- С одиннадцати до пяти каждую шреду, шуботу и вошкрешенье, - заученной скороговоркой ответила бабка. - Передачи принимают в эти же часы в любой день. Через главные ворота!
      Фанерка захлопнулась перед Гришкиным носом. Стукнула дверь в здании...
      Ничего себе, "вежливая" старушка...
      До одиннадцати часов еще минут сорок. Как долго!
      Но дождемся, лишь бы пустили. Ведь сегодня не среда, а вторник...
      - Пустят, - словно угадал мои мысли Чаратун. - Главный врач сказал, что к Володе можно через три дня. А три дня вчера истекли...
      Мы медленно брели по одним и тем же улицам, вокруг одного и того же квартала. Улицы здесь еще уже тех, которые мы видели, когда приезжали на похороны летчика. И дома старые-старые... Смешно: если улицы пересекаются под острым углом, то и угол первого дома острый.
      Древняя часть города...
      Карманы у Вити топорщатся от яблок - белого налива. Но им еще далеко до белых, они зеленые, как рута, - я знаю... Хмурец все время ощупывает карманы - торчат, мешают идти.
      У меня в руках сумка. Мать положила в нее соленое масло, свежий, только что из клиночка, сыр. Есть и баночка сливового варенья. А привез нас в город Антон Петрович все на том же мотоцикле, опять одолжил у товарища.
      Не знаю, какой круг мы кончили, когда увидели, что главные ворота открылись. Пока выпускали грузовик, мы прошмыгнули в узкую щель между бортом машины и половинкой двери.
      - Куд-да? - только и успел крикнуть привратник, но ворота не оставил, за нами не погнался.
      - Вон там кабинет главного врача... - указал Гриша на двухэтажный деревянный дом, выкрашенный в коричневый, только окна белые, цвет.
      Мы пробежали по вымощенной камнем дороге, мимо сквера со старыми ясенями и кустами сирени и вытянувшегося вдоль него трехэтажного белого корпуса.
      На второй этаж мы взбежали так стремительно, что уборщица, протиравшая листья фикуса в вестибюле, не успела даже и рта раскрыть.
      Гриша постучал в дверь кабинета главного врача - никто не ответил. Толкнул ладонью - не поддалась. Слева, в конце коридора, мелькнула из двери в дверь, вся в белом, медсестра.
      - Хлопчики, главный еще на обходе! - крикнула снизу уборщица. - Будет через час, не раньше!
      И откуда она узнала, что мы стучались к главврачу?
      Вышли во двор.
      На тротуаре по краям сквера стояли скамьи на чугунных ножках-лапах. Витя направился к ближайшей из тех, что стояли под деревьями вдоль трехэтажного корпуса.
      - Давай лучше вон на ту, - показал Гриша. - Она под окнами восьмой палаты.
      Прошли дальше между домом и сквером. Гриша смотрел на высокий ясень.
      В одном окне на третьем этаже показалась забинтованная голова. Мужчина посмотрел с удивлением на нас, пошевелил губами, оглянулся назад. Вскоре высунулись две мальчишечьи головы, уставились на нас, задвигали губами. К ним подошел еще кто-то, вытянул шею.
      Мы вскочили на ноги.
      - Володя!..
      Да, это был он - наш Володя!.. Лицо бледное, землистое, как будто с него не совсем чисто смыли загар. Узнал нас, помахал рукой. А мы смущенно улыбались, не сводили с него глаз. Улыбался нам и Володя, и дядька с забинтованной головой. А один мальчишка с рукой в гипсе вскочил на подоконник, чтоб дотянуться до верхней щеколды, открыть окно. И вдруг все разом, как по команде, повернулись к нам затылками и спинами. Исчезли...
      Кто-то, наверное, вошел в палату.
      В окно выглянул широколицый человек в белой шапочке, со стетоскопом на шее. Гриша сразу съежился под его взглядом.
      Когда человек в белой шапочке отошел от окна, Гриша сказал:
      - Главный...
      Мы притихли. Что сейчас происходит в палате?
      В это время послышался частый перестук каблучков. Из-за трехэтажного корпуса стремительно вышла тоненькая девушка в белом халате.
      - Это вы к Поликарову? Идите за мной.
