- И улететь он должен был ещё сегодня рано утром, обойдя нас на несколько часов. Только вот куда он собирался лететь?
      - В Алма-Ату, - сказал Зенич.
      - Почему?
      - Демобилизованные редко ездят поодиночке, вы правы.
      Но это ещё не все. Положение демобилизованного не устраивало Цырина.
      - Не совсем вас понимаю, Владимир Николаевич, но продолжайте.
      - Тут ничего конкретного. Так, предположение. Я вдруг вспомнил, как сам служил. Отпуск дали, молчком приехал - дома никто ничего не знал. Увидели глазам своим не поверили. Зато уж когда демобилизовался... Четверо суток поезд шел, и я с каждой станции слал телеграмму. Здесь работает какая-то чисто солдатская психология: в отпуск лучше являться неожиданно, со службы наоборот. Предупреждал этот парень о своем приезде или нет, можно будет уточнить, но если нет, то Цырин об этом должен был знать.
      - Любопытно. Ну и что?
      - А то, что личина отпускника гарантирует Цырину двухнедельную фору десять дней отпуска, плюс дорога. Дома пограничника не ждут. В части о нем не станут беспокоиться до тех пор, пока не придет ему пора возвращаться. Не раньше этого срока что-то заподозрим и мы. В Алма-Ате же Цырин возникнет в своем истинном облике или в любом другом и двинет, куда ему надо. Считайте, что в этом случае след его окончательно утерян.
      - Если все обстоит именно так... - сказал полковник. - Если именно так, повторил он, - то Цырин ещё здесь. Аэропорт закрыт вторые сутки. Нелетная погода - это иногда весьма кстати. Хотя, признаюсь, весь день я думал по-другому.
      - Поеду, - сказал капитан. - Поищу в аэропорту. Цырин человек настойчивый. Он будет ждать самолета.
      - Поезжайте. Кого вы намерены взять с собой?
      - Емелина и практиканта.
      - Не мало?
      - Нет. Разрешите идти?
      - Идите, Владимир Николаевич. И пожалуйста, узнайте заодно, как там мой новосибирский. Не затруднит?
      - Не затруднит, - сказал капитан, стоя в дверях. - Значит, не верите?
      - Сомневаюсь, - сказал Мытарев.
      Но Зенича уже не было в кабинете.
      ДВАДЦАТЬ ДВА ЧАСА СОРОК МИНУТ
      В маленькой комнате с радиостанцией - резиденции руководителя полетов-их находилось пятеро.
      - Начнем, товарищи, - сказал Зенич, - Прошу вас, Василий Ильич.
      Руководитель полетов Гуляев, пожилой, массивный и очень смуглый человек, хлопнув ладонями по коленям, встал.
      - Аэропорт открыт на вылет двадцать минут назад, - сообщил он. - Машина алма-атинского рейса должна уйти через полчаса первой. Пассажир Житников, следующий до Алма-Аты, зарегистрирован под номером семнадцать. Его место 4 б. Багажа не сдавал.
      - Спасибо, - поблагодарил его капитан.
      Покачав головой, Гуляев сел.
      - Вечно что-то случается в мое дежурство, - мрачно объяснил он.
      - Товарищ Емелин, - попросил капитан.
      - Мы его не нашли, - доложил лейтенант Емелин. - В помещениях для пассажиров его нет.
      - Придет, - сказал Гуляев. - Объявят посадку, и придет.
      - Точно, - согласился Зенич. - Он ничего не знает и ни о чем не должен знать. У него сейчас единственное препятствие - погода. Когда он услышит про посадку, он расслабится. Это неизбежно, и это нам очень на руку.
      - Тут спрятаться - раз плюнуть, - добавил дежуривший в вокзале лейтенант Гетьман. Высокий, худой, неестественно стройный, неспокойный в поведении, он был полной противоположностью флегматичному на вид Гуляеву.
      - Когда посадка? - спросил Зенич.
      - Когда прикажете, тогда и сделаем, - ответил Гуляев. - Все в наших силах.
      - А если он прямо к трапу пойдет? - предположил Емелин. - Возможно такое в принципе?
      - А чего ж тут невозможного? - сказал руководитель полетов. - Перелазь через забор и иди.
      - Он не пойдет, - сказал Зенич. - Зачем ему лишние неприятности? Он законный пассажир при законном билете. Будем ждать и, как появится, возьмем. Он сегодня достаточно погулял.
      - Разрешите... - робко напомнил о себе практикант.
