Глава 12

Тщетные приготовления

Исаакиевский собор мрачной громадой возвышался над Сенатской площадью. В проект Андре Монферрана еще не были внесены изменения комиссии Стасова, придавшие собору больше света и величия. Внутри продолжались отделочные работы – Александр Первый торопился освятить собор, на который он не жалел средств страны, еще не восстановившейся после наполеоновского нашествия.

Немец Геруа был опытным и аккуратным минером и очень храбрым человеком, но его сердце трепетало при мысли о том, что он должен сделать. Грех другого немца, графа Беннигсена, который бил в висок табакеркой отца нынешнего государя, казался ему не таким значительным, как его собственное грядущее преступление. Готовя выполнение задачи, он пришел к выводу, что ему необходимо обеспечить обрушение купола. Вряд ли высокопоставленные жертвы покушения могли находиться в притворе во время торжественного богослужения. Разумеется, погибнут сотни, может быть, тысячи людей, присутствующих на освящении. Однако для человека, помнившего огненный ад Бородинского сражения, смерть тысяч людей не казалась невозможным событием.

Он отобрал шестнадцать особенно доверенных унтер-офицеров минерных рот. Собрав всех, велел им к девяти часам вечера переодеться в одежду мастеровых и, покинув казарму, собраться у оружейного склада. Сам он, облачившись в гражданский сюртук и подклеив накладную бороду, подошел туда же. Дальше Геруа повел своих людей по еще светлым петербургским переулкам. Встречавшимся прохожим представлялось, что подрядчик ведет людей на спешное исправление недоделок. «Мастеровые» несли инструмент – ломы, коловороты, кувалды и кирки. Один из них тащил ящик, в котором находились огнепроводные шнуры. Когда они подошли к забору, еще ограждавшему собор, там стояла линейка, груженная мешками, видимо, с известью или цементом. Сторож послушно открыл собор – ночные работы были нередки в это время. Люди принялись разгружать линейку. Однако любой, кто взялся бы вместе с мастеровыми перетаскивать мешки в собор, был бы удивлен, ощутив внутри не сыпучий материал, а твердые бочонки, соответствующие по размеру двухпудовым бочонкам с порохом. Было уже десять часов вечера.

Перетаскав бочонки в придел, «подрядчик» дал сторожу полтинник на водку и заперся в соборе. Здесь было темно, лишь узкие лучи света из потайных фонарей освещали серьезные лица заговорщиков в приделе. Геруа разделил своих людей на четыре группы и разделил между ними восемь участков под барабаном купола, в каждый из которых надо было заложить по четыре пуда пороха. Саперы полезли на леса, и вскоре зазвучали глухие удары кирок и молотов. Вырубая взрывные ниши, они втаскивали наверх и помещали в отверстия бочонки с порохом. Запальные шнуры выводили через специальные трубки. После этого ниши заделывали заподлицо цементом, убирая все следы минирования.

Геруа предпочел старый испытанный способ подрыва – поджог запала с помощью бикфордова шнура. Хотя наука шагнула далеко вперед и еще три года назад офицер военно-морского штаба Павел Шиллинг произвел подрыв морской мины гальваническим способом. Александр Клавдиевич считал электричество штукой капризной и, на его взгляд, ненадежной.

Адская работа продолжалась всю ночь. Закончилась она под утро. Геруа и его людям удалось незаметно покинуть собор. Он отвел их в дом на окраине города, там все переоделись. Полковник раздал им по сто рублей серебром и выправленную подорожную до Оренбурга.

– Прокатитесь за Урал, через годик вас оттуда верну, и верность вашу не забуду. Кто сболтнет – тому могила, – сказал он унтерам, отправляя их в казенных тарантасах прочь из Петербурга под видом дистанционной команды.

Почерневший от недосыпа, он явился к Николаю и доложил:

– Приказ выполнен, ваше императорское высочество!

– Молодец, Геруа! – потрепал его по плечу цесаревич. Он надеялся, что при взрыве погибнет не только его старший брат, но и наместник Аракчеев, избавив таким образом от забот о своей персоне.

Но все пошло не так, как предполагалось. Тридцатого августа, возвращаясь с молебна в Александро-Невской лавре, государь пригласил цесаревича Николая в свою коляску.

– Так что, Николай Павлович, – уезжаю я завтра в Таганрог. Елизавете Алексеевне, супруге моей, врачи велели курорт от чахотки. Со мною едут Дибич, Чернышев. Бог знает, когда свидимся еще. Сам знаешь, что на Балканах война. Петербург оставляю на графа Милорадовича, градоначальника. – Император с каким-то странным выражением посмотрел на брата.

– А мне что велите делать, государь? – наклонил голову цесаревич.