      На первом этаже в гардеробе она сунула каждому в руки по белому халату. Одевали уже на ходу, перескакивая через две ступеньки.
      Душно, пахнет лекарствами...
      Всех четырех больных из восьмой палаты мы уже видели в окне. Сейчас они сидели на своих койках. У второго мальчугана в руках были костыли, хотя нигде не видно никакой повязки. Ничего не было забинтовано и у Поликарова...
      Врач подсаживался к каждому по очереди. Расспрашивал, выслушивал, брал из рук сестры, что привела нас, какие-то не то блокноты, не то книги, заглядывал в них. Пояснения ему давал второй врач - высокий, молодой, с веснушками на лице.
      Мы не очень смотрели на врачей, мы обнимали, тискали Поликарова, а он нас.
      - Ну что, молодой человек, сегодня на дерево не лазил? - неожиданно положил руку Грише на плечо главврач.
      Я подумал, что главный каким-то путем узнал об истории, что приключилась с Чаратуном на нашем кладбище. Но главврач говорил о чем-то другом.
      - Понимаете? Сказал ему ясно: нельзя сегодня к Поликарову и три дня не приходи. Максимальный покой нужен человеку. Так нет - залез на дерево напротив окна и полдня просидел. И нам нервы дергал, и больного волновал. Хотели уже вызывать пожарную машину с лестницей. Я одного такого упрямого, с длинными ушами, знал. Ты не знаком с ним?
      И больные, и мы рассмеялись.
      А Чаратун даже не покраснел - освоился уже.
      Главный послушал у Володи пульс, измерил кровяное давление - нажимал на резиновую грушу и все смотрел на блестящий столбик, что подпрыгивал на белой шкале. Потом надавливал Поликарову большими пальцами под глазницами, рассматривал белки глаз. Стучал молоточком по коленкам и под пальцами ног... Ставил его между коек, приказывал закрыть глаза и вытянуть руки вперед ладонями вниз... Водил металлической лопаточкой у него на груди, бормоча: "Когда страна быть прикажет героем, у нас героем... становится... любой..." И всматривался в полоски-следы...
      Пока он проделывал эти таинственные манипуляции, я очень волновался: хоть бы не нашел чего страшного у Володи!
      - Ну что ж, дорогой товарищ... Скажи спасибо, что легко отделался... Если так все пойдет дальше, то дней через десять мы с вами распрощаемся. Главный и Володе положил на плечо руку, говорил, глядя ему в лицо. - Когда выпишем... в неопределенном, но недалеком будущем... хорошо бы вам съездить на месяц в деревню. Побольше воздуха, тишины... И чтоб лес был, река... Вот так, дружище... Есть можно все, побольше витаминов, зелени...
      А высокому он так сказал:
      - Еще раз электрокардиограмму, общий анализ крови... Если что - еще раз переливание крови... - и опять Володе: - Ну, прощай, герой, можешь тут обниматься со своими друзьями.
      Не успела за врачами закрыться дверь, как мы бросились к Поликарову. Витя угостил его и остальных в палате яблоками. Дядька и мальчуганы поблагодарили, вышли в коридор, чтоб не мешать нам. Я все из сумки выложил в Володину тумбочку.
      - Ну, что ты делаешь? Ну, зачем это? У меня всего достаточно... Ребята со стройки недавно были... Они принесут, если что, им ближе...
      - Ешь, поправляйся быстрее и сразу к нам, - сказал я. - Ты сам видел, у нас и лес, и река - Неман под боком, если Мелянка не устраивает. Будешь у меня жить.
      - Почему - у тебя? - сразу вскинулся Чаратун. - Лучше у нас. У нас только я и мама в хате.
      - Почему к тебе? Можно и ко мне! - обиделся Витя.
      - Ха-ха! У тебя же еще сестра да старая бабка. А у нас две комнаты и кухня... - гнул я свое.
      - Хлопцы, я так сделаю: у одного завтракаю, у другого обедаю, у третьего - ужин. А спать буду там, где ночь застанет. Хорошо?
      Мы умолкли. Шутит! Значит, и правда - пошло на поправку. Только почему он лег на койку, прикрыл глаза?
      - Тебе плохо? Ты не обманывал врача? - зашептали мы.
