- Дубок там растеряется, сделает что-нибудь не так. Или письмо отдаст не тому, кому нужно. Дело, как я понимаю, королевское, серьезное. С печатями. Да и что ты беспокоишься, я с Дубком пойду, не одна. Меня здесь никто не знает. А я настоящий флибустьерский город погляжу. На этих самых флибустьеров посмотрю, сколько я о них читала. В кино видела...
      - Да, здесь не кино. Ты взгляни, что там на берегу!
      - А что? Народу не больше, чем на пляже в Сочи в хороший день.
      - Смотря какого народу. У черноморского пляжника все оружие авторучка да расческа. А здесь? Без ножа и без пистолета никто и не показывается. И пьяные. Слышишь - поют?
      - Чего им еще делать, Клим? У нас на курортах тоже не толкуют о квантовой механике, тоже поют "Шумел камыш", например, а здесь что-нибудь вроде "Пятнадцать человек на сундук мертвеца, ой-хо-хо! И бутылка рому!" Чем хуже? Чего им не петь, болтались-болтались в море...
      - Убивали, грабили.
      - Не без этого. Они другого ничего больше делать не умеют. Их же не учили. Тут на все твое Карибское море простой школы-семилетки ни одной нет. Вот и занимаются, чем умеют.
      - Рабами приторговывают...
      - Приторговывают, черти! А сейчас решили отдохнуть. Посидеть с товарищами, погулять. Нужно куда-то девать свои гульдены, гиены и пиастры, раз они в кармане есть. Клим, ну что ты на меня уставился? Ведь это же все мужики, черт побери!
      Клим задумчиво разглядывал Нику.
      - Лихие у тебя были предки, все-таки.
      - Что, опять не так сказала?
      - Да нет, все так... Давай иди наряжайся. Камзол надень попросторнее. Шляпу пошире, на глаза. Ну и вообще...
      - Чего вообще?
      - Чтобы не заметно было, что ты женщина в камзоле.
      - Это-то я поняла. Только жарко будет в камзоле.
      - Ничего - потерпишь. А то боюсь, как бы тебе там холодно не стало. По-моему, ты все еще плохо представляешь себе береговую обстановку. Да так... не успеешь оглянуться, как очутишься где-нибудь в притоне.
      - В гареме? Как Мария в "Бахчисарайском фонтане"? Как интересно!
      - Ладно, не улыбайся. Гарем - это еще ничего... Дубок!
      - Вот он я.
      Для Дубка Клим позаимствовал старую одежду капитана Кихоса, отпоров манжеты и кружева, чтобы слуга молодого господина не выглядел слишком уж нарядно. На пояс Дубок привесил внушительный абордажный тесак, за пояс заткнул два пистолета из запасов того же капитана.
      Пистолеты были заряжены, их кремневые замки работали исправно, что Клим сам и проверил, выстрелив на корме в доску. Хотя он попал не туда, куда целился, но дыру в доске пуля оставила изрядную.
      - Если стрелять не далее пяти шагов, то на пистолет рассчитывать можно! - заключил он.
      - Ты там за сестрой приглядывай, Дубок. Как бы она задираться с кем не стала или еще что. Она у меня страсть какая занозистая.
      Дубок только ухмыльнулся, решив, что с ним шутят.
      - Да, да, Дубок! - настаивал Клим. - Ты не смотри, что она такая блоха, ты ее еще в деле не видел. Чтобы она там, не дай Бог, в какую драку не ввязалась. Как ухватится за шпагу, так ты ее тащи, куда подальше.
      - Это как? - не понял Дубок. - А если не послушает?
      - А ты ее не очень спрашивай. Как если бы она, скажем, твоя дочь?
      - Ну тогда бы за косу!
      - Вот косы у нее нет.
      - Так за подол.
      - Подола, видишь, тоже нет, - мода не та. Скажи, ты в походах турчанок там не воровал?
      - Всяко было...
      - Вот и здесь, как она за шпагу, ты хватай ее поперек в охапку и волоки прочь. Кланяйся, извиняйся, скажи: "Молодой господин выпил лишнее, не соображает!"
