Глава 11

Занимался рассвет, когда Кристал услышала, как хлопнула соседняя дверь. Она уже несколько часов сидела на краю кровати в ожидании розовых лучиков восходящего солнца. Ее комната по-прежнему была окутана кромешным мраком: во избежание ненужных подозрений лампу она не зажигала.

За деревянной стенной перегородкой кто-то громко выругался, наткнувшись на стул. Вопреки голосу разума девушка встала с кровати и приложила ухо к стене. Она была уверена, что в соседней комнате находится Кейн. Послышался еще один глухой удар от столкновения тела с предметом мебели, сопровождаемый проклятием, и Кристал уже больше не сомневалась в том, кто ее сосед. Тем более, когда тот на пьяный манер затянул песню «Наш красавец синий флаг».

— «Ура! Ура! Вперед за права южан!» — Один сапог, затем другой плюхнулись на пол. Пение на несколько секунд смолкло, — должно быть, Кейн утолял жажду, приложившись к бутылке виски. Он смачно икнул, и губы Кристал изогнулись в циничной усмешке.

— «Ура! За наш красавец синий флаг с сияющей звездой!» — Послышался звон посыпавшихся на стол монет. Внезапно он запел другую песню. Голос его зазвучал мрачно, угрюмо. — В Амстердаме я встретил девицу, попомните мои слова!» — орал Кейн заплетающимся языком.

Он грузно повалился на кровать, которая находилась дюймах в шести от руки Кристал.

— «В Амстердаме я встретил девицу, ох уж и искусница она была. Красавица, ей-богу, ты мне больше не нужна!» — Он грохнул кулаком о стену. Если бы она не знала, что Кейн пьян и ни черта не соображает, можно было бы подумать, будто он специально голосит во все горло, чтобы разбудить ее и позлить своей похабщиной. — «Не нужна! Не нужна! Потому что ты — погибель моя». — Он опрокинулся на спину. — «Красавица… ты… мне… больше… не… нужна… — Кейн задышал ровно, глубоко. Кристал догадалась, что его наконец-то сморил сон.

Девушка в растерянности опустилась на кровать, думая о монетах, разбросанных на столе в комнате Кейна. Она опять нищая. Все ее имущество — одно только розовое платье, которое сейчас на ней, да и оно велико. В таком наряде в Нобле ее наверняка примут за проститутку, и доказать обратное будет нелегко. А вот имея при себе несколько монет, она сможет снять на ночь комнату в Саут-Пассе, купит нитку с иголкой и ушьет бальное платье по фигуре, придав ему более пристойный вид. Тогда, по крайней мере, у нее появится шанс найти приличную работу: она попробует устроиться в игорный дом сдавать карты или в салун — разливать напитки или танцевать за деньги с посетителями.

Мгла за окном рассеивалась. Небо посветлело, стало свинцово-серым. Раздумывать было некогда.

Кристал бесшумно отворила дверь. Запертые ворота форта охраняли караульные. Дилижанс еще не прибыл. Девушка прокралась вдоль стены к соседней двери и приложила ухо к замочной скважине. Кейн дышал размеренно и громко. Значит, спит крепко.

Кристал открыла дверь. Тишину нарушил печальный скрип. Девушка замерла на месте. Кейн не шевелился. Осмелев, она шагнула в его крохотную каморку. Кейн, в одних только черных штанах с подтяжками, лежал поперек парусиновой армейской койки. Покрытая густой черной порослью грудь тяжело вздымалась и опускалась. Глаза скрыты под закинутой на лицо рукой, губы чуть раздвинуты. От него несло перегаром. На полу и на столике возле койки россыпью валялись монеты.

Девушка на цыпочках приблизилась к столику. Ей повезло: в этот момент солнце наконец-то проглянуло над горизонтом, и в маленькое окошко заструился бледно-серый свет. Кристал понимала, что должна поскорее забрать то, за чем пришла, и убраться подобру-поздорову, но уйти, не взглянув в последний раз на Кейна, не могла.

