Глава 14

ЗАХВАТ

Сперва один за другим, затем гроздьями в Санто-Доминго зажглись желто-красные огоньки и, словно бы им в помощь, загорелись мириады звезд и сияли так ярко, что легко было даже без луны различить очертания укреплений.

Генри Уайэтт, подчиняясь сигналу Феннера, приказал подтянуть к борту адмиральскую гребную галеру, которая вместе с другими мелкими суденышками «Бонавентура» тащилась на буксире за кормой. Быстро и без лишнего шума аркебузиры, лучники, копейщики и матросы, отряженные для сопровождения экспедиции, спустились в ожидающие их лодки.

Хотя сильный ветер с суши и должен был относить в море большинство звуков, в расчеты Дрейка вовсе не входило настораживать испанцев во внешних фортах относительно предстоящих его действий. К укреплениям устремились шлюпки и с других кораблей, подгоняемых ветром, дующим в помощь гребцам.

В стальной каске без украшений, кирасе и коротком черном плаще адмирал Дрейк ловко спустился по канатному трапу, а следом к нему присоединился генерал Карлейль с двумя полевыми капралами.

Уайэтт был очень огорчен, что по долгу службы ему пришлось остаться на борту. Вместе с Хьюбертом Коффином, тоже клянущим свою судьбу, он стоял, вглядываясь в темноту, поглотившую флотилию мелких судов.

— Как, по-твоему, там, в фортах, заподозрят, что происходит? — полюбопытствовал Коффин, плюхнувшись от слабости на целый пороховой бочонок, так как, снова оказавшись на кораблях, больные перестали поправляться, а некоторые, и в немалом числе, посходили с ума.

— Нет, не думаю, что они догадаются, — отвечал Уайэтт. — Ветер с суши, поэтому вряд ли они услышат что-нибудь тревожащее.

Вскоре ветер задул сильнее, и, к большому огорчению тех, кто остался позади, из тьмы небесной захлестало дождем. Время, казалось, потеряло свой счет. Сердито закачались на своих якорях корабли, заныли, застонали их шпангоуты и верхние реи, словно их раздражало это нежелательное бездействие.

Теперь, когда свободного времени у него было предостаточно, Уайэтт, как обычно, пустился в догадки насчет того, что могло бы случиться с его ненаглядной Кэт. Теперь она, наверно, здорово располнела, вынашивая их отпрыска, зачатого несомненно в той райской долине, лежащей в лесу в окрестностях Сент-Неотса.

Сент-Неотс! В темноте его губы сурово сжались при воспоминании о том, что тогда произошло в его родном городишке и на рыночной площади в Хантингдоне. Несомненно, существовали на свете такие отвратительные безобразия, как ведьмы и колдуны. Каждый простой человек в Англии согласился бы с этим, но обвинять в таких ужасных злодеяниях несчастную обезображенную Мэг и доброго, не в меру любопытного и непрактичного отца было просто абсурдом! Что касается матери, он снова представил себе эту жутко трогательную, истощенную фигурку с растрепанными седыми волосами, раскачивающуюся на фоне яркого полуденного неба.

«Когда-нибудь, — молча решил он, — я встречусь с сэром Джоном Эддисоном и заставлю его отречься от лживых слов». Ведь это он взбудоражил власти и выдвинул обвинения. Кроме того, подумалось помощнику штурмана, нужно добиться отмены обвинений в его собственный адрес. Ведь фактически в данный момент он не более чем приговоренный преступник, сбежавший от правосудия королевы.

Он только вполуха слушал то, что не переставал рассказывать сквайр Коффин.

— Да, Генри, я просто не дождусь, когда мы пойдем на штурм города. — Он понизил голос. — Видишь ли, семья моя обеднела на королевской службе. Отец мой издержался почти до последнего шиллинга, чтобы снарядить меня в это плавание. Дай Бог, чтобы в казне короля Филиппа оказалось достаточно и на нашу долю. — Он повернул к Уайэтту бледное лицо, заблестевшее от дождя под светом большого кормового фонаря. — Да, Генри, и тебе кое-что перепадет для твоей милой Кэт, о которой ты вечно болтаешь, и для твоей семьи.

