* * *

       Встреча.
      Дементьева вернулась с заседания Учёного Совета и села за свой стол. Она хотела закончить статью в журнал, которую редактор ждал ещё неделю назад. Она отключила телефон, сняла очки и начала писать. Сразу с того самого слова в середине фразы, на котором остановилась, уходя на заседание. В дверь постучали. В кабинет вошла полная пожилая женщина, лица которой Дементьева не могла разглядеть без очков.
      Женщина вела себя странно. Молча остановилась у двери. Не подходила к столу, не уходила совсем и даже как будто казалась чем-то напуганной. Дементьева надела очки, взглянула на женщину и вскрикнула. Перед ней стояла Рита.
      Они не виделись двадцать лет. Их пути разошлись очень давно и они уже не думали, что когда-нибудь встретятся снова. Когда-то они вместе кончали десятый класс, сидели за одной партой и очень дружили. Обе мечтали поступить на биофак. Но потом Рита сразу же после школы неожиданно вышла замуж и уехала. Её муж был военным. Сначала они переписывались, но потом у Риты родился ребёнок и переписка прекратилась.
      Обе жадно рассматривали друг друга, переспрашивали, отвечали невпопад и никак не могли наговориться. Нина смотрела на Риту с чувством жалости. Выглядела она гораздо старше своих тридцати семи лет, сильно располнела, была в стоптанных туфлях и каком-то совершенно невообразимом платье. Ей, видимо, доставалось в жизни. А ведь в школе она считалась одной из самых хорошеньких и если бы следила за собой, то и сейчас была бы ничего.
      Рита, в свою очередь, видела перед собой стройную выхоленную женщину, которой никак нельзя было дать больше тридцати. С прекрасной причёской, элегантно одетую. Ужасно интеллектуальную. И похожую на кинозвезду. Это было удивительно. Ведь в школе Нинка никогда особой красотой не блистала.
      Рита, конечно, знала, что сравнение было не в её пользу. Что она всю жизнь моталась с мужем и детьми по провинции, не следила за модой, не следила за собой. Что она давно ничего не читала, все эти годы почти не работала и совершенно отстала от жизни. И теперь вряд ли смогла бы поговорить с Ниной на одном языке о чем-нибудь другом, кроме школьных воспоминаний. Она даже почему-то вдруг решила, что у неё грязные ногти и начала смущенно прятать руки за спину.
      Рита рассказала подруге, что после сына у нее еще родились девочки-двойняшки и теперь у неё детей трое. Старшему сейчас уже семнадцать. Ни в какой институт она так и не поступила, даже и специальности не получила никакой. И почти всю жизнь не работала из-за частых переездов мужа. А теперь вот дети упрекают её, что она совсем несовременная. И пытаются разъяснить прелести поп-музыки, от которой ей становится просто дурно.
      Нина живо представила себе ритиных детей. Застенчивого русоголового, нескладного паренька с наивными умными глазами, похожего на Риту в молодости, и двух четырнадцатилетних сорви-голов, которым следовало бы родиться мальчиками. Сколько же она перевидела таких за свою жизнь! Таких и других. Только чуть-чуть постарше.
      Нина вела занятия на четвертом и пятом курсах. Обычно, когда она впервые появлялась в группе, она приходила просто в ужас. Один из студентов был невообразимым тупицей. Другой омерзительно заискивал и угодничал перед ней. У третьего были глаза подонка. Девчонки попадались какие-то на редкость некрасивые и неженственные. А Нина любила, чтобы в ее группе были самые красивые девушки курса. На которых приятно смотреть. Потому что она не сомневалась, что красивые, породистые девушки гораздо умнее некрасивых, хотя, конечно, часто и учатся хуже. Но это потому, что у них голова обычно занята не тем, чем надо.