Она остановилась возле кровати, на мгновение позабыв о времени. Кейн являл собой безобразное зрелище — волосы, почти черные на фоне белой парусины койки, всклокочены, торчат в разные стороны; накануне чисто выбритый подбородок за ночь успел зарасти темной щетиной. Почему он решил напиться, девушка не знала. Отчасти, может быть, по той причине, что предчувствовал ее исчезновение. Они испытывают друг к другу сильное влечение. Однако напрасно они допустили, чтобы их отношения зашли так далеко. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Кристал смотрела на спящего мужчину и представляла, хотя думать об этом было тяжело, что когда-нибудь Кейн женится, и его жена будет так же смотреть на своего Маколея, как она сейчас. Она поднимется рано, — возможно, чтобы сварить мужу кофе, — и увидит его распростертым на постели, забывшимся в глубоком сне. Она нежно коснется его лба и улыбнется загадочной улыбкой, вспоминая бурную ночь. А потом, когда она уже сделает шаг в сторону, собираясь отправиться на кухню, он неожиданно выбросит руку, схватит ее и вновь уложит в постель…

Кейн вдруг громко всхрапнул. Кристал вздрогнула, мгновенно возвращаясь в реальный мир.

Девушка стала осторожно подбирать рассыпанные по полу монетки. По сравнению с теми семью золотыми, что она оставляла ему, то была скудная сумма — доллара два, не больше. Очевидно, все деньги, что у него были, Кейн потратил на бутылку, которая, теперь уже порожняя, валялась возле койки.

Кристал увидела висящий на колышке вместе с пиджаком его старый красный платок и, сняв его, завязала в выцветшую материю собранные монетки, а узелок сунула в вырез платья, под корсет. Удача в последнее время не особо благоволит к ней, но, может быть, так ей все же удастся сохранить эти деньги.

Кейн застонал, и сердце девушки запрыгало в груди. Она шагнула в сторону двери, но в нервном возбуждении позабыла про валявшуюся на полу пустую бутылку из-под виски и случайно поддела ее носком ботинка. Бутылка с грохотом покатилась по грубым половицам и ударилась о стену.

Кристал застыла на месте, словно манекен, с ужасом глядя на Кейна. Она думала, что разбудила его, но Кейн не шевелился, — напротив, даже задышал спокойнее. Внезапно он со стоном повернулся на бок, выставляя напоказ часть спины, видневшуюся из-под распущенной шнуровки брюк. Храп возобновился.

Кристал угрюмо отерла застилающие глаза слезы. Ее время истекло. Репортеры уже на пути в Кэмп-Браун. Она в последний раз взглянула на Кейна и, поддавшись минутному порыву, наклонилась и коснулась губами его щеки. Затем нежно провела ладонью по лбу Маколея, — как это будет делать его будущая жена.

Девушка потихоньку выскользнула из комнаты Кейна. Сердце ее обливалось горючими слезами.

Кейн со стонами метался на койке. Ему снился сон, и он знал, что это сон, потому что не ощущал гудения в голове, которое наверняка сопровождало бы его пробуждение, хотя напиваться так, как он напился вчера, было не в его привычках. Последствий ночного кутежа он еще не чувствовал, но образ этой девушки видел словно наяву.

Страх не отступал,

Он сел в, постели, как был, в одних брюках. Видение не исчезало. Она стояла в дверном проеме, одетая в черное с головы до пят; лицо тоже скрыто под колышущейся черной вуалью. Ангел, спустившийся на грозовых тучах.

Он смотрит на нее, не в силах отвести взгляд. В животе осел холодный комок страха. Он хочет защитить ее. Она нуждается в его покровительстве. Но как это сделать?

— Кто ты? — хрипло спрашивает он. Добиться от нее правды для него — жизненная необходимость, насущная потребность, обжигающая все его нутро, словно огонь виски.

Она приближается к нему, стройная, бесстыдно изящная в своих траурных одеждах, которые лишь подчеркивают каждую плавную линию, каждый изгиб ее чувственного тела, запретного для него и такого желанного. У него перехватило дыхание.

У койки она останавливается, и он нерешительно тянется к ее вуали. Смерть. Он ненавидит смерть. Сыт ею по горло еще с войны, где смерть приходилось хлебать вместе с бобами и сухарями. Он безжалостно срывает вуаль с ее лица. Ее красота причиняет ему такую же дикую боль, какую испытывает человек, получив удар в пах. А всё эти глаза, Голубые, словно небо прерии, хватающие за душу, как обрядовые песнопения пайутов[13], которые они исполняют в память об умерших.

