Ее муж заплатил пятьдесят тысяч долларов за участие в пользовании «Земляным домом»: каждый год по две недели жизни в, как выражалась брошюра, «роскошнейшей крепости для выживания в горах Южного Айдахо». Конечно, она верила в то, что ядерный Армагеддон приближается, у Фила полки ломились от книг о ядерной войне; он был уверен, что война начнется в течение года и что Соединенные Штаты будут поставлены на колени русскими захватчиками. Он хотел найти место, как он сказал ей, где можно было бы сделать «последний привал». Но Элис пыталась отговорить его от этого, она твердила: это – биться об заклад на пятьдесят тысяч долларов, что ядерная катастрофа случится именно в эти две недели их пребывания в убежище – безумная игра. А он объяснял ей: предложение купить безопасную жизнь в «Земляном доме» означает, что за пятьдесят тысяч долларов в год семья Кронингеров обретает возможность получить убежище в «Земляном доме» в любое время в течение двадцати четырех часов после взрыва вражеской ракеты на территории Соединенных Штатов.

– Это страхование против Армагеддона, – пояснил он жене. – Всем ясно, что бомбы полетят, это только вопрос времени.

А Фил Кронингер был очень хорошо осведомлен о важности страхования, потому что владел одним из крупнейших независимых страховых агентств в Аризоне.

– Полагаю, что так, – наконец сказала она. Но ее беспокоили трещины и пятна и реденькая стальная сетка, высовывавшаяся из образовавшейся дыры.

Сержант Шорр прибавил скорость. Они проехали металлический дверной шлюз по обеим сторонам коридора.

– Наверное, ухлопали кучу денег на строительство этого места, – сказал Роланд, и Шорр кивнул.

– Несколько миллионов, – сказал он. – Не считая непредвиденных расходов. Двое братьев из Техаса вложили в это деньги, они тоже «выживальщики», а разбогатели они на нефти. Раньше, в сороковых и пятидесятых годах, здесь был серебряный рудник, но жила истощилась и шахта была заброшена на годы, пока Осли не купили ее. А вот мы и приехали. – Он притормозил и остановил электромобиль перед металлической дверью с номером 16. – Ваш дом, добрый дом, на ближайшие две недели, ребята. – Он открыл дверь ключом, висевшим на цепочке с эмблемой «Земляного дома», вошел и включил свет.

Прежде чем последовать за мужем и сыном через порог, Элис услышала звуки капающей воды и увидела другую лужицу, расплывшуюся в коридоре. Потолок протекал в трех местах, там была длинная зазубренная трещина шириной два дюйма. Боже, испуганно подумала она, но ничего не оставалось, как войти в помещение. Ее первым впечатлением было ощущение пустоты военной казармы. Стены из окрашенных в бежевый цвет шлакоблоков были украшены несколькими картинами маслом. Ковер был достаточно толстым и неплохого цвета, красно-бурым, но потолок показался ей ужасно низким. И хотя он находился на шесть дюймов выше головы Фила, а Фил был ростом пять футов и одиннадцать дюймов, явно недостаточная высота потолков квартиры, как это именовалось в брошюре, внушала ей такое чувство, как будто – да, подумала она, – как будто ее чуть ли не заживо похоронили. Единственное приятное впечатление, оставляла дальняя стена: всю ее площадь занимали фотообои с видом на заснеженные вершины гор, что зрительно увеличивало объем помещения. Здесь было две спальни и соединяющая их ванная. За несколько минут Шорр показал им все, продемонстрировал даже сливной туалет, смыв от которого шел в специальный бак. Как пояснил Шорр, «отходы поступают на уровень леса и таким образом способствуют росту растительности». Спальни были тоже из выкрашенных в бежевый цвет шлакоблоков, а потолок отделан пробковыми пластинами, под которыми, подумала Элис, пряталось переплетение стальных балок и арматурных стержней.

– Разве это не великолепно? – спросил ее Фил. – В этом что-то есть!

– А я все-таки сомневаюсь, – ответила она. – У меня по-прежнему ощущение, что мы в шахте.

