– А это обычное дело, – подтвердил то ли Бойс, то ли Эдам. – Если это тебя настигает – лежишь там, где оно к тебе пришло, пьешь хинин. В этих случаях не отказывают никому.

– Именно так… Так вот, Джереми, кого зовут, когда тигр все-таки оказывается в городе? Нас. Да вот не далее как в прошлом месяце… Цитирую по памяти нашу славную газету: «Два полностью выросших тигра, собственность г-на Лок Юн Чена, которые содержались в неволе в его резиденции на Серкулар-роуд уже несколько месяцев, были уничтожены вчера утром. Один – доктором У. Х. Уоллесом, ветеринарным хирургом Селангора, другой – Яп Сви Лимом, профессиональным охотником на крупную дичь. Ранее жители вокруг жаловались, что животные создают проблемы вследствие характерного шума и запаха и из-за опасности побега. Жалобы их были поданы два месяца назад на заседание куала-лумпурского санитарного бюро, и председатель, г-н В. Г. Эзекиель, рассмотрел их. Каждое из животных было уложено метким выстрелом сзади уха, а затем освежевано. Шкуры превратят в чучела. За операцией наблюдали капитан Ф. Дж. Шиди, главный ветеринарный врач ФМС и СС, большая толпа и – некто Энгус Робинс, старший инспектор полиции штата Селангор». В следующий раз я отправлю вас, Джереми.

– Чертовски зверская акция, скажу я, – заметил плантатор над моей головой. – Лишили бедняг права защищаться или убежать.

– Согласен… А вы охотник, Джереми?

– Э-э-э, ну…

– Пятьсот долларов вам придется заплатить за право уложить слона или буйвола, но тигры – бесплатно. Зато придется нанимать охотников, носильщиков, и ведь ружья тоже нужны. Наше с вами жалованье не располагает, если только вы не решите стать китайским предпринимателем. Да, нужен ведь еще и охотничий костюмчик. Я бы сказал, что госпожа де Соза одета сегодня вот точно для охоты на тигра. Одних карманов штук десять, войдет уйма патронов, и эти очки, и шорты ниже колена – все вместе внушает уважение. А что это за материал – лучший брезент, не правда ли? Любой американец позавидует.

Когда над тобой издеваются, вот так посверкивая темными глазами и чуть наклоняя в твою сторону весь корпус, то это почему-то приятно. Тем более что я так и чувствовала, что и во время веселых рассказов о тиграх господин инспектор каждое мгновение держал меня в поле зрения – пусть и бокового.

– Мне казалось, что пора стать менее заметной, господин Робинс. Мои прежние костюмы вызывали какие-то нездоровые чувства.

– О, этот наряд бесспорно оздоровит все чувства… Он так контрастирует с вашей женственностью. Но я думал, что есть не столь радикальные способы стать менее заметной.

Плантаторы, так и не воспользовавшись шансом заговорить со мной напрямую, откланялись. Впрочем, весь бар был в движении – все общались со всеми, хлопали друг друга по спинам и улыбались. Нас покинул Джереми, подошли на минуту другие, обменялись репликами, двинулись дальше…

А над баром так и висела доска, на которой мелом были выведены имена – больше двух дюжин, список позора. Имена тех, кому в долг больше не наливают, пока они не рассчитаются по накопившимся счетам.

Доску демонстративно старались не замечать.

Я вздохнула и придвинулась к инспектору.

– Господин Робинс, как ни неприятно, но у меня в городе действительно есть дела, как вам известно. И если бы вы помогли мне с некоторыми подробностями… Я знаю, что дело того китайца, который исчез из отеля, забрали ваши секретные собратья. Но ведь наверняка первыми на месте события были ваши коллеги, просто полиция.

– Вам повезло, госпожа де Соза, – не коллеги, а лично я. Что касается секретных собратьев, то я вижу, что с таковыми в данный момент общается солдат вашей личной армии, так что у вас все получается очень грамотно.

