Лазарь дважды постучал в дверь к Янике, и сразу же вошёл.

Сначала ему показалось, что в комнате никого нет. Старый вытертый ковёр, мятая двуспальная кровать, тумба с аквариумом, полным плавающих кверху пузом рыбок. Потом он всё-таки нашёл её. Девушка сидела на полу в самом дальнем углу комнаты, притянув колени к груди, и беззвучно плакала. Едва Лазарь шагнул к ней, как она инстинктивно заелозила ногами по полу, стараясь ещё глубже вжаться в угол.

Лазарь понял, что их комната этой ночью стала её комнатой ещё до того, как она подняла на него липкие от слёз глаза и сообщила:

– Он ушёл… Джуда ушёл.

Лазарь оторвал взгляд от тюлевой занавески, развеваемой ветром из полуоткрытого окна, и уселся на пол рядом с ней.

– По-английски, я полагаю.

Она опасливо отодвинулась от него, точно он сказал не это, а: «ну, наконец-то мы вдвоём!».

– Не то, чтобы я удивлён, – проговорил Лазарь, думая, что сообщать ей об этом сейчас было довольно рискованно. Интересно, любила ли она его? И если да, то как бы классифицировал это чувство старина Эрих Фромм?

Яника ничего не ответила и продолжала плакать, изредка прерываясь для того, чтобы судорожно втянуть в лёгкие воздуха. Наверное, кто-нибудь другой на месте Лазаря бросился бы её успокаивать, сыпать ободряющими обещаниями, нести всякую чушь и, может быть, тихонько гладить по руке. А мог отодвинуть занавеску, приставить к ржавому патронташу радиатора табуретку и «сделать ручкой» с другой стороны окна.

Лазарь внимательно осмотрел её. Сегодня она выглядела куда хуже обычного, словно после ухода Джуды течение её болезни форсировалось в несколько раз. Проступающие сквозь тонкую кожу кости на запястьях наводили на ассоциации с постояльцами Освенцима.

– Слушай, давай позавтракаем…

– Ах, Лазарь! – воскликнула она и кинулась ему на грудь.

Лазарь на себе почувствовал, насколько сильно сдала девчонка, когда её тонкие, как стебли, руки обвились вокруг его шеи.

В кухне нашлась вода, и даже заварной чайник был наполовину полон. Впрочем, размышлял Лазарь, разливая по кружкам холодный зелёный чай, для Яники он сейчас наполовину пуст.

– Попей, ты плохо выглядишь, – он подтолкнул к ней чашку. – Не самый сладкий комплимент, но правда.

Она молча отодвинула от себя чашку, и Лазарю пришло в голову, что кульминация Игры уже не за горами. Сейчас Ведущий как никогда близок к цели. Цели, к которой ведёт множество указателей, но у которой всегда одна дорога. И совершено неважно, что Яника при этом сделает – решит выпрыгнуть из окна или выбросит оттуда кого-то другого. Семь бед – один ответ. Надо было срочно занять её мозг чем-то ещё, кроме переваривания собственного горя.

– Представляю, как тебе паршиво, – Лазарь отпил немного чая. – Как будто шёл-шёл по улице и вдруг вступил в хорошую кучу дерьма.

– Это не одно и то же, – не поднимая глаз, возразила Яника.

– Только в буквальном смысле. Когда вступаешь в дерьмо на пути к ларьку с хот-догами, ты не вдаёшься в причину проблемы и не думаешь о последствиях. Не делаешь выводов, прогнозов, не сожалеешь и не раскаиваешься. Ты просто ругнёшься матом, как распоследний сапожник, и приступишь сразу к главному – соскабливать дерьмо с подмётки.

Яника не поднимала глаз, и Лазарю на миг показалось, что даже не слушала, но он продолжил:

– Когда дерьмо случается в жизни, ты задаёшься множеством вопросов, которых никогда не задал бы себе, вступив в дерьмо на улице. И только потом начинаешь действовать. Знаешь в чём разница между дерьмом в жизни и той кучей, которая дымится на дорожке?

Яника сняла пальцами прилипшие к щекам мокрые пряди и наконец-то удостоила Лазаря взглядом:

– В чём?

– Когда ты вступаешь в дерьмо на улице, ты точно знаешь – это дерьмо чьё угодно, но только не твоё собственное. Эта уверенность снимает все вопросы, рождённые в мучительном самокопании, терзаниях совести и прочем.