— Кроме Кэт, у меня из семьи никого не осталось, — мрачно ответил Уайэтт. — Но тем не менее я не прочь получить свою долю военной добычи и еще одну каравеллу, которую я видел вчера в Санто-Доминго. Ей-богу, Хьюберт, вид у нее был что надо: чистые линии, стройная и, кажется, быстроходная.

Весь этот отрезок времени, пока корабли покачивались на своих якорях, люди на них разговаривали подобным же образом, при этом пытаясь понять, что за план разработал адмирал для захвата столицы. Ветераны среди матросов понимали, что Санто-Доминго скорее всего окажется очень крепким орешком. У города были очень мощные укрепления, и поговаривали, что их защищают около ста пятидесяти пушек всех видов. Кроме того, за стенами находились регулярные войска короля Испании, и, если их старшие офицеры владеют военным искусством соответственно той репутации, какой они пользуются в мире, англичанам придется довольно туго.

До рассвета оставалась пара часов, когда с кораблей можно было уже различить, как из сумерек, крадучись, возвращаются восвояси шлюпки и прочие маленькие суда. Они уже не оседали под грузом солдат и их воинского снаряжения. Когда послышался тупой удар о борт, капитан Винтер собственноручно поискал конец трапа и крикнул вниз, в ветреную темень:

— Все в порядке, сэр?

— Да, — ответил Дрейк сильным и отчетливым голосом. — Мои чернокожие друзья перерезали охрану сторожевых башен, всех до одного. Ловкие парни, они сделали из них настоящий корм для собак, — добавил он, переваливаясь через борт «Бонавентура»с развевающимся на ветру плащом. — Ох уж любят эти испанцы всячески мучить и убивать своих бедных рабов. Ну а теперь отдыхать. На рассвете мы атакуем город.

Длинные цепочки взлохмаченных коричневых пеликанов, похожих на уцелевших обитателей доисторических веков, потянулись, хлопая крыльями, мимо разношерстной эскадры Дрейка, улетая куда-то в море. Когда вокруг марселей засновали, взлетая и падая, чайки и другие морские птицы, корабли английского флота тоже пришли в движение. Подняли якоря и выбросили за потрепанные борта принесенную с ними грязь. Матросы разворачивали паруса по мере того, как один за другим разные суда эскадры Дрейка выстраивались в неровную линию позади «Бонавентура».

Адмирал еще раз облачился в тот великолепный костюм из черной в золотой оправе брони, который он надевал у берегов Байоны. На его нагруднике было изображено сражение между тритонами и великанами, а шлем с высоким гребнем, украшенный уже знакомым пучком страусиных синих и белых перьев, придавал сэру Френсису вид чрезвычайно важной персоны.

По команде Феннера на шкафуте флагманского корабля зазвучали трубы: там канониры уж дули на пальники и гнулись в напряженном ожидании возле своих обременительных сорокадвухфунтовых пушек, кулеврин и фальконетов. Под крепким ветром с моря дым от горящих фитилей весело вился над палубой вместе с обычными для такого момента солеными шутками. Высоко над грот-марсом заплескался красно-белый узор креста Святого Георгия.

С вражеских укреплений донесся ответный сигнал горнов и громкое бряцание мавританских цимбал. Почти на всех башнях и стенах появились флаги — яркие, как бабочки, а цветом и узором бесконечно разнообразные. Еще задолго до этого все испанские суда забились во внутреннюю гавань Санто-Доминго и сгрудились там в такой тесноте, что полностью лишились маневренности. Что же касается тех двух военных кораблей, которые заприметил Уайэтт, то теперь они стояли на страже у входа во внутреннюю гавань с открытыми орудийными портами и развевающимися боевыми флагами.

Флагманский корабль Дрейка с полуобнаженной и потной от напряженного ожидания командой все ближе и ближе подходил к фортам неприятеля. Вот уже английские корабли приблизились к ним настолько, что моряки с них могли различать отдельных людей, например, высокого капитана, облаченного в желтый мундир, с черными и алыми перьями на шляпе. Все отчетливей были видны поблескивающие наконечники пик и доспехи, все ярче и ярче сверкали стволы поджидавших их фитильных пушек.

