Этот дом в старой части Оренбурга знали все. Дом был таким древним, что год его постройки не помнили даже старожилы. Судя по расположению комнат, когда– то это была тюрьма. Коридор шел по всему периметру дома и, выйдя из своей двери, пройдя по нему, можно было вернуться к исходной точке. «Квартирой» считались шестнадцать комнат, расположенных на одном этаже. Где-то посередине между поворотами был выход на лестничную площадку. Родители Леона занимали две комнаты с крошечным пятачком, гордо именуемым «холлом». На кухне у них стояла отдельная газовая плита с двумя конфорками и крохотный столик у окна.

Каждый раз, возвращаясь из школы, Леон проходил мимо кухни. Он ненавидел эту смесь запахов готовящейся еды, и всегда торопился проскочить это место побыстрее. Но была и еще одна причина, по которой он прибавлял шаг.

– Леончик, детка, зайди-ка ко мне на минуточку. Леон остановился и с досады хлопнул себя портфелем по ноге. И на этот раз не удалось пройти незамеченным. Любовь Григорьевна, мать его одноклассника Пашки Дохлова, была, как всегда, на своем боевом посту. «Что ей от меня надо!» – подумал Леон, – «Каждый раз одно и то же. Скажи, да расскажи, где бродит после школы ее ненаглядный Пашечка».

– Да, тетя Люба.

Леон зашел в кухню, поморщившись от резкого запаха жарящегося лука.

– А где мой шалопай бегает?

– Не знаю. Кажется, его учительница по математике задержала. Да вы не волнуйтесь, он скоро придет.

Леон страшно не любил врать. А обманывать Пашкину мать приходилось почти каждый день. Не прикрывать Пашку он не мог. Их связывало нечто вроде дружбы. Из всех одноклассников Павел Дохлов, стойкий двоечник и хулиган, выделял только Леона. Может потому, что внешне они были похожи. В первом классе учительница посадила их за одну парту, решив, что они братья. Даже физическое развитие шло у них по одной «программе». Об этой странной дружбе знали все. Леону это было на руку, потому, что Дохлова боялись. С ним старались не связываться даже старшеклассники. Стоило его задеть, он зверел. Сразу, он мог и не ответить, но позже, в темноте подъезда или подворотне, обидчик получал сполна. Прощенных не было. Но Леона он не трогал, хотя тот порой позволял себе слегка поставить Пашку на место. Видя, как у того сжимаются кулаки, тихо торжествовал свою маленькую победу.

В прошлом году они оба влюбились в одну девчонку, Катю Погодину. Вместе провожали ее после уроков домой, совершенно не испытывая ревности друг к другу. А в этом году они как бы «разделились»: с Пашкой Катя гоняла на велосипеде, а Леон водил ее в кино.

Еле отделавшись от матери друга, Леон бегом кинулся в свою комнату. Дома никого не было. Переодевшись в домашнее трико, Леон проглотил уже успевшую остыть картошку с мясом. Он быстро вымыл на кухне посуду, закрыл комнату и постучал в соседнюю дверь.

Соседнюю комнату занимал Яков Семенович Кац, известный в прошлом адвокат в городе. Он вселился в комнату сразу после войны. Родственников у Каца не было, но в их большой квартире он считался общим «дедом». Дети, если не бегали по улице, сидели у него в комнате и слушали байки про убийц и воров. Истории по большей части были подлинными, и оттого интересными. Леон же не любил глупые игры в «пристенок» и футбол, и потому проводил у Каца больше времени, чем другие. Тот почти не выходил из комнаты, и всегда радовался каждому пришедшему, усаживал гостя за стол и пытался напоить чаем. Но чаще всего к нему забегала малышня, играющая в прятки в лабиринтах коммуналки. Яков Семенович никогда не сердился на них, а прятал сорванцов под большим клетчатым пледом, или в старом гардеробе, больше похожем на чулан. Взрослые считали его чудаком, но, если случался спор, шли к нему за советом.

Леон же часами пропадал у старого адвоката. Ему нравились его рассказы о делах, в которых он выступал защитником. А еще Кац приучил его любить книги.

– А, мой юный друг, заходи.

– Здравствуйте, дядя Яша.

– Как дела в школе?

– Нормально. Только скучно очень.

– Так ты туда не веселиться ходишь. Знания нужно брать, пока дают. Скучно, не скучно, а не знаешь, что тебе в жизни может пригодиться. Так что хватай все.

– Я стараюсь. Дядя Яша, я давно хотел спросить, сколько вам лет?

– Я родился в 1894 году, здесь в Оренбурге. Вот и считай.

