V

Накануне Рублев прожил бесполезный день.

Утром попытался написать текст в интернет-журнал. Не получилось. Фактуры хоть и было навалом – эксклюзивной, яркой, вкусной, но вот вдохновение куда-то спряталось. Даже головы не показывало, только иногда дразнило удачной строчкой или крепким образом, но тут же напускало на автора туман бессилия. Так продолжалось часа два, пока Рублёв в сердцах не ударил по клавиатуре ноутбука и не прихлопнул его экраном-крышкой.

«Может быть, позвонить подруге в Москву? Вдруг скажет что-нибудь такое, на что вдохновение незамедлительно вылезет?» – подумал Рублев.

Александр был одним из немногих русских, кто называл свою девушку подругой, тем самым давая понять ей и себе, что ни о каких определениях типа «любимая» не может идти и речи. А если прилагательные такие не употреблялись, то и говорить об этой самой любви считалось в его понятии возмутительным поступком.

Подругу звали Светой – когда позвонил Александр, она шла на работу.

– Ты что, запыхалась? Не торопись! Поболтай со мной! – попросил Рублёв девушку на том конце провода.

– Ну, Саш, я опаздываю, давай приду на работу – перезвоню, – голос тонкий, почти детский.

– Хорошо, пока!

– Ну не обижайся! – Света протянула гласные последнего слова.

– Я не обижаюсь, – отрезал Александр.

– Что-то случилось? – Света, видимо, решила не бросать трубку.

– Почему должно что-то случиться, разве я не могу так просто с утра позвонить подруге? – сказал Рублев и тут же смутился – что за пошлятину он несёт? Он ничего не мог поделать со своим языком, когда разговаривал со Светой. Почему-то приходили странные слова – чужие, непривычные.

– Где-то я уже это слышала, или читала, или слышала и читала, сказать где?

Света знала, что сейчас он мучается от сказанного им же самим, и поэтому решила добить. Девушки это умеют делать.

– Ну ладно, давай до вечера, – Александр понял, что разговора с обменом нежностями, новостями и слухами сейчас не получится.

– Пока, Саш! Только не обижайся, потому что мне сейчас, правда, некогда.

Нажал отбой. Снова включил компьютер. Полез на местные форумы не то за настроением, не то за информацией.

О RASSOLNIKax на городских сайтах писали много, несмотря на то, что эти темы вычищались. Однако дискуссий, которые делают темы посещаемыми, не было. Люди поддерживали «тех, кто долбит топоту» и желали им удачи в этом «правильном деле». Некоторые к словам поддержки добавляли примеры собственной встречи с гопотой, описывая их так, словно сдавали экзамен по русскому матерному. А кто-то отстукивал такие комментарии о топоте, что если бы Александр причислял себя к этому сословию, то даже он, человек, никогда не задумывающейся о суициде, полез бы в петлю.

Не только о топоте горожане отзывались скверно. Тот же неудержимый мат и ненависть встречалась в темах о политиках, коммуналке, туризме и даже о людях, которые занимаются благотворительностью.

И, конечно, все на форумах были экспертами во всех областях и не стеснялись критиковать даже те сферы, о которых и знатоки из популярной программы предпочли бы не говорить, чтоб не показаться идиотами.

Александр попытался представить на секунду обычного интернет-тролля. Это должен быть либо очень маленький, либо очень высокий мужчина. Хотя, возможно, и женщина. А может быть, дохляк, а может быть, жирный. Но ему точно до сорока! Каждый раз, когда он бьёт по клавиатуре, на его лице расползается огромная улыбка, как у Чеширского Кота, только в глазах сверкает злость на весь мир. А где-то в подсознании вертятся его личные вечные комплексы: почему все кругом чего-то добились, а я вроде тоже получаю много бабла, вроде тоже работаю на крутой работе, но почему-то никто меня не замечает, не прислушивается. Разбираясь в этих вопросах, «местный житель» форумов злится ещё больше и жалеет об отсутствии автомата, поэтому и строчит пули-гадости в Интернете. Все равно ничего за это не будет.

А жаль, что не будет – раньше общество было культурнее потому, что за необоснованные оскорбления и враньё выбивали зубы. В особо развитых цивилизациях даже отрубали головы. Было время!

