"Вечно я пытаюсь чего-то избежать", - с мрачной иронией говорит он себе. Холодный ветер хлещет по водонепроницаемой кожаной амуниции и обжигает незащищенное лицо.
      Сильный толчок. Лыжник налетел на камень.
      Инерция подбрасывает Креслина в воздух, но на лету он успевает подобрать короткие лыжи как можно ближе к телу и сгруппироваться.
      И падает, кубарем катится по склону, а потом еще и съезжает вниз на заду.
      Когда Креслину наконец удается остановиться, этот самый зад буквально горит. Одну лыжу зажало, и юноша едва не вывернул лодыжку. Он лежит на склоне ничком, головой вниз. В снегу не только лицо, но и спина: парка и шерстяная рубаха при падении задрались.
      Креслин подтягивает ноги - к счастью, лыжи остались целы, - стирает снег с лица и осматривается. Он скатился по склону на добрый кай, а задержал его холмик, где сквозь снег пробиваются несколько тоненьких веточек бузины.
      Лицо покрыто застывшим потом, из-под теплого капюшона на гладкий лоб выбилась единственная прядка серебристых волос.
      Он находит себя недостаточно закаленным для подобных приключений.
      А менее чем в ста локтях ниже по склону начинается вечнозеленый лес.
      Со вздохом облегчения Креслин убеждается в том, что вещевой мешок и короткий меч в заплечных ножнах никуда не делись. Не без труда он распрямляется, отряхивая снег. Липкий. И не такой сухой, как там, где он начинал свой безумный спуск.
      Лодыжка болит, но на ощупь она не повреждена. В конце, концов Креслину удается снова встать на лыжи и осторожно двинуться к лесу. Что-что, а необходимость насколько возможно оторваться от стражей, которые, несомненно, сейчас ревностно разыскивают его, юноша понимает прекрасно.
      Его лыжи взметают снежную пыль, воздух позади него уплотняется и как бы густеет, а он нажимает изо всех сил, пока, вконец запыхавшись, не углубляется примерно на кай под сень леса.
      Там он сосредоточивается на загустевшем воздухе и поднимает вихри, начисто заметающий следы лыж и возвращающий склону нетронутую белизну, словно консорт и не совершал здесь своего головокружительного спуска. При этом его дыхание становится еще тяжелее, ибо заметать следы ветром физически труднее, чем спускаться самому.
      Креслин приваливается к мощному еловому стволу и старается выровнять дыхание, памятуя о том, что слишком глубоко вдыхать морозный воздух вредно и даже опасно. Задерживаться надолго нельзя, и вскоре беглец возобновляет путь. Теперь он идет из последних сил. Сгущаются сумерки, начинают болеть ноги. Оттого, что Креслин старается дышать носом и держит рот закрытым, начинает ныть челюсть, но Креслин идет и идет.
      Наконец возле еще одного заснеженного поросшего бузиной холмика юноша останавливается и, открепив одну лыжу, углубляет ею ложбину под замерзшими ветвями. Укрытие не ахти какое, но все же укрытие, и если натянуть поверх парки стеганое одеяло, будет достаточно тепло. Разумеется, не чтобы согреться, а чтобы выжить.
      Устилая откопанную нору лапником, он краешком глаза примечает какую-то тень и едва удерживается от прыжка. Но удерживается и, вместо того, медленно оглядывается по сторонам, озирая ели, за которыми может кто-то скрываться. От его берлоги до ближайших деревьев локтей десять, но лес здесь довольно редкий и кончики опушенных голубоватой хвоей ветвей разделяет пространство в пару локтей. Покрытое чистым, без всяких следов, снегом. Позади, за елями, ветер еще вздымает снежную пыль, окончательно хороня проложенную Креслином лыжню.
      Юноша неподвижно всматривается в сумрак и прислушивается к стонущему в ветвях ветру, готовый в любое мгновение выхватить меч. Но ничего не происходит.
      Он опускает вещевой мешок в ложбину и ложится сам, прижимая к себе клинок.