      - Клим!
      - Ладно, ладно... Ты верхние пуговицы у камзола не застегивай, видишь, еле сходятся. Господи, когда ты у меня понимать начнешь?
      - Понимаю я, Клим.
      - Ну-ка, повернись. С заду... со спины-то, ничего - фигура выручает. Вот - письмо. Пока я его Дубку передам, еще потеряешь. Ты, Дубок, куда положишь?
      - За рубаху?
      - Не выпадет?
      - Куда же? Рубаха, смотри, в штаны... виноват, боярышня, за пояс заправлена.
      Со шпагою Ника расстаться, конечно, не пожелала. Клим подобрал подходящие ножны и перевязь через плечо. С борта спустили одноместный ялик. Дубок сел на весла. Ника оттолкнулась от "Санты", помахала Климу: "Не беспокойся, все будет хорошо!"
      Проводив Нику и беспокоясь за нее, Клим все же не мог не признать, что в окружающую обстановку она, с ее бесшабашной и смелой решительностью, вписывается куда лучше, чем он со своим мирно-гуманитарным происхождением и таким же поведением. И не то, чтобы он считал себя неспособным при необходимости на решительный жест.
      Однако он ни на секунду не забывал, что благополучное окончание их фантастического приключения зависит от его расчетливой находчивости.
      Окружающий мир был предельно суров и жесток, все конфликты здесь разрешались так же жестоко и незамедлительно, и нужно быть всегда готовым к любой неожиданности. Иллюзорность бытия не защищала их, как он уже убедился, ни от совершенно реальных травм и увечий, ни от смерти...
      Он взглянул в сторону входа в гавань. "Аркебузы" все еще не было.
      2
      Лодок по гавани сновало множество, и никто не обращал внимания на маленький ялик. Дубок то и дело озирался по сторонам, увертываясь от ударов чужих весел.
      Наконец он совсем перестал грести и оглянулся на лодочную пристань длинную набережную, выложенную белым ракушечником.
      Лодки у пристани стояли в несколько рядов.
      Тут же на набережной лежали ободранные бараньи туши, груды бананов, апельсинов и ананасов. Лодочники, грузчики, матросы всех национальностей и мастей грузили в лодки, выгружали из них мешки, ящики и корзины. Все толкались, ссорились, разговаривали и ругались на десятке языков.
      Классически великорусским жестом - как отметила Ника - Дубок сдвинул на нос свою испанскую шляпу и поскреб пятерней в затылке.
      - Лодок-то, а? Вот - ты, что делается... Не просунуться нам здесь, боярышня!
      - Ты меня еще при народе боярышней назови.
      - Так я же по-русски, а по-нашему здесь никто, поди, и не толмачит. Азиаты!..
      - Азиаты? - восхитилась Ника. - Скажи, какой европеец.
      С проходящей лодки сильно плеснули веслом. Дубок крякнул досадливо, отряхивая свои плисовые штаны. Тяжелый груженый четырехвесельный баркас надвинулся на ялик, чуть не перевернув его. Стоявший на носу баркаса толстый мужчина с золотой серьгой в ухе что-то заорал на Дубка.
      Ника, не сказав ни слова, выдернула шпагу и наотмашь хлестнула толстяка по ногам. Тот подскочил, зашипел яростно, однако крикнул гребцам, те притабанили и пропустили ялик.
      - В сторону придется! - заявил Дубок. - Вон туда, к камешкам. И народу там поменьше, да и лодку есть где приютить.
      Им пришлось спуститься почти на километр от пристани.
      Дубок выдернул на пологий песчаный берег ялик, оттащил подальше, за береговые камни, и перевернул. Подсунул под него весла. В полусотне шагов от берега поднимались вверх мощные, позеленевшие внизу стены форта с квадратными бойницами, из которых выглядывали на рейд черные стволы пушек.
      Дубок огляделся вокруг.
      - Ненадежно! - заключил он. - Мальчишня вон бродит, такая шустрая. Уведут ялик, как есть уведут.
      - Оставайся здесь, карауль.
      - Что вы, боярышня.