«Если и есть плюс у форумов – так это то, что подъезды и заборы нынче стали чище», – думал Александр, читая комментарии земляков, – всё, что раньше писали на стенах и заборах, теперь пишут в Интернете!».

Вспомнил университетского преподавателя истории Григория Ивановича Ковалева. Тот просто объяснял, почему в России форумы ещё лет тридцать будут кишеть злобными постами. Всё дело в том, что раньше в России не было возможности говорить то, что думается. Все свои мнения люди высказывали в тесных компаниях, только избранным давалось возможность выступить где-нибудь в печати или на митингах, да и то только с идеологически-выверенными тезисами. «А как всем хотелось сказать пару ласковых в адрес того, что кругом творилось! Вам, коллеги, не понять! И, слава Богу!» – говорил профессор. Потом, по его версии, в стране настала свобода слова. А когда уж Интернет стал доступен, то тут и полилось. Миллионы человек почувствовали себя счастливыми – ведь теперь они могут говорить всё, что захотят. Говорить за себя, говорить за родителей, многие из которых ушли на тот свет разочарованными страной и тем, что даже поделиться этим разочарованием не имели права.

«Это как надо было воспитывать людей, – думал Александр, – раз ненависть и оскорбления друг друга без дела стали нынче традицией, обычным явлением, настолько въевшимся в жизнь, что если бы все вдруг забыли ругательства, то мир бы сошёл с ума от скуки. Нет, представить это невозможно».

Однако Ковалев мог представить, ведь он был оптимистом. Он говорил, что наступит день, когда всех стошнит от своих же слов, но до того дня пройдёт ещё лет тридцать, пока не сменится «языковое поколение» (любимый термин Григория Ивановича), которое будет заходить в Интернет не с желанием там нагадить, а с желанием сказать что-то доброе. «А пока доброго слова не хватает, вот поэтому так и живем» – ещё одна любимая присказка профессора, которую он проговаривал на каждой паре.

Как-то Рублев спросил у него, что будет, если наказывать людей за оскорбления в Интернете, и спасет ли это мир. Профессор ответил, что это прямой путь к революции. Умный мужик был Ковалев. Говорят, бросил преподавать и уехал встречать старость в какую-то далекую деревню, чуть ли не отшельником там живет. Правильно делает, наверное.

Форумы вконец выбили журналиста из колеи. Вдруг захотелось, чтобы мозг очистил весь сегодняшний день. Все, о чём он подумал, всё, что прочитал, всех, кого вспомнил. Но отформатироваться не получилось. Зато получилось быстро заснуть.

Встал рано. И опять сам не свой.

Себя искать пошёл на улицу.

Снег крошил над мощными широкими «сталинками» вдоль центральной улицы. Крошил над уличными ретро-фонарями, над проплывающими трамваями, над головами скользящих по первому гололёду прохожих. Снег размывал видимость, эта городская панорама напоминала картинки из детских книжек, где дома, дворцы, улицы изображены смазанными штрихами; люди, машины – пятнами. Александр ещё в детстве заметил, что если во время снегопада встать в центре улицы и смотреть вдаль в перспективу, то легко можно спутать его родной город с Питером или Парижем, или любым другим городом из тех, которые он видел в своих фантазиях.

Александр шёл по тому самому проспекту, по которому любил гулять в детстве, и по которому вез его Ведов несколько дней назад. Где-то здесь за домом должна быть метка RASSOLNIK’ов. Вот она! Зияет черным сквозь поролоновый снег: «RASSOLNIKI 200». Да, их всё больше и больше. По телу Александра пробежала мелкая дрожь. Он не понимал, к чему это все. Возможно, пугают количеством? Отчитываются перед кем-то? Позируют? И что это за ерунда, что никто не видит, как меняются цифры? Невидимки что ли их переписывают? И вообще, как можно посреди такого чуда писать такую чушь? Даже думать о насилии среди этой красоты казалось предательством по отношению к осени, к городу, к снегу.

Череда этих вопросов завела Александра, он почувствовал, как к нему возвращаются силы, и вскоре он прозреет и поймёт. Всё поймёт. А, может быть, и понимать нечего? Били их в школе, вот сейчас и мстят обидчикам. Или в армии били. Или в парке. Или грабили когда-нибудь. Это же маньяки. Нету них никакой философии. Нет никаких целей во имя человечества. Лохи они.

