Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Парк Горького

ModernLib.Net / Детективы / Мартин Смит / Парк Горького - Чтение (стр. 14)
Автор: Мартин Смит
Жанр: Детективы

 

 


      — А это почему?
      — Если ты ирландец, то рожден жить в Обществе Святого Рода и тебе место только в полиции или в церкви.
      — «Святой Род»? Что это такое?
      — Это мир простых истин.
      — Что значит простых?
      — Женщины либо святые, либо суки. Все коммунисты — евреи. Ирландские священники пьют; остальные — педерасты. Черные помешаны на сексе. Самая лучшая книга — это «Тринадцатый, величайший из всех веков» Джона Дж. Уолша — любая монашка подтвердит. Гувер был чудаком. Гитлеру было что сказать. Окружной прокурор написает тебе в карман, а скажет, что идет дождь. Есть факты жизни и есть золотые правила — остальное брехня. Вы считаете, что я довольно невежественный сукин сын, так ведь?
      Теперь лицо Кервилла, несомненно, выражало презрение. Неподдельное дружелюбие, которым оно светилось минуту назад, исчезло. Аркадий не сделал ничего такого, чтобы одно выражение сменилось другим. Он с таким же успехом мог повлиять на поведение Кервилла, как, скажем, на внезапную перемену курса корабля или на изменение внешнего облика планеты. Кервилл наклонился, обхватив руками стол, глаза его сузились, заблестели.
      — Это я, черт возьми, ничего не понимаю. Кого-кого, а уж русских-то я знаю, они меня вырастили. Все, черт бы их побрал, русские, которые испугались Сталина и драпанули из этой дыры, жили в моем доме.
      — Я слышал, что ваши родители были радикалы, — осторожно вставил Аркадий.
      — Радикалы? Красные, черт подери. Красные ирландские католики. Правильно, черт возьми, вы должны были слышать о Большом Джиме и Эдне Кервилл.
      Аркадий оглядел зал. Все посетители пьяно уставились в телевизор. Одесса забила еще гол, и все, кто еще был в состоянии, засвистели. Кервилл больно сжал руку Аркадию и резко повернул его к себе.
      — Большой Джим и Эдна сердцем болели за вашу страну. Будь ты анархист, меньшевик, как бы тебя там ни называли, если ты был русский и к тому же чокнутый, то у тебя в Нью-Йорке был дом — наш дом. И это тогда, когда их нигде на порог не пускали. Джим и Эдна без конца помогали красным изгнанникам. Знаете, а из анархистов получились классные автомеханики. У них, у этих анархистов, голова к механике приспособлена еще со времен, когда они делали бомбы.
      — У американских левых, видно, интересная история… — начал было Аркадий.
      — Нечего мне рассказывать об американских левых, я сам, черт возьми, все расскажу об американских левых. О беззубом движении марксистов-католиков со всеми его журналами, которым давались умные названия — «Работа», «Молитва», «Мысль», хотя самая тяжелая работа, какую они знали, — это поднять рюмку с вином или перднуть, или такие сопливые, в духе Иисуса, как «Скажите, братья» или «Грегорианское обозрение». От последнего я в восторге. Слегка, по-монашески, пинает в зад Брата Маркса. Только их никогда не видно там, где бьют по головам, а полицейские, которые бьют, валят в церковь святить свои дубинки. Попы, те были хуже полицейских. Черт возьми, да сам папа был фашистом. В Америке, чтобы стать кардиналом, нужно быть развратником, невеждой и ирландцем, так-то. Эдну Кервилл били по голове, маленькую женщину, сын ее получил конфирмацию в церкви Святого Патрика. За что? За то, что в течение двадцати лет «Красная звезда» была единственным католическим журналом, которому хватило духу называться коммунистическим. Прямо на обложке. Большой Джим всегда так поступал. Он был из семьи, с давних пор связанной с Ирландской республиканской армией, сам сделал что-то вроде пивного ларька на колесах, своими руками, которые закрыли бы этот стол, — и Кервилл положил на стол свои огромные ручищи. — Себе на беду он чертовски много знал. Эдна была ирландкой до мозга костей. У ее родителей был пивоваренный завод, и семья прочила ей быть монашкой — такая была