Название бара он не запомнил, а ведь эти, подумал он, наверняка захотят знать его название и название улицы, где расположен бар.
      Он, должно быть, прошел от своего дома шесть-семь кварталов, никуда не сворачивая, и шел все время по Двенадцатой улице в южном направлении. Но вот до какой авеню дошел - не знает. Помнит, что в витрине бара горела зеленая неоновая надпись. В общем, он вошел в бар и сел за столик возле батареи, потому что ноги здорово замерзли. А с Молли познакомился так... Хотя и не стремился к этому.
      Да нет, не то.
      Нет, это как-то невразумительно звучит, это будет трудное место в его рассказе.
      У него в голове сохранилась ясная картина того, как все происходило, но он был уверен, что, пойди он в полицию и расскажи все это какому-нибудь детективу, получится недостоверно, он был уверен в этом. Сидеть напротив какого-то незнакомого человека и рассказывать ему, что не успел он посидеть там и пары минут, как к нему подошла женщина... Нет, недостоверно как-то, хотя он видит все это сейчас так же ясно, как все то, что окружает его в данный момент. Он видит, как она подходит к его столику, смотрит на него каким-то непонятным и несколько недовольным взглядом, вызывающе подбоченясь.
      - В чем дело? - спросил он её.
      - Вы, мистер, редкостный нахал, - произнесла она. - Вы сами-то это понимаете?
      - А что такое?
      - Видите на уголке стола записную книжечку? Как вы думаете, зачем она там лежит?
      - Какую записную?.. О-о...
      - Вот именно: о-о.
      - Извините, я, когда садился, не заметил.
      - Ладно. Но теперь-то видите?
      - На столе не было ни стакана, ни чего другого, вот я и...
      - Это потому, что я ничего не заказала еще. Я же должна была привести себя в порядок.
      - А-а.
      У неё были рыжие волосы, и эти волосы казались единственным, что привлекало к ней взгляд. Но он подозревал, что и те были крашеные. Ресницы она носила приклеенные, брови - подрисованные, а губы казались большей величины, чем на самом деле, благодаря тому, что помада выходила за пределы их естественных границ. На ней была белая шелковая блузка и черная юбка, груди казались высокими и так торчали, что производили то же впечатление искусственнности, как и ресницы, брови и губы. Волосы имели ярко-рыжий цвет, почти оранжевый. Только что покрасилась, подумал он тогда. И вообще она представляла собой не вполне удачное произведение природы. Даже ноги выглядели не слишком привлекательными. Он подумал тогда, что ноги уж никак не подправишь.
      - Вы меня извините, - сказал он. - Я только выпью пива и пересяду на другое место.
      - Благодарю вас, - отреагировала она. - Весьма признательна.
      Она продолжала стоять над столиком, держа руки на боку и ожидая, когда он уберет свою бутылку и полстакана пива и пересядет за другой столик. Беда была в том, что, дабы поскорее согреть ноги, он снял под столом ботинки и прислонил ноги к батарее, и теперь, чтобы сдвинуться с места, ему надо было изловчиться и обуться. Он вытянул ноги и стал шарить ими под столом. Вот он нашел правый ботинок и надел его, а она всё продолжала стоять, уперев руки в бока, и наблюдать за ним. Он стал шарить в поисках второго ботинка и никак не мог наткнуться на него. Пришлось залезть под стол, опустившись на четвереньки. Она же по-прежнему стояла над ним, уперев руки в бедра, и наконец произнесла:
      - О Господи, ладно! Я сама пересяду! Будьте любезны, подайте мою сумку.
      - Извините, но я...
      - Можете не извиняться, ради Бога, только подайте мою сумку!
      - Я снял ботинки потому...
      - Вы что, фермер или что-то в этом роде? Вы что, вообразили, будто сидите у себя дома? Надо же - ботинки снять в общественном месте! Да ещё в каком. Ну, вы действительно нахал, мистер, да ещё какой!
      - Да всё потому, что ноги...
      - Прекратите!
      - Вот ваша сумочка.