      - Ничего, ничего... Бывает... А в первые дни все время голова кружилась. Закрою глаза - и падаю, падаю...
      Я дернул Чаратуна сзади за штаны - не пора ли?
      - Не вздумайте уходить, - заметил мое движение Поликаров. - Я здоров, как... - он постучал кулаком в грудь.
      Нет, не отозвалась она, не загудела колоколом...
      На пальцах правой руки - может потому, что побелели? - отчетливо проступили буквы: ВОВА. Раньше я не обращал внимания, у многих есть надписи и рисунки. А тут взял да и ляпнул:
      - Как эти наколки делаются? Научишь нас?
      А что? Сделаю и себе надпись - ЛЕНЯ. Четыре пальца и Витино имя займет. А вот Грише придется еще и большой палец колоть.
      - В детдоме ребята баловались, и я, дурак, подставил. А теперь хоть бери кислоту да выжигай...
      - Зачем? - удивились мы.
      - Человек не овца, чтобы метки носить, и не столб - объявления цеплять. Да и не мое это имя - Вова...
      Мы разинули рты от такой новости.
      - А чье же?
      - В детском доме так записали и фамилию дали - Поликаров. Вовой меня и та тетка звала, у которой всю войну воспитывался, отчество своего мужа дала - Сымонович. А какое мое настоящее имя - никто не знает. Раньше я не задумывался над этим - молодой был... Но все ли равно, думал, какое имя носить, фамилию? Родителей же нет... Забыл я, как и деревня та называется. Может, в документах детского дома и сохранилось, откуда та тетка, как ее фамилия. А сейчас лежу и думаю: вот бы разыскать эту тетку! Может, она хоть что-нибудь знает, кто я и откуда.
      - Ну так и поищи! Побудешь у нас, окрепнешь - и поедешь искать, поддержал я Поликарова.
      - У многих потом отыскались или мать, или отец... Когда был малышом, все ожидал: вот-вот приедут за мной. А потом и ожидать перестал... А на ту тетку деревенскую даже злился: всю оккупацию продержала, самые трудные годы, и вдруг - в детский дом. Почему? Н-ничего не понимаю... Пусть бы та тетка считала меня сыном, а я ее мамой... Я же мог и не знать, что она мне не родная...
      Неожиданная исповедь Поликарова разбередила нам души. Жалко его стало до слез.
      - Вот, думаете, раскис дядя... Скоро тридцать, а ему мамки захотелось... - Володя улыбнулся уголками губ. А может, передернулись они от боли? - Записали меня белорусом. А кто я и откуда? Вы еще этого не понимаете, хлопцы... Человек может многое выдержать, пережить... От ивы одна-единственная веточка останется, а и та пускает корни в землю, хочет жить. А я - человек...
      Как-то само собой получилось, что мы рассказали ему все о Стахее Ивановиче. Тоже человек остался один, как перст. А был и у него сын и невестка, был внук - перед самой войной родился... Сын - летчик, не кто-нибудь... Убивается дед и теперь по сыну. Сейчас пастуху колхоз новый дом ставит...
      Володя слушал нас внимательно, прищурив глаза. А когда кончили откинулся на подушку, прикрыл веки.
      Зашел дядька с забинтованной головой.
      - Хватит вам его мучить. Навалились на человека.
      - Нет, нет, я не устал, - сказал Володя ослабевшим голосом. - А к вам я обязательно приеду. Больше ко мне не приходите, тяжело вам добираться. У меня здесь всего достаточно...
      Мы по очереди пожали ему руку.
      Из больницы пошли в музей. Шли молча, разговаривать не хотелось. Каждый по-своему переживал услышанное от Поликарова.
      Ничем не обрадовали нас в музее. Теперь уже и научные работники засомневались, правильно ли они прочитали тогда номер двигателя - 88833? Они тоже написали о своих сомнениях, предложили несколько новых вариантов разослали письма...
      Опять нас опередили!..
      До вечера еще далеко, домой идти не хочется. В карманах у каждого лежит по рублю. Рука сама лезет похрустеть бумажкой, деньги так и просятся, чтобы их побыстрее истратили...
      Сходить разве в кино? А может, сначала в столовую?