— Кто ты? — шепчет он, не в силах закрыть глаза, чтобы не видеть ее подернутые скорбью черты.

Она напугана, спасается бегством от какой-то опасности. Она одинока.

Однако бессильным себя чувствует он сам. Он не знает, что делать, — и от этого еще страшнее. Он даже не уверен в том, что она назвалась своим подлинным именем. Не уверен в том, что она вдова. В ней ощущается некая непоколебимая твердость духа, и это выбивает его из равновесия. Ей пришлось испытать в жизни больше, чем она желала. Она целует его.

Ее губы раскрываются на его губах, как лепестки цветка. Им невозможно противиться. Ее нежные прикосновения воздействуют на него не так, как он бы того хотел. Он пытается сдержать себя, но все тщетно. Она подчиняет себе его волю, заставляет думать и чувствовать даже вопреки его желанию. И это тоже пугает его.

Ее губы припали к его шее. Она ласкает языком его шрам, зубами прикусывает обезображенную кожу. Это доставляет ей удовольствие. Она наслаждается своей властью. Все женщины любят власть. Но эта женщина особенная. В ее взоре сквозит неугасимая печаль.

— Кто ты? — выдавливает из себя он, а она целует его плоский маленький сосок. Ее губы скользят вниз, к его животу. Она не отвечает. Он зарылся ладонями в ее волосы. Золотистый шелк. Он хочет видеть ее лицо. Выражение лица. Все, что угодно, только не этот маленький розовый влажный язычок, который опаляет его кожу.

— Скажи, кто ты? — спрашивает он сквозь стиснутые зубы, со стоном откидываясь на спину.

Она не может ответить.

— Скажи мне… — шепчет он прерывисто; в глазах темнеет. Все его существо сотрясается от возбуждения; он это чувствует столь же остро, как и страх, который сидит в нем. Она в беде. Он это точно знает. Но ведь он может защитить ее. Он давно уже не нищий мальчишка-южанин, живущий подаянием. Он теперь представитель закона. Он твердо стоит на ногах. И он поможет ей. Только бы она доверилась ему. Только бы доверилась.

— Кто ты? — шепчет он, требуя от нее ответа каждым порывистым вздохом. — Кто ты? — продолжает допытываться он, нежно поглаживая ее волосы, но вскоре язык перестает ему подчиняться.

Кейн резко открыл глаза. По телу струился пот, хотя в комнате было холодно, и вода в умывальном тазу покрылась тоненькой корочкой льда. Ошалелым взглядом он обвел крохотную каморку, пытаясь сообразить, где находится, потом глянул на свои штаны. Боже!

Он неловко вскочил с кровати. Ноги свинцовые, голова гудит, словно по ней несется тридцать четвертый полк штата Мэн. Трясущейся рукой Он пригладил назад волосы.

Он должен увидеть ее.

Кейн потянулся за платком, чтобы отереть пот, но на колышке платка не было. И деньги тоже исчезли. Кто-то подобрал монеты, которые, как ему смутно помнилось, он высыпал на стол. О том, что они у неге действительно были, свидетельствовала застрявшая щели между половицами медная монетка в один цент.

Заскрежетав зубами, он проломил в тазу хрупкий ледок и умылся. Он и сам не понимал, зачем так спешит. Он точно знал, что произошло. К нему опять вернулось то ужасное чувство мрачной безысходности, которое не покидало его в последние годы войны. Существуют безвыходные положения, когда человек бессилен что-либо изменить.

Наконец одевшись, он помчался в соседнюю комнату. Ее там не было. Можно, конечно, заглянуть в столовую, но там он ее тоже, скорей всего, не найдет. В глубине души он знал, что она уехала. Сбежала, словно преступница.

— Кто ты? — шепнул он в пустоту комнаты, выискивая глазами хоть какую-то позабытую ею вещицу, которую можно было бы потрогать, понюхать. Потом, вспомнив что-то, полез в карман куртки. На ладони заблестели семь золотых монет. Как такое понять? Торопясь поскорее скрыться, она прихватила с собой жалкие центы, отказавшись от целого состояния.

Его холодные серые глаза вспыхнули гневом. Он сжал в кулаке монеты, словно давая себе клятву. Когда-нибудь он дознается, почему она сбежала.

И она сама объяснит ему мотив своего поступка.