– Ну, это пройдет, – дружески сказал ей Шорр. – У некоторых новичков были приступы клаустрофобии, но потом все проходило. Я вам вот что покажу, – сказал он, передавая Филу план «Земляного дома», на котором были обозначены кафетерий, гимнастический зал, поликлиника и большой круглый зал для игр. – Главный зал вот здесь, – сказал он. – Это и в самом деле огромное помещение, так что там можно почувствовать себя настоящим обществом. Я покажу вам, как добраться туда самым коротким путем.

В своей спальне, меньшей из двух, Роланд включил лампу у кровати и стал искать подходящую розетку для компьютера. Спальня была крошечной, но он счел ее вполне удобной; тут была нужная ему атмосфера, кроме того, он предвкушал семинары на темы «Искусство применения оружия», «Живущие не на Земле», «Управление в условиях хаоса» и «Тактика партизанской войны», обещанные в брошюрах.

Он нашел хорошую розетку достаточно близко к кровати, чтобы можно было, удобно устроившись на подушках, играть на компьютере в «Рыцаря короля». На две следующие недели, подумал он, можно будет окунуться в фантазию с подземельями и бродящими по ним чудовищами, от которых бросает в дрожь даже такого эксперта, как он сам, Рыцарь Короля, хотя он и в латах.

Роланд подошел к шкафу и открыл его, чтобы посмотреть, уместятся ли там его вещи. Внутри были дешевые крашеные стенки, на перекладине несколько проволочных вешалок. Вдруг с задней стенки шкафа вспорхнуло что-то маленькое и желтое, похожее на осенний лист. Роланд инстинктивно бросился к нему и поймал. Потом прошел к свету и осторожно раскрыл ладонь.

В ладони была хрупкая желтая бабочка с крылышками, усеянными зелеными и золотыми пятнышками. Глаза у нее были как темно-зеленые булавочные головки, крошечные сверкающие изумрудики. Бабочка трепетала, слабая и оглушенная.

Сколько же ты пробыла здесь, изумился Роланд. Ответа не было. Наверное, попала сюда в чьем-нибудь автомобиле или на одежде. Он поднес руку ближе к свету и несколько секунд глядел в крошечные глазки существа.

А потом раздавил бабочку в руке, ощутив, как ее тельце хрустнуло у него под пальцами. «Готова!» – подумал он. Даже более чем готова. Не затем я тащился сюда аж из Флагстафа, подумал он, чтобы жить в одной комнате с этим сраным желтым клопом!

Он выбросил искалеченные остатки в корзинку, потом вытер испачканную желтой искрящейся пыльцой ладонь о ткань защитного цвета и вернулся в «гостиную». Шорр пожелал им спокойной ночи. Только что подъехали двое с багажом и компьютером Роланда.

– Встреча назначена на восемь ноль ноль, ребята, – сказал Шорр. – Там увидимся.

– Великолепно, – возбужденно сказал Фил.

– Великолепно, – в голосе Элис прозвучал сарказм.

Сержант Шорр, улыбаясь, покинул номер 16. Но, как только он сел в электромобиль, улыбка исчезла, и рот сержанта превратился в угрюмую, суровую полоску. Он развернул электромобиль, заспешил обратно туда, где на полу лежал щебень, и велел бригаде уборщиков поживее замазывать трещины, и пусть пошевеливаются, пока весь этот чертов сектор не завалило.

Часть вторая

Огненные копья

Глава 6

Киноман

17 июля

4 часа 40 минут

(восточное дневное время)

Нью-Йорк

– Он все еще там, да? – шепотом спросила чернокожая женщина с ярко-рыжими волосами, и мальчик-латиноамериканец за кондитерским прилавком утвердительно кивнул.

– Слышишь? – спросил мальчик, которого звали Эмилиано Санчес, и его черные глаза широко раскрылись.

Из-за выгоревшей красной портьеры, закрывавшей вход в зал кинотеатра «Эмпайр стейт» на Сорок второй улице, послышался смех. Такой звук мог издать только человек с рассеченным горлом. Звук становился все громче и громче, и Эмилиано закрыл уши руками; этот смех напоминал ему свисток локомотива и детский визг одновременно, и на несколько секунд мальчик вернулся в прошлое. Когда ему было восемь лет (он жил тогда в Мехико), он видел, как его младшего брата смял и раздавил товарный поезд.

