Глава четвертая

Назаров

От друзей он, собственно, никогда не скрывал свое настоящее имя. Но в генштабе оно многим резало уши. Он его сменил вместе с фамилией. Это давало повод для шуток, усиливающихся всякий раз, когда на вокзале приходилось встречать кого-то из его многочисленных родственников, ползущих в столицу с отрогов Нагорного Карабаха. Неизменно – с баулами, узелками. И все дорогу запах копченой домашней колбаски, просачивающийся из-под накинутого на корзинку платочка, щекотал ноздри не только водителя, армянчика с носиком, заточенного мамой с папой, как клюв воробья.

На груди генерала поблескивала звезда Героя, заставляя вспомнить, что когда-то был храбр. А если на торжественном собрании появлялся в парадном мундире, глазам представлялось для обозрения еще девять боевых орденов: все за то же – за подбитые его батареей танки и усердную службу, когда, командуя уже ракетной дивизией, одновременным стартом обезумевше взревевших ракет напугал даже отважного президента де Голля.

Легендарный француз едва не наложил в штаны:

– «Сатана»?

– Хуже! – ответили ему.

Спустя неделю де Голль неожиданно заявил, что выходит из НАТО. Не совсем – наполовинку. Чуть-чуть. Заручившись при этом тайным обещанием русских, что эти чудовища никогда не упадут на его любимую Францию, на его виноградники. Америкосы, как всегда, заартачились. Тогда Шарль собрал в кучку со всей Франции доллары и предъявил американцам к оплате, требуя поделиться остатками золотого запаса. Баш на баш, так сказать. Я вам «ваши зелененькие бумажки», а вы мне в обмен золотые слитки. Те, надрывая связки от возмущения, к утру протрезвели: если золотые запасы отдать, в хранилищах останутся только мыши с охранниками. Подсчитали убытки, последствия. Поблеяли с месяц – и пошли на попятную.

Второй орден Ленина Назарову дали, как говорили, за это. Прочили блестящую карьеру именно в ракетных войсках. У его юной жены, в прошлом дивизионной связистки, планы были иные. Надежды ее он оправдал: член парткома, председатель жилищной комиссии, а еще – аттестационной, всех проверочных – он был в курсе всех слухов, предстоящих перемещений. Недолго ходил в порученцах одного из замов маршала Гречко, а так как в генштабовских коридорах тот был человеком влиятельным, то вскоре стал известен и его порученец, в котором подкупала услужливость. Сопровождал супругу патрона на грязи, в театры, не забывал подвести вовремя мясо, из ателье забрать новую шубку. Дамочка сварливая, властная – он и ее сумел обаять. Встречая на даче, бежал едва ли не строевым шагом – так, что подпрыгивала фуражка.

Принималось как поклонение.

Как заместитель начальника Центрального командного пункта он был для генерала Мишагина палочкой-выручалочкой, избавляя шефа от любых житейских забот. Его фамилия значилась в первой десятке на садовый участок в кооперативе «Арбат», где устраивалось генштабовское руководство, породив загулявшую шутку Тюрева:

– Нашему Денщику и Арарат не гора: если турки позволят, покорит и эту вершину!

Прилипло мгновенно.

На экзамен для допуска меня на боевое дежурство он приехал с двумя полковниками – его церберы. Сущая инквизиция – рожами можно детей пугать.

– Приступайте! – сказал генерал. – А мы пока с Иван Иванычем селянки откушаем.

Накануне Штыхно провел со мной два часа в задушевных беседах. Он давал команды. Я нажимал кнопки: пуск по району, пуск одной ракеты, пуск пятисот; потом – четырех. И снова – всем: всем ракетным войскам, всем лодкам, всей стратегической авиации. А когда я, опередив норматив, открыл сейф с шифр-замком, где хранятся «боевые ключи», Дед, впервые улыбнувшись, сказал:

– Что касается сейфа, Дима – шустрее тебя пока никто не вскрывал. Езжай в общагу, хлопни рюмашку и ложись спать. Уверен в твердой «хорошей» оценке.

Когда Назаров вернулся с обеда, то же произнесли «инквизиторы».

– Уверены? – переспросил генерал.

– Как в себе, Самвел… простите… Александр Константинович. Можете подписать приказ!

– Н-да, похвально. – Остро остриженный ноготок мизинца ковырнул между зубами: – Берите пример, товарищ Толстых!