      - Опять?
      - Да как я могу вас одну отпустить? Ваш братец что наказывал? А если с вами что дорогой случится?
      - Что со мной случится?
      - Вдруг напугает кто.
      - Так уж меня и напугают.
      - А вы не храбритесь, он правильно говорил. Мешок на голову, и ваша шпага ни при чем. Охнуть не успеете.
      - Приходилось, что ли, мешок-то на голову?
      - Приходилось там или не приходилось... А только народ здесь, поглядите сами: разбойник на разбойнике. Нет, пропади он ялик, а одну вас не отпущу.
      - Тогда пошли.
      - Разрешите мне наперед.
      Дубок расстегнул верхние пуговицы камзола, чтобы были видны рукоятки пистолетов, поглубже, нахлобучил шляпу и, расправив плечи пошире, двинулся в толпу.
      Ника, не отставая, последовала за ним. Они на ходу увернулись от двух негров, которые несли подвешенную к жерди здоровенную свинью, которая истошно верещала на всю пристань, и начали пробиваться через толпу к выходу в город.
      Уверенные действия Дубка, подкрепленные видом его артиллерии, и следом хорошо одетый молодой человек в завитом парике и при шпаге видимо, дворянин! - производили впечатление на встречных, дорогу им уступали, хоть и не без труда. Нерасторопных Дубок просто брал "на плечо", кто-то гневно оборачивался, раскрывал было рот, но, приглядевшись, замолкал в нерешительности.
      Наконец, пристань осталась позади.
      Они выбрались на широкую и просторную улицу, выложенную тем же тесаным камнем, когда-то белую, как и большинство построек вокруг, а сейчас затертую грязными подошвами сапог, замазанную давлеными банановыми и апельсиновыми корками и ореховой скорлупой.
      Народа и здесь толкалось порядочно, хотя и меньше, нежели на набережной, да и народ был уже другой. Если на берегу все были заняты каким-то делом, а толкотня и суета были результатом хлопотливой торговой или еще какой-либо деятельности, то здесь, на городской улице, никто никуда не спешил.
      Как можно догадаться, это были все матросы со стоявших на рейде кораблей. Беззаботно и бесцельно, в одиночку и группами, они бродили по улице, от одного кабачка к другому, или сидели за бутылками, пили, кричали и пели.
      Многие поверх рваных грязных рубах натянули щегольские бархатные камзолы - явно с чужого плеча, - обшитые золотыми галунами и дорогими и уже ободранными кружевами. Штаны из пурпурного и лилового шелка, украшенные ручной вышивкой по поясу, были залиты вином и заляпаны сальными пальцами.
      Даже много чего повидавший Дубок и тот несколько оторопело озирался вокруг.
      - У них, что, праздник сегодня какой?
      - Вряд ли, - отозвалась Ника, с великим любопытством разглядывавшая всю эту шумную пеструю толпу. - По-моему, здесь каждый день так.
      Они остановились возле длинного двухэтажного дома, сложенного не из камня, как большинство местных строений, а из мачтовых бревен.
      Решетчатые окна были распахнуты настежь, из них на улицу неслись те же звуки пьяного до отчаянности разгула, тяжелый топот кованых каблуков, высокий и пронзительный дребезг мандолины и пьяный визгливый женский смех.
      - "Большой Дом", - прочитала Ника вывеску над дверями. - "Джон Литтон".
      - Что? - не расслышал Дубок.
      - Улица, говорю, веселая. В каждом доме либо кафе...
      - Кафе? - переспросил Дубок.
      - Ну, забегаловка, - кабак, словом.
      - Это верно. Тверезого, как есть, ни одного на улице не вижу.
      Неподалеку от широкого крыльца "Большого Дома" грузный, загоревший до черноты матрос в роскошном атласном кафтане, лопнувшем по швам на широкой спине, тщетно пытался подняться с мостовой.
      Ноги его уже плохо держали, и он упирался руками, и сейчас очень походил на встающую с земли корову, которая - это Ника помнила еще по Марку Твену - вначале поднимается на задние ноги; но, как только матрос уже собирался выпрямиться, кто-либо из прохожих, которым он загораживал дорогу, небрежно отталкивал его, и он опять кулем валился на мостовую.
