Чтобы не смотреть на еду, направляюсь к дедам. Те стоят уже у самой воды, глядят на протоку.
      - Это здесь ты переправлял партизан? - спрашивает Адам.
      - Здесь... Вон из того ельничка сюда... Моложе тогда вдвое был... Если бы сейчас кто-нибудь приказал одиннадцать раз переплыть рукав с таким грузом, сказал бы: хоть убейте на месте, не смогу! А тогда само получилось...
      - Гм... Если б тогда хоть один немец додумался сюда заглянуть, всех бы побрали, как цыплят...
      - И не говори... А что было делать? По одному патрону оставалось... А без патронов что винтовка, что карабин - хуже кочерги... Вот сын твой, Юрась, это верно - геройский хлопец! Три километра плыл вниз по Неману, а потом ко мне пробрался. Раненый! А у нас полная деревня немцев... И ни одной лодки! Перевязал его - и к вам, в Студенец, среди ночи. Лодку искать. А что было делать, скажи? - повторил Стахей свой вопрос. - Плохо могло у партизан все кончиться...
      - Повезло вам... Ты просто счастливый человек, Стахей!
      - Да-а-а-а... счастливый! Куда больше...
      Согнувшись, сразу постарев еще лет на десять, Стахей Иванович пошел к лодке. Нечего ему было там делать, но дед долго ковырялся, не выходил к свету.
      Витя с Людой взяли вещмешок, котелок, удочки. Хмурец вел Люду за руку к лодке, как маленькую. Я проверил, не забыли ли чего, забрал одеяла и весла, пошел вслед за ними.
      Адам бросил в костер остатки дров, постоял немного, задумчиво глядя на огонь. Отблески костра играли на его лице красными бликами...
      ...Лодку несло по течению быстро. Изредка то один дед, то второй взмахивали веслами, направляли ее в нужном направлении. Огненная точка на острове видна была, пока мы не спрятались за поворотом.
      До свидания, Партизанский остров! В этом году уже некогда будет сюда заглянуть. А на следующее лето - обязательно. Пройдемся и по местам боев с немцами, разыщем бывший лагерь партизан в Принеманской пуще, подземный партизанский госпиталь. Его тоже не могли найти немцы, и раненые партизаны благополучно пережили блокаду... Кто мне об этом рассказывал? Отец рассказывал...
      О своих планах-мечтах я не говорю даже Хмурцу...
      Лодка шуршит днищем по песку. Дед Стахей вылезает первым и пробует подтащить ее еще выше.
      Старики остаются внизу поговорить, а мы карабкаемся на кручу по знакомому, размытому дождем склону. Витя тащит Люду на буксире, не выпускает ее руки из своей. Боится, чтоб не удрала...
      - А где же Гриша? - осматриваюсь по сторонам.
      Светло только возле костра, а вокруг почти непроглядная темень. Почему не бежит Гриша нам навстречу?
      Заползаю на коленках в шалаш, ощупываю. Нет его, не спит... И тревожно заныло в груди...
      - Гриша! - закричал я в одну сторону, в другую. Потом орали вдвоем с Витей... Тишина, только слышно, как устало вздыхают телята.
      - Чего глотку дерете? - вдруг выступает из темноты Чаратун, бросает охапку хвороста. Одет он смешно - ватник деда Стахея, а ниже - голые, в царапинах коленки. - Давайте быстрее штаны, а то комары заедают.
      И вдруг осекся, увидев свои штаны на Люде.
      - А эт-то еще что за чучело гороховое? Вы в Немане его выловили или где?
      - В Немане! - улыбается во весь рот Хмурец, шмыгает носом.
      Люда решительно - раз! раз! раз! - сорвала с себя и швырнула ему штаны.
      - На! Сам ты чучело!
      Гриша поймал штаны.
      - И пошутить нельзя!
      - А это - тоже его? - расстегнула она ватник.
      - Майка - его, а ватник мой... - успокаивает Хмурец. Люда, отбежав в сторону, приседает, быстренько снимает майку и тут же закутывается в ватник.
      - На! - подбегает она к костру, швыряет через него майку. Но бросила неудачно - прямо в огонь! Мгновение - и майка почернела, вспыхнула...