семья. Благодаря этому Большого Джима и Эдну, несмотря ни на что, не отлучили от церкви — ее старики приобретали и передавали участки под строительство новых церквей, три по Гудзону и один в Ирландии. Разумеется, у нас было и свое пристанище — Дом имени Джо Хилла в Мэрифарм, где у камина велись очень умные беседы. Был ли де Шарден скрытым капиталистом? Или не был? Нужно ли нам бойкотировать «Иду своим путем»? О, по выходным мы были монахами! Пели «Слава в вышних Богу» в сопровождении гонгов, в окружении цветных витражей и позолоченных икон. От нас разило братством, пока не кончилась война и не начался суд над Розенбергами. Тут все эти монахи натянули свои капюшоны на головы и задницы и побежали прятаться. За исключением Большого Джима, Эдны и нескольких бедняг-русских, с которыми мы начинали. Конечно, нельзя было ожидать ничего хорошего, когда у дверей дежурили люди Маккарти и ФБР. Я убивал китайцев в Корее, когда родился Джимми. Это была семейная шутка. Гувер так обложил Большого Джима и Эдну в их доме, что им ничего не оставалось, как снова тешиться в постели.
      Наконец «Динамо» забило гол, вызвав нестройные возгласы одобрения в зале.
      — Потом я получил отпуск в связи с их смертью. Они вместе свели счеты с жизнью, впрыснули себе морфий, единственный достойный способ уйти из жизни. Это случилось 10 марта 1953 года, через пять дней после смерти Сталина, когда Советский Союз собирался восстать из неразберихи и осветить путь в Социалистический Иерусалим. Только этому не дано было случиться — та же самая команда палачей повела лодку по старому кровавому пути. Ясно, что Большой Джим и Эдна умерли от жестокого разочарования. Похороны, правда, были довольно забавными. Социалисты не явились, потому что Большой Джим и Эдна были коммунисты; католики не пришли, потому что самоубийство — грех; коммунистов не было, потому что Большой Джим и Эдна не аплодировали Дяде Джо. Так что на похоронах были только люди ФБР, Джимми и я. Спустя пять лет заходил кто-то из советского посольства и спрашивал, не хотели бы мы перевезти останки Большого Джима и Эдны в Россию. Нет, им не дадут нишу в Кремлевской стене, такого чуда не обещали, но хорошая могилка в Москве обеспечена. Забавно вспомнить. Все это я говорю к тому, чтобы показать, что я знаю вас и ваш народ. Кто-то в вашем городе убил моего братишку. Сейчас вы мне подыгрываете, потому что хотите достать того парня, который убрал вашего друга, или потому что приказал ваш босс, или потому что вы гад и собираетесь бросить меня с веревкой на шее, когда станет туго. Предупреждаю, что в этом случае я первый вас достану. Просто предупреждаю.

* * *

      Аркадий ехал, сам не зная куда. Он не был пьян. Сидеть рядом с Кервиллом было все равно что сидеть перед открытой топкой, которая переводила водку в пар, бесполезно выделяя энергию. На каждом перекрестке в свете прожекторов развешивали красные знамена. По улицам ползали похожие на улиток мусоросборочные машины. Спящая Москва вступала в майские праздники.
      Проголодавшись, он заехал перекусить на Петровку. В буфете никого не было, за исключением сидевших за одним из столиков девушек, дежуривших на охране частных квартир. Некоторые граждане платили определенную сумму денег и ставили охранную сигнализацию от воров. Девушки, положив руки под головы, крепко спали. Аркадий бросил в банку несколько монет, взял себе чаю и черствых булочек. Одну съел, остальные оставил.
      У него было ощущение, будто что-то происходит, но он не знал что и где. В вестибюлях его шаги гулко отдавались, будто шаги другого человека. Большинство находящихся на ночном дежурстве были в городе, очищая город от пьяниц накануне первомайских праздников. Первого мая, наоборот, напиться было вполне патриотично. Все зависит от времени. Радикалы, о которых рассказывал Кервилл, тени забытых событий и ушедших в прошлое страстей, о которых, думал Аркадий, вряд ли знали и помнили сами американцы, — что общего было у них с убийством в Москве?