«Вот так и напишу, – подумал Александр, – нечего из них героев делать». Кажется, муза наконец-то посетила его. От своих же мыслей Рублеву стало тепло, что-то горячее пробежало сверху вниз, будто выпил рюмку коньяка. Хорошо стало. Спокойно. Но вот коньяк стек до пяток, и ударил озноб – Александр вытащил из памяти образ Ведова. Вся теория о лохах-мстителях начала рассыпаться.

Рублёв точно знал, что Ведов не стал бы собирать вокруг себя жертв. Это не его почерк. Рядом с ним всегда крутились только лучшие, только сильные, желающие изменить мир по-настоящему.

Рублев проходил центральную площадь – Театральную. Чуть в стороне от театра стояла высокая продолговатая трибуна. Память вмиг нарисовала на этой трибуне второкурсника Александра Ведова, а вокруг всю их группу будущих журналистов. Александр кричал что-то про революцию в печати и на телевидении, что пора заканчивать со СМИ для власти, пора делать СМИ для людей. Публика, накаченная вином и травой, визжала от восторга и закидывала оратора комьями снега вместо цветов. Было весело. Стоя под трибуной, Рублёв вдруг вспомнил, что сегодня вечером Ведов приглашал его в храм. Причем написал об этом по электронной почте, не сказал ни адреса храма, ни цели поездки. Только время, когда тот за ним заедет. И на том спасибо. Время, кстати, поджимало – нужно возвращаться домой, и хоть какую-то информацию на сайт написать.

Показалось ли приглашение Ведова Рублеву странным? Безусловно. Он даже испугался. Ведь он не знал, на что способны RASSOLNIKI. Одно было ясно точно – он теперь для них человек опасный, он много интересного может рассказать миру. Но отказываться было совсем глупо – в конце концов, как ещё собрать материал, если не встречаться с главными героями. Да и не станут же они его убивать в церкви. Так не бывает! Или церковь – это всего лишь способ вытянуть его из дома?

Около дома зацепил зрением двух детей, играющих в заснеженной песочнице. Остановился, вспомнил, как с Ленкой – своей первой любовью, так же играл в этой песочнице, а потом, уже в старших классах, целовался. Правда, после школы Ленка уехала за границу, и любовь закончилась.

Приятные нотки ностальгии заглушил резкий мужской голос – кто-то стремительно приближался сзади.

– Ты что пялишься, сука? – Александр повернулся, увидел перед собой парня лет двадцати, «приблатнённого», в серой, под цвет глаз и всего лица, кепке, со шрамами на обеих щеках, с облезлыми губами.

– Хули надо, ты кто вообще? – продолжал распаляться тип.

– Да успокойся ты, жил я здесь, приехал недавно, вот хожу, ностальгирую, вспоминаю, как когда-то сам играл, – начал было объясняться Рублев, но потом передумал и даже приготовился к драке.

Однако собеседник поменял интонацию. Ещё бы лицо поменял.

– А, ясно! А я думаю – педофил какой, сейчас их развелось! Колян! – серолицый протянул руку.

– Александр! – Рублёв ответил.

– Значит, в этом доме живёшь? А что, приехал откуда? Навсегда?

– Из Москвы приехал.

Серые глаза незнакомца блеснули искренним интересом.

– В гости, значит?

– По работе, журналист я. – Александру разговор уже стал надоедать, он повернулся и начал было шагать в сторону своего подъезда, но серолицый окликнул его.

– Э, Сань, ну ты это, заходи в гости, я в этом же доме живу, в 15-ой! Моя тоже журналистом хочет стать, расскажешь, что там и как! – у парня выражение глаз снова поменялось, теперь это были глаза юродивого, просящего милостыню.

– Зайду, прямо завтра и зайду, – ускоряя шаг, отвечал Рублев, желая как можно скорее отвязаться от назойливого соседа. Перед тем как зайти в подъезд, не удержался, взглянул ещё раз на Коляна.

«Ну и ебло!» – подумал вслух и хлопнул входной дверью.

VI

В церковь приехали в восьмом часу. Кроме них здесь никого не было, только лики святых. Батюшка задерживался.