Что такое? Я начала озираться и увидела, действительно, Тони – точнее, полковника Херберта, чья инвалидная коляска была придвинута к столику, за которым сидел джентльмен со странно раскрасневшимся лицом. Оба держали в пальцах стаканчики с чистым виски – что я вижу, всего лишь полдень! – и пытались перебить друг друга.

– А что это ваш секретный собрат… как бы сказать… – намекнула я.

– Да то самое, что видите. Скажем так, серьезно подорванное здоровье. Климат, знаете ли, и другие факторы. Ваш исчезнувший китаец оказался последней каплей. Замена этому джентльмену уже в городе, тем более что тут кое-что предстоит… Мы называем эту замену – господин библиотекарь. А этот бедняга иногда днями не выходит отсюда, у него там наверху комната, чтобы прийти в себя. Так вот, тот китаец. Исчез из «Грейт Истерн» на Ампанг-роуд, как же не помнить. И что вас интересует?

– Мелочи, господин Робинс. То, на что упал ваш тренированный взгляд. Я читала лишь отчет (тут я постаралась сохранить уверенное лицо). Он слишком короток.

– Ну, главный факт в нем есть. Деньги. Он так спешил, что оставил на секретере бумажник. С немалой суммой. Это необычно.

– То есть он выбежал на улицу без денег?

– И в одной рубашке. На заднюю улицу, чтобы быть точным. В лобби его ждал другой китаец, прямой как палка. И не дождался.

– Один в чужом городе, без денег? Интересно. И что, вам трудно было найти здесь китайца из Китая, который остался без цента?

– Было легко. Он пошел к католикам, к святому Джону на Букит Нанас. И жил там, в приюте, сзади школы четыре дня. Так что насчет денег – это был не пустяк. Карман его был точно пуст. А уж потом исчез и оттуда. До того, как мы на него вышли. Потому что опять за ним пришли. Судя по всему, тот же длинный китаец.

– Тоже из Китая?

– Это пусть уж ваш инвалид уточняет, за другим столиком. Но, по описаниям, да. Не местный китаец, это точно.

– То есть он не просто христианин, а католик, как я… Что ж, у китайцев это не редкость. Вернемся в его комнату. Что ее хозяин там оставил?

– Собственно, все. Все оставил, что было. Конечно, нас вызвали только на следующее утро, и за это время… Тот, длинный, китаец мог вынести все. Но ощущение такое, что вещи его не интересовали, следов обыска не было…

– Простите, господин Робсон. А длинный поднимался к нему?

– Конечно. Дело, по описаниям портье, выглядело так. Подошел чужой китаец – а портье сам, надо сказать, кантонец – и на ломаном кантонском спросил, в каком номере живет господин… ах, как же его зовут, ну, неважно – это ведь был гость господина Таунсенда (тут Робинс кивнул в сторону краснолицего собутыльника Тони), у них, секретных людей, имена не имеют значения. Сегодня одно, завтра другое. Портье назвал номер и снял трубку, чтобы позвонить наверх, вашему китайцу. Поднял глаза – а длинного уже нет. Можно предположить, что он быстро пошел наверх. Но недостаточно быстро.

– Подождите, так это был друг или враг нашего постояльца?

– Строго говоря, неизвестно. Мог подняться, чтобы предупредить его о чем-то, а мог… Нет, если бы это был друг, то ваш китаец не повторил бы потом свой акт с исчезновением уже у католиков, как только тот же китаец там его настиг. Портье произнес в трубку дословно следующее: к вам высокий человек из Китая. Но, кстати, еще неизвестно, как тот его понял. Потому что постоялец говорит только на каком-то ином диалекте. Портье считает, что на шанхайском, но черт же их там разберет, в их Китае.