      Первое время она с отвращением ходила на занятия и жаловалась другим преподавателям, что в этом году на её голову опять свалилась совершенно несносная группа. В общем-то она, конечно, не ошибалась в своей первой интуитивной оценке. Но потом постепенно узнавала, что невообразимый тупица - исключительно добросоветсный, трудолюбивый и исполнительный человек, который за все эти годы ни разу не пришел на занятия с невыполненным заданием. И это несмотря на то, что часто недосыпает, потому что у него маленькая дочка и ему приходится крутиться по хозяйству. Что он прекрасный муж и отец. А в портфеле у него всегда кефир и колбаса, которые он после занятий повезет на электричке домой, потому что живет далеко за городом. А тот, у которого глаза подонка, прекрасно поёт и совершенно преображается во время пения. На нём держатся все факультетские вечера самодеятельности. И уже несколько лет эта самодеятельность занимает первые места на общеуниверситетских конкурсах. Что отпетый лизоблюд написал талантливую статью и не мыслит своей жизни без науки. А самая страшная, губастая, лохматая рыжая девчонка в группе, у которой топорное лицо и коренастая, как будто обрубленная фигура, - лучшая спортсменка факультета, прекрасный товарищ, душа всего курса и большая умница.
      Непонятным образом Нина постепенно начинала без них скучать. Между нею и студентами устанавливались самые хорошие отношения и к концу семестра она уже всем говорила, что у неё на четвертом курсе ещё никогда не было такой замечательной группы, как сейчас. Разве только на пятом. И совершенно незаметно для неё самой эти занятия с новой группой превращались из пытки в праздник.
      Она никогда не уставала от занятий. Если у нее было плохое настроение и что-то не ладилось, она приходила к своим ребятам, шутила, подтягивалась и всё становилось на свои места. С ними она чувствовала себя всегда молодой. С ними она могла говорить о музыке, о последней выставке живописи. О чём угодно. И в первую очередь, конечно, о своей любимой органической химии, которую она давно уже любила больше всего на свете, а они только начинали любить и она помогала им в этом.
      Всех их она любила и считала своими детьми, хотя нередко и попадались студенты, которые были моложе неё всего лет на десять. Когда на пятом курсе они защищали дипломы и уходили, она с горечью думала, что вот и ещё одна группа ушла навсегда, а она постарела ещё на один год. Но она почему-то совершенно не чувствовала, что стареет.
      Рита, конечно, не представляла себе всего этого. Из рассказа Нины она очень хорошо поняла только, что никакой личной жизни у той не было и нет. Ни мужа, ни детей. Так всю жизнь и живёт одна. Рите было жалко подругу, которую никто никогда не назвал любимой или мамой. Которая не была нужна никому. На всём белом свете. Хотя, конечно, и тешила себя иллюзиями, что нужна своей науке. Рите было стыдно признаться в этом, но она считала, что наука - всё-таки не женское дело. Главное для женщины - семья, дети. И она очень бы удивилась, если бы узнала, что и Нина тоже думает абсолютно так же. Хотя для себя лично и не мыслит жизни без науки.
      Оказалось, что в этом году ритин сын кончает школу и мечтает поступить на биофак. И Рита сначала решила придти сюда сама, чтобы поконкретнее узнать о биофаке. Путаясь в словах "факультет", "кафедра", "деканат" и "ректорат", она объяснила, что хотела бы, если можно, поговорить с завкафедрой, который, как ей сказали, сейчас занят, но скоро освободится. "Ничего не поделаешь, но завкафедрой - это я", - рассмеялась Нина. И она начала рассказывать о структуре факультета и специфике каждой кафедры, о том, каких специалистов они готовят. Она старалась говорить как можно понятнее, но чувствовала, что многие вещи все-таки доходят до Риты с трудом.