      Гриша подцепил на валежину обгоревшие лохмотья, помахал ими, разбрасывая искры.
      - Вот ч-чучело... - смущенно и растерянно пробормотал он.
      - Откуплю, не плачь. А ватник тебе принесу... - уже к Хмурцу обратилась Люда. - Где ты живешь?
      Витя вел ее к лодке и на ходу объяснял, как найти его дом в Грабовке.
      - Уху я уже два раза подогревал... Наверное, остыла.
      Гриша говорит это громким голосом, как будто хочет побороть в себе смущение. Идет к шалашу, оттуда слышится шорох. Приносит к костру сверток, развертывает - в нем чугунок с крышкой.
      - Остыла... Поставлю еще раз.
      Адам, слышно, постукивает веслом о лодку.
      - Ты скоро, Люда? - зовет он.
      - Бегу-у-у! - прыгает с кручи вниз Люда.
      Слышен голос деда Стахея:
      - И зачем переть на рожон! Скоро утро... Похлебали бы ушицы, погомонили. Утром ехать совсем другое дело, не то что теперь, ощупью.
      - Не могу, я тебе уже сказал. И так Юрка места себе не находит из-за этой сумасшедшей.
      Две серые фигуры сходятся поближе - не то обнимаются, не то обмениваются на прощание тумаками.
      - Стой там, я оттолкну! - голос деда Стахея.
      Всплеск... Контуры лодки словно тают, как только она отходит от берега.
      Пыхтит, с трудом взбирается на кручу дед Стахей.
      - Ну, голуби... Подкрепимся... немного... - голос его прерывается.
      Усаживаемся вокруг чугунка. Хорошо, что у нас свои ложки!
      Уха душистая, густая, нет, правда, в целости ни одной рыбки. Но вкус отменный! Молотим в четыре цепа...
      Потом приступаем к чаю - вскипятил Гриша в нашем котелке воды, подкрасил хлебной корочкой. Прихлебываем вприкуску с рафинадом - уничтожаем запасы деда Стахея... По очереди, из одной кружки. После нас долго, с наслаждением пьет Стахей Иванович. Покашляет, разгладит пальцем короткие усы и опять чмокает, дует, вздыхает...
      Разморенный от такой благодати, Хмурец клюет носом. А мне спать не хочется. Я лежу на одеяле у костра и смотрю, как кружатся, пропадают в густой черноте рои огненных пчел.
      У Гриши и Стахея во всем молчаливое согласие. Хлопец хозяйничает у костра, убирает после еды, несет что-то к шалашу. И когда они успели так подружиться? Наверное, в прошлую ночь, когда вместе воевали с ревматизмом и комарами...
      - Стахей Иванович, у меня все не идет из головы... - садится наконец у костра Чаратун. - Если человек ранит другого или убивает, то он преступник, его судят... Так что - тогда вашего брата тоже судили? Когда вам косой по ногам шарахнул...
      - Да нет, внучек... Что ты, не приведи господь! Как это можно родного брата засадить в тюрьму? Никуда я не жаловался... - Стахей Иванович с натугой переломил о коленку валежину. - Правда, когда я еще хлопцем был, в Черном Камне жил, за Неманом... Деревня так называется - Черный Камень... Тогда два соседа судились за землю. А в польском суде одни обдиралы сидели... Пока всех денег не выманили, обоих водили за нос. Все распродали: коров, лошадей, землю... Каждый старался дать взятку побольше, чтоб на свою сторону судей склонить... Оба торбы нацепили, пошли куски собирать... Вот до чего суды довели! А я, чтоб не было больше ссор, продал свою долю отцовского надела Альбину, брату, значит, и сюда, в Грабовку переехал, в примаки пристал.
      - Как в страшной сказке... - Хмурец уже не дремлет, смотрит, обхватив коленки, в огонь, глаза его блестят.
      Гриша задумчиво поправляет головешки, в небо роем взлетают искры.
      - Кабы только в сказках страшное было! - голос деда Стахея прерывается. - Когда блокаду на партизан эсэс делала, Черный Камень дотла сожгли... Людей только души две-три и спаслось. В сарай загнали всех, заперли, облили стены керосином... И с автоматов еще косили. Потом пограбили все, деревню подожгли со всех концов...