Наконец Дрейк резко дернул себя за желтую бороденку и, ступив за переходную доску в палубе юта, крикнул вниз начальнику канониров:

— Открыть огонь, мастер Олуин, и смотрите, чтобы целились повыше.

«Бонавентур» накренился от отдачи его бортовых пушек и тем самым положил начало длившейся безостановочно почти часовой канонаде, во время которой армада неторопливо окружала наружную гавань и крушила фортификации из своих тяжелых орудий. К счастью для англичан, вражеские валы везде только с виду казались прочными. Довольно часто случалось так, что, когда тридцатифунтовое ядро из полупушки ударялось в каменную крепостную стену, целый сегмент ее взлетал в воздух, оставляя неровную белую брешь.

Однако огонь испанских батарей оказался вовсе не таким уж безрезультатным. Снова и снова корабли Дрейка получали пробоины, а разлетающиеся осколки убивали или калечили людей. И все же почти до самого полудня английские корабли продолжали свою смертоносную карусель. Когда наконец они отошли, выяснилось, что у некоторых из них ядрами посбивало стеньги, у других возле самых ватерлиний зияли пробоины, на которые корабельные плотники набивали листовой свинец.

Как только флотилия вернулась к своей стоянке, почти все сохранившие физическую пригодность моряки, оставшиеся на борту, подняли сильный шум, размахивали оружием и как-либо иначе делали все возможное для создания впечатления, будто Дрейк собирается высадиться всеми своими силами на каком-нибудь болотистом уголке суши к западу от города. Дрейк расхаживал по корме, делая быстрые короткие шаги. «Прямо как боевой петушок перед схваткой», — подумал Хьюберт Коффин.

Очевидно, адмиралу не терпелось узнать, способен ли будет королевский наместник, генерал-губернатор дон Хуан Фернандес де Меркадо, отразить его вылазку, почувствует ли он возможность уничтожить проклятых еретиков на этой открытой местности, где его обученные испанцами регулярные войска могли бы добиться наибольшей эффективности.

— Ха! На это я и надеялся, — услышал Уайэтт возглас адмирала, лишь только шлюпки отчалили от кораблей, взяв курс на болотистый уголок берега.

Генри взглянул на город. Одни из двух ворот в западной стене распахнулись настежь и оттуда галопом вылетели прекрасно снаряженные всадники на горячих, покрытых чепраками андалузских лошадях. Потом появился отряд аркебузиров, за которым следовала плотная колонна пикинеров.

Эти войска повернули на юг и выстроились на краю той болотистой лагуны, к которой плыли теперь моряки английской эскадры. Дрейк стоял на кормовом сиденье своей галеры, и под ударами весел перья вздрагивали у него на шлеме; он вглядывался из-под ладони в лежащие за болотом джунгли. Сумел ли Карлейль, думал он, вовремя завершить свой кружной десятимильный марш вдоль побережья? Задуман такой дерзкий маневр… Никто из нынешних профессиональных военачальников еще не пытался осуществить такое.

Нервно дернув себя за бородку, сэр Френсис отдал приказ всей флотилии сушить весла вне досягаемости выстрелов с берега: он вовсе не желал бросать на противника свою малочисленную армию плохо вооруженных матросов. А из ворот Санто-Доминго выбегало все больше и больше солдат: пикинеров, арбалетчиков и довольно много стрелков из аркебуз. Вскоре шесть-семь сотен испанцев построились у болотистой лагуны и замерли в мрачном ожидании.

Дым от испанского корабля, подожженного в утренней перестрелке, плыл над городскими стенами и стлался по берегу, отбрасывая неровные голубоватые тени на сидящих верхом, богато разряженных кабальеро.

Над водой зазвучали насмешки и оскорбления с обещаниями самой жестокой расправы. Англичане — трусливые псы, орали испанцы. Что, боязно им выйти на берег? А иного и нечего ждать от клятвопреступников, сторонников этой предавшейся ереси бляди[54], которая восседает на троне Англии. Лица английских матросов начали загораться краской стыда и гнева, руки сжимали оружие — так им хотелось немедленно покончить с этой испанской наглостью.

Вдруг откуда-то со стороны густого леса, отделявшего испанцев от их городских ворот, заиграли трубы, и там появился авангард сплоченной колонны солдат, защищенных стальными доспехами, играющих боевую музыку и несущих перед собой огромное знамя с крестом Святого Георгия.

