Глеб уперся плечом в косяк. Поблуждал взглядом по коробочкам с бельем. На модельках тряпочки смотрелись идеально. Как будут выглядеть на покупательницах, толкущихся за железной дверью, поди угадай.
— Через неделю-другую ГУВД начнет гонять «чехов», — нейтральным тоном начал он. — И с «дурью» в городе возникнет напряженка.
Мужчина сосредоточенно прихлебывая чай, насторожился.
— Откуда знаешь? — выдохнул он в крышку.
— Газеты читаю внимательно. Война в Сербии кончилась, больше нашим лохам пудрить мозги нечем. А чтобы не вспомнили, как их в дефолт кинули, надо переключить внимание. «Чехи» и айзеры — метод испробованный.
Мужчина покосился на него, пополоскал чаем рот, сглотнул.
— Если такой умный, что на себя товар не возьмешь?
— Я никогда не берусь за то, что не умею делать, — тихо, но отчетливо произнес Глеб.
Мужчина, крякнув, развернулся. Цепким взглядом осмотрел Глеба с головы до ног.
— Кто знает про товар? — едва слышно произнес он.
— Вы, я и хозяин груза. Мой человек передаст концы в Рязани.
— После этого он тебе будет нужен?
— Нет.
Губы мужчины сложились в плотную линию. Он хищно втянул носом воздух.
— Значит, договорились. Позвони Модному, скажи, я дал добро. Свой процент с него снимешь. — Он цыкнул зубом. — Работайте, нехристи, сами. Я «дурью» руки не мараю.
Он отвернулся, цепкими пальцами подхватил термос. Опрокинул, направив дымящуюся коричневую струю в крышу. Пахнуло мятой и липовым цветом. На пожухлой коже ладони мужчины синел контур парусника.
Даже с такого расстояния Глеб чувствовал затхлый запах мужчины. Запах пульсирующими ручейками сочился от морщинистой шеи, выползал из подмышек и дымком вился над пахом. Переполненный барак, тухлая пайка и мокрые сигареты без фильтра. Запах въелся в кожу навсегда, как окрик конвоя — в мозг. До самой смерти не избавишься.
«Авторитет, твою мать! Полжизни за решеткой, — подумал Глеб. — По вашей логике, братки, у зверей царем должен считаться не лев, а попугай. Живет триста лет — и все в клетке».
Он поморщился и, не прощаясь, вышел.
* * *
Глеб выпил кофе за стойкой кафе «Шоколадница» на Пушкинской. Из окна хорошо просматривалась стоянка машин у Министерства по делам печати и информации. Когда в ряд припаркованных машин вклинился черно-синий «Гелендваген» со знакомыми номерами, Глеб встал. Купил коробку самых дорогих конфет и вышел на улицу.
Обошел вокруг кинотеатра «Россия» — Минпечати прилепилось к нему сбоку — незаметно выскочил из-за угла на министерское крыльцо.
Предъявил пропуск на вахте.
В холле нужный ему человек, приехавший на «Гелендвагене», рассматривал газеты, разваленные на лотке. Головы не поднял, взглядом прошедшего мимо Глеба не проводил. Слишком профессионален, чтобы явно демонстрировать интерес.
Глеб, проходя к лифту, уловил нотку авантажного одеколона «Фенди», исходящую от мужчины. Сузил глаза.
«Профессионал, твою мать! Разъезжает на тачке стоимостью в месячную зарплату всего МУРа, душится „Фенди“ и носит кожаный пиджак от Армани. Как там у Семенова? „Никогда Штирлиц не был так близок к провалу“. Сгорит же, дурак. И всех сдаст, к бабке не ходи. У нас не гестапо, в ментовке отпрессуют так, папе Мюллеру даже не снилось».
Войдя в лифт, Глеб развернулся. Створки двери медленно захлопнулись, но он успел увидеть мужчину, развернувшего газету. Как учили, он проверялся, отслеживая всех, кто вошел в холл вслед за Глебом. Несмотря на элегантный костюм, было в его широкоплечей фигуре что-то неисправимо плебейское, от тупого физического труда идущее.