      Из дверей "Большого Дома" выбрались еще два подобных джентльмена, с трудом спустившись к стене, упираясь головами.
      - Надо же! - сокрушался Дубок. - Боярышне на такой срам и смотреть зазорно. Куда идти-то?
      Боярышню окружающий разгул смущал мало: пьяных она не видела, что ли? Однако сейчас ей нужна церковь святого Себастьяна. Ника не знала, где ее искать, и не видала, у кого бы о ней спросить.
      За время своих странствий по чужбинам Дубок успел усвоить начало разговорного языка своих случайных хозяев: он тут же поймал за шиворот куда-то спешащего по своим делам мальчишку с физиономией цвета "кофе с молоком" и на смеси испанского с английским - Ника не поняла ничего, но Дубок как-то разобрался - тут же получил нужную информацию.
      Желая отблагодарить консультанта. Ника вытащила из кармана первую попавшуюся под руку монету, - Дубок даже охнул, увидя золотую гинею, вместо нее дал мальчишке подзатыльник, и тот умчался, довольный хотя бы тем, что оказался полезным таким важным джентльменам.
      3
      Церковь святого Себастьяна отыскалась на окраине города, в тупичке небольшой улочки. Плотная заросль неизвестных Нике кустарников стреловидные листья с гроздьями ярко-желтых цветов - надежно отгораживала церковь от кабацкою шума, здесь было тихо и покойно, и сама церковь, сложенная из серою песчаника, выглядела скромно и незаметно, видимо, была построена еще в давние времена, до того, как Порт-Ройял стал флибустьерской столицей в Карибском море на перекрестке водяных дорог золотых испано-португальских каравелл.
      За невысокой оградкой из того же серою песчаника был сад, что там росло. Ника разобрать не смогла. Темная фигура садовника в длинном подряснике с корзиной в руках бродила среди кустов.
      Над церковными дверями было врезано высеченное из светлою мрамора изображение самого святого Себастьяна, с запрокинутым к небу лицом. Две короткие толстые арбалетные стрелы весьма натуралистично торчали в его груди.
      От прихода в ограде до церковных дверей тянулась дорожка, посыпанная белым морским песком. Служка-уборщик в трепаном халатике смахивал метелкой пыль с выщербленных церковных ступеней.
      По запущенному внешнему виду как уборщика, так и самой церкви можно было заключить, что жители веселою флибустьерскою города нимало не заботились о спасении своих грешных душ и не желали тратиться на содержание храма божьего - из золотого половодья, захлестывающего центральные улицы, сюда, похоже, не притекало самого малого ручейка.
      Служка-уборщик был стар, сед и черен лицом. Он работал усердно и с одышкой. Внезапно он отставил метелку, выпрямился, посмотрел в сторону, на траву возле цветов, и протянул руку:
      - Вот они. Опять!
      - Кто? - подошел Дубок. - Мать честная - крысы!..
      - Бегут! - подтвердил уборщик. - Второй день и вторую ночь. Покидают Порт-Ройял - гнездо пьянства и разврата, чуя несчастье. Он поднял вверх руку и провозгласил торжественно, как пророк: - Горе, горе нечестивому городу!
      Мышей - а крыс тем более - Ника по-женски терпеть не могла, поэтому не торопилась подходить, а только издали заметила, как шевельнулась возле церковного входа трава.
      - К отцу Себастьяну? - переспросил уборщик. - Болеет святой отец, ох, как болеет. Лежит как бревно. Видно, скоро отдаст свою светлую душу всевышнему... Да вон брат Мишель. Он вам лучше объяснит.
      Откуда появился брат Мишель, Ника не успела заметить. Шустрый монашек выскочил, как из-под земли, и сейчас спешил к ним; черно-белая сутана заплеталась на его проворных коротеньких ножках. У него было белое - на удивление не загоревшее - лицо, маленький носик, губы в щелочку и маленькие, утонувшие где-то в надбровьях глазки; руки его были согнуты перед грудью, он на ходу шевелил коротенькими пальцами.
