Черепок из «бронзы»

У деревушки Горки, южнее райцентра Уйское, река Уй, по своему речному обыкновению, выгибает очередную петлю, внутри которой оставляет ровную, как стол, дернистую площадку. С трех сторон ее огораживает река, а густые кусты по берегу заслоняют от ветров и дурного глаза. Площадка как бы приглашает тут остановиться, остаться, поселиться.

У археологов есть такое допущение: если какое-то место нравится нам, людям ХХI века, то очень вероятно, что оно когда-то могло приглядеться и нашим предкам, даже и далеким. Потому что в нас многое – от них. Сколько бы лет ни прошло, они такие же, как мы. Мы – люди, и они – люди. Конечно, мы теперь такие-сякие, знаем, почему гремит гром и сверкает молния, а они принимали грозу, как угрозу рассерженного небесного правителя, но корни у нас и у них – людские.

Археолог Владимир Иванович Юрин так и предположил: на этой уютной площадке в речной излучине, возможно, «притаилось» поселение первобытных людей. Доказательства? Их даст река.

Известно, что всякая река «движется» не только вдоль своего течения, но и поперек. Значит, подмывая свой высокий левый берег и, метр за метром, всю площадку, река Уй должна выявлять какие-то предметы, «припрятанные» в слое грунта. Археолог без долгих раздумий направился к берегу. И я – тоже, хотя и без всякой надежды что-то найти.

Берег Уя довольно высокий и крутой, сверху – черный слой чернозема, пронизанного корешками, ниже – желтоватая глина, тоже не без корешков. Я пригляделся – ничего, прошел дальше, скользя по глине, – ничего, ковырнул палочкой – ничего. Так я прошел несколько метров, обшаривая глазами глинистую вертикаль. А это что? Камушек торчит? Я ковырнул – да, вроде камушек. Плоский. С легким изгибом. Я стряхнул глину – черепок. Протер его пальцем – какие-то черточки. Один край ровный, утолщенный и округленный. Понятно, это венчик горшка. Ниже венчика – линии, вроде зигзагом. И короткие черточки – когда глина была мягкой, ее продавили палочкой, вдавлина так и осталась: с одного конца тупая, а со второго – острая. Еще ниже широкие горизонтальные линии, три желобка пояском.

Однако, спросил я сам себя, что произошло сейчас? Я поднял голову кверху – рыхлые облака равнодушно висели надо мной. Им до меня дела не было. Я опустил голову – темная осенняя вода торопилась течь, будто ее гнали. Меня она знать не знала. Где я? В каком времени? Ведь что-то произошло! Я не сразу это осознал, но когда осознал, – застыл в оцепенении: только что я прикоснулся к бронзовому веку. Через четыре тысячи лет, а то и больше, в коротком замыкании встретились два времени. И два человека. Может быть, и тогда равнодушно висели рыхлые облака и так же торопилась река, а кто-то стоял на берегу. Как я…

О, Господи, как все в нашем мире устроено! Глиняный черепок, оказывается, – весточка из бронзового века. Письмо! Из рук в руки. Его можно прочесть. И кое-что узнать о далеких, умопомрачительно давно ушедших людях. Да разве мало только то и узнать, что они – были? Думали ли они, что будем мы? Что обыкновенный горшок, в котором, наверное, варили кашу или какую-нибудь похлебку, станет письмом в будущее? Этот черепок будто пролетел через тысячелетия – такой же, как был, со всеми своими линиями, крапинками и сколами. Только потемнел, впитал в себя черноту времени. Где-то здесь, в глине под черноземом, наверное, лежат остальные осколки, из которых можно склеить весь горшок…

Никто на белом свете не заметил, что 15 октября 2008 года, в 14 часов 25 минут (время зафиксировано моим фотоаппаратом), на берегу реки Уй, у деревеньки Горки, – что-то произошло. Только я знаю, что здесь случилось чудесное явление – явление человека из бронзового века человеку века ХХI-го.

Может быть, мне достался черепок от горшка, вылепленного теплыми руками красавицы из бронзового века… А вообще-то, не так это и далеко – четыре тысячи лет…

Гора по имени Карандаш

Есть у нас на Южном Урале одна река и одна гора, которые древнее самой глубокой древности. Гора называется Карандаш, а река – Изранда. О них мало кто знает даже в Кусинском районе, где они расположены. Для очень многих секрет и то, что сопка Карандаш сложена такими каменными глыбами – точнее, такой породой, название которой дала соседняя река Изранда. И совсем уж неожиданность, что на Южном Урале нет ничего древнее, чем эта порода – израндит.

Судите сами. Возраст планеты, на которой мы живем, – 4,5 миллиарда лет, а израндит чуть-чуть моложе, ему 4,2 миллиарда лет. Таких пород не только на Южном Урале, но и на всей Земле очень мало. Разве что на дне океана ученые обнаружили ровесников нашего израндита.

Неизвестно, кто и почему дал горе имя Карандаш. Может быть, потому, что израндит – темный, почти черный, вроде графита, из которого вытачивают карандашные стержни. А может быть, он почернел от времени.

До Карандаша мы добирались не иначе, как на вездеходе «Урал». Он затерялся в таежном лесу, в глухомани, в местности, о которых говорят, что это – медвежий угол. И в самом деле, когда мы поднимались на гору, где-то на середине ее высоты обнаружили медвежью лёжку. Мы не знали, куда отправился медведь после отдыха – вниз, к подножию горы, или вверх, к ее вершине. Если вверх, то мы могли встретиться с ним на узкой тропе. К счастью, мы все-таки с медведем разминулись.

С вершины Карандаша на все четыре стороны открывается зеленое море лесов. Внизу кружили птицы. Надо подняться на эту гору, чтобы представить редкую картину: на Земле не было ни деревьев, ни трав, ни птиц, ни медведей, никаких живых существ, даже бактерий, а израндит уже был. Он – свидетель всей истории человечества.

Глаза из космоса

Это написал хороший русский поэт Василий Федоров. Его земная поэзия была пронизана космическим чувством пространства и времени. Расширяя сферу вокруг себя – дом, город, край, страна, планета, – человек неизбежно поднимается в высоты космоса и опускается в глубины эпох и эр. Сладкий и грустный соблазн преследует нас: увидеть акт творенья от самого-самого начала до собственного мгновенья.

У каждого, конечно, был случай увидеть это – как бегут по земле тени облаков. Надо стоять где-то на возвышении, имея перед собой обширную долину, солнечный день и кучевые облака на небе. Аж дух захватывает, когда видишь, как бегут тени по необитаемой земле.

Хорошо. А почему? Не знаю.

Гумбейка – река мамонтов

Сказать, что в наших краях когда-то жили мамонты – никакая не новость. У нас музей не музей, если в нем нет костей мамонта. В музее села Остроленка (это Нагайбакский район) – несколько витрин с костями мамонта. Мы вышли из музея, спустились к реке Гумбейке, походили вдоль берегов, и через полчаса археолог В. И. Юрин принес три кости. Оказалось – ребро мамонта.

Люди в Остроленке заняты своими делами – возятся у тракторов, пашут землю, косят травы, доят коров… А в сельском музее, за стеклом, – огромный позвонок мамонта. Что сельчанам мамонты? В животноводстве они не пригодятся. Пахать на них землю не придется. Ничего с них – и шерсти клок – не взять.

Разве что выйти к мосту, прислониться к перилам, окинуть взглядом долину реки и представить: когда-то на Гумбейке жили мамонты. Их, может быть, было много. Стада. Иначе откуда бы столько костей? Наверное, мамонтам здесь нравилось. Что-то их привлекало.

Гумбейка – река мамонтов?

А что, Гумбейка – хорошая река. Тем хороша, что степная. Мы ехали вдоль нее от Касселя до Остроленки. Она рядом, а не видно ее. Берег с берегом сомкнулись – и сомкнулась степь. Такие они, степные реки. Идешь, идешь – впереди только травяная равнина, и вдруг, откуда ни возьмись, – река у ног. Только и успеешь тормознуть. Степной сюрприз.

Было время, когда люди жили среди мамонтов. У археологов есть доказательства того, что Гумбейку, весь ее бассейн, люди облюбовали с древних эпох. Сначала они, наверное, жили с мамонтами, а потом – без них. Мамонты-великаны, как ни странно, вымерли, а люди-малютки, как ни странно, – выжили. А до них, еще в триасе или уже в юре[1], исчезли гиганты-динозавры. Что касается гибели всяких «завров», то о причинах остается только гадать – слишком далеко они от нас. На сто миллионов лет, не меньше. А мамонты? Можно сказать, соседи по эпохе. Жить бы им и жить. Великолепно приспособились к холодам, обросли шерстью, занавесили себя длинной – до земли – ее бахромой.

Ученый-англичанин Ричард Довкинс, чтобы наглядно показать всю историю человечества, использовал расстояние от своего галстука до конца вытянутой руки. Это расстояние он разделил на отрезки. От галстука до плеча – на земле никакой жизни. От плеча до локтя – время возникновения живых клеток. От локтя до середины предплечья – миллионы лет, когда образовались многоклеточные организмы. У самой кисти – появились динозавры. Длина ладони до пальцев – на земле млекопитающие. У корня ногтя – гуманоиды. На плоскости ногтя (среднего пальца, самого длинного) – первобытные люди (с мамонтами). А вся письменная история человечества, с вавилонянами, египтянами, китайцами, греками, римлянами, до наших дней – на выступе ногтя, который он, Ричард Довкинс, ежедневно счищает пилочкой.

Значит, если историю планеты разместить на вытянутой руке, то история человечества на ней займет только миллиметрик на кончике ногтя. Другими словами, если у человечества есть будущее, то оно только началось.

…На следующий день маршрут привел нас в Агаповку. Чуть к северу от впадения Гумбейки в Урал. Нас интересовал Красный яр. Здесь Урал на вершине длинной петли вымыл высокий берег, красный от глины. Уже на закате мы прошли внизу яра, по каменистой кромке берега, где до нас не раз находили кости мамонта. Был ли у нас шанс на удачу – так, с наскоку? Если и был, то один из ста. И, к своему удивлению, на наших глазах Юрин среди сырых булыжников различил что-то необычное, извлек: не камень, а, как оказалось, большая кость мамонта.

– У нас в области, – сказал мне позднее Владимир Иванович, – я насчитал уже более трехсот точек, где найдена мамонтовая фауна. Но это, конечно, далеко не все.

Мамонты были в нашей истории. Я этим доволен. Не знаю, почему.

Восхождение яшмы

Спросите у геолога про яшму, и он наверняка вспомнит про мулдакаевскую, аушкульскую, калканскую и многие другие яшмы из знаменитого Яшмового пояса Урала…

Мулдакаево? Аушкуль? Калкан? Это же рядом, каких-нибудь полторы сотни километров, в верховьях Миасса. Правда, это уже территория Башкортостана, но горы, реки и недра не признают границ.

Как не съездить? Едем!

Яшма старше Урала. Она родилась на дне девонского моря[2], из кремнистых илов, которые заливались огненными лавами, сдавливались и вздыбливались тектоникой, каменели, чтобы в конце превращений стать, к услугам человека, прекрасным минералом.

На срезе яшма очень красива. Знатоки говорят, что нет такого цвета и такого оттенка, который не запечатлела бы яшма. Только синий цвет обнаруживает она очень редко. Гораздая на декор и колорит, она и художница увлеченная, ее кисти принадлежат так называемые пейзажные яшмы. Причем краски ее пейзажей не тускнеют никогда.