– И всю жизнь здесь прожили?

– Нет, в семнадцатом году мы с женой Сарой уехали на Украину к ее родственникам. Там и жили до войны.

– А когда вернулись домой?

– Это длинная история. Вот, видишь, у меня на руке выколот номер?

Кац закатал рукав домашней куртки, обнажив руку по локоть. Чуть выше запястья виднелись синеватые цифры.

– Да, а откуда он?

– Во время войны нас с женой и маленькой дочкой немцы определили в концлагерь в Дахау, слышал о таком?

– Читал, и фильм смотрел.

– Тогда я не буду рассказывать, что они там делали с людьми, особенно с евреями. Сару и Ирочку сожгли в печи в первые же дни, они были слабы и, видимо, ни на что не годны. Я был сильным, здоровым мужчиной и, поэтому, годился в качестве подопытного материала. Как мне удалось выжить, я и сам не знаю. Только после освобождения, вернувшись в Житомир, я понял, что не смогу там больше жить. Вот тогда я и решил вернуться в Оренбург.

– А других родных у вас нет?

– В Польше жил мой двоюродный брат Михаил. Помнишь, я тебе рассказывал о семье Печенкиных, у которых было пять дочерей? Михаил был мужем старшей из них, Зои. В жизни иногда случаются странные совпадения. Вот и мы с Михаилом встретились после многих лет ни где-нибудь, а в Дахау, и даже попали в один барак. Он умер почти перед самым освобождением, а про его жену Зою нам так и не удалось ничего узнать.

– Может быть, она тоже выжила?

– Вряд ли. Михаил говорил, что она никогда не отличалась крепким здоровьем.

– Значит, вы один уцелели из всей семьи?

– Да, выходит, что так.

– А про остальных сестер Печенкиных вы ничего не знаете?

– Честно говоря, для меня это сложный вопрос. На мне «висит» неоконченное дело, связанное с завещанием дочерям Афанасия Печенкина. Я должен был после смерти моего отца сохранить его для них или их детей. Отца убили в семнадцатом, когда он пытался вывезти двух младших девочек из поместья в Беляевке. Так что, где само завещание, я не знаю. Но текст его я записал по памяти почти дословно, он до сих пор хранится у меня среди бумаг вон в том портфеле. Думаю, если завещание попало хотя бы к одной из сестер, то наследство уже получено. Хотя там весьма хитрое условие. Если тебе интересно, мы в следующий раз поговорим об этом. Что-то я сегодня себя неважно чувствую.

– Может, врача вызвать?

– Не нужно, я отлежусь, ты иди.

– Хорошо, дядя Яша.

Мать Леона стояла перед зеркалом и расчесывала волосы. Леон поймал себя на мысли, что не испытывает к матери никаких нежных чувств. Она работала учительницей французского языка в школе, в которой учились дети практически всех обитателей коммуналки. Это была худенькая, маленького роста женщина с тихим, совсем не педагогическим, голосом. Одевалась она всегда в костюм из серого твида и серую блузку. «Добрые» ученики сразу же окрестили ее «мышью». Часто после уроков ей приходилось «вкладывать» в головы не очень прилежных учеников французские глаголы. Мамы и бабушки лентяев, чувствуя вину за них, пекли блинчики и пирожки, несли соленья и банки с компотом. Сладкая и сытная жизнь прерывалась на каникулы, когда большинство детей разъезжалось по дачам и бабушкам. Леон принимал подношения как должное и не мог понять, почему мать так смущается и тяжело вздыхает, открывая очередную банку с вареньем.

– Леон, мы с папой идем в гости к родителям Кати Погодиной, ты пойдешь с нами?

– Что я там забыл?

– Не груби. Совсем не обязательно разговаривать со мной таким тоном.

Леон с тоской посмотрел на мать. «Какая же она все-таки занудная.» Как ему вообще не повезло с родителями. Скучные, вечно всем не довольные, они почти никогда не улыбались. Отец, приходя с работы, молча ел, и уходил в свой закуток, где у него стояла чертежная доска. Мать, убрав со стола, брала в руки моток ниток и спицы и садилась к окну. Они почти не разговаривали друг с другом, и в доме стояла гнетущая тишина. Поэтому Леон удивился, когда услышал, что они вместе идут к Погодиным.

В комнату вошел отец, держа в руках начищенные ботинки.

– Люда, ты готова?

Мать достала из потертой бархатной коробочки браслет. Леон всегда удивлялся, откуда у его матери взялась такая красивая и явно старинная вещица. Как-то раз он спросил ее об этом. Отчего-то смутившись, она ответила, что это наследство.

