I

Прожектора железной дороги размывали ночное задымлённое небо над продолговатым двухэтажным зданием вокзала. Зрелище волшебное. Чтобы увидеть это, необязательно было смотреть вверх – акварель жёлто-красных облаков выливалась на привокзальную площадь, отражаясь в лужах поздней осени, смешиваясь с тенями городской архитектуры.

Сегодня в краски мокрого привокзального асфальта добавился еще один непривычный оттенок жёлтого.

Это «запорожец» въехал на площадь со стороны местного рынка. Автомобиль двигался медленно и постоянно вилял, словно выбирал, где бы встать, чтобы гармонично вписаться в «интерьер» площади. Подъехав прямо ко входу на вокзал, к тому, над которым висели покрытые густой сажей часы с московским временем, «запорожец» напоследок дернулся и остановился. Привокзальные голуби заворковали громче обычного, им выбор водителя явно не понравился – картинка испорчена. И если бы не любопытство, они бы улетели отсюда в ночь…

Спустя минуту из «запорожца» вышел парень лет тридцати в белых кроссовках, в синих джинсах и красной тенниске. Парень был крепкий, высокий, со светлыми волосами. Один из голубей, скорее всего – голубка, проворковал, мол: «Неплох гость!». Гость на комплимент отреагировал равнодушным взглядом – в больших голубых глазах не зажглось ничего, что давало бы голубке надежду.

Парень посмотрел на наручные часы, потом взглянул на часы перед входом. Время отличалось на два часа. Местного – полдвенадцатого; московского, как показывал вокзальный циферблат, полдесятого. Это означало, что экспресс из аэропорта прибудет с минуты на минуту. А вместе с ним на эту площадь должен прибыть его друг и тёзка Александр Рублёв.

Они не виделись столько, сколько люди при встрече обычно измеряют вопросом: «Сколько лет, сколько зим?» или более точно: «Уже ведь лет сто прошло?». Последний раз они жали друг другу руки после окончания журфака, на утро после выпускного. Рублёв уезжал в Москву, а Ведов провожал, заталкивал ему в карман пирожок с капустой и просил, перекрикивая монотонную дикторшу: «Если что, немедленно возвращайся! Слышишь, Сань? Возвращайся!». Но Александр не вернулся. В столице он стал специальным корреспондентом престижного интернет-журнала, человеком известным. Настолько, что Ведов – тоже довольно популярный журналист своего города, уже и не наделся с ним встретиться. А всё вот как повернулось!

За размышлениями Александр прослушал, как объявили прибытие электрички. Он бы и друга не заметил. Выручили голуби, внезапно вспорхнувшие в тот момент, когда тяжёлые стеклянные двери со скрипом раздвинулись. В город шагнул Рублёв.

Город шагнул навстречу. Показалось, что на крыше гостиницы, что напротив вокзала, ярче обычного вспыхнуло громадное название города, невдалеке промчался дребезжащий дежурный трамвай, кто-то сигналил в ближайших дворах. Первое, что почувствовал Рублёв, глядя на привокзальный кусочек своей малой родины – чувство гордости за то, что родной город живёт и дышит. Он словно завис от этой мысли, осматривая синими глазами изменившуюся панораму.

Ведову пришлось свистнуть, чтобы обратить на себя внимание старого друга.

– О, Санёк, привет! А я смотрю – ты, не ты!? – оправдал свою невнимательность Рублёв, сбегая с вокзального крыльца. – Ты подрос что ли, Сань?! Я тебя на улице никогда бы не узнал!

– Здорово, брат!

Приятели обнялись, и Ведов понял, что они оба выросли. Сейчас он душит в объятьях уже не того пацана, которого провожал в столицу. Теперь перед ним широкоплечий детина с резкими чертами лица, будто высеченными из камня, с глубоко посаженными глазами, слегка обвисшим подбородком и уже с седеющими волосами. Он был похож на политиков, которых часто показывают по телевизору на встречах с президентом, только для полного сходства Александру не хватало дорогого делового костюма и очков.