По твердости яшма уступает только топазу, корунду и алмазу. При этом она довольно легко скалывается пластинами, края которых часто остры без заточки. Нашим далеким предкам в каменном веке яшма сначала «подбрасывала» готовые лезвия, а потом надоумила скалывать с найденных камней (нуклеусов) острые пластины.

Человек познал яшму сто тысяч лет назад и дружил с ней много дольше, чем с бронзой и железом. Наткнувшись на яшмовое месторождение, люди запасались ценным камнем, растаскивая его по всей ойкумене[3]. С яшмы-то, с яшмовых инструментов и яшмовых орудий труда, может быть, и началась наша цивилизация. Но ее великая «производственная» роль нами почти забыта. Теперь яшма для нас «всего лишь» красивый на срезе камень. Из сферы производства она переместилась в сферу искусства.

Запасы яшмы велики, но не сказать, что она встречается на каждом шагу. Одним из самых богатых «владельцев» яшмы является Южный Урал. Всему просвещенному миру известен Яшмовый пояс Урала, который начинается южнее города Миасса, в верховьях реки Миасс, и узкой полосой тянется к Магнитогорску, Орску и еще южнее на сотни верст.

Впрочем, если яшма и залегает сплошным поясом, то, может быть, на глубине, а на поверхности в разных местах выпирает из недр глыбами и скалами. Мулдакаевское месторождение – одно из северных.

К яшмовым валунам под распускающимися березами нас привел старожил Мулдакаево Ирек Садыкович Исаев. Мы сразу обратили внимание на то, что тут и там вокруг глыб валяются изорванные тросы. И догадались: не один охотник увезти яшмовый монолит потерпел тут крах – валуны не поднять на тросах. Но с тех пор, как мастер Екатеринбургской гранильной фабрики Г. В. Шалимов в 1896 году отыскал эту яшму, отсюда немало ее было увезено – с разрешением и без него.

Аушкуль – это озеро, а при нем гора и деревня. И рядом – карьер. Яшма здесь другая, палевая, не то желтая, не то оранжевая. Лучше меня о ней скажет академик Ферсман, побывавший и на Аушкуле: «Здесь также разрабатывался особый вид яшмы – знаменитая палевая (цвета старой слоновой кости) яшма с черными и бурыми веточками марганцевых и железистых дендритов». В Эрмитаже хранится очень эффектная ваза из аушкульского камня.

Еще более выразительна яшма калканская. Калкан – озеро и гора – еще одно звено яшмового браслета. Он недалеко от Аушкуля, южнее. Эрмитаж хранит несколько шедевров, выточенных из калканской яшмы. Что характерно, цветом, серо-зеленым, этот минерал не очень удался, но полировка преображает его. Она обнаруживает переливы болотных, зеленовато-стальных, серых тонов разной насыщенности с чуть приметной облачностью. Еще более поражает зеркальный блеск полировки, которая принимает, «впитывает» и отражает цвета интерьера. Именно этим эффектом поражает широкая плоская чаша, изготовленная на Екатеринбургской гранильной фабрике в 1851 году. Работа над ней продолжалась почти тридцать лет. Некоторые мастера отдали ей двадцать пять лет жизни. Директор фабрики писал, что «никогда и нигде подобного изделия приготовлено не было». Тело и ножка чаши покрыты рельефными листьями аканта и винограда. Трудно поверить, что они вырезаны в камне. В Эрмитаже хранится и торшер из калканской яшмы. На нем гравировка: «Екатеринбург. Работою начата в 1848 году, кончена 1858-м. Мастер Г. Налимов». (Гаврила Налимов – потомственный камнерез, один из мастеров фабрики).

Уже давно яшма служит не пользе, а роскошной и вечной красоте. Прекрасная «карьера», завидное восхождение.

Глина – всегда и везде

Если по науке, то «под глиной надо понимать землистую минеральную массу, способную с водою создавать пластичное тело, которое после обжига принимает твердость камня».

Короче, глина – это горные породы тонкого помола, размер частиц не более 0,01 мм. Желательно, чтобы глина была однородной, спекаемой, химически инертной. Чтобы, наконец, имела приятный цвет после обжига.

Известно, что глина бывает жирной и тощей – в зависимости от примеси песка.

Глина – целая наука, одна из древнейших. Многое из этой науки цивилизация упустила, забыла, потеряла…

Глиняных карьеров в Челябинске с десяток. У деревни Казанцево, на выезде из города, слева от Свердловского тракта. Месторождение «Мельничный тупик» – у поселка Миасский. Северо-Круглянское месторождение – по дороге на аэропорт, у озера Круглое. Бабушкинское – на северо-западе, у кирпичного завода № 2. (Запасы не выбраны, часть глины осталась под садом). Несколько месторождений – Васильевское, у керамзавода, у кирпичного завода № 1, Першинское, Синеглазовское – уже закрыты, иные застроены – и следа не осталось.

На территории Челябинска и в окрестностях при желании можно найти небольшие линзы и гнезда огнеупорной глины (у керамзавода, рядом с Шаголом), а также каолиновые глины (под заводами севернее Першино).

Иногда глина так жирна, что… Да, в голодные годы люди ели глину. И не только в голодные. В Африке живут геофаги, племена, у которых глина – лакомство. В Персии съедобную глину продавали на базарах. На Урале такую глину называли «глей». А в Сибири есть такое кушанье: смесь каолина и оленьего молока.

Кстати, чувствуете в слове «каолин» что-то китайское? Так и есть. В одной из провинций Китая глиняные холмы Као Лин дали название каолину.

Чтобы закончить тему, остается напомнить, что и нас, человеков, Бог создал из глины. Ничего более благородного не нашел. Вылепив Адама, он вдохнул в него душу, вместе с тем преобразив глину в человеческое тело. Наверное, поэтому мы и чувствуем в глине что-то «свое». По крайней мере, без нее человек не обходился никогда. И в наши дни не исчезли целители, проповедующие лечение глиной.

Волны жизни

В 1925 году, южнее поселка Смолино, на отмели (было сухое место, берег озера обнажился), в иле исследователь нашего края С. Н. Дурилин нашел много кремниевых ножичков, навертышей, скребков, пилок, лезвий. Однако самыми ценными в находке были не каменные инструменты, а обломки и осколки, оставшиеся при их изготовлении. Случай помог археологу открыть каменную мастерскую древних людей.

Эти люди оставили после себя курганы. У поселка Смолино, у поселка Сухомесово, у поселка Исаково – всюду опытный глаз отмечал курганы. С. Н. Дурилин: «Нет сомнения, что для всего Челябинского округа число курганов надо исчислять не сотнями, а тысячами. Это относится к курганам, существование которых сколько-нибудь поддается определению в данное время, огромное же число их распахано, изрезано дорогами, застроено человеческим жильем: так, например, значительная часть построек пос. Исаково стоит на курганах».

Что бы это значило: тысячи курганов? А одно значит: былое многолюдие. В век камня и бронзы Урал был густо заселен. Наши далекие предки жили тут долгие тысячелетия. Потом волна жизни откатилась, чтобы вернуться еще не однажды.

И три, и тридцать тысяч лет назад Урал знал людей, а люди знали Урал.

Есть век сине-зеленых водорослей – 3,5 млрд. лет.

Есть век гранита – 280 млн. лет.

Есть век динозавров – 200 млн. лет.

Есть век мамонта – 20 млн. лет.

И есть век человека – 1 млн. лет. В том числе осознанных – каких-нибудь десять тысяч лет.

Время от времени разгораются споры о том, кто «первее» заселил Урал. Например, башкиры доказывают, что они обитали здесь задолго до русских. Так оно и было. Но кто-то был и до башкир.

Когда первые русские поселенцы появились в этих краях, у них было ощущение необитаемости: на много верст кругом – ни деревни, ни хуторка. Дикая местность, нетронутый мир, царство предоставленной самой себе природы. Основатели Челябинска наверняка считали, что до них тут никто никогда оседло не обитал. О каменной мастерской на берегу Смолино они, конечно, не знали…

Верблюд из Ледникового периода

Осенью прошлого года археолог Владимир Юрин, переходя вброд речушку Нижний Тогузак у поселка Солнце Варненского района, поднял из мелкой воды черную кость. Не составляло труда определить, что кость черна от времени: она очень долго пролежала в земле. Но она таила в себе и другие сведения, сведения, которые мог извлечь из нее только специалист.

Оказывается, есть такие редкие ученые, которые по обломку кости могут сказать, какому животному она принадлежала. Более того, можно определить, как долго кость пролежала в грунте, то есть узнать, из каких давних времен это животное.

Один из таких специалистов – екатеринбургский палеозоолог П. Косинцев. Он-то и определил, что найденная археологом кость – верблюжья.

Лет сто назад у нас на Южном Урале верблюд никого бы не удивил. На ярмарки в Челябинск, Троицк или Верхнеуральск из далекой Средней Азии, из таких городов, как Хива, Самарканд или Бухара, одни за другими прибывали усталые караваны верблюдов, нагруженных тюками с товарами. Наши предки привыкли к верблюдам и сами отправлялись через пустыни в шумные восточные города. Первые два столетия нашей истории накрепко связаны с экзотичными, но в то же время привычными верблюдами. Не случайно, что и на гербе нашей области запечатлено это горбатое животное.

Однако здесь требуется уточнение: верблюд, определенный Косинцевым, как оказалось, жил не в ХVIII веке, а в Ледниковом периоде. То есть за тысячи лет до того, как на Южный Урал прибыли русские поселенцы. Получается, что верблюд с герба нашей области имеет более далеких предков, чем мы предполагали. А обнаружили мы это благодаря обломку кости, найденной в речке Нижний Тогузак.

Слово «палео» указывает на древность. В палеоколлекции В. Юрина кости не одного десятка животных, которые обитали в наших краях в древности – тысячи и десятки тысяч лет назад. Это – мамонт, носорог шерстистый, медведь пещерный, бизон, барсук, медведь бурый, заяц, кабан, свинья, горностай, суслик, лиса, крот, бобр, сурок, волк, куница, лось, овца, ласка, косуля, хорь, ондатра, собака, белка, выдра, северный, благородный и гигантский олени, летучая мышь, коза, тушканчик, хомяк, песец, архар, корсак, росомаха, летяга, а также кости птиц, рыб, мелких грызунов, амфибий. Большинство из них обитает в наших краях и поныне, но многие по разным причинам вымерли. Казалось бы, люди раз и навсегда о них забыли. Ан нет – современная наука «вытащила» их из забытья и даже показала нам, как они выглядели.

Звери на скале

Старинное (с 1663 года) татарское село Арасланово стоит как раз на том берегу Уфы, где река описывает величавую дугу и выводит к скале Роговик. Вид со скалы – не наглядеться. Внизу блестит река в розовато-желтых берегах, за ней – широкая луговина, вдоль и поперек пересеченная тропинками, к луговине подступает лес. Летом все село здесь, на реке.

Вокруг Арасланово много достопримечательностей. Вся окрестная долина реки – памятник природы. Рядом – пещера Араслановская. В трех километрах вниз по течению – Араслановская писаница. На скале Ямаш-Тау, которая возвышается над рекой на сорок метров, художник из позднего железного века красной охрой нарисовал фигурки человечков, лося, косули, лошади. Раскопки у подножия писаницы обнаружили глиняный сосуд, каменные изделия, кости животных.

Древний человек взялся рисовать задолго до того, как овладел письмом. Наверное, самым простым был рисунок, который и в наше время привлекает детей: приложить ладонь к гладкой поверхности, обвести пальцы острым камнем, закрасить темной краской.