– Итак, на следующее утро вызвали вас, и вы нашли там…

– Очень скромный чемодан, минимум незаметной одежды на вешалках. Всякие пустяки, типа бритвы и прочего. Бумажник на секретере. Да, а ведь там был еще и обратный билет на лайнер в Гонконг и потом Шанхай, и паспорт, что немаловажно, – он сейчас у коллеги (Робинс снова дернул головой в сторону Тони и его нового друга). Очков не было, но, что тут странного – он в них все время ходил, они были на носу, в них и выбежал. Оружия или патронов – никаких. Бумаг – никаких. Хотя… чтобы быть точным, на этом секретере лежал томик стихов, чуть ли не Рембо. На французском. Английским этот постоялец не владел, забыл вам сказать. И единственное, что в комнате было не так, – ручка. Отельная ручка на ковре. Пятнышко чернил у кончика пера.

– То есть он что-то все же схватил на бегу с секретера, очень быстро. Уронил ручку. Допустим, лист бумаги, на котором эта ручка лежала.

– Схватил что-то более важное, чем паспорт или деньги. Хм.

– Итак, человек в очках, брюках и рубашке, без денег, без документов, не говорящий по-английски или даже на таком китайском, чтобы был тут понятен, выскакивает чуть ли не из окна второго этажа на заднюю улицу… точнее, в джунгли, потому что я провела недавно ночь как раз в «Грейт Истерн» и помню, что видела из заднего окна. Прямиком направляется в католический приют и сидит там несколько дней, пока не исчезает и оттуда. Интересно. Сколько он тут провел времени?

– По билету – сутки.

– Это что – он, значит, просто ориентировался, на бегу, по кресту на колокольне? Неплохо. А с отцом Эдвардом, главой братьев Ла Салль, он говорил на каком языке?

– А, вы его знаете? Ну, этим фактом отец Эдвард как раз поделился. Они говорили на французском. Но больше из него никаких подробностей вытянуть не удалось.

– Он выходил из приюта?

– Да, прогуливался каждый день. Так что город в окрестностях Букит Нанас, возможно, знал к моменту второго побега хорошо. На взгляд знал – ведь говорить там ему было не с кем. Ни английского, ни диалектов… Все равно что глухонемой.

– Ну, и последнее. Внешность. Приметы. И не говорите, что он похож на китайца.

– А вот тут самое интересное. Ну, ладно еще отец Эдвард заявляет, что более обыкновенного китайца не найти. Но это же подтверждает и китайский портье. Средний рост. Лет, возможно, сорок. Лицо круглое, пухленькое. Глаз не видно – очки, круглые, обычные, в металлической оправе, как сейчас носят. Шрамов, родинок, бородавок – никаких. Волосы зачесаны назад, как у всех нас. В общем, человек без лица. И честно вам скажу, госпожа де Соза, я был безмерно рад, когда дело у меня забрали.

– А что, вам трудно найти китайца в Куала-Лумпуре?

– В том-то и дело, что никаких трудностей. Ну, в городе живет сто пятнадцать тысяч человек, из которых китайцев почти семьдесят тысяч. Не так уж и много. Если учесть, что все они подлежат регистрации. Рабочие на оловянных шахтах или каучуковых плантациях, пуллеры рикш, даже нищие на улицах. И кому нужно ссориться с нами и скрывать, что он вчера дал приют китайцу из Китая, который и в землячестве-то ни в каком не состоит? Одиноких китайцев, как вы знаете, у нас не бывает. В одиночку они не выживают. Ну, тут, конечно, есть такая штука. Нанимается китаец на шахту, забирает аванс и сразу бежит на поезд. Его догоняют и бьют, деньги отбирают. Но таких случаев в те самые дни не было. А поезда за это время, пока он отсиживался в приюте, уже были взяты под наблюдение. Как и улицы, ассоциации, лавки. Великий боже, вся полиция искала одного китайца, который тут – как ребенок в джунглях. Формально и сейчас ищет. И ведь не нашла.

«Молодец», – сказала я мысленно. Мне начинал нравиться этот человек без лица и имени.

