, и вся эта жизнерадостная стайка взрослых ребятишек куда-то унеслась. Тоха задержался.
      – А ты?
      – Да я… не отсюда, - замялся Мосин.
      – Как же ты сюда попал без допуска? - встревожился Тоха.
      Он порылся в нагрудных карманах и высыпал на ладонь какие-то болтики, проводки, стеклянные брусочки. Поколебавшись, выбрал неказистый шарик размером с черешню.
      – Вот возьми. Если Денис прицепится, предъявишь ему и скажешь, что это условный допуск.
      Тоха убежал вслед за остальными. И, только оставшись один, Мосин понял, что пеньюар он подарил, увеличив свой долг за "Асахи" на добрую сотню. Потому что не бывает автоматов, выдающих бесплатно и кому угодно импортные вещи. Мосин был готов бить себя по голове. Как он мог поверить?! Правда, Эврика вынула из автомата туфли…
      Он стоял перед этим синим, с разинутой пастью, кубом и злобно смотрел на блестящие прямоугольные кнопки, числом не меньше пятидесяти. Сломаешь что-нибудь, а потом отвечай… Обуреваемый сомнениями, он наугад нажимал и нажимал кнопки, пока в автомате что-то не хрустнуло. Заглянул в нишу. Там лежали стопкой четыре плоских фирменных пакета.
      Следует сказать, что вещь в пакете сбыть гораздо легче, чем саму по себе. Фирменная упаковка притупляет бдительность покупателя и подчас очаровывает его больше, чем сама вещь.
      Поэтому сердце Мосина радостно дрогнуло. На жемчужном квадрате пакета сияли загаром изумительно красивые женские ноги, внутри которых почему-то видны были контуры костей и суставов. Более оригинальной рекламы Мосин еще не встречал. Он взялся за ниточку и осторожно вспорол пакет. Внутри, как он и думал, оказались колготки, и какие!… Ажур был настолько тонок, что напоминал дымку на раскрытой ладони Мосина и, самое удивительное, менял рисунок, стоило лишь шевельнуть пальцами. В упаковке ли, без упаковки, но компенсацию за пеньюар Сергей получил.
      А что если еще раз попытать счастья? На этот счет ведь никакого уговора не было! Мосин сложил пакеты в "дипломат" и приступил.
      Теперь он вынул из ниши полированную рукоятку. В недоумении осмотрел, ощупал. Внезапно из рукоятки выплеснулось изящное длинное лезвие опасных очертаний. "Ну так это совсем другое дело! - обрадовался Мосин. - Это мы берем…"
      Третья попытка оказалась менее удачной: автомат одарил Мосина сиреневым стеклянным кругляшком неизвестного назначения. Сергей хотел засунуть его обратно, как это сделала Эврика со своим платьем, но, обойдя аппарат, не нашел даже признаков отверстия или дверцы.
      Пора было остановиться, но Мосин опять не удержался. "В последний раз", - предупредил он себя, утапливая кнопки одну за другой. Хотелось что-нибудь из обуви, но в нишу вылетел маленький темно-фиолетовый пакетик, на одной стороне которого было изображено красное кольцо с примыкающей к нему стрелкой, а на другой - такое же кольцо, но с крестиком.
      Разочаровавшись, он даже не стал его вскрывать, засунул в карман джинсов и пошел через пустырь к сирени, росшей и по эту сторону стены.
      Возле одного из механизмов Мосин увидел мрачного друга Тохи. Лицо парня выражало крайнее недоумение, и был он чем-то подавлен.
      – Знаешь, какая утечка? - пожаловался он, заметив Мосина.
      – Нет.
      – Пятьсот! - Парень потряс растопыренной пятерней.
      – Пятьсот чего?
      – Мега.
      – Ого! - на всякий случай сказал Мосин и отошел. Тронутые они все, что ли?
      Однако надо было поторапливаться. Не далее как вчера начальник вызывал его "на ковер" за постоянные отлучки. Что за народ! Из-за любой ерунды бегут жаловаться! Не дай бог, еще кто-нибудь из верхних окон заметит его на территории киноплощадки.
      Мосин поднял глаза на учреждение и похолодел.
