- Здравствуйте! - раздался с порога молодой женский голос.
      - Тетка Одарка! Здравствуйте! - ответила первая Христя.
      - Здравствуй, Одарка!- глухо поздоровалась и Приська.
      - А я вхожу в сени, слышу - тихо; думаю, нет никого да так иду несмело. А они, вишь, сидят себе, пригорюнились.
      - Вот, как видишь: сидим, пригорюнились,- говорит Приська.
      - Мы недавно пообедали. Ребенок заснул, Карпо ушел из дому... Скучно одной. Пойду, думаю, проведаю тетушку Приську, как она там?
      - Спасибо тебе, Одарка, - вздыхая, благодарит Приська.- Только ты еще добра и приветлива, а то все люди, кажется, от нас отвернулись. Присаживайся, поговорим. Сегодня я в первый раз со двора уходила.
      - Где же вы были?
      - Где я только не была? И в волости, и у Супруненко.
      И Приська рассказала Одарке, куда и зачем она ходила и с чем вернулась домой.
      Печально лилась ее глухая речь; молча слушали ее Одарка и Христя; невесел был рассказ Приськи, невесело она его и кончила...
      - Такая меня, Одарка, досада взяла, такая на меня тоска напала!.. Христя плачет, а у меня так на сердце накипело, что и плакать не могу... Лучше мне в сыру землю лечь, чем терпеть такое.
      - Бог с вами, тетушка! уговаривает Приську Одарка.- У вас вон дочка, надо ее на ноги поставить, надо ее пристроить. Кто об ней без вас позаботится?
      - Добрые люди, Одарка, если они еще не перевелись; а нет - хуже не будет... Я весь век в людях жила - не пропала, как видишь; будет она себя соблюдать - и она проживет, а нет - ее дело... А мне довольно уж по белу свету мыкаться: глаза бы мои на него не глядели.
      Одарка, бабенка молодая и веселая, слушая эти нерадостные речи, и сама закручинилась, голову понурила.
      Чудилось ей, что это само горе глухо сетует, что не жилец на белом свете тот, кто плачется так на свое трудное житье. Еще, может, поплачется, еще, может, побормочет, да и замрет, захолодеет с горьким упреком на устах! "Такое наше житье-бытье, такая наша доля!" - думает она, глубоко вздыхая... А Христя еще ниже склонилась, еще больше согнулась над шитьем. Одна Приська не перестает, не умолкает...
      - Какое оно, наше житье, Одарка, стоит ли жалеть о нем? Одни горькие слезы, людские попреки, нужда да бедность... Вон праздник идет, другие рады празднику, рады погулять и отдохнуть, а нам чего радоваться? Чем его встречать, как провожать?.. Ни взвара, ни рыбы нет на сочельник; колбасы на разговенье не на что купить. Думала, Грицько хоть рубль отдаст; нету, говорит, а ведь я знаю, что есть... Что ж делать? Новые сапоги старик купил Христе: тешилось дитя обновкою, а теперь придется их продать или в заклад отнести... Вот тебе и радость!
      И Приська заплакала. Вслед за матерью захлипала и Христя.
      - Ну, будет, не плачьте, послушайте, что я вам скажу,- начала Одарка. - Какая вам рыба нужна? Соленая? Завтра или послезавтра Карпо поедет в город, я ему дам своих денег, скажу - вы дали. Пускай купит. А вы отдадите.
      - Одарка, голубушка! - воскликнула Приська.- Бог тебе отплатит за твое добро!
      - Погодите, не перебивайте,- снова начала Одарка.- На сколько вам рыбы? На двугривенный или на пятиалтынный?
      - Хватит и на пятиалтынный.
      - Ну, ладно. А взвар у меня есть. Фасоли или гороху нужно будет берите сколько угодно; у нас все равно никто не ест, а вам, может, пригодится для пирогов. Пускай Христя пойдет со мной, а то мне пора,ребенок уж, верно, проснулся,- и возьмет, сколько нужно.
      Идя следом за Одаркой, Христя чуть не молилась на нее.