Сесиль уставилась на него. Чем громче становился смех, тем явственнее она слышала в нем девичий вскрик; ей чудилось, что ей снова четырнадцать и она опять лежит на операционном столе после аборта. Через мгновение видение пропало, а смех стал слабеть.

– Господи Иисусе! – только и смогла шепотом выдавить Сесиль. – Что этот подонок курит?

– Я слышу это с полуночи, – сообщил ей Эмилиано. Его смена начиналась в двенадцать и заканчивалась в восемь. – Ничего похожего я в жизни не слышал.

– Он там один?

– Ага. Кто заходил, тоже долго не могли выдержать. Ты бы видела их лица, когда они выходили отсюда! Мурашки по телу!

– Вот чертовщина! – сказала Сесиль. Она продавала билеты и сидела в будке снаружи. – Я бы и двух минут не смогла смотреть такое кино, всех этих покойников и прочее! Боже, я продала билет этому парню уже на третий сеанс подряд!

– Он выходил, купил у меня кока-колу и попкорн. Дал доллар на чай. Мне уж и не хотелось притрагиваться к его деньгам. Они похоже… какие-то слишком сальные, что ли.

– Подонок, похоже, развлекается там сам с собой. Похоже, разглядывает всех этих мертвецов, развороченные лица и развлекает сам себя. Надо бы зайти туда и сказать ему, чтобы…

Смех опять зазвучал громче. Эмилиано вздрогнул: теперь звуки напомнили ему крик мальчишки, которого он однажды в драке пырнул ножом в живот. Смех оборвался, перейдя в клекот и затем в тихое умиленное бормотание, которое напомнило Сесили бормотание наркоманов в одном из их мест, куда она зачастила. Лицо ее застыло. Смех умолк, и она сказала:

– Мне кажется, у меня и своих дел достаточно. – Она торопливо ушла в кассу и заперла за собой дверь. Она решила, что в парне, который сидел в зале, есть что-то таинственное. Сесиль видела его: это был крупный, дюжий, похожий на шведа человек с курчавыми светлыми волосами, молочно-белой кожей и глазами, как сигаретные окурки. Покупая билет, он сверлил ее взглядом, но не сказал ни слова. Колдун, решила она, и дрожащими пальцами развернула журнал «Пипл».

Скорее бы восемь часов, молил Эмилиано. Он еще раз посмотрел на часы. «Лики смерти, часть 4» должны скоро закончиться, и Вилли, старый киномеханик-пьяница, будет менять пленку на «Мондо бизарро», про рабство и все такое прочее. Может, парень уйдет раньше, и тогда картину сразу же сменят. Эмилиано сел на табуретку и опять стал читать комикс, пытаясь заглушить страшные воспоминания, пробудившиеся от этого смеха.

Красные портьеры зашевелились. Эмилиано сгорбил плечи, как будто его хотели побить. Потом портьеры раскрылись, и в темном вестибюльчике возник киноман. Он уходит! От радости Эмилиано чуть не засмеялся, глаза его застыли на одной точке комикса. Выходит за дверь!

Но киноман произнес слабым, почти детским голосом:

– Пожалуйста, большую порцию кока-колы и попкорн с маслом.

У Эмилиано заныло в животе. Не смея посмотреть этому человеку в лицо, он встал с табуретки, наполнил стаканчик кока-колой, достал попкорн и плеснул в него масла.

– Пожалуйста, побольше масла, – попросил киноман.

Эмилиано добавил еще несколько капель масла и подтолкнул заказанное по прилавку к клиенту.

– Три доллара, – сказал он.

К нему подлетела пятидолларовая бумажка.

– Сдачи не надо, – сказал человек, и сейчас в его голосе прозвучал южный акцент. Озадаченный Эмилиано взглянул на него. Ростом киноман был около шести футов четырех дюймов, желтая рубашка с короткими рукавами, брюки цвета хаки с зеленью. Глаза его под густыми черными бровями были завораживающе зелеными и контрастировали с янтарным оттенком кожи. Сперва, когда он подходил в первый раз, Эмилиано посчитал его южноамериканцем, возможно, в нем было что-то от индейской крови. Волосы черные и волнистые, гладко причесанные. Он неподвижно уставился на Эмилиано. – Я хочу посмотреть фильм еще раз, – спокойно произнес он, и в голосе прозвучали нотки бразильского акцента.