      Дед Стахей помолчал.
      - Ходил я через несколько дней на то место, взял горсточку пепла... дед расстегнул воротник, подергал за тесемку. - Вот... Третий десяток лет ношу... Может, и от брата, от его семьи щепотка пепла тут есть...
      Так вот, оказывается, какой у него "крест" на шее!..
      Меня словно сковало - не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. У Хмурца лицо белое, неподвижное. Гриша смотрит в землю, уголки губ подергиваются.
      - Простите, детки, старого дурака... Я думал, вам уже можно о таком говорить. Но, видно, рановато... Сердчишки у вас еще слабенькие...
      Дед помолчал, глядя в огонь. По его щекам медленно ползли крупные, с огненным отблеском, слезы...
      - Когда под Минском, в Хатыни, памятник большой открывали всем сожженным деревням, позвал меня председатель сельсовета... Того сельсовета, где Черный Камень числился... Показывал ему место того сарая, который с людьми... Набрал председатель земли в ящичек, возил к тому памятнику за захоронение...
      Все долго молчали.
      - А ты, Рыгорка, спрашиваешь - подавал ли я в суд... Один я теперь остался - ни жены, ни брата, ни Миколки-сына... Умру - и никакого роду не останется от Суровцов на земле...
      - Деду, а может, ваш сын еще вернется, - пробовал утешить его Гриша. Может, он в плену был или в Америку какую попал, да не пускают назад... Я где-то читал, такие случаи были.
      "Ух, балда! Дубина!" - ругаю я мысленно Чаратуна. Ну, разве можно такие вещи говорить Стахею Ивановичу? Он и так себе места не находит, а тут на тебе...
      Дед встряхнул головой.
      - Когда это было! Случаи те... Не забывай, лет сколько минуло, как война кончилась... А мой Миколка красивый был. Еще при панской Польше в подпольных комсомольцах состоял... - дед уже почти успокоился, в голосе его зазвучали нежные нотки, он как будто рассказывал не о взрослом сыне, а о совсем маленьком. - На летчика захотел учиться в тридцать девятом году... Я отговаривал его: "Что - на земле тебе места мало? Слава богу, земли теперь достаточно, только работай..." Смеется: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!" А в сорок первом его служить прислали сюда, к западной границе. "Тата... - написал однажды, - сегодня я на своей "Чайке" пролетел над одной очень знакомой мне деревней. Крыльями помахал, хотел, чтоб заметили те, о ком я думаю часто и кого очень и очень люблю..." Красиво умел писать, даже стишками... - Дед большим и указательным пальцем правой руки проводит по обе стороны носа, вытирает слезы, голос его опять дрожит... - А вскорости написал - сын родился, внучек мой... Писал, что на лето приедет ко мне Настя с дитем... Прятал я то последнее письмо, берег - и не сберег... Ага... А на третий или четвертый день войны слух прошел: на каком-то нашем аэродроме, недалеко отсюда, много самолетов немец побил... Не успели даже в воздух подняться. С неделю места себе не находил... И не выдержал - пошел. У людей спрашивал, люди довели до того аэродрома... И что? Два или три наших самолета обгоревшие стояли... Где летчики, никто не знал. Схватили меня там фашистские патрули, хотели застрелить. "Шпиён!" - кричат. Чего здесь болтаюсь, высматриваю, выспрашиваю? А потом спустили шомполами шкуру со спины и прогнали. Если бы попал к ним в лапы позже, когда партизаны появились, живьем бы не выпустили... Точно знаю!
      Дед ненадолго умолк, зажмурил глаза. Может, задремал, сидя?
      С реки тянуло сырым холодом. Небо начало сереть, а где-то несмело обозвался первый жаворонок...
      Кряхтя и поминая всех святых, дед начал подыматься на ноги, растирать коленки.
      - Вы залезайте в будку и поспите пару часиков... А я все равно уже не усну. В обед прикорну немного...
      Дед, прихрамывая, идет к изгороди, осматривает жердяные ворота, некоторые столбики-колы пробует расшатать... Крепко все стоит, прочно!