      С ближайшей ветки доносится птичий клекот, но Креслин не обращает на птицу внимания. Чтобы согреть ноги, он шевелит пальцами: к счастью, сапоги его остались сухими.
      "Клик..."
      Звук такой, будто с дерева упала на наст шишка. И тут же, словно ниоткуда, снова возникает тень.
      Креслин замирает. На нетронутом снегу стоит, не оставляя следа и глядя прямо на него, женщина в тонких брюках и блузе с высоким воротом и длинными рукавами. Ее глаза горят.
      Креслин встречает ее взгляд, но она молчит и не двигается. А потом исчезает, словно и не появлялась. Юноша ежится: он уверен в том, что никогда в жизни не видел эту особу. Но так же твердо уверен и в том, что она выслеживает - и не кого-нибудь, а именно его.
      Ему не холодно, но он поплотнее кутается в парку. Встать придется до рассвета, а для того, чтобы оказаться вне досягаемости регента Западного Оплота и маршала Крыши Мира, потребуется преодолеть не одну сотню кай.
      Но это потом. Сначала он оторвется от погони. Если ему удастся хотя бы это. Стиснув зубы, он в последний раз всматривается в пространство между елями и укладывается в свою ложбину, полностью укрывающую его от ветра.
      Птичий клекот.
      "Клик..."
      XIV
      Еще до рассвета Креслин просыпается: тело его затекло. Он рад тому, что теней - ни мужских, ни женских, ни каких-либо еще - больше не появлялось.
      Стужа стоит такая, что выдыхаемый пар мигом замерзает и ледовой пылью оседает на рукавах парки. Несостоявшийся консорт шевелит пальцами ног, дабы удостовериться, что не отморозил их, а затем садится и извлекает из вещевого мешка пакет с походными припасами. Он начинает с ломтика сухого блока; во рту пересохло, и жевать трудно.
      Затем Креслин смачивает губы струйкой воды из фляги. Когда вода кончится, он набьет флягу снегом и таким образом возобновит запас. Оставшиеся сушеные фрукты и сыр юноша снова укладывает в мешок.
      Если не считать тихого поскрипывания ветвей и едва слышного шелеста снежной пыли под дыханием ветерка, среди высоких елей царит полная тишина.
      Пора уходить, но прежде необходимо справить нужду, несмотря на холод, и замаскировать лежбище. Ночные ветры замели его след - этого пока достаточно. Теперь для маленького отряда стражи искать пропавшего консорта - занятие безнадежное. Но скоро будут высланы новые поисковые группы. С этой мыслью Креслин засыпает снегом ложбину и заметает отпечатки ног близ нее. Остальное доделают ветер и снегопад.
      В размеренном темпе, размашистым скользящим шагом, юноша движется на северо-восток, по направлению к барьерным пикам Закатных Отрогов. Ландшафт неровный, холмы чередуются с низинами, но к тому времени, как над серыми облаками поднялось солнце, ему удается отмахать по лесу добрых три кай.
      Шепот ветра в ветвях, шорох сдуваемого с них снега да скрип лыж - вот и все сопровождающие его звуки.
      Здесь нет ни троп, ни даже лыжни, но именно по этой причине Креслин и двинулся на северо-восток. Искать его в безлюдной глуши стражам будет гораздо труднее.
      Походных припасов хватит на восемь дней. Что же до воды, то на зимних учениях его научили отогревать снег во фляге теплом своего тела и пить талую воду. Научили прежде, чем мать сочла его участие в таких испытаниях неподобающим.
      Подъемы чередуются со спусками, пока не приходит время короткого отдыха. И снова в путь.
      Студеный северный ветер усиливается. Под кронами исполинских елей таких, что Креслину не обхватить и самого тонкого из стволов - снег лежит неровно, и даже днем царит сумрак.
      Юноша старается строго выдерживать направление. Всякий раз, когда меж деревьев открываются просветы, достаточно широкие, чтобы видеть барьерный кряж, он корректирует движение, ориентируясь на дальний пирамидальный пик.
