– Если бы не завкафедрой, я бы такую тему никогда не взял… Она баба умная, ничего не скажешь, но с пунктиком… Вцепилась в одного местного писателишку и размахивает им, как кувалдой.

– А что, все-таки тебе светит при кафедре осесть?

– Конечно, намекают… Да, по-моему, нечего иллюзии строить… Запрут, как миленького, в глухую таежную деревню, и не пикнешь.

– Надо было меньше по кино шляться да ночами ерунду читать всякую.

Андрюха пнул бумажный стаканчик из-под мороженого, и тот влетел в открытую телефонную будку.

– Так, значит, на кафедре без ума от предмета твоего исследования?

– Второй год с ним носятся.

– И ты в такой ситуации опустил руки, слепец!.. Это же твой единственный шанс! Выдай работу экстра-класса!

– С моим автором, пожалуй, выдашь… Пролистал на днях его последний роман – тягомотина…

– Да не бейся головой о стену!..

Андрюха подпрыгнул и, ударив рукой ветку, съежился под сияющей пылью.

– Есть потрясающая идея! Срочно достань адрес писателя и, не раздумывая, дуй прямо к нему. Лихая кавалерийская атака! Не давай ему рта раскрыть, кричи, что жить не можешь без его потрясающего творчества, и когда он размякнет, развесит уши, бери его за жабры! Остальное – дело техники… Раз – и его черновики у тебя! Два – и твоя дипломатия переполняется уникальным материалом… Дерзай его на всю катушку!..

Андрюха, мобилизовав родственные связи в литературных кругах, через пару дней раздобыл адрес писателя.

Теперь не оставалось ничего другого, как внаглую заявиться в незнакомую квартиру и объявить важному хозяину тему своего диплома.

Студенту надоело торчать у парикмахерской.

Женщины спорили по-прежнему, только одна теперь ходила между креслами, и полы ее накрахмаленного халата цеплялись за подлокотники.

Студент направился к дому, в котором проживал писатель.

Надо было для храбрости Андрюху с собой прихватить… Он идеально подходит в качестве буксира… По крайней мере, давно бы торчали в нужном подъезде…

Студент вновь миновал гастроном, булочную, молочный.

Как ни шагал он вразвалочку, приостанавливаясь возле каждой витрины, край дома был уже отчетливо виден, а за ним – тусклый фонарь и узкая черная щель, в которую проваливался косой снег.

Хотел было еще раз пройтись вдоль магазинов да и уехать к себе, но вдруг решительно свернул с тротуара – длинная размытая тень легла вдоль глухой торцовой стены.

За домом – штабеля пустых ящиков, припорошенных снегом, квадрат насаждений, железные гаражи.

Отыскав нужный подъезд, студент, не останавливаясь, расстегнул пальто, а на четвертом этаже с разгону ткнул пальцем в облупленную кнопку звонка.

Поставил дипломат на резиновый коврик, снял шапку, отряхнул раскисший снег.

Звонок давно стих в глубине квартиры, а за дверью – ни звука.

Студент нахлобучил шапку.

Но вот и шаги – медленные, неуверенные.

Студент подхватил дипломат, и тот, качнувшись, ткнулся углом в коричневый дерматин.

Дверь отползла, и студент увидел сначала раскрытую книгу, лежащую на полусогнутой руке – тонкие, бледно наманикюренные пальцы замерли на страницах, как на грифе скрипки.

Затем разглядел в тусклом свете бра желтую пушистую кофту, очки и прямую челку, закрывающую целиком лоб.

– Здравствуйте.

Студент чуть отступил.

Хозяйка кивнула – челка дрогнула, очки съехали на самый кончик носа.

– Привет!

Хозяйка указательным пальцем свободной руки вернула очки на место.

– Макулатуру собираешь?

– Нет, конечно.

Студент для убедительности встряхнул дипломат, в котором болталась единственная общая тетрадь.

– Понимаете, я учусь в университете…

– Как ни странно…

Хозяйка закрыла книгу.

– Я тоже учусь в университете.