Глеб подавил улыбку.
В пустом лифте Глеб достал из бумажника триста долларов. Помедлив, добавил еще сотню. Вложил в конверт. Конверт прижал пальцами к белой изнанке коробки конфет.
Романтик раннего капитализма Чичиков совал в потные ладошки чиновников ассигнации: кому «беленькую», кому — «синенькую», кому — «красненькую». Невероятная неразбериха царила в финансах Российской империи! Это же тронуться можно, запоминая, кому какой цвет по табелю о рангах положен. Спасибо Гайдару, навел в России порядок. Теперь все и всюду берут «зелеными».
Глеб вышел на втором этаже. Не торопясь, прошел по коридору по пыльной, протоптанной, как тропинка в лесу, ковровой дорожке. Уныло-красной с зелеными каемочками. Некоторые двери были приоткрыты, из кабинетов доносились звуки мышиной министерской жизни.
Нужная дверь тоже оказалась приоткрытой. В щель тянуло запахом растворимого кофе и сдобы.
Глеб постучал и шире распахнул дверь.
— Клавдия Ильинична, доброе утро!
Молодящаяся дама пенсионных лет вскинула от удивления тонкие брови. Все остальное на ее лице было крупным: глаза, нос, губы и складки. Все, что выступало над столом, тоже было внушительным.
— Глеб Павлович! Какими судьбами? — мелодичным контральто удивилась она.
— Надо же, как я вовремя.
Глеб указал глазами на чашку кофе и тарелку с булочками, стоящие на какой-то ведомости.
— Ой, с утра запарка. Дома не позавтракала и здесь не дают.
Глеб протянул коробку конфет.
— Это вам к кофе, Клавдия Ильинична.
— Боже ты мой, красотища-то какая!
Она приняла коробку. Глеб чуть задержал ее в руках, дав возможность нащупать конверт. Дама стрельнула быстрыми глазками.
— С днем рождения, Клавдия Ильинична. Вчера ну никак не мог заскочить, вы уж извините.
— Да что вы, Глеб Павлович! — Она положила коробку на стол. — Какой там день рождения, так, почаевничали с девчонками да разошлись.
— Даже на мужской стриптиз не съездили? Скучно вы тут живете.
— А, куда нам до вас, капиталистов! Мы скромненько, в своей компании.
Клавдия Ильинична почему-то потупилась.
На мощной, как киль подлодки, выдающейся вперед груди, почти горизонтально лежал золотой кулон, которого Глеб раньше у нее не видел.
Клавдия Ильинична в министерстве занимала должность малозаметную, но на поклон к ней шли все, кто провозил через границу газеты и журналы. Таможня требовала бумажку, удостоверяющую, что издание не является рекламным. Клавдия Ильинична такую бумажку давала. Или — нет. Если уж совсем точно, то она ее брала и несла на подпись кому-то вышестоящему, кому табель о рангах лично брать не велит. Такса у Клавдии Ильиничны была божеская, и на жизнь хватало, и желающих поскандалить не находилось.
— Даже не буду спрашивать, сколько стукнуло. Сам вижу — на сорок не тянете.
— Ой, брось! Это после вчерашнего-то! — хохотнула Клавдия Ильинична, поправив завиток на виске. — Присаживайся. Кофе хочешь?
Глеб присел на краешек стула.
— Капельку.
— А в кофе?
— Тоже — капельку, — кивнул Глеб.
Клавдия Ильинична достала из-под стола электрочайник, приготовила кофе. Заговорщицки подмигнув Глебу, подлила в чашку коньяк из плоской бутылочки.
— Лечусь. Давление с утра прыгает, — вздохнула она, качнув кулон на груди.
Глеб пригубил кофе, остро пахнущий коньяком.
— Съездите к морю. Сейчас на Майорке хорошо, — подсказал Глеб.
— Хо! Кто же меня отпустит? Из-за дефолта этого гадского все дела встали. Сейчас авралим. У тебя-то как?
— Работаю потихоньку. На мои услуги спрос не падает.