      УЧРЕЖДЕНИЯ НАД СТЕНОЙ НЕ БЫЛО! Не было и соседних зданий. Не было вообще ничего, кроме синего майского неба.
      Истерически всхлипнув, Сергей бросился к дыре, как будто та могла спасти его от наваждения. Вепрем проломив сирень, он упал на четвереньки по ту сторону, угодив коленом по кирпичу.
 

3

 
      …Здание было на месте. Фрамуги во всех этажах открыты. По двору разворачивался вымытый до глянца институтский "жук".
      Ослабевший от пережитого Мосин вылез из кустов и, прихрамывая, затрусил в сторону гаража, к людям. Но тут его так затрясло, что он вынужден был остановиться. Необходимо было присесть. Запинающимся шагом он пересек двор и опустился на один из ящиков у дверей склада.
      Плохо дело: дома исчезать начали. Может быть, перегрелся? В мае? Скорее уж переутомился. Меньше надо по халтурам бегать.
      "Да перестань ты трястись! - мысленно заорал на себя Мосин. - Вылези вон в дыру, разуй глаза и успокойся: на месте твой институт!"
      Он взглянул на заросли сирени и почувствовал, что в дыру его как-то не тянет. Неужели что-то со зрением? Сидишь целый день при красном свете…
      Мосин поднялся и, сокрушенно покачивая головой, пошел к себе.
      Возле дверей лаборатории его поджидали.
      – Вот он, красавчик, - сообщила вахтерша, с отвращением глядя на бледно-голубую мосинскую грудь с акулой и купальщицей.
      Мосин терпеть не мог эту вахтершу. Она его - тоже.
      – Что он мне, докладывается, что ли? Махнет штанами - и нет его.
      – Бабуля, - с достоинством прервал ее Мосин, - вы сидите?
 
      Та немного опешила.
 
      – Сижу, а что же? Не то что некоторые!
      – Ну и сидите!
      И, повернувшись к ней спиной, украшенной тем же душераздирающим рисунком, Мосин отпер лабораторию и пропустил оробевшую заказчицу внутрь.
      – Молод еще меня бабулей называть! - запоздало крикнула вахтерша, но Мосин уже закрыл дверь.
      Заказчице было далеко за тридцать. Блузка-гольф, кетоновая юбка, замшевые туфли со сдвоенными тонкими ремешками вокруг щиколоток. "Вещь", - отметил про себя Мосин.
      Впрочем, ногам заказчицы вряд ли что могло помочь. Сергей вспомнил стройную Эврику и вздохнул.
      – Какой номер вашего заказа? - рассеянно спросил он, перебирая фотографии.
      – Давыдов сказал, что у вас есть пеньюар…
      – Денис? - поразился Мосин.
      – Да нет… Слава Давыдов, друг Толика Зиновьева.
      – А-а, Слава…
      Мосин успокоился и сообщил, что пеньюара у него уже нет. Посетительница с недоверием смотрела на "дипломат".
      – А что у вас есть? - прямо спросила она.
      – Колготки, - поколебавшись, - сказал он. - Импортные. Ажурные.
 
      И раскрыл "дипломат".
 
      – Ну, колготки мне… - начала было посетительница и онемела. Фирменный пакет был неотразим. Да, действительно, колготки ей были не нужны, но она же не знала, что речь идет о таких колготках…
      Желая посмотреть рисунок ажура на свет, она сделала неловкое движение, и раздался леденящий душу легкий треск.
      Мосин содрогнулся и проклял день, когда он вбил этот подлый гвоздь в косяк.
      – Ой, - сказала женщина, не веря своим глазам. - Они что же… нервущиеся?
      – Дайте сюда, - глухо сказал Мосин.
      – Вот, - ошалело сообщил он, возвращая женщине колготки. - Импортные. Нервущиеся. Семьдесят рублей.
      Когда посетительница ушла, Мосин вскрыл еще один пакет, зацепил нежную ткань за гвоздь и потянул. Она эластично подалась, но потом вдруг спружинила, и Мосин почувствовал такое сопротивление, словно это была не синтетика, а стальной тросик. Возник соблазн дернуть изо всех сил. Мосин с трудом его преодолел и кое-как запихнул колготки обратно - в пакет.