Студент перехватил дипломат из руки в руку.

– На каком же факультете вы имеете честь постигать науки?

– Биолого-почвенном.

– Да, вам не повезло.

Студент снял шапку.

– Все факультеты как факультеты, давно перебрались в университетский городок, один ваш застрял в прежнем здании. Говорят, у вас там во время лекций потолки обваливаются?

– А мне в старом корпусе нравится! Там даже пыль особенная…

– Извините.

Студент прижал шапку к дипломату.

– Я к вам по очень важному делу.

– Тогда сначала зайдите в квартиру.

Хозяйка положила книгу на тумбочку рядом с телефоном.

– А то держу вас на пороге… Только уговор… Стойте на тряпке и не топчите пол…

– Топтать не буду, честное слово.

Студент вошел, прикрыл дверь, поставил дипломат у стены рядом с облезлыми собачьими унтами.

За стеной, где-то совсем рядом, застучала пишущая машинка и так же неожиданно смолкла.

– Понимаете, у меня дипломная на тему «Использование глаголов прошедшего времени в романе…»

Машинка опять застучала – прерывисто и зло.

– Папа, как всегда, занят.

– Так вы – дочь?

– Давай на ты.

– Я не против.

– Значит, пока замри, а я уточню по твоему вопросу.

– Спасибо.

– Пока не за что.

Дочь писателя изящно поправила очки, приоткрыла ближнюю дверь.

Стало слышно, как дребезжит машинка под натиском творческих мук.

Студент потрогал широкие лыжи, прислоненные к стене возле настенного зеркала.

Рядом с унтами лежал рюкзак с явно самодельными лямками.

Дочь писателя вышла из кабинета.

– Подожди.

– С удовольствием.

– Тебя скоро примут.

Дочь писателя повернулась спиной к оробевшему гостю и, на ходу раскрыв книгу, исчезла за дверью в конце узкого коридора.

Студент внюхивался в таежный запах, исходящий от унтов, лыж и рюкзака.

Видно, писатель недавно вернулся с охоты? Или рыбалки?..

Минут через пять вышел писатель в расстегнутой безрукавке.

– Добрый вечер, юноша, с чем пожаловали?

Писатель остался у двери кабинета – наверное, не терпелось вернуться к свеженькой рукописи.

– Значит… так… Дипломная у меня по вашему последнему роману.

Студент вдруг почувствовал, какой спертый воздух в узком коридоре – и эти непросохшие унты, рюкзак, пахнущий дымом и хвоей, и лыжи у зеркала…

– Если вы мне поможете, я буду очень благодарен.

– А в чем, собственно, должна заключаться моя помощь?

Писатель поддернул зашарканные брюки, которые сваливались с весьма солидного даже для классика – живота.

– Читайте произведение и делайте нужные выводы… Добавить что-нибудь существенное к тексту я вряд ли смогу.

– Ну, все же!..

Студент что было силы дернул тесемки на шапке, которую с начала разговора настойчиво мял обеими руками.

– Если привлечь…

– Сожалею, но в столь важном и нужном для общества деле я бессилен.

– Извините.

Студент нахлобучил шапку, подхватил дипломат.

– Извините.

На площадке неудачливый визитер перехватил дипломат в левую руку и побежал вниз, касаясь шершавых перил кончиками пальцев.

Незавязанные уши на шапке мотались, в дипломате глухо постукивала тетрадь.

Вышвырнул, как грязного котенка… Ну держись, классик недорезанный… Я уж поизмываюсь вдоволь над твоими глаголами прошедшего времени… Пусть завалюсь, но публика при защите получит истинное наслаждение…

Внизу, около почтовых ящиков, остановился.

Только вот публики, к сожалению, не будет, а комиссию разве тронешь… Да и чего обижаться… На его месте так любой бы поступил…

Завязал тесемки на шапке элегантным бантиком, выдернул из кармана перчатку, полез в другой карман – лишь горстка холодных монет.