      - Спасибо вам, тетенька, большое спасибо! Будто я свет опять, увидала: теперь мать не продаст сапожки. А то подумайте, праздник идет, старые сапоги совсем растоптались, а новые она задумала продать. Как сказала мать: сними да положи на место - пока новые, больше дадут за них, такая меня досада взяла, так слезы и полились. Так сердце и забилось... Другие ради праздника все новое справляют, а мне купили сапожки, да и те отнимают! щебетала Христя.
      Слушая эту веселую болтовню Христи, вспомнила Одарка свое девичество, свои молодые годы. Так и она когда-то тешилась всякой обновой. А теперь? "Пустое все это,- думалось ей,- пустое... Все пройдет, позабудется, когда жизнь заглянет в глаза своим суровым оком... Куда и радость денется, куда денутся веселые мысли?.. А счастливая пора, как подумаешь, и горе ненадолго, и слезы на час..." И Одарка радовалась, слушая, как щебечет Христя.
      Не меньше радовалась и Приська, сидя одна в хате... С души будто камень свалился, слезы унялись. Мысли в голове бродят легкие такие... "Как говорится, лишь бы добрый человек нашелся... как говорится..." - шепчет про себя Приська.
      4
      Приближались святки, настал сочельник. Спасибо, Одарка Здориха помогла Приське не как-нибудь его встретить: и кушанья вволю, и пирогов, и даже восьмушка водки куплена. Всего понемножку найдется, да некому есть, некому пить, некого поздравить. Откусит Приська пирога, а сама вспомнит Пилипа и заплачет... Пойдет ли еда на ум, когда слезы катятся из глаз?.. Глядя на Приську, и Христя плачет. Не ели, а больше плакали они в сочельник за ужином и невеселые легли спать.
      Настало рождество. Пока они в церковь собирались, наряжались, пока в церкви стояли, молились, и им казалось, что праздник. День выдался погожий, солнечный; льется свет с неба, отражается в снегу, покрывшем землю, столько света, что глазам больно; и не очень холодно: морозец, но не сильный... Во дворах, на улицах, около церкви народ кишмя кишит, да все наряжены по-праздничному, все чистые, умытые... Видно по людям, что праздник, да и в воздухе, согретом солнечным светом, дышится как-то легче, сердце не надрывается от муки; на душе - радость и мир... Радуются вместе с другими и Приська с Христей. Приська в церкви стоит, молится; а Христя с девушками на погосте вертится, щебечет. Она так давно не виделась с подружками: после Николы не выходила ни на посиделки, ни на супрядки; чуть не три недели сиднем сидела около матери. Девушки оглядывают ее, хвалят ленты, монисто, серьги, любуются на сапожки, рассказывают обо всем, что случилось без нее на посиделках: и о том, как черномазая Ивга поругалась с Тимофеем и ходила к ворожее, чтобы та помирила их, и о том, как Федор каждый день допытывался на посиделках, не видал ли кто ее, Христи?
      - Он тебя крепко любит, хоть отец и бранит его за это,- сказала Горпина Педько, Христина подружка, высокая светлорусая девка, первая хохотунья на селе.
      - А мне-то что? - ответила Христя.
      - Помянули волка, а волк тут! - с хохотом крикнула Горпина.
      Христя оглянулась. Прямо к кучке девушек шел высокий белокурый хлопец, в синем суконном кафтане, подпоясанном хорошим коломянковым кушаком, в серой шапке решетиловских смушек. Это был Федор Супруненко.
      - Здравствуйте! С праздником! - поздоровался он, подходя к кучке девушек.
      - Здравствуйте! - ответили другие девушки, а Христя промолчала.
      Пока хлопец здоровался с девушками, она постояла немного, отошла в сторону, а потом и вовсе ушла в церковь. Федор угрюмо послушал, как хихикают и шепчутся девушки, и, не сказав никому ни слова, тихо пошел за церковь. Девушки проводили его веселым хохотом; Федор не оглядывался, не прислушивался...
      - Околдуй так вот хлопца, да и води за собой на веревочке,- сказала низенькая веснушчатая Педоря.
      - Вольно ему, дураку, самому на глаза лезть! - ответила Горпина.Христя от него прочь бежит, а он пристал, как репей.
      - Что вы тут обо мне болтаете? - спросила Христя, снова возвращаясь к кучке девушек.
      - Да это Педоря тебе завидует, что Федор не за нею увязался,засмеялась Горпина.