Лазарь придвинул чашку обратно к Янике:

– Дерьмо на дороге жизни всегда может оказаться твоим собственным. А это меняет всё. Но на самом деле – ничего.

Немного подумав, Яника просунула пальцы в керамическую петельку на кружке.

– Обычно, я не матерюсь, как сапожник, – она оторвала чашку от клеёнчатой скатерти, иссечённой ножевыми порезами.

– Это фигура речи. Понятия не имею, как матерятся сапожницы.

– И хот-доги не ем, – она поднесла кружку к губам, отпила, поморщилась: – А ещё терпеть не могу старый зелёный чай.

– Ты либо звонишь мне из инсона, либо бросил их средь бела дня, – послышался из мобильника голос Сенсора.

– Бросил средь бела дня, – ответил Лазарь.

– Слив?

– Пока нет. Но будет, если в самое ближайшее время мне на голову не упадёт яблоко. Оставил её одну в квартире, а сам пошёл по другим этажам искать что-нибудь съестное. За мной она не пойдёт, потому что еле шевелится, так что я решил вернуться и поиграть тут немного в Коломбо. Раз уж у вас не получается.

– Погоди-погоди… одну?

– Этой ночью нас бросил Джуда – тот белобрысый на папиной тачке. Думаю, очень скоро наш рыжий лемминг геройски покончит с собой.

– Классика, – деловито заметил Сенсор, проигнорировав подколку про тачку – сам он унаследовал свою «шестёрку» от отца, когда тот пересел на иномарку.

– Чем больше в мире самоубийц, тем их меньше.

– Похоже, у Ведущего скоро появится тёпленький свежеиспечённый неофит?

– Либо так, либо холодненький труп. В любом из этих агрегатных состояний она нас не устраивает.

Из телефона послышалось шебуршение, а следом сигнал клаксона, заглушённый витиеватыми ругательствами Сенса, адресованными кому-то, несомненно, их заслуживающему.

– Разворачивай машину и мчи сюда, – распорядился Лазарь. – Следить за девчонкой больше не имеет смысла. Почему Дарения не с тобой?

– Со мной, – замялся Сенсор, – почему не со мной?

– Это я тебя спрашиваю – почему? Так материться при ней ты бы не стал.

Сенсор едва слышно чертыхнулся в сторону.

– Она решила вернуться, и я её высадил. Сказала, хочет с тобой посидеть. Это же ты у нас любитель на «Хаммерах» покататься.

– Ясно. Сестёр милосердия в последнее время мне хватает. Ладно, общий сбор у нас через полчаса. Отбой.

Дара задерживалась. Сенсор, Айма и Марсен собрались на диване в гостиной. Мальчишка с самого утра мучился похмельем и пропустил школьные занятия. Никто не мешал ему прогуливать и не отчитывал за вчерашнее, с самого утра ему и слова поперёк не сказали, не считая бесконечных «пьянчужка», с которых начиналось отныне любое обращение в его сторону. Поначалу парень выглядел озадаченным, но потом привык к новому прозвищу и перестал обращать внимание. Всяко лучше, чем порка.

Все трое молча наблюдали, как Лазарь расхаживает взад-вперёд по комнате, по-профессорски сложив руки за спину. Минуту назад он окончил подробный пересказ всего, что произошло в инсоне в минувшие три дня. На заляпанном деревянном мольберте позади него был установлен лист формата А3.

– Собрался рисовать коллективный потрёт? – подшутил Сенс.

– Овощной натюрморт, – откликнулся Лазарь. – Ты – баклажан.

Марс захрюкал от смеха.

Лазарь остановился и вопросительно посмотрел на Айму, точно впервые её заметил:

– Кстати, а что в натюрморте забыла смертоносная Куноити? Чтобы набиться ко мне в клан всё равно придётся сдавать экзамен на столе… или на полу?

– Это общая гостиная, – напомнила Айма. – Так что, пока ты её не приватизировал, могу находиться здесь когда и сколько пожелаю. А если в довесок дают бесплатную клоунаду, то почему не посмотреть?

– Уделала, – согласился Лазарь.

На лице Аймы расплылась самодовольная улыбка. Лазарь знал, как усладить её эго, и умело этим пользовался, когда возникала необходимость.

– Схема! – торжественно объявил он. – Известные и неизвестные. Итак, что нам неизвестно?