– Сань, нуты как всегда, креативщик херов! Твоя? Или напрокат взял? – спросил с усмешкой Рублев, высвободившись из крепких приятельских объятий.

Ведову явно польстило, что его раритетное авто заинтересовало избалованного москвича, однако отвечать он не стал, а лишь жестом пригласил садиться.

Сели, Ведов завёл запорожец, тот задрожал, но все же двинулся.

– Ну, рассказывай, как долетел?

– Да нормально, ничего интересного. Это ты лучше рассказывай – как жизнь, как работа, как эти отморозки? – Отвечать вопросом на вопрос для друзей, которые давно друг друга не видели, обычное дело.

– Да всё тип-топ! – радостно сообщил Ведов, въехав на скорости в широкую лужу. – Кстати об отморозках. Не хочешь ли сразу окунуться в работу? Мне тут позвонили из полиции, рассказали, что в микрорайоне час назад задержали педофила…

– И что? – не понял Рублёв, – Мы тут причём?

– Педофил этот, говорят менты, из этих, как ты говоришь, «отморозков».

– Как так? – снова удивился Рублёв даже больше, чем предложению поехать к педофилу. – Они же вроде такие правильные, за ЗОЖ и так далее.

– Да я не знаю, – перебил Ведов и, судя по интонации, он сам был удивлен, узнав об этом происшествии в микрорайоне, – Вот и поехали, посмотрим!

– Поехали, конечно! – пробормотал Рублёв. В это время запорожец миновал широкую лужу и вывернул на центральную улицу города.

Проспект Ленина, конечно.

Это был уже не тот темный мрачный проспект, который рисовала память Рублёва. Теперь вся улица был залита светом. Александру казалось, что едут они не по проспекту, а по какому-то млечному пути, образ дополняли витрины магазинов и сказочные фасады домов, стоящие вдоль дороги. Все до единого они были осыпаны гирляндами и разноцветными лампочками, будто город уже готовился к Новому Году. И, конечно, тополя. Они всегда считались символом города, они сопровождали горожан везде, куда бы те не шли. Но в этот раз тополя напоминали эксклюзивные экспонаты на какой-нибудь супергламурной выставке. Деревья сыпали красными и желтыми листьями. Свет фонарей превращал их в драгоценные камни, которые горели, подрагивая на ветру.

Рублёв словно оказался в большой ювелирной мастерской на выставке сказок. Он, казалось, захлебнулся этими янтарно-рубиновыми видами из окна запорожца, по крайнеё мере, ничего выговорить он не мог. Весь этот свет центральной улицы будто влился в его сердце, которое скучало не раз по этому городу за тысячи километров отсюда. И вот сейчас это сердце почувствовало, как ностальгическая жара сменилась мягкой спокойной теплотой. Сейчас, проезжая по проспекту Ленина впервые за много лет, Рублёв чувствовал себя так блаженно, что предложи ему Ведов бросить всё и остаться здесь навсегда – он бы, не раздумывая, согласился.

Но Ведов не предложил, вместо этого он резко затормозил посреди цветущего осенью и ночью проспекта.

– Да, очень красиво! Спасибо, Саш, я уже заметил, как здесь классно, – Рублёв был совершенно уверен, что друг остановился для того, чтобы продлить ему очарование городом. Но у Ведова были менее поэтичные намерения.

– Глянь-ка вон туда, – сказал Ведов и указал рукой на дом, стоящий чуть в глубине улицы, не на одной линии с другими домами. Стояло здание, впрочем, вполне гармонично, пространство между ним и дорогой занимал небольшой скверик с фонтаном.

– Вот этот скверик, где фонтан и скамейки, пару лет назад называли Мюнхеном, – рассказывал Ведов, – здесь собирались всякие скинхэды, панки, футбольные хулиганы, потом они исчезли отсюда, а ещё спустя какое-то время вон на той стене, на доме за фонтаном, видишь, – рука Александра вытянулась ещё на пару сантиметров, – там появилась надпись.