      - Благодарю вас. Спасибо за всю эту чертовщину, которую вы мне тут устроили, - сердито произнесла она и стремительно перешла к столику на противоположном конце зала.
      Он оглядел её со спины, пока она шла через зал, и подумал, что у некоторых женщин вообще ничего симпатичного нет - ни мордашки, ни ног, ни груди, и даже сзади похожи на шофера грузовика.
      И ещё он подумал о том, что ему вечно попадаются некрасивые, сколько он себя помнит.
      Он вспомнил, что, когда учился во втором классе - ещё жив был его отец, - ему уже начали попадаться некрасивые девочки. Во втором классе это была Юнис Макгрегор - самый, возможно, некрасивый ребенок, когда-либо рождавшийся в Соединенных Штатах. К слову сказать, и мать у неё была далеко не первая красавица, это он как сейчас помнил. И надо же, Юнис влюбилась в него и всем разболтала об этом, а его предупредила, что расквасит ему нос девочка была крупная и сильная, - если Роджер откажется поцеловать её, когда бы это ей ни понадобилось. Господи, до чего ж она была страшная! Значит, это случилось во втором классе. Потом у Роджера умер отец. Ему показалось, что затем страхолюдины стали попадаться ему все чаще и чаще, и он не мог понять, что так привлекало их в нем. Его мать в молодые годы была красивая как картинка. Она и сейчас выглядела очень приятно. А всё дело - в строении лица, оно остается у интересной женщины на всю жизнь, никакой возраст не в силах изменить его. Расположение лицевых костей остается таким же и в пятьдесят лет, и в шестьдесят, и даже в семьдесят. Его же матери теперь сорок шесть, и эти неизменные основы строения лица у неё сохранились. Иногда мать сама посмеивалась над девушками, которые липли к нему. Как-то она ему сказала, что он нарочно собирает всех гадких утят, где он их только ищет. Он никак не мог понять, что она хотела этим сказать. Ей он ничего не сказал, он не любил прекословить матери, знал, что она по-прежнему относится к нему, как к сосунку. Но думать о её словах он продолжал, хотя так и не смог разобраться в их смысле.
      Он понаблюдал, как рыжеволосая устраивается за столиком в противоположном конце зала, нахохлившаяся и раздраженная, как выглядят обычно люди, готовые выйти из себя. Смотрел он на неё с тем же радостным чувством, которое испытывал, выходя из дома миссис Дауэрти. Он наблюдал за этой женщиной со странным, всё усиливающимся чувством нежности к ней и получал удовольствие от того, как это маленькое рассерженное существо суетится над своей внешностью - одергивает юбку на коленях, расправляет спереди блузку, приглаживает назад выбившуюся прядь волос, потом ищет глазами официанта и, по-прежнему раздраженная, несколько жеманная, с чисто женским достоинством делает официанту знак подойти. Глядя на весь этот ритуал, он чуть не рассмеялся. Он получал определенное удовольствие, наблюдая за этой женщиной. Поскольку ноги у него отогрелись (мать говорила ему, чтобы он никогда не снимал обуви, если ноги замерзли, а грел их в обуви, и тогда они не будут мерзнуть весь день, но он не прислушивался к её советам, которые касались его ног, потому что это были его собственные ноги и он, слава Богу, сам знал, как их отогреть) и поскольку он успел выпить хороший бокал пива, да сидел к тому же в теплом месте, а в другом конце зала музыкальный автомат играл спокойную, умиротворяющую песню, он начал думать о том, как много денег он выручил за товар, который привез в город, и снова ему от этого стало хорошо, и он подумал о том, что женщина с рыжими волосами, пусть и крашеными, имеет какое-то отношение к его приподнятому настроению.
      Он смотрел, как она сделала заказ, потом встала и подошла к музыкальному автомату, выбрала пластинку, пустила её и вернулась на место. Никто в баре не обращал ни малейшего внимания на эту женщину. В баре было около дюжины мужчин и только четыре особы женского пола, помимо рыжеволосой, но, несмотря на такой дисбаланс, никто из мужчин не сделал попытки приблизиться к её столику. А он сидел и смотрел на нее. Она знала, что он на неё смотрит, но ни разу не взглянула в его сторону и всем своим видом демонстрировала, что и не собирается этого делать и по-прежнему сердита на него за то, что он занял её место.
