Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Фронт до самого неба

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Минаков Василий / Фронт до самого неба - Чтение (стр. 1)
Автор: Минаков Василий
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


Минаков Василий Иванович
Фронт до самого неба

      Минаков Василий Иванович
      Фронт до самого неба
      Записки морского летчика
      Аннотация издательства: В документальной повести Героя Советского Союза В. И. Минакова рассказывается о боевых подвигах летчиков Черноморского флота, воспитанниках Ейского военно-морского авиационного училища, в трудный период Великой Отечественной войны, летом и осенью 1942 года. Книга адресуется массовому читателю.
      Hoaxer: по тем же причинам, что и первую книгу В.И. Минакова ("Гневное небо Тавриды"), размещаю эту в разделе Мемуары, ибо это мемуары и по форме, и по содержанию.
      С о д е р ж а н и е
      Красный самолет
      Завал
      Настроение бодрое
      Тихий фронт
      Кому-то надо
      Новые однополчане
      Боевое крещение - не ритуал
      Сквозь огонь
      Экипажи уходят в ночь
      "Порядок, командир!"
      Ни шагу назад!
      Мы вернемся, Белореченская!
      "Ваш вопрос легче"
      "Мессер" пошел вниз
      Живы, черти!
      Хватило и на зенитки
      Разнообразить ассортимент
      Благодарность Буденного
      Памятный день
      Зоркость от злости
      Из-под крыла летучего авианосца
      Испытание на лобовых
      За Жору Соколова!
      Двое в море
      Одиссея одного экипажа
      Над перевалами
      Дальний маршрут
      В прицеле - корабли
      Бомбы под эшелоном
      В разведке
      Еще полетаем вместе!
      Фронтовая академия
      Задача у нас одна
      Опять разведка
      "Главное - не растеряться!"
      Героический десант
      Приказ есть приказ
      О друзьях-товарищах (Вместо эпилога)
      Красный самолет
      Вряд ли возможно теперь узнать, кому принадлежала эта идея. Простая, как все гениальное, - вспоминали мы после полушутя. Гениальное - это, положим, слишком. Но вспоминали же, и не раз. Всякий раз, когда требовалось найти единственное возможное решение из множества невозможных, выход из безвыходного положения, замену тому, что незаменимо и чего не оказывалось под рукой...
      Но что - под рукой! В целом мире тогда не существовало, да едва ли и существует теперь такое техническое средство, чтобы разом оповестить тысячи находящихся в самых различных местах людей о событии, требующем немедленного их сбора.
      Боевой самолет может быть выпущен в воздух лишь тогда, когда весь его экипаж на борту: летчик, штурман, стрелок-радист, воздушный стрелок. Когда техник с механиками и мотористом, подготовив машину к полету, проверив в работе каждый ее механизм и прибор, заправив баки горючим и маслом, доложат о полной ее готовности к вылету. Когда вооружены - если это боевой вылет подвесят к бомбодержателям бомбы, укомплектуют боезапас и также доложат о том командиру.
      Каждый на своем месте, у каждого четко определенные обязанности, каждый несет за них полный ответ.
      Так у бомбардировщиков. Так у истребителей. Так и во всех авиационных частях.
      На Дальнем Востоке солнце восходит раньше, и когда в Киеве, в Минске, в Одессе оно едва высветило край неба, мы его видели над головой. День в Приморье был в полном разгаре - солнечный, жаркий день, выходной, - и все те люди, необходимые для боевого полета, в нашем авиагородке и в других, по всему тысячекилометровому побережью, за исключением находящихся на дежурстве, дневальстве и в карауле, были свободны распоряжаться собой. В определенных, понятно, пределах, не покидая расположения части и прилегающих к нему мест, и чтобы домашние или соседи знали, где можно кого отыскать, - на речке, над омутом с удочкой или на солнечном пляже, в таежном мыске, где уж кто-то грибы будто видел, в поселке, где собирается по воскресеньям базар. Места всем известные, все в городке понаслышке друг друга знают, побегай, поспрашивай, и непременно найдешь. На то и посыльные в штабе полка, при дежурном.