Инспектору Робинсу принесли здешний знаменитый бифштекс на раскаленной сковороде – бой нес его на укутанных салфеткой и вытянутых вперед руках, над влажно блестящей золотистой корочкой мяса реяло облако соусного пара. Народ в баре, слыша приближающееся шипение, уважительно расступался.

– Готовится, пока его несут к столу. Я ведь уже спрашивал вас, госпожа де Соза, – как насчет второго ланча? Ах, «карри ми» на Ява-стрит… Хороший выбор. А кусочек вот с этой сковородки?

Я представила себе, как аккуратно беру зубами сочный кусок мяса с его вилки, – это ведь должно быть забавно, почему же тогда?.. И что со мной творится?

Гул в баре не ослабевал. На эстраде, на пару часов раньше обычного, раздавались звуки настраиваемых инструментов. Магда тренькала клавишами, беседуя у края эстрады с барабанщиком, – о, только не это! Мне она была тут нужна для совсем других дел. Джереми у стойки бара, среди плантаторов… так, Джереми стоя поглощал некий британского вида сэндвич. Точнее, делал это не сам – сэндвич в щель между его усиками и нижней губой просовывала женская рука, вторая же, лодочкой, была подставлена под подбородок для крошек. А что там, кроме руки? Перманент на волосах, обесцвеченных до белого, рост – никакой. Ну, веснушки. Что-то вроде уменьшенной и ухудшенной копии Магды.

– А вот эта женщина? – поинтересовалась я у Робинса.

– Эта? Это его жена, – сказал он. – А кто бы еще стал тут…

– А вот эти люди, в углу и вокруг дивана…

Робинс с интересом взглянул на меня.

– Не сочтете ли невежливым, госпожа де Соза, если я поинтересуюсь, почему вы задали такой вопрос?

– Не сочту. Потому что ваши глаза постоянно делают круги по этой комнате, как прожектор у крейсера, и еще заглядывают в соседнюю залу, где музыка. У вас такой вид, будто вы работаете.

– А вы как думали – в день плантатора, когда у каждого второго в кармане вот такая пачка денег? Моя работа, и Джереми, хотя бы в том, чтобы тут сидеть так, чтобы нас было видно. А мой коллега Джарвис так же присматривает за Селангор-клубом, и так далее. Плантаторы это знают и относительно спокойны. Но, видите ли, госпожа де Соза… сегодня какой-то странный день плантатора. Дело в том, что в общем здесь – все обычные подозреваемые, да-да, вот здесь. Но, кроме них, еще куча неизвестного мне народа. Как они только вмещаются в такой маленький зал.

Я обвела взглядом зал: Магда уже обосновалась на эстраде всерьез, Тони щелкал пальцами, требуя еще виски (и то и другое – потенциальный кошмар). Что еще тут стоит внимания, кроме толпы у самого бара? Тихие заводи, наверное. Они тоже интересны. Вот за спиной Тони – столик, где в полутьме сидел какой-то светловолосый европеец, с ним китаец, а к столику этому продвигался сквозь толпу на странно тонких ногах какой-то юноша, тоже китаец.

И тут Тони, продолжая щелкать пальцами (тщетно), рассеянно кивнул этому юноше, тот тоже кивнул, оба отвернулись друг от друга, и Тони погрузился в беседу. Так бывает, когда люди плохо помнят, где же они встречались раньше.

А в дверь входили все новые люди, всех возрастов и рас.

– Что-то происходит, – задумчиво сказал Робинс.

– Что же?

– Ну, с одной стороны, тут исчезают люди. Вот ваш китаец, и у моих секретных коллег тоже кто-то пропал, то есть не явился на встречу. Но люди и появляются. В последние дни. И очень специфические люди. Причем в немалых количествах. Вы умеете смотреть краем глаза?

– И еще как, – храбро ответила я.