      Ника вспомнила предостережения капитана Кихоса, сразу подобралась и насторожилась.
      Брат Мишель быстро оглядел посетителей и, безошибочно определив, кто есть кто, минуя Дубка - хотя тот и стоял впереди - обогнул его и направился к Нике.
      Она не особенно беспокоилась, что брат Мишель так уж сразу разгадает ее маскарад: пышные кудри парика закрывали половину лица, а длинный и просторный камзол - все остальное. Вот только голос мог ее подвести. Еще по дороге сюда она подняла с обочины плоскую круглую галочку и сунула ее в рот, под язык, рассчитывая, что если галочка и не понизит тембр ее голоса, то сделает хотя бы невнятным ее "сибирское" произношение. Она бы предпочитала говорить только с отцом Себастьяном, но путь к нему лежал через брата Мишеля.
      - Святой отец не сможет вас принять, - заявил брат Мишель. - Святой отец тяжело болен.
      Он говорил по-английски, и Ника невольно добром помянула захватчиков-англичан - хотя они этого и не заслуживали, - которые, заняв Ямайку, приучили жителей к английскому языку. Заговори брат Мишель по-испански, поручение капитана Кихоса выполнить оказалось бы потруднее.
      Ника выжидающе промолчала.
      - У вас неотложное дело к святому отцу? - настойчиво допытывался брат Мишель.
      Ника не настолько владела разговорным английским, чтобы позволить себе какие-то хитрые дипломатические ходы, поэтому - употребляя картежный термин - пошла сразу с козырного туза:
      - У меня к нему письмо.
      Галочка завертелась во рту, застучала о зубы, - получилось достаточно невнятно, даже слишком. В маленьких глазках брата Мишеля блеснуло удивление, только Ника не могла понять, что явилось тому причиной - или ее произношение, или известие о письме. Он тут же протянул руку.
      - Я могу его передать.
      Письмо все еще находилось у Дубка за рубашкой, она не сообразила загодя его взять, а делать это при брате Мишеле сочла неудобным. Да и не нравился ей этот шустрый монашек.
      - Мне приказано передать его лично.
      - Кем приказано? - попробовал поинтересоваться брат Мишель.
      Это был уже грубый ход. Ника только пожала плечами, дав понять брату Мишелю, что тот допускает неуместное любопытство. И он намек, видимо, понял. Но и желания увидеть письмо у него не убавилось. Он даже оглянулся на церковный придел, как бы собираясь пригласить кого-то - не один же он был в церковной обители. Но рядом с ним стоял Дубок, выпустив поверх кафтана рукоятки пистолетов.
      И брат Мишель сдался.
      - Хорошо, - сказал он. - Следуйте, сударь, за мной.
      Он выразительно посмотрел на рукоятку ее шпаги: "В храм божий не принято входить с оружием!" Но она только упрямо прижала шпагу локтем к бедру. Брат Мишель нерешительно помешкал, однако сдержанно кивнул и пошел вперед.
      Ника тихо сказала Дубку:
      - Давай письмо. Побыстрее...
      - Вы там постерегитесь, боярышня, - заторопился Дубок. - Знаю я этих монахов. Бог-то у них Богом, но и петлю они горазды накидывать. Вон у него рожа, как у кота... Возьмите у меня одну пистолю, на худой-то случай.
      - Обойдусь. Стань вон там, за кустиками, чтобы не видел кто. И жди.
      Брат Мишель направился не к главному входу, а открыл маленькую дверку в боковом приделе. Вошел, нагнувшись и не оглядываясь на Нику.
      "Вот где входящего удобно стукнуть по затылку", - невольно подумала Ника и осторожно проскользнула следом.
      Низкий каменный коридор скупо освещался окошком, проделанным где-то возле потолка и забранным решеткой.
      Каблуки туфель Ники звонко застучали по каменным плитам пола, брат Мишель в своих кожаных плетеных сандалиях двигался бесшумно, как мышь. Он остановился перед деревянной дверью, постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь, вошел первым и жестом пригласил Нику.