Две стрелковые роты — лучники и аркебузиры — быстро выстроились в линию под флагами и красно-белыми полосатыми знаменами. А позади них три отряда пикинеров Карлейля развернулись в плотный трехшеренговый строй.

По рядам испанцев прокатился крик удивления, с минуту они колебались, а затем их кавалерия бросилась во фланговую атаку, размахивая десятифутовыми копьями с флажками на концах. Верхом на малорослых, но сильных лошадях кавалеристы помчались сломя голову на эту вторую английскую армию, невесть откуда взявшуюся у них в тылу и на фланге. Пришпоривая коней, кабальеро неслись все быстрей и быстрей с развевающимися на ветру плащами и струящимися плюмажами.

От залпа солдат полевого капрала Симпсона опустела дюжина с лишним седел, а затем в тропическом солнечном свете взмыли длинные стрелы, решившие участь сражений при Пуатье, Азенкуре и Кресси. Лошадь за лошадью грохались оземь и с бешеным ржаньем месили воздух копытами. Другие, невыносимо страдая от ран, уносились прочь, сбрасывая своих седоков или буквально втаптывая их в землю.

По команде генерала Карлейля лучники и аркебузиры повернулись и отбежали назад сквозь шеренги ожидающих пикинеров, чтобы там перезарядить свои ружья или выбрать новые стрелы. Однако кавалерийская атака продолжалась. Испанские всадники храбро и безрассудно мчались вперед: дворянская кровь благороднейших кабальеро Старого и Нового Света не позволяла им отступить. Среди атакующих находились лиценциат Бальтазар де ла Вилла Фане, аудитор Королевского совета, фискальный лиценциат Альего и лиценциат Ареро из Колониального совета. Начал атаку сам генерал-губернатор, но, к несчастью, лошадь его завязла в трясине и, чтобы вызволить его оттуда, потребовался целый отряд.

Из англичан пока никто не пострадал, а вот у испанцев по меньшей мере пятнадцать — двадцать кабальеро лежали убитыми или корчились от боли рядом с позициями противника. Когда в самый последний момент испанские кони благоразумно заартачились при виде зловеще сверкающих наконечников копий, всадники веером повернули назад и ускакали, чтоб перестроиться за спинами арбалетчиков и аркебузиров, идущих теперь в атаку на отряды Карлейля, измотанные долгим маршем под палящим солнцем.

Когда значительное число испанцев покинуло берег, чтобы биться с Карлейлем, Дрейк приказал малым судам возвращаться на корабли. Моряки подчинились, но с большой неохотой, клянясь всем святым, что их подло надули, лишив возможности показать этим чертовым донам, кто блядь, а кто нет.

— Кроме того, эти ублюдки солдаты разграбят весь проклятый город до того, как мы высадимся на берег! — прорычал одноглазый боцман.

Со своей позиции на борту адмиральской галеры Уайэтт смог получить ясное представление о том, что творилось на берегу. В настоящий момент аркебузиры с обеих сторон двинулись друг на друга, прилаживая свои ружья, и стреляя практически на равных условиях. А исход этой схватки, и, вероятно, в последний раз в истории Англии, решили мощные длинные луки.

Лучники Дрейка могли выпустить дюжину стрел, пока вражеские арбалетчики тяжеловесными лебедками натягивали тетивы своего стального оружия. Все чаще и чаще падали пораженные этими смертоносными ярдовыми стрелами орущие во всю глотку испанцы. Как только генерал Карлейль заметил колебания противника, он выпустил вперед отряды пикинеров. Перед их молчаливым, неумолимо надвигающимся строем испанцы пустились в паническое бегство, пытаясь укрыться за городскими стенами. Многие из них, однако, нашли убежище в зарослях у дороги и тем самым устроили ряд засад, уничтожить которые удалось лишь ценой значительных

потерь.

Далее защитники города прибегли к излюбленной тактике испанцев. Их всадники окружили большое стадо полудиких быков и прочего рогатого скота и хлыстами погнали их на воинов Карлейля в надежде расстроить их боевой порядок. Но оказалось, как ни кололи их пиками и шпагами, для ревущих животных слепящий огонь английских аркебузиров был пострашней. Оставшаяся в живых скотина повернула и тяжело затопала прочь, пытаясь найти спасение в джунглях, при этом ревя от страха и затаптывая насмерть тех немногих испанцев, которым хотелось их удержать.