      Мы залезаем в шалаш, укладываемся, прижавшись друг к другу, на сухой, душистый аир. Накрываемся одеялами, умолкаем...
      Благодать!..
      А сон не идет. Перед глазами, как живой, Микола - сын деда Стахея... Стоит и улыбается - красивый, загорелый, белозубый... Николай Стахеевич Суровец... Дед - Стахей Суровец и сын - Николай Суровец. Стахей Суровец пастух колхоза "Вперед". Николай Суровец - летчик-истребитель... "Чайка" лучший советский истребитель перед войной.
      Где я об этом читал?
      У того летчика, что на химкомбинате нашли вместе с самолетом, тоже была "Чайка". Это мне в музее сказали... Кто сказал? Иосиф Владимирович сказал, заведующий отделом истории советского периода... Две "Чайки", две загадки...
      Два летчика-сокола... Две чайки... Над Неманом чайки...
      Глава четвертая
      ПЕТЯ ГОРОХОВ ГНЕВАЕТСЯ
      Еще издали увидели: около моей хаты сидит Петя Горохов. Сидит, видимо, давно - нагреб ногой кучу песка.
      - Я - сюда! - Гриша показал на хату деда Стахея, вынул из кармана ключ и поднес к моему носу, а потом к Витиному. - Вот так, браточки... Больше надоедать вам не буду. А завтра пойду на работу в колхоз, ты скажи, Лаврушка, своему батьке - пусть подыщет чего-нибудь... Надо хоть немного заработать до сентября, чтоб не сидеть у деда на шее.
      Повернули за ним во двор деда. Резко запахло смолой, хвоей. Все бревна были окоренные, желтели боками. Мы подобрали по несколько кусков толстой сосновой коры: вырезать лодки.
      - Эй, вы куда опять? - бежал к нам Горохов.
      Гриша прошел к сарайчику, выпустил кур...
      Потом отпер сени. Вошли за ним внутрь... Прохудилась у деда крыша, на глиняном полу кое-где раскисшие лужи. И что за человек Стахей! Давно уже надо было ремонтировать хату, а он никому ни слова...
      Пока мы оглядывались по сторонам, Гриша побывал в кладовой, вынес курам ковшик пшеницы.
      Зашли в хату. Здесь пол из досок, но видно, что настланы они давным-давно и прямо на землю. Доски широкие, они прогнулись желобами, обгнили по краям. Личинки каких-то жуков выгрызли, выгравировали на них узоры.
      Пахнет пылью. Где-то за трубой звенит, попав в паутину, муха.
      - Н-да-а... - задумчиво тянет Гриша, оглядывая помещение. - Придется засучить рукава...
      - Мы поможем тебе!
      Я бросил под шесток свой ставший тощим мешок, поставил в кочережник удочку. Витя положил свое одеяло-скатку на лаву - широкую и толстую, вытесанную из целого бревна скамью. Поснимал с себя все - остался в майке и трусиках.
      - А-а, так вы от меня прятаться?! - вырос на пороге Петя Горохов. - Я поставлю вопрос о вашем поведении на совете отряда! - гневно закричал он. Вы откололись от коллектива!
      - Ты сначала о себе поставь... Удрал в пионерский лагерь, а нас обвиняешь. - Чаратун взял с лавы ведро и вышел из хаты.
      - А я разве виноват? - крикнул вслед ему Горохов. - Отец купил путевку! Деньги уплатил! А я, может, и не хотел...
      - Говори, зачем пришел, некогда с тобой тары-бары разводить, - тон у Хмурца тоже был непримиримый.
      - Если хотите знать, я даже срока не добыл. Раньше приехал! - не слушая его, твердил свое Горохов.
      - Скажи на милость! Совесть замучила... Геройский поступок совершил! Хмурец поставил посреди комнаты тазик, отыскал тряпки, старую метлу.
      - Что тебе надо? - я тоже начал раздеваться.
      И тогда Горохов сказал. Надо идти, оказывается, полоть пришкольный участок. Девятиклассники создали производственную бригаду и работают в колхозе, проходят практику. А шестиклассникам - пришкольный участок.
      - Приходите! А то Вадим Никанорович пригрозил всем двойки поставить! Запустили огород...