— Потому что ты — умница. Не то что всякие. — Клавдия Ильинична обвела рукой стол, заваленный стопками папок. — Писаки! Издают и издают… И кто их галиматью читает?
На обратном пути ее рука приземлилась на булочку, отщипнула кусочек и отправила в рот.
Жуя, Клавдия Ильинична задумчиво скосила глаза вбок.
— Жену еще себе не подобрал, Глеб? — неожиданно спросила она. — Смотри, не выберешь сам, тебя выберут.
Глеб рассмеялся.
— Знаете, кто такая жена? Это единственная из женщин, которая не хочет за тебя замуж.
Клавдия Ильинична недоуменно уставилась на него. Потом рассмеялась переливчатым грудным смехом. Откинулась на спинку кресла. Женским жестом прижала подпрыгивающий кулон.
— Ох, Глеб, с тобой не соскучишься! — простонала она.
Глеб сделал большой глоток, отставил чашку. Встал.
— Побегу я дальше.
— Уже? Посидел бы, кофейку еще попили бы.
— Рад бы, да не могу. Волка ноги кормят.
— Ну-ну, — протянула Клавдия Ильинична. — То-то я смотрю, ты длинноногий, как легкоатлет.
Ударение она почему-то сделала на «а».
«Корова ты колхозная», — подумал Глеб, ласково улыбаясь.
— Слушай, а ты по какому вопросу пришел? — спросила Клавдия Ильинична.
— Специально заскочил с днем рождения поздравить. — Глеб держал на лице улыбку.
— Ну ты даешь! — Клавдия Ильинична выгнула полные губы. — Ладно, Глебушка, зачтется. Кстати, как о дне рождения узнал? Я же объявления в светской колонке не давала.
— Холостому мужчине многое по плечу. — Глеб повел широкими плечами.
— Ой, иди отсюда, черт глазастый! — шутливо отмахнулась Клавдия Ильинична.
Глеб рассмеялся, помахал ручкой и вышел из кабинета.
Как и условились, мужчина в кожаном пиджаке ждал его у окна.
* * *
На языке человека, стоявшего у окна, визит Глеба к Клавдии Ильиничне назывался «легендированием оперативного контакта». Валентин знал много подобных навороченных словосочетаний, но, по мнению Глеба, умнее от этого не стал.
Глеб не считал оперативную работу чем-то чрезвычайно заумным, чему могут научить только в Высших школах соответствующих ведомств. Не сопромат все-таки! Надо лишь быть волком среди баранов и охотником среди волков. Остальное приложится.
Глеб пожал протянутую руку, машинально отметив, что Валентин опять сменил часы. Был «роллекс», теперь — «лонжин».
Они отступили в темную нишу, в которой по давней завхозовской традиции был свален офисный хлам.
— Есть проблемы, Глеб? — сразу же перешел к делу Валентин.
— Я замутил проект на три миллиона «гринов», — ответил Глеб. — Хватит всем. Ты — в доле.
Валентин усвоил информацию и кивнул.
— Что требуется от меня?
— Сказать «да» и прекратить валять дурака, — сменил тон Глеб.
Брови Валентина поползли вверх. На мясистом лице проступило выражение, с которым боксер готовит нокаутирующий удар.
Он и был боксером-полутяжем. Плюс владел всем остальным, что полагается уметь оперативнику УБОП. Но Глеб не испугался, наоборот — смело улыбнулся в напряженное лицо Валентина. Знал, тот не посмеет ударить. Кулаки пудовые, а повязан по рукам и ногам.
— Я, конечно же, не генерал МВД, но могу многое, — веско произнес Глеб.
Глеб давил на больное место. Валентин попался на глаза важной шишке в МВД и быстро оказался в свите, чем несказанно гордился.
— Например?
— Например, сделать из тебя депутата.
Валентин тихо хохотнул.
— Из меня не получится.
— Получится. И не из такого дерьма депутатов лепили. Что, обиделся или идея не нравится?
— Смысла не вижу.