Неужели перчатка выпала там, возле лыж?.. Надо вернуться, позвонить, извиниться… А если снова откроет дочь с книгой?.. Даже лучше, если она…

Студент медленно начал подниматься, разглядывая на всякий случай каждую ступеньку, и через два пролета увидел перчатку – она лежала, зацепившись пальцами за граненый прут.

Повода вернуться в писательскую квартиру больше не было.

Нехотя спустился, аккуратно прикрыл за собой входную дверь и побрел, срезая путь между гаражами, туда, где сквозь ленивый снегопад ярко горели уличные фонари.

В ботинках противно хлюпало.

Осталось схлопотать воспаление легких… Андрюха вечно втянет в историю… С другой стороны – сам виноват… Оторвал от работы человека… Наверное, очередной роман кропает – писатель…

В доме зажглись все окна.

Выбравшись на тротуар, студент зажмурился.

Ветер ударил прямо в лицо, но, прежде чем ослепнуть от мокрого снега, студент успел разглядеть в отблеске рекламы две черные цифры в белом квадрате – они вздрагивали, как птицы, опоздавшие по теплу встать на крыло…

Минут десять проторчал на остановке.

Но вот, высвечивая прожектором занесенные рельсы, вырвался из-за поворота спецвагон – щетки яростно скрежетали.

За спецвагоном потянулись вереницей промерзшие трамваи.

У церкви студент пересел в троллейбус.

Долго толкался среди мокрых воротников и стоящих дыбом женских шапок.

Наконец за мостом пассажиров убавилось.

Когда троллейбус в очередной раз мотнуло на скользкой дороге, студент плюхнулся на холодное сиденье, протаял дыханием на стекле ровную круглую дырку и, прижав лоб к перчатке, стал смотреть на рассыпанные по бугру огни микрорайона – они то и дело пропадали за глухим массивом рощи.

Сейчас троллейбус вздрогнет на повороте, моргнет плафонами, с гулом проскочит виадук, еще раз свернет и мимо железнодорожной насыпи вырвется на кольцевую.

Роща останется позади, а слева и справа замелькают девятиэтажки…

Несмотря на позднее время, студент застал в собственной квартире лучшего друга, терпеливо дожидающегося результата от наглого визита к действительному члену Союза писателей.

– Жду тебя третий час!..

Андрюха отбросил журнал.

– Домой пора валить, а тебя все нет и нет.

– Мать когда ушла?

– Минут двадцать назад… Ну и видок у тебя… Как у мокрого цыпленка.

Андрюха поднялся с кресла, закрыл форточку.

– Что, перепил чаю с малиновым вареньем у великого писателя?

– Я всегда говорил: ты прожектер.

Студент передвинул кресло к окну, открыл дверцу шкафа и принялся копаться на полках.

– Как я мог вообще решиться на такое…

Сменил носки.

– Без предупреждения ввалиться к человеку, который весь поглощен творчеством…

Закутался в плед и сел, уперев ноги в батарею.

– Да меня за такое непрошеное вторжение спустили бы с лестницы!

– Значит, смалодушничал, струсил? Я изнываю от нетерпения, томлюсь, волнуюсь… А он без толку мотается по улицам! Тоже мне, выбрал погоду для прогулок…

– Хватит читать мне нотации.

– Без нервов! Лучше объясни… План-то был – загляденье! А может, я адрес раздобыл неправильный?

– Да был я в этом проклятущем доме, был!

Студент выпрямил ноги, и кресло, смяв дорожку, отползло в центр комнаты, прямо под люстру.

– Значит, фиаско?

Андрюха обошел вокруг кресла.

– Но какой наш главный принцип?

– Отвяжись.

– Главный принцип – учиться на ошибках… И тогда самое жестокое поражение, как по волшебству, оборачивается победой!

– Дураки учатся на своих ошибках, умные – на чужих.

– Еще раз: только без нервов.

Андрюха остановился между креслом и окном.

– Давай спокойно проанализируем, в чем был наш просчет.

– Мать сегодня в ночную…

Студент отбросил плед.