      В центре связи два сержанта, расстегнув воротнички, печатали радиосообщения — невидимый глазу мусор внешнего мира. Хотя на карте города не светились огоньки, Аркадий внимательно поглядел на нее.
      Он перешел в дежурное помещение уголовного розыска. Офицер, сидя в одиночестве, печатал на машинке записи, сделанные в зале суда. Слушания в суде записывались от руки, потом перепечатывались для досье. Вывешенные на стене объявления призывали к бдительности в течение «славной недели» и приглашали группы лыжников на Кавказ. Он сел за стол и набрал номер центральной телефонной и телеграфной станции. Дождавшись ответа после двадцатого гудка, он поинтересовался телефонными звонками с автоматов, расположенных вокруг дома Ирины Асановой.
      Сонный голос ответил:
      — Следователь, я пришлю список утром. Не читать же мне сейчас сотню телефонных номеров.
      — Звонил ли кто в гостиницу «Россия»? — спросил Аркадий.
      — Нет.
      — Не вешайте трубку. — В дежурке был полный телефонный справочник. Аркадий нашел по алфавиту страницы с телефонами «России». — Были ли звонки по телефону 45-77-02?
      На другом конце послышалось возмущенное сопение, потом после долгого молчания последовал ответ:
      — В 20.10 по этому номеру звонили с автомата 90-28-25.
      — Продолжительность разговора?
      — Одна минута.
      Аркадий положил трубку, потом набрал номер «России» и попросил Осборна. Ему ответили, что господина Осборна нет в номере. Осборн встречался с Ириной Асановой.
      В гараже Аркадий подбежал к машине и выехал на Петровку. Движение было слабое. Учитывая, что звонила Осборну она, думал Аркадий, встреча назначена по ее инициативе, даже по ее настоянию. Одной минуты достаточно, чтобы назвать место, значит, она потребовала встретиться в определенном месте. Где? Не в номере Осборна и не там, где он будет бросаться в глаза. Не в машине — это может привлечь внимание милиционера, а если не в машине, значит, Осборн не будет отвозить ее домой. Общественный транспорт прекращает движение в половине первого. На часах Аркадия было десять минут первого. По правде говоря, он даже не знал точно, встречаются ли они, а если встречаются, то где и когда. Он мог только проверить очевидную догадку.
      Он свернул на площадь Революции, выключил мотор и встал в тени между двумя фонарями. Это было ближайшая к «России» станция метро, и к тому же на прямой линии от ее дома. Мимо промчалась милицейская машина с синими огнями, сирена молчала. Аркадий впервые пожалел, что в машине нет рации. Он чувствовал, как колотилось сердце. Нервно постучал кончиками пальцев по баранке. Возбуждение подсказывало ему, что он на правильном пути.
      Северный вестибюль станции «Площадь Революции» выходил на площадь Свердлова, а южный — на Красную площадь. Он следил за неясными очертаниями фигур, появлявшихся с залитой светом Красной площади, из дымки, соперничающей по яркости со снежинками, летящими на фоне гигантского фасада ГУМа — Государственного универсального магазина. Звуки шагов раздавались со всех сторон. В этом разнообразии шагов, то неторопливых, то спешащих, он уловил ее походку. Ирина Асанова появилась из-за угла универмага, руки в карманах куртки, длинные волосы развевались подобно флагу. Она вошла в стеклянные двери метро как раз напротив машины Аркадия. Он увидел, как за ней, отделившись от обеих сторон входа, последовали два человека.