      Он подумал, что не отказался бы очутиться с ней в постели.
      Эта мысль отнюдь не взволновала его, потому что женщина не была симпатичной или привлекательной. Он просто подумал, что не прочь оказаться с ней в постели, вот и всё. Он даже был уверен, что этой ночью окажется с ней в постели.
      Теперь, сидя на лавочке через дорогу от здания полиции, он задавался вопросом, как он объяснит полиции, что был не прочь той же ночью оказаться с ней в постели. И как он объяснит им, что знал, что окажется с ней той же ночью в постели, но мысль об этом совершенно не волновала его - ну как это объяснишь им?!
      Как он пойдет туда и скажет им все это? А что подумает его мать, когда она ... Впрочем, это не имеет значения, эта часть дела действительно не имеет значения. Вот сидеть напротив какого-то незнакомого человека и рассказывать ему о том, как ты с молодой женщиной... Нет, это было бы очень трудно. Он ни с кем в мире не говорил о подобных вещах, даже с собственной матерью - с матерью наверняка нет, - даже с братишкой. Как же он мог бы рассказать о Молли какому-то незнакомому детективу?
      И вдруг его озарило, словно вспышкой молнии, вот так, вдруг, как гром с ясного неба: он возьмет и позвонит!
      Он войдет в телефонную будку... Нет, стоп, там же нет телефонов полицейских участков, так что как же он?..
      Так, зовут его Паркер - того детектива в забегаловке. Паркер, восемьдесят седьмой участок, а на шарах у входа написаны как раз цифры восемь и семь, а это значит, что здесь и служит этот Паркер. О'кей, он позвонит в главную полицейскую штаб-квартиру и скажет, что собирался позвонить детективу по фамилии Паркер из восемьдесят седьмого участка, но потерял номер телефона, который дал ему Паркер, и попросит их дать ему телефон Паркера. Может быть, они напрямую свяжут его с Паркером - возможно, у них есть такой большой коммутатор, через который они могут связать человека с любым полицейским участком города. Или, возможно, они дадут ему номер телефона восемьдесят седьмого участка, и тогда он сам позвонит туда и попросит связать его с детективом - но не Паркером, точно не Паркером. Вот и всё, проще некуда.
      Довольный, он встал со скамейки.
      Он бросил последний взгляд на здание полицейского участка, улыбнулся и направился к выходу из парка. Он держал путь на аптеку, в которой уже побывал сегодня утром.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      Сержант, который снял трубку в главном управлении полиции города, терпеливо слушал, пока Роджер излагал ему выдуманный эпизод про Паркера, потом сказал Роджеру:
      - Подождите, пожалуйста, у телефона.
      Роджер стал ждать. Он предположил, что сержант сейчас проверяет, действительно ли есть такой детектив по имени Паркер в штате 87-го участка. А может быть, ничего такого сержант и не делает, очень ему это нужно, когда у него таких звонков, возможно, сто или тысяча в сутки. Может быть, ему до смерти надоело слушать лепет Роджера, осточертело искать по спискам телефонные номера.
      - Алло? - снова раздался в трубке голос сержанта.
      - Да?
      - Его номер - Фредерик 7-8024.
      - Фредерик 7-8024? Спасибо, - поблагодарил Роджер.
      - Пожалуйста, - ответил сержант и повесил трубку.
      Роджер пошарил в кармане в поисках ещё одной десятицентовой монетки, нашел и опустил её в прорезь, потом дождался гудка и стал набирать номер.
      FR 7...
      И вдруг быстрым движением повесил трубку на рычаг.
      Что он скажет, когда ему ответят? Здравствуйте, меня зовут Роджер Брум, я хочу рассказать о женщине по имени Молли, мы познакомились с ней в баре и?..
      Что? - спросят они.
      Кто? - спросят они.