      4
      Небольшая комната с высоким потолком походила на колодец. Узкое стрельчатое окно закрывала железная узорная решетка, стекал не было, в комнате приятно пахло апельсинами, очевидно, этот запах проникал в келью из сада, который начинался сразу за окном.
      Справа у стены стояла деревянная кровать с потемневшими от времени резными спинками. Возле нее на табурете, обтянутом кожей, сидел юноша, на коленях он держал толстую раскрытую книгу размером с журнал "Огонек".
      Очевидно, он читал вслух перед их приходом и сейчас прижал пальцем место, где остановился.
      В кровати лежал седенький старичок, в голубой рубахе, по грудь закрытой грубым шерстяным одеялом: руки его - худые, белые до голубизны были бессильно вытянуты вдоль сухонького, почти неощутимого под одеялом тела.
      - Простите, святой отец, - почтительно склонил голову брат Мишель, но к вам пришли.
      Голова отца Себастьяна была приподнята подушками, он взглянул на Нику пронзительными глазами. Ника не ожидала, что у немощного старика могут быть такие по-юношески черные глаза. Взгляд его был выразителен и суров в неподвижном, парализованном теле все еще обитала властная волевая душа.
      - Вам принесли письмо.
      Брат Мишель мягко скользнул в сторону. Он явно собирался дождаться появления письма, и Ника уже потянула было письмо из-за отворота камзола. Отец Себастьян опередил ее.
      - Брат Мишель! - позвал он.
      Голос его был тих, но внятен и строг.
      - Да, святой отец.
      - Вы наш новый церковный эконом, прибыли сюда с рекомендации капеллана королевы Марианны, чтобы помочь нашей обнищавшей обители, которая осталась без средств и без слуг. Деньги, выделенные капелланом, все пошли на уплату рабочим в винограднике. У нас кончились запасы меда, воска и вина.
      - Я знаю, святой отец.
      - В то же время, викарий церкви святой Екатерины еще с прошлого года должен нам более ста гиней.
      - Сто пятьдесят, святой отец.
      - Сейчас же, отправляйтесь в приход святой Екатерины и получите все, что они могут заплатить. И торопитесь. Не сегодня - завтра викарий уезжает на Тортугу. Если упустите его, я пошлю вас занимать деньги в Веселый Дом Джона Литтона. Вы нерасторопны, брат Мишель, и я не доволен вами. Ступайте. Сеньора с письмом я выслушаю без вас.
      Когда Ника услышала имя королевы Марианны, то догадалась, что брат Мишель появился в этой заброшенной обители на краю света не просто так. Видимо, кто-то успел заглянуть в карты, которые держал в руках герцог Оропеса, начиная опасную игру. Брат Мишель свою роль играл мастерски. Он был так расстроен, просто уничтожен суровым выговором. Не оправдываясь, молча, с поклоном выбрался из кельи и осторожно прикрыл за собой дверь. Слишком осторожно и неплотно, и Ника тут же заподозрила, что он вес-таки остановился там за дверями, чтобы подслушать разговор.
      Но, видимо, отец Себастьян подумал то же самое.
      - Анжелико, сын мой, - обратился он к юноше, - положи книгу и оставь нас одних, но не совсем уходи, ты мне можешь понадобиться.
      Когда юноша открыл дверь, там мелькнула черная тень, видимо, это брат Мишель метнулся по коридору, сандалии его зашуршали по каменным плитам. Ника опять взялась было за письмо, и отец Себастьян опять опередил ее:
      - Закройте дверь на засов.
      Ника послушно задвинула тяжелую кованую щеколду.
      Пронзительный взгляд отца Себастьяна скользнул по ее лицу, по ее одежде, и она поняла, что мудрый старец без труда разгадал весь ее нехитрый маскарад. Однако он ничего не сказал, и она так и не знала, как он к этому отнесся.
      - А теперь покажите письмо.
      Она достала конверт. Отец Себастьян не мог поднять руки, чтобы его принять, и она стояла с письмом, не зная, что ей с ним делать и куда его положить.
      - Там написан адрес?