      - Давайте на два рубля купим цветов, отнесем на могилу летчика, предложил Гриша. - На рубль купим пирожков - и с мясом, и с повидлом. Знаете, сколько это?
      Цветы можно найти только на рынке. А где рынок - мы уже знали. Мимо него по проспекту Космонавтов мы ехали на химический комбинат.
      ЧЕМ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ "ВИЗИТЫ ВЕЖЛИВОСТИ"
      Идет август, последний месяц каникул.
      Уже хочется немного в школу. Но начнутся занятия, и со многим придется распрощаться.
      "Ни дня без реки!" - бросил клич Чаратун. И мы стараемся выполнять этот девиз, бегаем купаться даже утром.
      Появился в школе после отпуска наш классный - Вадим Никанорович. Может, на второй день побывал у каждого из нас, зашел посмотреть, как строят деду дом.
      Сруб уже сложили на каменном фундаменте, забили щели между бревнами мхом. Тесно дому на старом месте, и он занял половину двора. Просторный дом, высокий, стены желтые, как будто они всегда освещены солнцем.
      На улице плотники обтесывают толстые жерди, сбивают из них громадные "А". Только не такие высокие, почти отвесные, как эта буква, а пошире, растопыренные.
      Стропила на дом...
      Вадим Никанорович спросил нас, как помогали мы колхозу на жатве. И нам стало неловко... Как мы могли помочь? Весь хлеб убирали комбайны. Солому подтаскивают к скирдам тракторными и конными волокушами, поднимают стогометателями. Зерно отвозят на ток машины...
      То, что мы несколько раз ездили на поле и с поля с машинами, не в счет. Просто нам хотелось прокатиться. А принимали зерно, разгребали по кузовам хлопцы из девятого и десятого классов. Если мы и помогали, то им, а не колхозу. Нам ведь никто за это денег не платил, никто на работу не отправлял.
      Разве что на току могли бы помочь? Зерно перелопачивать, что ли?.. Механизированный ток построили, там много всяческих "чистилок" и высокая, в два этажа, печь-сушилка. Но эту сушилку еще не успели смонтировать до конца и отрегулировать, и зерна собралось на цементных площадках и брезентах горы.
      - Пойдем завтра на ток! - начал я подбивать Витю и Гришу.
      Вадим Никанорович услышал и отсоветовал.
      - Лопатами много не наработаете...
      - Го, а вы знаете, как мы на химкомбинате орудовали? Раствор цемента в пять раз тяжелее, не сравнишь с зерном, - сказал Хмурец.
      - Сколько вы работали - день, полдня? - улыбнулся, прищурив глаза, классный.
      - Мм-м... Как вам сказать...
      - За два часа у всех ладони в мозолях были, - разоблачил нас Гриша.
      - Вы лучше скажите Горохову, а то мне некогда забежать, в районо надо ехать... Пусть соберет весь отряд, и идите в амбар перебирать рожь. Фома Изотович очень просил...
      Мы знали, что наш колхоз семеноводческий, выращивает "элиту". Но как ни протравливают зерно перед посевом, все равно в колосьях потом попадается спорынья - "рожки", как у нас говорят. Которые побольше, отделяются на сортировках, а такие, что и весом и размером с зерно, ничем не отделишь. Мы и в прошлом году ходили перебирать рожь, но нам тогда сказали, что это в последний раз, что уже придумали, как бороться с этими "рожками". Оказывается, старый способ лучше...
      Плотники подготовились ставить стропила. Этих "А" лежало уже много одно на другом.
      - У нас все готово, можете подавать! - скомандовал дядька Николай. Еще с одним строителем, дядькой Степаном, он выдалбливал в обсаде гнезда для стропил. Сейчас, подойдя к краешку, они посматривали со стены вниз.
      Мы думали, что эти "А" будут тащить наверх веревками. А их просто ставили на одну ножку так, что другая подымалась вверх и попадала прямо в руки дядьки Николая и дядьки Степана. За нижнюю ножку брались все, кто был внизу, подымали, пока хватало рук. Потом кто-нибудь из плотников вооружался колом и подталкивал еще в поперечину.