Рублёв прищурился, но ничего не разглядел, полез в карман куртки за очками. Ведов даже улыбнулся, подумав про себя, что теперь образ Сашки, серьёзного «президентского» деятеля, дополнен.

На освещённой стене Рублев увидел чёрную трафаретную надпись «RASSOLNIKI», а под надписью цифру «155».

– Гм, забавно, – прокомментировал Александр, – слово я знаю, это название местной группировки очистителей, а цифра что означает?

– Так они подписывают, сколько их человек в банде, цифра эта всё время, кстати, растёт, – ответ Рублёву понравился. Эта была «вкусная» деталь для его будущего материала.

– И что, они постоянно приходят и переписывают цифру? – спросил приятеля Рублёв, желая скорее услышать положительный ответ, ведь это вносило бы в историю дополнительную интригу и даже мистику.

– Представляешь, Сань, да! Как им это удаётся – никто не знает, менты постоянно здесь сидят в засаде, но до сих пор не понятно, когда и как появляется новая цифра, – увлеченно рассказывал Ведов.

– Хрень какая-то, – пробормотал Рублев, подумав при этом, что и в самом деле, без мистики не обойдется. Он уже начал представлять, как опишет эту историю в своём материале, ведь журналистский опыт подсказывал – те слова, что приходят в голову об объекте, когда смотришь на этот объект – и есть самые точные, – а что им эта стена-то далась, она особенная какая-то?

– Да кто их знает? Центр города, вот и позируют, – мрачно ответил Ведов, словно вопрос ему не понравился, – поехали уже в микрорайон.

Педофил из «очистителей» жил в двенадцатиэтажном доме на краю города на девятом этаже. По словам полицейских, встретивших журналистов на пороге квартиры, изнасилование произошло в одном из двух лифтов этого же дома. Насильник поднимался к себе, а в то время на втором этаже в лифт зашла 15-летняя девочка, которая возвращалась от соседки-одноклассницы. Школьница, как заметили полицейские, «вполне созрела», да и одета была в лёгкий халатик, «вот парень и не выдержал».

– После содеянного, – рассказывал информатор Ведова, щупленький черноволосый лейтенант, – гражданин никуда скрыться не пытался, засел дома, двери сотрудникам полиции сам открыл и всё рассказал.

– И что сам рассказал, что не выдержал? – спросил Рублёв лейтенанта.

– На вопрос сотрудника правоохранительных органов о мотивах… – начал было рапортовать полицейский, но Ведов прервал его, сказав, что можно не «официозничать», что Александр хоть и из Москвы, но свой человек, простой, к тому же родился здесь. Информатор, облегчённо вздохнув, мгновенно поменял стиль разговора, подтвердив, что «этот сука недоделанный так и сказал, что не выдержал».

– А что, Вить, – обратился Ведов к лейтенанту, – этот выродок ещё здесь? Поговорить с ним можно?

– Нельзя, конечно, но тебе, ты ж знаешь, можно, конечно, – запутался вдруг в словах полицейский и, чтобы не усугублять ситуацию, сказал, где можно найти педофила, – он на кухне сидит, со следаком из комитета базарит.

Пройдя по темному коридору, миновав открытые зачем-то двери туалета и ванной, Ведов с Рублёвым оказались на кухне. За типовым складным столом сидели двое. Кто из них следователь, а кто преступник – сразу было не понять. Оба молодые, оба в очках, оба аккуратно причёсанные – видно, что уход за собой для них не последнее дело. Оба атлетически сложены – прямо два красавца. Следователя выдавало лишь то, что он сидел за столом в ботинках. Тот, кого обвиняли в педофилии – парень лет двадцати – первым спросил у вошедших журналистов: «А вам чего?». В его маленьких, но ярко-зелёных глазах, сверкнула растерянность. В этот момент Рублёв почему-то подумал, что его нос и нос педофила очень похожи, будто сделаны из одного теста: аккуратные, прямые, удачно вылепленные природой, что бывает редко. Обычно природа на носах мужчин отрывается. За раздумьями о мужских носах Рублёв не заметил, как начался разговор между Ведовым и следаком.