      О чем вы говорите, мистер?
      Роджер сел и три минуты неподвижно смотрел на телефон. Потом получил обратно свою монету, нерешительно поднял руку и снова опустил монету в прорезь. Раздался гудок, Роджер снова начал набирать номер - медленно, аккуратно.
      FR 7...
      8, 0...
      2, 4.
      И стал ждать. На том конце провода раздавались звонки. Роджер терпеливо ждал. Несмотря на то, что 87-й участок находился всего в нескольких кварталах о него, гудки слышались слабо. Может, у них там сейчас запарка, в этом полицейском участке? Он стал считать гудки. ...Семь, восемь, девять.
      - Восемьдесят седьмой участок, сержант Мёрчисон.
      - Э-э... это полиция? - выдавил из себя Роджер.
      - Да, сэр.
      - Я хотел бы поговорить с детективом, если можно.
      - По какому вопросу, сэр?
      - Да-а... я хотел бы... сообщить...
      - Вы хотите сообщить о преступлении, сэр?
      Роджер заколебался, потом отнял трубку от уха и посмотрел на неё так, словно она должна была помочь ему принять решение, и повесил её обратно на рычаг. В пластмассовом корпусе как раз вновь зазвучал угасающий, удаляющийся голос сержанта с тем же вопросом:
      - Вы хотите сообщить... - но тут раз - и всё замерло.
      Нет, подумал он, ничего я не хочу сообщать. Я уезжаю из этого города и ото всех этих телефонов, потому что не желаю разговаривать с полицейскими. Ну и что делать? Я не хочу обсуждать этот вопрос ни с кем, а тем более с полицией, и что теперь? И правильно, подумал он, открыл дверь телефонной кабины, вышел из неё и пересек помещение аптеки. Смуглая Амелия по-прежнему сидела за кассой. Когда он приблизился к ней, она улыбнулась ему и спросила:
      - Вы снова здесь? А я и не заметила, как вы вошли.
      - Да. Сделал круг и вернулся, как фальшивая монета.
      - Отправили ваши поздравления?
      - Да.
      - Нашли своего друга из полиции?
      - Нет.
      - Как же так?
      - Я подумал: ну откуда у меня могут быть друзья в полиции?
      - Ну и ну! - воскликнула Амелия и весело засмеялась.
      - Вы когда кончаете работу? - спросил Роджер.
      - Что?
      - Я говорю: во сколько вы освобождаетесь?
      - А что?
      - Я хотел бы вырваться из города.
      - Что вы имеете в виду: вырваться из города?
      - Выбраться отсюда.
      - В смысле домой?
      - Да нет, не домой. Та же клетка. Этот город - большая клетка, а Кэри - маленькая. Но и то, и другое - клетки. Верно?
      Амелия улыбнулась и с любопытством взглянула на него.
      - Не знаю, - промолвила девушка.
      - Давайте снимайте свой халат, - медленно проговорил Роджер, - и вешайте его вон на тот крючок, справа, видите?
      - Вижу.
      - Повесьте его на крючок и скажите своему хозяину, что у вас жутко разболелась голова...
      - Но у меня не болит голова...
      - Да, да, ещё как болит, и вы больше не можете сегодня работать.
      Амелия пристально посмотрела не него.
      - А зачем это? - спросила она.
      - Поедем с вами за город.
      - Куда?
      - Еще не знаю.
      - И когда?
      - Там увидим. Сейчас главное - сделать то, что решили, а решили мы уехать за город, и как можно скорее.
      - За вами что, полиция гонится? - вдруг спросила Амелия.
      - Нет. - Роджер широко улыбнулся. - Чтоб мне провалиться на этом самом месте, никакая полиция за мной не гонится. Ну так что будем делать? Заболит у нас голова или нет? Повесим халат на гвоздь, пойдем со мной или нет?
      Амелия в нерешительности пожала плечами.
      - Не знаю.
      - И когда вы будете знать?
      - Сразу же после того, как вы скажете, чего вы от меня хотите.