      В этот момент зазвонил телефон.
      – Где снимки? - грубо осведомился Лихошерст.
      – Зайди минут через двадцать, - попросил Мосин.
      – Нет, это ты зайди минут через двадцать. Хватит, побегал я за тобой!
      Лихошерст бросил трубку.
      Мосин заглянцевал левые снимки, отпечатал пару фотографий для стенгазеты и в пяти экземплярах карточки каких-то руин для отдела нестандартных конструкций.
      Во время работы в голову ему пришла простая, но интересная мысль: не могли киношники снимать избу на фоне семиэтажки! Так, может быть, синее небо, которое он увидел над стеной с той стороны, - просто заслон, оптический эффект, а? Осваивают же в городском тюзе световой занавес… Догадка выглядела если не убедительно, то во всяком случае успокаивающе.
      Длинно заголосил входной звонок. Всем позарез был нужен Мосин. Пришлось открыть. Дверной проем занимала огромная тетка в чем-то невыносимо цветастом.
      – Колготки есть? Беру все, - без предисловий заявила она, вдвинув Мосина в лабораторию.
      – Сто рублей.
      Маленькие пронзительные глазки уставились на него.
      – А Тамарке продал за семьдесят.
      – Это по знакомству, - соврал Мосин.
      – Ага, - многозначительно хмыкнула тетка, меряя его любопытным взглядом. Выводы насчет Мосина и Тамарки были сделаны.
      Не торгуясь, она выложила на подставку увеличителя триста рублей и ушла, наградив Мосина комплексом неполноценности. Он почувствовал себя крайне ничтожным со своими копеечными операциями перед таким размахом.
      – Спекулянтка, - обиженно сказал он, глядя на дверь. Спрятал деньги во внутренний кармашек "дипломата" и подумал, что надо бы купить Тохе еще одну зажигалку. Газовую.
      И снова звонок в дверь. Мосин выругался.
      На этот раз заявилась его бывшая невеста. Ничего хорошего ее визит не сулил - раз пришла, значит, что-то от него было нужно.
      – Привет, - сказал Мосин.
      Экс-невеста чуть-чуть раздвинула уголки рта и показала зубки - получилась обаятельная улыбка. Оживленная мимика - это, знаете ли, преждевременные морщины.
      – Мосин, - сказала она, - по старой дружбе…
      На свет появились какие-то чертежи.
      – Позарез надо перефотографировать. Вадим оформляет диссертацию, так что сам понимаешь…
      Вадимом звали ее мужа, молодого перспективного аспиранта, которому Сергей не завидовал.
      Экс-невеста ждала ответа. Мосин сдержанно сообщил, что может указать людей, у которых есть хорошая аппаратура для пересъемки.
      Нет, это ее не устраивало. Другие могут отнестись без души, а Мосина она знает, Мосин - первоклассный специалист.
      Сергей великолепно понимал, куда она клонит, но выполнять частные заказы за спасибо, в то время как "Асахи" еще не оплачен, - нет уж, увольте! Кроме того, он твердо решил не переутомляться.
      Однако устоять перед железным натиском было сложно. Мосин отбивался, изворачивался и наконец велел ей зайти с чертежами во вторник, точно зная, что в понедельник его собираются послать в командировку.
      Внезапно экс-невеста кошачьим движением выхватила из кармана мосинских джинсов фирменный фиолетовый пакетик - углядела торчащий наружу уголок.
      – Какой вэл! - восхитилась она. - Вскрыть можно?
      В пакетике оказался лиловый легкий ремешок с золотистой пряжкой-пластиной.
      – Сколько?
      – Для тебя - червонец.
      Экс-невеста, не раздумывая, приобрела вещицу и, еще раз напомнив про вторник, удалилась.
      Такой стремительной реализации товара Мосин не ожидал. Но его теперь беспокоило одно соображение: а если бы он воспользовался автоматом не три, а четыре раза? Или, скажем, десять?
      Он заглянцевал обличительные снимки гаража и склада и поехал с ними в лифте на седьмой этаж, где в актовом зале корпела редколлегия. "Удивительное легкомыслие, - озабоченно размышлял он, - оставлять такую машину без присмотра! Да мало ли какие проходимцы могут проникнуть на территорию съемочной площадки!"