– Э… Через минуту должен начаться «Мондо бизарро». Киномеханик, наверно, уже заправил первую катушку…

– Нет, – сказал киноман и едва заметно улыбнулся. – Я хочу еще раз посмотреть этот фильм. Сейчас.

– Да. Но послушайте… Я имею в виду… Я здесь не решаю, так ведь? Вы же знаете? Я только работаю за прилавком. Я ничего не могу сказать насчет…

Тут любитель кино придвинулся и коснулся лица Эмилиано холодными жирными пальцами, отчего подбородок Эмилиано застыл, как примороженный.

На секунду все поплыло перед его глазами, а кости заледенели. Потом Эмилиано моргнул и дрогнул всем телом: он стоял за прилавком, а киноман пропал. «Черт! – подумал мальчик. Подонок прикоснулся ко мне». Он скомкал салфетку и вытер лицо там, где к нему притронулись чужие пальцы, но он все еще чувствовал оставшийся после них холод. Пятидолларовая бумажка лежала на прилавке. Эмилиано положил ее в карман и заглянул в зал.

На экране, расцвеченном сочными и чувственными красками, лежали почерневшие трупы, извлеченные пожарными из столкнувшихся автомобилей. Диктор говорил:

– Лики смерти – не шутка. Все, что вы увидите, произошло на самом деле. Если нервы у вас не слишком крепкие, вам лучше сейчас же уйти…

Киноман сидел в первом ряду. Эмилиано видел его профиль на фоне экрана. Опять послышался смех, и когда Эмилиано отскочил от портьер и поглядел на свои часы, он понял, что еще почти двадцать минут в его жизни стали черной дырой. Он кинулся наверх в будку киномеханика, где Вилли валялся на диванчике, читая Кастлера.

– Эй, – сказал Эмилиано. – Что происходит? Почему ты опять крутишь это дерьмо?

Вилли уставился на него поверх страницы.

– У тебя не все дома? – спросил он. – Ты же сам пришел ко мне с приятелем и попросил меня пустить картину еще разок. Не прошло и пятнадцати минут. Вот я и поставил снова. И нечего сваливать все на меня. Я со старыми извращенцами не спорю.

– Старые извращенцы? О чем ты говоришь?

– О твоем дружке, – сказал Вилли. – Ему не меньше семидесяти. Бородища как у Рипа Ван Винкля. Откуда только такие извращенцы берутся?

– Ты… с ума сошел, – прошептал Эмилиано. Вилли пожал плечами и вернулся к своему журналу.

Сесиль увидела, как Эмилиано убегал по тротуару. Он обернулся к ней и прокричал:

– Ноги моей здесь не будет. Никогда! Хватит!

И убежал по Сорок второй улице в темноту. Сесиль перекрестилась, еще раз проверила замок на двери будки и, помолясь, улеглась поспать до рассвета.

Сидевший в своем кресле в первом ряду киноман запустил руку в пакетик попкорна с маслом и набил рот. Перед ним на экране возникали изувеченные тела, извлеченные из руин лондонского здания, взорванного ирландскими террористами. Он склонил голову набок, с интересом разглядывая кровь и переломанные кости. Камера, объектив которой затуманился и дрожал, сфокусировалась на обезумевшем лице молодой женщины, баюкавшей мертвого ребенка.

Киноман хохотал так, словно смотрел комедию. В его смехе слышались отзвуки визга напалмовых бомб, зажигательных снарядов и ракет «Томагавк», он эхом гулял в кинотеатре, и если бы там были другие зрители, всех их измучили бы воспоминания о собственных ужасах.

В отраженном свете экрана лицо сидящего в зале претерпело изменения. Теперь он не походил ни на шведа, ни на бразильца, исчезла и борода Рипа Ван Винкля. Черты лица его сливались во что-то одно, как будто медленно плавилась восковая маска, кости под кожей меняли форму. Сотни лиц возникали и пропадали, как гноящиеся шрамы. На экране показывали вскрытие на последней стадии, и странный зритель всплескивал руками в радостном оживлении.