      Пятачок был у Ирины наготове. Аркадий задержался у разменного автомата. Когда он ступил на эскалатор, она уже была далеко внизу, за нею двое мужчин, которых она по-прежнему не замечала. На них были грязновато-коричневые пальто и шляпы, какие встречались через каждые три-четыре ступеньки эскалатора, опускающегося на глубину двести метров — глубину бомбоубежища. Наступил час влюбленных — на ступенях множество парочек, мужчины, как правило, ступенькой ниже, голова, как на обтянутой свитером подушке, покоится на груди спутницы, та смотрит прямо перед собой на набегающий потолок или, замечая проталкивающуюся вниз Ирину, окидывает ее взглядом собственницы. Двое мужчин в пальто проталкивались следом. Аркадий поспешил, но он был слишком далеко позади. Там, где под полукруглым сводом потолка кончался эскалатор, Ирина исчезла, следом за ней двое в пальто.
      Переходы нижнего вестибюля устланы мрамором, на потолке — хрустальные люстры, стены и своды украшены красочными мозаичными панно на революционные темы, которые скрадывали грохот невидимых поездов. Аркадий обогнал двух солдат-монголов, вдвоем волочащих тяжелый чемодан мимо панно с изображением Ленина, выступающего перед большевиками. Мимо Ленина, призывающего к объединению рабочих, быстрым шагом прошел музыкант в блестящих лакированных туфлях. А там, где Ленин склонился над манифестом, слонялись утомленные парочки, Аркадий потерял Ирину из виду.
      В конце вестибюля невысокие арки вели на посадочную платформу. Как раз отходил поезд, увозя незнакомых людей, пожилые люди спешили занять выделенные для них места, влюбленные в обнимку раскачивались в такт движению, постепенно исчезая из виду, потом мелькнул хвостовой вагон и два красных огонька в туннеле. Аркадий не думал, что она успела на поезд, но не был уверен. На электрических часах над туннелем большие цифры 2:56 сменились на 0:00 и начали заново отсчитывать время. В часы пик интервал между поездами не превышал одной минуты, так что из туннелей непрерывно раздавалось приглушенное вибрирование, но и по ночам, даже к концу работы, интервал не превышал трех минут. Дежурные по платформе, крепкие старушки в синей форме, с флажками в руках, обходили скамейки и шептали не желающим расставаться влюбленным: «Сейчас будет последний поезд… последний поезд…» Аркадий стал расспрашивать о высокой молодой красивой женщине с длинными каштановыми волосами. Дежурная сочувственно покачала головой. Он через вестибюль метнулся на противоположную платформу. Пассажиры как две капли воды походили на тех, что уже уехали, если не считать солдат-монголов, которые, как куклы на выставке, сидели на своем чемодане.
      Аркадий вернулся в вестибюль и двинулся вдоль сверкающей революционной мозаики, уступая дорогу спешащим к последнему поезду. Он был уверен, что не пропустил бы Ирину. Уборщица, стоя на коленях рядом с ведром нашатыря, терла мраморный пол. Ленин говорил, что он пустит золото на канализационные трубы; мрамор в метро — не так уж далеко от этого. Голова уборщицы повторяла круговые движения руки. Во всю длину вестибюля Ленин на мозаичных панно вдохновлял, поносил, размышлял. На одной стороне между мозаиками находились три двери. Замигали люстры, предупреждая, что следующий поезд будет последним. В чередовании света и тьмы фигуры Ленина то оживали, то блекли.
      Аркадий открыл дверь со знаком красного креста и обнаружил чулан с кислородным баллоном, огнетушителями, повязками, прислоненными к стене носилками, одним словом, средствами первой помощи. Одна из дверей с надписью «Вход воспрещен» была заперта. Другая дверь с надписью «Вход воспрещен» легко распахнулась, и он проскользнул в нее.
      Пространство, в котором он оказался, было не больше кабины машиниста. На циферблатах многочисленных счетчиков отражался свет красной лампы. Другая стена пестрела рубильниками и пометками мелом. Он поднял с пола то, что сначала показалось тряпкой. Это была косынка, в свете лампы выглядевшая черной.
      На железной двери была надпись: «Опасно!». Аркадий толчком открыл ее и оказался в туннеле. Он стоял на узком металлическом мостике, возвышавшемся над рельсами на уровне груди. Воздух вибрировал. Со стороны отдаленной платформы проникал сумрачный свет. Прямо под площадкой на рельсах лежала Ирина Асанова. Глаза и рот открыты. Один из мужчин в пальто укладывал на рельсы ее ноги. Второй, оказавшийся на мостике, замахнулся на Аркадия короткой лопаткой.