Охотнее всего древние художники рисовали зверей. Впрочем, для наших далеких предков звери в первую очередь были не объектами живописи, а источником жизни. Они были их пищей. Вернувшись с охоты без добычи, мужчины обрекали свои семьи на голод. Добыть мясо – это был вопрос жизни и смерти. Поэтому мужчины перед охотой ритуально «расправлялись» с рисунком мамонта, лося или косули на скале, а потом, уверовав в успех, отправлялись в поход.

У наших предков было сложное отношение к диким зверям – они их убивали и они их обожали. Более всего они опасались, что звери исчезнут. И «однажды» крупные животные так называемой ледниковой фауны – исчезли. Одна из версий – их истребили люди. Как бы то ни было, именно эта «катастрофа» заставила людей разводить скот у себя дома, одомашнивать зверей.

Взаимоотношения людей и зверей – драма тысячелетий, о которой можно сказать только одно: это было так, как было.

Тайна речки Кисенет

Не думал, не гадал, что когда-нибудь увижу речку Кисенет, впадающую в Нижний Тогузак. А хотелось. Интрига не в самой реке, а в ее названии. Почему у нее такое имя? И разве случайно то, что она течет именно туда, где находится известная башня Кесене?

Уже ближе к закату мы добрались до речки Кисенет, которая по долгому склону перпендикуляром втекает в Нижний Тогузак. Узкую, но напористую, темную, но необыкновенно чистую, речку Кисенет сопровождают и укрывают старые ольхи, изумрудные заросли осоки, полосы тростника и листья кувшинок. По павшим стволам мы перебрались на другой берег и оказались… в Устье.

Некогда, уже давненько, здесь археологи раскопали укрепленное поселение Устье, о чем мы, разумеется, знали. Но у нас было мало времени – только осмотреться и что-нибудь почувствовать. А почувствовали мы свою покинутость, оторванность от «большой земли». Вроде бы не сказать, что этот угол очень уж отстранен от людей, но впечатление такое, что он ими покинут. Но что нашли здесь наши предки четыре тысячи лет назад? Что привлекло их сюда? Почему они здесь поселились?

Устье – одно из двух десятков древних поселений в южной части нашей области, которые теперь известны как Страна городов. Самыми первыми были раскопаны поселения Синташта, Устье и Аркаим. Археологическую экспедицию, «отрывшую» и открывшую Устье, возглавлял Николай Борисович Виноградов – доктор исторических наук, профессор.

Устье удивил многим, сказал мне профессор. Прежде всего, он дал много информации. Больше, чем другие поселения из этого круга. На Устье было поднято более 11 тысяч находок. А среди них – две тысячи предметов, связанных с выплавкой меди. Люди, населявшие Устье, жили не только скотоводством, но и производством меди.

Почему они выбрали этот угол, где сходятся две реки? Из-за меди. Что тут увидели археологи? В каждом помещении – обязательно колодец. Что странно. А рядом с колодцами – обязательно печи. Тоже странное соседство. Но археолог Станислав Аркадьевич Григорьев определил, что колодец и печи – единый комплекс.

Печь была соединена воздуховодом с колодцем, и, вследствие разницы температур, воздух циркулировал и закачивался в печку. Правда, наши предки-металлурги использовали и мехи.

Теперь – разгадка. В полутора километрах от Устья, ближе к деревне Горная, геолог Ия Михайловна Батанина обнаружила медный рудник. Точнее, месторождение медьсодержащих минералов. В геологических отчетах оно так и называется – рудник «Кисенет». Пробы руды сравнили с рудой в Устье – они похожи. Медная руда и «привязала» людей бронзового века к Устью.

Еще один «медный» аргумент. В одном из курганов было вскрыто погребение мастера-металлурга, а в нем – куски медных шлаков. Медный шлак – в могиле? «Сами понимаете, – сказал профессор Виноградов, – что случайно в могилу ничего попасть не может. Тем более шлаки. Это – часть ритуала».

Но – парадоксальный факт: на кладбище поселения Устье погребений мало. «Я думаю, – предположил профессор, – наши предки в Устье жили не круглый год. Кто-то жил постоянно, они-то и похоронены на кладбище. А остальные жили где-то в другом месте».

Но почему не все – здесь? Что-то не нравилось. А что?

Наконец, еще одна загадка Устья. Здесь были найдены остатки колесниц. Значит, на берегах Тогузака и Кисенет разъезжали на колесницах? Невероятно. Так невероятно, что так и хочется обмануться: обернуться и увидеть запряженную лошадьми колесницу…

В окрестностях Варны – мавзолей Кесене и речка Кисенет. Наверное, это не случайно. Но в этой неслучайности – скрыта тайна.

Ты чей, Заратустра?

Я помню транспарант, распахнутый над раскопом Аркаима: «Здесь жил Заратустра!».

Сначала археологи удивили сами себя открытием города ариев, затем допустили, что это их прародина, а потом посягнули на то, что здесь жил сам Заратустра.

А что, это важно – что у нас на Южном Урале, где-то в окрестностях Бредов, обитал (может быть) пророк Заратустра?

Важно. Наверное, мы еще не прониклись крутостью переворота, который совершил Аркаим в нашей жизни. Что, впрочем, понятно: такие перемены оседают не в коре, а где-то под ней, в тайниках мозга. Если же тот глубинный перелом извлечь и переложить на слова, то, может быть, они сложатся так: мы живем не в каком-нибудь неведомом, богом забытом краю, а на земле, по которой ходил сам Заратустра, на прародине ариев, тех самых, которые стояли у истоков всей европейской культуры.

Смешно сказать, но нежданно-негаданно исторический и даже легендарный Заратустра прямо из небытия вошел в нашу будничную жизнь. По крайней мере, сам я держал это имя в уме.

Допустим, едешь в поезде и ведешь обычный вагонный разговор: «С каких мест? Я с Южного Урала. Аркаим, знаете?» – «Аркаим? Да-да, читал…»

Короче говоря, в своем сознании я уже «приватизировал» Заратустру, прописал его на Южном Урале, присвоил…

Однако случилось так, что прошлым летом я гостил на своей родине, на юге Украины, и в местной прессе наткнулся на заметку о Каменной Могиле, о скале у города Мелитополя, испещренной рисунками и письменами. И нашлись ученые, которые стали утверждать, что именно здесь обитали арии.

Эту тему затронули и корреспонденты «Труда» В. Колинько и М. Корец. Они, не без сомнений, правда, сообщили, что московский археолог А. Кифишин якобы расшифровал знаки на холме Каменные Могилы и «прочитал», что они принадлежат истинным ариям.

Так-так. Значит, кроме нас, есть другие претенденты на ариев. И очень даже самоуверенные. Не знаю, то ли огорчаться, то ли смеяться. Но, может быть, кто-то еще нашел прародину ариев? Оказывается, ее находили в Туркестане, в Армении, «под Пермью» и даже в Заполярье.

Заратустра… А что о нем известно? Кое-что известно. Спитамид Заратустра (Заратуштра, Зороастр) родился где-то в степи к востоку или западу от Каспийского моря три тысячи (округляю) лет назад в семье арийского жреца. Имя его переводится как «обладатель старого верблюда». Есть сведения, что он был женат и имел двух дочерей. Юноша готовил себя к ремеслу жреца и рано познал «истинную веру». Это случилось однажды на рассвете, когда он пошел к реке за водой и перед ним в волшебном сиянии возникло существо, которое привело его к богу Ахура-Мазде. С тех пор Заратустра стал проповедником. У себя в деревне и в округе он убеждал земляков, что Ахура-Мазда является высшим божеством.

Как это бывает среди людей почти без исключений, нет пророка в своем отечестве: Заратустра вынужден был оставить родину и скрываться на чужбине. Скитания привели его в страну Виштаспы, который понял и принял учение Заратустры и приказал золотыми буквами написать текст «Авесты» на тридцати тысячах бычьих кож.

Арии были скотоводами и превыше всего ценили скот. Еще они почитали собак, которые помогали им сторожить стада, и ненавидели волков. Всё, о чем арии просили бога, сводилось к тому, чтобы в доме было «обилие скота, обилие праведности, обилие корма, обилие собак, обилие жен, обилие детей, обилие огня и обилие всякого житейского добра».

В своих «гатах» и «яснах» Заратустра проповедовал справедливость. Когда бог спросил его: «Кто ты? С кем ты?», он ответил: «Я – Заратустра, последователь Справедливости, недруг Лжи». На вопрос: «На что ты решился?» – пророк ответил: «При каждом поклонении огню думать лишь о Наилучшем Распорядке».

О наилучшем распорядке люди думают со времен Заратустры. И мы через три тысячи лет задаем те же вопросы, которые Заратустра в своих яснах задавал богу Ахуре.

Будет ли награжден приверженец правой веры? – спрашивал он.

Кому из двух воинств – Добра и Зла – даруешь ты победу? – спрашивал он.

Видел ли кто-либо справедливое царствование дэвов[4]? – спрашивал он.

Можно подумать, что Заратустра – наш современник.

Он погиб в войне с саками[5].

Легенда о петушиной побудке

Зороастрийцы, арии, те самые, которые жили в Аркаиме и в других крепостях Страны городов, воспевали птицу Пародарш – так они называли петуха. Петух, как считали наши далекие предки, был птицей Ашура, доброго бога, и противостоял дэву (злому духу) лени по имени Бушьясте. Бушьясте тем не нравился зороастрийцам, что на заре обнимал спящих длинными руками и нашептывал им, что еще рано и можно еще поспать, понежиться в постели. А петух тем был хорош, что своим утренним криком гнал прочь Бушьясте и будил людей, которых ждала работа дома, в поле и на пастбищах.

Я не могу сказать, что в наши дни дэв Бушьясте напрочь изгнал добродетельного крикуна Петю, что по утрам мы долго нежимся в постелях, обленились и отважились[6] от праведного труда; но, по крайней мере, то, что в наших шумных городах потерялся и забылся голос петуха – факт. И факт, что горожане все больше если не отлеживаются, то отсиживаются, теряя телесные формы, а вместе с ними – долголетие.

Чем измеряется жизнь горожанина? Я допускаю, что она измеряется вторым законом Ньютона, из которого следует: ускорение тела, то есть длина его жизни, равно силе, деленной на массу. Чем больше сила, тем длиннее жизнь. Силы-то и не хватает. Зато массы – в избытке. А масса – это, по физике, величина, характеризующая инертность тела.

Какой-то дэв Бушьясте убаюкивает нас, холит нашу инертность. Кто же крикнет нам ку-ка-ре-ку?

Север Востока

Наш Восток – на юге. Если с Урала взять курс прямо на юг, то на пути окажется Ашхабад, а к востоку от него – Ташкент с Бухарой и Хивой. «Спустившись» еще южнее, попадаете в Персию, «под Каспий», где пребывают Тегеран, Багдад, Дамаск.

Древние дороги вели верблюжьи караваны людей Востока строго на север – вдоль рек Амударья, Иргиз, Урал – до хребтовых предгорий.

В середине ХIХ века волей случая на Урале жил странный дворянин Руф Гаврилович Игнатьев. Его биографы (М. Обыденнов, В. Боже и другие) рисуют его толстым, лысым, в неряшливой одежде, старым холостяком, который мог и даже хотел быть смешным. Позже о нем писали, что он «так и умер непонятым, неразгаданным, с кличкой шута, паяца и даже ненормального человека». Филолог и полиглот, музыкант с дипломом Парижской консерватории, Игнатьев на Урале увлекся археологией, и он был первым и наверняка единственным композитором, написавшим «археологическую» оперу, «Уфимское городище», которую поставил в Верхнеуральске, хотя мечтал и о столичной сцене.