      На досках, что лежат на балках, топот ног, шорох... Плотники тащат волоком эти "А" в конец дома. Следующую "букву" немножко ближе, потом еще ближе. Они кладутся так, словно их повалила буря, вершинами одна на другую. Каждая пара - у своих гнезд. Мы увидели это, когда помогли поднять последнее "А" и взобрались по лестнице на стену.
      - Дальше уже неинтересно, - заявил Витя. - Будут ставить в гнезда, закреплять распорками.
      ...Никому не хотелось идти к Горохову одному. Пошли втроем.
      Свой кирпичный дом Гороховы поставили не при улице, а в глубине усадьбы, отступив за сад.
      Мы постояли немного, посмотрели через узкие щели в заборе на сад ветеринара Горохова. Между рядами яблонь и груш росли картофель, свекла, огурцы. Сами ряды была "уплотнены": в промежутках между деревьями сидели кусты смородины, крыжовника и какой-то не виданной в наших краях черной рябины. У чужого забора справа росла садовая малина. Между кустами и под яблони Гороховы насовали еще разноцветных ульев.
      Не пустовал у ветеринара в огороде ни один клочок земли. Хозяйственный мужик...
      Слева вдоль сада, сразу за чужим домом, бежала дорожка - как проехать на телеге. Заросла эта дорожка подорожником и муравой. Над ней свешивались ветви вишен, и можно сказать, что даже этот проезд не пустовал.
      Сколько у них вишен! Темные, как жучки, перезревшие, - листьев не видать. А у нас всегда цвету много, а дойдет дело до вишен - нет! Все опадает пустоцветом...
      Мы шли под деревьями пригнувшись, как по туннелю.
      - Вот где рай, а? Другая планета! - Витя, засунув руки в карманы, хватал вишни прямо ртом, прищелкивал языком от удовольствия. Я "работал" обеими руками.
      Гриша морщился недовольно и вишен не трогал.
      - Вот так люди и становятся куркулями...
      - Н-не говори! - ворчал Хмурец добродушно. И не понять было - осуждает ли Витя Гороховых или восхищается ими.
      Пока шли от улицы к двору, не переставала лаять собака. И хорошо, что лаяла, иначе Петя услышал бы по своему адресу еще и не такое. Горохов-младший, оказывается, сидел на вишне, притаившись, и ждал, когда мы подойдем поближе.
      В траве - тазик с вишнями. Подняли головы. Пете не оставалось ничего другого, как обрадоваться.
      - Ой, ребята, какие вы молодцы! - сказал он. - Хорошо, что пришли...
      Затряслись ветки. Петя слезал неуклюже, долго прицеливался то одной ногой, то другой. На верхушке осталась висеть подцепленная на крючок корзинка.
      Не только рот, даже щеки и лоб Пети были измазаны свежим вишневым соком. Руки - совсем черные.
      - Привет! - подал он Чаратуну пухлую ладошку.
      Гриша спрятал свои руки за спину.
      - Иди сначала вымой хорошенько, тогда и будешь совать.
      - Ты что - нарочно надавил вишен, размалевал себя? - съехидничал Хмурец.
      - Скажете! Я просто объелся. Угощайтесь и вы...
      Гриша хмурил брови, рассматривал, словно оценивал, дом, сад, улья. Витя присел возле тазика и давай бросать в рот самые крупные и зрелые вишни. Соблазн был большой - присел и я...
      Около дома надрывался, гремел цепью барбос.
      Чаратун попробовал заткнуть уши.
      - Вот хорошо, что вы зашли... А то сидишь целый день один... - Петя, видно, искал сочувствия.
      - А кто тебе запрещает ходить везде? Ходи! Лето на то, каникулы... Витя выплюнул косточки под ноги Горохову.
      - Я ходил бы... - вздохнул Петя. - Но надо вишни обирать - перезрели. Сегодня мне задание - целый тазик собрать. И косточки булавкой повынимать мама вечером будет варенье варить. Помогите, хлопцы, а? Полтазика осталось, и пойдем купаться...
      Петя присел на корточки, начал палочкой вдавливать в землю косточки вишен.
      Мы с удивлением смотрели на его манипуляции. Собака начала уже от ярости грызть забор и хрипеть.
      - Иди угомони ее, а то как схвачу кол... - не выдержал наконец Гриша.
      Петя сходил во двор, загнал собаку в конуру, прикрыл лаз тяжелым свиным корытом и вернулся.