      - Вот что, молодые люди, - перебил его Гуляев. - Я в ва - ши дела не вмешиваюсь, но совет дать хочу. Вы его "брать"
      как это у вас называется, собрались. А где? В вокзале народу не протолкнешься - пассажиры двадцати двух рейсов сидят Он, как я понимаю, просто так в руки не дастся. Нельзя в вокзале, значит. На перроне тоже нельзя. Здесь у него темнота в союзниках и, так сказать, оперативный простор.
      - В самом деле, - с интересом сказал капитан. - А где же, по-вашему, можно?
      - Прежде чем в.ести к самолету, мы собираем пассажиров каждого рейса в накопителях. Это такие будки на перроне похожие на клетки, - все летали, и все знают. Как наберется в накопителях достаточно пассажиров, дежурная запирает входную дверь и открывает дверь на поле. Теперь следите. Ваш пассажир вышел на платформу. Как он хоть выглядит?
      - Пограничник, - кратко объяснил Зенич. - По званию - ефрейтор.
      - Пограничник, значит? - удивился руководитель полетов. - В общем, так. Из накопителя он не убежит. Он там, как в клетке. Проход на поле узкий. Там и надо брать.
      - Разумно, - согласился Зенич. - Принимается.
      - Разрешите, - просяще протянул практикант, и капитан понял.
      - Товарищ Емелин, отдаю его вам, - сказал он.
      - Хорошо, - озабоченно сказал Емелин.
      - Вы вдвоем, - продолжал Зенич, - находитесь у выхода из накопителя со стороны поля. Хотя нет, так будет заметно.
      Вы войдете внутрь вместе со всеми, а выйдете обязательно перед ним. Он не должен сделать по полю больше шага. Машину мы поставим на поле, неподалеку от выхода, и возле неё буду находиться я. Лейтенант Гетьман страхует нас со стороны вокзала.
      Гетьман кивнул.
      - Не ставьте свою машину, - предложил Гуляев. - Поставьте мою - будет естественней. У меня "уазик" с радиостанцией и со всеми аэрофлотовскими атрибутами. Тут уж никаких сомнений.
      - Принято, - сказал капитан. - Вы, Василий Ильич, случайно, не дружинник?
      - Я свое отдружинил, - отвечал руководитель полетов - Просто я старый.
      - Тянуть не будем, - заключил Зенич. - Занимаем исходные позиции. "Пассажиры" - на перрон. Вы, товарищ Гетьман, с ними. Мы с Василием Ильичом едем на поле. Василий Ильич, давайте посадочку.
      Гуляев взял микрофон, включил радиостанцию и, подождав немного, сказал:
      - Здесь РП-1. Алма-атинскому посадку. Вылет по моему разрешению.
      - Понял, - просипело в динамике.
      - Пойдемте, - пригласил руководитель полетов. - Сейчас объявят посадку.
      - Идите, - сказал капитан, обращаясь к Емелину с практикантом.
      "Правильно ли ты поступил, доверив им это? - спросил он "себя. Практикант и вчерашний практикант - ты рискуешь.
      В подобных ситуациях всегда надо ставить на себя. И всетаки ты прав. Наступает в жизни человека момент, когда его надо обязательно выпускать в первую линию атаки. Без этого он так навсегда и останется "молодым человеком". Разве мало ты видел таких людей? Нам нужны крепкие парни. Нам нужно очень много крепких парней. У нас ещё столько черновой работы! Нам самим не справиться".
      - Идемте, - повторил Гуляев.
      Они вышли из здания, в котором размещались диспетчерские службы. Дождь кончился, но о нем напоминали лужи под ногами, тусклое мерцание мокрого бетона на летном поле и пронизывающее ощущение сырости. Слева сверкало здание аэровокзала. Оно не казалось теперь ни воздушным, ни легким. На расстоянии полукилометра от того места, где находились Гуляев с Зеничем, смутно угадывались силуэты реактивных машин. И там, где последняя в этой череде пересекала небо, проглядывали звезды.
      Руководитель полетов вывел "уазик" на поле, но почему-то не поехал к вокзалу. Он взял вправо и, только забравшись далеко в глубь поля, повернул параллельно зданию.
      - Куда мы? - поинтересовался Зенич.
      - У нас для наземного транспорта на поле строго определенные маршруты, пояснил Гуляев.
      - Даже в такой ситуации? - ехидно спросил капитан.
      - В любой, - не меняя тона, ответил руководитель полетов. - Не волнуйтесь, - прибавил он. - Мы успеем.
      Они успели. Когда Гуляев притер машину к барьеру, отделявшему перрон от поля, загромыхали репродукторы.
      - Объявляют посадку, - сказал Гуляев.