– Он про «RASSOLNIK’ов» что-нибудь рассказывает?

– Пока не дошли до этого.

– Пару вопросов задам ему?

– Валяй, я пока перекурю.

Ведов так вцепился взглядом в педофила, что тот аж вздрогнул.

Рублёв заметил, что и следователю, наблюдавшему за происходящим через дым продолговатой сигареты, стало не по себе.

– Ты понимаешь, урод, что наделал? – начал Ведов.

Теперь смутился и Рублёв. Он, как журналист, обычно задавал педофилам другие вопросы.

– Ты, пидор, помнишь, что бывает с такими, как ты, в наших колониях? Ты, сука, понимаешь, что тебе теперь придётся выдать и всю вашу шайку? – по мере того, как Александр сыпал угрозами, следователь всё шире улыбался: то ли себя узнавал в манере разговора, то ли радовался тому, что на подозреваемого оказывается дополнительное психологическое давление.

Педофил не ответил ни на один вопрос, он только кивал головой, не отводя при этом глаз от журналиста Ведова. Александр зачем-то начал водить пальцами вокруг своего рта, приговаривая: «Вот пидор ходячий, вот пидор!». Педофил вдруг оживился, перестал кивать и хорошо поставленным голосом проартикулировал: «Я всё понял, не тупой».

– Что ты понял? – вмешался в разговор следователь, докуривший сигарету и бросивший окурок на пол, предварительно потушив его прямо об стол, – ты поймёшь, когда на зону попадёшь, а пока рассказывай.

Слушать рассказ журналисты не стали, Ведов предложил другу уйти отсюда, мол, и так всё ясно. И хотя Рублёву было неясно, спорить с Александром он не стал – за окном уже брезжил рассвет. И с дороги очень хотелось спать.

– Поехали спать? – будто угадав желание друга, предложил Ведов, – тебя куда отвезти? Можно ко мне.

– Да нет, я к себе, с квартирантами договорился, они съехали на время.

У Рублёва в городе была своя квартира, которую успели купить ещё его родители, незадолго до того, как их по очереди съела самая распространенная болезнь промышленной провинции – онкология. Он эту квартиру не продавал, не в память, конечно, о маме с папой, нет! Он оставлял ее на всякий случай – вдруг придётся вернуться.

Друзья вышли из подъезда многоэтажки и через пару минут снова затряслись в машине – поехали к Рублеву.

Дом Александра находился в обычном спальном районе. Таких домов в этом городе – десятки.

Запорожец проезжал освещенные рассветом до боли знакомые места: школу, в которой учился Александр, детскую площадку, футбольное поле, деревья, кусты, в которых, казалось, ещё вчера строили шалаши, заброшенные дома, в которых играли в войнушку, любимый двор, где произошло столько событий его детства. Когда проезжали все это, Саша чувствовал щемящую боль в сердце.

– Да, возвращение на родину всегда вредно для здоровья, – пошутил вслух Рублёв, увидев, наконец, подъезд своего дома. Как ни странно, это были первые слова, произнесенные им за весь путь от дома педофила. Ведов тоже всю дорогу молчал, хотя ему было о чем поговорить с другом. Но он понимал – не сейчас.

«Запорожец» подкатил практически к самому подъезду, так что можно было выйти из машины, не наступая на асфальт, Рублёв так и сделал – шагнул сразу на бетон крыльца. Ведов тоже вышел, достав багажную сумку Александра.

– Не приглашаю, извини, – Александр взял из правой руки друга сумку и тут же пожал её крепко, с благодарностью, – сам не знаю, как там всё выглядит, да и устал.