В 1865 году Руф Гаврилович на реке Миасс у деревни Мулдакаево, известной своим золотом и своей яшмой, раскопал семь курганов. Среди находок (обломки керамики, человеческие скелеты, лошадиные черепа) Игнатьев выделил (и вслед за ним мы тоже) кости верблюда. Он предположил (и мы последуем его примеру), что верблюд мог добраться до Урала древней дорогой вдоль рек Амударья, Иргиз, Урал – с юга, то есть с Востока.

Кроме того, Игнатьев побывал на озере Аушкуль, по своему обыкновению беседовал с местными жителями (язык он знал), которые сообщили ему, что по преданию на горе Аушкуль при одноименном озере покоятся могилы трех багдадских миссионеров, которые были посланы сюда за тысячи верст, чтобы обратить башкир в мусульманскую веру. Игнатьеву стало известно, что и современные ему мусульмане почитают святыни горы Аушкуль, что ключ на ее склоне они называют Святым…

За поворотом открылось озеро, деревенька на берегу и сразу от берега – гора. В этих местах Урал живописен по-своему. Здесь он еще не проникся хребтовой суровостью и поднебесной скалистостью. Ландшафты полого всхолмлены, обтекаемы, легко обозримы. Всего в меру – и высот, и зелени, и голубизны. Таков и Аушкуль с его плоской горизонталью озера и конусной вертикалью горы. (Не замечали ли вы, что святые места всегда очень красивы?)

Проехав деревню и зайдя к горе «с тыла», мы поднялись по просеке и вскоре остановились у источника. На поляне среди берез, в штакетниковой ограде – беседка, рядом колодец, из которого по выложенному камнями руслу стекает чистая вода. Здесь несколько человек. Женщины набирают в бутылки воду из источника, отдыхают в тени беседки. Расстелив коврик, на коленях, воздев ладони к небу, молится седобородый мужчина. Нетрудно было догадаться, что это и есть Святой ключ.

– Да, это святой для мусульман источник, мы называем его ключом Рамазана, – подтверждает имам мечети из Петропавловки Талгат Кимбаев. – Только один месяц в году действует он. И в это время мы приезжаем сюда, чтобы помолиться Аллаху, почтить память святых людей, напиться святой воды и взять ее с собой.

Талгат рассказывает нам легенду о Рамазане аулия (святом). Издалека пришел Рамазан на Урал, чтобы проповедовать ислам. Но местные люди не поняли его и не доверились ему. Чужого человека они по обыкновению встретили враждебно. Здесь, у источника, они отрубили чужестранцу голову. Однако после казни случилось чудо, повергнувшее всех в смятение. Рамазан взял свою голову в руки и понес ее к вершине горы. И тут, откуда ни возьмись, над Рамазаном закружились ангелы в белых одеждах. Пораженные увиденным, язычники поняли, что убили святого человека. С почестями своих обычаев они похоронили Рамазана на вершине Аушкуля и стали ему поклоняться. Два его спутника также покоятся на горе.

Это событие мусульмане относят к 651 году.

С ветренной вершины Аушкуля открывается голубая плоскость озера с единственным островом, деревня Старобайрамгулово на берегу и деревенька Яльчигулово с другой стороны, ленты дорог, уходящих к горизонту. Под старой березой, в кольце желтых камней – могила Рамазана. Надмогильная плита с арабскими письменами прислонена к стволу березы. Плита посредине расколота.

Между горной страной на юге (Тянь-Шань, Памир, Гиндукуш) и Каменным Поясом на севере лежит сухая, опаленная солнцем равнина. По ней с юга на север и обратно сотни и тысячи лет кочевали пестрые племена. Пустыня разделяла два мира, две цивилизации, две культуры. Их разность подчинялась закону взаимодействия сил: она и притягивала их друг к другу, и отталкивала.

Гора Аушкуль с могилой Рамазана – может быть, и есть север Востока.

Ты откуда, Кесене?

Предполагаю, почти наверняка: очень давно, лет двести, триста, четыреста назад, кочевники, пережидая зиму где-то в низовьях Сыр-Дарьи, у Арала, вспоминали…

Они вспоминали, что далеко на севере, там, где уже чувствуется дыханье гор, в ровной степи, на которой тут и там белеют стволами деревья, среди озер…

Среди озер стоит одинокая башня, к которой ведет длинная, но знакомая дорога.

Каждый год, в конце южной зимы, с младенчества до старости, кочевники брали курс прямо на север, шли долго-долго, вдоль долготы, поднимались все выше и выше…

Они поднимались все выше и выше, туда, к той башне, чтобы у нее остановиться, перевести дыхание…

Перевести дыхание, стать на колени, сложить ладони на груди, воздеть глаза к небу, попросить у бога милости…

А потом оторвать лоскуток ткани и привязать его к крюку под куполом башни, чтобы пестрая тряпочка до следующей весны напоминала Всевышнему о людях, которые просили у него обороны от невзгод, спасенья от болезней, высоких трав, упитанного скота, других удач и благодеяний…

А если на пути к Уралу кто-то сомкнул глаза – тут же его и похоронить, вместе со многими другими соплеменниками, обретшими здесь вечный покой.

Люди степей всегда искали местность приметную. Особую. Отличную. Оно таким и было – место, на котором стоит башня Кесене. Старожилы вспоминают, что вокруг башни плескались не одно, не два, а много озер. Память сохранила их названия: Жиганкуль, Иргизбай, Барак, Акчарлык, Торнакуль, Урдаккуль. На озерах густо селились птицы – журавли, лебеди, чайки, гуси, утки. Озера были богаты рыбой, и здесь рыбачил старик по имени Шамай.

Бабушка Хабибжамал Тазитдинова помнит, что к башне вел мост и к нему подплывали на лодках.

Вряд ли когда-то река Нижний Тогузак «заплывала» в эти озера, но вероятно, что река и озера были связаны протокой.

Среди степей урочище, обильное водой, – оно было приметно и привлекательно. И здесь, несмотря на сырость, кочевники устроили некрополь.

Место, где стоит башня Кесене, – не только памятник истории, но и памятник природы.

По следам кочевников, а то и с ними вместе, туда и обратно «путешествовали» купцы. Знаменитый Шелковый путь – это огромное дерево дорог. Главный «тракт», «ствол» обходил Каспий с юга. Но была ветка, которая поднималась, минуя Арал, к северу, к южной оконечности Урала. На старинной карте одна из караванных дорог тянется от Сыр-Дарьи вдоль рек Иргиз и Тургай к Троицку – через Николаевку. Естественно, что, добравшись до конечного пункта, караваны рассыпались по окрестным городам и селам. Купцы с далекого Востока оказывались и в Николаевке, и в Кулевчах, и в Варне. Их путь лежал мимо башни Кесене.

Конечно, хочется думать, что мавзолей был построен над прахом именно дочери. Молодой женщины. Красавицы. Да, дочери человека влиятельного, обладавшего огромной властью и, соответственно, богатством. Могли ли дочери кочевников, даже и богатых, украшать себя золотом и драгоценными камнями? И уж, конечно, кочевники не могли составить проект, завезти материалы, мастеров и сложить из кирпичей гробницу, такую, чтобы – на века. Здесь, на месте, в бескрайней степи, кочевники такие сооружения не ставили.

Башня Кесене – «привет» Уралу от Востока.

Это доказывается и шелковой тканью на плечах женщины, похороненной в мавзолее, и легендарными тиграми, которые якобы загрызли ее здесь, на берегу озера, и, в первую очередь, архитектурой этого печального строения – двенадцатью гранями его пирамиды, которая поднимается над двенадцатью гранями призмы, которая, в свою очередь, «лежит» на четырех гранях самого корпуса башни. Но самое наглядное доказательство «восточного» происхождения мавзолея – его фасад со стрельчатой нишей.

Кстати, о Тамерлане[7]. Можно согласиться с учеными, что мало вероятности, чтобы в своих походах он оказался в окрестностях Варны. И все-таки странно, что его имя так прочно привязалось к башне на берегу степного озера. Так прочно, что даже железнодорожную станцию назвали его именем. Если в том виновата легенда, то и с легендой надо считаться.

Есть ли такое имя – Кесене? Вроде бы нет такого имени. Если перевести, «кесене» – это мавзолей. И кесене, что у Варны, отнюдь не единственная. П. И. Рычков, например, называет еще одну «полатку», от которой в его время оставались развалины. Она отмечена и на картах 1737 и 1742 годов. Он же, Рычков, находил развалины каменных строений по обеим берегам Уя. Известны Ак-Кесене где-то на реке Тала. И Кок-Кесене в низовьях Сыр-Дарьи.

Значит, был некий обычай воздвигать такие мавзолеи. Обычай, конечно, доступный далеко не всем.

Для Варны мавзолей Кесене – олицетворение ее истории, которая разделилась на «до башни» и «после башни».

В поисках Рифея

Европу много веков, а в сущности целое тысячелетие, беспокоили слухи о горах. Где-то далеко, в краях диковинных и суровых, но богатых золотом и драгоценными камнями, то ли к северу, то ли к востоку от Каспия предполагались мифические горы, которые никто не видел.

Некто Аристей однажды (за шесть веков до нашей эры) вдруг исчез из своего города и появился в нем через семь лет. Где-то скитался. У исседонов[8] будто бы бывал. А где обитали исседоны, никто толком не знал. Допустимо, что где-то в Предуралье. От поэмы, которую Аристей написал по возвращении, сохранился только отрывок, который ничего не объясняет.

Позже Геродот, Птоломей и другие называли предполагаемые горы то Рифейскими, то Гиперборейскими, то Новоросскими, то Иманус.

Арабские путешественники, вероятно, пересекали Урал, но их сочинения Европе были неведомы.

Через две тысячи лет после Аристея, в 1517 году поляк Матвей Меховский издал в Кракове «Трактат о двух Сарматиях», в котором утверждал, что Рифейских и Гиперборейских гор «в природе нет». Правда, сам он в Сарматиях не бывал, а сведения брал у русских пленных.

Через год австрийский император Максимилиан I, который не чурался наук, отправил в Москву посольство с итальянцами Франческо Да Колло и Антонио де Конти. Император поручил итальянцам выведать правду про горы. И Да Колло встретился с людьми, которые рассказали ему про горы в области Югра, на вершине которых «царит вечный день».

На обратном пути из Москвы Да Колло встретился с Меховским и внушил ему, что горы все-таки есть.

Однако кривотолки о горах Московии продолжались еще много лет, до 1549 года, когда вышла в свет книга австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна «Записки о московитских делах». Пользуясь русским дорожником[9], автор привел наиболее достоверные сведения о горах к востоку от Печоры, вершины которых «лишены всякого леса и почти даже травы».

Логично, что Европа свое знакомство с Уралом начала с его северной оконечности – так осваивали Камень русские люди. Что касается Южного Урала, то не только Европе, но и самой Руси он был неизвестен вплоть до 1555 года, когда башкирские племена приняли русское подданство.

До братьев Строгановых, до Ермака Урал был для Европы белым пятном. Зато позднее он «вошел в моду». Его изучали немцы П. Паллас, И. Менге, А. Гумбольдт, Э. Эверсманн, Г. Розе, швед И. Фальк, англичанин Р. Мурчисон, венгр А. Регули, француз Э. Вернейль, швейцарец О. Клер, датчанин Ф. Брант, грек Х. Барданес и другие. Многие из них остались в России, посвятив себя изучению необъятных просторов Урала и Сибири. «Я счастлив, – писал Г. Розе, – что побывал в этих замечательных местах».