– Звякни своим, что останешься у меня… Побалдеем… Мне вчера сосед приволок лицензионный диск – лучшие альт-саксофонисты мира…

– Ну хоть расскажи, как тебя встретили, как выпроводили…

– Пошли на кухню, перекусим.

Студент натянул свитер.

– Видно, писателишке моя рожа не понравилась.

– Надо было тебе для начала автограф попросить. Мда. Не продумали как следует ход операции, не учли психологию индивидуума…

– К тому же нарисовался в самый неподходящий момент.

– Судьба играет человеком…

– А хотел бы я побывать в его кабинете.

Студент включил на кухне свет, заглянул в духовку.

– Запеканку будешь?

– Еще спрашиваешь!

– Там у него, наверное, книг до потолка, а на стене портрет Фолкнера с трубкой.

– Почему Фолкнера?

– Тебе чай с молоком? Я когда его последний роман листал, сразу почуял влияние американской школы. Те же громоздкие периоды, та же южная пышность сравнений…

– Стоп! Заведешься – до утра не остановишься.

Андрюха ткнул в масленку ножом.

– Лучше дай мне факты… Значит, открывает писатель дверь, и…

– Гораздо смешнее… Сначала я предстал во всей красе перед его дочерью…

– Хоть симпатичная?

– Толком не разобрал… Очки да челка лошадиная…

– Идея! Грандиозная идея!

Андрюха отложил бутерброд в сторону.

– Мы за тебя отомстим!

– Разобьем в его подъезде лампочку, позвоним в пять утра и пожелаем спокойного сна или напишем анонимку?

– На этот раз ты прав: месть – дело последнее, к тому же бесплодное… Впрочем, есть потрясающий вариант спасения твоей дипломной, которая без уникального материала зачахнет на корню!

– Очередной прожект? Может, хватит?

– На этот раз выгорит, у меня предчувствие… Но все будет зависеть от тебя… Если сумеешь…

– Интересно, что?

– Если сумеешь охмурить писательскую дочку!

– Нашел Дон-Жуана…

– Подумай!

– Она так противно очки поправляет…

– Привыкнешь. Да и кто тебя заставляет объясняться в любви? Пофлиртуй, войди в дом, как друг, влезь к папаше в доверие, поделись планами… А драпануть никогда не поздно…

Ночью студент почти не спал – ворочался с боку на бок, вспоминая то дом с парикмахерской и магазинами, то пустой троллейбус.

Рядом с кроватью на раскладушке храпел Андрюха.

За раскладушкой темнело кресло – единственная вещь, которую привезли со старой квартиры.

Бабка Анна любила смотреть в нем телевизор, обязательно засыпая к концу фильма; еще она любила подолгу в одиночестве пить на кухне чай с черствыми баранками, размачивая их в блюдце…

Студент повернулся к стене.

Кажется, писательская дочка вела себя немного странно?.. Вроде оглянулась в конце тусклого коридора… Или это сейч – ас кажется, что оглянулась?..

В засыпающем сознании начали медленно смешиваться модные девичьи очки, прямая челка, желтая пушистая кофта, раскрытая книга, лыжи у зеркала, рюкзак…

И в довершение ко всему где-то далеко-далеко застрекотала вдохновенно пишущая машинка, выдавая очередную страницу очередного опуса…

– Достопочтенный рыцарь от филологии, вы готовы приступить к покорению прекрасной дамы, которая откроет вам заветные врата к вершинам познания, академическим титулам и благам?

Андрюха взял со стола диетические яйца.

– Готовь сковородку!

– Ты что, серьезно поверил, что я готов приударить за кем угодно ради сомнительного результата? Да будь она хоть сама Елена Прекрасная, мне было бы тошно при одной мысли…

– Какие мы чувствительные.

Андрюха тюкнул по яйцу ножом.

– Достань молоко… А вот Елена Прекрасная на тебя бы даже не взглянула… Увы, мой друг, ты отнюдь не Парис, а всего лишь тощий сутулый патлатый рефлексирующий студент… Впрочем, правильно сделал, что передумал, куда тебе… Вот если бы мне подвернулся такой случай…

– Вечером пойдем на Бергмана? Сегодня же премьера. Возьми билеты на последний сеанс.