      Когда Рита возвращалась домой, ей было себя ужасно жалко. Вся прошлая жизнь промелькнула перед её глазами. Всколыхнулось всё, что, казалось, давно уже было забыто. Если бы не это раннее замужество да не кочевая жизнь, она бы, конечно, тоже кончила институт. И была бы не хуже других. Ведь в школе они с Ниной учились одинаково - только на четвёрки и пятёрки. Тогда и она была бы сейчас уважаемым человеком. Следила бы за собой, прилично одевалась, тоже ездила бы за границу на всякие симпозиумы. И тогда детям не пришло бы в голову в четырнадцать лет считать себя умнее всех, а её - чуть ли не набитой дурой. А так, что она видела в жизни? Только пелёнки, горшки да кастрюльки. Да вечные переезды. Да вечно неустроенный быт. И всё - только для них. Ведь для себя она не жила никогда. Разве только в детстве. А ведь теперь так нельзя. Таких людей в первую очередь не уважают их же собственные дети. Да что - дети! Вырастут - разлетятся. Недолго теперь уж ждать осталось. И останется одна. Почти как Нина. Да только Нина - большой человек, специалист, а она, так, - домашняя хозяйка. Вот так вся жизнь и прошла почти что впустую.
      После ухода подруги Нина тоже очень расстроилась. Вот Ритка - смотрела на нее с восхищением. И совершенно не понимала того, какая она сама счастливая. Ведь троих детей вырастить - это не шутка. Конечно, Нина всю жизнь куда-то стремилась, чего-то добивалась, узнавала новое, росла и теперь - крупный специалист в своей области. Ну а, собственно говоря, для чего всё это? Вернее, для кого? Ведь она никогда не была ни честолюбивой, ни карьеристкой. Просто само как-то так получилось, что сейчас она завкафедрой, професор. А ведь что у неё на душе - не знает никто. Никому не нужны её горести, боль, обиды. Всегда подтянутая, выдержанная. Как на параде. А душу открыть некому. Рита придет домой - у неё муж и целых трое детей. И каждый идёт к ней со своими заботами. И всем она нужна. А у Нины дома - пустота. В университете только людей и видит. А дома - как на необитаемом острове. На работе она Нина Борисовна, и дома, кажется, тоже Нина Борисовна. Ни для кого она уже давным-давно не была просто Нина. В университете работа. И дома та же работа - статьи, научные журналы, деловые звонки, пишущая машинка, горы книг. Даже две машинки - одна с русским, другая с латинским шрифтом. Просто выть от всего этого иногда хочется.
      А потом Нина подумала, что, наверное, не стоит особенно расстраиваться. Ни ей, ни Ритке. Ведь если бы вдруг с помощью какого-то волшебства они могли поменяться судьбами, то ни одна из них ни за что бы на это не согласилась. И ещё она подумала, что редактор ждал её статью ещё неделю тому назад. Она вздохнула, сняла очки и начала писать. Сразу же с того самого слова, на котором остановилась, когда в дверь постучали.
 
       2. Сплошная фантастика:
       Петля времени.
      Целый день Витёк проторчал дома, лёжа на диване перед телевизором, хотя, собственно говоря, не очень-то и видел, что там сегодня показывают по разным программам. Он не пошёл ни на дискотеку, ни пить пиво с ребятами. А всё потому что никак не уходил из головы этот странный, можно даже сказать вещий сон, где к нему явился дедушка, которого он никогда в жизни даже и не видел - только на пожелтевших чёрно-белых бабушкиных фотографиях.
      Дед вернулся домой с фронта в 1943 году - за два года до окончания Великой Отечественной войны. Пришёл инвалидом - с одной рукой и простреленным лёгким. На самом деле он должен бы сразу умереть от своего смертельного ранения, но спасло деда лишь то, что он был не простым солдатом, а уже лейтенантом - его первого вынесли с поля боя и кинули на операционный стол. А потом, уже в тыловом госпитале, медсестра, влюбившаяся в красивого лейтенанта, тайком кормила его от своего скудного пайка, так дед вернулся к жизни и во второй раз.