      Подъемы чередуются со спусками.
      Скрипит снег.
      Снежная пыль забивается под парку, пробирая разгоряченного лыжника бодрящим холодом. Но беда не в этом, а в том, что он проваливается в рыхлый снег сначала по пояс, а потом, в тщетной попытке выбраться, и по грудь. Надежду на избавление сулит ближайшая еловая ветвь, но когда он, ухватившись за нее, пытается подтянуться, ветка обламывается. Снегу под парку забивается еще больше, и это уже не бодрит.
      Становится ясно, что торопливостью можно только испортить дело. Креслин начинает действовать медленно и осторожно. К счастью, способам освобождения из снежных ловушек его тоже обучили. Смещая концы лыж из стороны в сторону - после каждого движения следуют пауза и глубокий вздох, - он нащупывает наконец твердую промерзшую почву. И снова отдыхает, после чего дотягивается до тонкого ствола молоденькой елочки. Гибкое деревцо гнется, пружинит, но не ломается, так что в конце концов ему удается выпростать сапоги и лыжи.
      Запыхавшийся, взмокший Креслин растягивается на снегу, не обращая внимания на стылый, пробирающий до мозга костей ветер. Отдышавшись, он делает глоток из фляги, которую вновь наполняет снегом и прячет в специальный брючный карман, после чего говорит сам себе:
      - Вперед, Креслин. Шевелись, болван безмозглый!
      И он идет вперед. Идет и идет. Вот миновал полдень, близятся сумерки. Передышки приходится делать все чаще. И все чаще при спуске с пологих склонов он падает. Болят усталые ноги.
      Между тем кряж зримо не приближается, а ветер ощутимо усиливается, бросая в лицо юноши все больше и больше морозной пыли.
      Спуск, подъем, спуск...
      Скрипит снег.
      - Довольно... довольно!
      Упав в очередной раз, Креслин садится на снегу. Сегодня ему уже на лыжи не встать, поэтому он развязывает ременные крепления.
      Локтях в двадцати ниже по склону он замечает упавший древесный ствол. То, что надо!
      Добравшись до дерева, Креслин складывает из заиндевелого лапника маленький костерок и с помощью кресала разводит огонь, а потом, согревшись, откапывает очередное лежбище. Эту ложбинку он устилает хвойными ветвями куда гуще, чем предыдущую, и надеется, что в ней будет теплее. От усталости слипаются веки, однако юноша заставляет себя поесть, попить и нарезать еще лапника для костра. Темнеет. Снег валит крупными хлопьями, под которыми не уцелеет никакой след.
      Но Креслин уже не в первый раз задумывается: а уцелеет ли он сам?..
      XV
      - Ни дорожные посты, ни наши источники в Западном Оплоте не сообщают ничего нового. Маршал пока отказывается объявлять траур, но в ее отсутствие добрая половина стражей носит на рукавах черное.
      - Создается впечатление, что он исчез бесследно. Но как она могла допустить такое? Даже не понимая, что он собой представляет! - в словах Фревии звучит искреннее недоумение.
      - А ты уверена? - спрашивает Риесса.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Власть в Западном Оплоте всегда переходила от матери к дочери, но это не значит, что маршал не любит своего сына. И так ли уж она слепа насчет того, что он собой представляет... - тиран хмурится. - Ходят слухи, будто и у самой Дайлисс имеется дар.
      - Если так, то это ужасно!
      - Почему? Она все равно не может его использовать. Да и не в этом дело, хотя как раз это могло бы кое-что объяснить...
      - Почему она позволила ему учиться ходить в пургу на лыжах?