Он поднял с подставки маркер и вертикальной линией разделил лист надвое. Левая половина получила название «неизвестные», правая «известные».

– Таблетки, – сказал с дивана Сенсор.

– Таблетки – это такой лекарственный порошок, спрессованный в шайбочки. Назовём проблему как-нибудь ёмче.

В левой половине листа появилось слово «проблема».

– Дальше?

Марс первым уловил смысл:

– Причина!

– И пьянчужка получает очко! – в тот же столбец Лазарь вписал слово «причина».

Услышав неприятное прозвище, парень напустил на себя беззаботный вид – видать, решил терпеть до конца.

С постным выражением на лице Айма выдавила: «следствие».

– И что бы мы без тебя делали, – под «следствием» Лазарь вывел маленький знак копирайта, подписанный именем Аймы. – Переходим к неизвестным. И, чтобы чуть-чуть ускорить процесс, я начну, а вы поправите, если что забуду. Итак.

В правой части листа появились три загадочные буквы: «БМП».

– Боевая машина пехоты? – выгнул брови Сенсор.

– Большой Мировой Писец, – Лазарь соединил линией «БМП» со «следствием» и пририсовал к обоим концам стрелки. – Кому непонятно, спрашивайте разъяснения у Аймы.

– А я думал, БМП был сначала, а следствие – это уже в конце, – недоуменно сказал Марс.

– Нет, пьянчужка. То, о чём ты сейчас говоришь – это цель, которую преследует Ведущий игры, – объяснила Айма. – Она, собственно, у него одна и нам известна. И когда… то есть, если он достигнет её, будет уже не важно, в какой форме она перед нами предстанет. Потому что будет поздно.

– Спасибо, Айменевтика, – кивнул Лазарь.

Следом за «БМП» он записал друг под другом сразу три слова:

Первое соединилось стрелкой с «причиной» из левой колонки, второе с «проблемой».

Сенсор долго смотрел на надписи.

– А почему не наоборот? – спросил он, наконец.

– Потому, Сенс, что у причин не бывает проблем, как не бывает теорем к доказательствам и вопросов на ответы. Ответ не без намёка, раз уж ты спросил.

– Я имею в виду…

– Я знаю, что ты имеешь в виду. И говорю ещё раз – нет. «Сосед из 14» не обязательно человек. Это может быть всё что угодно – внутренние комплексы, страшная тайна, неизвестная хворь.

Сенсор оглядел друзей.

– Почему неизвестная? – спросил он, призывая их к поддержке. – Мы же вроде выяснили, что у неё шизофрения.

Лазарь промолчал. Выяснить-то выяснили, это верно. Но почему-то с того момента, как он впервые увидел Янику, услышал её голос, его одолевали сомнения. Девчонка больна чем-то другим. Непохожа она на шизу. Не может она быть шизой…

«Потому что тогда это будет значить, что девчонке уже не помочь», – подсказал внутренний голос. – «А тебе хочется ей помочь. Тебе просто необходимо ей помочь!»

– Проекция знает соседа? – осведомилась Айма.

– Заверяет, что нет.

– Ей можно верить?

– Никому нельзя верить. Проекциям шизиков особенно.

«Но ты уже однажды поверил!» – рассмеялся внутренний правдолюб. – «Проглотил и не поморщился»!

Марсен выбросил над головой руку, но быстро сообразил, что не на уроке, и тут же опустил обратно.

– А лагерь тогда что? – спросил он.

– Лагерь, – Лазарь провёл стрелку к пустому месту в левом столбце, – это самое интересное. Оставим на потом. Что-нибудь ещё?

Брови Аймы сложились страдальческим домиком:

– Сегодня её бросил парень, этот Джуда… Моральный урод и предатель.

– Не очень существенно, – бесцветно обронил Лазарь, – но для полноты картины отразим в нашей схеме.

В правой колонке появилось слово «Ниссан» и соединилось двухсторонней стрелкой со словом «исповедь», вписанным Лазарем в левую.

– Думаю, до тех пор, пока Катя верила, что у неё есть молодой человек, в её инсоне Джуда всегда оставался рядом с Яникой. Вход в лагерь, плюс моя посильная помощь, и вот уже Катя сидит в машине молодого человека и изливает душу на неизвестную нам пока тему. А сегодня утром Яника обнаруживает, что её Ромео вовсе не собирался пить вместе с ней яд, а вместо этого доблестно самоудалился через окно. Думаю, наяву он даже не удосужился увидеться с Катей и ограничился телефонным звонком.