      Ушел Горохов.
      Не пользуется авторитетом и уважением наш вожак. Видимо, одних пятерок для этого недостаточно. Когда голосовали за Горохова, пионервожатая немного "нажала" на класс, и руки подняли даже самые упрямые. Уж очень ей хотелось, чтобы во главе нашего отряда стоял круглый отличник, "живой пример в учебе". А сама даже не погрелась в школе, вышла замуж и уехала из деревни.
      Гриша принес ведро воды, вылил в тазик и снова пошел. Мы с Витей обмели паутину по углам и начали протирать стекла, драить с песком стол, лавы. Намочили и доски пола - пусть отмокают...
      ...Дома моих никого не было. Из печки ничего доставать не хотелось, я съел хлеба с молоком и хотел уже идти к Хмурцу, но появился Гриша.
      - У вас есть хлеб? А то нажарил целую сковороду яиц, а есть не с чем.
      Я дал ему полбуханки.
      - О, спасибо... Идите помогать, я и на вашу долю жарил.
      Позвали Витю. Пошли, съели...
      - А теперь на участок, - объявил Гриша. - Будем экономить время. А завтра вы уж без меня, пожалуйста...
      Закрыли дверь на замок. Только вышли, а по улице отец Чаратуна идет, с топором. Стрельнул взглядом, как из двустволки, молча прошел мимо.
      Это он так поздно на работу собрался? А может, уже обедать приходил?
      На лице Гриши - красные пятна. Не легко дается ему самостоятельность!
      Чтобы попасть на пришкольный участок, надо пройти немного по улице, от которой начинается дорога на химкомбинат, в город. В конце этой улицы, слева - школа.
      На участке школьников совсем мало - всего несколько девочек. Петя Горохов расхаживает около них с мотыгой, указывает на что-то пальцем. Может, плохо пропололи?
      Чтобы нас пронять до самых печенок, Петя вбил напротив грядок, выделенных нам, колочки, написал химическим карандашом наши фамилии.
      - Сказал ботаник, чтоб и между грядок, в борозде, пололи. "Заповедников" оставлять не нужно, - подошел к нам Горохов.
      "Заповедников..." Повторяет, как попка, чужие слова. А в этих бороздах в три раза больше сорняков, чем на грядках.
      - Ых-хы-хы!.. - громко вздыхает Хмурец, смотрит на свои ладони. Они черные, в смоле. Мозоли, конечно, тоже не зажили.
      - Если хочешь - выбирай зелье, а мы с Гришей будем на смену подсекать? - предложил я.
      - Не надо мне облегчения. У вас у самих руки не лучше...
      - Рукавицы надо было захватить... - вздохнул и Гриша.
      Петя Горохов хихикнул, ничего не сказал, пошел к своей грядке. Замахал мотыгой...
      Плохо - река далеко. А так бы нырнул, поплавал, смыл пот - и опять за работу.
      А солнце жжет, радуется, что разошлись облака. Губы слипаются, пот ест глаза...
      Надо было захватить не только рукавицы, но и воду. Если бы хоть глоток воды - не пить даже, во рту сполоснуть, губы смочить...
      - Вон девчонки пьют... Попросим, а?
      Хмурец с трудом сплевывает.
      - Не будем кланяться... Это не их вода, а Горохова. Притащил целый бидончик, прикладывается каждую минуту...
      - А почему бы и не попить? Эй, председатель, неси сюда! - крикнул Гриша и добавил вкрадчивым голоском: - Не надо, товарищ Хмурец, отрываться от коллектива.
      Я прыснул: голос ну точь-в-точь, как у Горохова!
      Петя принес бидончик. Казалось, он изнемогал под его тяжестью, весь исходил потом. Рыхлый, ничуть не загоревший толстячок, майка чуть не лопается на нем.
      - Может, половину до вечера прополете? - спросил он и подал бидончик Чаратуну.
      Гриша только во рту прополоскал, зато горсть воды плеснул себе в лицо. Витя пил последним, отдал бидончик не Горохову, а опять мне. Я вернул Пете бидончик, поблагодарил и сказал:
      - Постараемся, товарищ командир!