      Аркадий принял два удара на руку и почувствовал, как она онемела ниже локтя. Правда, урок, преподанный ему Кервиллом в Парке Горького, не прошел даром. Когда противник откинулся, чтобы нанести удар прямо по черепу, Аркадий что было сил ударил его ногой между ног. Человек переломился надвое и уронил свое орудие. Аркадий подхватил его и ударил соперника по голове. Тот осел на площадку, одной рукой держась за низ живота, другой зажимая фонтан хлещущей из носа темной крови. Аркадий посмотрел вдоль туннеля на часы в начале платформы и разглядел на удивление четкие цифры — 2:27.
      Тот, что был на рельсах, наблюдал за схваткой наверху со спокойным изумлением, словно управляющий, у которого на глазах нахальный клиент отталкивает стоящего перед ним помощника. Лицо его было испещрено оспинами. Лицо профессионала. Маленькие глазки смотрели поверх тупорылого ТК, карманного пистолета сотрудников КГБ, направленного в грудь Аркадия. Ирина не шевелилась. Жива ли она, Аркадий не знал.
      — Не надо, — сказал Аркадий, указав в сторону платформы. — Услышат.
      Человек на рельсах понимающе кивнул и опустил пистолет в карман пальто. Потом посмотрел на часы над платформой и призвал Аркадия к благоразумию:
      — Ты опоздал. Ступай домой.
      — Нет.
      Аркадий считал, что он по крайней мере не даст мужчине уйти с рельсов и вернуться на мостик, но тот одним прыжком достал до поручней, а в следующую секунду оказался рядом с Аркадием. Аркадий беспорядочно махал лопаткой, но попадал лишь по пальто да по перилам, пока противник не отшвырнул его ногой, протиснулся мимо лежащего напарника и пошел на Аркадия короткими уверенными шагами. Аркадий попятился. Прикрывая больную грудь, Аркадий пропустил еще один удар ногой в живот, потом еще один, заставивший вскрикнуть. Профессионал примеривался, как врач, отыскивающий вену. Сюда? Или туда? Ноги и руки у него были не такие увесистые, как у Кервилла, да и от ударов он уходил не так чисто. Аркадий уронил лопатку, погасил удар ногой и ушел от следующего. Противник, потеряв равновесие, схватился за поручни и сразу получил удар кулаком. Второй удар, в область сердца, послал его на землю. Он молча поднялся, обхватил Аркадия, пытаясь ударить головой или свалить подножкой. Аркадий стал вывертываться, и они, сцепившись, перевалились через поручни и упали на рельсы.
      Аркадий оказался сверху, но тут же почувствовал, как что-то ткнулось в ремень. Приподнявшись, он увидел, что сквозь карман незнакомца торчит лезвие ножа. Человек откатился в сторону и выставил в развернутой ладони нож с выстреливающимся лезвием. С него слетела шляпа, обнажились глубокие залысины. Казалось, что он только сейчас проявил интерес к схватке. Он крутил и взмахивал лезвием, демонстрируя короткий укол в глаз, потом выпад по корпусу. Аркадий споткнулся о тело Ирины и упал. Удивительно, что, по мере того как этот человек надвигался с ножом, его зрачки становились оранжевыми, будто изнутри исходил яркий свет.
      Аркадий почувствовал, как задрожали рельсы. Как в хорошей пантомиме, мужчина сложил нож, поднял шляпу и взобрался на площадку. Аркадий видел, как вдалеке цифры 2:49 изменились на 2:50, а обернувшись, увидел свет двух головных прожекторов поезда. Их ореол осветил стены туннеля. В лицо ударила гонимая поездом воздушная волна. Рельсы громко загудели.
      Руки Ирины были словно ватные и горячие на ощупь. Он поднял ее и повернул к нестерпимо слепящему свету. Такого яркого света он никогда еще не видел. В воздухе светились мельчайшие пылинки. Ее руки безжизненно повисли. Он зашатался.