      - Он скоро, как собачонка, будет за всеми бегать,- хмуро ответила Христя.
      - Дурь такая найдет! - шутит Горпина.- Вот бы сразу на всех хлопцев.
      - Что бы тогда было? - спросил кто-то.
      - Может, наша черномазая Ивга скорее вышла бы замуж,- пошутила Горпина.- А то пришла в церковь богу молиться, да увидела Тимофея... Он от нее бежать, по пояс в снег провалился, а она за ним - наперерез. Догнала его в закоулке, между деревом и оградой, так там по сию пору и торчат.
      - Богу молятся?..- опросил кто-то. Раздался неудержимый хохот.
      - Да тише, будет вам... а то еще батюшка в церкви услышит,останавливает кто-то девушек.
      - Батюшка - это ничего,- говорит Горпина,- а вот старый дьячок услышит, да заставит подпевать,- вот это беда будет!
      Девушки катаются со смеху от шуток Горпины, а та трещит без умолку. Глядя на девушек, смеется и Христя. Да и как не смеяться, когда Горпииа, кажется, и мертвого расшевелит.
      Время идет быстро, весело. Христя и не вспомнилась, как из церкви вышли, как мать, дернув ее за рукав, сказала: "Пора домой!"
      - Смотри же, Христя, крикнула Горпина,- я за тобой забегу: пойдем колядовать.
      Вернулись Приська и Христя домой, да лучше бы не возвращались!.. У Христи еще стоит в ушах смех девушек, их веселые шутки да прибаутки... а в хате тихо, тоскливо, мать такая хмурая. Сели разговляться, а Приська - в слезы.
      Весело проходят праздники у счастливых да богатых, а когда человек убит горем, когда сердце его терзает тоска - так и праздник не в праздник. Время ползет, как калека безногий, горе и печаль, как змея, клубком свились в сердце, безотрадные мысли роятся в голове. В будень хоть привычные заботы разгонят их, а в праздник нет им запрета - простор им, раздолье. И радость случилась, все равно и она пробудит тяжелое воспоминание: вот как оно было когда-то, вот как когда-то радовались, а сейчас?.. Миновались радости, никогда не воротятся... Плачет человек горькими слезами. Плакала и Приська.
      После обеда забежала на минутку Одарка Здориха. Молодая, здоровая, она, как пташка, всю хату наполнила щебетом и, как пташка, умчалась прочь.
      "Счастливая, здоровая,- думалось Приське.- А тут ни счастья нет, ни здоровья..."
      Она прилегла отдохнуть, но ей не спалось.
      Христя тоже скучает, места себе не находит. Посидит в хате, поглядит на мать, грустную, молчаливую, и побежит на улицу, на людей поглазеть, которые снуют то парами, то поодиночке: одни в гости, другие из гостей... Откуда-то издалека слышна девичья песня, доносятся громкие голоса парней... Вот бы туда побежать, оглянуться не успеешь, как время пролетит,- да мать не пускает. Еще хорошо, что колядовать обещала пустить, а то давно ли говорила: "Чего ты пойдешь? Пристало ли тебе идти туда? Такое горе, а у тебя уж песни да шутки на уме..." Эти недосказанные слова как тупым ножом ранили сердце Христи: тайно, скрытно напоминали они ей о смерти отца, об их сиротской доле... Слышались ей людские попреки: вот не успели еще отца схоронить, а уже вышла горланить!.. Печальной и постылой кажется ей и девичья песня. Но тут, как назло, до слуха ее доносится волна звонких голосов, льется знакомая, любимая песня, звенит в ее сердце, Христю так и подмывает запеть, подхватить эту песню. Девушка отворачивается, чтобы не слышать звонких голосов, прислушивается к говору тех, кто, нагулявшись, уже плетется домой и вслух выкладывает свои заветные мысли... А пройдут люди и Христе опять скучно. "Господи! Хоть бы скорее кончался день!" - жалуется она, идя в хату.
      Под вечер Горпина забежала за Христей.
      - Скорее, Христя, одевайся: наши уже все в сборе!
      - Куда это? - спрашивает Приська.
      - Колядовать, мама.
      - Ты бы, дочка, лучше не ходила.