Боренька стоял навытяжку – в позе унтера.

В зале было еще одиннадцать человек. Внимали. Церберы улыбались, явно вспоминая дружеское рукопожатие Бори, после чего и получили команду Назарова: «Из “ямы” этого костолома не выпускать!».

А спустя ровно месяц, когда, положив локотки на панель своей доброй «Вьюги», я преспокойно конспектировал очередную речь генсека Андропова, вдруг раздался звонок, и старший оперативный дежурный, наш добрейший «Плешивый», зажав микрофон, прокричал: «Полетаев – тебя! – и уже совсем в мое ухо, тихо: – Осторожно: Назаров!»

– Тебе выделена квартира, майор, – произнес генерал. – Сиреневый бульвар, тридцать квадратов, кухня – десять. Будешь брать?

От неожиданности я даже опешил:

– Разрешите подумать?

– Думай!

Барабанная перепонка щелкнула вместе с брошенной трубкой.

Такой же телефон с гербом на диске был в комнате отдыха.

Я рванул туда.

– Чудак! – рассмеялся Артанов. – Подобострастие и пехотное солдафонство очень льстит таким, как Назаров. Мгновенный ответ: «Так точно!» был бы лучшим из всего, что он хотел бы услышать. А еще – слова угодливой благодарности.

– Может, перезвонить, Виссарион Викторыч… а? Согласиться?..

– Дурень!

Артанов был уверен: квартирка тут же «ушла». Рассказал историю, как год назад или два он по приказу Назарова переводил на Курилы такого же, как я, майора, только танкиста. Ему позвонил Денщик: «Квартира в Строгино – будешь брать?». Танкиста по-человечески можно понять, потому так и ответил: «Разрешите посоветоваться с женой?». Посоветовался, доложил, что согласен. Но вместо новенькой двушки получил хрущевский эксклюзив с кухонькой в три шажка и балконом, на котором с трудом помещались четыре вороны – «за выездом», как у нас говорят. Причем предложение было сделано так, что он уже не мог отказаться. Фамилия, кстати, у него была героическая – Кутузов. Так вот этот герой от обиды, то ли от горя явно тронулся головой. Не на все сто, конечно, но сильно. Едва ли не каждый вечер его видели перед новостройкой: он смотрел на светящиеся окна первого этажа – той квартирки, которая могла бы быть его, но не стала. Теперь он сидит в капонире, в танке, и смотрит на море, где на дне покоится несчастный «кореец». За морем японский остров Хоккайдо – экзотика, почти заграница. Квартирку, кстати, отдали полковнику – однополчанину Денщика, его другу.

– Видишь, как все просто, – продолжил Артанов. – Впредь, завидев Назарова, перейди на другую сторону или нырни в кабинет, а если уж не успел схорониться, кричи издалека: «Здравия желаю, товарищ генерал!», и – руку к черепу, и взгляд – чтоб глаза от преданности засветились. Вспомни, чему тебя учили в кремлевском училище!

Вместо прощания он только спросил:

– Сегодня к Дуняше?

– К Рыжей. С ней веселей!

Арбат был полон машин. От дождя люди спасались под навесами магазинов. Ветер срывал листья, свистел в раскачиваемых проводах. Каждый раз, завидев перебегающего через дорогу прохожего, таксист тормозил. За перекрестком, где за куцыми тополиными кронами возвышался причудливый особняк с мезонином, яркий блеск молнии вырвал из сумерек зыбкое существо. Подобное тени, оно бежало по краю узкого тротуара. Под складками офицерской накидки – женственная мягкость изгибов. Возможно, была хороша. Но капюшон скрывал лицо, а слишком длинные полы мешали; она подбирала их. Так что, наблюдая за ней, видел то задник туфли, то ажурную сетку чулок. Когда вдруг споткнулась, готов бы выпрыгнуть из такси. И она бы упала, если бы не ручка парадной, за которую ухватились ее цепкие пальцы.

Марго?..

Сверкнула молния – видение скрылось.

Только она ли?

После некоторого колебания вошел.

Старушка-консьержка отняла глаза от вязанья. Пришлось притвориться, что решил переждать непогоду.

– Можно, можно. Маргоша, кажись, вон до нитки промокла!

– Та красавица, что вбежала передо мной?

– Кра-са-вица!.. Уж какая красавица! – Губы старушки растянулись в улыбке. – Славная девочка! Рядом с ней мужички молодеют! Рядом с такой не останешься незамеченным!