      Что объявляют, разобрать было невозможно, но было видно, как пришла в движение толпа, запрудившая перрон. Девушка в синей форме, стоявшая у входа в накопитель, тщетно пыталась навести порядок. Найти в этой мешанине Емелина с практикантом было невозможно. Цырина капитан тоже не видел. Ему показалось, что где-то на заднем плане мелькнул Гетьман. Из темноты вылетели и встали у накопителя вагончики.
      - Когда долго нет рейсов, всегда так, - сказал Гуляев. - Вы его видите?
      - Нет.
      Было хорошо видно, что вход в накопитель уже закрыли и что пограничника внутри нет.
      Потом открыли наружную дверь - Зенич придирчиво осматривал каждого, кто выходил и садился в вагончики.
      Забрав всех, вагончики уехали.
      - Сейчас они вернутся за второй партией, - сказал Гуляев. - Может, тот, кого вы ждете, выглядит как-то по-другому?
      - Не должен, - с досадой сказал капитан.
      Он прекрасно понимал, что ничего страшного не произошло.
      Что Цырин не сунется в толпу. И все-таки отсутствие его здесь, в расчетной точке, беспокоило Зенича.
      Цырин пришел. Появился из-за здания вокзала с чемоданом в руке. У накопителя остановился, оглядываясь. Спросил о чем-то девушку-дежурную. Выслушав его, девушка кивнула.
      Он улыбнулся, отвернув лицо к зданию вокзала, с крыши которого перрон освещали прожектора, и Зенич узнал его.
      Капитану даже показалось, что он видит царапину на горле.
      Но он не был уверен, что видит её на самом деле.
      "Вот и все, - сказал он себе. - Вот и все".
      Переложив из руки в руку маленький коричневый чемодан, Цырин вошел в клетушку. Пропустив вперед какую-то старушку, за ним последовал практикант. Метрах в трех сзади держался Емелин.
      - Пошел, - сказал Зенич, осторожно открывая дверку.
      - Я его вижу, - спокойно сказал Гуляев. - Я вас понимаю, но подождите, пока подойдут вагончики. Отсюда вы его лучше видите, а он вас не видит. Он в клетке. Он никуда не денется.
      Подъехали вагончики. Дежурная открыла дверь на поле.
      Емелин вышел перед Цыриным, замедлил шаг, преграждая ему путь к вагончикам. Когда же "пограничник" попытался его обойти, сзади вынырнул практикант и подхватил под руку, а лейтенант под другую и неторопливо повели в темноту. Сзади шел Гетьман. Никто ничего не заметил, не оглянулся даже - Зенич все хорошо видел. "Неплохая работа, - отметил он, - на четверку. Но учтите условия".
      Капитан дождался, когда Цырина подвели к машине, и только тогда тяжело спрыгнул на бетон и очутился с ним лицом к лицу. Он хотел спокойно рассмотреть его, но спокойно не получалось. Цырин стоял перед ним, растерянный и бледный, почти мальчик с виду, и в правой руке у него был маленький коричневый чемодан.
      - Наденьте ему наручники, - сказал Зенич практиканту. - Посадите в кузов.
      "Вот и встретились, - подумал капитан. - А надо держать себя в руках. Я еще, чего доброго, врежу ему разок, а потом мне за это врежут. Вот он стоит, беспомощный такой, и видит меня впервые. А я его перед собой вижу долго. Целый день.
      Он свое получит. Он получит все сполна. Но он получит все по закону. А я не могу ему врезать. Я его нашел и даже не могу ему врезать. Но за то, что я нашел его на день позже, врезать надо мне. Где-то мы упускаем. Что-то очень важное.
      И расплачиваемся за это. Всеобщая любовь - что может быть лучше? Но прежде чем возводить её в ранг государственного устройства, надо точно знать, не найдется ли среди "любящих"
      некто способный проломить тебе череп маленькой заводной ручкой на тридцать восьмом километре Окружного шоссе".
      - Товарищ капитан, здесь деньги, - закричал практикант.
      Голос его вывел капитана из оцепенения. Все закончилось, но не было радости, и Зенич, как всегда в подобных случаях, спрашивал себя: "Почему? Это потому, что все кончилось очень быстро и я устал, - решил он. - Ничего не кончилось, - сказал он себе. - Держись крепче. Ничего ещё не кончилось".
      - Товарищ капитан! - снова позвал практикант.
      Зенич подошел. Практикант с Гетьманом и Емелиным рассматривали содержимое чемодана. Гуляев по-прежнему сидел в кабине.
      - Закройте чемодан и поставьте в машину, - сказал капитан строго.
      Практикант поспешил выполнить приказание.
      "Странно, - подумал Зенич, - целый день вместе, а я даже не знаю, кто он. Он старался, а я даже не знаю, как его зовут. Но зато я знаю все о том, кто сидит в кузове в наручниках. Все хорошо. Все так и должно быть".