Первый губернатор

Иван Иванович Неплюев, первый губернатор Оренбургской губернии, вступил в должность в 1742 году (и было ему тогда уже под пятьдесят). Владения его были столь же огромны, сколь и пустынны. Они раскинулись по обе стороны реки Урал от ее горного истока до знойного каспийского устья. Столицы, Оренбурга, не было. Ее предстояло построить. Минуло всего шесть лет после закладки Челябы. Еще несколько крепостей потеряно ютились тут и там. Ни Златоуста, ни Троицка, ни Миасса, ни Кыштыма, ни Сатки, ни тем более Магнитогорска – никаких городов.

Чем нам И. И. Неплюев интересен сегодня?

Обычно применяется такая формула: он возродил край. Биограф Неплюева В. Н. Витиевский, на которого я сошлюсь еще два-три раза, сказал, что он Оренбургский край пробудил к жизни, «вырастил, взлелеял и, совершенно устроив его, подарил остальной России».

Пробудил, возродил, взлелеял… А заслуга ли это, если брать сегодняшние мерки? Сегодня мы с удовольствием помечтали бы о том Южном Урале, каким он был до Неплюева. Что осталось от тех природных сокровищ, от того заповедника, сама нетронутость которого стала бы теперь сокровищем? Заслуга ли Неплюева, что он «тронул» Южный Урал?

Заслуга. У каждого времени свои заслуги. Триста лет назад доблесть была в том, чтобы внедрить человека в природу. Внедрили. Теперь другой фасон: малость спрятать природу от человека.

Как бы то ни было, Иван Иванович Неплюев являлся первым урбанизатором и индустриализатором Южного Урала. Он построил 40 поселений и редутов, накатывал дороги, перекидывал мосты. При нем возникли города. Один из них – Троицк.

На обратном пути из Сибири в 1743 году Неплюев остановился для отдыха на левом берегу Уя при впадении Увельки. Место ему пригляделось, и здесь он (был праздник святой Троицы) назначил построить «одну крепость познатнее», а назвать ее Троицкой. Потом он не раз приезжал в Троицк, в 1754 году заложил в городе церковь. В Троицке же им была учреждена Инженерная школа, в которой постигали геометрию, планировку и… музыку. А на степной стороне возник Меновой двор с таможней.

К Троицку губернатор питал особую привязанность. Впрочем, и Челябинск не был им обойден. Именно он перенес главное управление Исетской провинции в Челябу.

До Неплюева на Южном Урале не было ни одного завода. А при нем, за 16 лет, возникло 28 заводов. Неплюев способствовал тому, чтобы люди (крестьяне, естественно, прежде всего) из внутренней России переезжали на Урал, чтобы заводчики получили право покупать и перевозить целые деревни, а всякие беглые, сомнительные и не помнящие родства, которые уже находились на месте, были признаны и введены в закон.

Своим помощником в деле индустриализации края Неплюев избрал Ивана Твердышева, который отличался «примерною честностью, что тогда было весьма редким явлением». За Твердышевым следовали заводчики Мясников, Коробков, Осокин, братья Мосоловы… Эти предприимчивые люди не связали себя страхом перед далями и глушью, наоборот, оценили коммерческий простор, дарованный им, и не прогадали.

При Неплюеве возникли не только железные и медные заводы. Еще, например, стекольный. И даже шляпная фабрика. Тогда же началось «великое рытье». У Чебаркуля нашли белую глину, которую по зимнему пути отправляли в Петербург на «порцелейную фабрику». Вскоре выяснилось, что еще лучше увельская глина. Рыли тогда также селитру, алебастр, серу, квасцы, краски. Успешно развивался соляной промысел.

Случилось так, что казаки стали истыми рыбаками. Им было отдано все нижнее течение Урала на шестьсот верст от Каспия. Казаки «берегли реку», чтобы красная рыба без беспокойства поднималась на зиму вверх по течению. Икра и рыбный клей отправлялись в столицу и не только.

Все это были внутренние дела. Но Оренбург закладывался и для того, чтобы войти в контакт с Хивой, Бухарой, Ташкентом. На одном конце империи Петербург – ворота в Европу, а на другом Оренбург – ворота в Среднюю Азию. Оренбургскому губернатору предстояло найти лад на зыбкой границе с восточным соседом.

Правда, у Неплюева сразу не сложились отношения с ханом Малой Орды Абул-Хаиром, но когда хан был убит, губернатор приложил все усилия, чтобы «направить выбор» в пользу Нурали-Салтана. 10 июля 1749 года в Оренбурге Нурали-Салтан был торжественно и пышно «конфирмован» в ханы. Неплюев осыпал подарками не только Нурали, но и всю его свиту. Одно застолье сменялось другим, звучала музыка, гремели пушечные салюты, вспыхивали фейерверки. В три тысячи рублей обошлось это «коронование», но цель была достигнута: Нурали-хан обещал заботиться о безопасности торговых караванов при их следовании через киргизские степи.

Торговля, переживавшая при Неплюеве времена расцвета, давала доходы, которые почти возмещали казенные траты на управление губернией.

Острее всех был башкирский вопрос. Едва ли возможна колонизация без розни. Так же, как без ошибок, без недоверия и вероломства. Если кто-то чужой селится рядом, пусть и на свободное место, это не может не вызвать, скажем так, неприязни тех, кто осел (или даже кочевал) тут прежде.

Можно ли было в те годы избежать крови? Не знаю. Наверное, нет. Хотя губернатор Неплюев к тому стремился. Когда в 1755 году вспыхнуло восстание ахуна Батырша, Неплюев сделал все, чтобы мятеж погас и рассыпался. Он прибегал к подкупам и обману, проявлял то необыкновенную милость, то чрезмерную строгость, объявил прощение бунтовщикам, обещал тысячу рублей тому, кто доставит ему Батыршу. При этом он держал наготове свои войска и попросил о помощи из других гарнизонов. До войны, однако, не дошло. Бунт сник. Батырша был пойман и отправлен в столицу.

Тогда казалось, что Неплюев решил башкирский вопрос, если не навечно, то надолго, но такие вопросы не решаются раз и навсегда.

В 1757 году Неплюев подал в отставку, некоторое время жил (и служил) в Петербурге, потом обосновался в своем имении Поддубы, где построил каменный храм, указал в нем место для своей могилы. Уже почти слепой, он тихо скончался на 81-м году и был похоронен согласно своему завещанию.

Потомки не забыли И. И. Неплюева. Через сто лет после его смерти в разных городах губернии, в Троицке в том числе, была совершена заупокойная литургия. Отмечалось и 200-летие со дня рождения губернатора в 1893 году. В 1993 году торжеств не было.

Великий государственный муж, умелый администратор, искусный инженер, ловкий и находчивый дипломат, верный сын церкви – таким видели Неплюева его соратники. Современники ценили его за то, что Отечеству он служил «не из мзды, а из утешения совести и нравственного долга». Враг «вольнодумства, суеверия, ласкательства и потакальщиков», Неплюев «никогда ни от кого, ни за какое дело ничего не взял».

Так-то. Намек.

Рычков, топография

Не детьми прославился Петр Иванович Рычков, а был на редкость плодовит – имел двадцать детей. Первая жена, Анисья Прокопьевна, родила ему одиннадцать ребятишек, а вторая, Елена Денисовна, – еще девятерых.

Плодовит был Рычков и в науке. Она и дала ему бессмертье.

Есть люди, к чему ни прикоснутся, – красота.

Есть люди, к чему ни прикоснутся, – деньги.

Есть люди, к чему ни прикоснутся, – знание.

П. И. Рычков из всего извлекал знание.

А ведь и не учился-то. На полотняной фабрике Томеса, бог весть как, постиг бухгалтерию, голландский язык у хозяина перехватил, а плюс к тому немецкий одолел. Ему еще только двадцать два, а И. К. Кириллов его уже выделил и взял в экспедицию – город закладывать за Уральскими горами.

У Петра Ивановича Рычкова была своя страна – Оренбургская губерния. Эту страну он заложил, объездил, полюбил и описал. «Топография Оренбургская» – так называется это «обстоятельное описание», подобного которому не знал тогдашний просвещенный мир. В той стране было где поездить, что посмотреть и что полюбить. Он застал ее первозданной, нетронутой, почти не знающей следов человека.

«Топография» Рычкова не о природе, не об экономике, не об этнографии, не о геологии, не об истории, культуре и быте Оренбургского края, но обо всем сразу. Тут и «о камнях», и «о металлах», и «о горючей угольной земле», и о заводах, промыслах, населении, торговле, земледелии, лесах, озерах…

Челябинск, который «есть главнейшее место», не раз упомянут. И вся челябинская топография: реки, горы, озера, пещеры…

То Рычков искал историю, то история – его. Надо было такому человеку, как Рычков, оказаться в Оренбурге как раз во время осады его войсками Пугачева. Хроника осады, которую вел Рычков, была бы счастьем для ученого, если бы не ежедневный страх за свою жизнь, за жизнь детей. Добросовестность этих записей потом отметит А. С. Пушкин.

Чтобы найти предмет науки, Рычкову достаточно было оглянуться и на чем-то остановить взгляд. Чего только ни касалась его пытливая мысль! Предлог «о» он применяет ко всему – о медных рудах, о березовой воде, о содержании пчел, о травяных корешках, о крапивной куделе, о водяной мыши, о выхухоли… Наконец, о козьем пухе.

О козьем пухе надо сказать отдельно. Рычков видел, как казачки в станицах Орского уезда вяжут пуховые платки. Это привлекло его внимание. Он изучил ремесло пуховщиц. И написал о нем статью. На заседании Вольного экономического общества он представил белые ажурные паутинки, связанные женой Еленой Денисовной, которая была удостоена золотой медали и признана едва ли не изобретательницей оренбургского пухового платка.

П. И. Рычков – у истоков краеведения на Южном Урале.

Европа на Южном Урале

На карте Южного Урала, на его юге, в двухстах и более километрах от Челябинска, в степной части области, к востоку от реки Урал, неожиданно можно обнаружить деревни со странными названиями. Например, одна из них – Фершампенуаз. Фершампенуаз – это пригород Парижа. Но кто и почему пригород Парижа «перенес» в зауральские степи? Более того, тут есть и сам Париж. И другие европейские города – деревни Берлин, Лейпциг, Кассель. А вместе с ними – хорошо всем известные российские топонимы: поселки Тарутинский, Березинский, Краснинский и, наконец, Бородинский.

Человек, мало-мальски знакомый с российской историей, легко догадается, что эти названия связаны с Отечественной войной 1812 года. Так оно и есть.

В XVIII и XIX веках Россия выстраивала одну за другой пограничные линии крепостей с «дикой» степью. В 1842-44 годах губернатор В. А. Перовский проложил Новую линию крепостей, внутри ее наметил 32 поселка, которые предстояло заселить. Каждому поселку был дан номер – от 1 до 32. Но жить «под цифрами» люди не захотели, задумались над именами и – вспомнили Отечественную войну, окончившуюся 30 лет назад.

Вспомнили оренбургские казаки и башкирские воины, как переправлялись через Березину. Как партизанили в отряде Д. Давыдова. Вспомнили, как в Бородинской битве отличились в контратаке на батарею Раевского, захваченную французами, как вытеснили французов с наших позиций.