– Да о чём ты говоришь, Сань? Я всё понимаю! Давай, до завтра! – и Ведов с улыбкой вернулся в «запорожец».

Рублёв решил проводить взглядом отъезжающую машину, но даже когда жёлтый «запорожец» скрылся в тумане, Рублёв ещё долго не заходил в подъезд, глядя в темную даль. Он вдруг поймал себя на мысли, что только сейчас вспомнил, что рассказывал ему о Ведове его хороший знакомый и информатор из ФСБ.

В квартире Рублёва царил порядок – квартиранты оказались аккуратными. Мебели минимум – диван, стол журнальный, стол компьютерный и кресло-качалка. Всё это как нельзя лучше вписывалось в небольшую по размерам комнату с сероватыми обоями. Съёмщики забыли выключить настольную лампу и закрыть форточку, но и он не стал этого делать, сил хватило только на то, чтобы дойти до дивана. Сон захватил с такой жаждой, что доносившийся шум просыпающейся улицы показался Александру колыбельной.

II

Кто такие RASSOLNIKI, Рублев знал только из СМИ. Но средства массовой информации рассказывали о них довольно скудно. И все одинаково. Рассказывали, что это мощная группировка, которая нападает на тех, кого считает гопотой, но кого они считают гопотой – неизвестно, так как никому ещё не удавалось взять интервью у RASSOLNIK’ов. Известно только, что свои нападения они называют «зачистками», и на их счету уже есть трупы. Однако в полиции эту информацию не подтверждают. Вообще зацепиться глазу журналиста-расследователя в этих публикациях было не за что.

Перед тем как отправиться в командировку, Рублёв позвонил своему знакомому из ФСБ.

Тот, на удивление, с радостью откликнулся на просьбу достать всю возможную информацию по интересующей теме. Журналистов, если они занимаются действительно журналистикой, уважают даже в серьёзных организациях, поэтому у многих хороших журналистов там есть хорошие знакомые.

Встретились за пару часов до вылета Александра в одном из многочисленных японских ресторанчиков аэропорта.

ФСБ-шник был не похож на сотрудника. Совсем не похож. Если бы Рублев встретил его где-нибудь на улице или даже в этом же ресторане, то, наверное, подумал бы, что этот человек большую часть своей жизни провёл за решёткой. Таких людей обычно называют «уголовниками» или даже «бичами». Короткие серые волосы, густая щетина, провалившиеся глаза, окаймлённые мешками и рябоватая «крокодиловая» кожа на щеках.

«Да, потрепала его жизнь, интересно узнать – где?» – мучился в раздумьях Рублёв, пока его собеседник клал в рот кусочки ролла, предварительно разрезанного им на четыре части.

О RASSOLNIKax речь все никак не заходила. Собеседник расспрашивал журналиста о целях предстоящей командировки, о том, какую задачу перед ним поставила редакция, отправляя в «эту дыру, из которой уже на всю страну разит», и готов ли он сам отвечать за свою безопасность в этой «горячей точке».

Допрос порядком надоел Рублёву, и он решил сам начать спрашивать. Единственный верный способ это сделать – перебить человека и задать внезапный вопрос.

– А что, у вас руки коротки, чтобы приструнить эту группировку? – забросил он первую удочку. А пока собеседник растерян, нужно задать следующий вопрос – более точный и мягкий.

– И кто вообще все эти люди, RASSOLNIKI?

– Идиоты они, – сотрудник службы безопасности проглотил очередную четверть ролла, – по нашим данным это парни лет двадцати-тридцати, у многих есть вышка, семья, работа, ну всё, как у людей. Однако пару раз в неделю они развлекаются тем, что фашиствуют. Только уничтожить пытаются людей того же цвета кожи, то есть не скинхеды они, понятно?

Все журналисты знают, что люди, которые часто пишут отчёты, суть дела лаконично изложить не могут, так что их надо «разогреть», заставить выговориться, чтобы слова начали соответствовать мыслям, поэтому Александр на вопрос сотрудника ФСБ – понятно ли он излагает, – честно ответил, что непонятно.