      - Фревия, юноше было разрешено проходить обучение вместе со стражами, во всяком случае, пока я не заинтересовалась ходом его воспитания. Лыжи входят в боевую подготовку, и он обгонял на них большую часть своих соучениц. Наши лазутчики сообщают, что, получив лишь начальные навыки, он совершенствовался дальше самостоятельно. И весьма успешно. Обучали его и обращаться с клинком: в пределах необходимости для защиты своей чести. Так, по крайней мере, утверждалось. Но здесь, в саду, он показал всем, что усвоил это искусство куда в большей степени. Мало того, после возвращения маршал позволила ему обучаться у наставницы бойцов. Впрочем, как раз этому можно найти логическое объяснение: после случившегося боевые навыки и впрямь могли ему пригодиться. А еще его обучили традиционным искусствам исчисления, риторике и языку древнего храма - тиран улыбается, но даже хмурясь, редкая женщина выглядит столь холодно. - И - во всяком случае, так мне говорила Мегера - он в некоторой степени владеет искусством повелевать ветрами.
      - Но все уверяли, что он не достиг даже уровня стража. Ты и сама так говорила.
      Женщина постарше пожимает плечами:
      - Может быть, и не достиг. Многие ли мужчины, даже с востока, дотягивают до этого уровня? Но, - тут ее взор делается ледяным, - учитывая, чей он сын, я подозреваю, что это отнюдь не так. Юноша превзошел большинство стражей, о чем Дайлисс, понятное дело, предпочла умолчать.
      - Ты хочешь сказать, она обучила его всему необходимому для самостоятельного выживания?
      - Не совсем так. Для этого прежде всего необходимо стремление к самостоятельности, а такому не научишь. К тому же он плохо представляет себе мир людей: чужой опыт позаимствовать нельзя. Она поняла больше, чем следовало, но все равно не делала для него поблажек. Как и ни для кого другого. Но, - добавила Риесса, помолчав, - наш черед настанет.
      - Надо заставить ее найти его!
      - Как? - сухо интересуется тиран. - Как можем мы принудить маршала к чему бы то ни было? Уж всяко не силой нашего оружия.
      - А что, если он погибнет в горах? Или переберется через Закатные Отроги? А то и через Рассветные?
      - Ну, полагаю, пока он не погиб. В конце концов, Мегера еще жива. У меня есть сильное искушение отвести ее к Блийанс и сбить браслеты. Она должна найти его. Фурии это умеют, ты ведь знаешь. Что же до востока... Если он сумеет забраться так далеко, а Мегера найдет его вовремя, им на востоке найдется, о чем жалеть.
      - Ты не собираешься использовать волшебников?
      - С какой стати? Давай посмотрим, что у него получится. Особенно когда по его следу пустится Мегера.
      - А стражи...
      Женщина, сидящая в высоком кресле, пожимает плечами:
      - Спроси их сама или найди его, если сможешь. А если нет...
      - Это опасная игра.
      - А разве у нас есть выбор? С каждым годом маги подводят свою дорогу все ближе к нам.
      Женщина, холодное пламя в зеленых глазах которой перекликается с таким же морозным свечением ее светлых волос, провожает уходящую советницу взглядом. А в другой комнате другая женщина - рыжеволосая - не отрывает взгляда от зеркала. Ничего не отражающего и подернутого серой рябью.
      Лишь на короткий миг ей удается уловить образ - образ погребенного в снегу человека, - но боль становится слишком сильной.
      Всякий раз, когда она тянется вовне, браслеты раскаляются до красноты. Женщина кусает губы, но жар сильнее, чем она может выдержать. Однако когда взор рыжеволосой падает на окованную металлом дверь, пламя в ее очах разгорается жарче того огня, что калит железо на запястьях.
      XVI
      Углядев на склоне холма прогалину, Креслин старается поднажать, хотя это и нелегко. По мере его продвижения на восток - а он пытался не отклоняться от избранного направления, - пробиваться сквозь влажный и тяжелый снег становится все труднее.
      И это не единственная трудность. Здесь, внизу - это особенно ощущается в последние два дня, - заметно теплее, чем на Крыше Мира, а укладываться спать в тающий снег, от которого намокает даже походная кожаная одежда, не слишком-то приятно. Вдобавок лес кажется почти вымершим: за все время пути Креслину не встретилось никаких живых существ, кроме нескольких оленей, снежных зайцев да редких птиц. Что уж говорить о путниках: людским следом в лесу и не пахнет. Когда Креслин смотрит сквозь деревья на восточные пики, они кажутся ему всего лишь еще одной отдаленной грядой холмов.