      Но, как говорится, Бог троицу любит. Придя домой в свой захолустный Удовинск, дед ни за что не хотел жить дальше. Он, высокий и когда-то статный мужик, весил всего сорок пять килограмм. Целый год лежал, отвернувшись к стене, ни с кем не разговаривал и ни на кого не смотрел. Он так бы и умер, уткнувшись носом в свою стенку, если бы у его жены в 1944, ещё военном, голодном году не родился сын, витькин отец. И вот это бессловесное существо, буквально вытащило деда с того света - дед снова захотел жить, захотел видеть, как растёт малыш, как он начинает ползать, ходить, говорить, как он в конце-концов называет его папой...
      Своему сыну, Витькиному отцу, дед почему-то никогда не рассказывал о войне. По всей стране люди писали воспоминания, историки издавали книги, кинотеатры крутили бесконечные фильмы о войне, а вот дед, у которого было полным-полно орденов и медалей, никогда и рта не раскрыл на эту тему. Только один раз, когда Витька был совсем маленьким, он случайно услышал разговор между взрослыми, который, как ни странно, запомнил на всю жизнь. Бабка с отцом почему-то вспомнили деда. Оказывается, дед воевал на Ленинградском фронте. И был у них в части бухгалтер - толстый такой мужик. Вышел он как-то из части по своим делам, да так и не вернулся. Съели его голодные окрестные жители. Поймали и съели...
      И вот этот дед пришёл к Витьку во сне прошлой ночью. Пришёл и сказал, что хранит одну великую тайну и теперь хочет поведать её своему единственному внуку. Только ему и больше никому. Оказывается, дед почему-то знал, что его внук Витёк - чёрный копатель и никак не осуждает его за это. Если кто-то выковыривает из земли старое оружие, каски или ещё что-нибудь времён второй мировой войны, то это совершенно нормально. Не должны же в земле лежать без употребления вещи, сделанные человеческими руками. И если Витёк толкает за деньги все эти свои находки, а какие-то придурки-коллекционеры готовы за них платить - то, спрашивается, кому от этого какой вред? Одна только польза - ведь Витёк имеет с этого деньги на пойло, дискотеку и девочек. Не паразит же Витёк какой-нибудь, сам зарабатывает - сам и тратит, по крайней мере не висит на чужой шее.
      Схватил дед Витька за руку, приблизил к нему вплотную своё молодое, как на бабкиной фотографии лицо, и, глядя на внука пронзительными голубыми глазами, сказал: "Иди, внучок, из нашего дома прямо на берег Змейки и копай там сразу у самого обрыва. Найдёшь такое, что никому никогда и не снилось. На всю жизнь тебе хватит". Даже и во сне Витёк знал, что это сон, что дед давно, задолго до его рождения, умер, да только поверил он деду. Сразу поверил. Ведь сон этот был совершенно необыкновенный, просто вещий. Таких снов Витёк, он это знал точно, ещё не видел в жизни никогда.

* * *

      Велись ли бои на берегах Змейки или нет - теперь уже не помнил никто. Но что было точно - так это недолгая немецкая оккупация родного витькиного городка Удовинска. Значит, в удовинской земле могло быть всё, что угодно. Поэтому-то Витёк и решил безо всяких раздумий пойти копать туда, куда во сне посылал его дед. Ведь деньги были нужны всегда, а тут, кажется, ему светил немалый куш. Одно останавливало Витька - стояла такая дикая жара и сушь, что даже дома плавились мозги. А уж долбить на солнцепёке окаменевшую глину - радость небольшая. Витёк, сидя дома, всё тянул день за днём, но жара и засуха никак не кончались. На берегу совсем обмелевшей Змейки пожухла вся трава, чахлые городские деревья уже в середине лета сбросили всю свою скукожившуюся листву, даже на дискотеку идти не хотелось, а тут этот заманчивый сон. Что, если, осердившись на ослушание, дед придёт к нему ещё раз, да и проклянёт? Или же заговорит кладоносную землю так, что она не отдаст Витьку свои сокровища? Вот почему в один из по-прежнему невыносимо знойных дней Витёк, взяв свои рабочие инструменты, всё-таки поплёлся на берег Змейки, на то место, совсем недалеко от дома, которое указал ему дед во сне.