Храм имени Александра Невского. Рублев частенько бывал здесь раньше, но по утрам или во время праздничных ночных служб, когда весь храм наполнялся светом и людьми. Нынче же стоял мрак. И не души.

Где-то в углу у иконы Николая Чудотворца горели две свечи. Зажженные, кажется, звездами, что мерцали в окнах под большим куполом в центре храма. Других икон было не разобрать – их покрывали воздушные, но чёрные облака. Этот же жуткий туман окутывал гостей. Где-то за алтарём раздались шаги, скрипнула дверь.

– Сейчас включу свет! – взорвался чей-то бас, настолько громкий, что даже туман вздрогнул.

В миг по всей церкви зажглись сотни электрических свечей. Рублёв успел увидеть, как обидевшиеся ночные светила утонули в глубоком небе, но свечи у Николы даже не вздохнули.

Бас принадлежал бородатому мужчине в джинсах – он, улыбаясь, приближался к пришедшим. Рублёва почему-то смутило сходство тонких дуг его улыбки и бровей.

– Это отец Иоанн, – представил священника Ведов.

Рублёв замешкался, он всё не мог понять, как ему поприветствовать священнослужителя, поцеловать ему руку или просто пожать – ведь он не в рясе сейчас, значит, уже не «на работе». Иоанн разгадал паузу и первым протянул руку.

– Здравствуй, Саша!

– Приветствую! – Рублёв снова смутился.

– Пойдёмте, присядем, – предложил Иоанн.

Поднялись по винтовой деревянной лестнице на второй этаж. Там в углу стоял дубовый стол, три стакана, видимо, с кагором.

– Это была моя идея, Саша, пригласить тебя ко мне, – начал интриговать священник, опускаясь на широкую резную табуретку, – я хотел бы, чтобы ты правильно понимал, что в городе происходит.

– Да, кстати, – перебил священника Ведов, – отец Иоанн занимается у нас идеологией, но это не для печати, сам понимаешь.

Сразу четыре глаза уставились на Рублёва – хотели, видимо, понять, удивится ли тот раскрытой информации. Александр не стал показывать своих эмоций, хотя и был слегка шокирован.

– Так вот, ты же журналист, Саша, – продолжил священник, уже далеко не басом, – ты должен всех выслушать, а потом делать выводы, я прав?

Рублёв поморщился, но кивнул. Поморщился, потому что ненавидел тех, кто пытался рассказывать, как нужно работать журналистам.

– Главное, что ты должен знать, Саша, RASSOLNIKI – это не преступники, это не оголтелые отморозки. RASSOLNIKI – это наш ответ Сатане.

«О как! Мощно!» – Александр не смог сдержать улыбки.

– Мы никого не убиваем, – продолжал батюшка, – всё, что мы делаем – учим. Даём топоте понять, что за злом неизбежно следует наказание, что за все свои поступки рано или поздно придётся отвечать. Знаю, ты спросишь, на каком основании мы берём на себя ответственность Бога?

Речь отца начинала походить на монотонную проповедь, у Александра загудела голова – мозг чему-то сопротивлялся, а Иоанн, между тем, продолжал:

– Сегодня, Саша, неравные силы – сил зла в человеческом обличии больше, поэтому мы обязаны ему сопротивляться, драться за богоугодное дело и иногда решать – кого, когда и как наказывать. Если черти вселяются в людей, почему ангелы не могут вселяться? Да, в итоге получается война людей против людей. Но это только на первый взгляд. Если взглянуть глубже, то ты увидишь, что идёт война Бога с Дьяволом. Мы за Бога, а ты за кого?

«Приехали! Ну как тут реагировать? – Александру уже даже улыбаться расхотелось. Похоже, священник меня зомбирует. Одну и ту же мысль повторяет несколько раз подряд. Избитый приём. И, конечно, всё это должно венчаться вопросом, на который невозможно не ответить так, как хочет собеседник. Пора попытаться сменить тему».

– А Вы, отец Иоанн, как пришли в RASSOLNIKI? Вам-то кто мозги обработал? – спросил Рублев.