      Но сколько посыльных потребовалось бы в наряде, чтобы в течение, скажем, хоть часа собрать по тревоге весь личный состав?
      Мы с утра были в то воскресенье на речке. Студеная, быстрая речка, забыл названье, впадает в морской залив. Черная с виду, как все таежные водоемы, а зачерпни - не вода, хрусталь. И берег опрятный, со светлой полоской облизанного разливами плеса под полуметровой ступенькой обрыва мелкая галька, как чечевица, белый, щекочущий ноги песок. В тени посидеть ильмаки с обрыва услужливо наклонили огромные перистые зонты, скрыться от глаз, чтобы трусики выжать, - надежней курортных кабинок кусты лозняка. Любимое место всего гарнизона, а также и молодежи соседнего с нами села, что раскинулось между таежной опушкой и тою же речкой, его огибающей полукольцом. Скошенный луг с шелковистой отавой, ячменное поле, на глазах наливающееся желтизной, край тайги в легкой мреющей дымке, сопка Юркина шапка - удачней не назовешь. Круглая шапка, добротная, меховая, темной елью поросшая, кедрачом...
      Наша непроизвольно составившаяся компания - несколько молодоженов с зелененькими, не успевшими войти в роль боевыми подругами, стайка беспечных холостяков - успела уже искупаться кто по два, кто по три раза: долго в реке не поплаваешь - костолом. Вбежишь, как мальчишка, вздымая фонтанами брызги, помахаешь "саженками", сколько достанет духу, - и на берег греться, гоняя в кругу в волейбол. Дело к обеду шло, час самый шумный: всплески воды, гомон восторженных ребятишек, стук мячей, переборы гитары ли, мандолины, в душу просящийся голос Шульженко, разом из двух патефонов, наперегонки...
      И вдруг все смолкло. Даже и патефоны выключились одновременно, и в воздухе будто повисли мячи. Затем в уши вторгся гул самолета - мощный, упругий и неожиданно близкий, словно он молча, как планер, подкрался и только над нами взревел. Даже и силуэт показался как будто бы незнакомым. Условно очерченная, как собирательный образ, машина, с осоавиахимовского плаката, что поразила воображение в детстве, летела неторопливо, но быстро и как бы всматриваясь в застывшие наши фигурки внизу. Споро прошла над пляжем, обогнула село, повторяя излучину речки, скрылась за сопкой-шапкой, вернулась и вдоль опушки тайги ушла в сторону нашего аэродрома...
      - Красный! - тихо вымолвил кто-то.
      - Красный, - отозвалось эхом несколько голосов.
      Кружок тут же распался. Каждый заторопился к своим вещам.
      Лишь одеваясь, я осознал, что была за машина. Обыкновенный СБ! Только весь, от хвоста до кабины и от одного конца плоскостей до другого, будто обтянутый пламенным кумачом. Сигнальный самолет, знак боевой тревоги...
      Все одевались, в момент исчезали. Никто никого не ждал, не звал, не торопил. Тревога есть тревога. После проверки готовности полк будет построен на летном поле, и командир всех расставит по надлежащим местам. На неделю, на месяц, на целый отрезок службы, до следующего учения или тревоги, каждую эскадрилью, звено, экипаж. Кому-то ходить в виноватых, испытывать тяжесть повышенного внимания и опеки, кому - неприметная, но ощутимая в строгой регламентации воинской жизни прибавка доверия. Этим и были мы озабочены прежде всего. Тревоги проводились часто, с вылетом и без вылета, в масштабе эскадрилья или полка, во взаимодействии с кораблями или без такового. От пляжа до городка полтора километра, от городка до аэродрома - еще километр.
      Правда, потом вспоминали, что слово тревога, за время службы успевшее стать привычным, как-то буквальной в тот раз прозвучало, вот именно что тревожней, а может, так показалось потом. Может, и потому, что застало на пляже, в разгар выходного, хоть слухи о летних маневрах держались третью неделю; маневры - не полковое учение, соединения могут вводиться разновременно, исходя из оперативных, из стратегических даже задач. Необычный способ оповещения? Но вспомнили тут же ведь о приказе, в котором упоминался этот сигнал.