– Да нам и самим мало что понятно, если честно, – неожиданно признался собеседник, – есть только факты. Вот уже год каждую пятницу и субботу, когда все гуляют и бухают, там происходят нападения на молодых людей, скажем так, с рабочих окраин, которые живут по понятиям. Блатные, наркоманы, спившиеся пэтэушники, завсегдатаи дешёвых клубов и игровых залов, ну… – сотрудник занервничал, подбирая очередные характеристики, – ну, гопники, короче.

«Уголовник» в штатском запил свои слова апельсиновым соком, после чего облизал верхнюю губу, отчего Александру стало противно, как будто тот прошёлся языком по таракану.

– Гопников поджидают у клубов или ловят их по подъездам, и дубасят, так чётко дубасят, что многие потом в больнички попадают. Первое время думали, что это какие-то местные разборки, но потом всё больше стало походить на реальные зачистки. Так в начале нулевых бритые зачищали хачиков, помнишь?

– Да, но здесь ведь речь идёт о русских?

– Да, русские херачат русских, вот поэтому-то наши быстро заинтересовались этим. Все жертвы сначала говорили, что понятия не имеют, кто и за что на них нападает, мол, есть какие-то отморозки и всё, причём довольно крепкие отморозки и все в дорогой одежде, – следующий ролл бэшника упал в тарелочку с соусом и васаби, а журналист решил заполнить паузу своим дополнением.

– Но ведь сейчас в городе, насколько мне известно, все понимают, что это бригады, которые нападают именно на гопников? То есть избить гопника – это цель…

– Сейчас, спустя год, да, понимают, – собеседник ещё дожевывал рис с начинкой, – причём сначала сами гопники стали рассказывать, что те, кто нападал, говорили им: суки, бросайте бухло, заводите семьи, становитесь людьми и прочую муть, прикинь? А потом, когда по городу уже только об этих бойнях и говорили, хотя как бойнях? Гопников всегда втаптывали. Так что эта скорее налёты, разгоны серости, если хочешь, – тут сотрудник федеральной службы внимательно взглянул на Рублёва, как бы пытаясь понять, оценит тот его образность или нет. Александр даже не моргнул. – Так вот, когда весь город зашумел, а пацаны местные тоже стали вбиваться в банды – надо ведь отпор налётчикам давать, на местных форумах стали появляться посты, рассказывающие о том, кто и зачем долбит гопников.

– Что-то я на местных сайтах ничего такого не видел, – заметил Рублёв.

– Правильно, наши эти посты убирают, когда могут, зачем порождать массовую истерию? – «уголовник» ухмыльнулся, – вот тогда-то они и стали называть себя «RASSOLNIKI». И стали писать, что они за здоровых в моральном плане людей, и что упыри, для которых алкоголь, гулянки, девки, отработки и так далее – это смысл жизни, будут ими методично перевоспитываться, а дальше те, кто не перевоспитается, будут уничтожаться. Типа новой России не нужна топота, а нужны только правильные люди. Лозунг у них знаешь какой? «Мы очистим свой род от выродков»! Как-то так, по-моему, они писали. Вот тут мы и поняли, что на этой волне мы можем таких неприятностей получить, такой, как сейчас говорят, социальный взрыв, что охереют все. Уловил?

Собеседник говорил всё лучше и лучше, но вот только новой информации для Рублёва почти не было, а посадку вот-вот объявят.

«Почему же он не говорит ничего конкретного? – пытался понять Александр, – то ли сам ничего не знает, то ли намеренно не договаривает, тогда зачем согласился встретиться?».

– И ведь не понятно, кто они такие: не националисты, не шовинисты, не фашисты, не больные на голову, никаких отличительных знаков не носят, – продолжал рассказывать сотрудник, – допросить некого, так как поймать пока, увы, никого не удалось. Засады наши и ментов все в ноль: город всё-таки полумиллионник – где они окажутся в следующий раз, никто не знает.