      Побег с Крыши Мира состоялся восемь дней назад, и за это время скудный походный паек почти подошел, к концу, а одежда стала болтаться мешком.
      - Ничего, - говорит себе юноша, - зато теперь даже Хелдра не сказала бы, что у меня лишний вес.
      Иногда он разговаривает сам с собой. Это помогает по крайней мере на время.
      Лес постепенно становится другим. Исполинские ели и пихты заметно мельчают, и среди них начинают попадаться дубы, сбросившие на зиму листву, и другие деревья, ему не знакомые.
      Чуть не налетев лыжами на прикрытую тяжелым снегом ветку, Креслин шатается, однако удерживает равновесие. Он прислушивается, но не слышит ничего, кроме шепота ветра. Он всматривается в просветы между деревьями, но не видит впереди ничего, кроме того же бесконечного леса. Креслин утирает лоб. Его парка давно снята и приторочена к вещевому мешку, но бежать на лыжах, даже в тени деревьев, довольно жарко.
      И тем не менее он выбирается на прогалину, под прямые солнечные лучи. Вниз по склону тянется линия обугленных стволов и пней: становится ясно, что прогалина - напоминание о давнем лесном пожаре. Щурясь от непривычно яркого солнца, юноша смотрит на северо-восток. Обгорелые деревья не мешают обзору, и он различает проходящую по следующему холму и удаляющуюся к барьерному кряжу узкую бурую ленту.
      В молчаливом изумлении Креслин качает головой: каким-то образом, можно сказать, каким-то чудом он ухитрился выйти к торговому пути на Галлос. По крайней мере, ему так кажется. Сняв тяжелую рукавицу, он достает флягу с талой водой, отпивает и, опустившись на колени, наполняет емкость чистым снегом.
      Выпрямившись, Креслин проводит пальцем по подбородку - по серебристой, как он может лишь подозревать, не имея зеркала, колючей щетине, - вздыхает и снова натягивает рукавицы.
      К вечеру он всяко выберется на дорогу. Но это не сулит облегчения. Маршал наверняка вышлет туда стражей, наказав искать юношу с серебряными волосами.
      Оглянувшись на далекие, нависающие над Крышей Мира, облака, Креслин трогается с места и начинает скользящий спуск в низину. Чтобы потом подняться к опасной, но манящей дороге.
      Меняя положение корпуса и центр тяжести, он все время вглядывается вперед, стараясь не проглядеть возможные препятствия. Иногда их приходится огибать, что непросто: липкий, влажный снег не слишком хорош для лыжных маневров. Но так или иначе каждое мгновение отдаляет его и от Западного Оплота, и от суб-тирана Сарроннина. Скольжение, повороты, падение, после которого на кожаной куртке и штанах осталось влажное пятно, снова скольжение, тяжелый снег, густой подлесок...
      Наконец спуск заканчивается.
      К тому времени он вконец запыхался. Лыжи стали тяжелыми от налипшего снега, смешанного с хвоей и прочим мусором. Креслин останавливается и вытирает лоб тыльной стороной рукавицы. Его шерстяная рубашка насквозь промокла, причем не от снега, а от пота. Под деревьями царит полное безветрие, отчего день кажется еще более теплым.
      Лощина переходит в новый подъем: дорога, как он понимает, должна находиться где-то выше по склону. Со вздохом юноша начинает подъем. Здесь деревья отстоят одно от другого дальше, зато в промежутках между ними из-под наста торчат заиндевелые кусты.
      Креслин замедляет ход, останавливается и снимает лыжи. Потопав освободившимися от тугих ременных креплений ногами, юноша бодро шагает вверх: снегу ему меньше чем по щиколотку, хотя пару раз он проваливается сквозь наст почти по колено. Лыжи Креслин несет с собой. Он не решается расстаться с ними, покуда не вышел на дорогу.
