6

Отдел торжеств начал работать еще до официального открытия «Почты». Контора тогда находилась на Бауманской. Веденцов, которого идея праздничного бизнеса озарила как раз на неудачном торжестве, решил бросить главные силы на юбилеи. «Самая понятная история, – говорил он. – Если с юбилеями не справимся, то свиданиями лучше и не заморачиваться». Вычислив пять перспективных юбиляров, чей день рождения приходился на осень, Веденцов встретился с каждым и убедил доверить подготовку праздника ему. Согласились все – кто по дружбе, кто ради бизнеса, кто из опасений обидеть влиятельного человека.

С июня разведчики Чумелина собирали досье на каждого юбиляра, его семью и важных гостей, а глава Отдела торжеств, драматург Кемер-Кусинский, разрабатывал сценарии пяти пиров. Поскольку Веденцов стремился входить в детали всех первых проектов, вместо пяти сценариев выходило уже под двадцать.

Но Андрей Кемер-Кусинский, флегматичный лысый толстяк с персидскими глазами и длинными ресницами, хранил на лице выражение тихой печали и сентиментального безразличия. На запястье у Кемер-Кусинского серел татуированный браслет в виде колючей проволоки. Стены отдела были увешаны фотографиями будущих счастливцев, архитектурными планами каких-то помещений, наброс ками мизансцен. Каждый день здесь прибавлялась какая-нибудь диковина: щегольская перламутровая полутораметровая зажигалка, из которой на глазах у Стемнина высекли язык голубого пламени размером с курицу (в комнате сразу сделалось невыносимо жарко), звукорежиссерский пульт, на котором едва хватало места для десятков кнопок, разъемов и движков, коллекция бухарских шелковых халатов, отливающих зеленым, лазоревым и багровым золотом.

К вечеру появлялись артисты и музыканты, чьи лица на афишах обычно служили главной приманкой на фильмы и спектакли последних лет. Из-за закрытой двери доносилось то нежное пение, то звуки английского рожка, то экстатические вопли. Постепенно сотрудники прочих департаментов «Почты» привыкли, перестали вздрагивать и переглядываться при внезапных музыкальных эскападах. Кемер-Кусинский хранил на лице невозмутимую безотрадность и курил тонкие шоколадные сигары.

Однажды он пожаловался Стемнину:

– Некоторые люди считают, что искусством может заниматься каждый в свободное от работы время. Положим, клюет человечек носом целый день в финансовые ведомости, а к вечеру возьми да и наваяй холст в духе Эдгара, положим, Дега. Или охраняет какой-нибудь секретный объект, сутки через трое, анекдоты травит напарникам, а потом раз – да и настрочил оперу, умница. Как вам такая тенденция, Илья Константинович?

– А вдруг? Вдруг и впрямь напишет? Как Римский-Корсаков. Утром за штурвалом, вечером за роя лем…

– Вот у нас тут тоже один завелся римский-корсаков. Могу, говорит, помочь в написании здравиц и тостов. Тетрадку стихов притаранил. Если бы я не был лысым, точно поседел бы.

Кемер-Кусинский протянул зеленую школьную тетрадь. Раскрыв ее, Стемнин прочитал:

– Ну и что вас не устраивает? Из этого таких здравиц можно понаделать… Для старшего поколения…

– Валентин Данилович велел гнать в шею. А как в шею, если он троюродный Валентин Даниловича брат?

– Кто?

– Кто? Сами знаете кто. Тимур Чумелин. Народный чумелец.

Тут в дверь постучали. Кемер-Кусинский и Стемнин вздрогнули.

Заглянула Лиза, кассирша, от ее румяных щек в помещении сразу стало меньше места.

– Пойдемте, всех зовут.

– Куда?

– В большую переговорную.

– Зачем?

– Сказано, значит, идем. Шеф объявил новоселье…

7

Изо всех комнат по коридору ехали друг за другом черные офисные кресла на колесиках.

Девочки из Департамента «Блюз» укрывали столы одноразовыми скатертями, разнимали стопки белых пластиковых тарелок с рифленым дном, раскладывали одноразовые вилки, ножи, салфетки, отчего видно было, что праздник дежурный, на скорую руку. На такой посуде никакая еда уже не кажется праздничной.

Мужчины откупоривали бутылки, включили магнитолу с записями «Depeche Mode», мешали женщинам. Постепенно оранжевые скатерти исчезли под рябью нарезок. Вино, вода, соки были разлиты, повеселели глаза, в бутылках массово резвились пузырьки. Кавалеры помогали наполнить пластмассовые стаканчики дамам, дамы галантно улыбались и предлагали кавалерам салфетки.