      - Как ваша фамилия? - спросил он у практиканта.
      - Моя? - удивился тот.
      - Ваша, ваша.
      - Городенко.
      - А звать?
      - Володей.
      - Тезки, значит. Ну, а отчество?
      Практикант смутился.
      - Не тяну я ещё на отчество, - сказал он.
      - Тянете, - заверил его капитан. - Еще как тянете!
      - Владимир Николаевич.
      - Полные тезки. Молодец, полный тезка! Поехали, - сказал Зенич всем.
      - Вы про новосибирский спрашивали, - подал голос Гуляев. - Вон он садится.
      Капитан посмотрел на полосу. С такого расстояния все выглядело игрушечным. И намеченный прожекторами штрих полосы, и самолетик на дальнем её конце. Увеличиваясь в размерах, самолетик бежал по полосе. Вот он достиг ближнего конца полосы, и прожектора, погаснув, включили ночь. Оборвался пронзительный рев - замолчали двигатели.
      - Двенадцать лет я тут работаю, а в Новосибирске не был, - сказал Гетьман - Ребята все приглашают, слетай, говорят. Да некогда. Хороший город Новосибирск?
      - Хороший, - сказал Зенич. - Говорят, что хороший.
      ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ НОЯБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ НОЛЬ ЧАСОВ
      СЕМНАДЦАТЬ МИНУТ
      В управлении капитана дожидался следователь Марущенко.
      - Поздравляю, - сказал следователь.
      Больше он ничего не сказал, и Зенич был благодарен ему за это.
      - Извините, товарищ Марущенко, - на всякий случай сказал он. - Все дела завтра.
      - Да, конечно, - поспешно согласился следователь.
      Спускаясь, капитан чувствовал его взгляд. Он подумал
      почему-то, что работать с ним будет легко. И ещё он вдруг понял, что его собственная работа по делу кончилась.
      "Порядок, - сказал он себе. И тут же оборвал себя: - Порядок? Что такое, в сущности, Окружное шоссе? - спросил он себя. - Это когда идешь все время прямо и рано или поздно приходишь на место, откуда начал. Никогда все не будет в порядке. Мир ещё далек от совершенства. Что-нибудь обязательно будет не в порядке, как ни старайся.
      Это плохая философия, - сказал он себе. - Если где-то непорядок, значит, ты плохо старался. Конечно, ещё кто-то старался плохо, но тебя в первую очередь должно беспокоить собственное старание. А других - их собственное. Если каждый будет стараться и при этом думать, что сделал меньше, чем мог бы, будет порядок. Мы часто думаем о других, что они в чем-то не дотягивают, хотя могли бы. В первую очередь мы должны думать так о себе.
      Мы финишировали на сегодня. Теперь то, как мы шли на каждом километре, будет интересовать только нас самих.
      И только мы сами знаем, что главное - эти километры. Когда не знаешь, где финиш, каждый километр нужно проходить, как последний, и, кажется, нам это удавалось сегодня".
      Он вышел на улицу и остановился у входа в управление.
      Непривычно пустая лежала перед ним улица, храня в неоновых лужах следы недавнего дождя. Людей на улице не было и машин, а из-за угла бесшумно выехал троллейбус, почти пустой.
      "Тяжелый день, - сказал себе капитан. - Трудный день, каких много. Нет, такого ещё не было. И в точности такого уже не будет. Мы вышли по тревоге и понесли потери. Но мы все равно победили. Мы были не одни и поэтому победили.
      А не слишком ли тяжелые потери? - спросил он себя. - Двое за одного многовато. Может, что-то не в порядке у нас со стратегией?
      Возможно, - сказал он себе. - Мы добры и доверчивы. Ненависть к злу не может победить доброго в человеке. Доброта питает ненависть к злу, но никакая ненависть не убьет доброго в человеке. Доброта безгранична. Ограничены силы. Любить или ненавидеть можно только активно. Но любить и ненавидеть - это и значит жить".
      Угол и фонари. И тяжелые шаги по асфальту - твои шаги.
      И ещё чьи-то шаги, торопливые и легкие. Это женщина. Она спешит. Сейчас она обгонит тебя, и ты увидишь её, женщину которой не сидится дома в такой вечер. Почему ей не сидится дома теперь и задается ли она подобным вопросом, глядя на тебя? И что ты ответишь, если она спросит тебя об этом?
      Обогнав его, женщина ускорила шаг, почти побежала и скрылась за углом - он даже не успел рассмотреть её.
      Набирая скорость, мимо промчался троллейбус, почти пустой.
      "Действительно, - подумал он, - ну, что бы я мог ей сказать?"