      Он отдал снимки Лихошерсту и высказал несколько критических замечаний по номеру стенгазеты. Ему посоветовали не путаться под ногами, и Мосин отошел к окну - посмотреть, как выглядит пустырь с высоты птичьего полета…
      ЗА СТЕНОЙ БЫЛ СОВСЕМ ДРУГОЙ ПУСТЫРЬ: маленький, захламленный, с островками редкой травы между хребтами мусора. С одной стороны его теснил завод, с другой - частный сектор. Нет-нет, киношники никуда не уезжали - их просто не было и быть не могло на таком пустыре!
      Мосин почувствовал, что если он сейчас же, немедленно, во всем этом не разберется, в голове у него что-нибудь лопнет.
 

4

 
      Вот уже пять минут начальник редакционно-издательского отдела с детским любопытством наблюдал из окна за странными действиями своего фотографа.
      Сначала Мосин исчез в сирени. Затем появился снова, спиной вперед. Без букета. Потом зачем-то полез на стену. Подтянулся, заскреб ногами, уселся верхом. Далее - затряс головой и ухнул на ту сторону. С минуту отсутствовал. Опять перевалился через кирпичный гребень во двор и нырнул в сирень.
      "А не выносит ли он случаем химикаты?" - подумал начальник и тут же устыдился своей мысли: разве так выносят!
      Нет, постороннему наблюдателю было не понять всей глубины мосинских переживаний. Он только что сделал невероятное открытие: если заглянуть в дыру, то там - съемочная площадка, Тоха, Эврика, "Денис Давыдов". А если махнуть через забор, то ничего этого нет. Просто заводской пустырь, который он видел с седьмого этажа. А самая жуть, что там и дыры-то нет в стене. Отсюда - есть, а оттуда - нет.
      Мосину было страшно. Он сидел на корточках, вцепившись в шероховатые края пролома, а за шиворот ему лезла щекочущая ветка, которую он с остервенением отпихивал плечом. Обязательно нужно было довести дело до конца: пролезть через дыру К НИМ и посмотреть поверх забора с ИХ стороны. Зачем? Этого Мосин не знал. Но ему казалось, что тогда все станет понятно.
      Наконец решился. Пролез на ту сторону. Уперся ногой в нижний край пролома и, подпрыгнув, впился пальцами в кирпичный гребень. И обмер: за стеной была степь. Огромная и зеленая-зеленая, как после дождя. А на самом горизонте парило невероятное, невозможное здание, похожее на связку цветных коробчатых змеев.
      И в этот момент - чмок! Что-то шлепнуло Мосина промеж лопаток. Легонько. Почти неощутимо. Но так неожиданно, что он с треском сорвался в сирень, пережив самое жуткое мгновение в своей жизни. Он почему-то решил, что с этим негромким шлепком закрылась дыра. Лаборатория, неоплаченный "Асахи", вся жизнь - отныне и навсегда - там, по ту сторону стены, а сам он - здесь, то есть черт знает где, перед глухой стеной, за которой бредовое здание в зеленой степи.
      Слава богу, дыра оказалась на месте. Тогда что это было? Мосин нашел в себе силы обернуться.
      В сторону площадки удалялись плечом к плечу два молодца в серебристых куртках, ненатурально громко беседуя. То ли они чем-то в Мосина пульнули, то ли шлепок ему померещился от нервного потрясения.
      Потом Сергей вдруг очутился посреди институтского двора, где отряхивал колени и бормотал:
      – Так вот она про какой институт! Ни-че-го себе институт!…
      …Руки у Мосина тряслись, и дверь лаборатории долго не желала отпираться. Когда же она, наконец, открылась, сзади завопила вахтерша:
      – На спине, на спине!… А-а-а!…
      Мосин захлопнул за собой дверь. В вестибюле послышался грохот упавшего телефона, стула и - судя по звону - стакана. Что-то было у него на спине! Сергей содрал через голову тенниску и бросил на пол.
      Ожил рисунок! На спине тенниски жуткого вида акула старательно жевала длинную ногу красавицы, а та отбивалась и беззвучно колотила хищницу по морде темными очками.