      Христя поглядела на Горпину.
      - Тетенька, голубушка,- затрещала та,- пустите ее. Пусть она хоть немножко проветрится. Поглядите, на что она стала похожа.
      Приська только рукой махнула.
      - Ладно, ступай... Что с вами поделаешь. Не балуйся только там.
      Подружки, обрадовавшись, взялись за руки и не пошли, побежали со двора.
      Приська осталась одна. Томительно и тяжело ей в своей хате, невеселые мысли лезут в голову. Она вышла прогуляться по двору.
      Смеркалось. Голоса маленьких славильщиков уже звенели по деревне; народ возвращался из гостей по домам; слышался быстрый женский говор, низкие мужские голоса. Зашумела, заволновалась деревня перед вечером, будто знала она, что скоро спустится ночь и всех успокоит, и спешила наговориться: там свиней сзывали кормить; там скотина ревела в загоне, бабы сновали во дворах с подойниками. "Суетятся люди, а мне и суетиться нечего, не о чем хлопотать",- думала Приська, выходя на улицу. Одарка стояла у своих ворот, и смотрела на улицу.
      - Здравствуйте, тетенька! - крикнула она Приське.- Вышли проветриться?
      - Да вот как видишь... Христя пошла колядовать, а мне от скуки в хате не сидится. Пойду, думаю, хоть на людей погляжу.
      - Вы бы, тетенька, зашли к нам посидеть. Карпо как ушел куда-то после обеда, так и по сию пору нет его. Ребятишки в хате сидят, беспокоятся: куда отец девался? Вот я и вышла поглядеть. Видно, где-то замешкался... Заходите к нам, тетенька! Николка так по вас скучает. Все допытывается: "Отчего это, мама, бабуся к нам не заходит?"
      - Спасибо, Одарка. Я бы зашла, да хату не на кого оставить.
      - А вы заприте хату. Ну, кто к вам придет? Пойдемте, тетенька, посидим, потолкуем.
      Приська не заставила себя ждать. Хату запереть было нечем; хорошо хоть сундук на замке, а то еще хату запирать! Да и от кого? В селе все свои люди, знакомые наперечет, все на виду, а чужой? Кто чужой забредет теперь в село? Закрутила Приська щеколду прутом - и вся недолга. Ребятишки неописуемо обрадовались старой Приське.
      - Бабуся, бабуся идет! Бабуся пришла! - закричал обрадованный Николка и полез к Приське на руки.
      - Ба-ба, ба-ба-ба...- лепетала маленькая Оленка, протягивая Приське ручонки.
      Дети очень любили Приську. Она как-то умела с ними обходиться; принесет кусочек хлебца: "Это, скажет, я у зайца отняла". И ребятишки черствый хлеб иной раз уплетают, как сладкий медовый пряник. И на этот раз Приська захватила два пирожка с фасолью, и ребятишки, обрадовавшись гостинцу, принялись их уминать. Одарка сама обрадовалась не меньше: во-первых, дети угомонились и перестали спрашивать об отце, во-вторых, самой есть с кем словом перемолвиться, поболтать.
      Завязался разговор. Одарка вспоминала свою жизнь, Приська свою. Невеселый это был разговор; однако они и не заметили, как стемнело. Дети наигрались и захотели спать. Приська собралась было домой, но Одарка не пустила.
      - Посидите, тетенька. Потолкуем еще. Я колбасы разогрею, закусим, а тем временем, может, и Карпо придет.
      У Приськи сердце чего-то заныло, когда Одарка вспомнила про Карпа. Чего? Вспомнился ей Пилип, которого приходилось ей поджидать вот так, как теперь поджидает Одарка Карпа... Никогда уж ей Пилипа не дождаться! Сердце у Приськи мучительно сжалось.
      Одарка мигом разогрела колбасу да еще яичницу поджарила и попросила Приську закусить. Не успела Приська поднести ко рту кусок колбасы, как за дверью послышался шорох.
      - Это, верно, Карпо,- сказала Одарка и не ошиблась. Это и в самом деле был Карпо.
      Карпо - еще молодой мужик, приземистый, широкоплечий, костистый; голова у него большая, круглая, как тыква, глаза серые, всегда ясные, спокойные; кажется, никакое горе никогда не туманило их. И голос у него ровный, и вид всегда добродушный, всегда довольный.