— Из Думы, как с Дона, — выдачи нет. А наколбасил ты изрядно. — Глеб подцепил лацкан кожаного пиджака Валентина. — О, дорогой прикид. Почем купил? И тачка у тебя, как у братана конкретного. Часы, смотрю, сменил. Не страшно глаза так мозолить?
— Раз живем. — Валентин стряхнул его руку.
— Дурак! — Глеб опять, уже намертво, вцепился в лацкан. — Твой генерал уже всем поперек задницы встал. Ему, орлу плюшевому, положим, упорхнуть дадут. Поближе к швейцарским счетам. Башку за границей свинтят, тихо, и без шума. Бабки отберут, а башку — в ведро. И нет орла! А отыграются на вас, быках тупорылых. Устроят показательный суд и впаяют пожизненное.
Глеб разжал пальцы, похлопал Валентина по тугому плечу.
— Или подожди немного. — Он смягчил тон. — Пожируй еще. А когда чекисты ваш РУБОП с рынка «крышевания» вышвырнут, приходи ко мне. Устрою охранником. Спорим, через месяц прибежишь?
Валентин насупился и тяжело засопел.
Глеб не дал ему уйти в тяжкие раздумья, подхлестнул:
— Быстрее телись, Валя! Я такие предложения один раз делаю. Да или нет?
— Гарантии? — быстро спросил Валентин.
— Мое слово. И ничего более.
Глеб вскинул подбородок с черной кляксочкой бородки.
Валентин уперся взглядом в стену выше головы Глеба. Задумавшись, стал раскачивать мощное тело, словно стоял в углу ринга.
Глеб ждал, заложив руки за спину.
Спустя минуту Валентин чмокнул побелевшими от напряжения губами.
— Ладно, что надо делать?
— Не «ладно», а — «да», — с расстановкой произнес Глеб.
Валентин помедлил и, поморщившись, выдавил:
— Да.
* * *
Глеб резво сбежал по ступенькам.
На стоянке машин его уже поджидал служебный «мерседес».
Водитель, завидя шефа, шире распахнул предупредительно открытую дверь.
— Глеб Павлович, вы извините… Пробки, черт их бери! — простонал водитель.
— Ничего страшного, Алексей. — Глеб с удовольствием плюхнулся на мягкую кожу сиденья. — Там тоже пробки. — Он кивнул на министерство. — Только в мозгах.
Водитель с готовностью гыгыкнул.
Глеб, играя в придуманную им самим игру, постоянно менял адреса, куда следовало подать машину утром. Алексей работал у него полгода, но, Глеб был уверен, не имел представления, где же постоянное логово шефа.
Алексей мягко включил заднюю скорость, плавно выкатил машину со стоянки. Вопросительно уставился на молчащего Глеба.
Это был еще один пунктик игры. Водитель никогда не знал заранее о конечной точке маршрута. Иногда Глеб по дороге менял ее, заставляя ехать чуть ли не в обратном направлении. Как хочешь, так и крутись.
Само собой подразумевалось, что за деньги, за которые Алексей крутил баранку, вполне можно и покрутиться. А ворчать — себе дороже. Особенно после дефолта.
— Сначала на работу, — распорядился Глеб.
Особой нужды ехать в офис не было. Разве что переодеться. В виндблоковской куртке, джинсах и свитере весь день проходить не удастся. Клиенты, с которыми назначена встреча во второй половине дня, могут поморщиться.
По большому счету, Глеб плевать хотел на их гримасы. Жил по принципу: «Еще не родился кот, которого бы интересовало мнение мышей». Но запах…
Специфический запах горячей шерсти и возбуждения, запах, свойственный только ему и только им слышимый, уже не давал покоя, мутил голову и время от времени пеленой застил глаза.
Глава двенадцатая. Про пиар и не только…
В России реалисты занимаются нефтебизнесом, романтики издают книги, а идеалисты открывают продуктовый магазин. Все остальные виды бизнеса занимают промежуточное положение, в зависимости от психотипа владельцев фирм. Глеб Лобов, накопив капитал, открыл агентство «Паблик рилэйшнз».