      Аркадий толкнул Ирину на мостик и прижался к стене.
      Поезд промчался мимо.

* * *

      Левин открыл дверь. Аркадий, не задерживаясь, отнес девушку на диван.
      — Ее или ударили по голове, или что-то вкололи. Я еще не успел разглядеть, — сказал он. — У нее сильный жар.
      Левин был в халате и шлепанцах. Пижамные брюки были ему по щиколотки, такие же острые, как его нос. Было видно, что он не может решить, как поступить, — попросить Аркадия уйти или оставить.
      — За мной не следили, — решил помочь Аркадий.
      — Не обижайте меня, — Левин принял решение, запахнул халат и сел измерять температуру у Ирины. Ее отекшее лицо пылало. Афганская дубленка окончательно превратилась в кучу тряпья. Аркадий смущенно глядел на нее. До него еще не дошло, как он выглядел сам. Левин приподнял ее правую руку и показал синяк и следы от укола. — Инъекция. Судя по температуре, вероятно, сульфазин. Грязная работа.
      — Она, наверное, сопротивлялась.
      — Да, — ответил он, подчеркивая неуместность реплики. Он зажег спичку и медленно провел ею перед глазами, прикрывая сначала один глаз, потом другой.
      Аркадий все еще находился в возбуждении от смертельной опасности. Поезд остановился, не доезжая платформы, и, пока машинисты добежали до нее, пока дежурные вызывали милицию, Аркадий успел перенести Ирину в машину. «Пронесло!» — одно слово бешено крутилось в сознании. Почему старшему следователю нужно убегать от милиции? Более того, почему полумертвая девушка представляет такую опасность для Левина? Поразительная страна, где каждый так хорошо умел читать между строк!
      Придя в себя, он наконец оглядел квартиру Левина, в которой раньше не бывал. Вместо создающих уют безделушек полки и столы были уставлены лакированными шахматными досками с расставленными на них фигурами из слоновой кости, тикового дерева и цветного стекла. На каждой доске демонстрировалась какая-нибудь начатая партия. Вместо привычных бабушкиных вышивок на стенах висели портреты Ласкера, Таля, Ботвинника, Спасского и Фишера — все из них гроссмейстеры, все евреи.
      — Если вы еще не совсем выжили из ума, отвезите ее туда, где подобрали, — сказал Левин.
      Аркадий отрицательно покачал головой.
      — Тогда вам придется мне помочь, — сказал Левин.
      Они перенесли ее в постель Левина, на простую железную складную кровать. Аркадий стащил с нее сапожки и помог Левину снять промокшие от пота верхнюю одежду и белье.
      Аркадий подумал, как часто ему с Левиным приходилось стоять над другими телами — белыми, холодными, окоченевшими. Сейчас, стоя над телом Ирины, Левин был странно нерешителен, ему было явно не по себе, и он старался скрыть это. Аркадий едва ли когда-нибудь видел его таким человечным — он переживал за живущих. Тем более что Ирина Асанова была, несомненно, жива. Она находилась в коматозном состоянии, но пылала в лихорадке. Более худая, чем ожидал Аркадий, под тяжелыми грудями с удлиненными сосками торчали ребра, живот впалый до самого бугорка с густыми каштановыми волосами. Стройные ноги раскинуты. Открытые глаза смотрели на Аркадия, скорее сквозь него.
      Когда они обертывали ее мокрыми полотенцами, чтобы сбить температуру, Левин указал на бледно-голубое пятно на правой щеке.
      — Видите?
      — Думаю, след случайной травмы.
      — Случайной? — усмехнулся Левин. — Ступайте, приведите себя в порядок. Ванную найдете сами, здесь не Зимний дворец.
      Встав перед зеркалом, Аркадий обнаружил, что он весь в грязи, а одна бровь словно срезана бритвой. Помывшись, он вернулся в комнату. Левин разогревал на плитке чай. В маленьком шкафчике виднелись банки с овощными и рыбными консервами.