– Урод и предатель, – повторила Айма.

– А как же отчим? – неожиданно вспомнил Сенсор. – Яника говорила, отчим спас её, когда соседская тварь ворвалась в квартиру и чуть всех не порешила.

– Как выяснилось, спас не до конца, – Лазарь погрузился в себя. – И ведь никто не говорил, что тварь, укусившая Янику, и та, что чуть не убила меня – одно и то же существо. Молодец, Сенс!

– Надо бы его на доску, – приосанился Сенс.

От «отчима» ответвилась в никуда точно такая же стрелка, как и от «лагеря».

– А теперь финт ушами!

Лазарь зачеркнул заголовки таблицы, а под ними записал новые. «Неизвестные» поменялось на «явь», а «известные» на «инсон». Лазарь отступил на пару шагов от мольберта, любуясь результатом своих трудов.

– Вроде бы всё. Два пробела – немного больше, чем я рассчитывал, но сжатые сроки и условия постоянного пребывания в инсоне лично меня оправдывают. Меня, но не вас.

– Ну, началось, – Айма закинула ногу за ногу. – Давай, начинай обвинять всех, кто не похож на твоё отражение в зеркале.

Марсен мстительно закивал головой в знак поддержки. Мелкий подхалим даже не догадывался, что сейчас этим никого не проймёт.

Лазарь поднял глаза на старинные каретные часы на каминной полке. В прошлом году Марс притащил их неизвестно откуда и долго уговаривал девочек оставить в доме. Тогда часы показались всем древним уродливым хламом, но стоило чуть-чуть поработать над ним тряпкой с чистящим средством, как они превратились в настоящее украшение комнаты. Уже час, как Яника в инсоне одна.

– Виноватых будем искать, когда будет в чём обвинять, – сказал он. – Сейчас от вас требуется помочь мне вписать в пробелы что-нибудь умное. Очень скоро придётся вернуться в этот грёбаный Сайлент-Хилл, и вернуться надо с чем-то. Найдём – у девчонки появится шанс, а нет – тогда и будем косить под Матвея и искать виноватых.

– Пообещаешь извиниться, – потребовал за спиной голос Дары.

Лазарь обернулся. Девушка прислонилась к одной из колонн, отделявших гостиную от прихожей. Заострённое личико в окружении пышной шевелюры источало смесь нетерпения и злорадного триумфа.

– Обещания вперёд дают только дети и идиоты. Причём вторые происходят из тех, кто застрял в первых.

– Для взрослого тебе бы не мешало знать, что душ следует принимать чуть чаще одного раза в неделю, – парировала Дара и подошла к мольберту.

– А ты, как женщина, знающая толк в настоящих мужчинах, должна понимать, что могуч, вонюч и волосат – это не про вас о нас.

Дара забрала из рук Лазаря маркер, оцарапав взглядом, полным хладнокровного презрения.

– Я только что смотрела инсон, – сказала она, сдёргивая с маркера колпачок. – Заглянула в это их передвижное шапито и угадайте, кого там встретила?

– Своего бывшего шапитмейстера? – предположил Лазарь.

– Того светленького мальчика, что вечно таскался с вами. Я видела его, когда заглядывала проведать Лазаря вчера вечером. Мне повезло, потому что в этот самый момент он разговорился с мужчиной, который показался мне смутно знакомым…

– Знакомых в инсоне встретить нельзя, – возразил Лазарь, – только похожих.

– Я подслушала разговор, – Дара ткнула остриём маркера в наконечник стрелки, берущей своё начало из слова «лагерь», – и поняла из него… – вертикальной дугой она соединила наконечник со стрелкой, выходящей из слова «отчим», – что он и правда похож – на Николая Валуева! Наверное, поэтому он у них там начальник охраны. А это, почитай, начальник всего лагеря.

Какое-то время Лазарь тупо таращился на мольберт, как если бы Дара изобразила на листе краткое и красивое доказательство теоремы Ферма, а не кривую линию. Потом старинные часы на каминной полке снова напомнили ему о Янике.

– Неплохо, – сухо похвалил он. – Вот бы ещё объяснила смысл своей закорючки. А то мы просто, как бойцы СОБРа, знаем, что нужно делать, но не знаем, почему мы это делаем. А если не знаем мы, то как объяснить Янике… – тут он осёкся и умолк, разглядев, наконец, лица друзей. – Я извиняюсь, ладно? Извиняюсь и прошу прощения. Сам бы я не допёр.