– И никого не удалось даже задержать? – не поверил рассказчику Рублёв.

– Гм, задержать! – снова ухмыльнулся собеседник, – на основании чего?

Или ты думаешь, пацаны с районов пишут заявы?

Этот вопрос не требовал ответа. Возникла пауза, ФСБшник посмотрел на тарелку, на которой лежал последний, ещё не разрезанный ролл, и потянулся за ножом.

– Нет, конечно, мы вычислили, кто всё это замутил, – разрезая ролл, гордо заявил фэйс.

На этот раз паузы не могло возникнуть.

– И Вы мне, конечно, не скажете, – хитро констатировал Рублёв.

– Отчего же? Скажу! Зря пришёл тебя провожать, что ли? – Ролл уже был разрезан. – Это твой друг и коллега. Александр Васильевич Ведов. Знаешь ведь такого?

Эту новость Рублёв принял так, как принял бы новость о том, что на Красной площади высадились десантники Грузии. Совсем не вовремя объявили посадку. Сотрудник резко встал из-за стола и жестом руки предложил тоже сделать Рублёву.

– Этот Ведов, он вообще красавец парень, – заявил вдруг информатор, когда они шли к паспортному контролю, – этот твой друг всё чётко организовал, взял к себе кого надо, из них никто никогда просто так не расколется. Я тебе так скажу, между нами, если бы он не был преступником, он бы уже давно у нас работал. Таких умников сейчас мало.

Ах, вот зачем он его хвалит, догадался журналист и, проглотив наконец ком, который застрял в горле после столь неожиданного известия, спросил хриплым голосом:

– Так он с вами работает?

– Не то чтобы работает, но в кабинеты заходит часто! – в голосе сотрудника снова прозвучала гордость. Он даже вдруг приобнял Александра, мол, всё ты парень правильно понимаешь, мы всё можем, да, мы такие! Но ноты тщеславия играли недолго, на полпути к терминалу информатор резко убрал руку с плеч Рублёва.

– Ну ладно, давай, счастливенько, созвонимся! – попрощался дежурными фразами и зашагал в сторону эскалатора.

Рублёв остался в одиночестве перерабатывать всё, что узнал. Все процедуры, необходимые для посадки, он проходил на автопилоте, руки делали, а голова была забита бесконечным множеством открытых вопросов, правда, у всех у них был общий знаменатель, и он формулировался у Рублёва предельно ясно: на каких дрожжах выросла эта группировка? И как так получилось, что именно его лучший университетский друг оказался напрямую замешан в этой истории? Все надежды выспаться в самолёте рухнули, Александр был не из тех, кто оставлял мысли на потом. Его главная черта – он много думал, порой его аналитике поддавались даже бытовые мелочи, RASSOLNIKI же были рыбой крупной и перед тем, как изучить её от головы до хвоста, требовался уход в историю, в контекст.

В любой другой ситуации контекст бы Рублёв стал изучать с помощью Интернета или тех материалов, которые уже рассказывали о событии, но в данном случае Александру никакие источники информации не требовались, ведь всё происходило в его родном городе. RASSOLNIKI родились там же, где на свет появился он.

Взглянув из иллюминатора на солнце, соприкоснувшись с его лучами ресницами, Рублёв закрыл глаза, дождался пока жёлтые пятна разъест темнота и уже на тёмном полотне начал рисовать портрет своего родного города.