«Паблик рилэйшнз»… Язык свернешь, пока выговоришь, а понять средним умом, что это за напасть такая, очень трудно. Однако возможно. Главное помнить, что все новое — это хорошо забытое или плохо усвоенное старое. «Паблик рилэйшнз», спору нет, звучит респектабельно. Куда там какой-то совковой «агитации и пропаганде»! Но смысл один, разница только в импортной упаковке.
Для наглядности сравнения представьте себе премьер-министра Кириенко на пресс-конференции и Ампилова на митинге. Внешне шокирующе различны: один словно родился в Давосе, сидел за одной партой с Соросом и списывал алгебру у Билла Гейтса. Второй, пусть и косит под придурка, шустр умом и обаятелен, как секретарь комсомольской ячейки колхоза «Красный плуг». Короче, свой в доску, но себе на уме. Но роднит их одно — оба вруны. Один врет, что жизнь скоро будет лучше, второй — что вчера было дружно и весело. Один пиарит, а второй — агитирует. Чувствуете разницу?
Агитация — это как молотом по голове и серпом по «брынцалову». По-пролетарски просто и эффективно. «Даешь Днепрогэс!», «Даешь Магнитку!», «Даешь Осавиахим!». И народ давал. А куда денешься? Но во времена «распиливания» между своими Магниток, РАО «ЕЭСов» и «Аэрофлотов» всенародный энтузиазм ни к чему. И в ход идет «пиар» — легально производимый в стратегических дозах галлюциноген.
Но если уж совсем точно, то пиар — это не средство, а стиль. Такой у власть имущих теперь стиль общения с народом. Врать в глаза до тех пор, пока у клиента не помутнеет в голове. Забалтывать, как врач слабоумного. Нахваливать себя и строить глазки, как попсовая звезда в «чесе» по провинции. Очаровывать, как продавец тайм-шеров. Делать державное лицо, как гаишник с радаром. Ампилов так не умеет. Кириенко — да.
Глеб одним из первых учуял в «ветрах перемен» запах дичи. В отделах «PR» крупных прозападных компаний еще скучали длинноногие любовницы и кандидатки в любовницы, чирикали по телефонам и в сотый раз наводили маникюр, Мавроди еще исправно выплачивал проценты, Довгань тихо месил тесто, политики самодеятельно «пиарили» сами себя, а банкиры еще опасались показываться по телевизору. А Глеб Лобов уже подбирал персонал, прикармливал «умные головы» и заводил знакомства среди потенциальных клиентов.
Он лично набросал эскиз эмблемы, художник потом довел идею до совершенства, и бланки фирмы украсил золотой баран.
А что еще изобразить для публики, на связь с которой власть плевать хотела и плюет? Стрижет с баранов три шкуры, а потом гонит на бойню.
Клиенты, между прочим, тоже умом не отличались. Но этим волчарам и шакалам хватало сообразительности рядиться в овечью шкуру. За златорунный прикид платили неплохо. Правда, большую часть бюджета приходилось возвращать «откатом». Такие были тогда времена.
Когда Ельцин, не приходя в сознание, бабахнул по Белому дому из танков, Глеб понял, настало его время. Эта хищная Власть пришла всерьез и надолго.
Но Власть, как прокопченные стены Белого дома, нуждалась в срочной стирке имиджа. Запад был готов и дальше менять сникерсы на нефть, но требовал пристойного имиджа от российских политиков и бизнесменов. Поэтому многие капиталы и биографии также нуждались в срочной отмывке. А как это сделать?
С Запада подсказали — «пиар». Наши недоуменно почесали вельможные загривки и поглядели окрест. Они же привыкли, что кто-то из холуев книжки умные читает, за то и держат, дармоедов. Рассчитывая именно на такой вариант, Глеб и назвал свою фирму «Pro-PR». Кто-то расшифровал как «профессиональный пиар», кто-то — «про этот самый пиар». Но клиент потек. Потом пошел. А в последнее время попер, как осетр на нерест.
Настоящей путиной стали для Глеба выборы Ельцина. Вот где был «пиар» в полный рост! Работали, как бригада коммунистического труда на фабрике «Гознака». Руки ныли от перетасканных за день упаковок с деньгами. Хватило на всех, даже на народные гулянья кое-что перепало.