Наконец родители ушли, и Леон с облегчением закрыл за ними дверь. Теперь он спокойно сможет дочитать взятого у Каца «Робинзона Крузо».

Вдруг в коридоре раздались чьи-то быстрые шаги и захлопали соседские двери.

– Леон, открывай, – голос Пашкиной матери был встревоженным. «Что– то случилось,» – пронеслось у него в голове, и он отодвинул дверную задвижку.

– Леончик, звони скорее в «скорую», дяде Яше плохо с сердцем.

Леон непослушными руками стал набирать номер неотложки. «Только бы он не умер, как же я буду без него?» – он вдруг отчетливо понял, кем для него стал этот мудрый старик.

Вызвав врачей, Леон бросился в комнату Каца. Там уже собрались почти все соседи.

– А, Леон, подойди ко мне, мальчик.

– Дядя Яша, выпейте лекарство, – он бестолково засуетился около больного.

– Подожди, сядь сюда. Я хочу, чтобы ты после моей смерти взял себе все мои бумаги и книги. Возможно, когда– то они тебе смогут пригодиться. Все самое интересное – в портфеле. Остальное – в книжном шкафу. Если надумаешь стать юристом, доброй тебе дороги, сынок.

Семен Яковлевич зарыл глаза и глубоко вздохнул. Леон заплакал. Кто-то обнял его за плечи и вывел из комнаты.

Хоронили старого адвоката всем «коммунальным миром».

Через неделю начались летние каникулы. Своей дачи у них не было, родни в деревне тоже. Каждое лето отец брал на заводе путевки в заводской лагерь под Куйбышевом на две смены. Отказаться Леон не мог, но отбывал эти смены как наказание, тихо протестуя против утренней зарядки и кислых щей в столовой. Но особенно его бесили вечерние «откровения». Он не хотел о себе ничего рассказывать, понимая, что на самом деле его серенькая, ничем ни примечательная жизнь никому не интересна. Противно было слушать, как каждый пытался приврать про себя что-нибудь этакое. Он не собирался придумывать себе дедушку – героя или брата – летчика ради того, чтобы стать «товарищем» на два месяца. И, хотя был одним из «ветеранов» лагеря, друзей так и не приобрел. Пионеры его не любили. Даже вожатые оставили надежду привлечь его к отрядным делам. Он не хулиганил, не дрался, никогда не участвовал в общих проказах. Леон читал. Почти единственный посетитель библиотеки, он «проглатывал» книжку за книжкой. Правда, выбор был не богат: в основном повести о той же пионерской жизни и сказки народов мира. Но ему повезло. Библиотекарем в лагере каждый год работала Анна Андреевна Анфимова. Жила она в комнатке рядом с библиотекой вместе с маленькой дочкой. Леон почти не обращал внимания на девочку, но иногда ловил на себе ее любопытный взгляд. Анна Андреевна привозила с собой из города томики Жюля Верна и Стивенсона. Леон часами сидел на скамейке под окнами библиотеки, погруженный в мир приключений. И ради этого он готов был ездить в лагерь снова и снова.

– Мама, мама, к нам Ленчик пришел, – пятилетняя Ляля с сияющим личиком вбежала в библиотеку. Анна Андреевна строго посмотрела на дочь.

– Ляля, ты неприлично себя ведешь. Девочка не должна скакать, как коза, и кричать так громко. И сколько раз тебе говорить, что мальчика зовут Леон, а не Леня.

– Здравствуйте, Анна Андреевна.

– Доброе утро, Леон. Проходи.

– Я пришел записаться в библиотеку. Можно?

– Конечно, только я, право, не знаю, что интересного ты сможешь здесь найти. Что ты прочел за этот год?

– Всю библиотечку приключений. Я брал книги у моего соседа по квартире, Семена Яковлевича.

– Замечательно, на неделе я поеду в город и привезу тебе Марка Твена. Это новое издание, мы его получили только в этом году. А сейчас подбери себе что-нибудь вон на той полке.

– Хорошо, Анна Андреевна.

Леон подошел к книжному стеллажу и сделал вид, что выбирает книжку. На самом деле он украдкой рассматривал женщину. Почему только сейчас он заметил, какая она красивая? Она была так непохожа на других женщин, которых он знал. «А я еще считал Катьку красавицей», – пронеслось у него в голове. Сердце колотилось так сильно, что Леон испугался, как бы Анна не услышала его стук. От Пашки он знал, что так бывает, когда влюбишься. Тот рассказывал, как целовался со Светкой с первого этажа по– взрослому. Она была веселой и любила шумные компании с выпивкой и танцами. Леон слышал, как про Светку шептались соседки на кухне, что она шалава и не пропустит ни одного мужика. Целовался ли с ней Пашка на самом деле или все придумал, Леон не знал. Но рассказ его запомнился подробностями, которые вызывали зависть у всех мальчишек.