      Спустя пять минут я был за ячменным полем, еще пять - за узеньким перелеском, знойным, смолистым, пронизанным солнцем от макушек молоденьких сосенок до корней, - вырулил на прямую к аэродрому...
      Вот тут он и повстречался, тот техник. Из соседнего городка, в войсковой форме, с одним "кубарем" в петлицах, то есть по званию были мы с ним равны. Но я все же летчик и в морской форме... Даже и по-простому, по справедливости рассудить: он в сапогах, я в ботинках и клешах. А он пер напрямик, как танк, будто вовсе меня не видя, сильно дыша и отмахивая руками, кажется, больше меня еще торопился: многие военные жили на квартирах в селе, верно, нужное что-то дома оставил.
      - Тревога? - спросил я, все же не удержавшись, чтоб не задеть его локтем, прежде чем уступить тропу. Забыл, что тревога их части может и не касаться.
      - Она...
      Именно так послышалось в ту секунду. Но уже в следующую что-то заставило усомниться, обернуться, уставиться ему вслед. Плотная, туго обтянутая гимнастеркой спина с темными пятнами пота у портупеи качнулась и скрылась за поворотом в лесок. Вот слон! И вдруг я все понял. Понял, что я для него ничего не значил, что он нес в себе что-то огромное, перед чем остальное все - пустяки. Ну да, он успел повстречать уже многих и каждому отвечал, и привык уже к этому слову...
      Это слово было - война!
      Так и запомнилось на всю жизнь: слепой взгляд, устремленный вперед, жест вывернутой ладони на сильном отмахе, пятна пота на исчезающей в перелеске спине. А за перелеском, в безоблачной выси - багровая полоса, след невиданного сигнала, и где-то далеко-далеко за огненной этой чертой белый пляж, мандолина, дети...
      Какой летчик, штурман, воздушный стрелок, как бы бы он ни был занят, хоть на момент не поднимет к небу, заслышав привычный, упругий гул? Какой техник, механик, моторист не вслушается в родной этот и не проводит крылатую машину внимательным взором мысленно пожелав, чтобы все в ней работало, как часы? И в чью молодую память навеки не врежется пламенная черта, разделившая жизнь на две части? Он был великий психолог, но главное - авиатор, он был авиатор до мозга костей, тот человек, кому пришла в голову эта удивительная идея.
      Запал
      Это слово было - война. Но так ли уж неожиданным было для нас это слово?
      В те ночи я подолгу не мог уснуть. Перед глазами вставало то, что осталось за огненной полосой - детство, школа, родной южный город... И самолет! Другой самолет, поразивший воображение пламенным цветом. Но не тревожно, и празднично, ярко, с неповторимой мальчишеской сладкой тоской, со всей силой полумечты-полусказки...
      В то далекое ясное утро мы, стайка минводовских пацанов, лежали рядком на высоком берегу Кумы: отсюда хорошо был виден аэропорт - наша общая гордость. В жарких спорах, чей город лучше, - а спорить было с кем, в Минеральные Воды на лето съезжалось к родным и знакомым множество ребят и из дальних, и из окрестных городов - аэропорт был нашим главным козырем. Мы лежали на высоком берегу и, подперев подбородки локтями, завороженно следили за самолетами. Они появлялись из-за слепящего горизонта, делали круг над изгибом Кумы и, развернувшись у кирпичного завода, неторопливо опускались на посадочную полосу. Нам оставалось лишь дать оценку. Какой лучше зашел, мягче сел, точнее вырулил к месту высадки пассажиров. То же и в отношении взлета, первого круга над аэродромом, набора высоты. Конечно, при этом между знатоками нередко вспыхивали и кратковременные дискуссии, в которых шли в ход не одни лишь словесные аргументы... Может быть, так и прошел бы тот день, содержательно, как и все летние дни каникул, если бы по выжженному лугу в излучине быстрой Кумы не скользнула вдруг необычно короткая и поразительно быстрая тень. Мы мгновенно задрали головы. На нас молча несся невиданный маленький самолет: вместо привычных букв и цифр на его коротких широких крыльях пламенели огромные звезды...