Выборы закончились, как известно, торжественным переносом всенародно избранного тела из ЦКБ в Кремль. По второму разу Первый президент России мертвым голосом прочитал текст присяги. Не упал, и молния сверху не шандарахнула. Все обошлось. И все кончилось грандиозным банкетом победителей.
Церемонии присяги Глеб не дождался. Хотя имел пригласительный билет. Стало вдруг тошно. Надоело все: и бараньи глаза избирателей, и глубокомысленное блеянье телекомментаторов, и тупая наглость избирательного штаба. В ночь торжества демократии, когда ВЦИК на глазок прикинул результаты, он распустил сотрудников в отпуск, собрал рюкзак и уехал в тайгу — под Красноярск.
Только там, среди зверья, честно и откровенно жрущего друг друга, он пришел в себя. Вновь почувствовал себя человеком.
Создатель образов
Агентству «Pro-PR» на правах аренды принадлежал трехэтажный флигель, примыкающий к ведомственной типографии.
Арендодатель, директор типографии, кормился с заказов Глеба на политические агитки, листовки и шикарные проспекты с ликами народных избранников и кандидатов в них. Поэтому аренду не накручивал. Наоборот, даже несколько раз намекал, что готов закрыть глаза на месяц-другой просрочки. Но Глеб исправно и регулярно переводил деньги на счет типографии и передавал конвертик на нужды ее директора. Быть обязанным человеку, пропахшему офсетной краской, считал ниже собственного достоинства.
На первом этаже особняка помещался ночной клуб, Глеб владел им через подставное лицо. Никакого стриптиза и прочих утех для богатых. Все было скромно, бедно, но стильно. В клубе обожали тусоваться патлатые обкуренные музыканты и их полоумные подруги, по мнению Глеба, — самая безобидная популяция двуногих.
Выручки на такой публике, самой собой, не сделать: едят, как птички божьи, а на серьезную выпивку денег никогда нет. Но сотрудники агентства приспособили клуб, пустовавший с полудня до восьми вечера, под столовую и место деловых встреч. Таким образом, фонды агентства, списанные на обеды сотрудников и представительские расходы, возвращались обратно в кассу агентства. К тому же в клубе повелось отмечать праздники, а в конце недели дружно зависали до утра. Поэтому опозданий на работу по понедельникам практически не было. И часть зарплаты, просаженной молодежью агентства, возвращалась в карман Глеба и шла на выплату премий. Глеб называл это «круговоротом денег в природе».
В клуб с проверкой он решил не заходить. У творческих личностей утро еще не началось. В зале, наверняка, вповалку валяются музыканты и ночная смена официанток, лишь приходящая посудомойка, тихо ругаясь, скребет тарелки.
Глеб вошел в агентство через служебный вход.
Охранник вытянулся в струнку, до позвоночника втянув живот.
— Глеб Павлович, за ваше отсутствие происшествий не случилось, — по-армейски четко отрапортовал он. — Начальник «СБ» у себя в кабинете.
— Вольно. — Глеб старательно подавил улыбку.
Еще одна игра. За свои деньги и для пользы дела.
Глеб требовал с охранников, молодых парней, недавно дембельнувшихся из армии, уставной дисциплины. Во-первых, нечего за такие деньги сидеть, развалив хозяйство, и весь день пялиться на ножки офисных девок. Во-вторых, нечего расслабляться на гражданке, коли Бог ума не дал больше, чем требуется для хождения строем и стрельбы по людям. В-третьих, просто приятно потребовать с людей и получить требуемое.
Он прошел в общий зал, где за стеклянными перегородками, как пчелы в сотах, роились молодые сотрудники. Когда хотел, Глеб умел двигаться даже в толпе незаметно, никто на его появление внимания не обратил.
Он скользнул в ближайший отсек. Встал за сгорбленной спиной, обтянутой белой рубашкой. Выше сутулых плеч торчала только вихрастая макушка.