      - От вас? А что, разве от вас кто-то чего-то хочет?
      - Раз ты цветная, то все.
      - Но не я, - заверил её Роджер.
      - Да-а?
      - Да.
      Амелия продолжала пристально смотреть на Роджера.
      - Не знаю, что и делать, - наконец произнесла она.
      - Повесить халат на гвоздь, - шепотом посоветовал он.
      - А-а.
      - Плюс головная боль.
      - М-м...
      - Такая, что работать не можете.
      - М-м...
      - Я буду ждать вас на улице. На углу. Через пять минут.
      - А зачем? - снова спросила она.
      - Отдохнем, повеселимся, - ответил он, повернулся и вышел на улицу.
      Через пять минут Амелия не появилась. Не вышла она и через десять минут, а к концу пятнадцатой минуты он понял, что она вообще не собирается выходить. Он встал на возвышение под витриной аптеки и вытянув голову, заглянул внутрь. И увидел, что Амелия по-прежнему сидит за кассой и нет никаких признаков того, что она пытается отделаться от халата или сказать хозяину, будто у неё заболела голова. Да-а. Роджер пошел прочь от аптеки, размышляя о том, что для него это жестокий удар, потому что девушка по-настоящему симпатичная, да к тому же у него никогда не было небелой знакомой, а неплохо бы заиметь. Теперь, когда он решил не ходить в полицию со своим делом, ему все равно не пришло в голову, что пора ехать в Кэри. Он уже пытался объяснить Амелии, что Кэри, этот большой город и полицейский участок возле парка - всё это одно и то же, разница между ними в степени, всё зависит от того, как их сопоставить. Полицейский участок - это маленькая клетка, Кэри - клетка чуть побольше, а этот город - громадная клетка, и везде человек взаперти, в то время как он стремится к развлечениям и удовольствиям. Именно об этом, подумал Роджер, они начали говорить вчера с Молли, когда речь зашла об одиночестве и так далее. Но потом вдруг вместо этого она повела разговор о человеке из Сакраменто.
      У Роджера действительно никогда в жизни не было симпатичной девушки, и Молли представлялась ему такой простушкой, пока в два часа ночи... Впрочем, что теперь об этом... А эта девушка из аптеки - симпатичная, что и говорить. Поэтому она и не вышла к нему. Да он заранее знал, что не выйдет. По-настоящему симпатичные девушки никогда не принимали его приглашений. А тут оно и к лучшему. Если бы кто-нибудь из Кэри увидел его здесь с цветной девушкой, пусть наполовину и испанкой, то не дай Бог, чтобы об этом узнала его мать, она дала бы ему! Дело не в том, что его так уж волнует, что об этом подумает мать. Если бы оно было так, он давно бы уже катил в свой Кэри, вместо того чтобы торчать в этом городе и думать о том, как бы повеселее распорядиться своим свободным временем.
      Теперь, когда эта цветная девушка нарушила все его планы, он стал размышлять, куда бы ему двинуть. Ведь когда он ждал и надеялся, что она выйдет к нему, у него на самом деле не было ни малейшей идеи, куда бы им поехать. Сейчас Амелии было бы с кем посмеяться, поговорить, перед кем покрасоваться, а он уж что-нибудь да придумал бы, это несомненно. Может быть, повел бы её в кино, где между сеансами устраиваются представления он бывал как-то на одном из таких, когда приезжал в город в тот раз. Тогда ему понравилось, здорово было.
      - Эй, - раздался у него за спиной голос, - подождите!
      Роджер узнал этот голос и изумился. Обернувшись, он увидел бегущую к нему Амелию. На ней было бледно-голубое пальто с поднятым воротником, закрывавшим щеки, на голове развевался голубой платочек. Она, запыхавшаяся, подбежала к нему. Изо рта у неё шел пар. Немного переведя дыхание, Амелия промолвила:
      - Ну вы и ходите!
      - Я же не знал, что вы там...
      - Хозяину нужно было найти мне замену, а это заняло несколько минут.
      - Что ж, я очень рад, что вы здесь, - искренне признался Роджер.