Что правда, то правда: у меня такой еще не было. И хотя она была не совсем в моем вкусе, но если б удалось соблазнить, позавидовал бы не только Радецкий.

А что: чем черт не шутит?

Смелость подобных фантазий легко забывается, если спустя полчаса за другими дверями можно молоть всякий вздор, ласкать женские ушки словами, которые сами, казалось, слетали с веселевшего от коньяка языка. Что в этот миг могло быть прелестнее рыжеватых волос и таких доверчивых губ? Не мог даже сердиться, когда, явно дурачась, называла «мой кучерявенький» или, вопреки слабым протестам, садилась мне на колени. Порой возвращалась домой в плаще с мужского плеча или джинсах, уже ношенных, которые видел на ней впервые. Мог бы поклясться, что они не ее – так были тесны в бедрах. Но вместе с тем так хороши были эти бедра, зазывные, точно у девицы с панели.

Почувствовав, что она наконец-то смежила веки, можно натягивать брюки.

Только не забудь написать на салфетке: «Ты – прелесть, бестия ты моя!».

Уверен, если б увидел Стас Радецкий, назвал бы ее Магдалиной. При этом добавил: «Если не жалко, позволь проверить: кающаяся или нет?».

Глава пятая

Тюрев

Ближе к ужину подземелье пустело. Переставали носиться связисты, елозить под ногами червями монтажники, которые вечно что-то куда-то тянули – то кабель вдоль, то провода поперек. Наконец, поступал доклад часового: «Полковник Штыхно убыл с объекта!».

Только тогда Петрович блаженно потягивался, произнося нараспев:

– Слава всевышнему!

К старшему оперативному дежурному Плешивому, хоть тот и начальство, обращался не без фамильярности: «А не проветрить ли, Алексей Алексеич, нашу “ямку”? Для поднятия настроения. Пойдите простому люду навстречу: дайте команду. Пусть включат кондиционер с охлаждением!».

Тюрев был начальником группы аппаратуры особого допуска. Как называл Назаров: «Белая кость – моя элита!». Он получал приказ вместе с шифрами на применение всего ядерного арсенала. Приказ мог придти от Верховного, с «ядерного чемодана» одного из полковников, вся служба которых – следовать по пятам за Телом, мотаясь в бронированном «ЗиЛе», или дремать в дачной каморке Генсека или министра, специально приспособленной, замирая, как только те удалялись в спальню. Провернув ключик, на цыпочках пробирался к себе на диван. Присаживался, затихал, свернувшись калачиком.

Все – его друзья. Редко виделись, узнавали друг друга по голосу.

– Петрович, он отвалился, – шептал в трубку капитан второго ранга Псарев. – Кажись, даже храпит!

– А Мадам? – так ласково называл Тюрев супругу министра.

Летные погоны очень шли его ладной фигуре, как и лицу, всегда ироничному – хорошо подобранная декорация, позволяющая отгородиться от прошлого: от двадцати лет службы на Байконуре, от лютой зимы, странной болезни, так неожиданно забравшей его малолетнюю дочь, – от всего. Среди нагромождений глупостей и цитат заезжего лектора язвительные реплики Тюрева веселили. Ему нравилось вешать лапшу на уши. Всем. На собрании не упускал случая взять по третьему разу слово, провозглашая с трибуны лозунг за лозунгом – все, как в газетах, все, как в «Правде». В перерыве продолжал спорить, придерживал за локоток Басаргина, секретаря парткома. А если начинал восхищаться какой-нибудь его очередной политической ахинеей, то было не понять, серьезен – или то всего лишь насмешка:

– Я вот тут, Лев Леопольдович, статейку решил написать. Так сказать, в виде почина активного коммуниста: о воздействии сверхдлинных волн на подсознание коры офицерского мозга, находящегося в подземелье. Вы как – одобряете?

Ходила байка, что именно он набирал на пульте приказ на «пуск», когда маршал Гречко уговорил Брежнева спуститься на командный пункт. Докладывал вместе с учеными, что первая автоматизированная система поставлена на боевое дежурство:

– Ваш приказ, Леонид Ильич, – и через секунду все ракеты уже летят в сторону Штатов!

– И что же тут надо нажать? – спросил уже в подземелье Генсек.

– Вот эту кнопочку, товарищ Верховный, – подсказал вкрадчивым голосом Тюрев.