– Тогда скосите глаз незаметно к самой стойке бара. Вот тот похожий на молодого быка китаец в лимонном костюме. Его тут не было уже месяца три.

– Бандит, – сказала я, посмотрев уголком глаза на китайца, физиономия которого буквально трескалась от здоровья, а лицо было носатым, гордым и опасным.

– Бандит, – подтвердил полицейский. – По имени Вонг. Когда вы дома, в Джорджтауне, вы не читаете наших газет, госпожа де Соза? А у вас не писали о громком деле убитого ювелира по имени Картрайт? Весь европейский Куала-Лумпур ворчал по поводу его бурного романа с девятнадцатилетней Марианной ди Карвалью… простите, если задел ваши национальные чувства.

– Еще не задели, так что продолжайте. Евразийских жуликов я люблю не больше, чем китайских или индийских.

– Кстати, о евразийцах, с вашего позволения, – состав ее крови просто немыслимый, там сколько угодно и китайской, и тамильской… Шокирующе хороша. Первая красавица в Малакке. И в свои девятнадцать успела побывать девушкой особых услуг, подругой плантатора и еще кем угодно. А Картрайт – ну, ему был 51 год, это был один из самых богатых англичан города. Марианне он успел тут снять бунгало, потом начались разговоры о браке и вечной любви, а главное – завещание в ее пользу он успел составить. Я имею в виду, успел до того момента, когда он вышел на веранду своего дома – где в очередной раз ссорился с женой, – и получил пулю из темноты. Жена схватила свой револьвер и послала пулю в кусты, туда, где была вспышка, – это по ее словам.

Господин Робинс аккуратно вонзил нож в середину своего бифштекса, оттуда просочилась капля рубиновой крови, он удовлетворенно кивнул, я отвернулась.

– А теперь поставьте себя на место присяжных: другого трупа в кустах нет, вторая пуля улетела туда и не найдена, да и была ли она вообще? Есть, конечно, показания амы о том, что выстрелов она слышала два, но что такое слова китайской амы? Зато есть обиженная изменой жена и ее муж с дыркой в груди. Что интересно, калибр совпадает с револьвером жены – кто-то хорошо подготовился. И поэтому вдова Картрайта на данный момент находится на пути в эту каторжную Австралию.

Ну, конечно, сказала я мысленно. Если ты англичанин, то сидеть в местной тюрьме ты не будешь, так же как в больнице тебе не будут переливать кровь местных коренных жителей.

– А я, – продолжал Робинс, – сижу здесь. И знаю одну вещь, которую бесполезно было рассказывать присяжным. Что до убийства богатую наследницу Марианну ди Карвалью мои люди видели раза два вместе вот с этим Вонгом, вне всякого сомнения бандитом. Известным и очевидным бандитом. Но это ничего не доказывает, к сожалению. За встречу или разговор не арестуешь. А после убийства они оба исчезли с горизонта. И вот он снова здесь. А зачем?

Я задумчиво посмотрела в направлении стойки бара, где Вонг с каменным лицом глотал коктейль. Какое дело мне было до всего этого? Моего китайца если и звали Вонгом, то бандитом он не был. Шпионствующим поэтом или поэтичным шпионом – да. Томик Рембо, вот это здорово!

Тут к Вонгу кто-то подошел. Мальчик. Нет, просто очень худой юноша, да вовсе и не юноша, лицо его украшало несколько волосков бородки. Тонкий, как тростинка, с длинными худыми руками и ногами. Что-то сказал Вонгу, тот неожиданно вежливо ответил. Они кивнули друг другу, и хрупкий молодой человек странным образом исчез. Только что он был здесь, а вот его уже и нет. А, да это же с ним как бы здоровался Тони.

– А это кто? – обратилась я к Робинсу.