      Мы так и остались с раскрытыми ртами. А он тем временем развернулся, низко прошел над заводскими трубами и, не делая круга, приземлился за полосой кустарника, на незанятом поле слева от нас.
      Мы очнулись, вскочили, стремглав помчались к нему. Длинный Сашка Черняховский несся впереди всех. Это было, конечно, досадно и даже, пожалуй, не очень-то честно с его стороны. Не у всех же ноги, как у кузнечика! Должно быть, осознав это, он оглянулся, замахал руками, как мельница:
      - Василь, Санек, да скорей же!
      Но мы и так выдыхались. Еще и орет! Кусты кончились, выскочив на поляну, мы остановились как вкопанные. Прямо перед глазами, опершись на короткие, сильные лапы, стоял новенький темно-зеленый истребитель, а рядом...
      Рядом с машиной стоял человек. И был человек этот так красив, что страшно казалось глядеть на него, замирало сердце. И все равно я глядел и глядел, и боялся моргнуть, чтобы поглядеть на него подольше,
      - Здорово, орлы!
      Помню, меня поразило, что такой человек может говорить обыкновенным, даже веселым голосом. Тут только и смог я в отдельности разглядеть коричневую кожаную куртку, шлем с поднятыми на лоб очками, большую, до колена свисшую на тоненьком ремешке планшетку с картой под целлулоидом, синие галифе, блестящие хромовые сапожки.
      - Ну, что молчите, огольцы? - деловито окинув взором нашу запыхавшуюся компанию, улыбнулся летчик. - Или воды в рот набрали?
      Мы смущенно опустили глаза, не зная, что ответить,
      - Ну-ну, - видимо, понял он наше душевное состояние. - А, кстати, водички у вас случаем не найдется?
      - Найдется! Найдется! - сразу ожили мы.
      Через несколько минут он, уже без кожанки и шлема, жадно пил холодную ключевую воду, а мы с нескрываемым восторгом следили за каждым его глотком.
      - Спасибо, ребята, хороша водица, - похвалил, вытирая губы. - А ведерко поставьте под куст, еще пригодится. Сейчас прилетит много самолетов. Кто первый их увидит, получит подарок. Договорились?
      - Договорились! - дружным хором, как в первом классе, ответили мы.
      - Молодцы! Помощники! Следите за воздухом, а я пока займусь машиной.
      Каждый выбрал себе наблюдательный пост. Всматриваясь в небо до боли в глазах, я время от времени оглядывался на летчика, возившегося с мотором: совсем молодой, а на голубых петлицах уже по "шпале"!
      Он закрыл капот, спрыгнул с крыла на землю.
      - Ну, что, разведчики, не видать моих соколов?
      - Пока нет!
      Летчик взглянул на часы, покачал головой:
      - А по времени пора бы...
      И тут я увидел над горизонтом точку, другую...
      - Вижу! Вон они! - закричал хриплым от волнения голосом.
      Все повернулись, куда я показывал, принялись считать:
      - Три, четыре... шесть... восемь!
      - Как тебя зовут? - подошел ко мне командир. Я ответил.
      - А отца?
      - Иваном, - ответил за меня Черняховский. - Иван Иванович, машинист на паровозе!
      - Острый у тебя глаз, Василий Иванович. На-ка вот, держи!
      И протянул руку. На крепкой широкой ладони лежала свеча от мотора с чуть приконченным фарфором.
      - Бери. Это тебе запал на будущее. Ведь хочешь стать летчиком?
      - Очень... - смущенно ответил я и двумя пальцами взял свечу. Она была еще теплая. Ребята молча окружили меня, разглядывали, сопели. А у меня сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.
      - А теперь, братцы, слушай мою команду. По кустам!
      Летчик достал из кармана ракетницу и выстрелил вверх.