– Там, где написано «пуск», Леонид Ильич, – не менее нежно добавил маршал, потеснив Петровича локотком.

Брежнев нажал – та засветилась:

– И что?..

Тишина стала мертвой.

Голос дежурного генерала прозвучал весьма кстати:

– Ракеты вышли из шахт!

У Брежнева удивленно приподнялись мохнатые брови:

– Из каких?

– Тех, что под Нижним Тагилом, Леонид Ильич.

– И куда ж они полетели?

– В акваторию Тихого океана – там поджидает наша эскадра. Зафиксируют падение головных частей – тут же доложат!

– Ну-ну…

Еще забавнее Тюрев рассказывал о службе на космодроме, как какого-нибудь очень бравого перед телекамерой космонавта тащили к ракете едва ли не волоком: так упирался бедняга, так отказывались повиноваться вдруг ножки – в коленках вроде сгибались, но шагали почему-то назад:

– На экране герой, а тут просто обоссавшийся кролик!

Знал, казалось бы, все; судил цинично, но здраво. О сбитом «корейце» у него было особое мнение. То, что поиски были внезапно прекращены, лишь доказывало, что наши изловчились и тут, первыми отыскав «черные ящики». Обломков на дне было действительно много, однако ни один не принадлежал «корейцу». Нашли даже катапультное кресло сбитого истребителя F-111. Американцы, поняв, что все улики у русских, тут же заткнулись. Водолазов больше всего удивило, что не нашли ни одного трупа. Не было багажа. Даже ручной клади. Зато подняли двести корзин с документами и электронное оборудование, подтверждавшие, что завалили не один, а два американских разведчика. Наверное, RC-135. Всего же, как уверял, ссылаясь на приятелей, Тюрев, было обнаружено девять остовов самолетов. И все – военные.

– Американские?

– Ну конечно же, Дима! А что оставалось делать командующему, если в его зону ответственности входят шесть нарушителей? Только сбивать. Иначе к рассвету ему бы срубили башку вместе с генеральской папахой!

В ночь оставались втроем. Толстых читал псалтырь оператора: «Книжку номер один». Петрович, положив ноги на стол, раскрывал «Науку и технику». Заскучав, начинал балагурить. В такие минуты, прикинувшись недорослем, можно спросить еще кой о чем: «А это кто?», «А это как?», «А что за красненький телефон?».

– Димочка, это – «Металл»: телефончик конфиденциальной связи, где шесть спецабонентов, советуясь, могут в минуту договориться, пускать нам ракеты – иль нет. Приказ может прийти на мою «балалайку». Но и по этому телефону – тоже.

– А почему, Владимир Петрович, все телефоны как телефоны, а этот – в футляре с печатью?

– Печать – так, бутафория. Пластмассовый колпак с крышкой сделали специально для Брежнева. Точнее – от него. Чтобы старик перестал хватать понравившуюся красную трубку. В первый день, как у него на столе появился этот забавненький телефон – без номерного диска, без клавиш, он тут же снял трубку: «Алло!»… Когда-нибудь, Дима, возможно, тебе позволят прочитать инструкцию в три листа с грифом «Особой важности», и ты только тогда поймешь: когда звонит «Металл» – это точно война!

Дежурного генерала в то утро обсыпало потом. Паника была в глазах офицеров, оцепеневших у пультов. Тот, кто стоял у сейфа, захватив пальцами диск шифр-замка, окаменел.

– Я куда попал? – спросил Ильич.

– На Центральный командный пункт Генштаба, товарищ Верховный!

– Не понял… Генштаб мне сегодня не нужен. Я хотел поговорить с членом Политбюро товарищем Сусловым. Не поможете соединить? Как, кстати, ваша фамилия – повторите.

– Дежурный генерал Центрального командного пункта полковник Чапарьян! – отделяя, как ребенку, каждое слово, продекламировал Юрий Тиграныч.

– Хм… Если генерал, то почему до сих пор полковник?.. И все-таки помогите отыскать товарища Суслова – пусть позвонит.

Кагэбэшник, который, конечно же, подслушивал разговор, тут же вышел на Чапарьяна.

– Дайте выпить лекарство! – оборвал Чапарьян испуганное причитанье. – Дайте перевести дух, дайте просохнуть: у меня в заднице – пять-да-шесть!