      Гриша и Витя взяли под козырек. Горохов покраснел и отошел от нас. Он, наверное, думал, что, если принес воду, мы полезем к нему целоваться...
      Земля после вчерашнего еще мягкая, не успела подсохнуть. Хорошо, что прошел дождь! Бедные были бы наши руки...
      Солнце утюжит голые спины, как горячим утюгом. Но мы не боимся обгореть, нам не впервой. А вот Горохов сначала дул себе то на одно плечо, то на другое, смачивал водою, а потом завязал рукавами за шею рубаху, прикрыл спину.
      Не так устаешь от работы, как от ее однообразия. Чтобы быстрее шло время, Чаратун пересказывает "Человека-невидимку" Уэлса. Девочки все чаще останавливаются, разинув рты, прислушиваются, а Петя на них покрикивает...
      К вечеру заглянул на участок Вадим Никанорович.
      - Ого! Да вы молодцы!.. - похвалил он. - С вас надо брать пример.
      И уже тише добавил, чтоб не подрывать авторитета председателя перед девочками, что работают они второй день, а дело продвигается туго.
      Когда учитель сел на велосипед и укатил в деревню, мы поработали еще с часик, догнав до половины грядок, и пошли домой.
      По улице уже лениво и важно брели коровы, заглядывали в чужие дворы и мычали: сюда или не сюда? У них, наверное, было темно в глазах, как и у нас, - целый день держали головы у земли...
      Около хаты деда Стахея желтел начатый сруб - три венца. Плотники уже собирались расходиться по домам - закуривали напоследок, медлительно и важно перекидывались словами. Пошли, а один из восьмерых остался, начал подбирать в мешок щепки... Люди проходили мимо и укоризненно качали головами: нехорошо... Где это видано, чтобы без спроса идти к чужому дому собирать дрова?
      Возле сруба уже кричали, как галчата, играли в прятки ребятишки. Подошли поглазеть и мы: за полдня, считай, столько сделано! Молодцы, строители...
      И только мы остановились у сруба, как человек с мешком распрямился. Отец Чаратуна!
      - Ну, может ваша милость соизволит домой пожаловать? - зло глянул он на сына.
      Гриша даже и ухом не повел в его сторону. И тут дядька Иван неожиданно схватил его за руку, потянул к себе. Хлопец ойкнул, вырвался и побежал во двор Стахея.
      Грохнула дверь сеней, звякнул засов.
      - Ну, погоди, щенок!.. Я с тобой еще не так поговорю! - процедил Чаратун-старший сквозь зубы, взвалил мешок на спину, вырвал из бревна топор и пошел домой.
      Нашел, наверное, отец Чаратуна по себе работу - в строительной бригаде. Неужели у плотников... как это... самая калымная специальность?
      Вечером, как только пришел отец, я не дал ему даже умыться, сесть за свои бумажки, подсчеты:
      - Грише работу на завтра закажи... Просил очень...
      Отец молча посмотрел на мать. А та вздохнула, покачала головой: до чего дошло, а?
      - Работы в колхозе хватит... Поедет конными граблями сено сгребать. А ты чем сегодня занимался?
      Я рассказал.
      - Надо съездить в лес за мхом. Взялись бы за это дело с Хмурцом... Деду на дом мох...
      - Ой, папа, мы послезавтра съездим, нам надо грядки дополоть...
      ...Назавтра темп у нас был бешеный. За полдня так выложились - стоять не могли. Но с работой покончили!
      Петя Горохов не поверил, обнюхал почти каждый сантиметр - придраться было не к чему.
      - Вы бы девочкам помогли... - заныл он. - Это не по-пионерски - бросать товарищей.
      - Не надо было, товарищ землемер, делить на участки. - Тон у Хмурца спокойный, сдержанный. - Ты каждому поровну выделил?
      - Ну - поровну.
      - Тогда будь здоров и не кашляй!
      - А вообще могли бы и одни девчонки прополоть, без нас. Разве это мужская работа? - неумолим был и я.
      - Пионер любит всякий труд... Пионер везде показывает пример, заладил, как заведенный, Петя, с жалостливой миной разглядывая свои ладони.