– Я только хотел сказать, что сегодня Дьяволы – это те, против кого мы и устраиваем свои акции. Это топота. Это самые страшные грешники, – Иоанн и не собирался отвечать на вопрос Рублёва, – причём грешники уже не в первом поколении. Они настолько укоренились за последние лет девяносто в России, что их только каленым железом надо гнать, самыми жестокими способами.

– А как понять, кто грешники?

– Вот, хороший вопрос, – заулыбался Иоанн, и Рублев понял, что поспешил, – мы же не изверги, мы же только тех, кто реально замешан в тёмных делах, перевоспитываем. У нас, допустим, есть свои люди в органах, они нам часто сообщают точки, где творится неприглядное, людей, которые заслуживают уголовного преследования, но по каким-то причинам его избегают, у нас огромная база, поверь. Плюс наша собственная сеть очень обширна, RASSOLNIKI есть везде, в каждом районе. То есть ты понимаешь, Саш, наша задача не всех подряд перевоспитывать. А только тех, кто не дружит с законом, с культурой, духовностью, то есть тех, кто не дружит с Богом. Пафосно? Но ты-то понимаешь? – отец Иоанн замолчал и начал ждать ответа, поглядывая куда-то сквозь Рублёва.

Рублёв отпил кагор, облизнулся и долго придумывал, что бы такое спросить, чтобы опять не отвечать батюшке.

– Скажите, а почему вы все уверены, что такие люди появились благодаря, скажем так, советской власти? – Александру показалось, что его вопрос прозвучал невнятно, решил срочно уточнить, – то есть, почему вы уверены, что топота – это порождение красной России? Что, до этого не было гопоты?

Иоанн снова улыбнулся, и этого вопроса он тоже наверняка ждал.

– Ну, во-первых, бездуховных не было – даже воры и убийцы верили в Бога, во-вторых, не было ТАК много гопоты. Так что да, я убеждён – массовый характер этого беззакония и бескультурья, с плодами которого мы сейчас и боремся, это именно порождение Революции 1917 года. Тогда к власти пришла именно топота. Бандиты, понимаешь? И они всем правили почти век, – батюшка погладил свою бороду, глубоко вдохнул, снова погладил бороду, – Саш, пойми, для RASSOLNIK’ов топота как выкидыш СССР – это всего лишь теория. И у неё много слабых мест. К тому же в первые красные десятилетия порядочных людей было гораздо больше, многие ещё верили в традиции, носили кресты, боготворили землю, на которой жили, но, в конце концов, их просто обманули, аппарат хорошо это умел делать.

Рублев слушал, и всё чаще отпивал кагор, может быть, головная боль быстрее улетучится…

Отец Иоанн продолжал монотонно рассказывать:

– Смотри, Саш, именно порядочные люди выиграли войну с Гитлером, но потом что с ними сделали эти подонки, преступники, многие из которых во время войны прятались в окопах и в кабинетах? У этих нелюдей была возможность отсидеться, – к сороковым годам те маргиналы, что пришли во власть в 1917 году, стали большими шишками и могли о себе и своих близких позаботиться. А нормальные мужики, крестьяне, работяги, штрафники, те, у кого хоть что-то святое осталось, шли в атаки. И даже хорошо, что они шли, ведь, повторюсь, в них хоть что-то святое осталось. Большинство из них легли либо на войне, либо после. Как думаешь, Саша, если бы ещё один Гитлер появился где-нибудь в шестидесятые или в семидесятые, СССР бы выиграл войну?

Александр увидел, как оплавившись, потухла одна из свечей у иконы Николая Чудотворца, вторая тоже была на подходе. И это наблюдение, наконец, отвлекло его от священника, ему захотелось встать и спуститься к этой оставшейся свече и спрятать огонёк в ладошках, чтобы тот не затухал как можно дольше.

Иоанн, опять не дождавшись ответа, чуть повысил голос:

– Не выиграли бы, потому что гоповская власть к тому времени деградировала окончательно! И люди уже не верили ни в страну, ни в идеалы, которые проповедовали её лидеры, люди уже ни во что не верили. И в Бога по инерции не верили тоже. Только в наживу верили: все стремились что-нибудь урвать. Потерялось уважение друг к другу и вообще к человеку. И даже цвет нации, те же победители начали терять надежду на лучшее. Многие спивались, многие вешались, многие уехали тогда из страны, но подавляющее большинство приняли правила игры умирающего общества. Люди при Хрущёве, особенно при Брежневе – историю-то помнишь, потеряли остатки святости, забыли, что есть Бог, есть вера.