Глава 12

НОЯБРЬ 1875 г.

— Одержимость выражается множеством симптомов. Боюсь, у него они все налицо. — Роуллинз заерзал, сидя в темно-красном кожаном кресле. В присутствии человека, стоявшего возле письменного стола, он чувствовал себя неловко. Мужчина задумчиво смотрел в окно. В городе бушевала вьюга. Экипажи сменили колеса на полозья, но проезжая часть в основном была запружена санями. Непогода притушила атмосферу суетливого оживления, обычно царившую в «Уиллардз-Сити». Окна гостиницы, годами бесстрастно взиравшие на перипетии борьбы за власть, на разрушительную работу всепроникающих щупальцев коррупции и — изредка — на проявления героизма, сейчас были затянуты белой пеленой беснующихся снежинок. В объятиях метели здание напоминало сидящее на корточках пустоглазое привидение.

— Я думал, Кейну надоела суровая кочевая жизнь. Роуллинз в ответ хмыкнул.

Его собеседник уловил насмешку в этом коротком звуке.

— Значит, тут замешана женщина? Господи, помилуй нас всех. Из-за нее он и отверг наше предложение?

— Если Кейн переживет эту напасть, он с радостью будет работать на вас, сэр. Дайте ему год сроку, и он вернется, и еще будет проситься на предложенную ему должность.

— Но почему он вдруг изменил свое решение? Я думал, он приехал в Вашингтон, чтобы остаться с нами.

Роуллинз покачал головой.

— Он надеялся, что забудет ее, сэр. Но вот ведь как получается: чем упорнее стараешься избавиться от наваждения, тем сильнее оно крутит тебя.

— Кейн нужен нам здесь. С тех пор как я увидел его в деле в Шайло, он не перестает восхищать меня. То, как он проявил себя, помогая сотрудникам маршальской службы, даже не поддается оценке. Уникальный человек. Именно то, что нам нужно.

— Служба безопасности за год не прекратит своего существования. И когда Кейн вернется, уверяю вас, господин президент, он полностью посвятит себя работе. — Роуллинз криво усмехнулся. — А сейчас от него все равно толку мало.

Грант наконец повернулся к нему. В последний раз Роуллинз видел его в горах Кентукки, и тогда Грант произвел на него неизгладимое впечатление. Он ехал на коне вместе с солдатами своей армии, как и они, весь в грязи с головы до пят в своей синей генеральской форме; золотые галуны изодраны, заляпаны глиной. Но никакие тяготы и опасности не способны были согнуть его гордую осанку, погасить одухотворенность в лице, лишить мужества, заставить позабыть о чести. Никто не Мог сравниться с ним. Разве что Ли[14].

С тех пор Грант сильно потучнел. И вид у него был утомленный. Очевидно, заключил про себя Роуллинз, коррупция среди государственных чиновников доставляет ему немало хлопот.

— Так куда отправился наш мятежник? Думаю, я вправе это знать, раз мне предложено ждать его так долго, целый год. — Грант вскинул бровь, — Мне незачем напоминать тебе о том, что идет второй срок моего пребывания на посту президента.

Роуллинз раздраженно вздохнул. Кейн ведет себя, как сумасшедший. С тех пор как эта женщина исчезла из Кэмп-Брауна в августе, он только о ней и думает, хотя и поклялся забыть ее. Роуллинз никогда прежде не видел Кейна таким, зловеще сдержанным и тихим, как в то утро, когда тот обнаружил, что она уехала. Роуллинз и некоторые другие из его товарищей предложили отправиться по ее следу, но Кейн отказался наотрез, заявив, что ни одна женщина не стоит того, чтобы гоняться за ней по дорогам преисподней. Он был оскорблен ее предательством.

Но на лице его отразились не только обида и злость. Кейн переживал отъезд девчонки как глубокую утрату и с каждым днем мучился все сильнее. Роуллинз не был уверен, что сумеет объяснить президенту состояние Кейна; он и сам толком не понимал, что у того на уме. Одно было ясно: Кейн не находил себе места от тоски. Девчонка тянула его за собой, и он в конце концов сдался. Утром Кейн отправлялся в Вайоминг. Гонимый одержимостью собственного воображения.

— Расскажи мне о ней. Кто она, эта женщина, пленившая Маколея Кейна?