      Он долго долбил эту проклятую окаменевшую глину, но в ней не было ничего интересного - даже какой-нибудь ржавой стреляной гильзы, не говоря уже о чём-то более приличном. И вот когда Витёк, ругая себя за напрасное суеверие, совсем собрался идти домой и принять освежающий душ, из жёлтого раскопа вдруг выглянул край какого-то небольшого кувшина. Это, конечно, было совсем не то, чего он ожидал, но вдруг дед имел в виду именно это? Выковыряв кувшин, который оказался совершенно целым, Витёк начал его отчищать от налипшей земли. Для начала он прошёлся металлическим скребком вдоль частых бороздок, покрывавших всю поверхность предмета, а потом те же бороздки прочистил ещё и мягкой щёткой. Одно было очень странно: когда скребок, а потом и щётка двигались вдоль бороздок, в воздухе как будто бы раздавался какой-то едва слышимый потусторонний звон. Стоило лишь прекратить движение скребка по бороздкам, звон тут же прекращался. Впрочем, у кого же, да ещё на самом солнцепёке, не зазвенит в голове в такую жару?
      Теперь находку можно было и хорошенько рассмотреть. Сантиметров двадцать в высоту, из простой обожжённой глины, без глазури, в каких-то тоненьких горизонтальных, как на граммофонной пластинке, бороздках. Сделанный, несомненно, на гончарном круге, весь кувшин был затем покрыт этим примитивным, ничуть не украшавшим его узором, нанесённым, повидимому, каким-то металлическим предметом. Ясно, что ни один военный коллекционер даже и не взглянет на него, а задарма нести кувшин в местный этнографический музей, естественно, не имело никакого смысла. Витёк вздохнул, швырнул допотопный кувшинчик прямо в Змейку, превратившуюся от засухи в тоненький ручеёк, и отправился домой.
      Однако чем ближе он подходил к дому, тем больше чувствовал, что видимо из-за жары у него что-то не совсем в порядке с головой. Скорее всего, он получил солнечный удар, вызвавший неприятные галлюцинации: и во дворе, а затем и в самом доме Витёк видел какие-то миражи, можно даже сказать - неизвестно откуда появившиеся привидения. Так, у самой двери колыхался сруб колодца, которого здесь, естественно, отродясь не было. Рядом со срубом как бы стояла на земле прозрачная деревянная колода, из которой, в древние времена наверное поили скот. Витёк пнул колоду ногой, но не ощутил ничего - нога прошила колоду как водух, а сама виртуальная колода, как стояла, так и осталась на месте.
      Ну а в доме и вообще был полный отпад: Витёк увидел старинный интерьер крестьянской избы с русской печкой в углу, к тому же весь забитый призрачным, колышащимся народом. Витёк с ужасом заметил здесь какую-то бабку на печке, двух молодых баб, одного мужика и кучу полуголых детей, копошащихся на полу под ногами у взрослых. К счастью, в то же самое время и вся квартира Витька всё-таки оставалась на своём прежнем месте - все привычные вполне материальные, настоящие, не призрачные предметы: диван, телевизор, стол, стулья, комод и прочая мебель. Настоящие, материальные, твёрдые, звонкие предметы и те, колышащиеся, прозрачные, едва видимые, воображаемые, как бы накладывались друг на друга и параллельно друг с другом сосуществовали в одном и том же пространстве, в одном и том же времени. Это было просто ужасно. Этого было достаточно, чтобы окончательно свихнуться. Даже не приняв душа, Витёк рухнул на диван и закрыл глаза, надеясь после сна снова проснуться в своей нормальной квартире уже безо всяких там галлюцинаций и шизофренических видений.
      Но пробуждение не принесло никакого облегчения: все эти уроды опять были тут как тут. Витёк с ужасом понял, что теперь ему, наверное, ещё долго, если не всю жизнь, придётся жить вместе с ними. К счастью, они не обращали на него никакого внимания, жили своей обособленной жизнью и даже, собственно говоря, не приносили никакого вреда, если, конечно, не считать заметного морального ущерба.