Не могли они забыть и свой поход по Европе. Как участвовали в «битве народов» под Лейпцигом. Как в марте 1814 года под Фершампенуазом нанесли французам неожиданный удар во фланг, опрокинув их и захватив девять орудий. Наконец, как входили в Париж. В те годы казаки пели такую песенку:

И тогда, через 30 лет после сражений, поселок № 1 стал Касселем, № 3 – Фершампенуазом, № 4 – Парижем, № 25 – Березинским, № 26 – Бородинским, № 28 – Тарутинским, № 29 – Лейпцигским… И так далее.

Кстати, когда не хватило топонимов Отечественной войны, казаки вспомнили и другие победы русского оружия, и на карте появились такие названия, как Чесма, Варна, Наварино, Рымникское, Балканы, Браилов, Требия и другие. Не забыли они и свою столицу – есть здесь и деревня Москва.

После 1812 года на Южный Урал «занесло» довольно много пленных французов. Некоторые из них со временем вернулись во Францию, но были и такие, кто остался на Урале. Так что в окрестностях уральского Парижа до наших дней сохранилась французская кровь.

Интерес к событиям тех лет, в связи с 200-летием Отечественной войны, несомненно, возрастет.

Человек императора

Пример рода Перовских дает нам нетривиальное открытие: как ни высок императорский трон, но он досягаем, даже для низких поданных.

А все началось с того, что важный чиновник, вхожий «во двор», в январе 1731 года по дороге в столицу остановился на хуторе Лемеши и перед сном посетил местную церковь. В церковном хоре он сразу же выделил Алешу Разума и уговорил его отца, казака-пьяницу, отдать сына. Уже в столице Алеша был замечен Елизаветой, дочерью самого Петра Первого. В 1742 году Алексей женился на Елизавете, уже императрице. Вскоре он уже граф Разумовский, крупный землевладелец, а в конце концов – фельдмаршал.

Речь, однако, не о нем. Женившись, Алексей вызвал в Петербург своего брата Кирилла, оторвав от косьбы сена и пастьбы свиней. Не успел Кирилл в столице оглядеться, его отправили в Германию, а затем во Францию – учиться. Учился он прекрасно, и когда через два года вернулся в Россию, его, парня восемнадцати лет, назначают президентом Петербургской академии наук. Впрочем, своя логика есть, наверное, и в этом: молодая академия – молодой президент. Вскоре он тоже и граф, и генерал-фельдмаршал, и член Государственного совета.

Но и не о нем речь. У Кирилла Разумовского и Екатерины Нарышкиной было десять детей. Один из них – Алексей, ставший, уже как бы естественно, министром просвещения. Женат он был на Варваре Шереметьевой, но брак не удался. Каждое лето граф уезжал в свое имение, а там, во флигельке, жила его отрада – молодая и, разумеется, красивая мещанка Маша Соболевская, родившая ему пять сыновей и четыре дочери. Всё им дал граф – образование, титулы, одного не мог дать – фамилию. Поэтому дети его стали Перовскими, по названию села, где регистрировались.

Речь об одном из сыновей, Василии Алексеевиче Перовском, который родился в 1795 году.

Василий Перовский – уже «чистый» аристократ. Подобно деду, он не знал восхождения – начинал с высшего света. Тем не менее жизнь не лишила его испытаний. Восемнадцати лет он сражался на Бородинском поле, где был легко ранен. Отпросившись на день в Москву, он угодил в плен к французам, два года томился в неволе, не раз бежал. (В отрывках сохранились записки Перовского о тех годах). 14 декабря 1825 года он на Дворцовой площади, при императоре. Здесь граф был контужен «поленом в спину». Через три года в бою под Варной Перовский ранен в грудь. Наконец, в 1833 году он – в Оренбурге, самый молодой из губернаторов.

Перовский и Оренбургский край – тема большая. Перовский оказался на Урале почти через сто лет после Неплюева, и его деятельность по своей плодотворности и размаху сравнима только с деятельностью первого губернатора.

Все сводилось к устройству границы, которая в те времена была зыбкой, «ходячей». Главное, что осталось после Перовского, – Новая линия. Старая межа была наивной. По берегу Урала стояли симы – воткнутые в землю в сажени друг от друга аршинные таловые колышки, связанные между собой прутиками. Люди в пограничных крепостях жили в постоянном страхе. Женщине нельзя было выйти за околицу. На полевые работы выезжали с охраной. Набеги кочевников не прекращались и зимой. На рынках Бухары и Хивы торговали невольниками из русских поселений.

Новая линия была выдвинута на сто верст к востоку. Она предусматривала пять полевых укреплений, в промежутках по три редута, а между ними летние пикеты и наблюдательные посты. Перовский лично объехал линию от Троицка до Орска. Он хотел даже протянуть на 400 верст земляной вал, но от этого пришлось отказаться. Заселялась линия прежде всего казаками. Привычные к походному быту, они лучше других были приспособлены для устройства на новом месте.

Новая линия сохранилась в названиях деревень, большинство из которых «дожили» до наших дней: Варваринская, Веринская, Надеждинская, Михайловская, Алексеевская, Александровская, Николаевская, Андреевская, Мариинская, Павловская и другие.

Дела, за которые брался Перовский, можно разве что перечислить с риском что-то упустить. Он много строил, прежде всего в Оренбурге: караван-сарай, дворянское собрание, другие здания. Он начинал в городе водопровод. Пытался разводить сады. Губернатор поощрял промыслы, торговлю, не забывал о культуре, образовании. Им открыты уездное училище в Троицке, приходская школа в Челябинске.

Однако первый период правления Перовского в Оренбурге закончился драматично: затеянный им поход в Хиву был неудачным. Неудача едва не сломала гордый нрав Перовского. Он уехал за границу – лечиться. Без дела захандрил. Откровенно скучал по оренбургским степям. И – вернулся.

Наверное, нельзя свести личность В. А. Перовского к какой-то «ясной» характеристике. Это был красивый человек. П. Юдин, один из его биографов, так описывает губернатора: «Красавец собой, статный, повыше среднего роста, хорошо воспитанный, он в обществе производил чарующее впечатление. Особенно в восторге от него были дамы».

Тем не менее он не имел семьи и не оставил наследников. Вообще-то сын у него был. Перед назначением в Оренбург завязался у Перовского роман с женой барона Р. Не обошлось без скандала. Перовский буквально убежал от баронессы на Урал. Но она, бросив мужа и детей, приехала к нему. Какое-то время жила у него. Родила сына. Однако Василий Алексеевич настоял, чтобы баронесса, оставив сына, вернулась в столицу. И кое-как выпроводил ее.

Баронесса пожаловалась императору. Император вызвал Перовского. На «очной ставке» баронесса сказала императору: Перовский женится, и мачеха будет обижать сына. На что Перовский пообещал императору никогда не жениться. Сын остался у него, но это не принесло радости отцу. Все закончилось тем, что после очередной попойки сына нашли в постели холодным.

Не думаю, что Перовский знал много счастья. Все у него было – большое богатство, европейское образование, непомерная власть, но судьба лишила его обычных человеческих радостей.

Перовский знал толк в литературе, искусстве, ценил людей талантливых. Когда А. С. Пушкин приехал в Оренбург, чтобы собрать свидетельства пугачевского бунта, губернатор сделал все, чтобы поэт встретился с людьми, которые его интересовали. Рядом с Перовским несколько лет находился В. И. Даль.

И в то же время это был деятель крутой, суровый и даже жестокий. Строг он был с подчиненными, не позволял им «свое суждение иметь». А с «простым народом» и вообще не церемонился.

Когда наследник престола приезжал в край, наивные казаки осмелились подать ему жалобу. Цесаревич почему-то испугался, ему сделалось дурно. Перовский рассвирепел. Казаков схватили. Их секли розгами, «выбивали из них дурь», прогнали сквозь строй, сослали в Сибирь.

Возвращение Новой линии

Оказавшись в Николаевской крепости, надо, конечно, подняться на колокольню крепостной церкви, на ее ветреную высоту. Внизу сверкнет зеркалом плеса и скроется в ивняках река Аят. Ее довольно крутой берег поднимется и уйдет к горизонту. Где-то там, еще южнее, – чужая земля.

Двадцать первого августа 1842 года из Николаевки в Орск выехал военный инженер или, иначе, инженер в чине генерала Иоганн Бларамберг, который к тому времени обзавелся русским именем Иван и русским отчеством Федорович. До Урала генерал побывал во многих, как теперь сказали бы, горячих точках. На Кавказе, в той же Чечне.

Через три дня Иван Федорович в сопровождении тридцати казаков выехал в обратную дорогу. По пути он обследовал «холмистые степи, в первую очередь притоки Тобола», выискивая удобные места для заселения. «Ночевали под открытым небом на берегу рек. Питались мы в основном рыбой, которую ловили сетью или на удочку наши казаки». Первого сентября генерал вернулся в Николаевку, о которой в его дневнике осталась только запись о том, что в окрестностях крепости, «на берегу Аята, обнаружили огромные залежи известняка».

Вскоре Бларамберг выехал в Троицк.

Осень 1842 года. Варны еще нет. Впрочем, по некоторым сведениям, здесь ждут будущих поселенцев – для них солдаты и казаки строят землянки, пашут целину… Вполне вероятно, что Бларамберг имел повод побывать и здесь. Или хотя бы проехать мимо.

Собственно, именно в те годы Новая пограничная линия была впервые «протянута» – на далеком востоке России. Уже достраивались ее пять дистанций с крепостями, ее редуты и пикеты со смотровыми вышками. Граница была обозначена «симом» – дугами из ивовых прутьев, воткнутых в землю обеими концами.

Это было беспокойное время. Никак не налаживались отношения с «полудикими, вероломными, фанатическими деспотами» и с купцами из Средней Азии. Страх и опасность сопровождали поселенцев на Новой линии. Но человек привыкает и к страху. Люди приспосабливались к суровому быту переднего края, помогая друг другу, обустраивались, надеялись на лучшее.

Шихмейстер[10] Тамарский, герой книги Игоря Пьянкова «На Линии», в своем письме нарисовал такую картинку: «Болезнь несколько отпустила, и я решился пройтись до речушки. Стоя над обрывом, смотрел на баб, заложивших мостки бельем, трущих и бьющих его под охраной казаков. Эти – кто поил и чистил коня, кто так сидел на камушках, но во всем виделась привычная обыденность. Казакам и казачкам помоложе выходило вроде посиделок. Время от времени кто-нибудь весело смеялся. Право, я почувствовал жизнь.

Этот мирный быт перед дикими кочевниками ввел меня в рассуждения. Вот, думаю, стою на краю России, а нет чувства, что оканчивается здесь земля русская. Граница – но не та, что на западе. Линия, она живая».

Уже в наши дни Новая линия – вернулась…

Вечный бешбармак

Ворота во двор были заранее открыты настежь: хозяева ждали гостей. Гостеприимство казахов начинается с распахнутых ворот. И гости приехали. Их было пятеро. Они приглашены на бешбармак.

Гостей встречали хозяин дома аксакал Дусенбай Нурабаевич Сарсенов, его жена Распике Урасовна, их сын Бауржан, сноха Жибек и внуки Аулет с Кадишей. К приезду гостей мясо уже готово, оно выбрано из кастрюли, и Бауржан снимает его с костей, разрывает и разрезает на кусочки. В это время Жибек снимает со стола круг тонко, до прозрачности раскатанного теста, рвет его на куски и опускает в кастрюлю с бульоном. Свариться тесту не долго. Оно успеет не только свариться, но и напитаться мясным духом.