– Вы генерал, командир гвардейской дивизии, шеф инженеров! Съездите, хотя бы проинспектируйте строительство Бобруйской крепости!

– Благодарю за доверие, государь! – Николай склонил голову, пряча вспыхнувший яростью взор. Отъезд брата был совсем некстати, а отсылка на инспекцию недостроенной крепости походила на оскорбление.

План покушения рушился. Но Николай Павлович был очень упорным человеком, с богатым воображением. Вскоре он разработал новое решение проблемы…

…Петр Андреевич Клейнмихель вернулся в свою квартиру в здании Главного штаба в прескверном настроении духа. Прямо в генеральском мундире и сапогах он повалился на кушетку и крепко о чем-то задумался. Когда к нему в комнату заглянула родственница жены Варенька Нелидова, симпатичная фрейлина и любовница цесаревича, он, не сдерживаясь, заорал:

– Что тебе тут надо, б-дь?! – И бедная девушка поспешно ретировалась. Петру Андреевичу было сегодня ненавистно все, связанное с цесаревичем Николаем. Потому что именно сегодня он вручил начальнику аракчеевского штаба маленький флакончик с прозрачной жидкостью и пожелал, чтобы еще до истечения этого года содержимое флакончика попало в питье государя Александра. Вместе с флаконом он вручил увесистый мешочек золотых английских соверенов «на первый случай».

– А если…

– Карьера, Петр Андреевич, может идти не только вверх, к генерал-адьютантству и выше, но и круто вниз, к званию прапорщика. Прошу об этом помнить…

– Понял, ваше императорское… высочество. – Петр Андреевич был человек хваткий и все отлично осознал – и именно это ввело его в состояние отчаянной хандры. С одной стороны, благорасположение императора Александра обеспечивало вроде бы его дальнейшую карьеру. С другой стороны, император, казалось, истомлен ношей власти и мог решиться передать ее цесаревичу Константину, который Клейнмихеля терпеть не мог. Было о чем задуматься.

Через несколько дней он стал собираться с докладом о поселенных войсках в Таганрог.

Глава 13

Убийство в Грузино

Роль человека, стоявшего перед цесаревичем, в чем-то касательно деликатных поручений можно было бы сравнить с ролью адъютанта Михаила Лунина при цесаревиче Константине. Но в этом плане скорее с Луниным, пожалуй, можно было сравнить полковника Геруа, ибо их офицерские взгляды на честь вряд ли позволяли собственноручно орудовать мясницким ножом. Но для капитана 16-го пехотного Ладожского полка Терехова подобных ограничений не существовало. Это был смугловатый высокий, широкоплечий человек с мало запоминающимся лицом и водянистыми голубыми глазами. Терехов вечно жил в долг, пока его не нашел Николай и не извлек из служебной лямки для своих целей.

– Ты должен сделать так, чтобы генерал Аракчеев потерял дееспособность, не мог бы действовать против меня, если возникнут обстоятельства…

– Понятно.

– Но помни, что Аракчеев – русский вельможа, и с его головы волос не должен упасть. Однако предупреждение должно быть весьма явственно.

– Понял. Говорят, его сиятельство граф – трусоват. И есть у него любовница, у которой он под каблуком ходит – белорусская дворянка Шумская. Но ходят слухи, что она и не дворянка вовсе, а из графских крепостных происходит. Если с ней что случится, он спужается. – Терехов осклабил желтые зубы. Николай подумал, что русский народ крайне испорчен в душе, и согласно кивнул головой.

После этого Николай отправился в Царское Село, к Александре Федоровне, своей жене, в девичестве принцессе Шарлоте Прусской. Село с его парками представляло настоящий рай. Александра, несмотря на рождение четырех детей, сохранила красоту, унаследованную от покойной матери, прусской королевы, одной из признанных красавиц Европы, к которой был неравнодушен и император Александр Павлович. Всего пару месяцев назад родилась их третья дочь – тоже Александра. Любящий супруг нежно поцеловал любимую жену.

– Смотри, дорогая, – я привез тебе кушак, чтобы ты могла подтянуть свою талию. – Он достал из коробки украшенный золотом и драгоценными камнями дамский кушачок и, вручив его, ласково обнял жену за талию.

– Боже, какое чудо! Надеюсь, оно не обошлось слишком дорого, Никс?

– Нет, милая, – каких-то три тысячи рублей.

– А что ты подарил Вареньке Нелидовой? – шутливо спросила жена.

Николай погрозил ей пальцем:

– Этой темы в доме гвардейского генерала не касаются!

Оба супруга рассмеялись.

…Уныло серая мощеная улица была обрамлена одинаковыми домами, выкрашенными в казенный желтый цвет. Позади первой линии виднелись такие же желтые цейхгаузы, амбары, здания школы, почты, присутствия, станции и ресторана. И даже церковь была выкрашена в тот же казенный цвет. Посреди улицы какой-то унтер-офицер с палкой в руке муштровал людей в мешковатых мундирах поселенных войск.