Увидев повальное бегство противника, оставившего на поле сражения своих тяжело дышащих и стонущих раненых, генерал-лейтенант Карлейль дал отбой, снял с головы свой шлем и с помощью пропитанной водой губки, находящейся в верхней части шлема для охлаждения, отер разгоряченное лицо. Пока дела идут довольно хорошо, заключил он, и, несмотря на то обстоятельство, что его люди утомлены долгим маршем на Санто-Доминго, вид у них боевой. А самое приятное — это то, что потери его пока составляют менее двадцати человек.

Будучи слишком опытным военачальником, чтобы допустить падение темпа своего наступления или позволить противнику снова сплотить свои силы, он повернулся своим ястребиным лицом к старшему сержанту Пауэллу.

— Возьми половину наших солдат и атакуй ворота со стороны леса, а я поведу людей на главные ворота со стороны моря. Бог даст, скоро встретимся на главной площади Санто-Доминго.

— Слушаюсь, сэр. — Чернобровый валлиец повернулся, отдавая распоряжение, которому охотно подчинились, потому что все видели, что на стенах появляются испанские солдаты.

На этой обращенной к суше стороне стены было много пустых амбразур, но к ним поспешно подтаскивали такие небольшие, но опасные орудия, как миньоны, бомбарделлы и фальконеты.

Налетчики собрали богато украшенное оружие и прочее снаряжение, брошенное на берегу бежавшими испанцами, а затем, бряцая оружием, в ритме ускоренного марша английское войско пустилось в преследование; под тяжестью амуниции солдаты шли, чертыхаясь и истекая потом. Со шпагой в руке и вопя, как черти в преисподней, Карлейль повел свою братию на штурм восточных ворот Санто-Доминго. Как обычно, испанцы строили обращенные к суше стены несколько ниже и вооружали их легче, чем стены, обращенные к морю.

Умело развернув свое войско, генерал Дрейка, дав солдатам лишь немного времени для передышки, выехал вперед, в серебристом пластинчатом доспехе сверкая как метеор. На его шишаке, словно пальмовая ветвь на ветру, покачивался пучок из алых и зеленых перьев. В одной руке Карлейль держал «собачку» — тяжелый пистолет с колесцовым замком, в другой — шпагу.

— Вперед! — прокричал он. — Вперед! И завоюем славу нашей королеве! — Стоило ему сделать только два шага, как с валов прозвучал беспорядочный залп. Адъютант Карлейля споткнулся и повалился лицом вперед, впиваясь подрагивающими пальцами в горячую бурую землю.

Под убийственным градом свинца пало несколько англичан, пока они не успели убраться под прикрытие стены, чтобы затем, помогая друг другу, карабкаться на парапет: они вовсе не собирались позволять обороняющимся спокойно перезаряжаться и лучше организовать свою оборону. Жахнуло несколько пистолетов и ручниц, затем сражение происходило в сравнительной тишине: в дело вступили шпаги и пики.

Дородный светловолосый капитан с «Надежды» Эдвард Кэрлес спрыгнул вниз в кучу орущих смуглолицых испанцев, собравшихся непосредственно за воротами, и успел свалить двух, прежде чем остальные пустились наутек, предоставив ему возможность открыть ворота. Через них на опустевшую улицу, вымощенную булыжником, хлынули, стуча сапогами, краснорожие, ревущие низкими, полными ярости голосами английские пикинеры, сверкая своим оружием под лучами послеполуденного солнца.

Справа от себя они расслышали звуки яростной схватки, говорившие о том, что сержант Пауэлл штурмует другие ворота. Вот так и вышло, что генерал-лейтенант Карлейль со своими людьми, пыхтящими, как задыхающиеся от бега спринтеры, первыми захватили рыночную площадь. Там он приступил к быстрому переформированию своего войска чтобы оно не распалось на ряд не способных к военным действиям небольших грабительских шаек. Действительно, этот город казался таким обширным, что мог бы очень легко растворить в себе, поглотив, несколько сотен его солдат.