– Но ведь рухнула та система, и веру вернули. Люди вернулись в церковь – те же, кто в советское время жил. В Москве всегда храмы пенсионерами заполнены, – зачем-то попытался возразить Рублёв, наверное, просто надоело молчать.

– Александр, я тебя умоляю, – и это «умоляю» из уст священника звучало совсем не пошло, – да эти пенсионеры и ветераны, не все, но половина точно, ведут себя в церкви хуже, чем топота в ночном клубе! Орут, друг по другу ходят, воду святую и ту пятилитровыми бутылками выносят. О какой вере говорим!? Такие никогда не знали, что такое вера и умрут в неведении, без Бога. Ты думаешь, они грехи свои замаливают здесь? Или грехи советского государства? Да никогда.

– Может быть, их тоже начать наказывать? – Александр как будто начал издеваться.

– Да нет, в данном случае мы должны подавать пример терпимости, должны их прощать, должны разъяснять, в чём их грехи. Мы же не мстители!

– А почему бы и других не прощать, не подавать хороший пример, не учить?

Александру показалось, что он завёл священника в тупик, но судя по тому, как широко улыбнулся отец Иоанн, растянув губы чуть ли не до своих тонких бровей, в тупик завели его самого.

– Вот этим мы и собираемся заниматься плотно в самое ближайшее время. Мы намерены, Саша, пойти во власть и, победив, начать более гуманными методами перевоспитывать Россию.

– Пойти во власть? То есть революция? – испугался Александр.

– Зачем? Зачем революция, когда есть выборы? Выборы – это гораздо дешевле и быстрее, чем революция, ты сам это понимаешь, – и, потрепав бороду, добавил, – эх, Александр, запомни, что я тебе скажу сейчас: Россию сегодня может спасти только одно – достойные люди у власти. Причем, если сегодня достойные станут главами сельпо, то завтра – мэрами городов, а послезавтра – губернаторами, а совсем скоро кресла и под ними воспламенятся, – на словах «под ними» батюшка ткнул пальцем вниз…

«К чему он клонит, зачем вся эта запутанная лекция с какими-то неадекватными аргументами и идеями? – терзал свою больную голову Рублёв, – неужели его и правду зомбировали или действительно просто пытались объяснить свою теорию?»

Всё, что он хотел услышать – он услышал, да и терпеть дребезжание, постукивание, вздутие – всё, что творилось в его голове, уже было невмоготу.

– Ладно, – Александр подскочил с табурета, – мне пора. Спасибо за увлекательный рассказ.

– Да, конечно, Саш, иди. Что-то я заговорил тебя совсем, прости, – как старый друг залепетал священник.

Когда спустились, обратил внимание, что и вторая свеча у Николы догорела. Больше нечего зажигать звездам.

– Бог вам в помощь! – пробасил на прощание уходящим отец Иоанн.

Дверь Храма скрипнула на прощание, друзья вышли на улицу. Не говоря не слова, дошагали до машины. Рублев заметил, что Ведов был сейчас не менее задумчив, чем он.

Так и ехали молча. В какой-то момент им обоим показалось, что они стали чужими, даже не смотрели друг на друга, как таксист и пассажир. Первым не выдержал водитель.

– Кстати, он не ответил на твой вопрос о себе. Сам Иоанн потомок дворян, этот храм строили его предки. Его пра-какой-то дед служил здесь священников в 19 веке. Потомственный батюшка! А потом с 1917 года здесь свиней держали. Так что Иоанна понять можно.

– Я понял его, у каждого своя правда. Помнишь, нам так в университете на лекциях по журналистской этике говорили?

– Кстати о журналистике. Ты же помнишь, как нам говорили, что настоящий журналист должен изнутри свою тему изучить, влезть в шкуру своих героев и все такое? – спросил Ведов и зачем-то остановил машину.

– Ну?

– Тебе повезло. Я поговорил с нашими, никто не против, чтобы ты с нами в какой-нибудь акции поучаствовал. Только без съёмки.

– Супер, только бить морду я никому не буду, – сразу предупредил Рублёв.