– Проснись, – Лазарь покачал Янику за плечо. Она лежала на софе в гостиной лицом к стене, совсем без движения. – Эй, подъём.

Девушка неожиданно перекинулась на спину, и Лазарь невольно содрогнулся. Глаза её были широко распахнуты, как у покойницы, не успевшей перед смертью смежить веки.

– Я не сплю, – сказала она, и Лазарь увидел, что её зрачки медленно двигаются. – Мне было так больно, Лазарь, что я не смогла заснуть.

Лазарь перевернул вверх дном всю квартиру в поисках ножей и фляги, но так ничего и не нашёл. Судя по всему, Джуда предусмотрительно забыл оставить хоть что-то.

– Пойми, нам надо вернуться в лагерь, – Лазарь с мясом выдёргивал выдвижные ящики на кухне. – Там тебе помогут.

– Откуда ты знаешь, тебя ведь там не было, – упорствовала Яника из гостиной. – Ты не можешь знать.

– А ты не можешь знать, чего не могу знать я, потому что мы едва знакомы.

– Нет, – категорически отказалась она. – И не подумаю. Даже пытаться не стану – всё равно не пустят. Заразным туда вход закрыт, сам видел.

В её упрямстве сквозил тупой, животный страх. Наверное, так чувствует себя каждая женщина, внезапно обнаружив вечером в ванной странное уплотнение в левой груди.

– Пустят, я волшебное слово знаю, – Лазарь вернулся в гостиную и присел перед ней на корточки. В огромных васильковых глазах уже дрожали слёзы, волосы грязным колтуном лежали на плече, луковицеобразное лицо осунулось и выглядело совсем измочаленным. – Пойми, ты больна, – он взял её руки в свои. – В лагере тебе помогут, а здесь ты зачахнешь и умрёшь через день или два. Тогда мне придётся выбросить твой труп из окна, потому что скоро он начнёт разлагаться, а это антисанитарно. Мясо сглодают внизу прокажённые, а кости оставят обсыхать на солнце.

Он намеренно пугал её, стараясь вызвать отвращение к своему незавидному будущему, чтобы до неё, наконец, дошло – отсидеться не получится. Сейчас она стоит перед зеркалом в ванной, ощупывает левую грудь и где-то на задворках отупевшего от страха рассудка понимает – чтобы исключить худшее, придётся ехать в больницу.

– Нет, – Яника до белизны закусила нижнюю губу. Потом отдёрнула от Лазаря руки и пронзительно закричала: – Отстань от меня! Отстань, дурак! Уйди! Прошу, уйди в лагерь и оставь меня в покое!

Конечно же, страх взял вверх. Это не страшно, первый раунд всегда за ним.

В голове у Лазаря прозвучал голос Дары:

«Я здесь, Сенс тоже рядом. Что у вас происходит?»

– Ты идиотка, – спокойно сказал он. – Но раз ты остаёшься, я тоже никуда не пойду. Через несколько часов лагерь покинет город. Ещё через неделю у прокажённых на улицах не останется еды, и тогда они найдут меня. Знаешь, как голод обостряет нюх?

Входная дверь вздрогнула под ударом невероятной силы. На мгновение Лазарю показалось, что она обязана была вылететь вместе с петлями из дверной рамы. Второй удар свидетельствовал о том, что дверь на месте. Лазарь выскочил в прихожую и припал к дверному глазку. В этот же миг дверь сотряслась в третий раз, заставив его отпрянуть.

– Ты не поверишь, но это твой сосед… – сообщил он, вернувшись в комнату. – Похоже, ты пришлась ему по вкусу. И он явно хочет добавки. Ну что, ещё не передумала?

Она было напугана – сильно напугана. Выдавали расширившиеся до предела глаза, частое дыхание. С припухших, как после долгих поцелуев, губ сошла кровь. Бог знает, скольких усилий стоило ей в очередной раз упрямо замотать головой.

Терпение Лазаря лопнуло.

– Послушай! – вскричал он. – Послушай! Здесь нет тамбура, как у тебя дома. Эта тварь берёт разгон прямо с лестничной площадки! Очень скоро она сюда вломится!

– Пускай, – на бескровных губах заиграла неуместная, почти циничная улыбка. – Посмотрим, что ты будешь делать теперь.