      С этого дня для Витька началась новая невыносимая жизнь. Он как будто попал в какое-то общежитие, населённое тенями из далёкого прошлого, из неизвестно какого века. Эти тени, этот призрачный параллельный мир попадались ему повсюду - и во дворе, и в квартире. Вообще-то их было не так уж и много - четверо взрослых и штук пять-шесть детей, но все они ужасно раздражали Витька, хотя никак на него не реагировали и никогда не взаимодействовали с ним. Они жили своей привычной жизнью наверное какого-нибудь пятнадцатого века - изредка переговаривались друг с другом, вечно что-то работали руками, не сидели без дела даже дети. Мужик рубил, строгал, мастерил, а бабы то готовили еду, что занимало много времени, потому что у них, естественно, не было ни газа, ни водопровода, то пряли или же ткали на кустарном деревянном станке, стоявшем на улице в хилом тоже вполне призрачном сараюшке.
      Наверное, семья эта была бедной - никакой скотины у них не водилось, хотя колода во дворе свидетельствовала о том, что так было не всегда. Ни коровы, ни лошади, ни даже кур. Если, конечно не считать скотиной тощую собачонку, которая крутилась во дворе и жадно подъедала детские какашки. Эти кучки Витёк нередко видел под ногами и всегда брезгливо переступал через них, хотя прекрасно понимал, что они - всего лишь чисто виртуальный плод его воображения. Родители не очень-то заботились о детях. Полуголые малыши целыми днями болтались во дворе, иногда их кормили какой-то отвратительной гороховой тюрей - похоже, что Витёк контактировал с теми временами, когда на Руси ещё не знали картошки, а до картофельных бунтов было очень далеко. Все они были одеты только в широкие порты с прорезью сзади и потому всегда могли самостоятельно облегчиться, присев прямо во дворе и не обременяя собою взрослых. После этого собачонка охотно вылизывала им задницы. При этом детишки постоянно помогали родителям - складывали поленницы, собирали щепочки, что-то подавали и подносили отцу, подметали в избе, а то и ходили с берестяными туесками за водой на Змейку.
      Витёк старался пореже бывать дома, так как унылый быт этой допотопной семейки наводил на него непонятную тоску, от которой вполне реально было окончательно сойти с ума. Всё в них раздражало его, всё казалось просто невыносимым, хотя, на самом деле, не имело к нему никакого отношения и никак не мешало жить прежней привычной жизнью. Его раздражало постоянное молчание взрослых - они почти не разговаривали друг с другом, зато очень часто, особенно по вечерам, уложив детей по лавкам, сидя при свете лучины в полутёмной избе, долго и заунывно пели тоскливые однообразные песни, которые раздражали Витька ещё больше, чем их молчание. На самом деле Витёк вполне мог при этом смотреть телевизор или разговаривать с кем-нибудь по телефону, потому что и звуки, издаваемые призраками, как и они сами, тоже были призрачными, почти неслышимыми, воспринимаемыми скорее не ухом, а какими-то другими, органами, по-видимому на уровне биотоков или подсознания.
      Девка, которая чаще других сидела за прялкой или ткацким станком, оказалась незамужней сестрой молодой хозяйки. Звали её вроде бы Авдотья. Витёк обратил внимание на то, что почти все непрошеные жильцы его дома были странно низкорослы - даже мужик, на две головы ниже самого Витька, едва достигал полутора метров. Но вот Авдотья, хотя и красивая лицом, переросла всех, в ней было не меньше метра семидесяти и поэтому у неё, такой уродины, не было никакой надежды хоть когда-нибудь выйти замуж - даже за самого жалкого горбуна или дряхлого вдовца. Сестра и её муж считали работящую Авдотью почти что приживалкой, дармоедкой, часто измывались над ней за это её уродство, так что Витёк неожиданно для себя даже проникся к несчастной девушке некоторым сочувствием.