– Ну почему всю дорогу я бегаю за билетами?

Андрюха бросил на сковородку масло.

– Мне еще четыре листа переделывать… Макароновна таки нашла к чему придраться… Дур-ра…

Скромный завтрак из омлета затянулся до двенадцати.

Но вот наконец, сложив посуду в раковину, студенты бесшумно, чтобы не разбудить вернувшуюся после ночной смены мать, оделись.

Выскочили из подъезда.

Свернули к заснеженным кучам земли, которые еще с лета оставили строители, и пошли наперерез к троллейбусу мимо крутых склонов, отшлифованных ветром, – из промороженной глины торчала гнутая ржавая арматура.

Перед ними здесь пробежал только один человек, оставив размашистые глубокие следы.

Видно было, как у траншеи он поскользнулся: на белом скате справа – четкий отпечаток пятерни.

Троллейбус простоял на кольце не меньше десяти минут после того, как друзья влезли в пустой салон.

Студенты бросили в кассу один троячок и смело взяли два билета – один оказался счастливым.

Вошла девушка в лисе и застыла у окна, прислонившись к гнутому поручню.

Друзья заспорили, какого цвета у нее глаза.

В таких спорах студент всегда выбирал карие, а Андрюха не признавал других, кроме зеленых.

После того как Андрюха прошелся к задней площадке и обратно, выяснилось, что у особы в лисе глаза неопределенно-серые, как сегодняшнее провисшее небо.

– Кстати, забыл вчера уточнить маленькую деталь.

Андрюха снял перчатку.

– Какого цвета глаза у прекрасной дамы, которую вы героически отказались очаровывать?

– У нее была французская оправа.

Студент обернулся к задней площадке.

Лиса по-прежнему стояла неподвижно, даже не заплатив.

– Точно такую же оправу я недавно видел у соседки… Прибегала к матери похвастаться.

– А все-таки я уверен, что наш план по охмурению писательской дочки…

– Стоп! Стоп! Давай, если ты сумеешь познакомиться с грустной лисой, то я влезу в предложенную тобой авантюру.

Троллейбус разом сомкнул двери, задребезжал кронштейнами по обледенелым проводам и выбрался на трассу.

– Я бы ее охмурил в течение одного пролета, но, видишь ли, она весьма похожа на печально известную тебе особу, которая имела глупость выскочить замуж за плюгавенького лейтенанта.

– Да, твоя Верка в прошлом году такую же лису таскала. А что, все забыть не можешь первую любовь?

– Смеешься… Погляжу на тебя, когда ты наконец-то втюришься по-настоящему и получишь отставку.

– Сие мероприятие запланировано у меня на двадцать пять лет. Самый цветущий возраст.

– Значит, встречаемся, как обычно, у памятника – и в кино! А после сеанса двинем к тебе. Последний диск – это вещь! Мне «Блюз ржавых крыш» всю ночь мерещился, представляешь, – не сон, а сплошная музыка.

– А у меня в мозгу пишущая машинка долбила, как дятел…

Через час студент сидел в читальном зале, на излюбленном месте возле фикуса, рядом прогнувшимися под тяжестью Брокгауза и Эфрона полками.

Когда надоедала обязательная литература, он брал с полки наугад том словаря, открывал и смотрел иллюстрации – особенно нравились солидные, в полный лист, спрятанные под полупрозрачной бумагой.

Страсть к разглядыванию картинок жила в нем с детства.

Однажды, играя в прятки, он забрался в полупустой бабкин сундук и там, среди рваных шалей и клубков ниток, уперся коленом во что-то шершавое и твердое. Подняв тяжелую крышку сундука головой, вытащил на белый свет огромную книгу, которая оказалась подшивкой «Огонька» за послевоенные годы: улыбающиеся пионеры в нелепых панамках, сизоватые осетры, обставленные банками с икрой, серьезные люди в кителях с планками наград, яростные карикатуры на разжиревших империалистов, добрые, сильные негры, разрывающие бесконечные цепи…

Студент в который раз придвинул к себе роман, долго изучал черную с алым обложку.