Наконец звуки схватки на северной стороне зазвучали все громче и громче, и вскоре на рыночную площадь прибежали беспорядочные толпы охваченных паникой испанских солдат с выпученными от страха глазами, оказавшись тем самым между двумя огнями. Большинство из них сразу же побросали оружие и на коленях просили о милости, другие же рассыпались по переулкам и там попрятались по домам. И только небольшая горстка попыталась прорваться в форт, охранявший внутреннюю гавань.

В четыре часа пополудни Карлейль приказал водрузить на башне собора их флаг с крестом Святого Георгия и тем сообщить эскадре, что победа досталась им. Победа, но все же еще не город.

Глава 15

РАЗГРАБЛЕНИЕ САНТО-ДОМИНГО

Несмотря на то что его солдатам за последние тридцать шесть часов удалось поспать не более полного часа, генерал-лейтенант Кристофер Карлейль, ни минуты не колеблясь, повел свое войско на штурм обоих охраняющих гавань укреплений; и сэр Френсис Дрейк с не меньшим проворством вновь приступил к бомбардировке тех же самых фортов. Оставив горстку изможденных и раненых солдат для удержания большой центральной площади Санто-Доминго, Кит Карлейль повел остальных — осунувшихся, еле волочащих ноги — вперед. Тем временем матросы с кораблей снова погрузились в шлюпки и прочие малые суденышки, сгорая желанием участвовать в разгроме противника и тем заработать себе какую-то долю славы, чтобы суметь заткнуть глотки солдатам, когда дело дойдет до хвастовства.

Прямо перед наступлением вечерних сумерек моряки высадились на том самом отрезке берега, к которому плавали раньше тайком. Дрейк, возбужденно и страшно сквернословя, повел их сам. Теперь Уайэтт мог оценить по достоинству, какого большого терпения стоило этой горячей натуре оставаться, как хорошему командиру, в личном отчуждении от сражения.

Совместный штурм главного форта был назначен на десять часов вечера или около того, как утверждал Хьюберт Коффин, когда они с Уайэттом выбирались на берег, бредя по воде. Коффин в качестве посоха пользовался коротким копьем. Кроме того, он был вооружен кремневым пистолетом и испанским кинжалом, но не надел ни кирасы, ни шлема: общая слабость еще давала о себе знать, чтобы выдержать такой груз.

В половине десятого флот под временным командованием контр-адмирала Ноллиса вновь приступил к бомбардировке, и тьма запульсировала от ярких вспышек бьющих с обеих сторон пушек. В этот безветренный вечер под оглушительный гром канонады, вступая вместе с другими в бой, Генри Уайэтт сознавал, что перед ним — прекрасно вооруженный противник, готовый сражаться насмерть.

Во время того происшествия на борту «Первоцвета» он тоже, конечно, подвергался смертельному риску, отбиваясь от вражеских шпаг, и даже двух человек заколол насмерть, но теперь он шел, увязая в рыхлом песке, к тем грохочущим пушкам, и это было нечто другое. Его била легкая дрожь, и он испытывал настоятельное желание опорожнить мочевой пузырь.

Позади него корабельный юнга заверещал что-то несвязное, как безумный, явно пытаясь скрыть от себя и других свой страх. Притворившись, что ему показалось, будто этот юнец споткнулся, Уайэтт протянул ему руку.

— Возьми-ка меня за руку, парень, этот проклятый берег весь в ямах.

Несвязная болтовня мальчишки сразу же прекратилась, когда Уайэтт почувствовал дрожь протянутой ему в темноте холодной руки.

Ближе и все выше и выше маячили стены форта с навесными бойницами; в этой полутьме казалось, что они вырастают до самых звезд. Приближение моряков не вызывало никакой ответной тревоги на укреплениях. Возможно, это объяснялось тем фактом, что в этот момент солдаты Карлейля пошли на яростный штурм барбикана, навесной башенки дальнего укрепления.

Готовясь к бою, успокоившийся адмирал с минуту помедлил, поглядел вверх на стены, а потом почти небрежно сказал:

— Давайте-ка, ребята, заберемся туда, наверх. А ну-ка, подкиньте меня на плечах. — Невысокий и легкий, от толчка он мигом взлетел на парапет, где замер силуэтом, очерченным отблесками городского пожара.