      - А я ещё не знаю, радоваться или нет, - сказала Амелия и рассмеялась.
      У неё было чистое и гладкое лицо теплого шоколадного цвета, глаза на оттенок потемнее, черные как ночь волосы, покрытые голубым платком. Когда она смеялась, впереди открывался неправильный зуб, и она полунепроизвольно прикрывала его рукой, если не забывала. У неё были хорошие ножки, на которых красовались синие туфельки на низких каблуках. Амелия ещё не отдышалась после бега, но держалась рядом с Роджером, не отставая, а когда они стали переходить улицу, для верности ухватилась за его руку.
      - Ой, надо же! - воскликнула она. - Но раз мы так делаем, то и с вами можно, правда?
      - О чем это вы?
      - Я хочу сказать: раз я с вами - значит с вами. А раз с вами, то могу взять вас за руку так же, как взяла бы за руку цветного парня, верно?
      - Конечно, - ответил Роджер.
      - Я никогда не гуляла по улице с белым мужчиной.
      - И я тоже, - в тон ей произнес Роджер и засмеялся от собственных слов. - Я хотел сказать - с цветной девушкой.
      - Это хорошо, - просто сказала Амелия.
      - Почему хорошо?
      - Не знаю. Не хотелось бы думать, что вы из тех, кто кидается на любую цветную девушку. Мне это было бы противно.
      - Да на весь Кэри нет ни одной цветной девушки, - поторопился Роджер успокоить Амелию.
      - Они все замужем, что ли? - вполне серьезно спросила Амелия, и Роджер вновь засмеялся. - Я что-то не пойму.
      - Я имею в виду, что нет ни одной. Вообще ни одной.
      - Это очень плохо, - сказал Амелия. - Как же вы там живете без расовых трений?
      - А мы воюем с евреями, - ответил Роджер, и ему показалось, что у него вышла неплохая шутка.
      Роджеру польстило то, что Амелия расхохоталась в ответ на его шутку. На самом деле юмор был безосновательный. Жители Кэри вовсе и не думали воевать с евреями. Да и как воевать, если в городке жил один-единственный еврей, человек по имени Сэмюэл Силверстайн, державший магазин скобяных изделий. Бедняга страдал артритом, кто ж с ним будет воевать? При матери или братишке Роджер ни за что не стал бы так шутить, но при Амелии ему хотелось выглядеть остроумным и раскованным, вот он и пошутил так. Ему вдруг стало очень радостно оттого, что она идет с ним.
      - И вы всегда бегаете за незнакомыми мужчинами по улицам? - спросил Роджер.
      - А как же! Вот вы ведь всегда просите незнакомых девушек повесить халат на крючок, притвориться больной и...
      - Головная боль - не болезнь.
      - ...И выйти за угол, а потом исчезаете.
      - Прямо таю в воздухе. Как волшебник.
      - Вот так вы и поступаете, да!
      - А как же, я ведь волшебник, - болтал Роджер, весь сияя.
      - Ходите по аптекам и испытываете свои чары на бедных цветных девочках.
      - А вы бедная? - спросил Роджер.
      - Я? Очень.
      - Серьезно?
      - Вы, мистер, думаете, что бедность - подходящий повод для шуток? Нет, тут не до шуток, - грустно проговорила Амелия. - Я очень бедная, правда. Очень.
      - А я очень богатый.
      - Это хорошо. я знала, что когда-нибудь встречу белого миллионера, который вытащит меня из этого болота, - как бы продекламировала Амелия.
      - И вот он перед вами.
      - Да, волшебник.
      - Точно. Вчера, - похвастал Роджер, - я сделал сто двадцать два доллара. Как вам это нравится?
      - Это много.
      - А сегодня у меня осталось, может быть, долларов пятнадцать.
      - Легко достались, легко и разошлись, - отметила Амелия, пожав плечами.
      - Да нет, я послал сотню матери.
      - Куда-то на окраину штата, в этот, как его, Галчуотер, да?
      - В Кэри.
      - А я думала, вы сказали, в Галчуотер.