      Постепенно Витёк понял, что эта семья из какого-то далёкого века сейчас голодает, потому что, как оказалось, в те времена у них тоже стояло невыносимо жаркое сухое лето - из отдельных реплик он постепенно узнал: трава сгорела, голодная скотина пала, колодец пересох, отчего детям и приходилось ходить с туесками по воду на тоже почти пересохшую Змейку. Не было воды ни для стирки, ни для бани, ни для мытья посуды. Люди, особенно дети, ходили в грязной вонючей одежде, а свои деревянные плошки и ложки отскребали от остатков пищи не водой, а речным песком. Кажется, что-то подобное Витёк, как-то видел по телевизору из жизни африканских племён, живущих в пустыне.
      Казалось бы - пришельцы не приносят никому никакого вреда, однако жить рядом с ними было просто отвратительно. Постоянно приходилось проходить сквозь них, а их длинный непокрытый обеденный стол стоял прямо посреди комнаты и получалось так, что фактически Витёк обедал вместе с ними. Чтобы протянуть руку за своим собственным столом к своей собственной вилке или хлебнице, ему приходилось постоянно тыкать в лицо то одному, то другому привидению, а детские рожицы нередко оказывались в его тарелке. Смотреть телевизор тоже стало почти невозможно - любая передача сопровождалась или заунывным пением пришельцев или их негромким неторопливым, совершенно Витьку неинтересным и не всегда понятным разговором.
      Вот почему Витёк старался как можно меньше бывать у себя дома, фактически он приходил сюда только ночевать, ошиваясь постоянно или в парке с дружками, или с местными девками на той же дискотеке. Получалось так, что эти несуществующие уроды выжили его из собственного дома! Каждый раз, возвращаясь к себе, он надеялся, что сегодня пришельцы наконец-то сгинули и он их больше не увидит никогда, но все его мечты оставались напрасными. Они, конечно, были тут как тут.
      Постепенно в семействе привидений происходили какие-то изменения. Сначала Витёк заметил, что куда-то исчезла бабка, а через несколько дней и долговязая сеструха хозяйки. Из скупых разговоров оставшихся выяснилось, что обе они, как лишние люди, сами ушли умирать в лес, чтобы детям доставалось побольше жидкой гороховой затирухи на воде, которой семейство питалось всего только один раз в день. Ведь если бы они и остались - их всех всё равно ожидала голодная смерть, а так всё-таки есть ещё надежда, что выживут хотя бы некоторые дети. Оставшиеся же в доме совсем оголодали - и дети, и взрослые стали как щепки. Число детей тоже поубавилось - теперь по избе ползала всего лишь пара рахитичных малышей, остальные, видимо, умерли с голоду. Как-то Витёк сам видел, что хозяин, завернув очередного младенца в новотканный холст, унёс его куда-то и вернулся домой уже с пустыми руками. Кажется, к смерти детей родители оставались совершенно равнодушны - они, как и прежде, постоянно работали по хозяйству и почти не разговаривали друг с другом. Правда, теперь их заунывное пение прекратилось и наконец-то стало возможно без помех смотреть футбольные матчи. Разумеется, давным-давно во дворе не было и собачонки...
      Шло время, знойное лето никак не кончалось, а жизнь Витька становилась всё невыносимее. Особенно бесило его то, что теперь он не мог привести домой ни одну бабу - прежде с этим не было никаких проблем. Посоветоваться было не с кем. Ведь если кто-нибудь в Удовинске пронюхает, что творится в Витькином доме, то его тут же навсегда упекут в психушку и он вообще лишится своего жилья. Наконец Витёк понял, что дальше так жить невозможно и пора начинать решительные действия.
      С самого утра Витёк ушёл в парк, но не присоединился к ребятам, а наоборот, спрятался в самый дельний угол, где в одиночестве пил тёплое пиво и думал. Он решил понять, как и почему на него вдруг свалилась вся эта напасть. В конце-концов он всё-таки догадался, что вещий сон, появление пришельцев и полосатый кувшинчик как-то связаны друг с другом. Кажется, бороздки на кувшинчике, наподобие граммофонных, запечатлели в себе какую-то информацию из прошлого, которую он и пробудил в тот день вращением своего скребка и кисточки. Скребок и кисточка сыграли роль патефонной иглы. Образовалась инверсия времени, надолго накрывшая его дом и двор. Большое спасибо, конечно, дедуле, устроившем ему такой сюрприз!