«Уже пора! – думал он. – Пора представлению начаться!»

Он долго ждал поднятия занавеса, износил много лиц и кож, и миг торжества был не за горами. Множеством глаз он видел крен, ведущий к разрушению, нюхал пламя, и дым, и кровь как смертельно пьянящие духи. Скоро час пробьет – его час!

О, да! Пора начинать представление!

Он был терпеливым созданием, но сейчас едва мог сдерживался, чтобы не пуститься в пляс. Возможно, короткий «ватуси» там, в проходе, будет кстати, тогда он раздавит этого таракана за кондитерским прилавком. Так ждешь дня рождения… и когда свечи наконец зажгутся, он откинет голову и зарычит – так громко, что Бог содрогнется.

Уже пора! Уже пора!

Когда же? – волновался он. Кто первым нажмет кнопку, не имело значения; он так и слышал, как разбивается стекло, опускается предохранительная скоба и пламя разгорается в ракетоносителях. Это была музыка Голанских высот, Бейрута и Тегерана, Дублина и Варшавы, Йоханнесбурга и Вьетнама – только на этот раз музыка закончится последним оглушительным крещендо.

Он засунул пригоршню попкорна в рот, жадно открывшийся посреди правой щеки. «Партия окончена!» – подумал он и скрипуче захихикал. Прошлой ночью он сошел с автобуса из Филадельфии и, прогуливаясь по Сорок второй улице, увидел афишу этого фильма. Он, как всегда, не упустил возможность насладиться просмотром «Ликов смерти, часть 4». На заднем плане, конечно, как всегда стояла небольшая толпа, но он всегда узнавал себя. Там было много от него, стоящего над кучей трупов после взрыва на футбольном стадионе в Италии, выглядевшего прилично напуганным, в другом случае он промелькнул, уже с другим лицом, в массовой резне в аэропорте Парижа.

Меняя автобусы, он путешествовал по городам, присматриваясь к Америке. В Европе было так много террористических групп и вооруженных банд, что от него помощи не требовалось, хотя ему и доставило удовольствие подготовить одну мощную бомбочку в Бейруте. Он ненадолго задержался в Вашингтоне, но там нигде, ни в одном кинотеатре, не показывали «Лики смерти, часть 4». Тем не менее, Вашингтон предоставлял широкие возможности: если потолкаться среди пентагоновских мальчиков и членов кабинета министров на какой-нибудь из вечеринок, то невозможно предсказать, каких впечатляющих результатов можно достичь.

Теперь все закручивалось вокруг него. Он ощущал нервные пальцы, зависшие над красными кнопками по всему миру. Пилоты реактивных самолетов готовы сражаться, командиры подлодок вслушиваться в подводные шумы, старые львы – кусаться. И что самое изумительное, они делали это сами по себе. Он чувствовал свою почти полную ненужность, но его звездный час быстро приближался.

Его беспокоило лишь одно: хотя молния готова была сверкнуть, он боялся, что все кончится слишком быстро. Нужно, чтобы сохранились островки жизни, чтобы маленькие городки боролись за выживание, как крысы у взорванного фундамента. Он очень хорошо понимал, что огненные смерчи, ураганы радиации и черные дожди уничтожат большинство людишек, а те, кто останутся, тысячу раз пожалеют, что не погибли.

А после он станцует «ватуси» и на их могилах.

Пора! Тик-так, тик-так, думал он. Ничто не остановит время.

Он – терпеливое создание, но ждать пришлось слишком долго. Еще несколько часов лишь разожгут его аппетит, а он очень, очень голоден. А пока он наслаждался, любуясь собой на экране.

«Занавес поднимается!» – думал он, и рот посреди его лба ухмыльнулся, прежде чем исчезнуть в плоти, как червь в мокрой земле.

Представление начинается!

Глава 7

Судный День

10 часов 16 минут

(восточное время).

Нью-Йорк

На крыше машины вращался голубой фонарь. Лил холодный дождь, молодой человек в желтом дождевике протягивал к ней руки.