      - Нет, в Кэри.
      - А мне показалось, в Галчуотер.
      - Нет, в Кэри.
      - Это под Хадлуортом?
      - Под Хадлстоном.
      - Ну да, там ещё катаются на санках.
      - На горных лыжах.
      - Теперь вспомнила.
      - Не важно, - говорил Роджер, продолжая смеяться и улыбаться. Главное - я послал ей, матери, сто долларов. Ну, потом заплатил четыре доллара за ночлег, потом ещё купил поздравительные карточки и марки, пил кофе, заплатил за Ральфа, за шоколад...
      - За Ральфа?
      - Это один парень, с которым я тут познакомился. - Роджер сделал паузу и затем добавил: - Он наркоман, настоящий наркоман.
      - Хорошие же люди вам попадаются, - прокомментировала Амелия.
      - А что, он приятный малый.
      - Мама сказала нам всем и каждому, - сообщила Амелия, - что если кто-нибудь из нас хоть раз прикоснется к этой гадости, то сделает из него калеку. А она зря не говорит. У меня мама сухощавая такая, но сделана из железа. Она предпочла бы, чтобы мы были мертвыми, чем наркоманами.
      - А эту штуку легко достать? - полюбопытствовал Роджер.
      - Если есть деньги, то и достать несложно. В этом городе, если есть деньги, всё можно достать.
      - И Ральф то же говорил.
      - Кто-кто, а этот Ральф всё знает. Это такой прожженный тип.
      - Как бы там ни было, вот всё, что у меня осталось, - произнес Роджер и с этими словами запустил руку в карман и достал оттуда сложенную пачку купюр. Переложив их в левую руку, он снова залез в карман и достал оттуда мелочь. Мелочи было семьдесят два цента, а купюр - две по пять долларов и четыре по одному. - Итого, четырнадцать долларов семьдесят два цента, закончил Роджер подсчет.
      - Миллионер. Как вы и говорили.
      - Точно.
      - Точно, - в том ему произнесла Амелия.
      - Чего бы вы сейчас хотели? - поинтересовался Роджер.
      - Не знаю. А-а, вот: покажите-ка мне город. Покажите мне ваш, - Амелия подчеркнула последнее слово, - город.
      - Мой город? Это не мой город, Амелия.
      - Я имею в виду - город белого человека.
      - Я не знаю разницы между его городом и вашим городом. Я здесь чужой.
      - Который встречается с другом рядом с полицейским участком, неожиданно сказала Амелия.
      - Да, - промолвил Роджер и внимательно посмотрел на нее.
      - И с которым так и не встретился.
      - Не очень-то и хотелось.
      - Нашли где искать друга - возле полицейского участка. Так, и куда вы меня поведете, мистер? В какую часть города? - поинтересовалась Амелия.
      - Я знаю, куда, - решительно произнес Роджер.
      - Так куда же?
      - Здесь есть место, куда мне давно хотелось попасть. В первый раз мать привезла меня в этот город, когда мне было десять лет, и мы ещё в тот раз собирались поехать туда, но в тот день пошел дождь. Пойдемте, - сказал Роджер и взял Амелию за руку.
      - Куда? - спросила она.
      - Пошли, пошли.
      * * *
      Чертово колесо бездействовало, американские горки с их деревянными опорами темнели на фоне неприветливого февральского неба, и не доносилось оттуда ни грохота тележек, ни криков и визга подростков. Дощатые пешеходные дорожки, проходившие через пляж, были прочно прикреплены к опорным столбам, чтобы их не сорвало ветром, который завывал над океаном, поднимал песчаные вихри на берегу, раскачивал ограждения из металлических труб и отчаянно набрасывался на промокшие и обветренные деревянные сооружения. Прошлогодняя газета, выцветшая и порванная, взлетела в воздух и, словно странная птица, испуганно бьющая крыльями, закружила над минаретами аттракциона под названием "Тысяча и одна ночь". Всевозможные качели и карусели были зачехлены и, молчаливые и неподвижные, дожидались весны, а ветер трепал брезентовые чехлы аттракционом, стараясь сорвать их, свистел в металлических конструкциях. Не было слышно зычных голосов зазывал, предлагающих сыграть на деньги либо попробовать свою силу и мастерство в играх, не раздавались крики продавцов бутербродов с сосисками или пиццы и вообще до ушей Роджера и Амелии не доносилось никаких иных звуков, кроме завываний ветра и шума прибоя.