      - Хлопцы, я же не задаром предлагаю помочь. Будете лопать вишни от пуза. Все равно скворцы их поклюют... Как налетят стаей! И такие гады: не клюют одну до конца, а дернет и бросит, дернет и бросит. За пять минут всю землю укроют... И чучела не боятся... Воробьи, черти, садятся на это чучело и клювики чистят. Папа думает ружье покупать...
      - На скворцо-ов ружье-е-о?! - удивился Гриша.
      - Да нет, он скворцов стрелять не будет! На охоту зимою будет ходить. А скворцов так - пугать... А если и убьет одного, то повесим на шесте над вишнями. Птицы очень боятся своих мертвецов... Я из рогатки пробовал - разве попадешь!
      Гриша как сидел, так и бросился на него с кулаками.
      - Ты что? Ты что? - Петя упал навзничь, защищая лицо руками, а коленками - живот.
      Пока мы оторвали Чаратуна, у Горохова уже был расквашен нос.
      - Пустите! - рванулся из наших рук Гриша, но больше Петю не трогал, побежал к улице. Руками он отбрасывал от лица ветви с такой яростью, что вишни сыпались градом.
      - Бешеный! Посадят в сумасшедший дом! Ты еще попомнишь меня!
      Петя плакал, размазывая кровь по лицу, и уже нельзя было понять, где вишневый сок, где кровь.
      Грохнуло, падая, корыто. Из конуры вырвалась собака, хрипло залаяла, загремела цепью. Хмурец зажал ладонями уши, простонал:
      - Умир-р-раю...
      Горохов неохотно встал, пошел усмирять пса.
      - Ты умойся и приходи сюда - дело есть! - крикнул я.
      У нас пропал аппетит, на вишни смотреть не хотелось.
      Слышно было, как воюет с собакой Горохов, как звякает умывальник...
      Петя появился перед нами умытый, но с синими пятнами-разводами на лице - следами сока. Нос его подозрительно увеличился в объеме, покраснел.
      - Если хочешь, мы попросим у тебя прощения. За Гришу... - сказал Хмурец.
      - Больно нужно мне ваше извинение... Он еще сам прибежит ко мне... грозился Петя. - Как скажу своему отцу!..
      - Не прибежит Чаратун, ты его плохо знаешь... - сказал я.
      - Зачем пришли? Говорите быстрее, некогда мне с вами лясы точить?
      Ого, в голосе у Горохова прорезались решительные нотки!
      - Вадим Никанорович сказал: надо завтра всем отрядом идти выбирать "рожки", спорынью из семян. Председатель колхоза просил помочь... - выложил ему Хмурец цель визита.
      - Вам сказал, вы и собирайте отряд... - повернулся спиной Петя. Видно, задело его самолюбие.
      - А что - ты уже не председатель совета отряда? - с невинным видом полюбопытствовал Хмурец. - Может, тебя уже погнали, а мы и не знаем?
      - Ну - я! Никто меня не прогонял и не прогонит. А почему я должен вам верить? Может, вам пошутить захотелось, разыграть меня.
      - Разве этим шутят? - начал закипать и я.
      Боевое настроение Горохова исчезло бесследно. Он сморщил лицо, как будто раскусил недозрелую вишню.
      - Хлопцы, давайте дня через три пойдем, а? Отец настрого приказал, чтоб я все вишни оборвал... Или хоть через день, а? Только вы помогите мне, хорошо? Вишни будете от пуза лопать... Берите хоть сейчас. Только косточек не бросайте под ноги.
      Хмурец глубоко задышал, и я поспешно сжал ему локоть: спокойно, спокойно!..
      - Знаешь что, Горохов? Не хочется твоих вишен. Колхозу пора семена в другие хозяйства отправлять, "элиту"! Сеять людям надо - ты это понимаешь?! - Витя кричал Горохову, как глухому. И наконец махнул рукой: А-а, черт с тобой!
      Он решительно зашагал к улице. В конуре выл и, казалось, кусал сам себя от злости, барбос Горохова.
      Я догнал Хмурца.
      - А что, если он ничего не сделает? Ну и председателя мы себе выбрали!
      - Увидим. А нет - сами всех обежим, созовем.