      - Здравствуйте, тетушка! - поздоровался он.- Сколько лет, сколько зим! Давно, давно не заглядывали вы в мою хату. Я уж Одарку бранил, может, говорю, чем рассердила?
      - Бог с тобой, Карпо! Разве у тебя Одарка такая, как другие? Только с нею и отведешь душу. А что не заходила я к вам, так ты сам хорошо знаешь почему. Такое наше счастье, что и на людях бывать неохота, все бы дома сидел, похоронил бы себя заживо... Да уж и впрямь бы сразу-то похоронили, оно, может, лучше было бы!
      - Господь с вами! Я вот сейчас все вас отстаивал, распинался за вас,сказал Карпо.
      Приська широко раскрытыми глазами уставилась на Карпа.
      - Что случилось? - спросила за нее Одарка.
      - Да пока еще ничего. Дурак Грицько. Чего это он на вас взъелся?
      - Супруненко? - догадалась Приська.- И сама не знаю. Ни в чем я не повинна! Так нет же, поедом ест... Видно, уж так он меня ненавидит. Если уж пристанет, так как репей к кожуху. Знай, точит, как шашель дерево, как ржа железо.
      - Еще при панщине привык над людьми измываться, так и по сию пору от своего обычая не отстанет,- ввернула Одарка.
      - Ну и человек! Ни бога не боится, ни людей не стыдится! Теперь вон куда гнет,- чтобы землю у вас отобрать... Захожу я в шинок, а он сидит с нашими мироедами: Горобцом, Вербой и Маленьким. Сидят, пьют. Грицько, как увидел, что я зашел, сразу ко мне: "Вот, Карпо, о твоей соседке толкуем." "О какой соседке?" - спрашиваю. "Да о какой же, о Приське, конечно".- "А в чем дело?" - спрашиваю. "Ты бы, говорит, не согласился взять на себя ее землю?" - "Это зачем?" - говорю. "Как зачем?" И давай доказывать, что если не отобрать у вас землю, то и земля за вами останется и платить за вас другим придется. "А чем же она жить будет, спрашиваю, если землю у нее отобрать?" - "Проживет, вон какая гладкая! Больна она, что ли? Да и дочка у нее, как кобыла, хоть сейчас в телегу запрягай! С хлопцами небось умеет ржать, а дела не делает".- "Никто, говорю, не ведает, как бедный обедает! А я хорошо знаю, что с той поры, как не стало Пилипа, несладкое у Приськи житье. Да еще если землю отнять у нее, так это впору по миру идти..." Как подскочит мой Грицько, как гаркнет: "Так и ты с нею заодно? Ну, хорошо же! Мы порешили тут эту землю тебе отдать, не хочешь, я сам возьму. Платить, буду, так хоть буду знать, за что".- "Это еще, говорю, как мир скажет"."Мир?! А ты знаешь, что твой мир у нас в руках? Вот тут, в кулаке сидит! Захотим - дадим жить, захотим - задавим. Что твой мир? Да он у Панаса вот,показывает на Горобца,- в ногах должен валяться и благодарить за то, что Панас подушное все до копеечки заплатил. Пять сотенных сразу выложил. А когда вы, чертова голытьба, отдадите? Свои денежки сразу выложи, а с вас по копейке собирай да отдавай... Уж коли на то пошло, так мы твой мир в холодную запрем, пускай там зубами пощелкает!.." Как насел он на меня, куда тебе! Будь ты, думаю, неладен!.. Схватил я шапку да из шинка прямехонько домой.
      Чем больше слушала Приська Карпа, тем ниже клонила голову. Как, отобрать у нее землю? Кто же отберет? Да и как это можно? А она с чем останется? Ей что, с голоду пропадать?
      Тяжелые, нерадостные мысли сверлили ей голову, одна больнее другой язвили ей сердце, черными тучами окутывали душу. Она села за стол закусить; половина пирога застыла у нее в руках, а крошечный кусочек камнем лежал во рту на языке и не давал слово вымолвить.