Глеб несколько секунд смотрел на монитор, в который уткнулся сотрудник. Потом положил руку ему на плечо.
— Как дела, Юра? — тихо спросил он.
Плечо под его ладонью дрогнуло, как от удара током.
Юрий еще глубже вжал голову в плечи. Заторможенно развернулся вместе с креслом.
— Глеб Павлович… Здравствуйте, — промямлил он.
— Привет. Как дела?
Юра с трудом справился с волнением.
— Проблемы, Глеб Павлович. — Он кивнул на монитор. — Больше девяти и трех десятых не выходит.
— А сколько они хотели? — спросил Глеб.
— Ну… Процентов сорок.
Глеб издал короткий хохоток.
— Это же Краснокамск, а не Туркмения, Юра! В наших климатических и культурных условиях девяноста процентов поддержки не бывает. Даже для Ельцин-баши мы с трудом наскребли пятьдесят во втором туре.
— Я-то понимаю. А как это втолковать заказчику?
Глеб посмотрел на монитор.
На нем сработала защита экрана, и по синему фону поползла строчка: «Любовь к себе обратнопропорциональна любви к тебе ближних». Юра сидел на обработке опросов общественного мнения, выполняемых по заказу удельных князьков. Очевидно, таким юмором он лечился от депрессии.
— Подтасуй цифирь до тридцати и двух десятых и отошли этому убогому, пусть подотрется. В пояснении укажи, что беремся поднять на выборах до сорока, — распорядился Глеб. — Но за отдельную плату. Добавь страниц десять аргументации. Чем заумней, тем лучше. Один фиг ничего не поймет, но впечатление произведем.
— Есть данные, туда коммуняки своего человека ставят. А по опросу у них верных двадцать пять процентов. Можем пролететь, Глеб Павлович.
— Не мы, а заказчик.
Юра недоуменно захлопал глазами.
Глеб развернул кресло, вновь уткнув Юру носом в монитор. Потрепал по хохолку на затылке.
— Работай, юноша. И не думай о грустном.
«Цинизма в парне маловато. Добросовестный, исполнительный, но — тихоня. Домашний мальчик. В командировки — ни ногой», — пометил в уме Глеб, покидая закуток Юрия.
Глеб тревожно дрогнул ноздрями, и дальше по залу он шел на запах. Сквозь привычный коллаж офисных ароматов отчетливо чувствовался чужой, мерзкий и тягучий запах.
Кивнув в ответ на приветствие, пропустил мимо себя пару девчонок, прижимавших к груди папки. От девчонок пахло хорошо, привычным набором: чуть-чуть духами, свежим бельем и секрециями молодого тела, живущего регулярной половой жизнью. Их аура едва не сбила Глеба со следа, но, покрутив головой, он быстро сориентировался.
Ходом шахматного коня пройдя между перегородками, кивком отвечая на приветствия, он вошел в закуток, занимаемый одним из лучших сотрудников. Запах здесь стоял удушливый, концентрированный. Пахло нездоровой рыхлой кожей и гнойничковыми язвочками. Глеб удивился, что на это, кроме него, никто не обратил внимание. Успел услышать обрывок разговора.
— Сотни две баксов, максимум. Я же отдам, ты знаешь.
Голос Эдельмана показался блеющим и жалким, как у привязанного посреди леса козленка.
— Привет, Александр, — окликнул его Глеб.
Александр медленно поднял измученные семитские глаза и обмер.
— Я перезвоню, — скороговоркой шепнул он в трубку мобильного.
«Хорошо, что для своих базаров не использует мои телефоны», — машинально отметил Глеб. Заметил он и шершавые губы, и характерно расширенные зрачки.
— Здравствуйте, Глеб Павлович. — Александр попытался встать.
Глеб махнул рукой.
— Сиди, сиди. Что у нас с «Рускомом»?
— Тянут время, Глеб Павлович. — Александр облизнул сухие губы. — Попробую нажать. Но думаю, без толку. На дефолт все линяли за бугор, работы не было. Сейчас только раскачиваются. А половину сотрудников сократили. Мои контактеры тоже пострадали. Шансов мало, — вздохнул Александр.