Это было большое село Грузино, расположенное под Новгородом – вотчина генерала от артиллерии Алексея Андреевича Аракчеева. Подарок императора, превращенный им в образцовое военное поселение и штаб-квартиру округа поселенных войск.

Утром 10 сентября Аракчеев отсутствовал в Грузине. Он инспектировал полк своего имени – Аракчеевский гренадерский. В инспекционных поездках он занимался любимым делом – распекал не угодивших ему офицеров, а затем посылал провинившегося и его подчиненных на гауптвахту.

Между тем к станции подъехал верховой офицер в мундире майора поселенных войск. Он справился, у себя ли граф, и, узнав, что отсутствует, пожелал оставить у него дома срочно доставленный пакет.

В доме графа проживала его домоправительница и любовница Анастасия Шумская, в девичестве Минкина. То есть до того, как граф исправил ей подложные документы о дворянстве. Четверть века назад чернявая цыганская дочка пленила сердце, или то, что ниже, Алексея Андреевича, и пока не выпускала это из своих цепких ручек.

Собственно, проживала она во «флигеле», роскошном особняке по другую сторону улицы от двухэтажного графского дома. За домом располагался богатый сад, куда выходила разукрашенная веранда, с которой Минкина отдавала распоряжение дворне. Вот и сейчас она там задержалась:

– Всыпьте ей горячих, да так, чтобы встать не могла! – крикнула она во двор. И не ушла прежде, чем послышался свист розог и крики наказываемой девушки.

Настасья Филипповна чувствовала приближение критического для женской красоты возраста и поэтому старалась самых красивых девушек забрать к себе в прислуги, чтобы они не соблазнили ее любвеобильного патрона. Здесь она могла измываться над ними как хотела. Беспричинная злоба теперь на нее накатывала часто.

Минкина решила прилечь передохнуть в большой зале. Однако не успела она опуститься на кушетку, как в комнате бесшумно, как привидение, появился офицер в форме поселенных войск. Настасья Филипповна успела подумать, что внешность у него ничего и можно было бы воспользоваться отсутствием графа… Но в этот момент в руке у него появился большой нож, и Минкина поняла, что – все… Офицер нанес профессиональный удар ножом по горлу жертвы, которое рассек до позвоночника. Затем он придержал содрогающееся тело, помогая ему без лишнего шума опуститься на пол. Уже умирающей женщине он нанес несколько беспорядочных ударов в грудь и живот – не из садизма, а чтобы имитировать непрофессиональное нападение. Для того же резанул ее по ладоням – создавая впечатление, что она пыталась защититься. Окровавленный нож, удачно подобранный на пустой кухне, бросил тут же на пол – улика того, что убил кто-то из прислуги.

Офицер настороженно огляделся водянисто-голубыми глазами. Но никого не было. После того как Минкина наказала свою комнатную девушку, крики которой все еще доносились из сада, к ней вряд ли кто-то решится приблизиться, пока настроение ее не улучшится… Все складывалось удачно. Убийца так же незаметно, как и появился, покинул дом, и вскоре скакал в Санкт-Петербург с докладом.

…Получив из Грузина известие о том, что «Настасья Федоровна очень больна!», Аракчеев вскочил в карету и велел гнать до Грузина не останавливаясь. С ним ехали командир полка фон Фрикен и главный доктор военных поселений Миллер.

Узнав, что на самом деле она умерла, Аракчеев впал в дикую истерику, а затем в прострацию, из которой не выходил сутки. В это время полковник фон Фрикен принял свои меры к расследованию: всю дворню Минкиной, двадцать четыре человека, заковали по рукам и ногам и поместили под замок.

Когда к Аракчееву вернулась способность соображать, он понял, что конечно же не забитая дворня прикончила его ненаглядную госпожу. Он написал письмо императору Александру, где сообщал об убийстве любовницы и то, что, по его мнению, «смертоубийца имел помышление и обо мне…». В том же письме, не спрашивая дозволения, он уведомлял, что «по тяжкому расстройству здоровья» передал все дела генерал-майору Эйлеру.

Отдельным рескриптом государя начальник штаба Отдельного корпуса военных поселений генерал-майор Петр Андреевич Клейнмихель был немедленно командирован из Таганрога в Новгород, чтобы курировать расследование. По дороге он заехал в Санкт-Петербург, где заглянул к цесаревичу.

– Граф Аракчеев полагает, что покушались на него.

– Ну, он не так далек от истины. – Острый взгляд сине-голубых глаз Николая заставил молодого генерала потупиться.