      - Не горюйте, тетушка! - утешает Карпо.- Пускай они только сунутся... Я первый шум подниму. Мир не послушает их, живоглотов. Им хорошо - надрали денег с нашего брата, богатеют; а мы знаем, каково жить на свете, когда человек гол как сокол... Не послушает их мир. Никогда! Что это они с пьяных глаз думают с миром расправиться. Как же можно так с народом жить? Поглядим, чья возьмет! Их трое, а нас - сотня! Пусть не трогают, коли хотят в мире жить... Не горюйте!
      Не слушает Приська его речей, не доходят до нее слова утешения. Перед ее взором Грицько с его угрозами. Силен Грицько; захочет, так поставит на своем, захочет со свету сжить, так сживет.
      Встала Приська из-за стола, как смерть, желтая, как тень, темная, попрощалась и ушла домой.
      Еще тяжелей, еще черней думы обуяли Приську в ее хате, мучат они старую голову, печалят и без того истомленное сердце. Она одна в хате, Христи нет. Каганец горит на печи, маленький фитилек едва тлеет в рыжиковом масле, легкие тени скользят по серым от сырости стенам, по закопченному потолку... Старая голова Приськи клонится на грудь, а перед глазами вся ее горькая вдовья доля: бедность, нужда, напасти... От нежданного горя не вопит Приська в безысходной тоске, жгучие слезы не заливают ей исхудалое лицо, леденит ей сердце тоска немая, безгласная, зеленит ей старое, желтое лицо, горькою полынью поит душу и сердце... "Вот тебе и праздник! В этот день, говорят, когда-то Христос родился, новая жизнь началась... а для меня - новое горюшко!" - думалось Приське.
      5
      Где же Христя замешкалась? Отчего не придет утешить старуху мать, разделить с нею лютую скорбь?
      Христя рада, что вырвалась... Бегает с девушками по селу от двора ко двору, от хаты к хате. Холодная рождественская ночь не мешает молодежи, только заставляет бегать резвей. Скрипят быстрые шаги по белому снегу; молодая кровь греет, разгораясь, заливает румянцем лицо; шум и гам раздается на опустевших улицах; со всех концов села доносятся колядки... Сердце Христи бьется радостно и весело, глаза сверкают, будто звезды в холодном небе. Как шагнула Христя за калитку своего двора, позабылось горе, что туманило их, словно камень свалился с души.
      - Эх, и зальюсь я песней сегодня! - говорила она Горпине.- Долго я терпела, да, наконец, вырвалась... Нехорошие вы, девушки, хоть бы одна зашла проведать, рассказать, что на селе творится, что у вас слышно? щебетала Христя, торопясь с подружкой на сбор к матушке-хозяйке посиделок.
      Посиделочная матушка, старая Вовчиха, радостно встретила Христю.
      - Здравствуй, дочка! Давненько ты у нас не была! И пост прошел - не приходила.... Стыдно, девушка! Беда у вас случилась... Так с кем она не случается? День мой - век мой: сегодня жив-здоров, а завтра, смотришь, и кончился. Все мы под богом ходим. Его святая воля!.. Дай-ка, я погляжу на тебя. Пойдем поближе к свету.
      И старая, с крючковатым, как у совы, носом Вовчиха стала вертеть Христю, заглядывать ей в лицо, в глаза.
      - Похудела, девушка, подурнела... С горя? Ничего: ты молода переживешь... А тут у меня от хлопцев отбою нет, всё спрашивают, отчего, тетушка, да почему Христя к вам не приходит? Подите, говорю, сами узнайте. И сегодня забегал один... будет ли хоть Христя колядовать?
      - Я знаю кто забегал, - вмешалась Горпина.
      - Нет, не знаешь.
      - Так скажи, кто? - спросила Христя.
      - Ага, хочется знать, хочется? А вот и не скажу за то, что не приходила.
      - Как же было ходить? - оправдывалась Христя.- И грех, и мать не пускает.
      - Экий грех, подумаешь... А у матери спроси, разве она не была молодой?
      В хату, запыхавшись, вбежало несколько девушек, и разговор оборвался.
      - Глянь! Они уже здесь; а мы, глупые, за ними бегали. Прибегаем к Горпине, говорят, пошла к Христе. Приходим к Христе, а у нее хата заперта. Поцеловала Химка прут в щеколде, да и назад вернулась.