      Следующую остановку он делает у края проплешины, за которой, без малого в двух дюжинах локтей, тянется та самая дорога, замеченная им еще с оставшегося позади холма. Положив лыжи на снег, Креслин погружается в раздумья. Однако вскоре начинает действовать.
      Прежде всего он снимает с лыж ременные крепления, скатывает их и прячет в вещевой мешок. Сами лыжи - чтобы они его не выдали - зарывает в снег и забрасывает сверху буреломом. Меч в ножнах остается за спиной, притороченным к вещевому мешку.
      Все еще не решаясь ступить вперед, он стоит менее чем в десяти локтях от дороги, почти по колено в снегу, который давно бы растаял, если бы не тень от сосен.
      "Фьюррвит... Фьюррвит..." - звучит трель неизвестной ему птицы. Он не больно-то смыслит в птицах: на Крыше Мира они редки. Больше ничего не слышно, лишь шепот ветра в голых ветвях дубов и зеленых иглах сосен.
      "Фьюррвит..."
      Голосок неведомой птицы все еще звучит в его ушах, когда он делает шаг к дороге. Если, конечно, можно назвать дорогой две вязких глинистых колеи, разделенных грязно-белым пространством. Бурые полосы примерно в локоть шириной представляют собой след колес подводы с оттаявшим близ него снегом. Посередине снег сохранился, но там он помечен вмятинами - давними отпечатками ног.
      Креслин внимательно изучает следы, оставленные одной повозкой и, скорее всего, парой пеших путников. Все они направлялись на запад, и было это несколько дней назад.
      Идти по довольно плотной, примятой колесами глине всяко легче, чем одолевать поросшие кустами и покрытые липким снегом склоны холмов. А по бодрящему холоду и настоящему снегу, оставшимся на Крыше Мира, Креслин пока не скучает.
      - Впрочем, - тут же поправляет себя желающий быть правдивым во всем юноша, - может быть, кое по чему я все же скучаю.
      Он смотрит вдоль дороги на запад, куда уходят следы. Дорога пуста. Глина, не засохшая, но и не вязкая, приятно пружинит под ногами.
      Креслин поворачивает на восток, так что солнце теперь светит ему в спину. После многодневного лыжного перехода пешая прогулка сулит приятное разнообразие, хотя он подозревает, что к вечеру это разнообразие покажется не таким уж приятным.
      Судя по всему, дорога ведет в Галлос. Интересно, есть ли на ней постоялые дворы или зимники? А если есть, то пользоваться ему ими или, наоборот, избегать их? Этого Креслин не знает, зато точно знает, что монет в висящем на поясе кошеле хватит совсем ненадолго. А зашитая в этом поясе тяжелая золотая цепь представляет собой слишком большую ценность, чтобы выставлять ее напоказ. Даже одно-единственное звено может выдать его происхождение и превратить в мишень.
      - Впрочем, - поправляет себя юноша, - я и так мишень. Просто в меня будет легче попасть.
      Но, по крайней мере, досюда стражи не добрались. Пока.
      XVII
      "Кланг... Кланг..."
      Удары молотка и тяжелого стального зубила по холодному железу отдаются эхом в почти пустой кузнице.
      Рыжеволосая женщина стоит на коленях на каменных плитах, положив одно запястье на наковальню.
      - Один готов, милостивая госпожа, - держа в руках тяжелые инструменты, кузнец переводит взгляд с коленопреклоненной женщины в вязаном дорожном платье на облаченную в белое одеяние тирана.
      - Займись другим! - приказывает белокурая Риесса. Рыжеволосая подставляет другое запястье. Губы ее крепко сжаты.
      - Как будет угодно милостивой госпоже, - отзывается кузнец, хотя и покачивая головой. Снова звенит металл.
      - Благодарю, - говорит рыжеволосая кузнецу, поднимаясь на ноги. - И тебя тоже, сестра, - добавляет она, повернувшись к тирану.