— Ты здесь для того, чтобы делать невозможное.
Под взглядом Глеба Александр подобрался.
— Может, пока переключиться на железнодорожников?
— Сколько там светит? — спросил Глеб.
— Триста. Но половина — откат.
— Морда не треснет?
— Сто пятьдесят «штук» для нас сейчас — тоже деньги, Глеб Павлович.
— И они про свои так же, наверное, думают. — Глеб улыбнулся. — Ладно, сделай их мне за неделю.
Эдельман тяжко вздохнул.
— Но это из разряда абсолютно невозможного.
— Принесешь контракт — премия пятнадцать процентов! Налом, лично от меня.
Кадык у Эдельмана дрогнул.
Глеб развернулся и лишь после этого позволил себе брезгливо поморщиться. Запаха заживо гниющей плоти он не переносил.
В самом конце зала помещался обширный загон для дизайнеров. Шепоток о появлении шефа уже прошелестел по сотам улья, и здесь Глеба ждали.
Высокий полный мужчина с выскобленной лезвием лысиной резво выскочил из засады и преградил Глебу путь.
— Глеб Павлович, утро доброе! — Он отвесил в меру подобострастный поклон.
— Доброе! — улыбнулся Глеб. — Но по вам не скажешь. Опять проблемы, Иван Васильевич?
Год назад Глеб за долги отнял у лысого глянцевый журнальчик «для богатых». Прежний владелец всю прибыль клал в карман, что в конце концов сгубило и его, и журнал. Поэтому поставить журнал на ноги труда не составило, даже пошли нормальные деньги, но проблем прибавилось.
Раз в месяц, кровь из носа, требовалось сдать макет в типографию, а потом развезти свежие номера заказчикам, проплатившим статьи «о себе любимых» в «солидном издании для узкого круга лиц, принимающих решения», как позиционировал себя журнал.
От Ивана Васильевича исходил легкий душок выпитой вчера четвертушки. Но вкупе с солидной фигурой, лепной лысой головой и запахом шикарного лосьона после бритья амбре воспринимался вполне солидно. На грешок главного художника Глеб закрывал глаза, тем более что Иван Васильевич, приняв на работе, — водилось за ним и такое, — имел привычку потом долго и унизительно каяться.
— Стас до сих пор не одобрил макет обложки. А в «Макцентр» нужно было сдать еще два дня назад. — Лицо Ивана Васильевича побагровело от возмущения. — У Стаса, безусловно, работы больше моего… Но и меня поймите!
— Уже понял, — кивнул Глеб. — Где Стас?
— С утра закрылся с заказчиками. — Иван Васильевич развел руками. — А у нас работа стоит.
Стас числился в помощниках на все случаи жизни, но и его прыти порой не хватало.
— Если позволите, я его заменю. Заменить собственного зама — это ли не смешно?
Иван Васильевич с готовностью расцвел улыбкой.
Глеб, поддерживаемый под локоток главным художником, прошел в просторную «соту».
Первый помощник Ивана Васильевича, парень с лицом туберкулезника, и девочка «на подхвате», особь среднего пола, с короткой оранжевой стрижкой и сережками где только можно, развернув кресла, закивали. Оба сделали особо изнуренный вид, демонстрируя последнюю степень аврала.
Три девятнадцатидюймовых монитора светились разноцветными картинками. Короб принтера, урча, выжимал из себя полосу бумаги.
Иван Васильевич потянулся к папке с макетом, тяжелым и толстым, как гранитная плита.
— Нет, смотреть не буду. Все в черновиках уже видел, — остановил его Глеб.
Иван Васильевич изобразил на лице покорность воле хозяина. Но, как нестареющий «шестидесятник», добавил в мину малую толику фрондерства. Ровно на столько, чтобы сохранить остатки самоуважения и не вылететь при этом с работы.
— Если не доверять мастерству заслуженного художника, лауреата стольких премий, что даже у меня не хватает памяти запомнить, то кому еще можно здесь верить? — Глеб покосился на Ивана Васильевича, проверяя, как подействовал комплимент.