      - Врешь! Сама поцеловала, а на других сваливаешь,- отрезала Химка.
      - Да это Маруся целовала,- прибавила третья девушка, совсем еще подросток, показывая на свою старшую сестру.
      Маруся только надула губы. Девичий гомон на минуту замолк.
      - Много еще не пришло? - спросила Горпина, оглядывая кучку девушек.Ониськи нет да Ивги. Знаете что? Пока они придут, давайте заколядуем матушке!
      - Давайте, давайте! - подхватили остальные. Горпина выбежала вперед.
      - Благословите колядовать! - крикнула она.
      - Колядуйте! - ответила Вовчиха.
      Девушки стали в круг; одни спрашивали: "Какую?", другие откашливались. Горпина начала...
      Голос ее зычно разнесся по хате, словно громко зазвенела струна или колокол ударил... Казалось, монашка скликает товарок на молитву. Все притихли, слушая запев. Но вот хор дружно подхватил:
      Славен еси,
      Ой, славен еси,
      Наш милый боже,
      На небеси!
      И снова запев, и снова "славен"... Колядка была длинная-предлинная. К концу ее подоспели и опоздавшие: коротышка Ониська и толстуха Ивга.
      - Насилу вырвались! - оправдывалась Ивга.- Забегаем к одной - вон туда, говорят, пошла; к другой - на другой конец. Как пошли искать, как пошли бегать,- насилу допытались. А тут идем к вам - хлопцы встречают. Куда, девушки, чешете? Мы от них, а они - за нами... Насилу убежали!
      -А Тимофея так уж будто и не видала? - с улыбкой спросила Горпина.
      Широкое смуглое лицо Ивги еще больше потемнело; глаза сверкнули.
      -Пускай он тебе на шею повесится! - сердито ответила Ивга.
      - Тьфу, глупая! Я шучу, а она - и в самом деле, - оправдывалась Горпина.
      - Того и гляди, поругаются... А ведь - грех! - вмешалась Вовчиха.Свои, да ссоритесь... ай-ай-ай! - И старуха покачала седой головой.
      - А чего она мне колет глаза Тимофеем? - не унимается Ивга.
      - Да будет тебе, Ивга! - вмешалось несколько девушек.
      - Будет вам спорить; пора собираться! - подхватили другие.
      - Пора, пора... Прощайте, матушка.
      - С богом, дети, счастливо. А колядку пропивать - ко мне.
      - К вам? к вам! - И все гурьбой повалили из хаты.
      Ночь ясная, морозная. Высоко в чистом небе плывет-горит полумесяц; вокруг него звезды столпились: как рой около матки, как колобки около доброй краюхи хлеба, так расплясались и рассверкались они вокруг полумесяца; а он, обрадовавшись, так рассветился на небе, так расцветил всю землю,- горит на снегу то сизым, то зеленым, то красным, то оранжевым огнем,- будто кто дорогое монисто разбросал по земле. Тихо, холодно, морозный воздух застыл, не шелохнется, только давит холодом, так что дыхание спирает в груди, так что на месте не устоишь. Скрип, треск слышен по селу, шум, гам... Тут скрипит десяток ног, перебегая улицу, около хаты слышится: "Благословите колядовать!", а там, с дальнего конца, доносится уже и сама колядка... Стайка высоких голосов летит над селом, будит неподвижный холодный воздух, веселит кривые улицы, дразнит собак во дворах... Живет, гуляет Марьяновка! Свет горит в каждой хате; у всякого гости, а не гости - так просто праздник.
      Девушки, выбежав со двора Вовчихи, разбились на несколько кучек. Горпина и Христя вместе.
      - На кого это мать намекала? - спросила Христя.
      - На кого? Известно, на Федора! - ответила та и отбежала к другим.
      Христя немного отстала. "Неужели Федор так тоскует по мне? - думала она.- Спрашивал, буду ли я? Погоди, встречу я тебя где-нибудь, уж я правду-то выведаю, да и за нос тебя повожу!.. Коли говорит твой отец, что я тебя с ума свела, так пусть же не зря говорит!" - грозилась Христя. У нее так хорошо, так радостно на душе, так легко на сердце... И по ней кто-то сохнет, и ее кто-то любит... Она так не сделает, как сделала черномазая Ивга, да еще сердится, когда ей намекают на Тимофея. Нет, она не даст взять себя в руки, а сама его приберет к рукам. Христя улыбнулась, раздумывая, что бы такое сделать Федору, когда он ей повстречается? На нее напала та девичья шаловливость, какой она давно уже не знавала.