      Но если дело лишь в этом чёртовом кувшинчике, то всё очень просто: надо его снова разыскать и поскорее уничтожить. Только и всего. Поняв наконец, что с ним произошло на самом деле, Витёк восхитился сам собой. Ведь можно сказать, что от отчаяния он сделал великое открытие, о котором, правда, мир не узнает никогда. Но это совсем неважно - главное, у него появилась надежда на избавление от кошмара последних недель. Самое страшное, если за прошедшее время кто-то вдруг нашёл этот заветный кувшинчик и унёс неизвестно куда - тогда призраки останутся в доме навеки и придётся их терпеть всю оставшуюся жизнь. С бьющимся сердцем Витёк ринулся на берег Змейки. Он просто не мог поверить своим глазам: кувшинчик, целый и невредимый, как и прежде, лежал, наполовину погруженный в воду, на том же самом самом месте, куда Витёк его швырнул с обрыва несколько недель тому назад. Сломя голову, Витёк съехал вниз, к воде, схватил кувшинчик и с размаху хряпнул его о камень.
      Теперь, наконец-то, у него снова начнётся прежняя нормальная, человеческая жизнь...
 
       День Святого Лентяя.
      Теперь уже мало кто помнит, почему ежегодно первого сентября человечество празднует день Святого Лентяя. А ведь это должен знать каждый культурный человек. И дело тут совсем не в школьниках всей планеты, миллионы которых в этот день со слезами на глазах идут в школу, а в том единственном мальчике, который жил на свете очень давно, кажется, ещё до нашей эры. Он был исключительно тупым и ленивым. Когда ему исполнилось семь лет, родители решили отвести его в школу. Тридцать первого августа они долго не спали, гладили ребенку школьную форму, перебирали книжки в портфеле и брызгали водой букет из роз, который предназначался учительнице.
      Но утром первого сентября мальчик категорически отказался идти учиться. Сколько ни уговаривали его родители, обещая купить новые игрушки, сколько ни запугивали, мальчик не сдавался.
      Лентяй проявил удивительную силу духа и не испугался, что ему больше никогда в жизни не разрешат смотреть телевизор или не купят мороженое. Он остался твёрд даже тогда, когда отец снял с него штаны и отшлёпал его. А когда его насильно втиснули в папину машину и отвезли в школу, он выпрыгнул из окна класса на втором этаже и сломал себе ногу.
      Родители очень расстроились, но решили, что не всё еще потеряно. Придётся отдать его в школу с восьми лет, не так уж это и страшно. Поумнеет на год и все обойдётся. Но и на следующий год повторилась та же самая история. Никто ничего не мог поделать с Лентяем. И взрослым пришлось отступить. Даже несмотря на закон о всеобщем обязательном десятилетнем образовании.
      Мальчик не посещал школы, не занимался с репетиторами, не ходил на фигурное катание. Он, в отличие от других тупиц, не кончил институт, не поступил в аспирантуру, не защитился, не занимался научной деятельностью, не писал научных трудов и не ездил на симпозиумы.
      Он не стал инженером и не спроектировал химический завод так, чтобы все ядовитые выбросы от него уносились постоянными местными ветрами как раз на близлежащий город. Как это происходит в Весьегоньске, Халиловске, Хрумпске, Шатиловке, Лос-Карабосе, Самудзуки, Флер-д-Оранже, Чаттападхье и многих других городах.
      Он не стал врачом и не отправил на тот свет множество больных, как это сделали врачи Клюшкин, Сеунов, Клотильдин, Сейфульмулюков, Пиперашвили, Лос-Аламос, Томикагава, Пепертити и многие другие.