      В этой дикой ситуации Мосин повел себя как мужчина. Ничего не соображая, он схватил бачок для пленки и треснул им акулу по носу. Та немедленно выплюнула невредимую ногу красавицы и с интересом повернулась к Мосину, раззявив зубастую пасть.
      – В глаз дам! - неуверенно предупредил он, на всякий случай отодвигаясь.
      Красавица нацепила очки и послала ему воздушный поцелуй.
      Они были плоские, нарисованные!… Мосин, обмирая, присмотрелся и заметил, что по спине тенниски растеклась большой кляксой почти невидимая пленка вроде целлофановой. В пределах этой кляксы и резвились красотка с акулой. Он хотел отодрать краешек пленки, но акула сейчас же метнулась туда. Мосин отдернул руку.
      – Ах, так!…
      Он зачерпнул бачком воды из промывочной ванны и плеснул на взбесившийся рисунок, как бы заливая пламя. Пленка с легким всхлипом вобрала в себя воду и исчезла. На мокрой тенниске было прежнее неподвижное изображение.
      Долгий властный звонок в дверь. Так к Мосину звонил только один человек в институте: начальник отдела.
      Вздрагивая, Сергей натянул мокрую тенниску и открыл. За широкой спиной начальства пряталась вахтерша.
      – Ты что же это пожилых женщин пугаешь?
      Внешне начальник был грозен, внутренне он был смущен.
      – Ты на пляж пришел или в государственное учреждение? Ну-ка, покажись.
      Мосин послушно выпятил грудь. Рисунок начальнику явно понравился.
      – Чтобы я этого больше не видел! - предупредил он.
      – Да вы на спине, на спине посмотрите! - высунулась вахтерша.
      – Повернись, - скомандовал начальник.
      Мосин повернулся.
      – А мокрый почему?
      – Полы мыл в лаборатории… Т-то есть собирался мыть.
      Начальник не выдержал и заржал.
      – Мамочки, - лепетала вахтерша. - Своими же глазами видела…
      – "Мамочки", - недовольно повторил начальник. - То-то и оно, что "мамочки"… В общем, разбирайтесь с завхозом. Разбитыми телефонами я еще не занимался!…
      Он вошел в лабораторию и закрыл дверь перед носом вахтерши.
      – Пожилая женщина, - поделился он, - а такого нагородила… Ну давай, показывай, что там у тебя на сегодняшний день… "Мамочки", - бормотал он, копаясь в фотографиях. - Вот тебе и "мамочки". А это что за раскопки?
      – Это для отдела нестандартных конструкций, - ломким от озноба голосом пояснил Мосин.
      – И когда ты все успеваешь? - хмыкнул начальник.
      – Стараюсь…
      – А через забор зачем лазил?
      На секунду Мосин перестал дрожать.
      – Точку искал.
      – Какую точку? - переспросил начальник. - Пивную?
      – Для съемки точку… ракурс…
      Начальник наконец бросил снимки на место и повернулся к Мосину.
      – Ты в следующий раз точку для съемки в учреждении ищи. В учреждении, а не за забором, понял? Такие вот "мамочки".
      Закрыв за ним дверь, Мосин без сил рухнул на табурет. Какой ужас! Куда он сунулся!… И, главное, где - под боком, за стеной, в двух шагах!… Что ж это такое делается!… Перед глазами парило далекое невероятное здание, похожее на связку цветных коробчатых змеев.
      – Тоха! Это Григ, - невнятно произнес сзади чей-то голос.
      – А?! - Мосин как ошпаренный вскочил с табуретки.
      Кроме него, в лаборатории никого не было.
      – Ты Дениса не видел?
      Сергей по наитию сунул руку в задний карман джинсов и извлек сигаретообразную палочку, которую выменял на зажигалку у Тохи. "Фильтр" ее теперь тлел слабым синим свечением.
      – Не видел я его! - прохрипел Мосин.
      – А что это у тебя с голосом? - полюбопытствовала палочка.
      – Простыл! - сказал Мосин и нервно хихикнул.