      - Что, девушки, будем колядовать у Супруненко или мимо пройдем? спросила она, догоняя подруг.
      - Будем. Почему же не зайти? Обойдем этот край, а тогда пойдем на другой.
      - Вы ступайте, а я не пойду,- сказала Христя.
      - Это почему?
      - Боишься, что Грицько по шее даст? - съязвила Ивга.
      - А ты поди, поди?.. Как бы самое взашей не вытолкали.
      - А меня за что?
      - За то же, за что и меня.
      - Да ведь ты, говорят, его Федора причаровала,- болтает Ивга.
      - Чего не наговорят. Вот и про тебя говорят.
      - Что про меня говорят?
      - Всего не переслушаешь,- ответила Христя, чтобы не заводить ссоры.
      А тут из-за амбара и хата Супруненко выглянула. Девушки подошли к воротам.
      - Ну, пойдем! - крикнула Горпина.
      - А если и в самом деле по шее даст да еще собаку натравит? От него всего можно ждать. Да гляньте, уже, верно, спать легли - света не видно,сказала одна из девушек.
      - Слепая, что ли! - крикнула Горпина.- Вон светится.
      Девушки влезли на тын.
      - Светится, правда, светится!
      - Заходи! - скомандовала Горпина и вбежала во двор. На привязи около амбара залаяла здоровенная пестрая собака.
      - Вот разбрехалась! Хозяин почище тебя, и то не брешет! - сказала Маруся, спеша за Горпиной.
      Остальные захохотали и тоже пустились бегом. Передние уже были под окном, а задние все еще толкались у калитки, выламывали палку из тына.
      - Благословите колядовать! - крикнула Горпина, заглядывая в окно. Оно замерзло, и, кроме желтого пятна от света, ничего не было видно.
      - Благословите колядовать! - не дождавшись ответа, крикнула еще раз Горпина.
      - Кто там? - донесся из хаты голос.
      - С колядой пришли. Благословите колядовать.
      - Я вот вам поколядую! Чертовы дети! Нет чтобы спать, ходят тут под чужими окнами да собак дразнят.
      Несколько девушек расхохотались, другие пустились наутек; осталась Горпина с тремя девушками.
      - Да замолчите вы! - крикнула Горпина, прислушиваясь к шуму в хате.
      - Я вот сейчас! Погодите немного! - послышался голос Грицька.
      - О-о, вот видите, говорит: "погодите". Он-таки впустит нас,- ободряла Горпина девушек, которые тоже порывались бежать.
      Слышно было, как скрипнула дверь, кто-то завозился в сенях.
      Собака на привязи прямо из себя выходит! То вбок рванется, то вперед скакнет, веревка так и трещит.
      Сенная дверь отворилась, и высунулась кочерга... Девушки, завидев ее, давай бог ноги! - не заметили, как и на улице очутились; кто потрусливей, помчался вдоль улицы. Одна Христя стояла посреди дороги и заливалась хохотом.
      - А что, получили?
      - Я вас! Я вас, чертовы побирушки!..- кричал Грицько. - Бог дал праздник, нет чтобы, нагулявшись за день, отдыхать, ходят тут, горло дерут, добрым людям не дают покоя. Рябко, куси их!
      - Куси, Рябко, черта! - откликнулись девушки.
      - А что, получили? - кричала одна.
      - Так получили, что мешок прорвался! - отвечает другая.
      - Так получили, насилу ноги унесли! - прибавляет третья.
      - У такого богатея как раз получишь! - сердится Горпина.
      А черномазая Ивга передразнивает Горпину: "Благословите колядовать! Благословите колядовать!" - несется вдоль улицы ее крик.
      В это самое время Грицько спустил Рябка с цепи. Злая собака помчалась как ветер вдоль огорода и с пронзительным лаем прыгала на тын.
      - Тю-тю!- удирая, кричали девушки.
      - Благословите колядовать! - знай вопит Ивга.