До последнего своего часа Уайэтт никогда не забудет силуэт адмирала на фоне небес, его мужественный профиль, выведенный красной и золотой линиями.

Сначала десятки, а там и сотни матросов, выкрикивая непристойные угрозы, роем кинулись через стену. Сопротивление оказалось столь же кратковременным, сколь и бесполезным.

Бок о бок с Недом Джексоном, молодым помощником боцмана из Гринвича, Уайэтт промчался рысцой мимо ряда орудий и, взобравшись по лестничному пролету, наткнулся на группу призрачных мрачных фигур. Он услыхал, как клинок его шпаги со скрежетом проскользил по чьей-то выпуклой кирасе, затем к нему наверх прибежали еще англичане, вопя, словно черти, опущенные в святую воду. Хотя испанцы взывали к пощаде, очень немногим дарована была такая милость, большинство же из них закололи на месте или сбросили вниз со стен.

Когда незадолго до полуночи взяли штурмом оба опорных форта, Дрейк приказал развести на парапетах костры, чтобы сообщить обеспокоенному контр-адмиралу Ноллису, что наконец-то город Санто-Доминго полностью покорен.

Только потому, что у Френсиса Дрейка с дисциплиной было очень сурово, разграбление процветающей колониальной столицы его солдаты отложили до следующего утра. После сдачи батареи и фортов солдаты Кита Карлейля стали бивуаком на площади и объедались тем, что достали в ближайших домах.

Увы, их было так мало, что они не могли помешать исходу из города тех оставшихся жителей, что еще не сбежали во время ложной атаки, продемонстрированной эскадрой перед городом предшествующим днем. Но эти последние не стыдились своего бегства: разве перед их глазами не существовало примера генерал-губернатора? Этот испуганный трус, как только его вытащили из болота, умчался галопом подальше от моря, оставив оборону столицы лиценциатам и некоему дону Диего Орсинио, капитану флагманского корабля эскадры Санто-Доминго.

Когда наступил рассвет, ограничение перестало быть действительным, и потому со шпагой и копьем в руке люди Дрейка пошли утверждать себя почетными гражданами города в согласии с жестоким обычаем того века.

Грабителей, решивших поживиться в квартале, ближе всех лежащем к морю, привлек к себе ряд импозантных жилых домов с каменными фронтонами. Уайэтт, ликуя в предвкушении поживы, был увлечен толпой полуголых матросов. Он бежал вместе с другими, пользуясь частью сломанной реи в качестве тарана, чтобы взломать обитую железом дверь большого дома с впечатляющим гербом над главным входом. Эта сцена дублировалась повсюду: и ниже, и выше по улице.

Когда наконец снесли тяжелую дверь, изнутри до них донеслись пронзительные женские крики. Юный Джексон из Гринвича, оскалившись в свирепом предвкушении, ринулся в дом во главе целой стаи матросов. Первым из домашних, кого увидел Уайэтт, был здоровенный негр в желтой ливрее, размахивающий дубинкой. При виде волосатых, опаленных солнцем парней раб-негр выронил свое оружие и в молитвенной позе простерся на полу, беспрестанно моля о пощаде. Помимо презрительного пинка он не удостоился иного внимания.

Уайэтт на минуту задержался: с открытым от удивления ртом смотрел он на великолепные гобелены, роскошную мебель и сияющие панели огромной гостиной. В дальнем ее конце в розовом свете восходящего солнца поблескивали позолоченные корешки множества — ряд за рядом — стоящих книг в великолепных переплетах. По полу, выложенному черными и белыми мозаичными узорами, Уайэтт направился прямиком к тяжелому, окованному железом сундуку, охраняемому большим тяжелым висячим замком.

Беглый осмотр подсказал ему, что без тяжелого молотка тут никак не обойтись. Он подсунул голову под одно плечо большого серебряного подсвечника на две свечи и услышал звук разрываемой ткани: это один из его сотоварищей срывал яркую бархатную занавеску рубинового цвета.

— Ух ты! Разве из этого не получится шикарной юбочки для моей Полли на зависть всем в Холодной Гавани? — осклабился матрос, свертывая материал и засовывая его себе под мышку.