– Шампанского?

– Хотите посмеяться над девушкой? Водки.

– Варенька, передай салатик!

– Я не Варенька, а это – не салатик.

Нарезка была надкусана, лаваш поломан, крышки отвинчены.

Стемнин украдкой наблюдал за людьми. Роль наблюдателя давала ему ощущение тайного превосходства. Пока у сотрудников не было ни одного конфликта, никто не перебежал другому дорогу, не подложил свинью, все были исполнены той парадной доброжелательности, что распространяется именно на малознакомых людей, с которыми предстоит длительная совместная работа.

Наконец дверь распахнулась, и в проеме появилась фигурка верховного главнокомандующего.

– Садитесь, Валентин Данилович!

– Сюда, сюда, между двух Лид, здесь можно желание загадывать.

– Что вам положить, Валентин?

Голоса стали тревожными, спутались, сникли и наконец совсем пропали: все видели, что руководитель недоволен. Более того, мрачен.

– Я не хочу есть. Спасибо.

– Рыбки, может быть?

– Не хочу. С вами – не хочу.

Как-то особенно неуместно перетряхивало воздух «Your own personal Jesus», но магнитолу не выключали. Те, кто подцепили вилками с тарелки, остановили руку или стряхнули недонесенное обратно, а те, кто оказался слишком скор, теперь жевали рывками и украдкой, стараясь как можно скорее проглотить.

Веденцов с пятнами злобного румянца на лице прицельно смотрел мимо сидящих и молчал.

– Теперь я вижу, – наконец раздался голос босса, – теперь мне ясно, кто вы такие.

– Да что случилось? – громко спросил Стемнин.

– Ничего. Зачем ждать меня? Я ведь тут никто. Тут вы главные.

– Вообще-то сегодня общий праздник, новоселье, – сказала Волегова, главбух.

– Да пошла ты на…

Вместо того чтобы тотчас встать и уйти с непотребного спектакля, Стемнин решил спасти положение.

– Можно тост? Дорогой Валентин Данилович! Поздравляем вас с новосельем. Вы автор многих будущих праздников. Давайте же дарить праздники друг другу, пусть с этого дня праздничность…

– Едите вы лучше, чем говорите, – оборвал его Веденцов.

– Ну хотите, я начну есть похуже?

– Теперь я увидел, какая у нас команда. – Веденцов даже не посмотрел в сторону Стемнина. – Надо приходить, вытирать о вас ноги, тогда вы будете знать, что такое уважение… И что такое работать в команде. Теперь я вижу, как вы меня, мать вашу, уважаете.

– Валентин! – среди всеобщей старательной бездыханности произнесла дизайнер Катя. – Вы – Близнец?

– Он Рак, – подал голос с другого конца стола Пинцевич.

– Тогда – не понимаю! Не понимаю. Ну вот я зайдусь если, наеду на всех, все испорчу себе и людям, потом простить себе не могу. Ну ладно, я – Близнец. А так – не понимаю.

– Давайте выпьем мировую, Валентин Данилович!

– Не хочу я с вами пить. Вы пейте, пейте, я все равно сейчас уйду. Чтобы вас не смущать. Жрачка-то на халяву…

Тетеньки из Отдела свиданий умоляли Валентина успокоиться и не уходить, щебеча, что он никого не смущает. А Пинцевич склонил голову к надкушенному куску перца и вкрадчиво заявил:

– Вы, Валентин Данилович, руководитель, а мы, понятное дело, подчиненные. Мы можем совершать ошибки, а вы можете нас поправлять.

– Нет, я в толк не возьму, – не принял помощи Валентин Данилович. – Я что, требую много? Вы все сидите у меня на шее, притом я говорю не о зарплате, которую вам плачу, заметьте, вовремя. Я, дурак, надеялся создать единый организм, один за всех – все за одного. А вы не можете подождать без жратвы, пока я не покурю? Две минуты? Так есть хотелось?

«Ничего не получится», – думал Стемнин, потихоньку умирая. Придумывать праздники? Вести любовную переписку за это земноводное? За того, кто может так испортить общее веселье? Невозможно, мерзко, отвратительно! Как его угораздило в это ввязаться?

В коридоре несколько краснолицых теток уговаривали Веденцова. Торопливо проскользнув мимо, Стемнин захватил в своем (своем?) кабинете книгу и по черной лестнице потихоньку вышел на улицу.