      Вдоль дощатой дорожки были расставлены облупившиеся зеленые скамейки.
      В дальнем конце деревянного настила неподвижно стоял старик и смотрел на океан.
      - Вы здесь раньше никогда не были? - спросила Амелия.
      - Нет, - ответил Роджер.
      - Тогда вы выбрали чудесное время приехать сюда.
      - Тут сейчас, как в фильме ужасов, правда? - сказал Роджер и вспомнил о вчерашнем дне и о Молли.
      - Мы здесь стоим сейчас, будто на краю света, - оценила обстановку Амелия, а Роджер с любопытством повернулся к ней и посмотрел на нее. - Что такое? - спросила она.
      - Не знаю. Вот вы сейчас сказали... Минуту назад у меня тоже было такое же чувство, будто оба мы стоим на краю света.
      - Не оба, а трое.
      - Что? Ах, да, ещё старик.
      - Этот старик - вроде моей дуэньи, - промолвила Амелия.
      - А что это такое?
      - Дуэнья? Это испанское слово. В Испании, когда молодая девушка выходит на прогулку с парнем, она должна взять с собой дуэнью, обычно тетю или ещё какую родственницу, чтобы она сопровождала её. Это мне папа рассказывал. Он ведь испанец, я вам говорила?
      - Да.
      - То есть не пуэрториканец, а именно испанец.
      - А какая разница?
      - О, в этом городе - это большая разница. В этом городе очень плохо быть цветным, но самое плохое - это быть пуэрториканцем.
      - Почему это?
      - Я не знаю, - задумчиво промолвила Амелия и пожал плечами. По-моему, сейчас модно - ненавидеть именно пуэрториканцев. - Она засмеялась, Роджер - вместе с ней. - Имя моего отца - Хуан. Хуан Перес. Мы, дети, любим окружить его и спрашивать, как у него идут дела с колумбийским кофе. Вы, наверно, видели такую телерекламу. На самом деле там Хуан Валдес, но очень похоже. А отцу нравится, когда вокруг него собираются дети и тормошат его. Он в таких случаях отвечает, что дела с кофе идут хорошо, потому что он собирает зерна под самым лучшим деревом - и указывает при этом на свою испанскую шляпу с широкими полями. Он действительно из самой Испании, из маленького городка неподалеку от Мадрида, он называется Бриуэга. Вы слышали когда-нибудь о нем?
      - Бри... как?
      - Бриуэга.
      - Как вы говорите? Бри...
      - Бриуэга.
      - Под Хадлсуортом, да?
      - Под Мадридом.
      - Ну да, там ещё любят бой верблюдов.
      - Бой быков.
      - Как же, слышал, - сказал Роджер, и Амелия засмеялась. - Ну вот, приехали мы сюда. И что дальше? - спросил он.
      Амелия пожал плечами и предположила:
      - Целоваться, наверно?
      - Вам этого хочется?
      - Нет, честно говоря. Еще очень светло. Однако должна вам признаться...
      - Да-а?
      - Меня разбирает любопытство: что это такое - целоваться с белым.
      - И меня тоже.
      - В смысле - с цветной девушкой?
      - Да.
      - Да-а?
      Оба замолчали, глядя на волны океана. Ветер трепал полы их одежды. Старик в дальнем конце дощатой пешеходной дорожки по-прежнему стоял неподвижно, словно ледяная статуя.
      - Вы как думаете, старик не будет возражать? - спросила Амелия.
      - Думаю, не будет.
      - Тогда... - произнесла она.
      - Тогда?
      - Тогда начали.
      Она повернулась к нему, а он обнял её, нагнулся и поцеловал в губы, очень нежно.