– Дайте ее мне, леди, – говорил он, и голос его звучал глухо, будто он говорил со дна колодца. – Пойдемте отсюда. Дайте ее мне.

– Нет, – закричала Сестра Ужас, и лицо мужчины рассыпалось на кусочки, как разбитое зеркало. Он простерла руки, чтобы оттолкнуть ее, и вдруг поняла, что сидит. Обрывки кошмара таяли, как серебряные льдинки. Ее крик эхом бился между шершавыми серыми кирпичными стенами, а она сидела, ничего не соображая, пока затихала сотрясавшая ее тело нервная дрожь.

«О, – думает она, когда в голове проясняется, – это плохо. – Она прикасается к своему липкому лбу, и пальцы становятся влажными. – Оно было рядом, – думает она. – Юный демон в желтом дождевике опять был тут, совсем рядом, и он чуть не забрал мое…»

Она хмурится. Забрал мое что? Мысль ушла; какова бы она ни была, она пропала во мраке памяти. Она часто грезила о демоне в желтом дождевике, и он всегда хотел, чтобы она что-то дала ему. В кошмаре всегда был голубой свет, больно слепивший глаза, а в лицо ей хлестал дождь. Порой обстановка казалась ужасно знакомой, и порой она почти – почти – знала, чего хотел от нее юноша в желтом дождевике, но понимала, что это демон или даже сам Дьявол, пытающийся оторвать ее от Иисуса, потому что после таких кошмаров сердце у нее страшно колотилось.

Она не знала, сколько времени, день это или ночь, но от голода у нее подвело живот. Она вспомнила, что пыталась уснуть на скамейке в метро, но пронзительные голоса орущих где-то детей мешали ей, и, держа сумку в охапке, она побрела на поиски более спокойного места. Оно нашлось под лестницей, спускавшейся в полутьму туннелей метро. Тридцатью футами дальше под главным туннелем чернела сточная труба, достаточно большая, если скорчиться. Грязная вода текла мимо туфель Сестры. В туннеле горели синие аварийные лампочки, они высвечивали сеть кабелей и труб над головой. Туннель сотрясался от грохота проходивших поездов метро, и Сестра Ужас поняла, что над ней – рельсы, но чем глубже она уходила в туннель, тем тише становился шум поездов, превращаясь в едва слышный далекий рев. Скоро Сестра увидела свидетельства того, что здесь облюбовали себе место члены племени бомжей: старые матрасы, засунутые в норы, пара бутылок, засохшие экскременты. Она не поморщилась: приходилось видеть и худшее. Тут, на этих матрасах, она и спала, пока кошмар с демоном в желтом дождевике не разбудил ее; она почувствовала голод и решила вернуться на станцию метро, пошарить в урнах и, если повезет, найти еще и какую-нибудь газету, узнать, не появился ли Иисус, пока она спала.

Сестра Ужас встала, надела сумку на плечо и покинула свое логово. Она двинулась назад по туннелю, освещенному прозрачным синим мерцанием аварийных ламп, и надеялась, что сегодня ей повезет и она найдет сосиску. Она обожала сосиски, обильно приправленные острой вкусной горчицей.

Туннель внезапно затрясло.

Она услышала треск ломающегося бетона. Синие лампы погасли, погрузив тоннель в темноту, потом вспыхнули вновь. Послышался шум, похожий на вой ветра или уходящего поезда метро, несущегося над головой. Синие лампы разгорались все ярче, свет их стал почти слепящим, и Сестра Ужас прищурилась от их сияния. Она сделала еще три неверных шага вперед; аварийные лампы начали лопаться. Она вскинула руки, чтобы защитить лицо, почувствовала, как осколки стекла вонзаются в тело, и неожиданно внятно подумала: Кто-то мне за это ответит!

В следующее мгновение весь туннель резко метнулся в сторону, и Сестра Ужас свалилась в поток грязной воды. С потолка сыпались обломки бетона и каменное крошево. Туннель метнулся в противоположную сторону с такой силой, что Сестре Ужас почудилось, будто внутри у нее все оборвалось, а куски бетона стучали по ее голове и плечам. Ноздри оказались забиты песком.