      - Так мы же и показали пример! - разозлился Витя. - Не только свой, но и участок Чаратуна допололи. Пошли, Леня, не трать время...
      С какой завистью смотрели нам вслед девчонки и председатель совета отряда! Я уже было заколебался, придержал Хмурца за локоть: "Слушай..." Но Витя решительно дернул плечом.
      - Трещат целый день, как сороки, а мы за них вкалывай?
      И все. И поставили на этом точку.
      У нас были на вторую половину дня свои планы.
      В темпе пообедали, в темпе припустили на Мелянку.
      В лицо нам дохнуло душистым ароматом свежего сена. В прошлые годы у реки ставили не более двух-трех стогов. А теперь уже стояли четыре готовых да пять начатых. Что значит залужение!
      Один стог уже вершится, около него много народа, лошади, трактор, стоит и "газик" председателя - бока у тента машины запали, как у старой, седластой коровы. Фома Изотович о чем-то рассказывает, рубит воздух рукой. Колхозники - кто стоит, опершись на грабли или вилы, кто сидит или лежит, подмяв под себя побольше сена. На стогу мой отец - в майке, руки скрещены на груди. Рядом с ним кто-то сидит, видна только макушка.
      Находим в сене и Чаратуна, он внимательно слушает и жует вареное яйцо. Зашипел на нас, как гусак: "Тиш-шш-ш..."
      - ...Ну и паши себе, пускай технику хоть вдоль, хоть поперек, и никакие тебе канавы не мешают. Один-два магистральных канала - и все. Ого дренаж! Много воды - отсасывает в каналы. Засуха - заставил шлюзы на канале, и вода назад по дренам идет. Подземное орошение...
      - А почему у нас дренаж не кладут? Одни только канавы вырыли... бросил кто-то реплику.
      - Все сразу - силенок у мелиораторов не хватит. По плану у нас через два года начнут.
      - А может, надо было обождать? Попортили луг канавами...
      Я уже вижу, кто это такой нетерпеливый, - тракторист со стогометателя. Он недавно демобилизовался из армии...
      На парня сразу набросились женщины:
      - Что ты мелешь? Сена вон сколько набрали! За один укос!
      А Фома Изотович говорит:
      - Канавы - не страшно. Теперь легко и копать и заравнивать. Прошел трактор с мелиоративным плугом - готова канава. Прошел скрепер - все чисто, гладко, засыпано. Вот мы с кустами не можем управиться... А нам показывали на совещании-семинаре такой плуг, что не только кусты, но и деревья сантиметров двадцать толщиной может запахивать. Трактор подминает их под себя, как танк, а сзади плуг режет на части, запахивает на полметра, а то и глубже... На том совещании нам и дренаж разный показывали. Мне два вида понравились. "Кротовый дренаж" делается просто. Тащит трактор за собой что-то вроде ножа, а к тому ножу на метр или больше глубиной прицеплен снаряд-болванка. Сверху почти никакого следа не остается, а под землей ход, вода по нему и сбегает в канал. Год-два так держится, пока заплывет... Или так: прицеплен к трактору барабан с пластмассовой лентой. И специальный нож режет грунт, по этому ножу поступает под землю лента и там свертывается в трубку. А гончарный дренаж, который собираются делать у нас, можно сказать, вчерашний день...
      - А канавы - позавчерашний!.. - подсыпает тот парень-тракторист.
      Кое-кто смеется.
      - Не подумайте, что гончарный дренаж уже отжил свое. Нам рассказывали, что до революции некоторые помещики пробовали нанимать специалистов, прокладывали дрены. И что вы думаете? До сих пор действуют! Так что не будем бояться этого "вчерашнего" дня, лишь бы делали быстрее... С речушкой придется распрощаться: она будет выпрямлена, углублена...
      И тут все зашумели, заговорили. Как это Мелянки не будет? Мы просто не представляем своего существования без нее...
      - А нельзя ли придумать, чтоб и овцы были целы и волки сыты? спрашивает все тот же тракторист.
      - Я сказал проектировщикам, пусть подумают над этой проблемой... успокоил председатель.
      Но покоя уже не было. В груди болезненно сжималось, ныло...