— У нее какие-то крупные неприятности. Я в этом уверен. — Роуллинз опустил глаза. — Я говорил Кейну, что из-за нее он может попасть в беду и, вполне вероятно, что она этого не стоит. Вы бы видели ее лицо, когда она узнала, что Кейн вовсе не разбойник, а сотрудник маршальской службы. Я думал, она свалится в обморок прямо посреди прерии. Девчонка пришла в ужас. Было ясно, что она боится его больше, чем всех бандитов Кайнсона, вместе взятых.

— Думаешь, она подалась на запад, скрываясь от правосудия за какие-нибудь преступления в пользу конфедератов?

— Это исключено. Она совсем еще юная. К тому же северянка. Голову даю на отсечение. Это видно по ее походке, манерам. Так держатся только аристократки. Она напоминает мне женщин из Ньюпорта или Саратога-Спрингс. Женщин из богатых семей. Глядя на нее, сразу понимаешь, что она привыкла к роскоши, богатству.

— Так она богата?

— Сомневаюсь. Разве ехала бы она тогда в том дилижансе? К тому же на ней был вдовий наряд. Скорей всего, после смерти мужа она осталась без средств к существованию.

— Может быть, она скрывается от его семьи.

— Мы с Кейном тоже думали об этом. Но, будь она веселой вдовушкой, собственноручно порешившей своего супруга, зачем же тогда ей носить траур? И главное, почему же в таком случае она пустилась в дорогу без денег?

— Да, ты прав. Эта женщина — загадка. Где она сейчас?

— Кейн искал ее и нашел в одном позабытом Богом и людьми горняцком городишке в Вайоминге. Я посоветовал ему отправиться туда и разобраться с ней, чтобы избавиться от наваждения, но он считает, что ничего хорошего из этого не выйдет. Он очень боится спугнуть ее. Она может опять сбежать, так что он вообще ее не отыщет. Она работает в салуне в Нобле — так называется тот городок. Танцует за деньги с клиентами, но, похоже, зарабатывает она не только… черт, не хочется выражаться неделикатно…

— Думаешь, она — шлюха? — пришел на помощь Грант.

Роуллинз кашлянул. Не может он употреблять это слово, и все тут.

— Да, скорей всего так. Это-то и мучает Кейна. Он обратился к мэру Нобла с предложением взять его на должность шерифа. Разумеется, не упоминая о том, что он не просто рядовой служитель закона. Там уже пять лет нет шерифа, и отцы города чертовски обрадовались такому предложению. Муниципалитет только что утвердил его кандидатуру. Кейн сейчас в «Уилларде», пакует свои вещи…

— И все это ради женщины… даже не верится…

— Она очень мила, сэр. Настоящая красавица, я бы сказал. — Роуллинз погладил усы — первый признак того, что он размышляет о чем-то грустном.

— Красота не вечна. Разве Кейну об этом неизвестно?

— Еще как известно. Если и есть на земле человек, возле которого всегда вьются красивые женщины, так это Кейн. Но та девушка особенная, сэр. Я волнуюсь за Кейна. Он может угодить в беду.

— Почему?

— Ну, вы же понимаете, что за человек Кейн. Война здорово побила его. Искромсала, можно сказать. Растоптала все его идеалы, принципы к тому времени, когда он сложил оружие и отказался от борьбы. Он потерял семью, родной город разрушен. — Роуллинз смотрел на Гранта. — Честно вам сознаюсь, сэр, когда он предложил нам свои услуги, я не думал, что он сумеет пересилить себя. Он — волевой человек, хороший солдат, это верно. Но я сомневался, что он сможет работать заодно с теми самыми людьми, против которых сражался в Шайло и Геттисберге.

— Но он изумляет всех нас. Я не знаю другого человека, который бы так верно служил закону. И я понял, в чем дело.

Президент слушал внимательно, будто осмысливая каждое слово.

— И что же ты понял?

Взгляд Роуллинза стал тревожным.

— Все очень просто. Он потерял свою родину, и ее заменил закон. Он потерял семью, и ее тоже заменил закон. Он верен закону, как никто другой, и, боюсь, непреклонен в его толковании. Видите ли, принципы и идеалы, которые он отстаивал в войне, как выяснилось, утратили свою однозначность. Он боролся, сам не зная за что, и не хочет, чтобы подобное повторилось.