– Господи Иисусе! – закричала она, задыхаясь. – О, Господи Иисусе!

Сверху посыпались снопы искр, стали отрываться кабели. Она ощутила, что воздух насытился влажным паром, и услышала сильные удары, словно у нее под головой топал бегемот. Туннель швыряло и толкало. Сестра Ужас прижала к себе сумку, стараясь противостоять выворачивающим внутренности толчкам; наружу сквозь стиснутые зубы рвался крик. Струя жара пронеслась мимо нее, едва не лишив ее дыхания. «Боже, помоги!» – мысленно кричала она, почти задохшаяся. Она услышала, как что-то хрустнуло, и почувствовала вкус крови, потекшей у нее из носа. Я не могу дышать, о возлюбленный Иисус. Я не могу дышать! Она схватилась за горло, открыла рот и услышала, как ее сдавленный крик улетает в глубь трясущегося туннеля. Наконец ее измученные легкие втянули глоток горячего воздуха, и она легла, скорчилась на боку в темноте, тело ее сотрясали судороги, а мозг оцепенел.

Дикая тряска прекратилась. Сестра Ужас то теряла сознание, то приходила в себя; сквозь это изнеможение издалека пробился словно бы рев уходящего подземного поезда.

Только небывало громкий.

«Вставай! – приказала она себе. – Вставай! Грядет Судный День, и Господь приехал на своей колеснице, чтобы забрать праведников в Царство Божие».

Но более спокойный и ясный голос раздался, возможно, из тьмы ее памяти, сказал:

«Черт! Дело пахнет керосином!»

«Царство Божие! Царство! Царство!» – мысленно твердила Сестра, стараясь заглушить злой голос. Она села, вытерла кровь и вдохнула сырой, душный воздух. Шум поезда все нарастал. Сестра Ужас почувствовала, что вода, в которой она сидела, нагрелась. Она взяла сумку и медленно поднялась на ноги. Вокруг было темно, и когда Сестра Ужас стала ощупывать стены туннеля, ее пальцы натыкались на хаос щелей и трещин.

Рев еще больше усилился, воздух стал накаляться. Бетон обжигал пальцы, как горячая мостовая в августовский полдень, когда на солнцепеке можно зажарить яичницу.

Далеко в глубине туннеля вспыхнул оранжевый свет, как будто фары несущегося поезда метро. Туннель опять начало трясти. Сестра Ужас застыла, глядя туда, и чем ближе был свет – он разгорался, из него вырывались раскаленные добела полосы красного и багрового – тем больше напрягалось ее лицо.

Она поняла, что это было, и застонала, как попавшее в капкан животное.

Стена огня неслась к ней по туннелю, и она уже ощутила поток воздуха, засасываемого в пламя, словно в пустоту. И минуты не пройдет, как огненный вал настигнет ее.

Транс Сестры Ужас прошел. Она повернулась и побежала, крепко прижимая к себе сумку, шлепая по дымящейся воде. Она перескакивала через поломанные трубы и с отчаянием обреченного отбрасывала в стороны упавшие кабели. Оглянувшись, она увидела пламя; оно выбрасывало белые щупальца, выстреливало их в воздух, как бичи. Вакуум затягивал ее, пытаясь загнать в огонь, и когда она кричала, воздух обжигал ей ноздри и затылок.

Она чувствовала запах горящих волос, ощущала, как ее спина и руки покрываются волдырями. Возможно оставалось, не более тридцати секунд до ее воссоединения с Господином и Повелителем, и ее изумляло, что она не готова и не хочет этого.

Издав леденящий душу крик ужаса, она внезапно споткнулась и упала, ударившись головой оземь.

Намереваясь встать на четвереньки, она увидела, что споткнулась о решетку, в которую вливался поток грязной воды. Под решеткой не было видно ничего, кроме тьмы. Она оглянулась на настигавшее ее пламя, и лишилась бровей, а лицо покрылось мокрыми волдырями от ожогов. Воздух невозможно было вдохнуть. Времени вскочить и бежать не оставалось, пламя ревело совсем рядом.