– Понятия не имею, – оживленно отвечал тот, уничтожая бифштекс (и посверкивая обручальным кольцом). – А это уже само по себе очень странно. Да, что-то происходит…

Подошел Джереми и его блондинка. Она еле заметно задела плечо инспектора Робинса мягкой частью тела, мило извинилась. Я посмотрела на нее, постаравшись не щуриться (что, пол бара качается, как палуба?), она посмотрела на меня.

– Джереми, – радостно сказал Робинс, и в глазах его загорелся зловещий огонь. – И мадам Дебора. Познакомьтесь с Амалией де Соза, выдающимся человеком, она тут открывает некое деловое предприятие. Я заметил, что с вашим ланчем тоже уже покончено? У меня есть прекрасная идея насчет десерта. Для всех нас, четверых. Джереми, считайте, что это приказ.

Джереми заметно напрягся. И был абсолютно прав.

– Дуриан, – провозгласил господин Робинс. – Король фруктов. На рынке, по ту сторону речки. Пять минут езды. Сейчас, конечно, не сезон, и это хорошо, потому что, когда сезон наступает, излишне нервные европейцы на некоторых улицах закрывают нос платком с лавандовой водой. По эту сторону речки дурианы не встречаются, по крайней мере в окрестностях паданга. Как бы это вам описать, друзья. Я знаю, что наши собраться сравнивают вкус этого фрукта с давленым чесноком, смешанным с особенно зловредным сыром, который поедается рядом с лошадью, которая мучается газами. Простите, мадам и госпожа де Соза. Я бы, впрочем, описал этот вкус как-то по-другому: гниющие луковые шкурки, плюс сточная канава, куда вывалили гроздь перезрелых бананов, плюс кусок самого жуткого французского сыра, плюс крем-карамель с вишневым ликером. Примерно так. На вид – разлагающаяся плоть, и это еще мягко сказано. В туристических справочниках значится, что фрукт никоим образом не пригоден для человеческого употребления. И если бы сэр Стэмфорд Раффлз прибыл на остров Сингапур в 1829 году в сезон дуриана, он бы не очень спешил подписывать договор с султаном Джохора о переходе острова в британское владение. И покинул бы остров в спешке.

– Ну, давайте упомянем кое-что еще, – сладким голосом добавила я, следя за сменой эмоций на лице Джереми. – Раффлз обожал есть дуриан у себя дома с местными друзьями и описал его вкус как «багус секали» – «очень хорошо». Он, кстати, знал малайский не хуже многих султанов… И он знал о силе фрукта как афродизиака.

Лицо Джереми намного розовее не стало, но вот его жена, кажется, всерьез заметила мое присутствие.

– И еще, – продолжила я, – лучшие дуриановые сады принадлежат здесь, по большей части, именно султанам, хотя обычные дурианы можно все же купить и простым смертным. Я видела людей, которые просто дрожат от счастья, засовывая в рот первый в году кусок.

– Отлично, – подвел итоги Робинс. – Слушайте меня, юный Джереми. Я встречал людей, которые влюблялись в дуриан лишь на пятый-шестой год работы в этих краях. Но это редкость. Обычно тут все решается сразу. Или вы рождены для тропиков, или нет. Если вы возьмете в рот эту штуку и поймете, что вот это и есть то, о чем вы мечтали всю жизнь, – значит, ваша карьера в Малайе будет обеспечена. Если нет – плохо дело. Итак, где там этот Кришна с моим «фордом»? А, стоит за стеклом и в ужасе рассматривает чей-то новенький мотоцикл чудовищного вида… Нас четверо, как раз войдем.

– Я встретила друзей, дайте наговориться, – сладким голосом сказала Дебора, она же Дебби, и улизнула. Джереми остался один на один со своей будущей колониальной карьерой; было видно, как он судорожно сглатывает слюну.

Тарахтя мотором, полицейский «форд» прополз по Бату-роуд, вдоль паданга, и свернул влево, через мост, к рынку.