      - Нет, только печать.
      - Говорите тише. И что это у вас во рту?
      Ника смутилась. Совсем забыла про галочку, которая, видимо, была уже не нужна, и постаралась незаметно выплюнуть ее в ладонь, ожидая, что ее спросят, зачем все это ей понадобилось. Но отец Себастьян не стал тратить слова на ненужное любопытство.
      - Что изображено на печати?
      Ника взглянула.
      - Все тот же святой Себастьян.
      И уже сказав, сообразила, что ее ответ прозвучал непочтительно в адрес святого мученика, и отец Себастьян, конечно, заметил это.
      - Тот же... - повторил он. - А сколько в нем стрел?
      Ника внимательно пригляделась к печати. Она вспомнила, на церковном барельефе над входом в груди святого торчало две стрелы.
      - Здесь - три стрелы.
      Отец Себастьян опустил веки, тонкие, как высохшие лепестки. Или его утомил разговор, или волновало сообщение о лишней стреле - что-нибудь оно да означало. Ника это уже поняла. Она стояла с письмом в руке и ждала. Из сада в келью залетел здоровенный шмель, сделал круг над ее головой, она отмахнулась от него конвертом, и шмель выбрался через окно обратно. По стене неторопливо полз толстый мохнатый паук с красивыми золотистыми пятнышками на спине. Как мышей, так и пауков она тоже недолюбливала. И вообще...
      Но тут отец Себастьян наконец открыл глаза.
      - Вы не знаете, чья это печать?
      - Нет.
      - Конечно, вы же никогда раньше не видели ее... А теперь подвиньте табурет в ноги кровати, садитесь, чтобы я мог видеть ваше лицо. И расскажите мне, каким образом к вам, девушке в мужском платье, плохо говорящей по английски и, думаю, совсем не говорящей по-испански, попало это письмо, запечатанное личной печатью духовника герцога Оропесы, первого министра испанского королевства.
      Это была не просьба. Это был суровый тон приказа. Ника поначалу самолюбиво взъерошилась, подумав, что могла бы ничего и не отвечать. Ей нет никакого дела до всех этих подробностей, до этих тайн мадридского двора - не хватает еще самой попасть в историю Испании средних веков! она только посыльный, принесла заказную корреспонденцию, распишитесь в получении, и - привет! Но вот расписаться клиент не может... и вообще, это выглядело невежливо, да и капитану Кихосу дали обещание... Врать отцу Себастьяну нельзя, пронзительный старец догадается, а говорить правду - не поймет... Вот дела!
      Ника начала свой рассказ с "Аркебузы", повторила легенду, придуманную Климом, опустив подробности о своем английском происхождении и кое-какие детали о встрече с сеньором Оливаресом, которые отцу Себастьяну были бы без надобности.
      Про капитана Кихоса рассказала подробнее. Взгляд отца Себастьяна сделался менее суров.
      - Мир его душе, - сказал он. - Капитан Кихос был истинный католик, честный испанский дворянин; понятно, почему герцог Оропеса доверился ему. Но как мог капитан Кихос доверить это письмо вам, случайным людям?
      - Потому, что не мог доверить письмо сеньору Оливаресу, на это у него были свои основания, он говорил нам о них. И раздумывать ему было некогда.
      - Но, вероятно, он-таки успел предупредить, что дает нам весьма опасное поручение. Герцог Оропеса в опале, здесь союзников у него нет. Хозяева Ямайки - англичане, их вполне устраивает нынешняя Испания, раздираемая смутой, интригами и борьбой за престол. Королева Марианна правит страной от имени своего незадачливого сына Карла Второго. Тщеславию королевы нет предела, узнай она про письмо, она не пожалела бы ни людей, ни денег, чтобы его перехватить. Почему же ваш брат передал такое важное и такое опасное письмо вам, девушке, а не пришел с ним сам?
      - Брата задержали на судне особые дела. Меня здесь никто не знает, пока я немногим рисковала.
      - Вот именно - пока. Высказали про письмо брату Мишелю.
      - Но иначе меня не пропустили бы к вам.
      - Вы показывали ему письмо?