Когда за стол сели пятеро мужиков, Дусенбай Нурабаевич принес и водрузил посредине трапезы блюдо с ароматным мясом. Перед каждым – тарелка с вилкой. Салфетка. Рюмка.

Некогда знатный чабан и стригаль[11], Дусенбай Сарсенов живет с семьей в доме на два этажа, в комфорте на европейский манер. Конину они варят в кастрюле, а не в казане, на газу, а не на кизяке. Садятся за стол, а не за дастархан – скатерти на ковре. Завели фарфор и хрусталь, вилки с ложками.

– Раньше казаны имели, – вспоминает Дусенбай Нурабаевич, – для семьи литров на пятнадцать. А были и на сто литров. Это если свадьба.

– Лучшая еда для казаха – конина?

– Да. Говорили: конский жир зимой греет. Раньше как считали? Чем жирнее, тем лучше.

– И надо было съесть много мяса?

– В гости на бешбармак с собой брали акына и обжору. Акын развлекал людей, а обжора много ел. Считалось позором, если от бешбармака ничего не осталось. Хорошо, если он съеден не весь.

Конечно, если «по-настоящему», надо, чтобы едоки сидели вокруг дастархана на полу, на ковре, калачиком или облокотившись на подушки. И чтобы кто-то обошел всех с тазиком, кувшином и полотенцем – вымыть и вытереть руки перед едой. И чтобы хозяйка принесла самовар и приступила к церемонии чаепития – всем разливать и подавать чай: в каждой пиале – буквально ложка сливок, две ложки крепкой заварки, три ложки кипятка. Это очень вкусный напиток, чай по-казахски. Два-три размеренных глотка – и снова подавай пиалу хозяйке. И так много раз.

Чай перед бешбармаком пьют долго, неторопливо, степенно, в тишине, лишь изредка нарушаемой тихими, благостными словами. Можно что-то сказать, кому-то ответить или думать о своем. Но – никаких споров, хохота, острот, резких жестов, вообще никаких страстей. Предвкушение еды требует сосредоточенности, согласия и умиротворения. Нужно дать себе время, чтобы каждая пиала чая успела впитаться в тебя, чтобы к концу чаепития начисто промыть себя изнутри, чтобы на лбу появилась испарина первого пота.

А в это время… А в это время происходит таинство термического преобразования сырого мяса. Оно должно быть обязательно с костями, с целыми. И чтобы с хазой – брюшиной. И с картой – толстой кишкой. И с остальными конскими атрибутами.

Может быть, вся суть бешбармака сводится к тому, как, на каком огне, в какой воде варить мясо. Огонь под казаном должен быть вялым, вода в казане – спокойной, а время томления огня и воды – долгим. Нельзя, чтобы жесткий кипяток выварил, выкипятил из мяса все его соки, оставив в нем только волокна и сухожилия. Конечно, часть экстрактов и жиров «спустится» в бульон, но только часть. Все остальное должно сохраниться в мясе. Часа за два, за три медленного, осторожного, бережного кипения, едва заметного на поверхности бульона, мясо разнежится, смягчится, как бы распушится, но останется сочным, сохранит янтарный жирок, не потеряет ни запаха, ни вкуса.

Не всякое мясо пригодно для бешбармака. Никак не свинина. Говядина? Вряд ли. На худой конец. Баранина – да, это бешбармачное мясо. Но самый предпочтительный вариант – конина. В любом случае важно, чтобы мясо было жирным. Бешбармак обезжиренный – это недоразумение.

Бешбармак строится горкой: слой сочней, может быть, картошки, а сверху – кучка мяса, политого горячим бульоном. Еда, если руками, пятью пальцами, начинается с краю. Сочни здесь уже остыли, к ним можно нащупать кусочки горячего мяса с жиром и эту щепоть, не холодную и не обжигающую, – у-потре-бить. Все едоки с разных концов, от края к середине, постепенно сжимают кучку в окружности – и можно не торопиться, потому что в середине конский жир долго держит желанное тепло. Нетрудно догадаться, что быстро остывший бешбармак почти несъедобен. Конский бешбармак потому и предпочтителен, что он «долгий».

Казахи называют бешбармак «ет», то есть «мясо». Мясо в нем – суть, все остальное – прилагаемое. Не какое-то мясо, а вареное. Вареное не как-нибудь, а ласково, любовно. А вообще – это суп. Но чтобы его есть, ложки не нужны. Его едят раздельно – сначала мясо с сочнями, а потом их запивают, заливают бульоном из пиал, шурпой. Бешбармак вкуснее, когда его едят руками. Точнее, одной рукой, правой. Без посредства ложки-вилки. Пальцами нащупывается скользкий сочень, в него заворачивается кусочек мяса с жиром, и все это «лодочкой» отправляется в рот. После этого облизать пальцы – тоже удовольствие.

Случайно ли казахи (и кочевники вообще) пристрастились к конине и случайно ли они «изобрели» бешбармак?

Каждый народ имеет «фирменное» кушанье. Оно прививалось, уточнялось, «шлифовалось», совершенствовалось в течение веков. И время каждому племени выдало «патент» на его «изобретение».

У всех народов было «лошадиное время». По крайней мере, в Евразии. Но теснее всех к лошади привязались кочевники. Без лошади кочевник – не кочевник и не человек. И он взял у лошади все, что у нее было. Он сделал ее даже своей едой. Это в дороге очень удобно: еда всегда с тобой. Да, так переплелось: кочевник пуще всего любит лошадей, и он их ест.

Строго говоря, у еды есть два великих слагаемых – зерно и мясо. Из них-то и составлена кухня землян, все ее разнообразие от румынской мамалыги до казахского бешбармака.

Бешбармак – памятник истории. Может быть, не менее значимый, чем башня Кесене. Жаль, если время разрушит это достояние ушедшей эпохи. Пусть он останется всегда с нами – бешбармак, настоящий, истинный, конский, вкусный, такой, как у Дусенбая Нурабаевича Сарсенова.

Несчастный завод на Уфе

Азяш-Уфимский завод Никиты Демидова… Завод несчастный, ничего не давший, кроме убытков. Судьба такая: Демидов долго строил, а Пугачев сразу сжег. И – двести лет таежного небытия и безвестия. Время медленно, но верно стирало его с лица земли. Но не стерло. Не успело.

Несколько лет назад с челябинскими археологами я ездил туда – пять часов добирались мы по бездорожью на трех ведущих осях. И первое, что увидели, – завод, заросший опятами. На его месте – лес. На плотине – огромные сосны и ели. Запомнилась прекрасная пихта с раздвоенной вершиной. А перед плотиной и за ней – болота, дебри, заросли папоротника, занавеси хмеля…

Что нам теперь Азяш-Уфимский завод Никиты Демидова? Интерес – чисто исторический?

Такого нет интереса – чисто исторического. Мы хотим знать, как жили наши предки когда-то, чтобы понять, как нам самим жить теперь. «Чистая» история, если и возможна, то вроде некой странности, причуды. У прошлого мы учимся, потому что учиться больше не у кого. У будущего не поучишься.

«Никому не нужный» Азяш-Уфимский завод, оказывается, поучителен. Из его истории извлекается вполне односмысленная мораль.

Может быть, все началось с императора Петра в начале XVIII века, когда первые казенные заводы быстро одряхлели, не оправдав возлагавшихся на них надежд, и следовало что-то предпринять. Необходима была идея и человек, способный ее «поднять». Идея, как обычно, возникла от противоположного: если казна не способна взбодрить свои заводы, надо отдать их частнику. А когда возник спрос на частника, он тут как тут – Никита Демидов.

В 1719 году были приняты так называемые берг-привилегии. Россия объявила Горную свободу. Власть настроилась так и сяк поощрять частную инициативу в горном деле.

И заводы стали расти, как грибы. В том числе, и прежде всего, на Урале, на башкирских землях. Пик этой индустриализации пришелся на середину XVIII века. С 1744 по 1758 год, всего за четырнадцать лет, на территории Башкирии появилось 40 заводов.

Замечательно! Россия получила свое железо. И очень дешевое. И так много, что хватало и на вывоз. Европа, даже Англия со Швецией, приняла и признала русскую марку. Полный успех! Лучшего и не пожелать. Все довольны.

Самым продуктивным для горной отрасли стал 1759 год. И как раз в этом году Никита Демидов получил разрешение строить Азяш-Уфимский завод. Казалось бы, когда еще расширять производство, как не в пору, когда оно идет в гору. Но…

Года два завод на реке Уфе строился споро, а потом работа застряла. Не хватало рабочих рук. А те крестьяне, что были, загнанные в таежную глушь, роптали, отказывались работать. К тому же вдруг выяснилось, что земля под заводом – спорная. Подумаешь, казалось бы, – спорная… Когда Демидова останавливали какие-то споры? Но на этот раз – остановили. Плюс ко всему, откуда ни возьмись, – указ, запрещающий покупать к заводам крепостных крестьян. И тут же еще один, уже лично Демидову запрещающий строить Азяш-Уфимский завод. И в каких выражениях!.. «Часто реченного дворянина Демидова к строению… не допускать». В таких интонациях власть прежде с Демидовым не изъяснялась. Такое впечатление, что «часто реченный» Демидов всем надоел. Короче: то все позволялось, а теперь пошли запреты.

В 1770 году получил огласку проект Оренбургского губернатора И. А. Рейнсдорпа, в котором он доказывал правительству, что 40 заводов «является достаточным и что на этом надо остановиться». Губернатор предупреждает: «Если и дальше развивать строительство заводов в Оренбургском крае, то может наступить полное истребление лесов».

К концу XVIII века наступило разочарование Демидовыми, другими заводчиками и вообще частными заводами. И Демидовы покинули Урал. Их время кончилось.

С высоты лет можно только удивляться тому, что в России не ждали Пугачева. Что его бунт был будто бы вне логики. Что якобы он не имел причин. Ведь это были, можно сказать, годы процветания. И вдруг… Никто не хотел знать, что чем лучше заводам, тем хуже крестьянам. Что заводам было так хорошо именно потому, что так плохо было крестьянам. Что прибыли хозяев были так высоки, а железо так дешево именно потому, что крестьян обрекли на нищету.

Да, крестьяне несколько десятилетий терпели нужду, бесправие и гнет. И могло показаться, что будут терпеть всегда. Но, с другой стороны, не очень много ума надо, чтобы постигнуть ту простую истину, что крестьяне были поставлены в условия, которые нельзя назвать естественными, человеческими. Что это – временно. Что только временно можно иметь успех, привязав крестьян к заводам канатами, цепями и кандалами.

Так и случилось. Сначала крестьяне роптали, потом убегали, отказывались работать. А когда объявился Пугачев, все бросились к нему.

В огне пугачевской войны дотла сгорел и новенький, с иголочки, Азяш-Уфимский завод, затеянный, казалось бы, в пору подъема и процветания, а на самом деле обреченный на погибель. И он сгинул, о чем, кажется, никто не пожалел и даже не вспомнил.

Батыр Салават

После Салавата не осталось портрета, даже и словесного. Известно только, что был он невысок, черноглаз, чернобров, черноволос. В. Шишков увидел Салавата таким: «Бронзовый, скуластый, краснощекий, с горящими задором глазами, в цветном полосатом халате, на голове зеленый тюрбан».