Лазарь застыл на месте, как громом поражённый. Где-то за плечом Дара от всей души поносила Янику. Ещё дальше, за несколько метров от него, по стенам прихожей прокатывались гулкие вибрации, волна за волной набегавшие на мол его самообладания, с каждым разом всё сильнее подмывая насыпь. Ещё немного, и он схватит рыжую чертовку за шкирку, как нашкодившего котёнка, и вышвырнет из окна силой.

Особенно крепкий удар вывел Лазаря из оцепенения. Он подхватил Янику на руки, как куклу из папье-маше, и быстро понёс к окну.

Девушка завопила:

– Отпусти! Отпусти-и!

Она принялась колотить его по лицу кулаками, локтями, извиваясь, как угорь, живьём жаримый на сковородке.

– Пусти, дурак! Я не хочу туда! Я не пойду туда!

У окна Лазарь сбросил её на ноги.

– Почему? Назови хотя бы одну причину, достойную причину, и, клянусь, я оставлю тебя в покое и уйду.

Воинственное настроение вдруг испарилось, она обмякла и потускнела.

– Джуда, – едва слышно выдохнула она. – Если бы мы не пошли к этому проклятому лагерю… Не надо было идти в лагерь, Лазарь! Надо было остаться дома!

«О, господи» – охнула Дара. – «Вот дурёха».

Вот так. Она всё копалась и копалась в куче дерьма, засунув руки по самый локоть, вместо того чтобы просто потереть подошвой об асфальтовую дорожку.

– Я тебе кое-что расскажу, – Лазарь взял её за плечи. – Дослушаешь, и я избавлю тебя от своего присутствия, если захочешь. Обещаю.

Она промолчала, раздражённо раздувая ноздри, и Лазарь расценил это, как знак согласия.

– Как-то в детстве я сорвался с крыши и сломал себе обе ноги, – начал он. – Это случилось в деревне у бабки. Каждый приезд туда, в выходные или на каникулы, превращался для меня… в мини-праздник что ли. Конечно, бабка с меня пылинки сдувала. Баловала, как могла, закармливала на убой сдобой и всё спускала с рук. А я, как настоящий внук, пользовался этим на всю катушку. Особенно мне нравилось, когда вольная жизнь и творожные ватрушки соединялись воедино на крыше бабкиного домика. Довольно опасное хобби для сопляка вроде меня, но бабка закрывала глаза и на это.

Лазарь усмехнулся своим мыслям и снова сосредоточился на рассказе.

– Крыша была что надо: двухскатная, в обветшалой выгоревшей черепице. А печная труба – ты что! – он ностальгически закатил глаза. – Вообще любимое место. Тёплая, плоская – привалишься к ней спиной, и ты на вершине блаженства. Верхолаз – так меня называла бабка.

Сокрушительный удар в дверь заставил Лазаря прерваться. Он мотнул головой в сторону прихожей и продолжил чуть быстрее:

– Не знаю, что меня дёрнуло в тот день испытать себя на смелость. Может, солнце напекло – денёк выдался жаркий, как в аду. Как бы то ни было, мне приспичило сделать то, чего я раньше делать никогда не решался, но всегда хотел попробовать. Я встал на конёк крыши, развёл в стороны руки и пошёл вперёд на манер эквилибриста. У меня получалось – я делал шаг за шагом, балансируя руками для равновесия. В ногах появилась твёрдость, которой они не знали даже на земле, страх улетучился. Тёплый ветер подгонял, задувал под майку, ерошил волосы, но идти не мешал. Трудно описать чувство, которое переполняло меня в тот момент. Чёрт его знает… наверное, мне было хорошо…

«Ты был счастлив, бревно неотёсанное!» – подсказала Дара.

– Я наступил на что-то, – Лазарь нахмурился. – Кусок сухого мха или сломанная черепица. Ступня заскользила, меня потащило вниз по скату… я сверзился на землю с пятиметровой высоты прямо на ноги. Особой боли не почувствовал, но сразу понял – с ногами что-то не так. Караул поднялся! Приехали предки, отвезли в город. В травмпункте сказали, что у меня какие-то трещины в голенях и запеленали ноги в гипс. Крышу, конечно же, сразу запретили. Мать велела убрать лестницу подальше, бабка плакала и повторяла, что дорога мне туда теперь заказана. В тот момент я ненавидел их обеих.