Какой-то аляповатый цветок – то ли роза, то ли гвоздика… Нет, дальше тянуть не имеет смысла: проработал, выписал, что надо, – и вон из головы… Обращать внимание только на глаголы… А название – чего стоит одно название! Явно содрано у Фолкнера…

Студент открыл вторую часть – какая разница, откуда начинать…

Положил сбоку тетрадь и ручку.

Бегло прочитал один абзац, второй, делая пометки в тетради, перевернул очередную страницу – и вдруг вернулся назад.

Как же сразу не заметил?..

Осторожно, боясь ошибиться, читал каждую строчку.

Сползающие на кончик носа очки… Жест безымянного пальца – наманикюренный ноготь похож на шелуху от семечек… Прямая челка и глаза, всегда смотрящие чуть в сторону, черные, без дна, почти не отражающие свет…

Студент еще несколько раз прочитал эту страницу.

Значит, получается, что у нее черные глаза… А может, и не черные… Ведь у него написано: поправляет очки безымянным пальцем, когда точно запомнилось – указательным…

Потом еще в нескольких местах отыскал знакомые детали.

Роман-то сделан крепко: передача настроения, оттенки в манере импрессионизма, хотя в каждой фразе энергичное начало и вялый, скомканный, обрубленный конец – оттого ли, что фраза чересчур длинна и автор путается в ней, или у его таланта короткое дыхание, и вместо нескольких простых, но сильных предложений он вымучивает недоношенного гиганта, оставаясь рабом своей манеры, ошибочно выбранной когда-то в начале пути…

Студент сдал книгу, вышел в коридор, прочитал зачем-то все заметки на стенде и, убедившись, что трезвость – норма жизни, спустился в раздевалку.

Это будет полезно для дипломной – сверить прототип с персонажем… Гляну украдкой – она и не заметит… Наверное, учится курсе на втором или третьем, а может, и на первом, если сразу не поступила… Ерунда, такие девочки поступают с первого захода… Андрюха узнает – возгордится: все идет по его плану…

Выйдя из библиотеки, студент пешком потащился к старому зданию биофака.

Остальные факультеты давно перебрались на ту сторону реки, и лишь для биофака никак не находилось места.

На биофаке за все время учебы в университете он побывал лишь однажды.

Там был какой-то всеобщий митинг, посвященный защите природы. Их группу пригнали туда в полном составе во главе со взволнованной Людочкой Бякиной – неизменным комсоргом – и она, замерев под огромной лосиной головой, – на эти обширные рога так и подмывало что-нибудь повесить – проверяла наличие и отсутствие, ставя жирные галочки в мятом листке…

Из этого бурного события запомнился лишь полный зал – даже в дверях толпились – и высокие шкафы вдоль стен, с банками и цилиндрами, в которых заспиртованные кверху хвостами рыбы внимательно слушали ораторов.

Над президиумом нависали пыльные мудрые пальмы, убегающие к потолку из крашеных широких кадок…

Студент вышел к биофаку со стороны набережной.

Двухэтажное здание с облупленными до грязных кирпичей стенами торчало чуть позади высотной гостиницы. Между ними была лишь узкая дорога, закрытая с обеих сторон железными барьерами, да стеклянный павильон под единственным тополем.

С детства знакомые места… Раньше в павильоне каждое лето продавали эклеры, фруктовое мороженое и дорогие соки – то манго, то апельсиновый, то агава… Когда шли оравой купаться, всегда заглядывали в сводчатые окна, за которыми, по самым верным слухам, дни и ночи без перерыва резали собак и кошек. Но, встав на цыпочки, ободрав локти сухой акацией, видели только горшки с кактусами, аквариумы с позеленевшими стенками да мелькание белых, как в больнице, халатов…

Не доходя до закрытого деревянными щитами павильона, студент остановился возле телефонной будки.