Рынок – монументальный каменный сарай прошлого века, с его окнами от земли до потолка и ступенчатыми узорами поверху, отделяется торжественным рядом пальм с бутылкообразными стволами от другой стороны улицы. А именно от пяти слепленных друг с другом китайских домиков в два этажа, разных, но очаровательно одинаковых – с голландскими фронтонами, колоннами, балюстрадами, каждый в три окна, у каждого свой цвет, от белого до кирпичного. Все, и рынок тоже, выходят на маленькую площадь, до отказа заставленную затененными лотками с фруктами.

Я покосилась в сторону Джереми. Чуть открыв рот, он смотрел на это великолепие – рыжие волосатые человечки рамбутанов (представьте себе, что орангутаны уменьшились в несколько десятков раз и стали фруктами), бежевые гроздья лонганов, желтые слитки кукурузы, которые как раз в этот момент грузили в пароварку. Ну, и манго минимум шести сортов, настоящие золотые и зеленые горы. А отдельно от всего – желто-зеленые мячи для регби, те самые красавцы-дурианы.

Полицейская машина въехала бы на самую дышащую влажным жаром площадь, но тут ей перегородила дорогу ручная телега, оставляющая мокрый капельный след. На ней торжественно ехала ледяная глыба, внутри которой серебрился ломкий коралловый рисунок трещин.

– Ну, так или иначе выходим, – сказал инспектор. – И помните, Джереми, что здесь вы – офицер полиции его величества.

Джереми обреченно поднялся.

– А знаете что, господин Робинс, – вдруг сказала я. – У меня возникла мысль. Давайте не будет вот так сразу – дуриан. Давайте начнем с совершенно безопасного и нормального фрукта вон в том углу. Я сейчас выберу самый лучший, если доверите…

Джереми покосился на меня, не веря своему счастью. И двинулся вперед.

– Вон в том углу? Но, дорогая госпожа де Соза, это же…

Я предостерегающе подняла ладонь:

– Это называется – пасар сини, Джереми. Садимся. Это вам понравится.

Малаец у лотка с висящими на веревочках тяжелыми фруктами кинул на меня внимательный взгляд, признал местную жительницу, с которой не надо шутить. Мы с ним пощелкали ногтями по шипастой коже трех-четырех, единогласно остановились на самом небольшом, малаец уложил его на доску и торжественно надрубил небольшим ножом с широким лезвием. Разломал толстую шкуру с бледно-лимонной мякотью, из которой выглядывали тяжелые кремово-желтые дольки, в ладонь размером. Уложил перед нами на столик. Принял от меня целый доллар.

– Пальцами, Джереми, – сказала я. – Нам потом принесут миску воды, чтобы их вымыть. Вот так, берете кусок и обсасываете эту косточку… Мякоть просто тает во рту. Как овсянка.

Лицо инспектора приобрело бесконечно ироничное выражение.

– Ум, – сказал, наконец, Джереми гнусаво. – Не овсянка. Пудинг. Яичный или ванильный. С жженым сахаром. Я бы сказал, здорово. И это у них растет на деревьях? А сколько у нас долек приходится на брата? А, у меня тут еще есть…

– Я вам отдам половину своей доли, юный Джереми, – заметил Робинс. – Я их наелся за эти годы достаточно. И, к вашему сведению, – пасар сини на малайском означает не имя этого фрукта, а «базар китайский». Поздравляю, ваша карьера здесь обеспечена. Эта земля оказалась к вам добра. Вы отлично выбираете дурианы, госпожа де Соза. Почти не перезрелый.

– Ну и бар. Кишат плантаторы, полицейские, шпионы, агенты Коминтерна, виски – сомнительного качества, якобы «Хейг»…

– Моя дорогая, он просто пьян, но этого не показывает, – отрешенно сказала Магда. – Разжалуй его в подполковники немедленно.

– Полковник Херберт, – сказала я. – Вы трезвы. Прошу вас и дальше поддерживать дружбу с главой специального отделения полиции Куала-Лумпура, штат Селангор, Федеральные Малайские Штаты. Заказывайте в этих целях виски лучшего качества.