      — Мне предложили квартиру либо с кухней, либо с ванной. Ванна для меня важнее, — с непривычной для него ноткой гостеприимства он добавил: — Хотите перекусить?
      — Чаю с сахаром, больше ничего. Как она?
      — О ней не беспокойтесь. Она молодая, здоровая. Ей будет плохо день, не больше. Побудет здесь. — Левин передал Аркадию чашку чуть теплого чая.
      — Итак, вы считаете, что это сульфазин?
      — Чтобы ответить наверняка, нужно положить ее в больницу, — ответил Левин.
      — Нет.
      Сульфазин был одним из излюбленных наркотиков, применявшихся КГБ, — не успеет он положить ее в больницу, как врач пойдет звонить. Левину это было известно.
      — Спасибо вам.
      — Помалкивайте, — оборвал его Левин. — Чем меньше вы будете говорить, тем лучше для меня. Уверен, что обладаю достаточным воображением, интересно, как у вас с этим делом.
      — Что вы хотите сказать?
      — Аркадий, а она уже не девица.
      — Не понимаю, о чем вы говорите.
      — О метке на ее щеке. Она уже побывала у них, слышите, Аркадий? Несколько лет назад ей кололи аминазин.
      — Я думал, что они перестали им пользоваться. Ведь это опасно.
      — В том-то и дело. Они намеренно плохо вводят его в мышцу, так, чтобы он не рассасывался. Если он не рассасывается, то образует злокачественную опухоль, как это было в случае с ней. Опомнитесь же наконец. Она слепа на один глаз. Тот, кто удалял опухоль, перерезал зрительный нерв и оставил этот шрам. Это их метка.
      — Не слишком ли вы сгущаете краски?
      — Спросите у нее. Поговорите о слепых!
      — Вы придаете этому делу слишком большое значение. Скажу, что на свидетельницу напали и я ее защитил.
      — Так почему же вы сейчас не в милиции?
      Аркадий прошел в спальню. Полотенца были горячие, он поменял их на свежие. Руки и ноги Ирины судорожно подергивались во сне — реакция на снижение температуры. Он погладил ей лоб, откинув назад пряди спутанных волос. Пятно на щеке из-за прилившей крови приобрело слабый лиловый оттенок.
      Что им нужно? — спрашивал он. Они появились с самого начала. Майор Приблуда рылся в трупах в Парке Горького. Сыщик Фет сидел на допросе Голодкина. Убийцы в квартире Голодкина, убийцы в туннеле метро. Резиновые мячики, уколы, лезвия — все это автографы Приблуды и множества других приблуд, которых он обобщенно называл «они». Во всяком случае, они уже оцепили ее дом и у них уже есть список ее друзей. Они будут без устали следить за больницами, и осталось недолго ждать, когда Приблуде придет на память имя патологоанатома Левина. Левин человек мужественный, но, как только она очнется, ей надо отсюда уходить.
      Когда он вернулся в комнату, Левин, чтобы успокоиться, рассматривал расположение фигур на шахматных досках.
      — Ей лучше, — сообщил Аркадий. — Во всяком случае, она спит.
      — Завидую ей, — сказал Левин, не поднимая глаз от доски…
      — Сыграем?
      — Какой у вас разряд? — взглянул на него Левин.
      — Не знаю.
      — Если бы был, то знали бы. Нет, спасибо, — однако отказ вернул Левина к обязанностям гостеприимного хозяина и к мыслям о женщине в его постели, которую сейчас ищут. Он заставил себя улыбнуться. — Между прочим, на этой доске очень интересная позиция. Партия, сыгранная Боголюбовым и Пирцем в тридцать первом году. Ход черных, только ходить-то некуда.
      Аркадий только в армии от скуки всерьез играл в шахматы, да и тогда он хорошо играл лишь в защите. Обе стороны уже рокировались, и белые, как и говорил Левин, овладели центром. Аркадий заметил, что в квартире нет шахматных часов — признак того, что хозяину был больше по душе неторопливый анализ, нежели шахматные побоища. К тому же бедного Левина пугала перспектива долгой и беспокойной ночи.