– Твои проблемы. Но тебе придется быть вместе со всеми, не со стороны наблюдать, ты же понял, да? – уточнил Ведов и, разглядев в глазах Рублёва нерешительность, добавил, – ну тебе же нужно «мясо»? Ты же не по рассказам очевидцев писать будешь?

Ведов знал, чем зацепить коллегу.

– Вот ты сука, старик! Ладно, конечно я «за», какой разговор, это же моя работа!

– Отлично! Давай прямо завтра и поработаем! – Ведов снова завел свой драндулет, – завтра как раз в твоём районе акция будет, все собираются около восьми за гастрономом. Гастроном напротив твоего дома, с такой красной вывеской, помнишь?

– Конечно, он до сих пор не изменился, кажется.

– Ну вот, завтра там и встретимся!

– Слушай, Сань, а ты меня зачем сегодня к батюшке-то привез? На него вообще можно ссылаться в материале? – Рублёв этот вопрос хотел сразу задать, как от храма отъехали.

– Нет, я тебя прошу, об этом разговоре писать не надо.

– Так зачем тогда все это? – удивился Александр.

– Слушай, давай завтра, а? Я тебя прошу, все завтра, хорошо? – интонации Ведова были такими, как будто он сутки простоял у станка и уже физически не мог общаться.

– Хорошо, договорились! – Рублёв решил не давить на Александра. Тем более, тот и так во многом шел ему на встречу.

Впечатления от встречи с батюшкой, неполученные ответы, ожидания завтрашнего дня не дали Рублеву уснуть в эту ночь. Мысли, как взбесившиеся мыши под плинтусами, носились в его голове.

И только утром как-то не по-человечески хорошо сделалось! Как будто из горной реки вышел на щедрое солнце. Как будто погрузился в ванную с любимым парным молоком. Как будто куда-то запропастившиеся ангелы – хранители сна и беззаботной жизни – вернулись и теперь укрывают его выстиранными в нежности простынями – спи спокойно, бедный Сашенька, до самого вечера спи, а лучше до самого конца.

VII

К восьми за гастрономом собралось человек тридцать. Точно Александр посчитать не успел. Его внимание привлёк огромный человек в красной шапке, человек-противоречие, как определил его для себя Рублёв. На вид это был – здоровенный детина, но если посмотреть в его глаза – ребёнок. В них всё ещё не погас интерес к миру. «Детина» смотрел на всех собравшихся с таким любопытством, как будто только что вышел из леса, где провёл двадцать лет. Его большие карие глаза обследовали и Рублёва, остановившись на его глазах. И тут Рублёв узнал в любопытной дылде старого друга, который когда-то ныл под окнами, уговаривая его – домоседа, пойти погулять.

– Андрюха? – осторожно спросил Рублёв.

– Саня, ё-моё, – здоровяк в долю секунды оказался в полуметре от Александра и протянул ему лапу, заранее отправив в карман два металлических шарика, которые перебирал до этого, – ну, конечно, как же я сразу не сообразил?! Рублёв!

– Ряба! – вскликнул Саша и прильнул к старому другу, как банный лист. – Ты-то здесь какими судьбами?

– Да я здесь главный, вот собрал парней! – в невероятном мажоре сообщил Рябов, Рублёв на этих словах посмотрел на Ведова, будто задавая немой вопрос Андрею.

– А, Саня! – сообразил Рябов, – не, ну Саня у нас, конечно, лидер, а я типа главный по зачисткам!

Рябов неожиданно кулаками ударил Рублёва в плечи – он так любил делать с самого детства, и с самого детства бесил этим своих друзей, в том числе Рублёва.

– Значит, типа заводила? Так и остался? – спросил Александр как можно дружелюбнее, хотя ему хотелось сейчас залепить тому в морду. Заболевшие от удара плечи просили отомстить за себя. И вообще, Рублев понял, что не так уж сильно рад встрече с дворовым товарищем, о чём с ним разговаривать теперь? Оба уже абсолютно разные люди. Да и что это за занятие для здорового мужика – дубасить топоту по вечерам? Явно не от большого ума этот большой человек пошёл в RASSOLNIKI.

Но тот и не собирался докучать старому приятелю разговорами, не до того сейчас было. Десятки здоровых парней мяли снег в ожидании крови.