– Как мне вести расследование? – спросил Клейнмихель.

– А как бывало в Риме, когда раб убивал хозяина дома, – что делали с рабами?

– Казнили всех.

– Ну, у нас в России, слава богу, смертной казни нет, – зато есть кнут, после которого не все выживают, – сказал Николай. – Подарочек братцу не удалось передать?

– Только частично. Государь приболел. Теперь очень опасается отравления. Раз как-то камешек в хлебе ему попался – так он начштаба Дибичу поручил расследовать это дело.

– Да… Трудно. Но ты придумай уж что-нибудь, Петр Андреевич… У Аракчеева еще помощник ведь есть, подполковник Батеньков, если не ошибаюсь. Говорят, талантливый человек… – Клейнмихеля перекосило при упоминании его главного соперника по службе.

…Николай понимал, что его клевреты элементарно трусят. Дать слишком большую дозу – значит попасть под подозрение в цареубийстве. Нужен был человек, для которого такое деяние будет лишено ореола святотатства. Тот, кто был участником предыдущего ночного темного дела в Михайловском замке, – а таких Александр от себя почти всех удалил. Но некоторые остались…

И фельдъегерь повез письмо от цесаревича к лейб-медику Виллие, в котором помимо выражения беспокойства о здоровье государя (тревожные сведения от Клейнмихеля) был вписан еще шифрованный сигнал от Джорджа Доу. Получив послание, медик нахмурил узкое чело: он не любил действовать своими руками, хотя решительности ему было не занимать. Когда-то, более четверти века тому назад, несколько эмигрантов с туманного Альбиона – Уэйли, Шервуд и некоторые другие – приехали, чтобы помочь молодому цесаревичу Александру, имеющему склонность к Британии… Теперь настала пора перевернуть последнюю страницу этой истории…

Между тем Клейнмихель чужими руками вынудил признания у несчастных рабов Минкиной. После допросов с пристрастием суд Уголовной палаты осудил первую группу виновных в составе поваренка и пяти женщин к наказанию кнутом. Из них несовершеннолетний парень, якобы убийца, и две девушки умерли во время наказания. Военные поселения были устрашены и почувствовали твердую руку нового начальника…

Глава 14

Дурное известие

Петр Ломоносов вместе со своей женой гостил у тестя – помещика Жукова. Вскоре после возвращения из княжеств он уехал в Грецию – сражаться с турками под началом Дмитрия Ипсиланти. Пробыв там год, воротился разочарованным: потомки Ахилла не показали себя отчаянными воинами. Пребывая там, он регулярно ссылался с полковником Пестелем, сообщая наиболее интересные моменты происходящего. После того как Англия решила прямо вмешаться в борьбу, у нее появилось немало сторонников, которых возглавлял ненавидящий русских грек Маврокордато. Возвратившись домой через Пруссию, Петр некоторое время искал себе занятия по душе. На гражданской стезе он ощущал себя рыбой, выброшенной на сушу. Но к тому времени вернулся из Франции Михаил Лунин, вновь поступивший на службу в войска. Он был приписан к гродненским гусарам, стоявшим в Варшаве, и стал адъютантом цесаревича Константина Павловича.

Возвращение Лунина из Франции, где он вел рассеянную жизнь философа, много общался в салонах с выдающимися умами страны и с самыми отчаянными реакционными клерикалами, как подозревал Петр, было вовсе неслучайно. По-видимому, оно было прямым следствием недавно состоявшегося прихода к власти во Франции реакционной клики наследника, будущего короля Карла Х. Обретению власти этим кабинетом, надо сказать, сильно способствовали весьма многочисленные, но, как один, неудачные заговоры карбонариев, открывшиеся во Франции совершенно неожиданно. Они заставили реакцию действовать решительно, чтобы предотвратить новую революцию. Однако Петр подозревал, что половина этих заговоров не обошлась без Михаила, почему и шансов на успех они не имели изначально. Недаром английские агенты, пересекавшиеся с Луниным в Париже, сообщали на Альбион, что это чрезвычайно опасный человек, которого невозможно переиграть. Мавр сделал свое дело и вернулся.

И сейчас именно новое реакционное правительство Франции наконец решилось вторгнуться в революционную Испанию, вопреки воле Англии, чего никак не делали предыдущие, более либеральные кабинеты. В Петербурге наконец могли вздохнуть спокойно, ибо еще один очаг революции, раздутой островитянами, был затушен.

Именно Лунин, благодаря своему положению, помог Петру вновь попасть на службу, несмотря на тот хвост, что тянулся за Ломоносовым после случая с Клейнмихелем. Петр был без должности приписан к Подольскому кирасирскому полку, стоявшему в Варшаве. Тогда же он посватался к Марии Жуковой, женился на ней, и теперь у них рос сын.