8

Остывал вечер, роскошный и нелепый, точно концертный пиджак Би Би Кинга. На посиневший асфальт улеглись пыль и нескладный шум. Химеры на фасаде доходного дома в Малом Галерном ожили и внимательно следили за прохожими, которых, впрочем, не было. Возможно, именно из-за химер. Медленно входя в глубину теней, Стемнин свернул за угол.

Что же делать? Как поступить? Веденцов непредсказуем. Непредсказуем в хорошем – потому что удивлял щедростью, смелостью решений, обаянием. Непредсказуем и в плохом. Очень трудно простить наперед то зло, которое совершит в будущем другой человек. Добро приемлемо априори. Сегодня было показано, как легко Валентин переступает черту дозволенного. Никто не убит, не ограблен, ни у кого не осталось ни одной царапины. Правда, все продукты с праздничного стола были позорно свалены частью в холодильник, частью в мусорное ведро. Понятно, что в дальнейшем невозможно будет принимать какие-то подарки, услуги, знаки внимания: вдруг потом тебя обвинят в корыстолюбии.

Но почему то хорошее, что есть в человеке, так легко на весах, а каждая мерзость перетягивает чашу вниз, даже если она не так уж страшна? Почему бочку меда считают смешанной с ложкой дегтя, если так трудно найти иголку в стоге сена? Голова бывшего преподавателя раскалывалась от боли и непомещавшихся вопросов.

Уже подходя к Цветному бульвару, Стемнин услышал звонок.

– Илья Константинович? – вопросительный голос Веденцова.

– Да.

– Хотел обсудить с вами одну идею.

Стемнин молчал. Что тут скажешь: обсуждать идею, переступив через сегодняшнее безобразие – значит сделать вид, что ничего не произошло. А разбирать это безобразие он пока был не готов. Почему? Наверное, потому что еще не пришел к окончательному выводу, нужно ли уволиться с завтрашнего дня.

– Вас не слышно, – дул в трубку Веденцов.

– Я ничего не сказал, – помедлив, ответил Илья, брезгливо отводя трубку от уха.

– Вы не в духе?

– Странно, да?

– Я тоже.

– Ну, вам-то как раз по заслугам.

– Илья Константинович! Вы хотите меня перевоспитывать? – негромко спросил Веденцов.

В сущности, он прав. Именно этого Стемнин и хотел.

– Поздно спохватились, – продолжал Валентин и вдруг доверительно понизил голос, – грустно мне, Илюша.

Надо же, ему грустно!

– Нам предстоит такое великое дело, а мы тратим нервы на… не на то…

– Валентин Данилович! Я с радостью занялся бы великими делами, но только не в роли мелкого… Я не холуй, и вокруг меня тоже, надеюсь, не холуи.

Хмыкнул он в трубку или послышалось?

– Вам денег больше надо, я правильно понимаю? – произнес Веденцов.

– Не надо мне больше денег. С чего вы взяли, что все сводится к деньгам!

– Печальный опыт.

– Я хочу уважать человека, на которого работаю.

– Хотите сказать, что не уважаете меня?

– Вы испоганили общий праздник.

– Виноват. И поверьте, вину свою заглажу. Вы работать готовы?

– Работать – готов. А вот…

– Ну и давайте займемся делом. Завтра в двенадцать жду вас на летучке. И прошу не опаздывать.

Из метро к цирку торопились нарядные люди, видимо идущие на вечернее представление. Лица взрослых были веселее, чем лица детей. «По крайней мере, он теперь знает, что я не одобряю такое обращение», – подумал Стемнин. На душе стало легче.

9

Звонок раздался ровно в десять утра. Стемнин вздрогнул: он слышал звук своего служебного телефона впервые. Голос Валентина Веденцова был подчеркнуто официален, как будто вчера не было ни безобразного праздника, ни доверительной беседы по телефону.

– Сейчас вам принесут документ. Ознакомьтесь, пожалуйста, и подготовьте ответ. Документ конфиденциальный, прошу его не оставлять на виду и не сохранять.

Очевидно, Веденцов тщательно обдумал каждое слово. Через минуту после звонка раздался тихий стук в дверь. На пороге стояла Яна, очередная секретарша Валентина (их и здесь было две). Яна несколько жеманно протянула большой горчичного цвета конверт:

– Что-нибудь забрать от вас? – спросила она.

– Воздушный поцелуй. Французский.

1

Пукирев В.В. (1832–1890) – русский художник, автор знаменитой картины «Неравный брак».