Она ухватилась за прутья решетки и рванула ее на себя. Один из проржавевших винтов выскочил, но другой держал крепко. Языки пламени бились в каких-нибудь сорока футах от нее, и волосы Сестры Ужас вспыхнули.

«Боже, помоги!» – мысленно закричала она и дернула решетку с такой силой, что ее руки едва не вышли из суставов.

Второй винт выскочил.

Сестра Ужас отбросила решетку в сторону, схватила сумку и нырнула головой вперед в дыру.

Она упала на четыре фута в яму размером с гроб, где было на восемь дюймов воды.

Языки пламени промчались над ее головой, высосав из легких воздух и опалив каждый дюйм незакрытой кожи. Ее одежду охватил огонь, и она отчаянно задергалась. На несколько секунд исчезло все, кроме рева пламени и боли, и Сестра ощутила запах сосисок, варившихся в котле продавца.

Стена огня двигалась вперед, неумолимо, как комета, под шипение воздуха, несшего сильный запах обугленного мяса и горелого металла.

Внизу, в яме, откуда грязная вода уходила в водосток, корчилось в судорогах тело Сестры Ужас. Три дюйма воды поднялись туманом и испарились, уменьшив силу огня. Обожженное, истерзанное тело Сестры судорожно искало воздуха, наконец задышало и забрызгало слюной. Покрытые волдырями руки все еще сжимали сморщившуюся брезентовую сумку.

Потом она улеглась и затихла.

Глава 8

Восторженный

8 часов 31 минута

(горное дневное время)

Гора Голубой Купол, штат Айдахо

Настойчивый звонок телефона на столе у кровати вырвал спавшего на ней человека из сна без сновидений. Отстаньте, подумал он. Оставьте меня в покое. Но телефон не умолкал, и человек наконец медленно повернулся, включил лампу и, щурясь на свет, снял трубку.

– Маклин, – сказал он голосом, хриплым спросонья.

– Э… полковник, сэр? – Это был сержант Шорр. – Согласно моим данным, на этот час у вас назначена встреча с несколькими людьми. Они ждут вас, сэр.

Полковник Джеймс «Джимбо» Маклин взглянул на маленький зеленый будильник у телефона и увидел, что на тридцать минут опаздывает на назначенную встречу и церемонию пожимания рук. «Пошло все к дьяволу! – подумал он. – Я поставил будильник на 6:30 ровно». – Все в порядке, сержант. Продержите их еще пятнадцать минут. – Он повесил трубку, потом проверил будильник и увидел, что рычажок нажат. Либо он не включал звонок, либо выключил его, не просыпаясь. Он сел на край постели, пытаясь собраться с силами и встать, но тело было вялым и разбитым; несколько лет назад, мрачно усмехнулся он, ему не требовался будильник, чтобы проснуться. Он мог проснуться от звука шагов по мокрой траве и вскочить – по-волчьи в считанные секунды.

Время идет, подумал он. Давно ушло.

Он заставил себя встать. Заставил перейти спальню (стены ее были украшены фотографиями летящих «Фантомов» F-4 и «Громовержцев» F-105) и войти в маленькую ванную. Включить свет, пустить воду в раковину. Вода пошла ржавая. Он плеснул себе в лицо, вытерся полотенцем и уставился мутными глазами на незнакомца в зеркале.

Высокий, шесть футов два дюйма; пять-шесть лет назад его тело было поджарым и крепким, ребра покрыты мышцами, плечи сильные и прямые, грудь выпуклая как броня на танке М1 «Абрамс». Теперь полковник обрюзг, пресс с трудом выдерживал пятьдесят приседаний, которые он делал каждое утро, точнее, когда находил для этого время. Он обнаружил, что сутулится, как будто на плечи ему давила невидимая тяжесть, в волосах на груди пробивалась седина. Бицепсы, когда-то твердые как камень, одрябли. Однажды он захватом руки сломал шею ливийскому солдату; теперь ему казалось, что у него не хватит сил молотком разбить каштан.

Он включил в розетку электробритву и стал водить ею по щетине на подбородке. Темно-каштановые волосы были острижены очень коротко, на висках виднелась седина; под квадратной плитой лба – холодная голубизна глаз, запавших в глубокие глазницы: кусочки льда в мутной воде.