 

5

 
      Многочисленные фото на стенах мосинской комнаты охватывали весь путь его становления как фотографа и как личности: Мосин на пляже, Мосин с "Никоном", Мосин-волейболист, Мосин, пьющий из горлышка шампанское, Мосин, беседующий с Жанной Бичевской, Мосин в обнимку с Лоллобриджидой (монтаж). Апофеозом всего была фотография ощерившегося тигра, глаза которого при печати были заменены глазами бывшей невесты Мосина. А из тигриной пасти, небрежно облокотясь о левый клык, выглядывал сам Мосин.
      Хозяин комнаты ничком лежал на диване, положив подбородок на кулак. Лицо его было угрюмо.
      "Иной мир"… Такими категориями Сергею еще мыслить не приходилось. Но от фактов никуда не денешься: за стеной был именно иной мир, может быть, даже другая планета. Хотя какая там другая планета: снимают кино, разговаривают по-русски… А стена? Что ж она, сразу на двух планетах существует? Нет, вне всякого сомнения, это Земля, но… какая-то другая. Что ж их, несколько, что ли?
      Окончательно запутавшись, Мосин встал и начал бродить по квартире. В большой комнате сквозь стекло аквариума на него уставился пучеглазый "телескоп". Мосин рассеянно насыпал ему дафний. Родители, уезжая в Югославию, взяли с Сергея клятвенное обещание, что к их возвращению рыбки будут живы.
      А вот с вещами за стеной хорошо. Умеют делать. Научно-технический прогресс и все такое… Так, может быть, дыра просто ведет в будущее?
      Мосин замер, чем-то напомнив пойнтера в стойке. А что? Зажигалка и "дипломат" для них музейные реликвии… Цены вещам не знают… Хохочут над совершенно безобидными фразами, а сами разговаривают бог знает на каком жаргоне. А Институт! Он теперь, наверное, будет Мосина по ночам преследовать. Висят в воздухе цветные громады, и все время ждешь катастрофы. Да ладно бы просто висели, а то ведь опасно висят, с наклоном…
      НЕУЖЕЛИ ВСЕ-ТАКИ БУДУЩЕЕ? В сильном возбуждении Сергей вернулся в свою комнату, нервно врубил на полную громкость стерео, но тут же выключил.
      …Да, стена вполне могла сохраниться и в будущем. Потому и затеяли возле нее съемки, что древняя… Но вот дыра… Сама она образовалась, или они ее нарочно проделали? Скорее всего, сама… Но тогда выходит, что об этой лазейке ни по ту, ни по другую сторону никто ничего не знает. Кроме Мосина.
      Он почувствовал головокружение и прилег. Да это же золотая жила! Нетрудно представить, что у них там за оптика. Приобрести пару объективов, а еще лучше фотокамеру… пару фотокамер, и "Асахи" можно смело выбрасывать… То есть загнать кому-нибудь. А главное, он же им может предложить в обмен такие вещи, каких там уже ни в одном музее не найдешь.
      Мосин вдруг тихонько засмеялся. Обязательно надо попросить у Тохи нашлепку, от которой ожил рисунок на тенниске. Если на пляже ляпнуть кому-нибудь на татуировку… А здорово, что лазейку обнаружил именно он. Наткнись на нее та спекулянтка, что перекупила колготки, или, скажем, бывшая невеста, - страшные дела бы начались. Ни стыда ни совести у людей: не торгуясь, - триста рублей за три пары! За сколько же она их продаст?!
      …А он им и кино снимать поможет. Будущее-то, видать, отдаленное, раз у них топоры на портупеях болтаются. Все эпохи поперепутали…
      Сергей нашел в отцовской библиотеке книгу Тарле "Наполеон" и принялся листать - искал про Дениса Давыдова. Читал и сокрушался: надо же! Столько пленки зря потратили!
      "Кинолюбители они, что ли? - недоуменно предположил он, закрывая книгу. - Придется проконсультировать. А то трудятся ребята, стараются, а правды исторической - нету".
      …Долго не мог заснуть - думал о будущем. Удивительно, как быстро он с ними подружился… Вот его часто обвиняют в легкомыслии, в пристрастии к барахлу, в несерьезном отношении к работе. А Тоха не легкомысленный? Или у Эврики глаза не разгорелись при виде пеньюара? Не хипачи, не иждивенцы какие-нибудь - люди будущего…