      Председатель уехал, и люди разошлись по своим рабочим местам. А нам везде хотелось успеть, всего попробовать.
      Сначала подменяли Гришу на конных граблях, когда он уходил попить. Красота, а не работа: катайся целый: день, покачивайся на железном, с дырками седле-сиденье. Правда, надо нажимать на педаль, когда на изогнутых, как половинки обруча, зубьях соберется вал сена. Подсаживались мы и на волокуши. Нехитрое сооружение: бревно, а за концы его завязаны веревки, веревки - за гужи хомута. Управляй лошадью, захватывай побольше копен да смотри, чтоб бревно не выскользнуло из-под ног, не вынырнула сзади у тебя истерзанная гора сена...
      Помогали с Витей один стог топтать.
      Поднимет стогометатель копну, а у нас сразу не продохнуть - с головой! Разбрасываем по стогу, разносим, утаптываем. Мужчины с граблями аккуратно укладывают сено по краям, пристукивают, огребают. Формируют стог, чтоб был, как яйцо...
      Опять чуть не с головой забрасывает нас сеном стогометатель... Выбираюсь наверх, отплевываюсь. А где же Витя? Может, не уберегся? На стреле стогометателя зубастая пасть, на один зуб можно насадить с полдесятка таких, как Хмурец. А может, отступал и свалился на землю? Или зарылся в сено, думает попугать меня?
      - Эй! - кричу я, растаскиваю сено. - Ты где?
      Ни звука...
      Я испугался всерьез. Подошел к краю, посмотрел вниз...
      Витя стоял под стогом, рядом с ним - Людка из Студенца. И когда он заметил, что она подошла? Девочка передает ему ватник... Нет, не отдает... Держится она за ватник, держится он, смотрят в глаза друг другу и говорят, говорят...
      Я набрал охапку сена, прицелился - швырк! Взвизгнула Люда, зачертыхался Хмурец...
      А я уже был на другой стороне, соскользнул вниз по жерди, приставленной к стогу - гладкой, словно отполированной. Прикрываясь стогом, отхожу к стаду телят. Их пригнал на скошенный луг Стахей Иванович, возвращаться сегодня на Неман, в лагерь, не будет. Я помог ему прогнать телят, чтоб не залезли в огороды к колхозникам...
      Хмурец догнал меня, когда я ехал, подцепившись сзади к возу с сеном. Он молча ухватился за веревки, повис рядом.
      О чем они болтали с Людой? Ладно, пусть молчит...
      В срубе новой хаты деда Стахея начали уже делать простенки между окнами. Мы видели, как, возвратившись из телятника, дед растерянно смотрел на эту заваруху у его хаты и недоуменно качал головой. "И зачем все это? Боже ты мой, боже..."
      Когда совсем уже смерклось, дед зашел к нам. Начал жаловаться на несправедливость еще с порога: он, Стахей, один, как перст, и ему новый дом строят! А может, где-нибудь в колхозе есть семья, которая больше нуждается...
      - Умру я скоро, Алексейка... Кому этот дворец останется? Хай лучше он считается колхозным, а я в нем квартирантом бы жил.
      - Ну, это вы напрасно, Стахей Иванович! Платить же не надо: у вас столько накопилось недополученного заработка, что почти хватит на дом. Колхоз только немного добавит...
      - Ну и что? А может, я хочу подарить дом колхозу - и весь сказ!
      - Хорошо, отец, хорошо... Потом видно будет.
      Ушел дед.
      Я уже завалился на койку, прихватив с собой "Всадника без головы" почитать перед сном. И тут погас свет.
      Мать зажгла на кухне лампу и сразу начала ругаться:
      - Как дам мешалкой по этой коптилке... Блестит, как волчий глаз, ничего не видать. Хоть бы ты, Алексей, лампу побольше купил.
      Голос отца:
      - Ат! Не хватало забот... Темно - ложись спать. Всего не переделаешь...
      Улеглись пораньше спать и они. Я еще слышал, как мать шептала отцу:
      - Целый день плотники грызлись с Иваном Феклиным... Мало ему в горло того, что колхоз платит за работу... Подбивал строителей, чтоб и с деда сорвать рублей по пятьдесят на человека.