Первыми, пробираясь сквозь темноту, зажглись огни доменных печей – город окружали заводы, а в самом его центре высился огромный металлургический комбинат, построенный ещё в тридцатые годы прошлого века. На строительство тогда приехал весь цвет СССР: рабочие, крестьяне; люди часто без образования и без мировоззрения, люди, которым внушили, что от их самозабвенного труда зависит будущее целой страны и целого мира. И вот они, бедняги, работали по-чёрному, сначала на возведении завода, а затем и на обработке того, что добывалось на рудниках и шахтах, которыми город тоже усеян. Эти строители и первые рабочие жили по заводским коллективным правилам, по рабочим понятиям и по одному графику: в семь утра подъём, затем двенадцатичасовой рабочий день, короткий вечер, иногда украшенный походом в кино или в клуб. А может быть и футбольным матчем с участием заводской сборной, а потом снова сон. Сладкий сон под радиоприемник, из которого то и дело твердили, что советские рабочие живут лучше всех в мире.

Александр вспоминал бабушек и дедушек, проработавших на заводе всю свою жизнь. Ох, с каким же восхищением они говорили про годы своей молодости! Они верили, что трудились на самую лучшую страну, на идеалы человечества и ради будущего этого человечества. Они и правда думали, что если человек не работал на заводе, значит он не человек, не житель, не полноценный гражданин-товарищ великой державы (сегодня большинство заводчан продолжают думать так же!). Сколько пафоса и пошлости было в словах бабушки и дедушки! И с каким остервенением они спорили с теми, кто пытался их переубедить! Они никогда не были готовы признать свою неправоту. На противника по дебатам бывшие рабочие и те, кто работает сейчас, всегда готовы обрушиться не только крепким словцом, но и кулаками. Такого уж их воспитание, представление о культуре. Но стоит ли их в этом винить? Их называли пролетариатом, их учили и воспитывали представители сброда, пришедшего к власти политической и нравственной в 1917 году. А то, что это был сброд – безграмотный, наглый, жестокий, ненавидящий всех вокруг – доказывать не надо. Достаточно вспомнить, сколько крови они пролили по пути к своим целям, крови соотечественников, виновных лишь в том, что они думали и жили иначе, чем советская власть.

На чёрной пелене воспоминаний Рублёва появились деревянные одноэтажные бараки – это в них жили среди вшей и крыс первые рабочие. Бараки на ленинградский лад называли городскими общежитиями пролетариата. Сокращенно ГОП. А их обитателей называли гопниками – вот оттуда и пошло это слово. Александр знал, что называть гопниками местных рабочих было не совсем правильно: эти гопники отличались от ленинградских. Вот те уж действительно были гопотой, в смысле – быдлом. Шпана, воришки, блатные – их специально привозили на столичные фабрики и заводы для перевоспитания. Этакий пролетарский штрафбат. Многие действительно перевоспитались и вышли в люди, в люди по советским меркам, конечно. Но в Ленинграде на заводах, продолжал размышлять Рублёв, не щадили живота своего выходцы из бывшей интеллигенции, принявшей революцию как должное. И эти интеллигенты за станками разбавляли топоту и работяг из крестьян. В родном же городе Александра интеллигенции не было никогда. Так что слой советских рабочих, прорвавшихся из грязи в князи, здесь, как и по всей стране, безоговорочно считался сливками общества. Без этих людей было просто невозможно представить себе город.

Как невозможно представить его и без тюремных колоний, которые здесь, как и заводы, на каждом шагу. На чёрном фоне воображения Рублёва появились вышки дежурных и заборы – колючие картинки из детства. Большинство местных зон – строгого режима. Здесь содержатся и воры, и насильники, и убийцы. Когда они выходят на свободу, то, недолго думая, остаются в городе своей отсидки. И город вынужден их принимать – долг, который исправительная система Советского Союза неизвестно за какие грехи на него повесила. Эти колонии, вернее их обитатели, уже в генотипе местности. Взять хотя бы «феню». На этом языке здесь говорят большинство жителей. Александр, например, многие слова из тезауруса колонии знал прекрасно уже к пятому классу. А как люди говорят, так они и живут. И поэтому для многих на родине Рублёва не считается зазорным, например, ежедневная пьянка, регулярное избиение жены, драка под занавес посиделок в кабаке, да и мелкий грабёж воспринимается как небольшое баловство.