      - Нет.
      - Хорошо хоть так. Я не верю брату Мишелю. Он послан сюда королевой, она не доверяет герцогу Оропесе. У брата Мишеля, вероятно, есть здесь сообщники. У вас могли просто отнять это письмо, как только вы упомянули о нем.
      - Со мной слуга, он вооружен. А потом...
      Ника непроизвольно положила руку на эфес шпаги, но это совсем не убедило отца Себастьяна.
      - Вы хотите сказать, что шпага не только деталь вашего мужского костюма? Вы умеете с ней обращаться. Вон по стене ползет паучок. Черный с желтыми пятнышками. Здесь его зовут "золотая вдова". Недавно такой паучок укусил нашего повара. И повар умер.
      Ника поняла - ее проверяют. Она положила письмо на кровать, выдернула шпагу и, несколько рисуясь, точным ударом пригвоздила паука к стене и сбросила на пол. Она только собралась вложить шпагу обратно, как ее остановило непонятное, какое-то сдавленное восклицанье отца Себастьяна.
      Он смотрел то на нее, то на шпагу, с выражением растерянности, даже страха.
      - Шпага?.. Где вы ее взяли?
      Пока все шло хорошо, но вот сейчас Ника смешалась. Пронзительный старец о чем-то догадался, а она не знала, что ей ответить.
      - Не может быть второй такой шпаги... - отец Себастьян от волнения перешел на шепот. - И не смотрите на меня - будто не понимаете ничего. На вашей шпаге клеймо толедского оружейника. Взгляните! Какой там выбит год?..
      Ника взглянула.
      - Год 1782... - прочитала она. "Ах, черт!"
      Черта она помянула уже про себя. Отец Себастьян был прав - второй такой шпаги не могло быть не только в испанском королевстве, но и вообще нигде в том мире. Шпагу сделали... только девяносто лет спустя. Толедские оружейники были аккуратными людьми и говорить, что они могли по ошибке выбить не ту цифру, было незачем.
      - Да, - пришлось согласиться Нике, - эта шпага испанского дворянина...
      - Я видел его здесь!.. - запальчиво перебил ее отец Себастьян. - Не знаю, как он проник в церковь, я увидел его уже около своей кровати. Он говорил вещи, от которых у меня закружилась голова. Я подумал, что он послан самим дьяволом - да простит меня всевышний. Он показал мне свою шпагу, я прочитал клеймо, но поверить ему все равно не мог и позвал людей... Он вернулся живой?
      - Он вернулся раненый.
      - Где вы с ним встретились? Говорите правду. Пока я не могу вам доверять.
      - Мы встретились на Кубе.
      - Что вы там делали?
      - Мы с братом прилетели...
      - Прилетели?!
      - Мы прибыли на Кубу, на Универсиаду...
      Ника понимала, что все ее объяснения неубедительны и малопонятны, но придумать что-либо другое у нее не было времени.
      - Универсиаду... прошептал отец Себастьян по складам непонятное слово. - Что он вам говорил, ваш дворянин?
      Ника опять помедлила.
      Рассказывать все, что сообщил им дон Мигель, не имело смысла. Но отец Себастьян ждал объяснений.
      - Он показал нам медальон, - наконец решилась она.
      - Медальон?
      - На его крышке было такое же, как и на печатях, изображение святого Себастьяна...
      - Он не мог... - у отца Себастьяна от волнения перехватило дыхание. Он не мог показывать вам медальон. У него не было его... Вы все лжете!
      - Я не лгу! - разозлилась Ника. - Я даже скажу, что было внутри медальона...
      - Замолчите...
      Голос святого отца оборвался. Он закатил глаза и от волнения, видимо, потерял сознание. Крупные капли пота выступили на его побледневшем лице.
      "Вот несчастье!" - спохватилась Ника.
      Не трудно было понять сомнения и страх отца Себастьяна, она и сама с трудом воспринимала те или иные вещи из окружающего ее сейчас иллюзорного мира. Но не рассказывать же святому отцу про кресло и про генератор, если он о простом законе Ома еще не слыхал.