      В ответ над самолетами тоже взлетела зеленая ракета. И один за другим они стали заходить на посадку. Приземляясь, становились в ряд с машиной командира. Поочередно подбегали к нему, молодцевато докладывали, потом с удовольствием пили воду из нашего ведерка.
      Вскоре из аэропорта подъехали автозаправщики. Послышались четкие, непонятные команды. Все казалось необыкновенным: и молодые, ловкие пилоты, и ровный строй блестящих короткокрылых машин...
      Сашка Черняховский сунулся к командиру:
      - Еще воды? Мы мигом!
      - Спасибо, - негромко ответил тот. - Мы сейчас улетаем.
      Его подчиненные уже рассаживались по кабинам, по очереди поднимали руку.
      Командир подмигнул мне:
      - До скорого свидания в небе!
      Выпустив легкие клубочки дыма, самолет взревел, лопасти винта слились в сверкающий круг, вся окрестность заполнилась мощным гулом. После короткого пробега, круто отрываясь от земли, истребители один за другим взмывали в небо. Мы молча провожали их взглядами. Когда последний растаял в голубизне, бросились на опустевшее поле. Пи клочка ветоши, ни папиросного окурка, ни обрывка бумаги не осталось на том месте, где минуту назад стояло девять чудесных машин. Только еле заметный дымок, растворенный в прозрачном воздухе, да теплая фарфоровая свеча в моей потной руке...
      И еще это чувство - щемящая, непонятная грусть, которая и теперь заполняет сердце. Где он, тот замечательный командир? Один из самых мне близких на свете людей, хоть никогда и не знал, и не мог знать об этом. Водит отважных своих ястребков в дымно-багровое небо над черной, изрытой воронками степью или уже отводился, врезался в стаю фашистского воронья и полыхнул ярким пламенем в первый же день войны над кипящим Бугом? И если так, если это случилось, то я клянусь заменить его в боевом строю и тем самым отдать ему долг за ту дорогую мне встречу, за скромный, но бесценный подарок - свечу, осветившую всю мою жизнь...
      Мы гурьбой возвращались в город. Свеча ходила по рукам. По горящим глазам я видел, как ребята завидуют мне.
      - А ты, Санек, хотел бы стать летчиком? - допытывался Саша Черняховский.
      Саня Разгонин щурил глаза, дипломатично уклонялся от ответа:
      - Не знаю. Чтобы летать, надо вот тут иметь железо, понял? - Санька убежденно постучал кулаком в свою щуплую грудь.
      - И стальные нервы! - поддакивали ребята.
      Меня не спрашивали: тут дело было уже решенное. Даже как-то стихали, когда обращались ко мне.
      Домой я вернулся поздно.
      - Где это тебя носит? Целый день голодный!
      Мать укоризненно качала головой, хотела продолжать, но я уже не слушал ее. "Батя приехал!" - бросился в комнату. Отец с газетой в руках отдыхал на диване.
      По целой неделе он ездил с составами, и каждое его возвращение было для меня праздником. После моих расспросов, где он был, как съездил, отец в свою очередь спросил:
      - А как твои дела, сынок? Матери помогаешь? Как раз со двора донесся ее голос:
      - Иди ешь, гулена!
      - Подожди, мам, нам поговорить надо... Но отец похлопал меня по плечу:
      - Иди, иди! У матери дел невпроворот. Поговорим, успеем.
      С едой я расправился молниеносно. После ужина не мог найти себе места: свеча жгла карман.
      - Что с тобой, Василь? - мать прикоснулась к моему лбу. - Глаза горят... Не заболел ли?
      Прошмыгнув наконец в комнату, я обо всем рассказал отцу. Он повертел свечу в руках, не торопясь закурил. Тихо, серьезно проговорил, выпустив клуб дыма:
      - Береги. Подарок с большим смыслом... Укладываясь спать, я еще услышал:
      - Что это сегодня с Василем творится? Сам не свой!
      - Ничего, мать, мало ли там у них, у мальчишек... Имеет человек право на свои секреты...
      Заснул я моментально, точно сделав какое-то важное дело.