      - Эскорт ждет тебя, Мегера.
      - Эскорт?
      - Ты едешь в Монтгрен. Я подумала, что это сможет облегчить твою задачу, и уговорила герцога...
      - Чего тебе это стоило?
      Будто не в силах поверить, что ее оковы сняты, Мегера вновь и вновь касается пальцами зарубцевавшихся шрамов на запястьях.
      - Да уж многого, - сардоническим тоном отвечает тиран. - Надеюсь, что ты и твой возлюбленный того стоите.
      - Он мне не возлюбленный, и никогда им не будет!
      - А кто еще мог бы им стать? - качает головой тиран.
      - Ты думаешь, я позволю тебе и Дайлисс распоряжаться моей жизнью? Возможно, ради собственного спасения мне придется оставить Креслина в живых, но это не значит, что я должна отдать свое тело мужчине.
      - Я имела в виду вовсе не это. Кроме того, во многих отношениях ты передо мной в долгу.
      Мегера вскидывает руки, и тиран непроизвольно подается назад.
      - Да, сестрица, - произносит рыжеволосая, - ты боишься меня, и ты права. Но свои долги я возвращаю, и этот будет уплачен.
      - Только не пытайся вернуть его, пока не заполучишь западные земли. За тобой следят три соглядатая.
      - Меньшего я и не ожидала, - говорит Мегера, уронив руки. - И в известном смысле я и вправду тебе обязана, - она умолкает, а потом добавляет: - В отличие от тебя я никогда не забывала, что мы сестры.
      Резко повернувшись, она направляется к каменной лестнице, ведущей к конюшням. Ее запястья окружают невидимые огненные полоски, дыхание прерывается хрипом. Мегера сглатывает.
      Но голову держит высоко.
      XVIII
      "Фьюррвит..."
      Трель невидимой птицы вибрирует в ближнем сумраке. Креслин всматривается в темноту, но видит лишь пустую дорогу, тонкие сосенки и голые стволы лиственных деревьев.
      Солнце уже давно скрылось за смутно очерченными кряжами Закатных Отрогов. Однако и в вечерних сумерках Креслин отмахал по извилистой, не слишком торной дороге на Галлос добрых четыре кай.
      Уже близилась настоящая ночь, когда вдалеке сделались заметны очертания какого-то строения - не иначе, постоялого двора. К тому времени ноги путника, даже сквозь толстые подошвы сапог, начинают чувствовать холод подмерзшей глины. Несмотря на усталость, Креслин старается не сходить с твердых участков, чтобы оставлять как можно меньше следов. На тот случай, если стражи заберутся так далеко на восток.
      Впрочем, так ли уж далеко? Сколько кай одолел он за восемь дней с момента побега?
      Невесть с чего Креслину вспоминаются давние уроки, изучение Предания. Почему ангелы снизошли на Крышу Мира? И почему люди оказались так слепы? Как можно было поверить, что какой-либо пол, хоть мужской, хоть женский, имеет исключительное право на власть?
      Юноша механически переставляет ноги, раздумывая о месте для ночлега. Смутно различимая впереди постройка снова привлекает его внимание. Это не постоялый двор, ибо вокруг распространяется не тепло, а... нечто иное.
      Образ строения формируется в его мыслях все отчетливее, пока, после трех длинных изгибов дороги, увиденное внутренним взором не предстает перед ним воочию. Это полузасыпанный снегом придорожный зимник: неказистое приземистое сооружение с прочной крышей и подъемным (чтобы можно было открыть после любой вьюги) дощатым щитом вместо обычной двери. Переступая через сугроб у порога, Креслин ныряет под каменную притолоку и заглядывает внутрь. У очага, под закопченными камнями дымохода, сложена небольшая поленница.
      - Неплохо...