Отсюда хорошо просматривалось низкое каменное крыльцо с чугунной решеткой. Кое-где фрагменты черных узоров были выломаны, и в бреши пестрел снег, утоптанный и почти исчезающий у самых дверей.

Бледная тень гостиницы лежала на крыльце и на большей части фасада, и когда открывалась под козырьком дверь, в вестибюле биофака вспыхивали из-за голов входящих и выходящих лампы дневного света.

Студент зашел в телефонную будку, постоял, вышел.

От гостиницы важно отвалил новенький автобус «Интуриста».

Сколько раз, возвращаясь с реки, забредали в павильон… Собрав по карманам мелочь, пили горький мандариновый сок, пуская единственный стакан по кругу, делили пару рассыпающихся эклеров, а потом облизывали пальцы, измазанные липучим кремом…

В очередной раз открылась дверь биофака – отсвет бледно упал на снег, чуть задев чугун решетки.

Студент отступил за угол павильона.

Опять вереница роскошных пальто, соболиных и песцовых шапок, пухлых шуб, подпоясанных широкими ремнями, и, как назло, у каждой очки – попробуй разгляди, узнай ту, которую видел так недолго и почти успел забыть.

А вдруг она уже прошла мимо?..

Студент вышел из-за павильона, остановился возле ржавого барьера, повернулся к гостинице.

Через служебные оцинкованные двери разгружали узкий рефрижератор. Мужики в синих халатах бросали на тележки мороженые бараньи туши.

Когда-то на этом месте была казарма с выбитыми окнами и фигурными водосточными трубами – в них всегда подмывало швырнуть обломком заплесневелого кирпича… Потом стены долго рушили щербатым стальным шаром… Издалека были слышны звуки тупых размашистых ударов, и рыжая пыль вздымалась разрывами из-за наспех сколоченного забора… Чуть позже вырыли глубокий котлован – там, в дальнем углу, белела куча речного песка, и в нее прыгала ребятня, взобравшись на штабель бетонных свай… Через три года отгрохали гостиницу…

Студент по-прежнему не менял позицию.

Тележку, загруженную фиолетовыми тушами, закатили в распахнутые двери, а к рефрижератору сейчас же подставили другую.

Женщина в телогрейке и с мохеровым шарфом на голове что-то писала в блокнот.

Шофер курил, изредка заглядывая под машину.

Когда двери для очередной заполненной тележки широко распахивались, из них выкатывались клубы пара – казалось, гостиница дышит всеми пластиковыми легкими – и на мгновение исчезали шофер, женщина с блокнотом и синие халаты.

Студент вдруг припомнил старый дом, в котором прошло все детство.

Если обогнуть гостиницу и через проходной двор аркой выйти в переулок, миновать сквер, пересечь центральную улицу напротив театра и свернуть к фонтану, то будет почти рукой подать до того места, где прожил без малого восемнадцать лет…

Крутая лестница на второй этаж бывшей богадельни… Ступени с выщербленными краями, стертые подошвами шляпки гвоздей… А под лестницей – темная сырая кладовка, где зимой обычно стояла бочка с квашеной капустой, а летом валялись санки, пылились рамы… Между ступеньками узкие черные щели, и если прикрыть одну из них ладонью, то по руке скользнет вкрадчивый сквозняк…

Студент вернулся к телефонной будке, снял перчатки, растер пальцами щеки.

Теперь там, захватив пол-улицы, стоит Дом быта… Канул в небытие особняк с узкими комнатами – еще после революции залы перегородили, создавая новый уют, – как раз над кроватью сквозь наслоения извести проглядывал рельефный круг; часть его, с массивным крюком от люстры, отсекала стена, и меньшая доля оставалась у соседей – бездетных евреев… В той квартире всегда была тишина – ни радио, ни телевизора, ни просто разговоров, и только ночью кто-то натужно кашлял и всхлипывал… Их похоронили с интервалом в месяц, а в комнату въехала молодая парочка и начала регулярно, с воплями и скандалами, разводиться и сходиться…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.