У Тиграныча такая привычка: поутру, до доклада министру – одна таблетка, после доклада – две. Для успокоения души. А тут проглотил три, покурил и только тогда уже начал орать на чекистов: «Вы что, не понимаете, яйцеголовые: я чуть не вскрыл сейф с боевыми ключами! “Металл” – это ваша система! Не я – вы за нее в ответе! Делайте, что хотите: замуруйте этот телефон в стену, спрячьте в стол, закройте на ключ! Если это произойдет еще раз, ваши туши будут четвертовать на Лубянке, на Лобном месте! А Андропов засунет потом этот красненький телефон в щель ваших долбаных ягодиц по частям, а трубку – в самую серединку!».

На следующий день телефончик Генсека действительно упаковали в футляр, опечатали сургучной нашлепкой, отодвинули в уголок: так чтобы не дотянулась рука – от греха подальше. А Чапарьян гудел потом в ресторанах неделю, обмывая так неожиданно свалившиеся на его плечи генеральские погоны. Чекисты о подслушанном разговоре, конечно же, доложили Андропову сами. Тот – маршалу Устинову. Так что это была награда Тигранычу за выдержку и находчивость.

Ну и, наверно, за будущее молчание.

Это Москва. Это Генштаб! Имя великое. Здесь всё в один день. Вчера – ты никто и звать тебя было никак. Наутро поджидает служебная «Волга», улыбки влиятельных лиц – теперь ты один из них, в одночасье причисленный к сонму великих, с телефоном под правой рукой.

– Генштаб на проводе!

Звучит?

Едва ли не демонически.

– Генштаб приказал! – это уже приговор.

Болтали, даже легендарный Варенников не избежал этой участи. Ждал обещанного повышения долго. Позвонили: «Ну вот сейчас, – подумал он, – обласкают ухо долгожданной вестью – вы Главнокомандующий всех сухопутных войск». А слышит: «Валентин Иваныч, мы вот тут посоветовались и решили предложить вам возглавить Главное оперативное управление Генштаба!». Для него, героя, командующего элитного округа?.. Такое понижение? На штабную работу – с чего бы это?.. За что?.. Он – к другим телефонам. Друзья в один голос: Валентин, не вздумай отказываться – конец карьере!.. Он решил перехитрить генштабистов. Поблагодарить за высокое доверие не забыл, однако, взвесив все… Хорошо, сказала Москва и бросила трубку. А утром уже читал красными от гнева глазами шифровку: «Вы назначены. Прибыть в 16.00. С коммунистическим приветом, Генштаб». Рвал и метал. Без вызова в кабинет не совались даже начальники управлений. Серега Кубрин, его порученец, за месяц похудел на одиннадцать килограммов. Через полгода генерал поостыл, расправил усы: сединочка к волосиночке. Визитная карточка генштаба. Мундир на нем сидел, как влитой. Щеголь… А может, хотел выглядеть моложавей. Что, в общем-то, походило на правду. Ибо при столь щепетильном отношении к внешности даже юные девы не оставляли его без внимания, стреляя глазками, указывая, как пример, выгуливающим их по Гоголевскому бульвару молоденьким лейтенантам.

Глава шестая

Генерал Варенников

– О Валентине Ивановиче можно рассказывать бесконечно, – заметил как-то Артанов.

Тепло, с уважением.

Все восхищало: культура, стать. Ну и, конечно, усы – кавалергард! Невольно заставляя сравнить с той вышколенностью царской генштабовской гвардии, о которой Виссарион мог говорить увлеченно часами. Не без ностальгических интонаций, называя их «друидами с белыми аксельбантами». Почему «друиды», не совсем понимал. Как не очень-то поначалу поверил, что на службу генерал армии ходит из дома пешком. Не верил, пока едва не столкнулся с ним нос к носу на Гоголевском бульваре. Как раз у бронзового истукана, на котором писано: «От Советского Правительства». Как бы напоминая: пять тонн бронзы – вот все, что можно получить от любого правительства.

На приветствие Варенников ответил поклоном. Любопытство заставило меня через пару шагов оглянуться, его – тоже. Улыбку можно было принять на свой счет. Оказалось, не прав: то была похвала милой Катеньке, парикмахерше, Мальвине, как назвал бы Радецкий, из-под ножниц которой я выбрался час назад. Ибо горе тому, кто попался ему на глаза взлохмаченный, как невыспавшийся пэвэошник из чапарьяновской смены – Гена Клюев, которого спешно погнали с утренней справкой в предбанник Варенникова.