      Витя вдруг схватился за голову, затеребил волосы. Там зло жужжала, запутавшись, пчела.
      - Помоги!!
      Я взял за крылышко пчелу и бросил. Витя тер укушенное место, ругался:
      - Чтоб им... И пчел выдрессировали: как собаки бросаются. А мед, гляди, ведрами таскают в улья...
      Мы опять направляемся к дому деда Стахея. Я думаю о Чаратуне. Повзрослел он за лето, но нервный какой-то стал, невыдержанный. И Вадим Никанорович эту черту его как-то подметил. "У вас переходный возраст, кончается детство... - сказал он. - А повзросление не в дерзости или грубости должно проявляться, а в рассудительности, самостоятельности. Вот и смекайте, что к чему..."
      А я, наверное, нисколечко не изменился. Ничего такого не заметно и у Вити. Хотя нет, Хмурец как раз стал и более рассудительным и самостоятельным. И он, и я уже не преклоняемся так перед Гришей.
      ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ
      Уже который день на небе ни облачка.
      Жара...
      Воробьи и голуби лезут в лужи у колодцев, топчутся, бьют крыльями по воде. Куры прячутся в тень, купаются в песке, в золе.
      Промчится по улице машина, и туча пыли надолго повисает над садами, огородами. Густой, перегретый машинный дух вызывает тошноту, головную боль.
      От всего этого мы сегодня спасены. Мы сегодня в амбаре, тут прохладно.
      Где-то монотонно гудят-дышат вентиляторы, прогоняют воздух через толщу зерна...
      Посреди амбара площадка чуть не с волейбольную размером. На этой площадке детворы, как муравьев: и наш отряд, и еще два. Кто лежит на животе и болтает в воздухе ногами, кто прилег боком, кто поджал ноги по-турецки. Около каждого что-нибудь разостлано, около каждого мешок с рожью и жестянка из-под консервов, коробочка или стеклянная банка - для "рожков".
      Я и Гриша лежим напротив друг друга и перегребаем зерно. Наш мешок повален на бок, мы выгребаем из него зерно на подстилку. У других мешки стоят рядом, надо чем-то набирать, рассыпать перед собой. Волокита!
      Когда мешок кончается, я или Гриша цепляем его на ступни и раз-раз-раз! - заталкиваем рожь назад. Наловчились, таская кострицу.
      А Витя устроился с комфортом. Поставил столик дядьки Нестера, кладовщика (столик - три доски на козлах), вбил в край стола гвозди, цеплять мешок, растянул щепкой. Рационализация... Посмотрит-посмотрит в кучу зерна, "поклюет" пальцами - шморг! Летит чистое, перебранное зерно прямо в мешок. Чудак: зато неперебранное приходится брать с пола, из другого мешка нагибаться, разгибаться.
      Витя сегодня не Витя, а хан Батый: вместо глаз - щелки. Все утро он возмущался, почему так несправедливо устроен мир.
      - Ты чего скалишься? - набрасывался он на меня. - Тебя или Гришу пчела хоть под самый глаз ужалит - никакого следа! А меня в пятку - и готово: пухнет лицо!
      Дядька Нестер - невысокий, уже в годах человек. Топает и топает по амбару. Вот он катит перед собой смешную тачку на двух малюсеньких колесиках-подшипниках и с козырьком. Ставит эту тачку торчком вверх около мешка, подбивает козырек под низ. Кувырк! - лежит мешок, как откормленный поросенок, на тачке, а Нестер везет его поближе к выходу, где уселась на мешке Хмурцова бабка и зашивает большущей иглой, "затаривает" мешки, цепляет этикетки. Дядька Нестер и ребятам подвозит мешки, забирает другие, с чистым зерном. Только я и Гриша подтаскиваем свои мешки к бабке сами.
      Нестер принимает мешки с зерном и от двух взрослых парней, которые привозят их с тока и легко швыряют с воза на длинное, на весь амбар, и высокое крыльцо-помост. Потом парни переступают с телеги на помост и, словно играя, укладывают мешки на весы, с весов относят в ам-Сар. Дядька Нестер выдает им квитанцию, и они уезжают.
      Как только у Нестера свободная минутка, он хватается за перо, заполняет этикетки. Достается ему сегодня!