Никто не знает, каков был Салават обличьем. Но это отнюдь не облегчало задачу писателей, художников, скульпторов, не давало им свободу увидеть батыра каким угодно. Наоборот, им оставалось одно: Салават должен явить собой обобщенный образ башкира. Так и есть, Салават Юлаев – символ Башкирии.

На Южном Урале легко обозначить географический ареал Салавата. Это северная оконечность хребтового веера, к которой примыкает степное межгорье: Малояз, Месягутово, Верхние Киги, Лаклы, Мурсалимкино, Усть-Катав, Катав-Ивановск, Сим, Ерал… Здесь – родина Салавата, здесь его корни.

Год рождения батыра точно не установлен: 1754 или 1752. В семье отца своего, старшины Юлая Азналина, человека, может быть, не очень богатого, но и не бедного, Салавата растили как воина. С ранних лет – джигитовка, борьба, стрельба из лука, соколиная охота. Впрочем, грамота тоже: коран, шариат. Салават рано услышал голос Аллаха, который призывал его освобождать свой народ. Народ же, в своих легендах, наделил его сказочной силой. Он мог одолеть медведя, он мог приволочь огромную сосну, вырвав ее с корнем. Седло его пятерым не поднять, лук его десятерым не натянуть.

В одной из своих песен Салават призывает: выходи на бой с врагом отважно, жизни не щадя, бросайся в бой!

А кто он, у башкир, враг? Русские? Значит, Салават Юлаев – башкирский националист? Да, разумеется, националист. Но – не радикал! Он различал национальное и классовое.

Да, он ненавидел русскую царицу, русских купцов и заводчиков. (Купец Твердышев отнял у его отца землю под Симский завод). Но он сражался за русского царя Петра III. И он казнил бая Абдуллу и бая Кусапая.

Салават сражался за свободу своего народа – против русских, вместе с русскими. Осадив Катавский завод, обращается к его жителям с такими словами: «Нам с вами, башкирам и русским, нельзя жить вне согласия и разорять друг друга, ибо мы все верноподданные его императорского величества государя нашего Петра Федоровича Третьего». Взяв Красноуфимск, Салават назначает атаманом Макара Попова. При штурме Кунгура Салават – во главе башкирских отрядов, а И. Кузнецов – во главе русских. При этом русские отдают башкирам 10 орудий с пушкарями. Салават сжег Симский завод, но перед этим «жителей тамошних, выведя всех в степь, отпустил». Крепостные рабочие Усть-Катавского завода встречали Салавата с хлебом и солью. Многие усть-катавцы вступили в его отряд. В походах рядом с ним И. Почиталин. С ним же он – на каторге. По преданию, была у Салавата русская жена Екатерина Михайловна, и у них даже родился сын.

А предали Салавата не русские, а башкиры, братья Абдусалямовы. Они же, схватив его, доставили к поручику Лесковскому.

Салават Юлаев принадлежит не только Башкирии, но и всей России. Доказать это просто: русские народные песни. Одна из них начинается так: «Салават наш был герой, смело он ходил на бой», а другая – так: «Ох, ты, гей еси, добрый молодец, молодой башкирин Салаватушка».

Разумеется, отряды Салавата не могли устоять против регулярных войск в прямых столкновениях. Сначала в сражении у Ерала, а позднее у Верхних Кигей (уже вместе с Пугачевым) Салават вынужден был отступить. У Михельсона была одна проблема – отыскать повстанцев, настигнуть их, завязать бой, а в бою перевес всегда был у него.

После того, как Пугачев ушел на Каму, на Волгу, и даже после его ареста, Салават продолжал партизанить в Уральских горах до поздней осени 1774 года. За ним гнались, но он был неуловим. На предложения покаяться он отвечал дерзкими налетами. Когда выпал снег, Салават распустил свой отряд, а сам решил переждать зиму на Урале или в «киргизской» степи. В конце ноября он был схвачен.

Семь месяцев следствия. Этапы: Уфа, Казань, Москва, Оренбург, опять Уфа. Допросы, пытки, очные ставки. Наконец, приговор – каторга на всю жизнь. Кроме того, порка кнутом: по 25 ударов на Симском заводе, в деревне Юлаевой, в деревне Лаклы и других местах, где Салават был популярен. После того заплечных дел мастеру Мартыну Суслову предстояло вырвать у Салавата ноздри и выжечь на лбу и щеках клейма.

Салават умер в сентябре 1800 года, отбыв на каторге в Рочервине (Эстония) 25 лет.

По некоторым сведениям, в январе 1774 года, когда Пугачев осаждал Оренбург, Салават со своей «шайкой», в которой, кроме башкир, было девять тысяч русских, осадил Челябу, но воеводе Веревкину удалось отстоять крепость до прихода Декалонга.

Сто лет после бунта в Башкирии ни один мальчик не был наречен Салаватом. Это имя было под запретом.

Перевоплощения французов в России

Я думаю, что в самом конце 1812 года французы должны были повесить Наполеона. Было, за что.

А за то, что Бонапарт в своем походе на Россию потерял «всего лишь» один ноль: он вторгся к нам, имея за спиной 500 тысяч солдат, а вернулся обратно с 50 тысячами обмороженных и покалеченных оборванцев. В битвах на русской земле он потерял 150 тысяч воинов. А еще свыше 300 тысяч человек бросил на погибель. И ничего. Французы Наполеона не только не повесили, не подняли на эшафот – они ему поклоняются.

К счастью, не все французы в России погибли. И что интересно, император хотел с помощью своих бравых гренадеров побороть русских казаков, а получилось – сами гренадеры стали казаками, в конечном итоге, русскими.

Доказываю сие. Был у Наполеона солдат Жан Жандр. В России, точнее, на Урале, он стал Иваном. У Ивана и уральской казачки в 1824 году родился сын, уже не Жан, а сразу Иван – Иван Иванович Жандр. Он вырос, дослужился до звания сотника, получил землю, укоренился в станице Кизильской. Позже там же появился еще один Жандр – Яков Иванович – уже помещик, владелец имения.

В 1850-х годах городничим Троицка был Александр Иванович де Макке, сын наполеоновского офицера и уфимской дворянки.

В станице Арсинской прочно, с огромным семейством, осел ветеран армии Наполеона Ауц, Илья Кондратьевич.

В 1815 году в Верхнеуральске обитали пять пленных французов – Антуан Берг, Шарль Жозеф Бушен, Жан Пьер Бинелон, Антуан Виклер и Эдуар Ланглуа. Они приняли российское подданство и стали казаками. К началу ХХ века в Оренбургском войске насчитывалось около 200 французов-казаков.

Где они теперь, те французы? И сколько в них осталось французского?

Об уральских декабристах

Возникновение Оренбургского тайного общества было связано с деятельностью знаменитого русского просветителя Н. И. Новикова.

Он знал башкирский, татарский, казахский, калмыкский языки, интересовался этнографией, фольклором.

Его поэмы, стихотворения, шарады, русские и башкирские песни с 1822 года печатались в столичных журналах и альманахах «Вестник Европы», «Благонамеренный памятник отечественных муз», «Новая детская библиотека», «Календарь муз», «Отечественные записки», «Славянин».

Им написаны башкирская повесть «Айдар и Абдряш», казахская повесть «Кучук-Галий», татарская повесть «Искак», калмыцкая повесть «Даржу», оренбургская повесть «Иван и Дарья» (о восстании Пугачева), повесть «Киргизский пленник». Все они опубликованы в «Отечественных записках». Кроме того, у него была башкирская повесть в стихах «Абдрахман» и поэма «Пугачев».

Наконец, он автор произведения «О предрассудках и суевериях башкирцев», «Простонародных слов, в Оренбургской губернии употребляемых», и монографии «История Башкирии».

Кудряшев писал: «Я узнал людей, не имеющих ни сердца, ни чувств, таких людей, которые забыли права человечества и отравили жизнь мою ядом мучительной горести».

Кудряшев писал:

Один из первых он написал о Пугачеве.

В уставе Общества в параграфе 2 сказано: «Цель его есть изменение монархического правления в России». В инструкции к уставу указывается: «Оренбургское тайное общество составлено для произведения политического переворота в крае сем».

В декабре 1826 года в Оренбург был направлен провокатор И. Завалишин. Провал. 9 мая 1827 года Кудряшев скончался от апоплексического удара.

На гребне волны

Сейчас тут подвесной, на стальных канатах мост через Ай, а некогда, без малого три века назад, была пристань. От нее ничего не осталось. Ни следа. Ничего, кроме слова, в котором первая буква стала заглавной. И то ладно.

А ведь надо было додуматься, додуматься, а потом осмелиться, осмелиться, а потом решиться и – отсюда, из этого никому неведомого захолустья, отчалить, на бревенчатых плотах, по неверной воде, невесть куда – по Аю, по Уфе, по Белой, по Каме – к Волге, к Нижнему Новгороду, а то и к столице. Железо, уплывающее с пристани на реке Ай, в те годы было на виду у всей Европы.

Я чувствую острую необходимость увидеть на Пристани ту пристань, которая дала ей имя. Чтобы она, как в сказке, возникла из ничего – в яви, такой, какой была. Чтобы там, по Вильгельму Геннину[12], стоял дом надзирательский с конторой при нем, а там – кузница, а там – амбары «для лесных припасов, провианта, меди, канатов, железа», а там – амбар с погребом для пороха. И чтобы где-то, на воде или у воды, стояла коломенка-барка, «выконопаченная крепко пенькою и паклею и заваренная смолою». И чтобы на коломенке, как положено, все было разложено по своим местам – топоры, веретена, долота, оковы, скобели, деревянные ведра, якоря, а также, по Вильгельму Геннину, «для варенья каш по одному котлу на каменку да по одному тагану». И чтобы на коломенке, где будет денежная казна, «два каюта с замками – один управителю, а другой – для убору всяких путевых корованных снастей и припасов».

Сошлюсь на надежного свидетеля, на П. Палласа: «Саткинские заводы могут изготовлять ежегодно более 100 тысяч пудов полосного железа. Зимою отвозят оное за 35 верст к пристани над рекою Ай, где небольшая плотницкая деревня и плотбище[13] основано, а оттоль весной во время большой воды по реке Ай отплывают известные плоскодонные суда коломенки, каждое с грузом 7 тысяч пудов, доставляют сие железо по рекам Уфе, Белой, Каме, Волге в надлежащие государственные пристани».

Пристань на реке Ай… Нет, сюда не приходили корабли.

Здесь же, на верфи, они рождались, каждый раз заново. И уходили отсюда раз и навсегда.

Караван на пристани – весенняя страда, жатва железного урожая. Целый год работы и – «Поднять якоря!»… В день отплытия каравана все, и млад, и стар, – на пристани. А что здесь? Проводы в лихую дорогу? Народный праздник? Пик труда? Его итог?

Это дано только однажды в году – когда весна поднимет воду в реке, а вода поднимет барки с железом. Но и весеннего половодья мало. Надо спустить еще воду с прудов, уловить волну, сесть на нее повыше, чтобы пронестись над порогами и мелями. Чем не серфинг?

Ай тем плох, что мелок, но тем хорош, что скор. И бескорыстен. Он не берет никакой денежной платы за провоз. Сто тысяч пудов переправить за тысячи верст – и все бесплатно. Река – сама дорога и сама тягло. Дорога, которая движется. Правда, она не прямая, а очень даже кривая. И своенравная. Река, по своему обыкновению, возьмет разгон, а впереди у нее стеной скала. Воде-то скала нипочем, а барке – как увернуться? Не зря утес между Кульметьево и Алексеевкой Разбойником назвали. А сколько таких «разбойников» на пути?