– Выбрал что-нибудь, Леон?

– Да, Анна Андреевна.

Леон быстро схватил с полки первую попавшуюся книжку и подошел к столу.

Анна Андреевна внимательно посмотрела на него.

– Странный выбор. Ты уже давно вырос из сказок. Ты уверен, что хочешь почитать «Золушку»?

Леон густо покраснел. От стыда он был готов провалиться на месте.

– Я буду читать ее Ляле, можно?

– Спасибо, Леон, если тебе это интересно, то, пожалуйста.

Анна Андреевна пожала плечами. «Что– то с мальчиком происходит. Какой-то он странный сегодня. Краснеет, стесняется. Ну, да ладно. Пусть с Лялькой возится, мне легче будет».

Анна Андреевна не любила эти поездки в лагерь. Но на них настаивал муж, уверенный, что Ляле непременно нужно быть на свежем воздухе и обязательно среди детей. Покладистый во всем, что касалось капризов жены, в этом вопросе он оставался непреклонен. Анна не спорила с ним, но это была ее жертва ради ребенка, ведь ей приходилось жить в невыносимых условиях. К тому же, муж не разрешал брать в лагерь Нюшу, няню Ляли, и Анне самой приходилось заботиться о дочери. Еда в столовой была отвратительной, но готовить Анна не умела и не хотела. Поэтому, при каждом удобном случае, она старалась съездить в город хотя бы на несколько часов. Лялю она «сдавала» в младший отряд на попечение пионервожатой. По возвращении, она с удивлением замечала, что дочь прекрасно себя чувствует среди более старших детей и не торопится вернуться в их комнату.

Леон вышел из библиотеки и сел на скамейку под окном. Ляля тут же пристроилась рядом.

– Хочешь, я тебе почитаю?

– Я и сама могу. А ты зачем «Золушку» взял?

– Для тебя.

– Ну, ну. Это для детей, ты что не знаешь?

– А ты кто?

– Я уже не ребенок, – Ляля обиженно поджала губы, – я читаю сказки Пушкина, сама.

– Я не знал. Тогда отнеси книжку на место.

– А ты еще придешь к нам?

– Да, после обеда.

– Ладно, тогда до свидания.

Ляля взяла книжку и забежала в дом.

– Леон, мне нужно ненадолго отлучиться в город, ты не побудешь с Лялей?

– Я должен в отряде отпроситься.

– Не волнуйся, я договорюсь. Если она будет слишком надоедать, дай ей книжку, пусть читает.

– Хорошо, Анна Андреевна.

Леона распирало от гордости, ему казалось, что в их отношениях появилось что-то особенное. Он почувствовал себя необходимым этой красивой женщине. Пусть она уезжает, зато вечером наверняка они будут пить чай с пирожками, которые она привезет из дома. А он сможет смотреть на нее, не боясь, что она что– то заметит.

С Лялькой хлопот не было никаких. После обеда она проспала два часа, а потом тихо сидела рядом с ним на лавочке с книжкой в руках. Своим детским умишком она понимала, что этому взрослому, серьезному мальчику мешать не нужно, иначе мама больше никогда ее с ним не оставит.

Владимир Егорович Анфимов в крайнем волнении ходил по кабинету из угла в угол. «Этого не может быть. Только не Анна», – он остановился у письменного стола и со всего размаха стукнул по покрытой зеленым сукном столешнице. Бронзовая статуэтка лошади подскочила и упала на пол. Нюша с испугом наблюдала за хозяином. В доме происходило неладное. Нюша стала догадываться, что случилось самое плохое: Владимир Егорович узнал о любовнике жены.

Нюша вспомнила, как пришла в их семью. Анна пригласила ее ухаживать за только что родившейся Лялей. Сама она жила в соседнем подъезде в маленькой однокомнатной квартирке, и к Анфимовым стала приходить каждый день нянчить малышку. Анна, мать Ляли, избалованная мужем красавица, не знала отказа ни в чем. Она почти не работала, целыми днями валяясь на диване с сигаретой и книгой. Нюша, видя, что молодая хозяйка ни к чему не способна, стала еще и готовить и убирать квартиру. Женщина она была простая и жалостливая и считала, что самое главное, чтобы все были сыты и жили в чистоте.