      К полудню, когда мы уже наработались, у дверей вырос Петя Горохов. Помаячил немного, всматриваясь через темные стекла очков, - а может, считал, сколько нас здесь?
      - Всеобщая мобилизация... А я только сейчас вырвался, - сказал он, адресуя эти слова, наверное, нам.
      - А как же вишни?! - "перепугался" я.
      - Ну их... Пусть хоть все скворцы пожрут...
      - Мы склоняем седые головы перед вашим героическим подвигом! - с пафосом продекламировал Хмурец.
      - "Профессор, снимите очки-велосипед!" - добавил Гриша.
      Горохов и не думал снимать очки. Наоборот, еще плотнее надвинул на курносый нос. И тогда я догадался: прячет синяк под глазом. Успел вчера Гриша ему не только нос расквасить...
      Петя о вчерашнем ни слова. Интересно, нажаловался он кому-нибудь или нет?
      - Кто тут профессор? Где профессор? - подкатил свою тачку дядька Нестер. - А, ветеринара хлопец... Вот ты, грамотей, и нужен. Садись вот сюда, к Хмурцу, если пришел помогать. Вам не тесно будет вдвоем? Вот ручка, бери, смотри на готовую этикетку и заполняй. Тут все сказано - какая репродукция, какой сорт, номер партии.
      Горохов сразу заважничал, оттопырил губы.
      Нестер привез ему и поставил "на попа" у другого конца стола мешок зерна - вместо табуретки. Петя повертелся на своем сиденьи, заглянул в банку, куда Хмурец бросал "рожки" (там собралось их уже с полгорсточки), о чем-то пошептал сам себе. Вскочил, забегал по площадке, заглядывая каждому в посуду.
      - Нестер Антонович, а куда вы спорынью высыпаете? - спросил он у кладовщика.
      - Было немного, так в ров высыпал, затоптал грязью. А вот еще немного... - толкнул он ногой почти пустой мешок. - А самые большие на току отсеиваются, не знаю, куда агроном командует девать - выбрасывать или сжигать.
      - Отдайте мне ее, хорошо?
      - Кали ласка! Можешь хоть кашу варить из этой отравы.
      Горохов выбежал на крыльцо, стал вглядываться в конец двора, где был ток. Я понял: переживал Петя, не пропали б те "рожки"!
      - Видал? - зашептал мне Чаратун. - Кажется, из этих "рожков", спорыньи, какое-то лекарство делают. Кровь останавливает, что ли... В аптеку думает занести, заработать.
      Я вытаращил на Горохова глаза. Вот тебе и Петя-Петушок! Не такой уж он простак, каким кажется...
      Тем временем Горохов вернулся к своему мешку-сидению и старательно заскрипел пером.
      ...Мы шли на обед медленно и солидно, как взрослые.
      Все "А" уже не только торчали над домом деда Стахея, но и были обшиты досками-горбылями. К ним можно было хоть сегодня прибивать шифер или гонт.
      По привычке завернули во двор деда и сразу сорвались на галоп. Под забором на бревне сидели дед Стахей, тетка Фекла, Гришина мать и... Володя Поликаров!..
      Пока мы его тормошили, дед Стахей и тетка Фекла рассматривали нас, словно впервые увидели, и ласково улыбались.
      - Ну вот, все в сборе... Так вы смотрите, не задерживайтесь очень... начала собираться домой тетка Фекла. Приходите все к нам, будем вместе обедать.
      Здорово! Оказывается, тетка Фекла не такая уж плохая, как мне казалось. Когда снова ушел отец Гриши, словно помолодела, выпрямилась, смело начала глядеть людям в глаза.
      Тетка Фекла ушла. А мы еще немного посидели, поболтали и начали осматривать дом деда Стахея изнутри.
      Поликаров не переставал расхваливать дом.
      - Ой, голубок... Я уже и бригадиру Алексею говорил, Левонкиному отцу, и председателю уши продудел... - не преминул пожаловаться новому человеку Стахей Иванович. - Зачем мне, на старости лет, такая хоромина? Что я - танцы в ней буду устраивать? Мне надо о другом доме уже думать... Находился по земле, слава богу, аж ноги гудят. Мешаю только людям...