      А теперь вот не засыпалось. Война... Пока она существовала для нас лишь в сводках Совинформбюро, в постоянно сосущей душу тоске, в чувстве безвинной вины перед теми, кто где-то сражается, гибнет. И, конечно, в ожесточенном стремлении как можно лучше подготовиться к будущим схваткам...
      Настроение бодрое
      Да, где-то шла война, у нас по-прежнему боевая учеба. Правда, в ней многое изменилось. В полк поступали приказы, инструкции, отражающие опыт начального периода боевых действий. Стало известно, что фашисты широко применяют штурмовку аэродромов с малых высот, захват их с помощью небольших, мобильно действующих десантов. Налеты совершаются в сумерках, ранним утром или вечером.
      Командование спешно перестроило графики боевых дежурств, провело тренировочные стрельбы по чучелам, спускаемым на парашютах. Стреляли все, кто мог находиться на аэродроме. Из всех видов оружия, которые имелись по штату. Стреляли неистово, зло, как по всамделишному, нагло нападающему врагу. Казалось, на мишенях не должно остаться живого места. Каково же было удивление, когда на большинстве приземлившихся манекенов мы не смогли обнаружить ни единой пробоины! С минуту все обескураженно молчали.
      - Тем лучше, - зло сплюнул кто-то. - Будем лупить врукопашную!
      И остервенело пнул сапогом соломенного болвана.
      - Нашел по силам, - невесело усмехнулся другой. - Кстати, насчет рукопашной тоже проверить бы не мешало...
      Были приняты срочные меры. Лучшим стрелкам поручили разработать методику ведения огня по воздушным целям, организовали краткосрочные сборы для выделенных от подразделений инструкторов.
      Как-то в конце июля на аэродроме приземлился наш старый знакомец по аэроклубам - маленький УТ-1. Не приземлился - с неба свалился. Беззвучно, как птица. Коснулся земли, тормознул. Из кабины выпрыгнул смуглый, сутуловатый в кожанке пилот, хозяйской походкой зашагал к стоянкам.
      Его узнали издалека, генерал-майор Остряков был известен не только как заместитель командующего военно-воздушными силами Тихоокеанского флота. Герой войны в Испании, за плечами двести пятьдесят боевых вылетов! 28 мая 1937 года его бомбардировщик дерзко атаковал немецкий линкор "Дейчланд". Две бомбы легли в цель. Один из современнейших суперкораблей, гордость гитлеровского флота, получил серьезные повреждения, взрывной волной была снесена башня главного калибра, разрушены палубные надстройки, в машинном отделении взорвался один из котлов. "Дейчланд" с трудом дотащился до Гибралтара, надолго стал на ремонт. За подвиги в Испании Остряков был награжден двумя орденами Красного Знамени.
      Генерал собрал всех тут же на летном поле, спросил без обиняков:
      - Как настроение, орлы?
      - Бодрое... - отнюдь не бодро откликнулось несколько голосов. Остальные молчали, отведя глаза в сторону. Лицо генерала сделалось озабоченным.
      - Понимаю. Вести с фронтов хуже некуда, а мы сидим у моря и ждем... Ведь так?
      Мы молчали. Стрельба по болтающимся в воздухе тряпочным чучелам, конечно, полезный вид спорта, но где-то неистово воющие стервятники с крестами на фюзеляже обрушивают бомбы на беззащитные города и села, рассеивают подтягивающиеся к фронту колонны наших пехотинцев, и те безнадежно отворачивают взор от родного неба...
      Генерал напряженно вглядывался в лица.
      - Вот что, друзья, - заговорил наконец. - Если при такой обстановке нас держат здесь, значит, надо. Будете воевать, твердо вам обещаю! А пока, - голос его стал суровым, - никаких рапортов! И никакого нытья! Слышите? Узнаю о чем-либо подобном - обещаю не менее твердо. На всю катушку. На всю катушку командующего! Воинский долг состоит в беспрекословном выполнении приказов. Без обсуждений! У нас, как известно вам, тоже фронт, и все приказы являются боевыми!