Тони смахнул с тенниски пылинку в сторону Магды.

– А теперь, раз я уж сюда заехала, перед тем как отправиться домой, – расскажу вам, наконец, зачем мы все втроем здесь собрались. Тони, я попрошу вас слушать особенно внимательно. Недели три-четыре назад из отеля «Грейт Истерн» пропал китаец…

Пересказ разговора с Робинсом у меня вышел коротким. Тони, выпятив бородку, делал предельно серьезное лицо и вправду молчал.

– А дальше, – сказала я, – в сингапурской газете… Син что-то…

– «Синчжоу жибао», – приятным голосом подсказал Тони. Запах виски был развеян лопастями вентилятора в два счета.

– Спасибо, полковник. Вот в этой самой газете начали появляться стихи. Как я понимаю, не простые, а очень хорошие стихи. Раз в три-четыре дня. Они приходили по почте из этого города. И продолжают приходить. Этого поэта ищет вся местная полиция. И безуспешно. Идея состоит в том, что нам надо делать то, что полиция не может. Попытаться найти его через стихи. Полиции это точно не по зубам. Тут нужен особый человек. Вы, полковник.

– Да, но я же чертов инвалид, – сказал Тони, с недовольством стуча пальцами по поручням коляски. – Вы не находите, что это как-то несовместимо.

– Да наоборот, – возразила я. – Уважаемый профессор, филолог, требует себе подшивку этой газеты. Сидит в комнате, читает, размышляет, делает выводы. Общается с местными любителями словесности – для чего вызывается такси. Согласитесь, это даже красиво. И не вызывает никаких подозрений. Конечно, китайцы вам будут говорить то, что полиции не скажут никогда.

– Я буду перемещаться в коляске вооруженный, – решил Тони. – Потому что, когда мы найдем вашего китайца, мне ведь будет поручено его застрелить, без сомнения. Потому что это звучит уместно и красиво. Или не так?

– Не так, – сказала я. – Потому что нам надо, чтобы мы нашли поэта тихо, втайне от местной полиции, и, видимо, перепрятали его еще лучше – иначе я не вижу, зачем мы его ищем. Но ваш поиск должен прояснить и эту загадку. Вдобавок его ищет еще кое-кто, похуже полиции, и этих людей надо тоже опередить.

– Моя дорогая, скажи недоумевающей девушке, кто это такой – похуже полиции. Это ведь существенный момент.

– Видишь ли, – повернулась я к Магде, – история странная. Мне было сказано очень немного, но получается, что в гости к британским коллегам был прислан для какой-то операции агент Чан Кайши, из самого Нанкина. И что вдруг он решил исчезнуть, потому что за ним погнался вот тот самый длинный китаец. Британцы ищут его потому, что пообещали Чан Кайши выявить его и вернуть. Я сомневалась, но получается, что так и есть. Потому что, допустим, за этим агентом погнались бандиты, например. Но почему тогда скрываться от собственных нанкинских коллег? Наоборот, они могли бы помочь. Нет, это беглый агент. За которым гонятся люди Чан Кайши. И который кое-кому тут нужен, живой и здоровый.

Я остановилась. И вместе с Магдой повернулась к креслу Тони, который издавал какие-то сдавленные звуки.

– Этот негодяй? Этот… этот длиннозубый недоумок, убийца и ничтожество?

Кажется, до этого момента я никогда в жизни не видела Тони до такой степени серьезным.

– Кто ничтожество? – деловито поинтересовалась Магда. – Моя дорогая, он все-таки пьян, несмотря на твой приказ.

– Чан Кайши, – сказал сквозь зубы Тони. – За вашим агентом гонятся люди Чан Кайши? Мы должны помочь этому парню напакостить Чан Кайши? Да это подарок, а не поручение. Я сделаю это. В коляске или ползком. Сделаю.