      — Не возражаете? — Аркадий сделал ход за черных. — Слон бьет пешку.
      Левин пожал плечами: пешка бьет слона.
      …Ферзь бьет пешку, шах! Король бьет ферзя, конь на g4 шах! Король g1, конь бьет ферзя! Черный конь ставит вилку на слона и ферзя.
      — Вы совсем не думаете, прежде чем ходить, — пробормотал Левин. — А именно в этом и заключается удовольствие.
      Слон идет на g3, конь бьет ладью. Левин задумался: чем брать коня — ладьей или королем. В обоих случаях конь теряется; итак, черные отдают ферзя, слона и коня за ферзя, ладью и две пешки. Исход будет зависеть от способности белых ввести в игру слона, прежде чем черные закрепят пешечное превосходство и сдвоят ладьи.
      — Вы внесли осложнения, — заметил Левин.
      Пока Левин обдумывал ход, Аркадий покопался в книжной папке и вернулся с томиком По. Довольно скоро он заметил, что Левин уснул в своем кресле. В четыре часа он спустился в машину, объехал вокруг квартала, чтобы убедиться в отсутствии слежки, и вернулся в квартиру. Больше ждать было нельзя. Он одел Ирину в непросохшую одежду, завернул в одеяло и снес вниз. Единственными, кого он увидел по дороге, были дорожные рабочие, «штурмовавшие» накануне Первого мая. Под руководством единственного мужчины, управлявшего дорожным катком, четыре женщины разравнивали горячий асфальт. Миновав мост, он остановился в двух кварталах от Таганской, дошел пешком до дома, обошел все комнаты, чтобы убедиться, что там никого нет. Вернувшись в машину, он направился к дому. Завернув во двор, выключил мотор и фары. Перенес Ирину наверх, уложил на кровать, раздел и укрыл одеялом Левина и своим пальто.
      Он собирался пойти отогнать машину, когда увидел, что она открыла глаза. Зрачки были расширены, белки покраснели. У нее не было сил повернуть голову.
      — Идиот, — сказала она.

13

      Шел дождь. Поскрипывали голые полы. Сверху и снизу время от времени слышались звуки шагов, видно, убирались в квартирах. В подъезде по лестнице поднималась старуха. В дверь не стучали, звонков не было.
      Ирина Асанова лежала лицом к нему, теперь, когда лихорадка прошла, бледная как полотно. Он так и не раздевался. Он поискал, где бы прилечь, но в квартире не было ни стульев, ни дивана, даже половика, и в конце концов улегся рядом с ней. Она не слышала, да это и не имело никакого значения. Он поглядел на часы. Девять. Он тихо, чтобы не разбудить ее, поднялся, в одних носках подошел к краю окна и поглядел во двор. В окна со двора никто не смотрел. Ее нужно было перевезти в другое место, но он не знал куда. К ней нельзя. О гостиницах не могло быть и речи. Снимать номер гостиницы в своем городе было незаконно. (Какие веские основания могли быть у гражданина, чтобы не оставаться дома?) Ничего, что-нибудь появится.
      Четырех часов сна оказалось достаточно. Расследование захватило его целиком, подхватило и понесло, как пловца огромная волна, перед которой не устоять.
      Девушка натянула одеяло на голову. Значит, поспит еще часа четыре, прикинул он. К этому времени он вернется. Нужно ехать к генералу.
      Шоссе Энтузиастов, путь, по которому заключенные когда-то начинали свой пеший путь в Сибирь, проходило мимо тракторного завода «Серп и молот», а дальше переходило в узкое Горьковское шоссе. По сторонам на восток до самого Урала виднелись утопающие в грязи деревни с избушками не выше картофельного куста. Отмахав сорок километров, Аркадий свернул по щебеночной дороге на север к деревне Балабаново. На пути встречались фигуры крестьян, сажавших коноплю и бобы, и стада одинаковых бурых коров. Затем грунтовая дорога пошла лесом, таким густым, что земля была еще покрыта не тронутыми солнцем снежными сугробами. Между стволами виднелась Клязьма.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27