      Мы приняли стойку смирно. Некоторые опустили взгляд, рассматривая носки ботинок. Те, что успели подать рапорта и теперь вспоминали "катушку" командующего - его дисциплинарные права по уставу.
      Генерал еще раз обвел всех непримиримо суровым взглядом. И вдруг улыбнулся.
      - Передаю вам то, что самому пришлось выслушать. С превеликим стыдом! Когда сунулся с просьбой об откомандировании в действующую. Так и сказали: "Зарубите себе на носу и передайте своим подчиненным!" Пока не выяснится обстановка, приказано охранять рубежи Родины здесь. И - учиться! Учиться бить врага так, как его бьют наши лучшие воздушные бойцы на фронте. Кстати, слышал, вам уже довелось отражать атаку авиадесанта? И, кажется, "противник" вел себя исключительно тихо и смирно?
      Да, Остряков умел наносить удары не только с воздуха. Надо думать, кто-то из его предков не даром заслужил прозвище, легшее в основу этой громкой на тихом Дальневосточном фронте фамилии...
      Надеяться и не ныть. Этому учили все примеры жизни.
      ...Помню нашего преподавателя по труду Матвея Матвеевича Горяинова. Был он всегда чем-то озабочен, вечно в стружках, от его фартука исходил волнующий запах авиационного клея, эмалита. Матвей Матвеевич вел в нашей школе кружок авиамоделистов, и в его разговорах со старшеклассниками мелькали заманчивые, удивительные слова: нервюра, лонжерон, хорда... Должно быть, и заметив в моих глазах страстную тоску и зависть, мастер, сам пригласил меня в кружок, хотя я еще и не дорос до такой почетной работы. Боже мой, что это было за волшебство! Я даже думать не мог, что в нашей школе существует такой чудесный класс. Все стены завешены схемами, плакатами, чертежами, моделями самолетов и планеров... Но самым удивительным было то, что все это - дело рук наших школьников.
      С тех пор все свободные вечера я проводил в этом классе. Старшие ребята показывали, как и что делать, учили читать чертежи...
      А весной, когда сходил снег, просыхали лужи и поле за кирпичным заводом покрывалось первой зеленью, устраивались соревнования. Каких только моделей тут не было! Планеры всех видов, самолеты с простыми фюзеляжами и балочными, с пружинными и резиновыми двигателями, на колесах и на лыжах. Словно огромные бабочки, взлетали и садились они под восторженные крики и бурные аплодисменты сотен ребят и взрослых...
      Но однажды Матвей Матвеевич сказал нам, уже, в свою очередь, ставшим в кружке старшими:
      - Вот что, ребятки. Все, что я знал, я вам отдал! Больше учить вас нечему. С этого дня каждый должен искать себе дальнейший путь. Поспешите, иначе авиация вас обгонит!
      Авиация, действительно, росла и мужала быстрее нас.
      ...И вот белая лунная ночь, путь по пустынным улицам, вдоль палисадников, занесенных пушистым снежком. Как невиданно красив наш город! В самом деле, я никогда его таким не видел. Чистые, посеребренные дома, гладкие улицы, вдали море огней - белых, красных, зеленых. Я и не догадывался, что существуют такие города и такие чудесные ночи...
      Дома рассказал обо всем, что произошло на вечере в горкоме комсомола, о том, что я записался в аэроклуб. Родные восторга не разделили. Бабушка всплеснула руками, запричитала:
      - Чего надумал, не приведи господь! Сломаешь шею...
      Брат Николай скептически оглядел мою по-мальчишески щупленькую фигуру:
      - Рожденный ползать...
      Но самыми убедительными были возражения матери.
      - О себе только думаешь! За отца сколько волнуюсь... Сердце-то у меня одно!
      Но отец поддержал, и это все решило.
      - Не то говоришь, мать. Оглядись вокруг, время-то какое!
      И вот - аэроклуб. Настоящие планеры, настоящие самолеты, опытные инструкторы. Материальная часть, теория полета, тренировки на земле. Месяц, другой, третий...
      И вот:
      - Учлет Минаков к полету готов!