      Сбросив вещевой мешок на холодный каменный пол, он отыскивает возле очага топор и начинает обтесывать самое тонкое поленце, пока не набирается кучка щепок на растопку. Выйдя наружу, Креслин обламывает несколько зеленых хвойных ветвей. Огниво не подводит - и вскоре хижину обогревает огонь. Впервые за долгое время Креслин с наслаждением запивает чуть ли не последние крошки походного пайка горячим чаем. А потом, радуясь относительному теплу, засыпает.
      Просыпается он задолго до рассвета - с содроганием и неясным ощущением того, что его ищут. Сон вспоминается смутно... То ли там была белая птица, то ли зеркало с пузырящейся, бурлящей поверхностью. И сон ли это?
      - Белая птица...
      Укутанный в зимнее стеганое одеяло, Креслин качает головой. Сначала женская тень, теперь еще и птица. Возможно, все дело в том, что он чувствует себя виноватым? Виноватым в том, что покинул сестру, что расстроил планы матери... Или это результат голода и усталости? Да, вот еще и зеркало. Что может означать зеркало?
      Креслин делает глубокий вздох. Женщину на снегу он увидел давно, когда еще не мог ни проголодаться, ни выбиться из сил. А птица с зеркалом... Ни то, ни другое не может быть ничем, кроме сна.
      Неужто все в его жизни основано на снах? Неужто и у других дело обстоит так же? Сны, навеянные Преданием. Сны о лучших временах и о лучшем мире, именуемом Небесами. Кто же он в действительности, что представляет собой? Юноша - то есть даже не мужчина, нигде не нашедший своего места?..
      Желудок урчит, напоминая о насущном. Выбравшись из-под одеяла, Креслин натягивает сапоги и накидывает парку. За порогом в серой предрассветной хмари стонет ветер. Креслин тянется в сумрак, касается ветра и, ощутив его прохладу, удовлетворенно кивает. Рассвет будет ветреным и хмурым, но снегопада, во всяком случае в ближайшее время, не предвидится.
      Свернув и уложив одеяло, беглец отправляет в рот крохотные кусочки высохшей медовой лепешки и твердого, как камень, желтого сыра, запивает эти яства талой водой из фляги.
      Завязав котомку, Креслин еловой веткой сметает золу костра в кучку посреди очага. Такой же веткой будут заметены и ведущие к дому следы. Несколько порывов ветра - и необходимая маскировка завершена. По прошествии недолгого времени даже опытный следопыт не сможет точно установить, когда в зимнике останавливались в последний раз.
      Намек на розоватое зарево затрагивает уголок неба, но тут же растворяется в сером тумане облаков. Креслин шагает по дороге к восточному кряжу Закатных Отрогов, до предгорий которого осталось всего несколько кай.
      Боль в плечах постоянно напоминает о том, как далеко унес он свою котомку, хотя за это время она основательно полегчала. Выдыхая белесый пар в такт размеренным шагам, юноша движется на восток, не сходя с тележной колеи, успевшей не раз оттаять и подмерзнуть, оттаять и подмерзнуть...
      XIX
      В те дни над ангелами Небес властвовали правители, над коими имелись свои правители, над коими в свою очередь имелись свои.
      И были те ангелы Небес мужского пола и женского, но хотя более половины сонма ангельского составляли женщины, правителями из их числа были немногие, да и те - лишь правителями низшего ранга. Среди высших же властвующих, серафимов и херувимов, женщин не имелось вовсе.
      Оные ангелы небес обладали великим могуществом, ибо, будучи подобны богам, могли метать молоты разящих молний и одолевать несчетные лиги, как по тверди земной, так и по небу в быстрых колесницах, влекомых пламенем.
      Когда же те ангелы по зову властвующих ополчились на битву с демонами света, женщины из сонма ангельского вопросили правителей:
      - Почему ополчились мы против демонов?
      - Потому, - ответили им властвующие, - что демоны те противостоят нам.
      Но женщины, оным речением не удовлетворясь, вопросили вновь:
      - Почему должно нам сражаться с демонами?
      - Потому, - рекли херувимы, глубоко задетые сим вопросом, - что те нечестивые демоны поклоняются свету и поддерживают хаос, а стало быть, противостоят нам.