– Одна нога здесь, другая там! – скомандовал Чапарьян. – Марш, Протоплазма!

Из любого положения Геночкин старт – симфония. Ему не нужен лифт: семь секунд – и он уже летит по ковровой дорожке шестого этажа. Но вот, потянув на себя тяжелую дверь, уперся, как в стену, в глаза выходившего из кабинета Варенникова. «Вы кто?» – спросил тот. Предчувствуя недоброе, Клюев живо представился. «Повторю вопрос: вы офицер или кто?..» После этой фразы мозг Геночки отключился. А через полчаса вместе с начальником Центрального командного пункта он стоял на роскошном ковре в кабинете Варенникова. К несчастью для генерала Мишагина, его прическа тоже оставляла желать лучшего – волосы заползали на воротник. Варенников дал полчаса, сказав, что ждет с докладом об устранении недостатков. И Тюрев, рассказывая, смеялся до слез, ибо видел, как те неслись в цирюльню. По старшинству – с криком: «Катюха, стриги!» – первым в кресло рухнул Мишагин. «А вас как, молодой человек?» – поинтересовалась она у другого. Тут мозг Клюева наконец-то включился: «Наголо!», – понимая, что за оставшиеся шесть минут не поспеть. А не успеешь – прямая дорога по шпалам до Забайкалья, в Борзю! Из-под фуражек затылки обоих блестели в тот день, как у солдат-первогодков, дав повод зубоскалам вдоволь поржать, а мне припомнить курсантскую юность, когда ротный, наш любимый Мутант, заметив в строю очередной выпендреж Кубрина, казалось бы бесцветно спросил:

– Старшина Кондратенко, а ты не пробовал подстричь этого разгильдяя под ноль?

– Стриг, товарищ капитан. Не помогает.

– Поставь дневальным на месяц. Погляди – Радецкий-то вон поумнел!

– Не положено, говорит. Не по уставу!

– Курсант Кубрин.

– Я!

– Трое суток ареста!

– За что?

– Просто так. Но строго по уставу, товарищ курсант. Больше дать не могу. А вот трое суток дарю от чистого сердца!.. И отправь-ка ты его, старшина, не к нам, а на гарнизонную гауптвахту – в «Алешинские казармы». А капитану Василевскому я, уж так и быть, сам позвоню!

Василевский, его приятель, тут же приступал к воспитанию нерадивого. Холостяк, кутила и весельчак. Любимец женщин, командующего и министра. Перед строем – просто неподражаем. Зычный баритон во время встреч почетного караула, на которых щеголял взмахом клинка, внушал почтительный трепет солдатам. На училищной гауптвахте можно было и отоспаться, договориться с начальником караула: пожевать в чайной, запивая лимонадом марципаны с арахисом. У капитана Василевского деликатесы иные: подъем в пять, побриться – за девять секунд обломком бритвы. Перловую кашу размазанной по тарелке говняшкой нужно было еще заслужить. Если отчаянно, как Матросов на амбразуру, кинуться в поварское окно – кульбитом. Попал – хорошо: повар ждет.

– На, салага: сегодня удачно – жри!

Как собаке.

Солдаты, охранявшие арестантов, были из той же роты почетного караула. Василевский их драл на плацу по восемь часов, растягивая до шпагата ноги, как солистам балета. За это «гренадеры» очень не любили нас, будущих офицериков. Особенно по ночам: то справа «ядерная вспышка», то слева. Команды сквозь решетку двери подает науськанный часовой. Только успевай перескакивать с боку на бок. А если «вспышка сверху» – тут обязательна стойка на голове: ноги нужно вытягивать в направлении «ядерного взрыва» – классика! Не успел – в камеру сорок ведер воды, которые будешь вычерпывать до подъема. Часовые натасканы, как волкодавы: удар прикладом карабина в грудь – и пуговица гимнастерки, пробив майку, застревала намертво между вмиг посиневших сосков.

– Выковыривай, – говорил гренадер, любуясь работой. – Можешь снова пришить, только покрепче: шесть раз накрест – и семь поперек!

Дедовщина?

Нет.

Это – служба: обычные отношения.