      Первый раз - с инструктором. Второй, третий - с инструктором. Много раз с ним. Потом - самостоятельно!
      Только после взлета ощутил, что за спиной пусто. На месте внимательного, надежного друга-руководителя - безгласный тупица, мешок с песком. Стало сиротливо. Но постепенно сердце наполнялось неизъяснимой гордостью: машина послушна мне! Мне одному! Одному во всем небе!
      Самолет идет к первому развороту. Под крылом серебристая змейка Кумы, на берегу - ватага ребятишек. Давно ли я сам сидел там, глядя в небо, не смея и мечтать когда-нибудь стать повелителем крылатой машины?
      Расчет на посадку - от третьего разворота. Перехожу на планирование. Ближе, ближе земля. Сам себе подаю команду "Пора!" и начинаю выравнивать самолет. Ослабляю усилие на ручке, машина послушно уменьшает вертикальную скорость. Касаюсь колесами земли прямо напротив знака "Т". Машина замедляет бег. С квадрата машут руками ребята - Ваня Алефиренко, Петя Рыжов, Саша Черняховский. Но я смотрю на инструктора. Только на инструктора. Бурьянов показывает рукой: продолжай выполнять программу. Если бы что-нибудь было не так, он дал бы команду зарулить. Значит, все хорошо. Хорошо, хорошо! После второго вылета заруливаю на линию заправки, ребята бросаются с поздравлениями...
      И еще один памятный полет.
      Кого в те годы не волновали подвиги наших воинов у озера Хасан и на Халхин-Голе? Легендарные сопка Заозерная, высота Безымянная, имена героев-летчиков Грицевца, Кравченко, Скобарихина...
      Это случилось, когда учебная программа в аэроклубе уже подходила к концу. На аэродром заехал летчик-отпускник, участник боев на озере Хасан. На его гимнастерке сверкал новенький орден Красного Знамени, и весь он, подтянутый, хваткий, дочерна загорелый, казался насквозь пропахшим дымами недавних битв. Затаив дыхание, слушали мы его рассказ о героических боях с обнаглевшими самураями.
      - Хочу полетать с кем-нибудь из ваших питомцев, - обратился он вдруг к Бурьянову. - До чертиков соскучился по небу, да и посмотреть интересно, каких ребят вы нам готовите.
      Кровь ударила в голову, когда инструктор кивнул в мою сторону:
      - Ну-ка, Минаков, покажи, на что способен!
      - Смотри, Василь, - зашептали ребята.
      - Не подкачай!
      - Но только в пределах курса, - строго напомни инструктор. - Без самодеятельности!
      Он говорил еще что-то, но где там! Все мои мысли сосредоточились только на том, как бы не осрамиться перед таким гостем...
      Сели, пристегнулись.
      - Давай, Василек! Без самодеятельности, - послышался сзади веселый, озороватый голос.
      Сразу все стало легко и просто. Запустил мотор, вырулил на старт. Стартер дал отмашку, оторвались от земли. Разворот над аэродромом - в зону. Левый разворот, правый, мелкий и глубокий виражи. Стараюсь держать "стрелки по нулям". После штопора, не выводя машину из пикирования, набираю скорость и выполняю петлю Нестерова. Моей коронной фигурой был переворот. Но на этот раз перестарался, задержал ручку, и мы зависли вниз головой. Самолет слегка "посыпался", вихри прохладного воздуха ворвались в кабину. Срочно подбираю ручку, вывожу машину прямо на центр зоны. Время вышло, беру курс на аэродром. Оглядываюсь назад - какое мнение? Но пассажир не обращает на меня внимания, смотрит в сторону, любуясь закатом.
      Приземлились.
      - Ну, как прогулка? - встретил гостя инструктор Бурьянов.
      - Молодец! Хорошо работает. Спокойно. И сказано было спокойно. Так, что сомнения быть не могло.
      Трудно сказать, что я чувствовал в ту минуту...
      Потом... Потом в аэроклуб прибыла комиссия с целью отбора лучших в прославленное Ейское военно-морское авиационное училище.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14