Странность, на первый взгляд, заключалась в том, что Мутант отправлял туда Кубрина, отец которого был командарм – человек известный. Когда старшина Кондратенко повез Серегу в «Алешинские казармы», многие были уверены: не прокатит. Отец позвонит – Серегу отмажут. И правда, поначалу на гауптвахту посадили не его – старшину. Василевский объяснил просто: курсант подстрижен по уставу, а вот старшина – хреново! Вернувшись через трое суток, Кондратенко обрил наголо себя и Серегу под бритву – до блеска, едва не отхватив ему уши. Гимнастерка, пилотка, сапоги – все было приготовлено, новяк! Чтобы уже ни к чему не придрались. А еще – тюбик с пастой, зубная щетка, три пачки безопасных лезвий и мыло, уложенное поверх байковых портянок, – все по уставу. Другой вещмешок распирало от угощений, приготовленных для Василевского.

– А полотенце? – не без язвительности напомнил Кубрин. – Иначе опять не меня посадят.

– Там тебя ждет вафельное, подлиннее: если захочешь, намыль – на нем в камере и удавишься! Глаза б мои на тебя не глядели!

До этого момента Серега был оптимист. Когда лицезрели его через месяц, он был похож на узника Бухенвальда. В поварское окно ему не всякий раз удавалось влететь, а вот вместо ужина три часа строевой подготовки – это пожалуйста. За счастье считал попасть раз в неделю на разгрузку товарных вагонов. Затащив однажды свиную тушу за складские ящики, он с голодухи начал вгрызаться в захрустевшие жилы. Кладовщица увидела. Кроме коробки с лимонами в подсобке ничего не нашла. Серега, не морщась, проглотил девятнадцать штук. Бедная женщина разрыдалась. Спасло только то, что он был редкостный каллиграф. Прознав, гренадеры тут же усадили его разрисовывать свои дембельские альбомы. Он и теперь рисовал – демонстрационные карты учений. С ними, свернутыми в трубочку, уложенными в специальный футляр, и показался в зале, шагая вслед за Варенниковым – как копьеносец за рыцарем. Дон Кихот с Санчо Пансой. Мало чем изменился; разве что – усики. Видно, в подражание шефу. Под ними пряталась все та же улыбка – дерзковатая.

Карты развесили в кабинете министра. То было начало одних из крупнейших учений, охвативших не только военные округа с океанами, но и все государства «варшавских вассалов». Масштаб залязгавшей гусеницами группировки, сопоставимой с битвой на Курской дуге, удивил даже бывалых. Разбудили стареющих импотентов Европы, заголосивших: «Если русские действительно нападут, на двенадцатые сутки их танки выйдут к Ла-Маншу!». Банковские счета, исчезая в Германии, появлялись в Швейцарии – спасали бабло.

Когда на спецпоезде в подземелье прибыли Чапарьян и Мишагин, стало понятно: будут и пуски.

В то же мгновенье отворился шлюз – Варенников в сопровождении свиты.

Генерал Мишагин едва не замешкался.

Но прежде чем генерал заговорил, Варенников приложил палец к губам, требуя тишины, которую так любил, являя в подобные минуты образец уважительности, неведомой для невежд: к нам – «детям подземелья», нажимающим на страшные кнопки.

Заторопились подкатить еще одно кресло.

Он покачал головой: «Не надо!», встав за спиной дежурного генерала.

Штыхно подал мне знак: будь готов.

Тут же взревел «Крокус» – голос Тюрева можно было услышать лишь в паузе:

– Есть санкция от Верховного! Есть приказ. Пошли шифры!.. Шифры для всех!

– Полетаев, вскрыть сейф!

На гребне удачи рождается слава, а с нею то, о чем можно только мечтать – карьера: четыре оборота барабана туда, четыре обратно. Отвалилась массивная дверь: «боевой ключ» в руке – теперь только вперед!

– Приказ… шифр один, шифр два… шифр три! – Чапарьян умел артистично держать нужную паузу: – Пуск!!!

В семичасовой интервал, что окончательно привело в панику Запад, взревев, взлетели четырнадцать межконтинентальных ракет, из подводного положения расстрелял боекомплект стратегический крейсер. Из-подо льдов Ледовитого океана для нанесения удара всплыло другое чудовище – «горбач». Залп крылатых ракет Ту-160, казалось, должен был завершить операцию. Но с Байконура, застонав, вдруг полезла в поднебесье ракета с «кроликом» на борту, с «Плесецка» – другая. Там тоже сидел космонавт. За ними – космический перехватчик: чтобы превратить в пыль космическую группировку «противника».